СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Крестовые походы нередко называют «эпохой» в мировой истории (по крайней мере так назвали знаменитые французские ученые Э. Лависс и А. Рамбо соответствующий том выходившего под их редакцией коллективного труда). В самом деле, почему бы не говорить об «эпохе крестовых походов» в истории Европы, Северной Африки и Ближнего Востока, если мы говорим об «эпохе викингов» в истории Скандинавии? Растянувшиеся почти на два столетия, крестовые походы во многом определяли собой внешнюю политику большинства европейских государств и их непосредственных соседей в XII и XIII вв. Спору нет, у этих государств было в это время немало и своих забот, но сложные контакты с Востоком вряд ли могли надолго выпадать из поля зрения как государственных деятелей, так и рядовых людей того времени. Контакты эти начались, конечно, задолго до крестовых походов, но в их «эпоху» приобрели особенную остроту.

Интерес к крестовым походам, к их иногда не до конца выясненным обстоятельствам, не всегда понятному развитию событий, к их «идеологии» не ослабевает и в наши дни. Не ослабевает, конечно, не потому, что и теперь кое-кто из любителей политической демагогии или безответственной игры словами нет-нет да и придумает какой-нибудь новый «крестовый поход», а потому, что та далекая от нас эпоха, «эпоха крестовых походов», стала [4] определенным рубежом в истории Европы. Рубеж этот, естественно, не может быть связан с какой-то одной датой, одним каким-то десятилетием, но смысл этого рубежа вполне ясен: в эпоху крестовых походов европейское общество перешло от средневековья раннего к средневековью зрелому. Конечно, было бы ошибкой полагать, что без походов подобного перелома бы не произошло. Нам представляется, что крестовые походы были не причиной, а показателем тех глубоких трансформаций, которые претерпело в XII и XIII вв. европейское общество, его идеология и культура. Возможно, походы были даже неизбежны, так как в них нашла выход та энергия, которая неизбежно же возникала в «созревающем» феодальном обществе. Так или иначе, но походы состоялись, они породили огромную литературу и нашли широкий отклик в европейской культуре, став одним из факторов ее развития. Правда, память о них не была долговечной; так, если крестовые походы не могли не затронуть политическое и поэтическое мышление Данте (родившегося, как известно, за пять лет до последнего похода), то для Петрарки или для Боккаччо они уже не представляли интереса. Но молодые итальянские гуманисты имели дело с той средневековой культурой, которая во многом сложилась в эпоху крестовых походов и достигла как раз в это время своих самых ярких и пленительных высот.

Крестовые походы отпечатлелись в западноевропейской литературе средних веков столь многообразно и пестро, что все различнейшие отклики на них просто вряд ли поддаются учету. Хотя они были — на деле — бесконечно далеки от исходной религиозной идеи, воодушевлявшей отряды рыцарей и толпы простого люда в их сомнительных и опасных военных предприятиях, походы эти на какое-то непродолжительное время объединяли христианский мир, вносили в него некоторое внутреннее умиротворение (весьма недолгое и относительное, конечно) и давали ему некую конструктивную цель. Так было, естественно, лишь в [5] сознании участников походов и их идеологов. Подлинная — экспансионистская и попросту грабительская — сущность походов обнаруживалась настолько быстро и резко, что это не могло не рождать трагичнейшие душевные коллизии, выплескивавшиеся на страницы литературных произведений эпохи.

Время это и его литература полны противоречий и непоследовательностей. Так, крестовые походы создали новый тип воина — «христианского рыцаря», целиком ушедшего в свое святое дело и жестоко и нелицеприятно карающего «неверных», но они же открыли удивленному Западу загадочный и увлекательный мир Востока, тем самым дискредитировав и развенчав как идеалы религиозной аскезы и подвижничества, так и идеи христианской исключительности. Одним из следствий походов в Палестину стало приобщение западного читателя, жадного до всяких баснословий, к пленительному миру восточной словесности. Пути ее проникновения на Запад были многоразличны, и в них еще немало неизученного и запутанного. Проникновение на Запад восточных сюжетов арабского, персидского и даже индийского происхождения началось еще до крестовых походов, но в их эпоху оно стало особенно интенсивным. Теперь перевозили, переписывали и переводили уже не только рукописи: что очень важно, в интересующее нас время большой размах приобрело устное распространение восточных произведений. Но дело даже не в этих несомненных западных рефлексах восточных сюжетов (что так бросается в глаза, например, при сопоставлении кельтской по своему происхождению легенды о Тристане и Изольде с «Вис и Рамин» Гургани или французского романа «Флуар и Бланшефлор» с поэмой Айюки «Варка и Гульшах»), а в том, что контакты с Востоком не просто обогатили западную литературу сюжетно, но и существенным образом трансформировали ее.

Мы должны, конечно, прежде всего говорить о собственно «литературе крестовых походов», но, перед тем [6] как кратко коснуться ее, отметим, что увлекательная восточная экзотика, мотивы любви к таинственной восточной принцессе или к сарацинской красавице-полонянке, мотивы ожесточенного соперничества, но и тесной дружбы, боевого побратимства с витязем-мавританином наполняют многие памятники средневековой литературы Запада. Отметим, например, что в романе замечательного немецкого поэта Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» (первая половина XIII в.) рассказывается, как отважный рыцарь Гамурет попадает на Восток и там ввязывается в местные дела: он помогает вавилонскому властелину Баруку в борьбе с врагами, а затем, точно Одиссей, пускается в увлекательные странствия по окрестным землям, заезжает в чудесную страну Зазаманку и влюбляется в ее королеву Белакану. От этой связи и рождается сводный брат Парцифаля «пестрый» Фейрефиц, не уступающий отвагой, воинской сноровкой и куртуазным вежеством прославленнейшим рыцарям Круглого Стола. Но случалось и иначе: во многих произведениях, созданных в эпоху крестовых походов, описывалась страстная любовь юного восточного принца к прекрасной христианке. Скажем, в немецкой поэме «Кудруна» действует отважный воин, который обычно зовется «черным Зигфридом», так как родился он от связи мавританского короля с христианкой. Но вот что примечательно: наивный средневековый поэт остается добрым католиком, наделяя своего «черного» героя «белой» (то есть светлой, то есть праведной) душой:

Отец его был черен, а мать была светла,
По-христиански белым и сына родила.

(Пер. Р. Френкель)

В этой же поэме другой ее герой, ирландский король Хаген, женится на индийской царевне Хильде. Как видим, герои произведений средневековой литературы достаточно легко преодолевают как сословные, так и конфессиональные преграды. [7]

Впрочем, вся эта пестрая и во многом фантастическая экзотика, а также идеи дружбы и любви людей разных рас, разных вероисповеданий и разных культур одухотворили те произведения западноевропейской литературы, которые были созданы в эпоху крестовых походов и несомненно отражали дух своего времени, но этим походам непосредственно посвящены не были. Увлекательную фантастику находим мы, однако, и там, где повествуется о, казалось бы, вполне достоверных и хорошо всем известных событиях. События эти оказываются переосмысленными и перетолкованными в поэтическом духе. Так, через несколько десятилетий после проповеди Петра Пустынника и Первого похода (1096-1099) начали появляться французские эпические поэмы, рассказывающие о его перипетиях. Поэмы эти быстро складываются в цикл. Наиболее ранние из поэм — «Песнь об Антиохии» и «Песнь о Иерусалиме» — в той или иной мере следуют подлинной исторической канве, но между ними уже в пору их создания вклинилась поэма «Пленники», в которой говорилось о совершенно вымышленных приключениях пяти христианских рыцарей, в частности о поединке одного из них, Балдуина из Бове, с огромным змеем, пожравшим его брата. Герой Первого похода Готфрид Бульонский (1058-1100) очень быстро стал личностью легендарной и центральной фигурой складывающегося эпического цикла. Следуя законам эпической циклизации, начала создаваться его поэтическая биография, и, как это обычно случается с героем эпоса, ему подыскивались совершенно легендарные предки. Так, Готфрид под пером средневековых поэтов становится внуком загадочного и прекрасного Рыцаря с лебедем, о чьих замечательных подвигах и романтической любви к герцогине Бульонской Беатрисе повествуется во вскоре написанных поэмах. Эти подвиги и эта любовь заканчиваются браком, но на том лишь условии, что герцогиня никогда не будет пытаться узнать подлинное имя своего мужа. Семь лет дама выполняет это условие, но однажды ненароком [8] обращается к рыцарю с запретным вопросом, и он навсегда покидает ее, уплывая в лодке, влекомой лебедем. Позже, уже на немецкой почве, этот мотив оказался вплетенным в цикл сказаний о поисках святого Грааля, который, в свою очередь, также возник под влиянием походов в Святую Землю (как и знаменитый орден тамплиеров, который, по мнению некоторых ученых, стал прообразом описанного в легендах воинства Грааля).

Точно так же вполне реальные бытовые детали, связанные с обыденными заботами и переживаниями воина, — сборы в поход, его тяготы, тоска по родине, сетования на необходимость расстаться с любимой и т. д. — очень скоро стали поэтическими «мотивами», то есть непременным показателем принадлежности произведения к определенной жанровой разновидности. Так появились «песни крестовых походов» (прованс. cansos de crotz, франц. chansons de croisade, нем. Kreuzlieder), интересные образцы которых оставили нам разные литературы европейского средневековья. Их наиболее законченные формы находим мы во французской лирике. Вместе с тем «песни крестовых походов», раскрывая типичные переживания человека эпохи на условном языке поэтических иносказаний, перекликаются или даже переплетаются с другими жанровыми разновидностями средневековой лирики — от политического (или сатирико-политического) стихотворения до любовных альб с их непременным мотивом близящегося расставания. Как видим, и здесь тематика крестовых походов сложно вплелась в образный строй средневековой поэзии, став одной из ее тем, и, оторвавшись от исторической действительности, ее породившей, трансформировалась в лирический мотив, в поэтический прием (вот, кстати, почему так трудно датировать эти песни).

Впрочем, литература крестовых походов знала, конечно, произведения, целиком сконцентрированные вокруг конкретных политических и религиозных задач. Сюда следует отнести прежде всего литературу проповедей; правда, она, [9] как ни странно, сохранилась довольно плохо (так, мы не знаем подлинных текстов речей ни папы Урбана II, ни Петра Пустынника, призывавших к походу в Святую Землю на исходе XI столетия; далеко не полностью дошли до нас и проповеди Бернарда Клервоского, вдохновителя Второго крестового похода). Значительно лучше сохранились описания конкретных походов. Сведения о них включались в большинство «всемирных» хроник, в местные анналы, вплоть до русских летописей. Составлялись и повествования, посвященные тому или иному походу. Некоторые из них излагали события ретроспективно, поэтому, обладая нередко неоспоримой историографической ценностью, они бывают лишены свежести непосредственного восприятия. Последним, напротив, наделены записки, воспоминания, реляции, письма, созданные участниками этих рискованных и трудных экспедиций. Среди подобных документальных материалов первостепенное значение принадлежит книгам двух французских хронистов начала XIII столетия — Жоффруа де Виллардуэна и Робера де Клари. Оба оказались в самой гуще событий Четвертого похода (возможно, самого позорного из всех походов в Палестину, вместо того чтобы помочь аванпостам крестоносцев на Ближнем Востоке, воинство свернуло к Константинополю, взяло и разграбило этот христианский город), оба старались по-своему истолковать и объяснить неожиданный исход похода, оба хотели быть правдивыми и объективными. Наиболее преуспел в этом, пожалуй, Виллардуэн. Но книга его представляет не только документальный интерес. Это один из первых памятников французской прозы.

«Взятие Константинополя» Жоффруа де Виллардуэна и составляет основу нашей книги. Внешне незамысловатую, порой не очень уверенную, но бесспорно стилистически обработанную и осмысленную прозу Виллардуэна дополняют произведения совсем иного жанра — образцы лирики крестоносцев — французские «песни крестовых походов». Если «Взятие Константинополя» переведено [10] целиком, то и «песни» представлены всем своим «корпусом», то есть всеми известными нам произведениями этого типа. Тем самым наше издание преследует двойную цель — дать связный рассказ очевидца об одном из самых известных крестовых походов и на его фоне — и в хронике, и в песнях — раскрыть мысли и переживания человека той эпохи, а также показать широкое отражение крестовых походов в художественной литературе средневековой Франции.

А. Д. Михайлов