СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ШЕСТАЯ

ОПИСАНИЯ НОВОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В ПЕРСИЮ ПОВЕСТВУЕТ ОБ ОБРАТНОМ ПУТИ ИЗ ПЕРСИИ В ГОЛШТИНИЮ.

ГЛАВА I.

Как выехали мы из Царской столицы Испагани и прибыли в Кашан.

Когда мы распростились уже с Персидским Шахом и Двором его, повеселились на прощанье с хорошими приятелями богатой пирушкой и другими потехами, и собрались уже отправляться в обратный путь, как высокоблагородный Иоанн Альбрехт Фон Мандельсло подал в отставку из Посольства, объявив, что он останется еще на время при Персидском Дворе, где был хорошо принять, и затем, через Вавилон, отправится в Иерусалим, к Святому Гробу, а оттуда, через Италию, вернется, или же, с Английскими купцами, пустится в Ормус и Восточную Индию, для обозрения этого Царства, и вернется домой открытым морем. Посланники же, в особенности Бругман, сначала не одобрили этого и воспротивились было, поставляя ему на вид, что, согласно имеющемуся в руках их Княжескому предписание, они, до окончания своего Посольства и возвращения домой, никого из сопутствующих им отпустить и уволить не смеют, и что они поэтому отнюдь не хотят брать на себя ответственности за его отсутствие. Когда же Фон Мандельсло предъявил Посланникам письменное дозволение Его Княжеской Светлости, милостивейшего Князя и Государя нашего, вместе с препоручительными письмами к иностранным [922] владельцам, которые он выхлопотал себе еще при Голштинском Дворе, по до сих в тайне держал при себе, то Посланники пытались было удержать его другим способом, именно: они стали представлять ему различные опасности, которые могут встретиться в замышляемом им таком далеком путешествии; но страсть обозреть отдаленные страны, и за тем честь, которой он мог достигнуть этим путешествием своим, закрыли ему глаза на все приводимые ему опасности и сделали то лишь, что он с радостным духом взял свою отставку.

Кроме того, так как Шах приказал нашему вожатому (Приставу), Абас-Кули-Беку, вести нас в обратный путь через область Гилян, то в Испагани стали поговаривать, будто бы, вследствие того, что Посланник Бругман неоднократно возбуждал против себя гнев Шахов, нас поведут не прежней дорогой, но через Гилян, населенный народом вероломным и отважным, для того, чтобы мы погибли. Решено же так было ради превосходной и плодородной страны, собственно для нашей же пользы. Вследствие такого говора, некоторые из наших пришли в ужас, который еще более увеличился, когда они припомнили, как жестоко Посланник Бругман оскорблял Хана и Калентера Шемахинских, а также и других вельмож, мимо владений которых предстояло проходить нам; поэтому пятеро из них бежали, именно: Ганс Веннмейстер, фельдшер (чрезвычайно кроткий, но бывалый и ловкий человек), который потом отправился с Фон Мандельсло в Индию и в Ормусе умер; корабельщик Михаил Кордес с одним Юнгой (прислужником), отправившийся было на одном Английском корабле, но на дороге тоже умерший; Юрген Стефсис, главный боцман наш, который также на одном Английском корабле не воротился домой, но впоследствии умер в. Любеке; Гергард Вестерберг, телохранитель, дальнейшая судьба которого неизвестна. Все эти лица ушли тайно из Посольства, отдавшись в распоряжение Лиона Бернулли, бежали в «Аllа Caapi» или в дом свободы, и остались там. Зная, что из этого убежища свободы ни кто не может быть взят против воли, Посланники принуждены были оставить бежавших без преследования.[923]

Вдень нашего отъезда я пошел с Гартманом Граманом и Флемингом в «Аllа Caapi», и мы уговорили там Лиона и других, ушедших с ним, чтобы они оставались верными Христианству, не оставляли бы однажды признанной ими и известной им, как единственно ведущей к спасению, Веры, не дозволили соблазнить себя как ни будь обещанием презренных выгод Магометанства и обрезать себя, но подумывали, как бы, с помощью Европейцев, поскорее возвратиться в свое отечество. Что исполнить все те и обещали во всей точности.

21 Декабря, с закатом солнца, отправились мы: те из нас, которые оставляли в Испагани своих временных возлюбленных, печально и со вздохами, обещая им вернуться опять, хотя сами не верили в такие обещания свои; другие же, не вынесшие из пребывания там ничего, кроме неудобства и преследований, в надежде, что близится спасение от всего этого, с сердечною радостию и прославлением Бога за то, что уезжают наконец из города Испагани. Отправились мы таким образом в сопровождении Английских купцов, которые верхами проехали с нами добрую милю и, наконец, на одном зеленом холме, угостили нас отличным холодным кушаньем и вином, после чего окончательно уже расстались с нами.

В этот же вечер мы проехали три мили, до селения Решман (Reschman), и остались там на весь следующий день, по некоторым причинам (известным и не нам одним, но о них говорить здесь не место). Тут присоединился к нам, с сопутниками своими, Русский Посланник, Алексей Савинович, для того, чтобы продолжать путь в сообществе с нами. Туда же прибыли из Тифлиса Августинские монахи с Приором Амвросием, который посещал нас прежде в Шемахе, также один знатный Француз, проживавший в Персии, по имени Малон (Mallon), и Фон Мандельсло, приехавший еще раз проститься с нами и уведомить, что снаряжение Шахского Посланника к Его Княжеской Светлости, Герцогу Шлезвиг-Голштинскому, быстро подвигается вперед и определены уже подарки, ценою в 1500 туменов (или 23,000 рейхсталеров), и самый Посланник, по имени Имам-Кули-Султан-Ешик-Агази (Imamculi Sultlian Eschik Agasi), через несколько сколько дней последует за нами. [924]

Распростившись, не без слез, с добрыми друзьями, которые к некоторым из нас были сердечно привязаны, пустились мы далее, и 23 Декабря сделали 5 миль, до каравансерая Домби (Dombi), где нет вовсе хорошей воды, а течет только маленькая речка с соленой водой, и только в четверти мили оттуда, по направленно к Испагани, находится прекрасный свежий источник. На следующий день, перед нашим отъездом, я получил от Г. Крузе, так как это был день моих именин, довольно почтенный подарок, а равно и от некоторых других спутников, что очень прогневило Посланника Бругмана, как это можно было заметить впоследствии из многих обстоятельств, так что лица, одарившие меня, должны были поплатиться за свое расположение ко мне. В этот день мы проехали до каравансерая Сердеге (Serdehe). 25 Декабря, в св. день Рождества Христова, проехав две мили, увидели мы, при селении Кашабате (Kaschabath), множество раскинутых палаток (здесь находился один из Шахских садов), и там ждали Шаха. Нам повстречались несколько Шахских придворных, которые дружески приветствовали нас и желали нам счастливого пути. Затем мы прибыли в городок Натенс (Natens). Отсюда послан был назад в Шахский стань Г. Франциск Мурер (Murrer), знавший по-турецки, с другим из спутников наших. Шах на их представление и привет отвечал очень любезно и ласково.

26-го числа доехали мы до каравансерая Ходжа Касим (Cliolza Kassim), а 27-го Декабря прибыли в город Кашан. В этот день Мегемандарь наш, жестоко оскорбленный Посланником Бругманом, не захотел было ехать далее с нами, и чуть не отправился назад к Шаху с жалобою на беспокойства и неудовольствия, которые он должен был выносить у нас. Но Посланник Крузе успел уговорить и успокоить его. Вследствие, этих неудовольствий мы должны были простоять в городе 4 дня.

Во весь Декабрь месяц в этой местности не было ни одного мороза, но стояла все время отличная теплая, с ясным солнцем, погода, которая была для нас очень к стати; ибо [925] здесь вовсе нет лесу, и на топливо идет только, собираемый в полях, кустарник и сушеный навоз, которых мы едва добывали настолько, что могли как ни будь варить кушанья, и не помышляли уж об отоплении наших покоев, так как помещались в каравансерае, удаленном от всякого люда.

Путешествие от Кашана до Касвина.

1-го Генваря встретили мы наш Новый Год: ранним утром сделали три выстрела из больших пушек, отправили свое Богослужение с проповедью, и после стола пустились снова в путь, проехали 5 миль и к вечеру прибыли в селение Сензен (Sensen). 2-го числа проехали еще 5 миль до Касмабата (Kasmabath). 3-го достигли города Кома (Кот), где поместились не в прежних домах, в коих в первый проезд наш на пути в Персию у нас была покража, но в других, чистых домах, лежащих подле торжища. Здесь наши возчики спустили в драку двух верблюдов, пришедших в ярь, завязав им предварительно морды: забавно было смотреть, как животные эти изловчались одолеть одно другого.

4-го числа мы оставались на месте, и Мегемандарь наш, бывший теперь в добром расположении духа, отлично угостил нас. Следующую ночь, так как Русский Посланник, находившийся в одном помещении с Посланниками, не хотел вовсе спать, мы провели в веселых разговорах за доброй попойкой вина, обильно доставленная нам Мегемандарем.

5-го Генваря сделали мы 5 миль, до каравансерая Шаферабата (Schaferabath). Как только мы выехали из города Кома, взошло туманное солнце, сделалось солнечное затмение, [926] и когда солнце достигло несколько более 3-х градусов над небосклоном, то самое большое затмение его простиралось за 8 дюймов (digitos).

Невдалеке от помянутого сейчас каравансерая оставили мы, в правой руке от себя, в большой равнине, гору, называемую Килисим (Kilissim). Гора сама посредственной высоты, но окружена множеством голых холмов или отрогов. Почва в равнине около горы была совершенно белая от селитры и соли и имела видь как бы покрыта была снегом. Туземцы выламывают соль из этой горы, как ломают камни. Об этой горе Килисим Персияне рассказывают, что она имеет следующее свойство: кто на нее взойдет, оттуда уже не сходит, чему поверили некоторые из наших и внесли это даже в свои дневники. Собственно же здесь обман, или игра в словах: «Kim Keder, kelmes», — говорят они по-турецки, что значит: «Кто всходить на гору, тот не сходит»: этим хотят сказать только, что когда всходят на гору, то в то же самое время не сходят с нее. Но так как Персияне увидели, что некоторые верят в то, что входящие на гору, там будто и остаются, то они тотчас же придумали событие к этому, так как в подобных случаях они мастера на поэтические вымыслы, и сочинили, яко бы Шах Абас однажды послал на гору человека, обещая ему за то большие деньги; тот пошел, и хотя зажег там огонь, чтобы показать, что взошел на верх, но, вместе и с собакою, которую взял туда с собою, он уже не сходил оттуда вниз.

6-го Генваря, рано утром, едва проехали мы милю от оставленного нами ночлега, как Посланник Бругман, вместе с лошадью, упал на совершенно ровном поле, и падение это было так несчастливо, что он не только выломил правую руку из места (плеча), но и сам целый день как бы лишился рассудка, сидел на лошади, опустив на себя глаза и бормоча: «Я упал? Я сломал руку? Что у меня за лошадь была?» И слова эти повторял он несколько сот раз, и хотя ему постоянно отвечали на них, но он все таки продолжал спрашивать одно и то же. Не знаю, не имело ли здесь какого-нибудь влияния [927] вчерашнее затмение солнца, которое достигло именно того градуса солнопутья (эклиптики), который в то время занимало рождение луны. Лошадь, прекрасная, карая и обыкновенно надежная везде (на шенкелях), подарена была после этого Бругманом Герману Штааде, Господину Маршалу Посольства.

Здесь у некоторых из нас истомились крестьянские лошади и пали, между прочими и моя, которая подо мною и околела; поэтому я должен был пересесть на осла слуги моего, слуга же взвалил седло свое себе на голову, и шел так пешком до постоялого двора.

Сегодня, именно в св. день Богоявления (Крещения), к вечеру, мы въехали, с 3-мя Посланниками, в город Сабу (Saba), и оставались там в вольном помещении и в следующий день, нока Посланник Бругман снова пришел в себя.

8-го числа рано утром мы выехали из Сабы и сделали 9 миль до каравансерая Хоскеру (Clioskeru). На дороге у нас увели было отставшего с поклажей осла, несколько крестьян, проживавших там по правой стороне дороги. За ворами гнались до самого селения, и хотя самих воров не настигли, но осла с большею частию поклажи нашли в одной избе, у нескольких баб, которые, при появлении к ним наших, подняли страшный крик, осла же все-таки у них взяли.

Так как в этом каравансерае найдено несколько надписей на стенах, сделанных разными, проезжавшими здесь, Европейцами, то один из нас, к бывшей уже следующей надписи: «Olim meminisse juvabit», прибавил: «Dulce meminisse;» другой же внизу еще приписал:

«Ejusmodi dulcedo non sufficel absorptae amaritudini».

Здесь некоторые из наших матросов, которых Посланник Крузе хотел подвергнуть надлежащему наказанию за совершенное ими в Сабе преступление, составили было значительный скоп и приготовились к обороне с оружием; но дело кончилось тем, что оружие, именно: ружья, луки и стрелы, [928] частью отняты у них, частью изломаны и сожжены, сами же матросы закованы в железа введены под стражею до Шемахи,

Отсюда до Гилянских гор везде быль мороз, и земля покрылась снегом, толщиною с руку.

9-го Генваря, в 3-х […] от оставленного нами ночлега, у старого каравансерая Геджиб (Hetzib), повстречался с нами Польский Посланник, по имени Феофил Шенберг (Schoenberg) (родом из Неемецких Дворян, старый и почтенный человек), с 25 сопутниками; он добрый час разговаривал а с нами на Латинском языке, не желая дать заметить, что он понимает по-немецки, до самого расставания с ним. Он сообщил нам, что он отправился было с большим числом спутников, именно с 200 человек, с которыми и прибыл в Смоленск; но так как Великий Князь Московский не хотел пропустить его с таким сильным отрядом, заставив его простоять в Смоленске целые 6 месяцев, то, наконец, он должен был отослать почти всех назад, оставив при себе только это небольшое число спутников. Он привез нам также письма от Армянского Архиепископа, которого мы видели в Астрахани, и при том сообщил, что для нас прибыло множество всякого продовольствия в Астрахань, и что все ждут нас там с большим нетерпением.

Вечером этого дня, оставив за собою добрых 6 миль пути, мы хотели было завернуть, для остановки, вселение Арасенг (Araseng), но крестьяне этого селения не хотели принять нас, с бранью прогнали нашего Персидского квартирмейстера, посланного вперед, угрожая при том, что если им еще будут досаждать с требованиями принять нас, то они тотчас же соберут весь народ и свернуть шею Мегемандарю, вместе с его гостями. Такое нерасположение этих крестьян к нам происходило от того, что еще на пути в Персию, Посланник Бругман, имевший здесь помещение у Кауха или сельского старосты, оскорбил этого хозяина своего следующим образом: хозяин принес Бругману для умыванья воду, которая, только что зачерпнутая в чашу из речки, оказалась несколько [929] мутною; за это Бругман вылил эту воду хозяину в лицо, а чашу швырнул ему в голову. Итак, вследствие отказа крестьян, мы должны были, при великой стуже, ехать далее, и миновать даже еще два селения: Дёвлетабат и Кеджисан (Doewletabath und Kelzisan), которые также отказали нам в ночлеге, и остановились в селении Кюлюскур (Kuellueskur), в 9-ти милях от вчерашнего ночлега. Так как дорога в этот день была дурная, комковатая (замерзлая), то многие лошади истомились, а некоторые и совсем пали, так что часть прислуги явилась на ночлег только к утру в страшно плачевном виде. Хозяин мой, оказалось, был Священником, который, рассерженный донельзя, ходил вокруг дома, и сколько ни просили его, не хотел войти к нам, говоря, что мы едим нечистые кушанья и пьем вино, чем оскверняем будто бы дом его. В самом доме нам не хотели сделать никакого одолжения, даже не хотели сказать, где бы можно было добыть свежей воды.

10-го числа проехали мы до селения Мембере (Membere), и переезд этот опять был для нас крайне тягостен, по причине промерзшей, скользким льдом покрытой, дороги. Некоторые из нас побросали на дороге лошадей и шли пешком, другие сами повалились на землю от боли, так что мы должны были посылать за ними, чтобы доставить их на место ночлега,

11-го числа прибыли мы в город Касвин, и простояли там, для перемены верблюдов, лошадей и ослов, 9 дней, в продолжение которых любители паши сообщества девиц, посещали Шахского Сокольничего, угощавшего их вином и имевшего двух прехорошеньких дочерей. Невдалеке от Посольского жилища росло здесь большое старое дерево, под которым погребен один древний святой. Ствол этого дерева весь был убит гвоздями, и маленькими камешками, а ветви обвешаны пестрыми лептами всех возможных цветов. Туземцы выдают, что дерево это имеет целебную силу от зубной боли, лихорадки и других болезней. Желающие получить облегчение от зубов, вбивают гвоздь, которым прежде касаются больного зуба, в ствол дерева, на той высоте, до [930] которой достает только рот больного. При этом собираются пожертвования и подаяния. Подобные деревья встречали мы также в других местах и в Испагани. Некоторые обманщики, под видом таких священных деревьев, пользуются иногда простыми деревьями, растущими по проезжим дорогам, и когда завидят кого проезжего из сторонних людей, тотчас навешивают на эти деревья носовые платки и ленты и выпрашивают при этом подаяние.

15-го числа Русский Посланник давал пир, пригласил на него Посланников, вместе с важнейшими из спутниковых, и угостил нас отлично. Пир этот, по обыкновению своему, задавал он по случаю дня рождения Князя Ивана Борисовича, главного Государева Советника в Москве, в память и чествование этого вельможи (Морозов Борис Иванович, но не Князь? О. Б.).

От Касвина до Гиляна.

20-го Генваря мы снова двинулись из Касвина, оставили в леве прежнюю дорогу на Султанию и Ардебиль, идущую на северо-запад, и повернули на Гилянскую дорогу, на север, проехали 4 мили, через несколько обрабатываемых холмов, и остановились на ночлег в одном селении, лежащем у подошвы горы, на правой стороне, и называемом Ахибада (Achibada). Селение это получило имя свое от одного древнего старца того же имени, жившего при Шихе Софи. Когда ему было уже более ста лет, и Бог, услышав его неустанную молитву, послал ему, с его старой женой, сына, то, ради такого чуда, Ших Софи дал ему и сыну его это селение в потомственную собственность. Гробницу этого старца Ахи показывают и ныне еще близь того села, устроенную под великим сводом. [931]

21-го числа, по низменным и плодоносным горам, проехали мы до селения Джители (Tzitelli), некоторыми Келабат (Kellabalh) называемого, что значит место овчарен, так как здесь, по причине превосходного росту трав, Касвинцы имеют свои овчарни.

Вечером того же числа Посланники пригласили к столу своему Помощника Даруги города Касвина, который до сих пор сопровождал нас. Этот довольно смышленый человек рассказывал, как Шах Абас его и родителей его, и теперь еще живущих в Касвине и бывших прежде Христианами, вывез из Грузии и обрезал насильно. Но в сердце своем они остались Христианами, втайне молятся своему Христу и не перестают, где только могут, благодетельствовать Христианам. Он сообщил нам также, как наш Абас-Кули (подобно тому, как делают это и другие Мегемандари) вымогает разные поборы из населения областей, через которые мы проезжаем, и при всем том едва ли половинная часть из этого употреблялась на Посланников. При прощании с ним ему подарено было несколько локтей сукна и атласа.

22-го числа мы сделали 7 миль до селения Курджи-Баши (Kurtzi-baschi), постоянно ехавши по горам и скалам, между которыми протекала река; а как она была извилиста, то мы ехали подле нее и переезжали ее более 30 раз. Вначале дорога шла между горами посредственной высоты, красноватого, желтоватого и зеленого, цвета, вперемежку с землей, что придавало им премилый вид; за тем дорога пошла по мрачным, расщелинным скалам, и, наконец, через высокий и крутой мост, перекинутый через довольно глубокую реку, Шагерут (Schalleruth). Внизу, в глубине, где горы становились низменнее и удобны для плуга, там и сям виднелись возделанные поля, усаженные отдельными деревьями. Самое селение издревле принадлежало одному Курджи-Баше (начальнику над стрелками из лука), вследствие чего и удержало до сих пор это название. Лежит оно при реке, в плодородной местности, но избы в нем преплохие, из глины и тростнику, рядом с соломенными шалашами, и в таких-то жильях разместились мы самым плачевным образом. [932]

23 числа проехали мы две мили далее, мимо прекрасного, по правую руку тянувшегося, оливкового леса, и вскоре за тем к Гирканскому проходу (ущелью) (Faucibus Hyrcaniae), которое Персияне и ныне еще, как и во времена Александра Великого (Curt. lib. 3, § 4) называют Pylae (ворота).

Это чрезвычайно узкий проход, и в этой местности он служит как бы дверью в область Гилян; дверь эту выше я назвал Каспийскими воротами. Перед этим проходом сливаются две быстрые и шумные реки, из которых наибольшая называется Кизиль Озейн (Kisil Osein), течет слева, другая же справа, с той стороны, откуда шли и мы. По соединении их образующаяся река называется Исперат (Isperath), и бежит она под прекрасным каменным мостом, между 2-мя высокими скалистыми горами, в Гилян, где, снова разделившись, впадает в море.

Сказанный мост довольно велик, прочен, поставлен на 8-ти быках; под мостом, в большей части быков устроены красивые со сводами покои и одна поварня, в которую сход идет по небольшой лестнице вниз, даже до самой воды. Таким образом в этом мосту находится весьма удобный каравансерай, в котором путешественники могут останавливаться. Переехав мост, налево идет хорошо проложенная дорога через Халькаль (Chalcal) в Ардебиль, направо же — в Гилян. Эта последняя была самая сквернейшая и опаснейшая, какой не имели мы во все время нашего путешествия. Ибо шла она по высокой, крутой, узкой, скалистой горе, в некоторых местах высечена, а в других, где были ямы, или провалы, завалена камнем, но так узка вообще, что верблюд и лошадь могли идти по ней только гуськом друг за другом. С оравой стороны дороги, через расщелившиеся скалы, виднелась внизу страшная пропасть, в которой шумел стремительный поток. Все мы должны были сойти с лошадей и вести их за поводы, едва придерживая пальцами для того, чтобы, в случае падения животного, не полетел за ним и человек. Верблюды шли свободно и ловко попадали своими ступнями на ступеньки, которые высечены в камне, соразмерно с их шагом. Почти [933] на самой вершине горы стоить таможня, из которой в приветствие принесли нам навстречу прекрасные свежие кисти винограда. Там и сям на горе мы видели цветущие терновые кустарники.

С каким страхом и опасностью взбирались мы на эту гору вверх, так с таким же восхищением и радостию мы опускались теперь с нее, по другой ее стороне. Ибо здесь страна вся в зелени, великолепно украшена превосходными лиственными и плодовитыми деревьями, в особенности же померанцами, лимонами, оливками, а также кипарисом и высоким буком; и казалось нам это тем удивительнее и отраднее, что до этого времени все дни, и даже в этот день до обеда, мы ехали зимою, после же обеда очутились и жили как бы в стране лета (которое далее было у нас уже постоянно). Это было тонкое, иероглифическое изображение изменчивости в обстоятельствах и делах человеческих.

Описание области Рубар и путешествие до Решта.

Когда мы съехали с горы и спустились в долину, то нашли при реке Исперуте (Isperut) прелестное селение, или местечко, называемое Пиле Рубар (Pyle Hnliai), в котором дома перемешаны были множество м виноградных и других садов, так что прислуга наша, ради шутки, перебрасывалась друг в друга померанцами и лимонами, которыми увешаны были все деревья.

Местечко это почти со всех сторон окружено горами, и открытая равнина, впрочем, незначительная, простирается только на юго-восток. У горы, по ту сторону реки, против Рубара, находилось также местечко, полное деревьев, садов и возделанных полей, между которыми, разбросанные там и сям [934] домики представляли прелестный вид. Одним словом, что касается до земных плодов и прелестей страны, то всего этого здесь изобилие, равно как изобилия этого не менее и во веем Гиляне, так что про эту область и страну справедливо можно сказать то, что Фон Мандельсло, в своем Путешествии по Индии, говорит об одной части Индии, именно, что она казалась ему земным раем. Павел Флеминг вылил свои поэтические мысли об этой стране в следующих стихотворениях (одах) (В подлиннике приведены два стихотворения Павла Флеминга, 1-е под заглавием: «О прелестном местечке Рубаре,» а другое: «О том же.» Переводить их здесь мы находим излишним. — Перев.).

Хотя Ворота Рубарские суть собственно вход в Гилян, но Персияне вход этот считают не здесь, но в хребте гор к Таруму (nach Таrum).

Область Гилян (в древности Гиркания), как она есть, с ее разными малыми краями, городами и местечками, описана уже выше, в 3-й главе V книги. Так как страна эта, лежащая между горами и морем, составляет гладкую, низменную равнину, орошаемую множеством небольших, с гор бегущих, потоков, то, кроме того, что почва земли в ней вообще жирна и глиниста, в некоторых местах ее, где страна низменна, находятся глубокие болота, так что прежде проезд в этой стране был чрезвычайно утомителен. Вследствие этого Шах Абас приказал по всему Гиляну поделать мостовые, так что теперь весьма удобно можно проехать из одного места в другое на верблюдах, лошадях, а также и пешком.

Важнеишие туземные произведения, которые здесь богаче или обильеее, чем в других местностях Персии, суть: шелк, оливы, виноград крупнейшего рода, рис, табак, померанцы, гранаты, фиги и огурцы.

Мы видели здесь виноградные лозы чрезвычайной величины, высокие и толстые, со стволом, толщиною в человека, в [935] особенности при Астаре. Так как они (как выше описано) выгоняются около высоких каких-нибудь деревьев, и значительная часть лоз свешивается опять вниз, то снимание кистей виноградных по этому крайне неудобно. Для этого сборщик винограда привязывает на верху сказанного дерева длинную веревку, к нижнему концу которой прикрепляет перекладину (вроде качелей), садится на эту перекладину, поднимает себя и качает с одного места на другое, даже от одного дерева к другому, и таким-то многотрудным способом обрезывает кисти. Огурцы здесь выгоняют также стеблями на жердях, и подвязывают их на этих жердях, также как у нас виноградные лозы, собственно для того, что иначе, по сырости почвы, они легко предаются порче.

Ближайшие горы, поворачивающие к Каспийскому морю, повсюду одеты густым кустарником и деревьями, которые, словно непрерывный лес, окружают весь Гилян. В этой чаще водится множество дичи, особенно кабанов, оленей и серн (рога у этой последней величиною в 3/4 локтя и не с такими изогнутыми отростками, как у наших серн). Там водится много и хищных зверей, как, например: тигров, леопардов, волков медведей. Тигров здесь такое множество, что их привозят стадами на продажу, по 10, 20 и более голов. Об этом упоминает стих Виргилия 4 Aeneidos, v. 367): «Hyrcaniaeque admorunt uebera tygres». Обыкновенно тигров приучают к употреблению на охоте, по тому что они чрезвычайно быстро бегают и делаются очень ручными, так что охотник свободно сажает тигра позади себя на лошади. Их держат при дворах своих Цари и знатные Князья, или вельможи.

Всякого рода рыбы, о которой тоже упоминалось уже выше, здесь вдоволь; так что, всего того, что доставляет земля и вода, здешние жители не только в изобилии имеют для себя, но излишком снабжают и другие области.

Но у Гилянцев нет прирученного, кормленного на убой, скота, ни даже овцы; Талишцы же (жители Talisch), живущие большею частию на горах, держат овец и коров. [936]

Гилянцы вообще, по умеренному климату своему, несколько белее Персиян; но у Талишцев (Die Talischne) наикрасивейшие женщины, и ходят оии не так много закрытые, как Персиянки. Девицы носят волосы, заплетенные в 24 косы, которые просто висят у них по плечам; у женщин же мы видели только по 8, или 12 кос. Они носят короткие кафтаны, из под которых висят рубашки; ходят в деревянных башмаках или туфлях, которые крепко держатся на ногах только круглым гвоздиком, проходящим между большим пальцем ноги. Удивительно, как ловко и бойко ходят они в такой обуви. В дождливую погоду, весьма там нередкую, они, также как и мужчины, ходят босые, от чего Гилянцы вообще имеют ступню широкую. Гилянцы носят одежду гораздо более короткую, чем Персияне, по сырости почвы, на которой они постоянно ходят и работают. Гилянец носит шапку из толстого сукна, а житель Талиша из черной бараньей шкуры (смушка). Так как в Гиляне обитают собственно две различные народности, то в нем и два различных наречия, или языка. Гилянский язык от Персидского отличается только особым говором или разноречием; язык же Талишей (Талишский) очень удален от Персидского , вследствие чего они не понимают, или весьма плохо могут понимать, друг друга. Собака, папример, на Талишском языке называется спех (Specli), на Персидском (Sek), а на Гилянском Seggi. В целом Персидском царстве нет области, где бы женщины так много помогали во всем и работали, как в Гиляне. Главные занятия их: прядение, тканье, делание душаба или сиропа (который они распродают в питейные лавки в большом количестве), и земледелие, состоящее преимущественно в разведении риса. При этом мужчины и женщины имеют каждый свою отдельную и определенную работу. Мужчина работает плугом, в который впрягается бык, и делает Areas или Bedde и плотины для орошения полей; женщины же (которые, отправляясь на работу, надевают лучшие платья, чтобы пощеголять в них перед соседями своими) приносят на головах семена на поля; мужчина разбрасывает эти семена па поле, идучи задом; женщина полет сорную траву. Мужчина орошает поле и косить жатву, женщина увязывает в снопы. Мужчина свозить жатву домой, [937] женщина молотит, провевает, или просевает, и, наконец, мужчина продает избыток своих произведний. Каждый земледелец имеет поле при своей избе, а избы эти стоят в отдалении друг от друга на таком расстоянии, на какое может хватить ловко брошенный камень. Большинство населения в Гиляне исповедает Турецкую Веру и суть Ганифеисты, о которых скажу еще ниже.

Гилянцы обращались с нами дружелюбно и предупредительно, особенно жители Рубара. Поэтому насколько прежде люди наши страшились путешествия в этих местах, настолько впоследствии они полюбили их, а по удобству положения и приятной местности мы охотно остались бы здесь и долее; но 24-го Генваря (В подлиннике 21-го, очевидно — опечатка, — Перев.) должны были снова пуститься в путь. Добрую милю ехали мы под оливковыми деревьями, которые, на левом берегу реки, составляли как бы густой лес и доставляли путникам приятную тень. Почти в мили от Рубара, прямо посреди реки, воздымалась скала, длиною около 30 сажен, и на ней виднелись древние остатки каменных стен бывшего здесь когда-то строения и моста. Туземцы рассказывали, что строения эти разрушены Александром Великим. За тем мы видели на пути сперва высокие скалистые горы, а далее низменные, поросшие всякого рода деревьями. Почва, земли везде покрыта была травою и цветами, особенно фиалками, так что все было зеленого и голубого цвета, что, кроме приятного зрелища для глаз, доставляло путнику и приятный запах. К вечеру прибыли мы в селение, на правой стороне которого, на одном холме, находится гробница Имама Саде (Imam Sade), в небольшой часовне.

25-го Генваря проехали мы 5 миль до города Решта (Reseht), сперва по холмистому лесу, потом среди множества садовых и шелковых дерев, и наконец через ровное поле и жирную пашню. По пахотным полям там и сям проведены были каналы с водой, через которые перекинуты небольшие мостики. Некоторые из нашей прислуги не остереглась и попадали в воду, [938] вместе с лошадьми. Каналы туземцы запружают и в сухое время, или незадолго до пахания, или посева, запруду поднимают, и все поле покрывают водою.

Решт — есть главный город в Гиляне, довольно обширен, но открыт (т. е. не защищен стеною), как простое местечко, и весь в кустарниках и между садами, так что его и не видно до тех пор, покуда не подойдешь к нему. Он лежит в 2-х милях от Каспийского моря. Аравитяне называют его в своем «Catalogo urbium», Гусум (Husum), как упомянуто выше, и помещают его под 85° 10' долготы, и под 37° широты. Эту последнюю, впрочем, по точнейшему моему измерению, я нашел выше 32 минутами, следовательно, под 37° и 32'.

Дома в нем не так роскошны, как в других местах, покрыты большею частию красною обожженною черепицею, которая, по причине частых дождей, была вся в плесени, как и на наших домах. Около домов кругом росли померанцевые деревья, как у нас ракиты по селениям, и на деревьях тех висели уже вторичные в том году плоды. Площадь (майдан), и торг довольно просторны, полны разного рода произведений, в особенности всяких съестных припасов, продававшихся здесь вообще весьма дешево. Поэтому тут нас кормили роскошно и обильно. В Реште управляете не Хан, а только Даруга, которым при нас быль Али-Кули-Бек.

27-го Генваря в Реште были поминки (Parentation) их Аали, которые жители праздновали с такою же торжественностью, как назад тому год было то в Шемахе. Жители попросили у нас один барабан на время, желая употребить его в процессии. Говоря похвальное слово и рассказывая некоторые вымышленные чудеса Аалия, поминавший его Мула (Parentator) произносил, между прочим, следующие богохульные слова: «Аlу clioda nist, amma ne dur es choddai». Т. е. «Аали хоть и не сам Бог, но весьма близок к Божеству».

Здесь показывали нам и место, где был убит сын Шаха Абаса, Сефи Мирза, Бебут-Беком, как это было выше [939] рассказано, и построенный по этому случаю дом свободы; он стоял на восток от Майдана и против Каспийского моря; это было довольно обширное здание.

Простояв в Рсште 5 дней, отправились мы, 30 Генваря, в сырую погоду, снова далее, ехали целый день, равно как и после во всем Гиляне, по совершенно ровной стране. Дорога здесь местами усажена была шелковичными и высокими деревьями бука, и ее пересекало множество малых речек, из которых главнейшие были: Персихан (Persichan), в полумили от города; вслед за ней Хетибан (Chettiban), а через небольшую милю далее две реки, Пишеру и Лисар (Pischeru und Lissar), через которые перекинуты два высокие моста; с одного из этих мостов упала в воду лошадь с кладью нашего Лекаря, и так как дно в реке было илистое и вязкое, то лошадь вытащили с великим трудом. За тем текла речка Джомус (Tzomus). Все эти реки богаты рыбою и доставляют Шаху доходу по нескольку тысяч талеров ежегодно. Сделавши в этот день 4 мили, прибыли мы в местечко Кисму (Kisma), близ которого лежит другое прекрасное местечко, Фумен или Пумен, как называют его некоторые (Fumen oder Pumen), где был побежден и взят в плен Кариб Шах, о чем сказано было уже выше сего.

31-го Генваря мы опять проехали 4 мили далее, большею частию среди шелковичных деревьев, которые росли здесь во множестве кругом, словно лес. На дороге мы видели много высоких виноградных лоз; вившихся вверх на других высоких деревьях. Проехав с лишним 3 мили, мы были встречены Калентером из Кескера, которого Хан выслал к нам с 30 лошадьми и одним ослом, нагруженным плодами и виноградом (вином); Калентер угощал нас всем этим от имени Хана. Вскоре прибыл к нам и сам Хан, с сотнею прислуги: он ласково принял нас, сопровождал нас до городка Кураба (Kurab), пригласил взойти в его дом, вновь отстроенный, превеселый, с большим садом и лежавший близ Майдана. Он приказал выставить для угощения нас всякого рода богатейших садовых плодов, печений или [940] варенья и крепкого вина, извиняясь, что так как в то время у них был пост, и они до заката солнца не едят, то он и не может попотчевать нас кушаньями. Просидев у Хана с час времени, мы отведены были в хорошие помещения, куда Хан прислал и нескольких слуг своих, для прислуживания Посланникам, а на поварню нашу четырех диких кабанов. Хан, называвшийся Емиром (Emir), был сын одного Грузинского Христианина, родом из селения близ Ервана, еще в детстве обрезанного и служившего у Шаха Сефи погребщиком. Когда же он отличился храбростию при взятии крепости Ервана, то возведен был в Ханы или Князья, в Кескере, сын же его назначен был на его место погребщиком (надзирателем над Шахским погребом). Хан был общительный, ласковый, человек, охотник большой поговорить, и с любопытством расспрашивал о свойствах нашего отечества и способах ведения войны. Он высказал нам, что искренно любит Христиан и истинный им друг.

Этот городок, Кураб (Kurab), похожий очень на большое селение, также как и Решт, лежит среди кустов и дерев, в 2 милях от Каспийского моря, и некоторые называют его, по имени области, Кескером (Kesker). Это есть место рождения Шаха Сефи. Отец его, Сефи Мирза, был однажды, с беременною женою своею, при Шахе Абасе, в одной из поездок Абаса в Гилян, и здесь-то жена Сефи родила Сама Мирзу (Sam Myrsa), именно в одном старинном доме, у богатого купца, называвшаяся Ходжа Магмуд (Chotza Mahmud) . Дом этот, лежавший в Южной части города и бывший местом рождения Шаха, по обыкновению Персиян, обращен был в убежище (Asylum) или в дом свободы. [941]

От Решта до Кизильагача и конца области Гилянской.

1-го Февраля, в 10 часов утра, при отличной погоде и теплом свете солнца, пустились мы далее. Емир Хан сам проводил нас целую милю, потом дружески распростился с нами, и приказал Калентеру своему сопровождать нас до конца области, находившейся в его владении. Этот Калентер был молодой и превеселый человек, доставивший нам большое удовольствие на дороге стрелянием из лука и метанием копья, в чем он, равно как и другие Персияне, был очень искусен.

Через две мили мы снова выехали к Каспийскому берегу, и так как вся страна эта, с юга и севера, поросла высоким кустарником и деревьями, то издали она имела вид как бы полумесяца, обращенного рогами к морю. Мы держали путь вправо от Масандерана и Ферабата и влево от Астары. Проехав берегом еще одну милю, мы остановились на ночлег водном доме, называемом Руасеру Кура (Ruasscru Kura), лежащем у моря, на реке Насеру (Nassem). Так как в доме этом было только две комнаты, то мы поместились в нем крайне неудобно, и большая часть прислуги нашей должна была остаться под открытым небом.

Путешествие 2 Февраля составили 6 добрых миль, вдоль морского берега, на северо-запад, через 14 речек, из которых известнейшие по именам были: Шиберу (Schiberu), Динаджару (Dinatsar), Халесера (Chalessera), Аларус (Alarus), и Набaрус (Nabarrus). На половине дороги переехали мы, при реке Динаджаре (Dinatzar), в другую область, состоявшую под управлением Астарского Хана, и здесь с нами расстался Кескерский Калентер, и принял нас другой, высланный Ханом Астарским. Область эту Персияне называли Каргару (Kargaru). Мы своротили с большой дороги, и повели нас по рыхлому пахотному полю, на ночлег вселение Сенгар Гасар (Sengar hasar). Здесь нам доставили 5 больших диких свиней, которых проводники наши убили во время пути. [942]

3-го Февраля, ранним утром, при снежной и дождливой погоде, пустились мы далее, и направились снова к морскому берегу, держась на восток-северо-восток, и постоянно ехали так близко к морю, а иногда и морем вброд, что вода достигала по брюхо лошадям. Некоторые из наших даже попадали в эти морские заливы, вместе с лошадьми, и таким образом в этот день мы имели сырую, прескверную дорогу, и сделавши 7 миль, прибыли, поздним вечером, в область Гёве Лемюр (Hoewe Lermuer), где расположились на ночлега водном грязном селении.

4-го числа, утром рано, на свежих лошадях, мы снова направились к морскому берегу, который шел здесь на север, и сделали вдоль берега 4 мили. За тем две мили далее, кустарником, через несколько селений и через 22 большие и малые речки, из которых главнейшими были: Лёме, Конаб и Бескешан (Loume, Konab, Beskeschan); через речки эти перекинуты были деревянные мосты, но до того ветхие и непрочные, что несколько прислужников наших попадали с них в воду, вместе с лошадьми. Таким образом опять мы имели пренеприятное путешествие и дорогу. У нас утонуло трое крестьян, шедших пешком, и 4 лошади, а 6 других лошадей от усталости пали и остались на дороге. Когда мы находились в Acтарской области, невдалеке от места жительства Хана, нас встретил Хан со множеством всадников, принял 3 Посланников и проводил их на жилье, которое назначено было для нас в нескольких домах и дворах, разбросанных там и сям между деревьями и садами. Это селение и плоское место, равно как и протекающая здесь река, называются Хоскедегене (Choskedehene), т. е. сухое устье, так как море в этом месте чрезвычайно мелко до того, что, вследствие мели этой, рыба из моря не может заходить в реку. Город же, в котором имел пребывание свое Хан, был также неукрепленное открытое местечко, в четверти мили от морского берега и невдалеке от гор; по имени области он назывался Астара.

Это именно есть то, неоднократно уже упоминавшееся, место, где мы видели самые толстые виноградные лозы. Я [943] полагаю, что мне, пожалуй, могут и не поверить, когда я первый скажу, что есть виноградные лозы толщиною с человека; но я нахожу то же и у Страбона (lib. 2, р. 50), который, при описании этой местности, также упоминает, что в Маргияне (Margiana), в одной из областей Хорасана, виноградные лозы внизу такие толстые, что человек едва может охватить их обеими руками. Справедливо и то, что Страбон говорит далее, будто бы в Гиляне (или в Гиркании, как звалась она в древности) одна виноградная лоза дает вина более ведра. Но кисти виноградные Страбон уже несколько преувеличивает, говоря, якобы одна кисть там бывает величиною в два локтя.

Хан, по имени Сару (Saru), был пожилой, разумный и любезный господин. По окончании поста своего, именно 6 Февраля, он задал пир, па который пригласил Посланников, с знатнейшими из сопутников их, угостил нас отличными кушаньями и был весел и полон мысли в своих разговорах. Он рассказал нам, как началась и кончилась война с Кариб Шахом, и с его-то слов я и привел выше описание этой войны. Между прочими вещами, полученными им от неприятеля вдобычу, была у пего столовая скатерть, на которой он и угощал нас пиром: она была шелковая, зеленого цвета, вышитая золотыми цветами.

Хан был в большой милости у Шаха Сефи , и в предстоявшую весну должен был отправиться, в качестве Посланника, к Индийскому Царю, для чего получил уже и надлежащее предписание. Он рассказывал нам о вторжениях хищнических Казаков, от которых здешние жители были не безопасны: два года назад Казаки эти разграбили город Решт, и теперь ожидали нового их нападения. Вследствие этого и мы должны были держать наши вооружения наготове и в исправности.

Позади Астары находится гора Шиндан (Schindan), на которой лежит вольное селение в память Шиха, о чем выше уже сказано. [944]

7-го числа проехали мы далее 4 мили, все по морскому берегу, и вошли в область Ленгеркунан (Lengerkunan), в том месте, где находится узкий проход. Высокие, покрытые кустарником, горы, круто и близко надвинувшиеся к морю, и глубокое, бегущее в море же, болото, через которое проведена только узкая мостовая, составляют здесь единственный узкий проход в сказанную страну. За проходом этим протекала, извиваясь между горами, река, называемая Сердане (Serdane), и вскоре за ней лежало и местечко Ленкеран (Lenkeran), в котором также текла река Варасарут (Warasaruth). Эта область и местечко получили название свое от якорного дна и пристани, хотя собственно здесь нет ни какой пристани, а имеется только угол или залив, образуемый тут твердою землею, выдающеюся в море, как бы двумя рогами (с одной стороны материком от Лепкерана, поросшим кустарником, а с другой — материком Кизильагача, покрытым тростником); материки эти, выдаваясь в море, образуют вид полумесяца. Так как в этой пристани мелко и дно в ней песчаное, то заходить в нее и приставать здесь могут только небольшие суда, да и те не безопасны бывают от бури с северо-востока; вследствие этого туземцы вытаскивают суда свои на берег. В этом месте, в 1603 году по P. X., пристал, плывший морем, Посланник Римского Императора, и здесь он умер и похоронен, с некоторыми из сопутников своих, как повествует о том Георгий Дектапдер (Dectander), в описании своего путешествия; но об этом никто из туземцев сообщить нам ничего не мог. Сторона эта и местечко состоят в заведывании Курджибаши, составляя как бы часть его жалованья, хотя Мегемандарь наш и другие Персияне уверяли нас, по известным причинам, что они находятся под управлением Хана Ардебильского. Здесь был Визирь (Wisir) или местный управитель, который и снабдил нас необходимыми съестными припасами.

8, 9 и 10 числа мы оставались в Ленкеране, частию для того, чтобы дождаться прибытия наших верблюдов с запасами, которые, по причине скользкой дороги, не могли поспевать за нами и отстали, частию же для приискания и доставлены нам свежих [лошадей]. [945]

11-го числа отправились мы далее и проехали 5 миль до Кизильагача (Kisilagatz), перебравшись через 4 довольно глубокае, с мостами, речки, именно: Касиенде, Поабине, Джили и Булади (Kasiende, Noabine, Tzili und Buladi). Через последнюю речку, довольно широкую и глубокую, мы приказали перевезти себя на лодках, лошади же наши переправлены вплавь за нами. Вскоре за тем мы должны были, добрую четверть мили, с трудом переезжать вброд, через довольно глубокую воду, которая образовалась от того, что море, по отлогости в этом месте берега, далеко вышло на берег и составило таким образом как бы отдельный пруд; кладь же всю приказали мы провезти морем, на шести больших рыбачьих лодках. Берег в этом месте, равно как и два острова, лежащие напротив в море, из коих один назывался Сару (Saru), т. е. Красный, по своей красноватой почве, всюду покрыты были высоким тростником и камышом. Иногда здесь имеют свой притон хищнические Казаки. Только что выбрались мы из воды на сушу, как навстречу к нам явился владелец этого места, с сотнею разодетых всадников, и принял нас.

Городок Кизильагач (что собственно значит: золотое, или красное, дерево), также не укреплен стеною и лежит на добрую полумилю внутрь материка, по направленно к северо-западу, на ровном поле, при реке Вилеши (Willeschi). Не задолго перед сим Хан СульФагар (Sulfagar), продал его Хану Ардебильскому, по смерти которого городок этот перешел, по наследству, к сыну его, Госейн Султану, который и владел им в нашу бытность там. Гнлянский хребет уклонялся здесь влево, к северо-западу, и по видимому спускался небольшими холмами в Мокан (Mokan). Внизу, у подошвы хребта, виднелись вдали несколько селений, из которых важнейшие были: Булади, Мадижуле, Бустер, Талишкеран (Buladi, Matzulae, Buster, Talischkeran); при селениях этих росло множество дерев, как бы рассаженных там в длинный ряд — одно за другим, а затем огромнейший луг, который едва можно было окинуть глазом, и который, вероятно, служил отличным пастбищем для скота. [946]

По всем признакам я совершенно убедился, что место это есть то самое, о котором пишет Страбон следующее (lib. 15, р. 361): «Прямо против Каспийских ворот идет низменное пространство земли и чрезвычайно плодородная равнина, и в этой же области луг, называемый IppobotoV (лошадиное пастбище)». Но чтобы на этом, или на каком бы то ни было, лугу в этих странах паслись, или могли пастись, 50 тысяч кобылиц-маток, с конного завода Персидского Царя, как продолжает утверждать тот же писатель, то это вовсе не сообразно с истиной. Хотя недавно еще один военный офицер, возвратившийся из путешествия в Татарию, но бывший там не далее Астрахани, которая находится еще в 12 милях по сю сторону Каспийского моря, спрошен был в Голштинии об этом луге: «Справедливо ли, что такой луг находится в Персии?» — и он отвечал утвердительно, однако сколько же потребовалось бы жеребцов для такого количества маток, и сколько прислуги для ухода за лошадьми? О других несообразностях лучше уж и не говорить.

В этой же стране, среди гор, лежат места или поселения: Куавер, Маранку, Дештевенд и проч. (Kuawer, Maranku und Deschtewend), а в соседних горах и селение Дубиль, иначе Хатифекеке (Dubil, Chatifekeki) называемое, жители которого, во времена Шаха Абаса, вели отвратительный образ жизни: по ночам они сходились в известных домах, зажигали свечи, пировали, а за тем раздевались донага и совокуплялись без разбора, как животные, так что часто отец совокуплялся с дочерью, сестра с братом, мать с сыном и т. д. Когда Шах Абас узнал о таких срамных обычаях, то приказал всех жителей, старого и малого, мужчин и женщин, не выключая даже и самых малых детей, перебить и селение населить другим народом.

Удивительно, что о такой срамной жизни обитателей этих стран писал уже Геродот, живший совсем в другой монархии. Так, в I книге, в 203-й главе, говоря об этой местности, он пишет: «Horum hominum concubitus siculi pecorurn in propatalo esse», что они бегались, как скоты. [947]

Напротив городка Кизильагача, в море, в полутора мили от берега, стоят два острова: Келехоль и Аалибалух (Kelechol, Aalybaluch). Последний, величиною в три мили, получил свое имя, как рассказывают Персияне, по следующему поводу: когда Аали находился однажды на этом острове и не мог нигде добыть свежей воды для утоления своей жажды, то божественной силой он тотчас же устроил колодезь, в котором и теперь еще струится пресная вода. Острова по краям также поросли тростником.

Путешествие от Гиляна до реки Араса или Аракса. Также о том, как Бругман приказал бить палкою насмерть одного Персиянина, и о Моканской степи.

12 Февраля оставили мы Гилян и пустились далее по ровной стране и через несколько глубоко в земле лежавших небольших речек, из которых известнейшие по названию были: Ускеру и Бутару (Uskeru, Butaru), с перекинутыми на них мостами; к вечеру мы прибыли вселение Елиесду (Elliesdu), лежащее у входа в Моканскую степь, на низменном, плодоносном холме; да и вообще вся эта страна у подошвы гор везде чрезвычайно плодородна и обработана. Но самые селения, которых в этой области было множество, состояли из дрянных лачуг, сплетенных из хвороста и смазанных глиною. Все селения заняты здесь ратными людьми (солдатами), и Шах отдал их этим людям в кормление, чтобы они не только получали с крестьян известные поборы, но и сами, владея землями и полями, обрабатывали их. Селение Елиесду принадлежало одному Офицеру, по имени Петру Султану, который сам жил в3 милях от селения.

В этом-то селении Посланник Бругман приказал забить до смерти одного Персиянина, что произошло следующим [948] образом: когда мы вошли в селение, то конюх Посланника хотел было, по своему усмотрению, поместить одну из подручных заводских лошадей в одну из изб селения; в дверях этой избы стоял Кизильбаш (Персидский воин); он не хотел впустить лошадь, махал перед ней палкой, которой даже и махнул немного лошадь по голове, и сказал, что эта изба вольная, и в ней нет никакого приспособления или удобства для помещения лошади. Увидав это, Посланник Бругман, в ярости тотчас же соскочил с лошади и с неистовством полетел на Кизильбаша. Но этот последний, как солдат, не очень-то был способен сносить в своем доме оскорбления: он ударил Бругмана палкой по руке так сильно, что у того распухла и посинела рука, хотя, впрочем, не знавши, как он после уверял, что то был Посланник; ибо ни как не ожидал, чтобы какой-либо Посланник решился на такую недостойную выходку и насилие. Несколько слуг Бругмана, увидев это, бросились на Персиянина, избили и нанесли ему опасные раны, так что тот после едва мог уплестись кое-как в другую избу. Посланник же, кроме того, пожаловался на него и Мегемандарю; но этот отвечал, что ни чего тут не может сделать; что Кизильбаша люди вольные, начальник их в отсутствии, и что Посланник может и сам распорядиться по своему благоусмотрению; но что, наконец, солдат и так получил уже довольно, так что едва ли он и оправится от нанесенных ему побоев и ран. Поэтому Бругман приказал разграбить избу Кизильбаша, захватить его лошадь, саблю, латы и все вещи, какие только под руку попадутся. На следующее же утро барабанным боем поспешно созваны были все наши люди, с объяснением приказания Бругмана, чтобы все немедленно снарядились с лошадьми своими к выступление, и в случае, если кто замешкает и останется в селении после выезда из оного Бругмана, тот пусть сам управляется с опасностями, которым может там подвергнуться. Затем сам Бругман сел на лошадь, выехал перед Посольское помещение, приказал всем сесть на коней и стать около него, не сообщая ни кому из нас, ни даже своему товарищу, Крузе, что бы все это значило. Потом он призвал к себе Мегемандаря и потребовал от него, чтобы тот представил ему человека, [949] который вчера нанес ему удар. Мегемандарь старался было объяснить Бругману, что, по причине ран, полученных Кизильбашем накануне, он не может выйти из дому; но Бругман возразил, что если тот не может идти сам, то пусть принесут его. Между тем пришли и два других Персиянина, и в надежде смягчить Посланника покорными просьбами и мольбами, простить Кизильбаша; но все было напрасно: Бругман решительно объявил, что не выйдет из селения, пока ему не представят Кизильбаша; поэтому несчастного беднягу должны были принести на простыне. Тогда Бругман приказал нашему Турецкому переводчику, Марксу Филерову (Marx Filerof sin), родом Армянину, бить Кизильбаша такою же толстою палкою, какою тот нанес ему удар вчера, и Маркс безжалостно нанес палкою несколько ударов полумертвому уже человеку, по руке и боку, отчего бедняк едва только дрогнул. Бругман велел ударить еще раз, и этот последний удар пришелся в бок несчастному, который был уже как бы без чувств и не шевельнулся. «Вот так-то!» — сказал при этом Бругман: «Он получил свое!» Затем, обратясь к Мегемандарю и другим Персиянам, он добавил: «Если Шах Сефи не отомстит далее за понесенное мною здесь оскорбление, то скоро я вернусь сюда с большими силами, и тогда сам отомщу за себя!»

Что все это случилось именно таким образом, о том можно справиться не только в моих путевых записках, но и в дневниках других спутников наших, и даже в памятной книжке самого Бругмана,

Туземцы солдаты, конечно, могли бы, а судя по их телодвижениям, и подумывали даже, отомстить нам и посвернуть всем нам шеи, и им небольшого стоило бы труда привести это в исполнение, если бы Мегемандарь оставил нас одних, как это случилось недавно, или лучше, если бы Бог не сохранил нас особенным образом; ибо кругом мы были среди сказанных солдат.

Мы пустились далее к Мокайской степи, проехали две мили и остановились в Оба (Oba), в круглых пастушеских [950] шалашах. Но Мегемандарь оставался еще назади, в селении, и прибыл к нам только вечером, с известием, что Кизильбаш умер и вытребовал у Бругмана присвоенную им так несправедливо добычу (имущество Кизильбаша), для отсылки оной оставшимся после покойного, жене и детям, которые были бедны и сиры.

В тот же день, рано утром, т. е. 13 Февраля, солнце в помянутом выше селении взошло прямо с востока, юго-востока так, что наклонение магнитной стрелки (declinatio magnetis) было там около 24° от севера к западу. В Обе же я нашел солнце, в полдень, на высоте 40° 48', и, следовательно, высота полюса под тем меридианом (Elevatio poli) равнялась 39° 28'. Берег моря простирался здесь в направлении от юго-запада к северо-востоку. С места, где мы находились, мы снова увидали вдали, на севере, Шамайския горы (Schamaische).

Скажу здесь несколько подробнее о Моканской степи. Пространство, занимаемое ею, считают в длину более 60, а в ширину до 20, миль. Турки зовут эту степь Миндюнлук (Minduenluk), т. е. 1000 дымов или дымовых труб, отверстий), а Персияне Моган или Мокан (Mogan, Mokan), по тому, что там живут весьма различные народцы и племена, предки которых, под предводительством Езида (Jesid), воевали против Госейна, и изгнаны, или сосланы, были сюда как бы в наказание, с воспрещением не строить ни городов, ни сел, а жить только в шалашах, именно здесь, а ни в каком другом месте. Народцев этих зовут теперь Сумек Райети (Sumek Rajeti), частию по тому, что они из костей в кость (отцы и дети), на веки порабощены Шахом, как самые жалкие невольники, частию же по тому, что им предоставляется такое скудное содержание, что они едва поддерживают им свои кости. Питаются они от своих стад; летом проживают у подошвы гор, где имеют добрые пастбища и хороший воздух, а зимою раскидывают шалаши свои на степных равнинах. Их считают полудикими людьми, и известнейшие племена их суть: Ходжечаубани, Текле, Ельменкю, Хаджи-Касилю, Султанбакшгелю, Карай, Арденбюшенлю, Халедж и проч. (Chotzelschaubani, Tekle, Elmenkue, Hatasilue, Sulthanbacschbelue, Karai, Ardenbuescbenlue, Chaletz). [951]

14-го числа двинулись мы три мили далее на север и прибыли к народцу Хаджикасилю (Hatzikasilue). На дороге, вполе, мы видели часовню, в которой погребен некто, по имени: Байрам Текле Обаси (Bairam Tekle Obasi). Человек этот при Шахе Абасе, во время вторжения в Персию Турок, под начальством Баши Джакал Огли (Bassa Tzakal Ogli), был простой наездник или разбойник, нападавший на Турок с несколькими сотнями оборванцев, часто хитростно и почти ежедневно доставлявший Шаху Абасу по нескольку Турецких голов, наконец он набрал и содержал летучее и бродячее войско в 12 тысяч человек, с которым наделал неприятелю вреда гораздо более, чем сам Шах с своим главным войском. За такие услуги Шах даровал ему свободу и наконец сделал даже Князем, подарив ему несколько селений в этой местности.

Мы опять расположились на ночлег в круглых пастушечьих хижинах. Но только что улеглись было на покой, поздним вечером, как услышали несколько выстрелов, следовавших быстро один за другим, и мы подумали, не была ли то измена, нападение со стороны солдат за вчерашний наш с ними поступок; по этому тотчас собрали в одно всю нашу кладь, устроили себе укрепление (Brustwehr) и изготовились уже к обороне. Оказалось, что выстрелами этими потешался Русский Посланник, Алексей Савинович, расположившихся стоянкой на ружейный выстрел от нас, с намерением попугать тем Посланника Бругмана и посмотреть, как он при этом поведет себя, хотя Посланник Алексей Савинович и говорил потом, что сделал это будто бы в честь Бругмана, полагая, что в тот день было его рождение.

15-го числа проехали по степи далее 8 миль, остановились в четверти мили от реки Араса и хотели было достигнуть, для привала, до Джавата (Tzawat), в котором останавливались прежде, на пути еще в Персию, но в это время там находился Ареб, Хан Шемахинский, со всем двором своим и позанял все жилья. Хан пробыл там и следующий день, почему и мы должны были оставаться на одном месте. [952]

Хотя, по описанным выше причинам, мы не могли ожидать от Ареб Хана особенной дружбы и доброго расположения, тем не менее, во все время пребывания нашего в его области, он оказывал нам чрезвычайную приязнь и доброту, всю вину прежде бывших между им и нами недоразумений взваливая на бежавшего от нас Персидского переводчика Рустама, который часто, будто бы, переносил ему о нас разные неприязненные сплетни, и, вероятно, такие же сплетни переносил и нам о нем, и наконец заявил, что, если б этот Рустам, попался ему теперь, то за все это поплатился бы ему головою. Услыхав, что мы опять прибыли к Арасу, Хан тотчас же выслал одного из важнейших Чинов своих принять нас и предложить нам в подарок три меха хорошего вина, которое тогда было нам очень кстати; ибо в то время, равно как и несколько дней перед тем, мы имели незавидное продовольствие. С этим уполномоченным Хана прибыл к нам и бывший наш в Ардебиле Мегемандарь, Неджеф-Бек (Netzef-bek), навестить нас; он также подарил Посланникам прекрасную Персидскую гончую собаку, и высказывал им великую радость свою, что видит их.

Сведение о реках Араксе и Куре и путешествие до Шемахи.

17-го числа мы отправились опять далее и перебрались через знаменитую реку Аракс или Арас, как ее теперь называют, через которую при Джавате (Tzawal) наведен был барочный мост, называемый Персиянами Джиер (Tzissr). Мост этот ежегодно, в Мае месяце, когда от таяния снегов побежит с гор вода, снимается; ибо тогда река выходить из берегов и заливает низменную равнину кругом водою на милю и более, так что в это время здесь уже никто не ездит.

Приостановиться на этой реке и сообщить о ней более подробные сведения побуждают меня Географы, из которых одни [953] хотя и помещают ее в той стране, где она действительно протекает, но приписывают при этом несвойственную ей обстановку; другие же ошибочно понимают слова Квинга Курция, который упоминает о реке Араксе в 2-х местах и сообщает о ней два различных сведения. Так, в 5-й книге главе 1-й, он говорит, что Аракс находится именно в стране Персии и бежит на полдень, а в 7-й главе 5-й книги он же говорит (а за ним другие, в особенности Плутарх de Pompeio, p. 636, и de Marco Anton., p. 939), что река Аракс, через Мидию, впадает в Каспийское море. Страбон (р. 339, 502) следует в этом Курцию почти в тех же сомнительных и неясных выражениях (книги 11-й и 15-й); Радер, в замечаниях на Курция, старается согласить эти два, по-видимому, противоречащие известия, и говорит, что река Мед (Medus), принимающая в себе р. Аракс, хоть вначале и течет с полуночи на полдень, но потом поворачивает на полночь и изливается в Каспийское море. Но таким объяснением Радер также не попадает на истину; ибо не возможно, чтобы эта река текла от Персеполя такими огромными изворотами и через такие горы, простиравшаяся в ширину на несколько миль, как Тавр, проходящий через всю Персию и Азию: «perpetuo jugo et dorso», как выражается Курций в упомянутом сейчас месте. Истина же тут заключается в том, что существуют две реки, которые носят название Аракс: одна, известная в Мидии, другая в Персии. Это-то имел в виду и хотел выразить Ортелий, в своем «Thesauro Geographico», когда говорит, упомянув об истинном Араксе: «aliam habent Araxin Strabо 1. 15 et Curlius lib. 5». Реку, которая течет близ Персеополя (ныне Шираса), Курций, в угоду народам Александра, называет Араксом, подобно тому, как случилось это с рекой Яксартом, на границах Скифии, которую он называет Танаисом; также как восточная часть Тавра называется Кавказом, как говорит об этом Страбон в книге 11 на стр. 348, § 30-й.

Причину, по чему произошло это, по их мнению, желающий может прочесть сам у Радера и других объяснителей.

Сказанная река, протекающая в Фарсе (in Farsia), туземцами называется Бендемир (Bendemir), по причине великого [954] чуда, совершенная на ней Аалием, и при Персидском заливе она вливается в великое открытое море. Может быть, что и река, называемая Мед (Medus), сливается с нею, так как Персияне говорили в то время, что в Бендемир впадает несколько небольших рек. По этому можно полагать далее, что, как думает Радер, выражения у Курция: «ad maridiem versus», должно читать так: «ad mare meridiem versus», т. е. что Мед с так называемой рекою Араксом текут на полдень. Что же касается до настоящего Аракса, через который мы переезжали в Моганской степи, то река эта и по настоящее время удержала свое название Арас, может быть, как полагает Евхстатий (Euchstatius), от Греческого слова arassw abrumpo: отрываю, обрываю, — так как во время разлития она, сильным течением своим, обрывает в некоторых местах горы и материк, и имеет по этому высокие и опустошенные берега. Она вытекает из Армянского хребта, из-за высокой горы Арарата, принимает в себя множество рек, из которых важнейшие суть: Карасу, Сенки, Керни, Арпа (Karasu, Senki, Kerni, Arpa), течет при Карасу глубоко в земле, в высоких берегах, но вскоре за тем, недалеко от Ордабата (Ordabatb), низвергается, с страшным шумом, слышимым более чем за милю, чрезвычайно высоким водопадом, в область Мокан; ибо Мокан, сравнительно с Армениею и Ширваном, лежит весьма низко. в этой области Аракс бежит очень тихо до самого моря, и за Джаватом, в 6-ти милях от моря, сливается с рекой Киром или Кюром, (Kuerom), которая также великая, как и Аракс, и притекает сюда с северной стороны, из Грузии или, по теперешнему названию, из Гуржистана (Gurtzistan). Отсюда видно, что Кур (Kur) и Аракс впадают в море одним устьем, а не двумя отдельными, как значится это в описании Птолемея и других Географов. В этом согласны со мною все, кто сам ездил этой дорогою, и в особенности Англичанин Картвайт (Cartwigt), который в описании своего путешествия говорит: «Cyrus, pluribus aliis amnibus acceptis, condit se in Araxem, et cum illo exit jn mare Caspium». К тому же, если б город Кирополь (Суropolis) действительно был теперешняя Шемаха, как полагают это толкователи Птолемея, особенно же Магин (Maginus), и как может показаться по градусам широты, имеющимся у Птолемея, то сказанные Географы, обе реки должны были [955] бы поместить не выше, но ниже Киропола, на юг, ибо слияние тех рек (называемое туземцами Каушан (Kaeuschan) мы нашли, как выше покзано, под 30 54'; Шемаху же под 40 50 широты; следовательно, в расстоянии друг от друга на 13 миль, под одним равноденственником, и это пространство именно во столько миль мы проехали между двумя сими местами. Также на 9, или на 10, дней пути, ни по сю сторону Шемахи, ни по ту ее сторону — через весь Гилян, — нет ни одной значительной реки (которые все вытекают только из Гилянских гор), которую можно было бы принять за описываемую нами реку. Самый город Шемаха лежит не так близко к морю, как Географы полагают город Кирополь, но на два дня пути, по прямой дороге. Таким образом сведения древних писателей об этой местности и реке довольно ошибочное, о чем я хотел здесь сообщить любителю географических знаний.

Помянутого 17-го Февраля прибыли мы в Джават, прекрасно были приняты и роскошно угощены Мегемандарем, которого нарядил к нам и оставил после себя Хан; мы посетили наше прежнее жилье и остались в Джавате и на следующий день. Местечко это получило свое название от Арабского слова Джавас (Tzarvas), ознающего «проход»; ибо там собственно и есть ход через реку, где желающий проехать, или пройти, сюда с этой стороны, должен предъявить свой пропускной лист, чтобы никто не проскользнул сюда из Турок, неприятелей Персиян.

19 -го Февраля проехали мы 8 миль далее, большею частию по пустынной и тонким тростником поросшей стране, до подошвы Шемахийских гор, где разбиты были для нас три Аладжуха (Alatzuch) или круглых шалаша. На дороге умер живописец наш, Дитерих Ниман (Dieterich Nieman) из Букстегуде, который, быв одержим довольно долгое время четырехдневной лихорадкой, начал страдать поносом, от которого в 4 дня и умер на тачке и в сквернейшую погоду. Мы похоронили его 22-го Февраля, под городом Шемахой, на Армянском кладбище, с приличною обрядностью. Он был скромный, тихий, богобоязливый и в искусстве живописи весьма знающий человек, так что за искусство его Шах Персидский приговорил было к [956] себе на службу на несколько лет; но когда живописец увидал, что случилось с часовщиком Рудольфом Стадлером, то уже не захотел там остаться. Ареб Хан очень сожалел о нем, как сказано выше который, приобрел от него несколько прекрасных картин и лично любил его.

20-го Февраля ранним утром пустились мы далее, снова поднялись на Шемахийский хребет, который здесь идет полумесяцем на восток от моря, к реке Кюр, и называется Ленгебюс тахи (Lengebues thachi), по находящемуся на вершине хребта, в правой стороне, селению Ленгебюс (Lengebues). В этот день путешествие наше было крайне неприятно, не только по дождливой и холодной погоде, но и по весьма дурной иловатой дороге и глубокой грязи, точно мы перешли с лета на зиму. Посланники с некоторыми из спутников, имевших хороших лошадей, прибыли в город Шемаху еще засветло, остальные же все поздним вечером и даже в полночь. Часть поклажи, которая нагружена была на верблюдах, не могших идти на крутую гору по скользкой дороге, осталась позади нас на целых 8 дней.

Хан приказал поместить нас в Шемаху на прежних жильях, у Армян, в которых мы приняты отлично хозяевами нашими.