Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ШЕСТАЯ

ГЛАВА VIII.

Что происходило в Шемахе и в продолжении нашей там стоянки.

Вскоре, по прибытии нашем в Шемаху, нас угостили всякого рода кушаньем с Ханского стола (как уверял наш поставщик, Schaffner). Бывшие мои здесь учители и хорошие приятели, именно: Магеб Али Молла (Maheb Aly Molla), Имам Кули (Imam Culi), и Халиль (Chalil), о которых говорено уже было выше, прислали мне ради приветствия, каждый по блюду яблок, груш и винограду, а на следующий день посетили меня, для того, как говорили они, чтобы испытать меня, насколько успел я в языке их. [957]

22-го Февраля Хан и Калентер лично пришли и посетили Господ Посланников; пригласили их с некоторыми из нас в замок на ужин и прислали к назначенному времени несколько прекрасно убранных лошадей для доставления нас на ужин. Великолепным угощением, дружескими беседами и предложениями всевозможных услуг, они достаточно выказали нам доброе свое расположение, с избытком доказав оное после и на самом деле. По некоторым причинам мы простояли в Шемахе целых 5 недель, и во все это время, чтобы мы не скучали, устраивали для нас разные охоты и роскошные пирушки.

1-го Марта Русский Посланник, Алексей Савинович, праздновал день рождения Великой Княгини Московской (Евдокии Лукьяновны, урожденной Стрешневой. О. Б.) пиром, на который были приглашены и великолепно угощены там Господа Посланники с некоторыми из нас.

3-го, 6-го, а также 10-го Марта, когда Персияне празднуют свой Новый Год (Naurus), мы постоянно были угощаемы в замке у Хана. Минаджим (Minatzim) или Астроном Халиль прислал мне в этот последний день, в подарок на Новый Год, жирного ягненка.

14 числа объявлена была Ареб Хану Царская милость, подарком ему, по их обыкновенно, нового платья. У Персиян такой обычай, чтобы ежегодно, когда Ханы доставляют Шаху свои подарки на Новый Год, и Шах, с своей стороны, объявил им свою милость, или немилость, через одного из своих придворных, при чем наблюдается следующая обрядность: когда Царский посланный будет уже в 3, или 4-х, милях от Хана, то о прибытии своем, всегда, впрочем, якобы с утешительным поручением, он посылает уведомить Хана с нарочным быстрым гонцом. Тогда Хан отправляется, со страхом и надеждою, в сопровождении множества прислуги, навстречу посланнику Царскому, за четверть, за полмилю, а иногда за целую милю. Когда они съедутся, уполномоченный Шаха встает, [958] держа в руках ларец (Boklze), покрытый ковром и содержаний в себе или милостивое платье, или немилостивое и строгое повеление доставить голову Хана. Хан при этом должен снять с себя оружие, верхнее платье и чалму, и таким образом непокрытый подойти к уполномоченному. Если прислана милость, то она объявляется Хану, с вручением ему одежды и милостивой грамоты, принимая которые Хан целует одежду в воротник, прикладывает ее ко лбу, и затем надевает на себя. Когда же прислана немилость, то покров снимается, предъявлется Хану смертный приговор за Царскою печатью и объявляется: «Шах желает, чтобы ты прислал со мною свою голову!» За тем, тут же, на месте, совершается и исполнение приговора, при чем Хан добровольно отдает свою голову. После этого уполномоченный поспешно возвращается к Царю с головою Хана. Так как Хан не знает, на каком счету записан он при Дворе, то, в ожидании немилости, отправляясь навстречу Царскому уполномоченному, он обыкновенно навсегда прощается с своими домашними.

Несколько таких примеров случилось при Шахе Абасе и при нынешнем Шахе. Так Шах Абас казнил таким образом Шиха Ахмеда (Schich Ahmed), Хана Гемеданского, Кабан-Хана Урумийского, и Байсюнкур Султана, Правигрля Магасбюрта (Magasbuert), а Шах Сефи приказал Правителей (Губернаторов): Ярали Султана (Jaraly Suithan) в Маку (Маки) и Морал Султана (Moral Sulthan), в Баезиде (Baesid) удушить, содрать с них кожу, набить ее сеном и выставить на улице, за то, что они без нужды, по его мнению, сдали вверенные им крепости неприятелю.

Когда Ареб Хан собрался представиться за принятием помянутого Царского дара, то он предложил Посланникам, не хотят ли они присутствовать при описанной обрядности, и Посланники, с некоторыми из нас, отправились на зрелище. Перед тем, как сесть на коня, Хан порядком выпил и приказал вести вперед несколько роскошно убранных подручных лошадей. Сам он сел на красно-пегого коня, без сабли и без всякого другого оружия, и, предшествуемый 15-ю [959] телохранителями с ружьями, поехал с нашими Посланниками, Калентером и Каси, в сопровождении разных чинов, на 400 лошадях к Царскому саду, лежавшему в полумиле от города. На дороге он несколько раз приостанавливался, приказывал обносить круговую чашу вина и пил сам, с пожеланиями Господам Послам всякого счастья; в то же время несколько мальчиков должны были плясать перед ним. Ему сопутствовали два сына его, прекрасные юноши, один 20-ти, другой 18-ти, лет, и кроме того почти весь город, на конях и пешком. Назади, в отдалении, несколько всадников, увешанных рысьими и бараньими шкурами, несли, на длинных шестах, шесть Турецких голов, набитых сеном, вместе с несколькими Турецкими знаменами, которые Ареб Хан завоевал в сражении.

Приехав к саду, Хан слез с коня и вошел вад. Царский уполномоченный вышел к нему навстречу с своим подарком, в сопровождении 3 прислужников позади, и остановился в десяти шагах от Хана. Ареб Хан снял с себя одежду, до исподнего кафтана, и стоял, совершенно бледный и опечаленный от страха; ибо придворный, неизвестно для чего, оставался молча некоторое время. Затем он громко обратился к Хану на Турецком языке: «Ai Areb Chan!» Ареб отвечал: «Nediersen, т. е.: «Что скажешь?» Уполномоченный продожал: «Schah Sefine Chalet kunderdi we Rakem, Schach Sefi dustisen!», т. е.: «Шах Сефи прислал тебе одежду и милостивую грамоту: ты друг Шаха». На это Хан с радостию ответил:« «Schahueng doewleti berkarar olsnn. We birkuni minkun olsun, men schahung birkari kulim!» Что значит: «Да пребудут вечны имущества Царя, и каждый день будет для него тысячью днями. Я же старый слуга Царя!» За тем он принял новый кафтан (атласный, цвета морского зеленого) с обычною почтительностью, а уполномоченный помог ему надеть, сперва малый кафтан, из золотой парчи, потом пояс, чалму и наконец другой — верхний кафтан, за что и получил в подарок несколько туменов. После этого Каси или Судья начал громко читать молитву о здравии Шаха, а Хан, с остальными народом, потихоньку повторяя ее, говорил Fataeh: «Alhemdo lilla» и пр. После сего Маршал Царский воскликнул: «Schah doewlettine kasiler kuwetine Chansaglukine Alla diplim», что значит: «Мы [960] молим Бога да умножатся имущества Царя, силы его воинов, и да здравствует Хан!» Весь народ отвечал на это радостными возгласами.

После таких обрядностей началось великое ликование и торжество везде в народе, которого было вне сада до 5000 человек; трубы и множество барабанов весело заиграли и забили. Помянутые выше Турецкие головы и победные знамена понесли перед Ханом, и с таким-то ликованием, плясками, прыжками и всякого рода странными телодвижениями приближались все к городу. Тогда с городских стен сделаны были два приветственные выстрела из каменометниц, Хан пригласил нас в замок с собою и приказал, по обыкновению, выставить роскошнейшее угощение; но так как Хан, с большею частию придворных людей своих, был уже сильно пьян, то мы мало пировали здесь и скоро расстались друг с другом.

22-го Марта, в Великий Четверг (на Страстной Неделе) Армяне праздновали память умовения ног Иисусом Христом. В церкви в этот день Священник омывал ноги всем мужчинам и руки женщинам, и за тем освященным елеем помазывал на омытых руках и ногах крестообразно. По моему желанию, он помазал и мне на руках: запах елея походил на запах несвежего жира. После умовения ног 12 человек схватили Священника, посадили на стул и с радостными кликами приподняли его высоко вверх, и удержали таким образом до тех пор, пока он не откупился обещанием — задать угощение.

25-го Марта Армяне, по своему обычаю, начинают свой Новый Год, и так как день этот совпал со днем Пасхи, то они совершали торжественное шествие к упомянутому выше месту перед городом, при чем Хан вторично давал пир и повез нас с собою на место торжества. Армяне все время пиршества должны были держать знамена (хоругви?) свои, писаное Распятие и другие образа перед палаткою Хана, без сомнения, для потехи Персиян; ибо когда Русский Посланник, Алексей, заметив это, несколько раз посылал к Армянам с просьбою, [961] чтобы они сложили и убрали образа, те отвечали, что не смеют этого сделать без дозволения Хана. Армянские женщины разделились на 3 части, так что одна заменяла тотчас другую. Кроме того Хан доставил нам и другую потеху: сперва приказал привести 2-х волков и на длинной веревке пускать их несколько раз в толпу людей, и опять их тащить назад и ловить; а потом велел привести дикую козу, Агу, с тем, чтобы одним ударом отсечь ей голову, при чем употребляется следующий прием: сперва козу, Агу, ударяют по спине, от чего она словно обезумеет и от боли вытянет шею прямо вверх, держа ее таким образом удобно для удара; затем уже легко наносится удар по шее. В эту-то ночь, как я упоминал уже, меня ужалил в шею скорпион, когда я спал у себя в своем жилье.

26-го числа (В подлиннике, по ошибке, значится 29-го. — Перевод.) прибыл в Шемаху Персидский Посланник, Имам-Кули Султан, с несколькими из спутников, который и был приглашен, вместе с нашими Посланниками, на обед к Хану. На следующий день все эти три Посланника имели между собою общее совещание, в продолжении нескольких часов.

29-го Марта стали собираться к дальнейшему путешествию. В этот день Имам-Кули Султан посетил Посланников наших, при чем уверял их, что непременно последует за ними в течение 8-ми дней. В тот же день с нами простился, бывший доселе у нас, Мегемандарь наш Абас-Кули-Бек, который и отъехал назад к Шаху своему, к нам же приставлен был другой, по имени Госейн-Кули-Бек, который уже окончательно провожал нас до самых границ. [962]

ГЛАВА IX.

Путешествие от Шемахи до Дербента и таким образом до конца Царства Персидского.

30-го Марта был выезд наш из Шемахи, при чем Хан и Калентер с несколькими всадниками проводили нас за город, и в поле еще раз пригласили присесть и угостили нас. Затем дружески распростившись, Хан с своими возвратился в город, а мы направились на Пирмарас (Pyrmaras), в который и прибыли для ночлега уже вечером, сделавши три добрые мили.

Последнего числа Марта, в 8 часов утра, отправились мы далее, проехали шесть миль по довольно высоким горам, не встретив в целый день ни одного селения, до вечера, когда прибыли на ночлег в селение Кохани (Cochani), лежащее в долине. 1-го Апреля опять по высоким горам и глубоким долинам сделали 7 миль до селения Бабель (Babel), иначе Сурат (Surrat), называемого, по причине плодородия местности и полей проса, которое растет тут в изобилий.

2-го Апреля мы оставили горы и спустились в равнину, в четверти мили от моря, миновали высокую скалу Бармах (Barmach), где, невдалеке от моря нашли нефтяные колодцы. Это были различные ямы, числом до 30: все они находились на пространстве, ружейного выстрела, и в них-то била нефть (Oleum Petroleum), словно сильный водяной ключ. Между ними было 3 главных колодца, в которые спускаться надо было на глубине 2-х сажен, почему в них и положено несколько деревянных перекладин, служащих вместо лестницы. Вверху источника, с видимым сильным паром, слышен шум, как бы кипит что, и запах от нефти довольно силен, но от белой приятнее, чем от темной; ибо есть там два рода нефти: темноватая и белая, и первой гораздо больше, чем второй. К [963] вечеру прибыли мы в селение Кисихт (Kisicht), лежащее не вдалеке от морского берега, в 6-ти милях от нашего последнего ночлега.

3-го Апреля проехали далее 2 мили, до местечка Шабран (Schabran), перебравшись через три небольшие реки. Около этих мест в горах живет народец, называемый Падар (Padar), весьма склонный к воровству и разбою и рыщущий здесь кругом на два и более дня пути; за день до нас народцы эти были в местечке Шабране, для собрания сведений о том, как мы сильны и какие принимаем меры предосторожности.

Жители Шабрана называют себя на их языке «Кюр» (Kuer); вследствие чего некоторые из наших подумали, что это были Курды (Kurdi), и так записали это и в своих путевых книжках. Но Курды живут далеко отсюда, именно в Курдестане (Kurdestan), что в древности была Халдея. Жители этого места, также как и Мегемандарь наш, искренно советовали нам, для большей безопасности, держать постоянно надежную стражу, что мы и делали, и с этих пор всегда уже имели кладь свою при себе; таким образом 4-го Апреля мы проехали далее 4 мили, через несколько холмов, поросших отдельными деревьями. На дороге мы настигли караван Черкасских и Русских купцов, которые чрезвычайно обрадовались, что могли продолжать путь в нашем сообществе и быть в большей безопасности от разбойников. Один такой разбойник попался таки нам в этой стороне. Как только приметили мы его, наш Мегемандарь тотчас же пустился за ним с несколькими из прислуги, но разбойник бежал, скрылся в кустарнике и оставил уворованного им быка, которого Мегемандарь захватил с собою и подарил наш им Посланникам. В полдень прибыли мы вселение Мишкар (Mischkar), лежащее в 2 милях от Ниасабата (место, где остался у берега корабль наш), при огромном болоте. Крестьяне приняли нас за неприятеля, разбежались, спрятались в кустарник и бросили все в домах своих, как было. Некоторые же, разузнав, что мы за люди, вернулись к [964] вечеру домой. Здесь, в доме одного Священника, мы нашли много прекрасно писанных книг.

5-го Апреля проехали мы 8 миль по пустым полям и кустарникам, до селения Кёктепе (Koektepe). На дороге мы видели гробницу одного святого, Pyr Schich Molla Jusuf, и повстречали толпу вооруженных всадников, человек с 28, которые объявили, что они якобы крестьяне соседних селений, но всегда должны ездить так сильно вооруженные от разбойников, от которых здешние дороги не безопасны; сами же они очень походили на разбойников. Жители местечка Кёктепе суть Падары (Padar), о которых мы сейчас сказали выше, и живут они на веселых холмах, в домах, разбросанных там и сям между отдельными высокими деревьями, и большая часть этих домов вполовину вырыты были в земле. От дома к дому проведены прекрасные просеки.

6-го Апреля проехали 3 мили далее кустарником и через 3 реки: Косар, Самбур и Кургани (Kossar, Sarabuer, Kiirgani). Средняя из них — самая большая, вытекает из горы Ельборус, и здесь течет, разделившись на 5 рукавов, по мелкому, каменистому руслу, довольно широка, но не так глубока, так что вода только что покрывала бедра лошади.

7-го Апреля, проехав три мили, прибыли мы в древний город Дербент, где несколько Кизильбашей выехали к нам на встречу и приняли нас. Правитель же сам Шагеверди Султан (Scbahewerdi Sulthan), не был с ними, по тому, как объясняли они, что у него возникло, будто бы, с солдатами неудовольствие, вследствие которого он не решился выехать из замка.

9-го числа Князь из Тарку, бывший у нас в Ниасабате, прислал нашим Послам гонца, и приказал сказать, что так как нам предстояла через Дагестан довольно опасная дорога, то он предлагает, если мы пожелаем, прислать нам конвой, или провожатых. Но Посланники, имея ввиду, что предлагаемые провожатые через Дагестан были такие люди, которым [965] также мало можно было доверяться, как и всяким другим ненадежным спутникам, вежливо отблагодарили Князя и отвечали, что они не хотят этим озабочивать его. В то же время, так как все говорили нам о диком нраве и разбоях Дагестанцев, то мы не пропускали слухов этих мимо ушей, но считали все-таки за лучшее быть самим в надлежащей готовности и исправности; вследствие чего 10-го Апреля осмотрено было все вооружение нашей прислуги и приготовлено для употребления 52 обыкновенных и длинных ружей, 19 пар пистолетов, две металлические и 4 каменные пушки.

ГЛАВА X.

О городе Дербенте и о том, что в нем достойно замечания.

Персияне полагают город Дербент под 85° долготы; широту же его я нашел в 41° 50'. Длиною построен он от запада на восток, на пространстве полмили; шириною же, от севера к югу, от ворот до ворот — только 450 простых шагов, а не так, как пишет Job. Barb.: «medii miliaris spatium». Он простирается от горы вплоть до самого моря, так что волны морские бьют высоко в стену, а иногда взбираются и на стену. Таким образом город этот запирает дорогу и проход, идущий между морем и непроходимыми горами, и составляем тут как бы ключ и железные ворота в Персидское Царство, как говорит Иовий (Jovius lib. 13. Histor. pag. 237); ибо никто не может пройти в эту страну иначе, как через город.

Город Дербент, не только по свидетельству писателей, но и по удостоверению всех жителей его в настоящее время, построен Искандером или Александром Великим, который соорудил только крепость и одну стену, именно ту, которая на южной стороне; другую же стену, по сю сторону, на север, возвел тоже любимый их Царь, Науширван (Nauschirwan). Обе стены высоки и толсты от 4 до 6 куб. футов, и сложены [966] из твердых четырехугольных камней, и все камни в них (что показалось нам удивительными), сплочены из одних маленьких вместе. На Александровой стене, над воротами, на одном продолговатом камне, высечены три строчки по-Сирийски; также и в другом месте Арабская надпись и какие-то чужестранные буквы, которых от древности нельзя уже было разобрать. Я сделал рисунок собственно города, который и прилагаю здесь (В подлиннике 720-721.). Он разделяется на 3 части. Верхнюю часть составляет крепость, на горе А, где живет Правитель; крепость снабжена пушками и 500 солдат, из двух народцев: Аюрумлю и Коидурша (Ajurumlu und Koidurscha). Средняя часть В, населенная Персиянами, вся разрушена собственными же их Шахом, сыном Ходабенде, Емиром Гемзе, когда он снова завоевал их у Турецкого Султана, Мустафы, которому они передались было добровольно. Низшая часть Е, длиною в две тысячи шагов, совсем без домов, и в ней находится только несколько садов и полей; часть эта, как говорят Персияне, заселена была Греками, по чему она и ныне еще называется Schaher Junan, т. е. Греческий город.

Обе стены стоят на скалах, так как и самый берег около Дербента состоит из частых скал, и приставать кораблям там очень неудобно и опасно. Повыше города, по горам, пороет им кустарником, была каменная стена, толщиною в 3 фута, простиравшаяся на 50 миль, до Понта. В некоторых местах она совершенно разрушилась, а местами мы находили еще остатки, вышиною по колено и в рост человека.

Удивительно, каких громадных трудов стоило высечь и сложить как эти, так и городские, стены, до такой степени толстые, что на них можно было ездить в телеге.

Кроме того, в верхней части города, на холмах, были разные наружные укрепления и отдельные замки, из которых хорошо сохранились только два, занятые стражей, построенные четырехугольниками, с весьма высокими стенами. [967] Вокруг же города, на холмах, находилось несколько караулен, или сторожевых домов, выстроенных из бревен и досок, из которых можно наблюдать неприятеля далеко кругом и вблизи наступающего; караульни эти также заняты были при нас стражей.

В городе Дербенте Христиан вовсе нет, как полагают это другие писатели, а живут там только Магометане и Иудеи, которые считают себя происходящими от колена Венияминова. В нем нет никаких промыслов, за исключением только того, что Татары приводят сюда на продажу множество похищенных детей и взрослых Турок и Русских, которых и продают далее, в Персию.

Городские воины, а также и некоторые горожане, были чрезвычайно сварливые и дерзкие люди, от которых мы не слышали доброго слова. Казалось даже, что они были готовы на насилие против нас, и, не знаю, не происходило ли это от старой, прежней неприятности в Ниасабате. Поэтому, 8 числа, после Богослужения, Посланники увещевали спутников и прислугу свою, чтобы они были как можно тише и мирнее на своих постоялых дворах, и под строжайшим наказанием воспретили им браниться с Кизильбашами и горожанами, а тем более оскорблять их чем-либо. Также, если против чаяния случится, что кто-нибудь повздорить с Персиянином, то чтобы никто за другого не заступался; ибо лучше пусть пострадает один кто ни есть, чем подвергать опасности всех, состоящих в Посольстве, как это случилось, например, во время пребывания нашего в Испагани, с Индейцами. Жителям здешним, как сообщал нам Мегемандарь, и как мы и сами могли это заметить, не очень-то можно было доверяться.

Как на особую достопримечательность здесь, заслуживающую обозрения, можно указать на гробницу Джюмджюме (Tzuem-tzume), о которой Персияне рассказывают следующую, чистую басню, записанную и стихотворцем Фесули (Fesuli). Однажды [968] Ейси (Eijsi: так называют Персияне и Турки Господа И. Христа), проходя здесь, увидел лежащую мертвую человеческую голову; ему очень пожелалось узнать, что это за человек был, которому принадлежала голова; поэтому он стал молить Бога, чтобы Он оживил того человека. Бог услышал молитву Ейси (ибо Он много значил у Бога), и оживил человека. Ейси спросил его: «Кто он был такой?» Тот отвечал: «Джюмджуме, богатый Царь этой страны; у меня был огромный придворный штат и во всем изобилие; одной соли для приправы кушаний употреблялось у меня ежедневно такое количество, которое могут поднять 40 верблюдов, было 40 тысяч поваров, 40 тысяч музыкантов, 40 тысяч мальчиков с жемчужными серьгами в ушах, и столько же других слуг». (Магометане, желая обозначить множество чего-либо, употребляют, обыкновенно, по примеру Магомета, число 40). «Ты же кто и какая твоя Вера?» — спросил затем Джюмджуме. Христос отвечал: «Я Ейси и исповедаю истинную, делающую блаженными, Веру». Джюмджуме заметил на это, что и он примет эту Веру, и просил только Ейси, чтобы он опять поскорее сделал его мертвым; ибо он не хотел уже жить, как это и понятно, без своего Царства и подданных. По этому Ейси опять обратил его в мертвого и похоронил его здесь. На могиле его, лежащей недалеко от городской стены, стоит большое старое дерево, с выведенною из камня площадкою, в 5 локтей вышиною и в 8 в поперечнике шириною, вроде театра, на который ведут несколько ступенек. Изображение этого гроба значится на рисунке города Дербента, и обозначено там буквою (j).

По сю сторону Дербента мы нашли множество надгробных камней и памятников, несколько тысяч, которые величиною были далеко больше человеческого росту, закругленные полуцилиндрами, высеченные, или выдолбленные, внутри, так что в них можно было лечь, а сверху покрыты Арабскими и Сирийскими надписями. Об этих памятниках Персияне рассказывают следующую историю: В древние Времена, после Магумета, однако, жил в Мидии Царь, по имени Касан (Kassan), родом Окус (Оkus), из народца, обитавшего за [969] Ельбрусом, в Табесеране, где теперь живет множество Иудеев. Царь этот имел с Дагестанскими Татарами (которых Персияне называют Лесги (Lesgi) страшную битву на этом самом месте, одолел их и несколько тысяч человек из них перебил; над могилами-то важнейших из побитых здесь и положены были эти надгробные камни, имеющие вид такой, как обозначены они на рисунке. Кроме этих, на стороне к морю, была еще особая гробница или кладбище, обнесенное каменною стеною, в котором лежали, друг подле друга сорок таких, но огромных надгробных камней с водруженными на них знаменами. Персияне называют это кладбище Джильтенан (Tziltenan). Турки же и Татары Керхлер (Kerchler): здесь, будь то бы, погребены были 40 Князей, святых мужей, которые также остались тут на месте в сказанной же битве. Персияне и Татары ходят сюда ежедневно молиться. Прежде кладбище это было чрезвычайно богато, и при нем раздавалась богатая милостыня; теперь же оно охраняется только одним старичком, который там и живет и собирает подаяния от посетителей. Царь Касан, умерший гораздо позднее естественною смертию, погребен у Тавриса, при реке Аджи (Alzi), что значит — горькая вода, где и теперь еще видна его могила. Гробницу же супруги его, Царицы Бурле (Burlae), показывают при крепости Уруми (Urumi); гробница эта длиною в 40 ступней. Персияне рассказывают, что народы эти были гораздо более ростом и сильнее, чем теперешние люди.

13-го Апреля прибыли сюда на конях 50 человек Татар, мужчин и женщин. На следующий день, составляющий 10 число их Сильгадже (Silhalzae), в которое было жертвоприношение Авраама, Татары эти приносили, по обычаю их, жертвы, при Керхлере (Kerchler). Они подходили друг за другом, целовали надгробные камни, держали на них руки и молились. [970]

ГЛАВА XL.

От Дербента к Дагестанским Татарам до Тарку, и что видели мы на дороге.

Простояв в городе Дербенте пять дней, прождав там напрасно Посланника Персидского Шаха, Имам-Кули, обещавшего прибыть к нам в эти дни, и, видя, наконец, что и Сулган не хотел для нас ни чего делать, и мы должны были продовольствовать себя на собственные деньги весьма дорого, 12-го числа мы стали собираться к выезду, приказали собрать все наши пожитки, и каждого из спутников наделили хлебом на 4 дня, так как имели ввиду, что не могли добыть многого на предстоявшем в эти дни пути.

Когда 13-го числа мы хотели тронуться в путь и сели уже на лошадей, Султан вдруг приказал запереть перед нами ворота, что показалось нам довольно странным, и мы послали к нему нашего Мегемадаря узнать о причине, на что Султан прислал такой ответь, что он получил верное известие, будто Татарский Князь Осмин (Osmin), владения которого начинались недалеко от Дербента, собрался со множеством народа задержать нас и потребовать с нас большой откуп, или, в случае нашего отказа, просто ограбить нас. Поэтому он, Султан, не может допустить, чтобы мы отправились без провожатых (конвоя); ибо, если с нами таким образом случится какое-нибудь несчастие, то он будет тяжко отвечать перед Шахом, которому мы хорошие друзья. Провожатые же не могут быть снаряжены в тот же день. Хотя на такую охрану мы не могли много полагаться, и видели при том легко, что и Султан делал это не от сердечного к нам расположения, тем не менее мы сделали видь, что нам нравится его заботливость о нас, и просили только, чтоб он выпустил нас лишь из города, за которым мы и подождем до завтра; провожатые же между тем могут быть изготовлены. После этого ворота отперли, мы отъехали четверть мили от города и расположились подле одной, покрытой виноградом, горы, где границу Персии и владений Дагестанских Татар составляет одна небольшая река. [971]

Здесь мы видели еще гробницы двух Магометанских святых, из которых один Пир Мухар (Pyhr Muchar), погребен в поле, а другой, Имам Курхуд (Kurchud), на горе. Этот последний был родственник Магумеда, всегда помещался у ног его, учился у него, и после смерти его прожил, будто бы, еще 300 лет. Он предался Царю Касану, играл перед ним на лютне, под которую пел песни, возбуждавшие Царя к войне против Лесгов (Lesgi). Когда же,наконец, он вознамерился обратить Лесгов или Дагестанских Татар, бывших язычниками, в Магометанскую Веру, и полагал у них открыто проповедовать ее, то они умертвили его. Гробница его находится в большой пещере, высеченной водной скалистой горе. Самый гроб сколочен был только из 4-х досок и стоял он в глубине, в яме, высеченной в 2-х локтях от земли, весьма бедно, и его каждый мог видеть. Накануне я был там, все осмотрел, не нашел ни какого украшения, и у гроба сидела только одна старуха, как сторожиха его. Нынче же, как в день поклонения здесь богомольцев для приношения жертв, пол устлали соломенными постилками, а перед ямой, в которой стоит гроб, повесили ковер из золотой парчи. Из города и из других дальних мест пришло сюда множество женщин и девиц: они босиком вошли в пещеру, целовали гроб, садились внизу около него, молились и просили о том, что желалось той, или другой, из них. После молитвы они жертвовали старухе, которая тоже считалась как бы святою и по ночам держит при гробе зажженную лампаду. Жертвы эти состояли из сыра, масла, молока, хлеба, денег, воску и прочего. В продолжении всей следующей ночи слышали мы у этой гробницы, а также и у гробницы 40 святых, великий шум, похожий на ликование, пляски и плач; в этом слышалось что-то языческое и дикое.

14-го Апреля мы оставались на месте еще 3 часа по восходе солнца, и за тем, чтобы лучше принять меры предосторожности, расположились в поезде следующим образом: впереди шли три Лейтенанта с солдатами, имевшими зажженные фитили; за ними одна металлическая трех с половиною фунтовая пушка, на 4-х колесах (далее нам не предстояло взбираться на горы) [972] потом повозка с 4 каменнометицами, и при ней констабль артиллерист со всеми принадлежностями; затем следовали верблюды с грузом, около которых ехал Посланник Крузсо, с подвластною ему прислугою и одним трубачом. За кладью опять металлическая пушка, как и впереди, и наконец Посланник Бругман с своей командой и трубачом. Так как провожатые не прибыли к нам, то в таком-то порядке отправились мы в путь, оставили границы Персидские и пришли к Дагестанским Татарам.

ГЛАВА XII.

О Дагестане, одной Татарской области, и об Амазонках.

При вступлении в эту страну, ради любопытства, обратимся прежде мыслию в древние времена и посмотрим, что за люди в древности были в этой стране и населяли ее. Птолемей, Дионисий, Философ Александрийский, и Страбон свидетельствуют, что страна эта была часть области Албании, лежавшая между Ибериею и Каспийским морем. Но чтобы Албания получила имя свое «ab albis capillis», от белых или сероватых волос, которыми, как пишут Плиний (lib. 7, с. 2) и Геллий (lib. 9, с. 4), природа здешних мест снабжала, будто бы, жителей в первые годы юности, то этого я не заметил в тех местах, где мы были; ибо, напротив, все жители там, равно как и соседственные Черкасы, имели черные, как смоль, волосы.

Часть этой страны заселяли в древности и Амазонки, как явствует из Страбона (lib. 11, р. 347). Да и по мпению Курция Амазонки жили между Каспийским морем и Кавказскими горами: «Hyrcaniae finilima gens Amazonum», говорит он в 10-й главе 6-й книги. Княгиня их, Талистра (Thalistra), с 300 вооруженных женщин, прибыла, через Каспийские ворота (должно быть Дербент), в Гирканию, к Александру, и просила его о разделении с нею ложа, для того, чтобы иметь наследника от такого знаменитого витязя, на что и получила согласие на 13 дней, как это можно видеть из помянутого же места у Курция. [973]

Но чего Страбон, а с ним, заимствуя у него, и другие писатели не одобряют в Курцие, именно, что он помещает Амазонок здесь — у Каспийского моря (как, наприм., у Гирканских пределов), и в то же время у реки Термодоонта (Thiermodoonta, в Каппадокии, подобно тому, как делают это и другие писатели), то я, признаюсь, вовсе не нахожу этого нелепым, хотя Горопий (Goropius) весьма потешается над повествованием о прибытии Талистры. Ибо, насколько можно верить и другим писателям, оказывается, что Скифские Амазонки обитала не только в большей части Греции, но также обладали несколькими областями и в Азии, о чем особенно подробно писали: Диодор Сицилийский, Иорнанд, Родерик Толедский (Toletanns), и даже сам Горопий Бекан (Becanus). Могло быть, по этому, что Талистра имела свой главный город при Термодоонте, и в то же время проживала в одной области, также ей принадлежавшей, у Каспийского моря, и таким образом тем легче и ближе могла посетить Александра.

Но между учеными были споры, и даже возникали сомнения в том, действительно ли существовали Амазонки, как воинственные героини, которые совершили множество таких мужественных деяний. Диодор Сицилийский полагает за верное, что они были; рассказывает об их войнах, победах и о городах, которые они построили. Он даже разделяет их на двое, на Африканских и Азиатских, и говорит, что Африканские были древнее и знаменитее деяниями, чем другие, как это можно читать у него во 2-й и 3-й книгах, стр. 185.

Геродот (кн. 4, § 110), Юстин (кн. 2, гл. 4), Иорнанд (De reb. Geticis, с. 7), Родерик Толедский (De reb. Hispan. lib. 1, с. 12), и многие другие писатели, сообщают как об истинных событиях происшествия, случившиеся с Амазонками. Они даже указывают на их происхождение, говоря именно, что они были жены Скифов и Готов, и что будто бы, когда мужья их ушли на войну, а они остались дома, в это же время соседние народы напали на них и хотели разбойничать у них, то жены эти принуждены были взяться за оружие и отражать силу силою, Когда ж они увидали, что это удалось им, то они [974] собрались и вооруженной рукою поднялись на другие земли, завоевали их, иногда значительно опустошая; покорили некоторые своей власти и наконец, когда они в Азии произвели опустошения во многих странах, то 40,000 этих женщин за одним разом побито было Персиянами в одном сражении, как сообщает это помянутый сейчас Толедец, в приведенном месте. Он говорит даже, что Амазонки управляли еще и во времена Юлия Цезаря, и прибавляет далее: «Exinde usque ad haec tempora regnum tenent in terra, quae vulgariter dicitur Faeminca». Но поди туда и отыскивай теперь эту страну, или землю!

Страбон совершенно не допускает существования Амазонок и говорит: хотя это и повествуют древние писатели, но он не может представить себе их существования. Кто же поверит, говорит он, чтобы целое войско состояло из одних женщин, чтобы целый город, даже целое Государство и управление, могли быть без мужчин, а еще более, чтобы женщины приходили и завоевывали целые страны, которые имели и своих храбрых мужчин и воинов? Чтобы мужья Амазонок (мужьям тотчас по рождении ломали, будто бы, правые руки) занимались женскими работами, воспитывали детей и управлялись женщинами? Не то же ли это, как если б сказали, что в то время женщины были мужчинами, а мужчины (по природе уже склонные к Владычеству) женщинами? О множестве других чудесных и невероятных сведений, которые сообщают о них, он далее умалчивает.

Ариян (Arianus), в 7-й книге, говорит: «Non mihi cred-bile videtur hoc mulieruem genus nunquam extitisse, cum sint a tarn multis et claris auctoribus celebratae». Ему не кажется невероятным существование Амазонок, но только, что они были не перед временем и не во время Александра Великого.

Горопий Бекан (lib. 7, р. 156), держится мнения Ариова; ибо, сообщив несколько других мнений, он говорит, в 8-й книге: «Nos, quod ab omnibus decantatur, tale esse credimus, ut quamvis fabulis sit involutum, habet tamen semper originem e fonte aliquo veritatis». Нельзя вполне отвергать эти древние сказания, [975] так как о них много писано, кое-что должно быть в них истинное, хотя древние бытописатели, подобно поэтам, примешивают к таким событиям множество басен»

Затем обратимся снова к настоящим обитателям этой страны: это суть Татары. Персияне называют их Лесги (Lesgi), а сами себя они зовут Дагестанскими Татарами, что значит Горные Татары. Таг (Tagh) — на их и на Турецком языке значит гора, и называются они так по тому, что живут на горах и между гор, в 20 и 30 милях от Каспийского моря, по направлению на запад. С юга же граница их, как выше помянуто, тотчас у Дербента и простирается вдоль моря на север до Терки (Terki), каковой путь, с его извилинами, нашли мы, измеряя, в 40 миль. Горный хребет местами уклоняется от моря на пол мили, на целую милю, а иногда на 2 и на 3 мили, и образует у подошвы гор прекрасные, плодородные поля, у моря же выжженные степи. Жители цветом темно-желтые, сложения крепкого , лицом противны, дики и страшны, с длинными, черными, как уголь, волосами, одеваются в длинные серые и черные кафтаны, шитые из грубого сукна, а сверху накидывают толстые бурки. Шапки носят они четыреугольные, сшиты я из черных лоскутов сукна. Башмаки из бараньей, или лошадиной, шкуры, из одного цельного куска, сшитого на верху ноги и с боку. Одежду эту можно видеть на изображении, представляющем город Тарку. Хотя они и исповедают Магометанскую Веру, совершают обрезание над собою, следуют учению Турок, но не особенно ревностны в исполнении благочестивых обрядов.

Питаются они от своего скота, уход за которым лежит больше на обязанности женщин. Мужчины же беспрестанно разъезжают, или уходят из дому, воруют и разбойничают кругом, и они вовсе не совестятся похищать детей друзей своих, сестер и братьев, и продавать их Персиянам и Туркам; поэтому-то между ними нет ни какого доверия друг к другу. Они ездят на коне и ходят обыкновенно вооруженные латами, щитом, шлемом, луком, стрелами и метательными копьями. Мы видели, там и сям, таких молодцов, у которых, [976] вероятно, в дому только и было, что пара овец, а все ж таки они ходят в описанном сейчас вооружении. С путешествующих купцов они собирают большие пошлины или поборы, а если купцы не довольно сильно защищены, то они и совсем грабят их, отнимают все. Поэтому караваны ходят здесь большими и сильными обществами, или же отправляются водою. Ни Персияне, ни Русские, между владениями которых проживают эти народцы, ее могут обуздать их и военного силою; ибо они тотчас убегают на непроходимые горы, и укрываются там в высоких и безопасных аулах или притонах,

В стране находится много разных Князей, даже каждый почти город имеет своего собственного Князя, и из них верховный Глава, Шемхал (Schemchal), названный нашими Шафкал (Schafkal), имеет как бы значение Царя между ними и избирается посредством метания яблока, В этом избрании все Мурзы или Князья должны стать в кружок, и тогда Мулла бросает в них позолоченным яблочком, и в кого он попадет, тот и делается Шемхалом. Мулла хорошо знает при этом, в кого именно он должен попасть. Хотя такой Шемхал, или Лумен (Lumen), как они называют его на своем языке, пользуется известным почетом и уважением, но остальные Князья мало слушаются его и доверяют ему, или даже и вовсе не слушаются его, как это увидим из приводимого вскоре за сим происшествия.

Как сказано, мы начали поездку свою через Дагестан 14-го Апреля и вступили в область Осмин (иначе Исмин называемую. Osrnin, Ismin), Князь которой, Рустам, держит свой двор в местечке того же имени. В этот день мы сделали пять миль через три довольно чистые селения, около которых разведены плодовые сады и тучны я обработавшая поля. К нам навстречу выехал сын Князя Рустама с 15-ю вооруженными всадниками, приветствовал нас с приездом в их владения, и затем уехал опять от нас в кустарник налево, мы же повернули направо, в открытое поле, и расположились стоянкою у одного селения в укреплении, составленном нами из повозок, с надежной стражей. К вечеру молодой Князь явился [977] опять, но посетил только Посланника Алексея, который расположился по близости с нами, и спрашивал его о нас: кто мы были такие? Мы приготовили было в подарок ему 12 червонцев и три куска Персидского атласа, если б он, как ожидали мы, зашел сам опять к нам; но так как он сам не явился, а прислал от себя с поклоном только 2 из своих Офицеров, то и подарки остались при нас. Мы ограничились тем, что, ради привета, выстрелили из 2 сильно заряженных пушек в то время, когда Князь отправлялся с своими домой.

15-го числа мы ехали по низменным холмам, где видели множество зайцев, появлявшихся местами по четыре и по пяти разом; мы воспользовались случаем поохотиться за ними с нашими собаками, и в немного часов поймали 9 зайцев. К вечеру, сделавши в день 6 миль, вступили мы в другое владение, называемое Бойнак (Boinak), и расположились там перед селением того же имени, на углу одного холма, который к морю заканчивался крутым обрывом, и с двух сторон спускался в глубокие долины; спереди же перед нами мы устроили укрепления из сундуков и другой клади, с расставленными между ними пушками, в виде полумесяца. Владелец этого места имел, по-видимому, немного подданных, и все средства жизненные состояли у него в стадах овец, которых у него было множество. Подданные его были дерзкие и распущенные люди. Посланник Бругман так озлился на них, что приказал было, когда несколько человек из них стояли и смотрели на нас, как на чужаков, представлявших для них удивительное зрелище, прогнать их силою и стрелять им в глаза холостыми зарядами, но мы не исполнили этого приказания, из опасения возбудить против себя ярость дикарей. Варвары же эти, заметив, что присутствие их было неприятно нам, ворчали: «Разве то не их земля? Они имеют такое же, даже большее, право, чем мы, стоять на ней, и по тому нам нечего и гневаться на них за то, что они находятся тут. Что хоть они и признавали, что в настоящую минуту мы сильнее их, во что, по единому знаку владетеля их, они могут в одну минуту собрать такое множество народа, которого будет достаточно для [978] того, чтобы свернуть всем нам шеи. Они заявляли также, что они не подвластны ни Персидскому Шаху, ни Великому Князю Московскому, что они Дагестанцы и не состоят в подданстве ни у кого, кроме как у Бога». Сначала они не хотели было дозволить людям нашим без денег черпать воду, за которой надобно было спускаться в одну из глубоких долин. Но когда они увидали, что мы можем обстреливать из нашего укрепления дорогу к воде, и что даже приготовились к тому, то пропустили уже нас за водой. Поздно вечером Князь их прислал сказать нам, чтобы завтра мы не уходили с своего места до тех пор, пока он не прикажет осмотреть, не везем ли мы с собою каких-нибудь купеческих товаров, за которые ему следовало бы получить известную пошлину. Когда же мы послали ему в ответ, что мы вовсе не купцы, но Посланники, которые в целом свете имеют право свободного проезда всюду; что этим правом мы воспользуемся также и здесь, а если кто захочет взять с нас что силою, то пусть знает, что такого мы сумеем встретить достойным образом. После этого никто уже от нас ни чего не требовал.

На этом же самом месте, где мы стояли, останавливался, на обратном пути, и Польский Посланник, с которым мы виделись в Персии, и так как у него зашла ссора с Бойнаками (Boinaken), а народу у него было немного, то жители здешние одолели его и убили, со всеми его сопутниками, кроме 3 слуг, которые бежали и скрылись в долине. Эти трое спасшихся выбрались назад, по дороге в Дербент, и в этом городе приняты были Мегемандарем, который провожал до сюда Посланника, и потом им же доставлены опять назад в Персию, где каждому из них, по назначению Шаха Сефи, ежедневно выдавалось по одному талеру на продовольствие, до тех пор, пока, на 9-й месяц, прибыл к Шаху один Русский Посланник, который и взял их с собою в Москву. Таким образом добрый господин Феофил Фон Шёнберг, почтенный и храбрый человек, должен был в Посольстве своем кончить жизнь свою насильственною смертью, среди варваров. Поэтому мы тем более благодарим Бога, что нас не постигло подобное несчастие. [979]

16-го Апреля, ранним утром, в 6 часов, отправились мы далее и, проехав немного, вступили во владения другого Князя, именно Князя Тарковского. Здесь вскоре я чуть было не стал добычею Татар. Дорога наша шла почти в четверть мили от Каспийского моря, и мне захотелось дознать, какую почву имел морской берег, и как он простирался здесь; для чего я и отделился со шкипером, Корнилием Клаузеном, несколько от Посольского поезда. Но едва только достигли мы с ним берега, который в этом месте лежал за двумя холмами, как увидали 2 Татар, ехавших также к берегу, а за ними в отдалении следовало еще 8 человек. Завидев нас, Татары поскакали быстро к нам, а мы, тоже не мешкав долго, бросились назад к своей дороге. Бывшие ближе к нам два Татарина, с метательными копьями в руках, гнались за нами во всю прыть; остальные же, догадавшиеся, может быть, что таких людей, как мы, должно быть тут много, взъехали на холм, чтоб осведомиться, и когда они увидали, что не далее, как на ружейный выстрел, тянется целый длинный ряд нашего Посольства, то начали махать и кричать нашим преследователям: «Тутма, тутма!» (Tutma, Tutma), т. е. чтоб они не гнались и не ловили нас; ибо внизу есть сильная засада. После этого они медленно поехали за нами, и, подъехавши к нам, уже вблизи нашего поезда, дружески приветствовали нас, пожелали осмотреть наши пистолеты, что это за орудие такое, что им и показано было, не давая, впрочем, им в руки; затем они посмотрели на поезд наш и отправились назад, поперек поля. После этого нам встречались несколько кучек вооруженных всадников, которые иногда и ехали в одном направлении с нами, на расстоянии двух выстрелов, удаляясь от нас то назад, то вперед, иногда же выказывая намерение проехать поперек через наш поезд, но им, конечно, мы препятствовали в этом, и они опять отставали прочь, и уезжали за тем своею дорогой. К вечеру мы подъехали к городу Тарку, который лежит в 7 милях от Бойнака. Мы расположились стоянкой на ровном поле, у свежего ключевого колодца, в доброй четверти мили от Каспийского берега. [980]

ГЛАВА XIII.

О городе Тарку и о стране той вообще.

На следующий день, 17 Апреля, главный Правитель города Тарку прислал младшего брата своего, с 3 другими почтенными мужами, приветствовать нас с прибытием и предложить нам всевозможную дружбу и услуги. Сам он, Хан, был болен и лежал в постели. Посланники отрядили к нему нашего Лекаря, поблагодарить его за изъявленную им дружбу и, если он пожелает, предложить ему помощь нашего Врача советом и лекарствами, для поправления его здоровья, что Хан охотно и принял. Когда же, вследствие пользования Лекаря, он в несколько дней выздоровел, то он не находил слов выразить нам за то свою признательность.

Город Тарку есть главный в Дагестане, и лежит он высоко на горах и между горами, представляющими крутые, обрывистые скалы. Скалы эти, как уже выше помянуто, на вид состояли как бы из одних раковин, выбрасываемых в тех местах морем, величиною с Волошский орех и как бы сплоченных вместе, и между ними есть и цельные раковины, хотя не отдельно, а вместе с другими, так что в куске камня, величиною, наприм., с кулак, можно насчитать 5 и более таких раковин; самый же камень тверд, как кремень. За сими скалистыми горами была, впрочем, ровная почва и хорошие пастбищные луга.

Город стоит без стен, совершенно открытый, и в нем до 1000 домов, построенный на Персидский образец, только несколько хуже. С гор бежит несколько стремительных потоков, которые, протекая по городу, с приятным шумом низвергаются с горы. Этих Дагестанцев, равно как Бойнаков и других Татар, живущих на север, туземцы называют Кайтаками (Kaitak). Позади же Тарку, на запад, есть еще одно племя, называемое Кумук или Касукумук (Kumuk, Kasukumuk), и все эти племена имеют особенных владетельных Князей. [981]

Главнейший Правитель этого города Тарку и самой страны был при нас Сурхов Хан (Surchow Chan), человек лет 38, славившийся тем, что был из роду Персидских Царей, с которыми и вел тесную дружбу, так что если между Дагестанцами самими возникнет ссора, доходящая до битвы, то из Персии Сурхов Хан получает подкрепление. При нем живут и другие Мирзы, его племянники, из которых младший, сын его брата, Имам Мирза, также управлял частью города.

Татары Тарковские не меньше Бойнаков были дики и грубы; жены же их ласковы; они, также как и девицы здешние, ходят с открытым лицом, без всякого стыда между людьми. Девицы завивают свои волосы в 40 локонов и пускают их вместе вокруг головы; они были очень довольны, когда мы трогали их волосы и считали локоны.

Мы встретили тут одного старика, по имени Матфия Махмара Фон Оттинген (Matthias Mach mar von Ottingen), родом из Виртенберга, ремеслом бумазейного ткача, захваченного в плен Турками в Угорскую войну, проданного здешним Татарам и обрезанного ими. Он совсем почти забыл свой Немецкий язык и с трудом мог припомнить только несколько слов, чтобы можно было понять его. Он говорил, что знает хорошо и верует, что Бог есть один в трех лицах, и что И. Христос пострадал за него, и он мог даже проговорить молитву: «Отче наш», хоть и не совсем твердо.[982]

ГЛАВА XIV.

О великой опасности, которой подвергались мы у Татар.

Когда при нашем прибытии сюда Сурхов Хан предлагал нам свою великую дружбу и услуги, то мы думали уже, что находились теперь вне всякой опасности, и под защитою этого Мирзы везде будем ходить свободно и безопасно, между тем нам нигде не грозила никогда такая опасность, как именно здесь. И в продолжение всего времени, целые пять недель, которые мы провели среди Дагестанских Татар, не было иных разговоров и слухов, как о разбое, грабеже, убийствах и смерти, которыми нам угрожали почти ежедневно.

Мы просили состоявшего при нас Персидского Мегемандаря, обещая ему хорошее вознаграждение, чтобы он сам проводил нас, или, по крайней мере, отпустил нам верблюдов вТерки, до Русской границы, так как здесь, мы не надеялись без труда добыть себе подводы для дальнейшего следования. Но Мегемандарь представлял, что под опасением лишиться жизни, он не может поступить против сделанного ему приказания, которое дано было ему только для сопровождения нас до сих пор; подводчики же наши хоть и желали бы не оставаться долее среди Татар, но, для решения, согласно нашей просьбе, захотели переговорить прежде с Мегемандарем. Мегемандарь же ушел после этого потихоньку в ту же ночь с этими подводчиками и не простившись даже с нами, что заставило нас немало призадуматься. К этому же случилось, что в полдень пришли к нам две молодые Татарские женки продать нам молоко, которые рассказали нам, что они рождены от Русских родителей и были Христианками, но Татары похитили их у их родителей и взяли себе в жены. При этом добавили, что им очень больно за нас, Христиан; что Татары их замышляют против нас недоброе, и они поэтому решились втайне предуведомить нас, чтобы мы были настороже. Ибо про нас были слухи, что мы обладаем громадным богатством, даже имеем будто бы несколько тонн золота; [983] что мы прошли через Осмин и Бойнак без всяких пошлин, не сказав даже ни кому и доброго слова; но что здесь нас уж свободно не пропустят. Что вчера проезжали из Осмина и Бойнака гонцы к Сурхов Хану, и один гонец проехал к Шемхалу, с тем, чтобы возбудить этих господ против нас и предложить им общими силами напасть на нас, стариков всех перебить, а молодых позабрать в полон, в надежде получить от всего этого большую добычу. Хотя на все эти вести мы показывали вид Татаркам, которым, впрочем, не вполне и доверяли, что мы мало обращаем будто бы внимания, но в то же время вести их немало смутили нас, тем более, что мы стояли уже здесь 4 дня, а не было и надежды еще ни какой на то, что скоро выберемся отсюда. При том мы видели, что вскоре после того, как нам были сообщены сказанные сведения Татарками, с гор появился отряд Бойнаков человек в 40, которые и проехали на конях в город Тарку, а также туда и сюда беспрестанно разъезжало несколько гонцов.

Посланники потребовали к себе в стан важнейших из спутников Посольства, сообщили нам предстоящую опасность и выслушали и от нас наше о том мнение. Было обсуждено при этом и то и другое, и найдено, что было бы лучше, если б мы относились к варварам с большею снисходительностью, чем это было до сих пор. Но так как обстоятельства сложились уже таким образом, то мы решились положиться на волю Божию во всем, чтобы с нами ни случилось, увещевая при том друг друга быть мужественнее и добрее, так что, если б дело дошло до битвы, то лучше до последней крайности сражаться с варварами и умереть, чем с опасностью для души жить у них в вечном рабстве и служении. Такую бодрость духа и решимость к упорному сопротивление внушало нам и самое положение местности; ибо справа у нас было море, слева высокие непроходимые горы, и только позади и впереди нас мы могли иметь неприятеля.

Но при таком затруднительном обстоятельстве и опасности, в высшей степени было жалко, что мы не были сами [984] согласны между собою. Посланник Бругман привлек на свою сторону некоторых, немногих, впрочем, из спутников, отвергая во всем других; его оскорбляло и сердило все, что тот, или другой, говорил по мере своего доброго разумения; словом, отношения были таковы, что один другому охотнее накликал бы, чем отвратил, гибель, если б только сам при этом не находился в подобной же опасности.

ГЛАВА XV.

Как посетили нас Татарские Князья, и как они уехали опять от нас.

Впоследствии мы узнали, что такое опасное против нас намерение Татар действительно существовало, и оно могло бы исполниться и на деле, если б только Шемхал, имевший, может быть, ввиду другим способом и одному себе получить добычу, не воспротивился тому. Шемхал сам прислал к Посланникам своего уполномоченного и приказал сказать, чтобы мы отнюдь не брали путь низом, у моря, где нужно было переправляться нам через реки, на судах, но ехали бы верхом, близ его столицы, через барочный мост, и что, в противном случае, он примет нас, как неприятелей. Возвестив это, уполномоченный встал и хотел было уйти, но Русский Посланник, Алексей, схватил его за руку, попросил его подождать немного и сказал ему: «Скажи своему Шемхалу, что поедем тою дорогою, какая нам будет угодна; он может, конечно, имея все средства и власть, легко одолеть нас, но Русский Царь, принимающий живейшее участие в обоих Посольствах (т. е. Русском и Голштинском), не оставит такого насилия безнаказанным». С таким решительным ответом уполномоченный и поехал от нас. Нашедши неудобным действовать против нас враждебным нападением, Татары изменили намерение свое, и 20-го Апреля 4 Татарских Князя разом пришли дружески уже навестить Посланников. Их угостили, по возможности, роскошно в Посольской палатке. Главнейшие [985] разговоры их вертелись на воровстве, похищении и продаже людей, и один из них рассказал при этом, что недавно еще, именно на текущей неделе, он похитил одну девушку. Про этих людей по справедливости можно сказать то, что говорит Пророк (Исаия 1, 23): «Князи твои общницы татем!»

По уходе этих Князей явился брат Князя Осминского (von Оsrnin): он был с нами чрезвычайно любезен и предлагал себя на всякого рода услуги для нас. Вскоре после этого прибыл к нам и Даруга или Старшина (Voigt) из города Тарку. На вопрос наш у Даруги: «От чего это нас так долго задерживают подводами?», он, не стесняясь ни сколько, отвечал, что требования наши на счет подвод будут удовлетворены не прежде, как Сурхов Хан, главный Князь города и области, получит от нас надлежащий подарок. Вследствие этого на следующий же день Посланники наши отправили в дар тому Князю: пару золотых браслетов, два куска Персидского атласа и два куска других Персидских шелковых материй, фунт Немецкого табаку, один пистолет, одно ружье, кой-какие пряности, бочонок пороху, и приказали сказать, что пришлют еще из Терки и бочонок водки. Сурхов Хан, с великою благодарностию приняв подарки, предложил нам в два дня отправить нас, за наши деньги, далее в путь, и пригласил Посланников к своему столу, с пятью Татарскими Князьями. Хотя сначала Посланники задумались было, прилично ли им являться на такое приглашение, но потом решили, по некоторым причинам, и отправились в сопровождены 4-х сопутников из нашего Посольства. Стол приготовлен был по-персидски, на полу. Кушанья были на 4-х блюдах, наполненных бараниной, изрезанною на малые кусочки, поджаренные на деревянных палочках или вертелах, затем несколько кусков белорыбицы, кислое молоко и несколько блюд рису, сваренного с крупным изюмом и уложенного вареною бараниной. Кравчий сидел в середине стола, клал друг на друга несколько продолговатых, толщиною в палец, хлебов или печенья, разламывал их и бросал по кусочкам каждому из сидевших за столом. Он разрывал также руками на маленькие кусочки баранину и рыбу, и предлагал их [986] каждому, также прямо из рук. Жир тек у него по пальцам, которые, также как и лицо его, были морщинисты и черны, что отбивало у нас охоту поесть. Из напитков была только вода, поданная в Немецких пивных стопах, и водка в серебряных чашах; ибо здесь ни каких других вин не водится. После обеда Хан пожелал послушать наших музыкантов, которые по этому тотчас и привезены были туда на лошадях.

Прослушавши целые три часа музыку, которая очень понравилась Татарам, нам вторично подали кушать, и на этот раз, в числе других кушаний, принесли вареную целую баранью печень и бараний хвост в 5, или 6 фунтов чистого жиру. Кушанья эти один из Кравчих (которых теперь было трое), рубил, мешая одно с другим и сильно соля, на мелкие кусочки, и затем, захватывая руками, предлагал из рук желающим; хотя такая кашица имела такой вид, будто была уже раз съедена, но на вкус вовсе не была отвратительна. Покончивши и с этим угощением, мы отправились в свой стань, дружески распрощавшись с хозяином.

На следующий день Посланники наши приглашены были к другому Князю. Этот Князь назывался Имам-Мирза, был еще молодой человек, едва 18 лет, и мать у него была родом из Казу-Кумуков(Kasu Kumuka). Слуги его говорили, что он был сын брата Сурхов Хана, и что ему якобы и принадлежит, собственно, главное тамошнее управление, которое Сурхов Хан захватил у него насильно; что далее, они, слуги, старательно оберегают своего молодого Князя; ибо Сурхов Хан втайне замышляет на жизнь его. Пирушка эта у молодого Князя была гораздо почетнее вчерашней. Происходила она в продолговатой зале, слепленной из глины. Имам Мирза сидел в ней с нами и несколькими важнейшими из своих придворных за небольшим возвышенным столом на стульях, приказал принести довольно изрядно изготовленные кушанья, и между ними большего целого жареного ягненка, от которого всякий мог резать где и сколько было ему угодно. У стен кругом сидело на полу множество старых почтенных мужей. Во время еды эти мужи не употребляли ножа, но разрывали [987] руками; при том, если кто из них обгладывал кость и оставлял ее, то кость эту брал сосед первого, обгладывал ее еще больше и грыз (иногда кость переходила в третьи и даже в четвертые руки), пока наконец разгрызал ее окончательно и добирался до мозгу. Сосуды для питей составляли у них длинные коровьи рога, из которых они и пили напиток, называемый у них Брага (Bragga), выгоняемый из проса и цветом и густотой похожий на пивные дрожжи; пили также бойко из этих сосудов и водку, так что в короткое время все порядком опьянели и шумели до того, что едва слышали свои собственные слова, не смотря на присутствие своего Князя. Угостивши нас таким образом, по своему возможно хорошо, они отпустили нас с пожеланиями всего хорошего.

Несколько дней спустя еще один Князь Татарский, Емир-Хан пришел вместе с другими Князьями посетить Посланников и пригласить их к себе. Все это, впрочем, делалось теми Князьями, единственно, из желания получить подарки, которые большая часть этих господь и получили.

ГЛАВА XVI.

Как Татарский Князь Сурхов Хан удержал нас далее хитростью, также о доброй готовности Шемхала.

23-го Апреля Даруга доставил нам повозки для клади, и мы тотчас же приказали своим укладываться, в намерении, на другой же день, выехать в путь. Но к вечеру Сурхов Хан прислал к Посланникам нарочного с известием, что он получил вернейшее сведение, будто бы Султан Магмуд (так назывался Шемхал) со множеством народа везде обложил реку Койсу (Koisu), через которую мы должны были переправляться, и намеревается принять нас совсем не так, как бы мы желали. По этому он, Сурхов Хан, и не может еще отпустить нас в дорогу. [988]

Поздним же вечером к городу Тарку прибыл отряд из 20 хорошо вооруженных всадников и раскинул стан не вдалеке от нас. Посланники, с несколькими мушкетерами, отправились к этим всадникам спросить их: «Откуда они прибыли и чего хотят?, и получили следующий ответ: «Что они посланы Князем Осминским (Osmin) к Шемхалу с уведомлением, что сюда прибыли некие чужеземные Посланники, которых оба Князья, Осминский и Бойнацкий, пропустили свободно через свои земли, не взявши с них никаких пошлин; по чему он, Князь Осминский, и просит Шемхала, чтобы и он, из уважения к Царю Персидскому и Великому Князю Московскому, поступил таким же образом. Что далее, будто бы, Султан Махмуд охотно согласился на это, с условием, если только Посланники те не имеют при себе ни каких купеческих товаров». Так как мы не доверяли ни этому известию Татар, ни самим Татарам, то в эту ночь мы содержали надежную стражу, и все вообще находились в надлежащей готовности.

На другое утро, перед восходом солнца, сказанный отряд Татар уехал. Вскоре за тем Султан Махмуд прислал к нам двух уполномоченных спросить нас: «По каким причинам не едем мы далее?» Он просил при этом, чтобы мы не придумывали себе ни чего неприятного от него, по отношению к нам; ибо он намерен, во время проезда нашего, если только мы возьмем надлежащую (указанную им) дорогу, оказывать нам всевозможную дружбу и готовность к услугам. Только что уехали эти уполномоченные, как явился навестить Посланников Сурхов Хан, который на требования наши: «Зачем он задерживает нас?», отвечал: «Что хотя лошади и быки (которых мы за собственный деньги нашли очень дорого) уже готовы, и он готов отпустить их с нами, но нужно, чтобы Посланники дали ему письменное удостоверение в том, что он действительно предостерегал их и что Посланники отправились против его желания. Такое удостоверение послужить ему, будто бы, оправданием пред Шахом Персидским и Beликим Князем Московским, которым обоим он считает себя добрым другом. Ибо он знает Султана Махмуда лучше, [989] чем мы. Султан этот слова своего ее держит, не спрашивается ни в чем ни у Бога, ни у дьявола, ни у какого Государя. Он отъявленный разбойник, и кровопролитие для него потеха. Что он, Сурхов Хан, наверное знает, что если мы отправимся без надежных провожатых, то не пройдем страны Султана без опасности для жизни, или, по крайней мере, для имущества нашего; по всему этому совет его, Хана, был, таков, что бы мы подождали несколько дней, до прибытия Посла Шаха Сефи, который уже 8 дней находится в Дербенте и поджидает только переводчица своего. Посол этот, вероятно, привезет с собою Царское ему, Хану, предписание, чтобы снабдить его провожатыми, и в сообществе-то этого Посла и охранного его отряда мы тем безопаснее могли бы отправиться в путь. Нам же одним дать охрану и помочь он не может, из опасения восстановить против себя других Татар». Так как мы не знали, как долго еще нужно было ждать прибытия Персидского Посла, и так как, при том, и Сурхов Хан казался нам также подозрителен, как и другие соседи его, то мы, сообща с Русским Посланником, Алексеем, отправили гонца к Воеводе в Терки, с просьбою о присылке оттуда охранительного отряда; но это было напрасно. С своей стороны Сурхов Хан тоже послал гонца, слугу своего, в Дербент, к Шахскому Послу, Несколько дней спустя, по отъезде этого последнего гонца, Хан прислал сказать нам, что гонец этот уже возвратился было и имел даже письмо от сказанного Царского Посла, Имам-Кули Султана, но так как гонец засунул это письмо в колчан, и вынул из него стрелу, чтобы выстрелить в попавшегося ему на дороге зверя, вытащил незаметно и письмо и потерял его, то поэтому и должен был опять поскакать обратно в Дербент, за получением другого письма от Имам-Кули Султана. Мы не знали, как понимать все эти объяснения Хана, были очень озадачены ими и принуждены в большой тревоге простоять в поле еще несколько дней. При том несколько Армянских купцов, присоединившихся здесь к нам и пробывших уже несколько дней в нашем сообществе, в ожидании продолжать путешествие вместе с нами, вдруг отделились от нас и отправились в город, потому что услыхали, будто бы две сотни Татар, собравшись, согласились вместе сделать на нас нападение. [990]

Кроме всего этого настала еще и чрезвычайно бурная холодная погода, с проливным дождем, не перестававшим в продолжение нескольких дней, так что в наших палатках мы решительно все промокли, не могли также поддерживать и огня, ни для просушки одежд, ни для изготовления кушанья. Таким образом мы пребывали в своих промокших палатках, как самые несчастнейшие и как бы всеми оставленные люди, в голоде, страхе и печали; для некоторых из нас слезы и воздыхания были единственною ежедневною пищею. Нельзя также было отважиться укрыться и отдохнуть в избах Татар; ибо, как велел предостеречь нас Хан, такое посещение тех изб могло быть сопряжено с гибелью самих людей, которые бы решились на это, так как подданные его имеют право свободно воровать и продавать людей, где только могут.

Так даже и случилось, именно 27 Апреля, что один из наших солдат, Вильгельм Гойе (Hoye), родом Шотландец, зашедши немного далее от стана, в сумерки уже, был похищен и не отыскан нами, не смотря на все розыски и расспросы наши о том, что сталось с ним. Уже после отъезда нашего оттуда мы узнали, что Татары увезла его в укрепление Сахур (Sachur), лежащее за Тарку.

В тот же день, перед нашим станом, во время стрельбы из лука в цель, которою забавлялись люди наши между собою, артиллерист наш, Альбрехт Штук (Stock), уроженец Гамбургский, подошедши близко к цели для того, чтобы достать стрелу, был прострелен нечаянно одним Русским прислужником в живот, пониже пупа, отчего на следующий же день и умер. Виновник сам так сильно огорчен был своею неосторожностью, что просил даже, чтоб и его лишили за это жизни; но так как это был поступок неумышленный и раненый сам просил за виновного, то его оставили свободным от всякого взыскания. Тело покойного, по совету некоторых Татарских женок, которые были втайне Христианками, мы похоронили потихоньку, именно в том месте, где стояли лошади, для того, чтобы Татары, по отъезде нашем, не вырыли [991] его, не раздели и не бросили затем на съедение собакам, как это они делают обыкновенно. Но открыто вырыта была другая могила перед станом и совершены были похороны с надлежащею обрядностью.

Здесь умер также один знатный Русский купец, выехавший с нами из Персии; тело его, закутанное и сбереженное, отвезено в Терки, где и погребено, вместе с его единоверцами. Таким образом несчастье постоянно шло у нас одно за другим, а в то же время мы должны были, в угоду и по желанию нескольких Татарских Князей, которые часто посещали нас, заставлять играть наших музыкантов. В этом случае нам было немного лучше тех людей, которые в древности сидели в темнице на реках Вавилонских, и чтоб угодить неприятелю, должны были потешать его музыкой.

По исходе Апреля, в котором мы вынесли истинно Апрельскую погоду, послали мы 2-х Русских гонцов к Султану Махмуду, для исходатайствования нам у него свободного проезда. Гонцы вернулись на следующих же день, именно 2-го Мая, с 4 Турками, через которых Султан приказал сказать, что до сведения его дошло, будто Сурхов Хан взводит на него перед Посланниками подозрения, обзывает его разбойником и он не знает, с чего это Хану пришло обвинять его таким образом. В свое время он сумеет рассчитаться за это с Сурхов Ханом; что же касается до нас, то он, Султан, предлагает нам всевозможные свои услуги и дружбу. В случае, если мы не поверим чему-либо из этого известия, он, Султан, может прислать для нашего обеспечения заложниками трех знатнейших из своих людей, которых мы можем или взять с собою, или же оставить у Сурхов Хана до тех пор, пока мы беспрепятственно пройдем страну его. Такое неожиданно дружеское предложение Султана сделало то, что мы опять не знали, кому больше верить; ибо, хотя этот Султан Махмуд и не так прославился своими разбоями, как отец его, называвшаяся таким же именем (этот отец, бывший уже в глубокой старости, стал вести святую жизнь и уехал в Мекку и Медину, для посещения храма и гроба Магумеда), тем [992] не менее он все-таки был в подозрении уже по свойствам родителя, и вообще по природе всех Дагестанских Татар.

Наконец мы решились принять лучше предложение Султана, тем более, что 6-го Мая пришло и давно ожидаемое письмо от Шахского Посла, уведомлявшее нас, что, за неявкою переводчика и за неполучением еще Послом нескольких бумаг, которых ожидал он от Шахского Двора, он едва ли в месячный срок может тронуться только из Дербента; почему он и предоставлял на волю Посланников: хотят они дожидаться здесь, или же в Астрахани. И так, теперь мы настоятельно уже требовали от Сурхов Хана, чтоб он немедленно снабдил и отправил нас в путь, на что он, наконец, и согласился, получивши, впрочем, от нас подарок, который он выпросил теперь сам, сверх прежде ему данного нами. Он взял и оставил у себя 2-х из присланных Шемхалом заложников (более, впрочем, для обеспечения подданных Сурхов Хана, лошадей и волов их, чем в наше обеспечение), а 3-го заложника отпустил с нами.

ГЛАВА XVII.

Отъезд из Тарку и прибытие к Шемхалу.

Итак, 12-го Мая мы опять отправились в путь, решившись испытать, можно ли было верить Махмуду или нет. Кладь была уже вся уложена на повозки, запряженные волами и лошадьми; но не прежде, впрочем, как мы уплатили жителям Тарку (хозяевам подвод) еще тройную плату против прежней, условленной с ними цены могли двинуться. Когда же эти Таркуинцы (жители Тарку), при самом уже отправлении, потребовали было с нас излишнюю плату и за верховых лошадей, то мы оставили и не взяли этих лошадей, вследствие чего большая часть нашего народа должна была первые два дня пройти пешком. В этот день, т. е. 12-то, мы проехали, по ровной и [993] пустынной стране, две мили, до границы владений Султана Махмуда, которые небольшая речка отделяет от области Таркуинской (Tarkuischem). На дороге с нами встретились несколько Татарских Князей, которые просили нас, чтобы мы отпустили нашего Врача, Гартмана Грамана, проехать с ними в горы, к одному больному, Так как мы опасались, что его, пожалуй, и совсем задержат там, то Татары эти, не желавшие допустить в нас такого предположения, оставили заложниками при нашем Посольстве двух Князей своих. Ночлег наш был в эту ночь на открытом поле, причем мы держали крепкую стражу. Ужин наш состоял здесь только из хлеба и из мутной воды. После полуночи Татары привезли обратно в стан нашего Врача.

13-го Мая, в день Св. Троицы, рано утром, отправились мы далее, и прошли 4 мили по дикой, поросшей кустарником стране. На дороге Посланник Русский, Алексеи, ударил, за что-то, одного возчика палкой по голове: все Татары за это выпрягли из повозок свою скотину, хотели уехать, а кладь бросить в поле, так что мы насилу добрыми словами уговорили и успокоили их. Ночлег на этот раз выбрали в кустарничке и спать улеглись не евши.

14-го числа мы проехали только две мили и прибыли к реке Койсу (Koisu). Река эта, по моему мнению, та, которую Птоломей называет Albanus. Начало свое она берет из Кавказа, вода в ней мутная и течение чрезвычайно быстрое; шириною она мало уступает Эльбе, и в том месте, где мы были, глубина ее более 3-х человек, поставленных один на другом. По сю сторону реки, на холме, лежит селение или местечко Андре (Andre), в котором Султан Махмуд имеет свое главное пребывание. Невдалеке от этого селения находится горячий источник, изливающийся в пруд, приспособленный для купанья.

Жители этого местечка, между прочими свадебными обрядами, имеют и следующий: каждый гость при носить с собою стрелу и пускает ее вверх стены, или в потолок [994] брачного покоя. Стрелы эти остаются там, пока сами не выпадут, или сгниют; значения этого обряда я дознать не мог. Жители, большею частью рыбаки, живут больше у реки и ловят острыми железными крюками, привязанными на длинном шесте и опущенными на дно, множество осетров и другой род рыбы, сходной с осетром.

Как только подошли мы к реке, Татары поспешно приплыли к нам с несколькими лодками и охотно предлагали нам перевезти нас; они сплели два плетня, подвязали под каждым плетнем по две лодки, и сделали таким образом два парома, так что на каждом пароме можно было поставить одну повозку. Когда все это было изготовлено, Татары потребовали с нас за перевоз каждой повозки (а их, и с Русскою кладью, было у нас до 70), по 2 рейхсталера, и когда мы возразили против такой огромной цены за перевоз, Татары, не говоря доброго слова, оставили нас у реки на берегу, перетащили свои паромы на другую сторону, хохотали над нами, кричали и ликовали, размахивая и хлопая руками. Шемхал также находился там в кустарнике, с несколькими всадниками, так что мы опять были в неизвестности, не изменили ли нам и не продали ли нас? В таком положении, поделав себе у реки шалаши из зеленого кустарника, мы расположились в них, и некоторые из нас, забравшись по нескольку человек в один шалаш и не имея возможности, по известной причине, открыто и всем вместе отправить Богослужение, совершили в шалашах этих приличное Троицыну дню служение, насколько дозволяло это время. Когда мы вспомнили при этом праздновании наше Отечество, а я в особенности дорогой мне Лейпциг, где так часто праздник этот торжествовали мы в великой радости, то встретили теперешний праздник слезами, невольно примешивавшимся к нашему тогдашнему напитку, состоявшему только из воды и уксусу. Все тогдашнее угощение, на которое ученые, бывшие с нами, приглашали друг друга, составляли холодная чаша воды, уксус и хлеб. При этом воспоминание о добрых друзьях наших сопровождали мы добрыми им пожеланиями. [995]

ГЛАВА XVIII.

Как Шемхал принял и угощал нас.

15 числа Русский Посланник, Алексей, вышел на берег, подозвал к себе, движениями рук, одну лодку, приказал перевезти себя на ту сторону, переговорил там с Шемхалом, согласно полученным от нас наставлениям, и довел дело до того, что Татары согласились взять с нас за перевозку всей поклажи нашей не более 2-х туменов или 32 талера. Переправившись окончательно в тот же день, Посланники тотчас приказали разбить свою палатку и обставить ее кругом пушками. Вскоре затем явился Шемхал, с двумя своими братьями и в сопровождены 50 вооруженных всадников; он был лет 36, тучный, крепкий и почтенного вида человек, с рыжеватой бородой, одет в шелковый кафтан из зеленого дарая (Darai) и латы, а по сверх у него была косматая черная бурка. Оружия его, равно как и у всех остальных, были: сабля, лук и стрелы. Шемхал сошел с лодки, дружески приветствовал Посланников, вошел к ним в палатку, сел там, выразил им свое желание оказать нам свое доброе расположение и подарил Посланникам нескольких овец и ягнят. Кроме того, он приказал принести большой котел, полный нарезанной мелкими кусками и разваренной вводе с солью осетрины, и раздать ее прислуге нашей на деревянной посуде, похожей на наши выдолбленные корытца, а в особых деревянных же сосудах суп из щавелю с маслом, в который обмакивали рыбу, когда ели ее. Такое угощение ели мы с такой охоткой, как никогда прежде на роскошных пиршествах Персидских, разумеется, потому, что здесь кравчим нашим был голод. Посланники, с своей стороны, угостили Шемхала водкой и музыкой, которой он пожелал послушать; вперемежку с музыкой нами сделано было множество приветственных выстрелов из больших пушек.

Просидевши у нас часа с два и полуопьянелый уже, Шемхал отправился верхом домой, но вскоре за тем приехал [996] снова. В этот раз ему подарили: пару золотых браслет, серебряный кубок, плащ из красного сукна, подбитый бархатом, который наш покойный живописец надевал при представлении, пару пистолетов, шпагу, бочонок пороху, и несколько сафьянных кож. Плащ Шемхал тотчас же накинул на себя, а взамен его подарил Посланнику Бругману свою бурку, которую и навесил на него, и вообще был любезен и весел.

Посланник Бругман расположил Татарина (к нашему удовольствию) любезною речью и приятною надеждою на богатые подарки и вообще на ту пользу, которую здешние жители должны будут со временем получить от нас; ибо де мы ежегодно будем посещать эту страну, а теперь только распознаем и приготовляем себе дорогу, которую должен утвердить Шах Сефи через своего особого Посла, имеющего вскоре проехать здесь, вслед за нами. Бругман добавил при этом, что в нашем Государстве здешния страны совершенно не известны; в противном случае, милостивейший Князь и Государь наш не преминул бы и его, Шемхала, почтить своим Посольством; что теперь на будущее время это Посольство будет непременно, и проч., и проч., в том же роде. Все это очень понравилось Шемхалу: он тем охотнее согласился пропустить нас, и устроил, кроме того, дело так, что мы за весьма дешевую цену добыли 22 верховые лошади для проезда до Терки.

Итак, описанный нам таким страшным Исавом (Esaw), смирился и доведен был до того, что иначе и не обращался с нами, как только дружески. Но если б только варвары захотели, а Бог попустил бы, то там разделаться с нами и покончить было очень легко. Ибо мы находились между двумя реками, и уничтожить нас можно было, даже не налагая на нас рук, а просто отняв только у нас средства к жизни и дальнейшему путешествию. Но Бог, которого мы и благодарим за это, милостиво помог нам.

16-го Мая, рано утром, Шемхал явился снова с 50 всадниками и проводил нас через другой кустарник, целую [997] четверть мили, после чего, дружески распростившись с нами, уехал домой. Мы же продолжали путь по открытому уже полю, проехали 2 мили до другой реки, называемой Аксай (Aksai), имеющей тихую и илистую воду, шириною немного более 25 локтей. Некоторые говорили, что это был рукав реки Койсу, которая невдалеке от моря уклоняется сюда; поэтому я так и изобразил ее на прилагаемом изображении Персидского Царства.

При этой реке мы должны были подождать, пока Татары привезли на подводах плетни и лодки. Между тем, так как у входа к берегу находилось глубокое болото, через которое повозки провезти было нельзя, то каждый из нас должен был нарезать по связке камышу, росшего густо и высоко на берегу, загатить им сказанное болото, и таким образом мы устроили проезд (Port), по которому, в наступившую ночь, при месячном сиянии, мы и перешли довольно удобно. Но здесь мы опять должны были заплатить возчикам 2 тумена, тогда как они не заслуживали более 6 талеров. Некоторые из нас, именно те, которые были оставлены одним из начальников наших, как сказано выше, вторично должны были лечь спать, не евши.

17 Мая проехали мы по ровной сухой степи 7 миль, где уже не видно было Кавказских гор, уклонившихся отсюда в сторону, на северо-запад. В полдень этого дня, в то время, когда я с М. Флемингом уехал несколько вперед, Посланники, с остальными спутниками, остановились для обеда и корма лошадей, и отобедали себе прежде, нежели мы с Флемингом ожидали, и хотя мы поскакал назад к своим, но нам после обеда ничего уже не дали поесть; вследствие чего, чтоб утолить голод (так как мы и накануне постились), мы должны были нарыть себе из земли дикого чесноку и есть его с черствым хлебом, запивая водой из гнилой лужи. Русский Посланник сжалился уже над нами, и приказал дать нам кусок рыбы, провяленной на солнце.

Поздним вечером прибыли мы к реке Быстрой (Buestro) и расположились в кустарнике, росшем здесь кругом подле [998] берега. Река эта также одна из главных, также глубока и широка, как Койсу, хоть и не так быстра, и вода в ней тоже мутная. В Северной части своей, почти в 5 милях от Каспийского берега, река эта выделяет из себя другие две реки, из которых одна называется теперь Тименки (Timenki), а прежде называлась она Терк (Terk: некоторые и теперь еще также называют ее), и она-то дала городу, мимо которого протекает, имя Терки (Terki). Шириною эта река около 30 локтей. Другая река далее за этой, такой же величины, называется Кизиляр (Kisilar), именно по тому, что в ее песчаном дне находятся блестящие, словно золото, зерна; лежит она несколько выше, отчего в жаркое лето почти совсем высыхает. Устье этой реки находится в 8 милях за городом. Все эти реки текут с запада северо-запада, и Кизляр есть последняя река в этой местности, за которою уже следует Волга, в 66 милях отсюда, текущая с севера. По мнению Птоломея, реки эти и их устья были следующие: Аксай — это Цезиус (Aksai — Caesius), Быстрая — это Герус (Buestro — Gerrus), Тименки или Терк — Алонта (Timenki oder Terk — Alonta), и Кизляр — это Адонта (Kisilar — Adonta); ибо между Албано (Albano) или Койсу и Волгою или Ра (Rhа) никаких других рек больше не находится.

Помянутая река Быстрая составляет границу, отделяющую Дагестанских Татар от Черкаских. Поэтому Таркуннские возчики, доставивши нас сюда, отправились назад восвояси.

(пер. П. П. Барсова)
Текст воспроизведен по изданию: Подробное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1638 годах, составленное секретарем посольства Адамом Олеарием // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских, Книга 2. М. 1870

© текст - Барсов П. П. 1870
© сетевая версия - Тhietmar. 2014
© OCR - Андреев-Попович И. 2014
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЧОИДР. 1870