СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ПЯТАЯ

ГЛАВА XXXIII.

Как Шах Сефи действовал на войне, равно о женах его и смерти.

На войне Шах был смел и в начале даже победоносен; ибо в Гиляне победил Кариб-Шаха (Karib Schach), однажды отбил Турок от Вавилона и, хотя с большею потерею и кровавою резнею, но взял крепость Ирван. Но при этом действовали более храбрые и опытные военачальники и слепое счастье, чем разумное побуждение, которое редко встречается в дерзкой смелости. Пример такой смелости представляет осада крепости Ирвана. Простояв под нею целых 4 месяца без военного успеха, Шах Сефи с нетерпения и отчаяния решился сам лично войти в крепость и подвергнуться опасности, говоря, что до этого Турки ту же крепость взяли в 3 дня, а он понапрасну потратил столько времени, осаждая ее, и потому желает лучше потерять жизнь, чем отступить с позором. Вследствие сего он обменялся уже одеждою с одним из слуг своих, чтобы не быть узнанным неприятелем. Ханы и военачальники знали, что без великого кровопролития крепость взять было невозможно, но, не дерзая сами очень-то противоречить Шаху, бросились к матери Шаха, чтобы она как-нибудь уговорила своего сына и воздержала от намерения, которое ни к чему не приведет, [880] как к непременной гибели; так говорили они потому, что для того, чтоб овладеть крепостью, так сильно защищенною, они должны были жертвовать своею жизнью, чего им вовсе не хотелось. Но на все представления матери Шах Сефи ответил ей пощечиной, схватил бердыш и насильно хотел было бежать на неприятеля. Тогда воинские начальники бросились к ногам Шаха и умоляли его дать хотя бы день сроку, когда они все сами пойдут и еще, в последний уже раз, попытают свое счастие. Шах уступил, и на сдедующий день вся рать и вся челядь, кто только мог нести лук и стрелы, двинулись на приступ: крепость была взята, но потеря простиралась до 50,000 человек. Но немного спустя после этого, когда Шах Сефи извел всех лучших Начальников и Офицеров своих, он потерял город Багдад, 26 лет находившийся под владычеством Персов.

Самое достохвальное, что Шах Сефи сделал в свое правление, как говорят Персияие, было то, что он освободил бедный люд, который Шах Абас вывел из Ервана, Нахичевани, Халеджа (Chaletz) и Грузии, числом более 7,000 человек, в Ферабат, возложив на них тяжкие работы во постройке нескольких дорогих зданий. Сефи дозволил всем им возвратиться восвояси, но, к сожалению, возвратилось из них домой менее 300 человек, ибо все остальные перемерли по причине перемещения в непривычный для них климат.

Шах сильно предавался пьянству, и кто походил на него в этом отношении, того он наиболее и любил, как о том выше приведено уже несколько примеров. Кроме того, высшее удовольствие было его страсть к женщинам и охоте, и в них он упражнялся больше, чем в правосудии и правлении, о которых не очень-то заботился.

У него было 3 законных жены: одна — дочь Полковника, бывшего когда-то погонщиком ослов, или прислужником, который на ослах доставлял воду на Царскую поварню. Однажды прислужник этот добыл Шаху Абасу на охоте во время сильной жары свежую, прохладную воду, которой никто [881] не мог достать ему, и за это Абас подарил ему в собственность селение при Нахичевани, Билов (Bilow), в котором этот крестьянин родился. Разбогатевши потом, он взят был в число важнейших придворных слуг, и в этой должности, отличившись на войне, сделан был Минбашой, или начальником, над 1,000 человек войска. Его-то дочь, чрезвычайно красивую и еще девочкой, Шах Абас подарил вдове умерщвленного сына своего, Сефи Мирзы, с тем, чтобы воспитать ее в будущие жены сыну ее, Саму (впоследствии Шаху Сефи). Другая законная жена его была Христианка, дочь Тамерас-Хана, Владетельного Князя Грузии, которая выдана в замужество за Шаха при заключении мира с Тамерасом. Третья жена была Черкаская Татарка, дочь Бике (Bikae) и сестра, так часто уже упоминавшегося мною Князя Мусала (Mussala). Она привезена была ему уже в нашу бытность в Персию. Мать проводила ее до реки Быстрой (Buestrow) и приказала сказать Шаху, «чтобы он содержал ее не как простую наложницу, а тем менее как невольницу, но как свою законную жену, и оказывал ей ту же преданность и любовь, какою пользовалась в юности Княгиня его, Шаха Сефи, собственная мать, которая хотя и была ее, Княгини, невольница и часто надевала ей башмаки, но была любима ею, как родное дитя. Если б она, Княгиня, узнала теперь, что дочь ее будет терпеть недобрую долю у Сефи, то лучше теперь же сама бросила бы ее в реку Быструю (Buestrow) и утопила бы вместе с нею и несчастие дочери, но она желает надеяться, что дочь ее ожидает наилучшая участь».

Кроме этих законных жен у Шаха было 300 Хасе (Chasse), или наложниц; ибо где только можно было отыскать и купить особенно красивую девушку или невольницу, ее тотчас же добывали для доставления Шаху. Ханы и знатнейшие вельможи сами, чтобы снискать милость, представляли ему собственных своих дочерей или дочерей своих родственников. Так в наше время поступил Шемахинский Калентер, который, узнав, что его хотят удалить от этой должности, подарил Шаху дочь брата своего, Калентера Дербентского, а Государственному Канцлеру — порядочное количество денег, [882] вследствие чего он опять вошел в милость и остался на своем месте. Девицы, которые нравились Шаху, долженствовали быть не старше 18 лет. Шах имел обыкновение, когда приказывал иногда в Испагани пообследовать дома Армян и забирать там самых красивых девочек, брать этих девочек в свой сераль еще до 12-тилетнего возраста, чтобы он был уверен в сохранении их девственности. Поэтому-то Армянские Христиане, желая сохранить своих дочерей, чуть только они красивы, выдают их замуж прежде, чем они достигнуть надлежащего для замужества возраста.

Так как Шахов сераль очень богат женами, то часто случается, что он поспит с какою-нибудь из них только раз, а с иною и вовсе не поспит. За тем некоторых, не очень-то ему нравящихся, он отдает знатным вельможам, желая оказать им особую милость, в жены, которые в таких случаях всегда содержатся в большем почете, чем обыкновенные жены.

Что Шахи Персидские имеют такое множество жен и наложниц, это составляет один из древних Восточных обычаев: так и в Св. Писании читаем, что у Соломона было 700 жен в 300 наложниц. Некоторые полагают, что сведение это не должно понимать буквально, но что здесь яко бы говорится о женщинах, которые содержались и кормились при храме и дворе, занимаясь разными работами: шитьем, вязаньем, вышиваньем и пением. Но я держусь того мнения, что то были действительные жены и наложницы Соломона, к которым сердце его было так склонно. Шах Абас инел немного разве меньшее число жен; да и вообще Восточные народы очень пылки и сладострастны по природе. По смерти Шаха большинство его жен постигает обыкновенно очень печальная доля.

Шах Сефи умер в 1642 году, после 12-летнего своего правления, или скорее тиранства. Полагают, что как он был страшный изверг, не щадивший никого ни из высшего и низшего состояния, ни мужчин, ни женщин, ни советников [883] своих, ни придворных, ни слуг, ни даже собственных родственников своих, но всех их умерщвлял, как собак, часто без всякой причины, иногда же и по причинам важным, то ему поднесли яд, от которого он и умер. Хотя обыкновенно говорится: «Frons est index mentis», или, как говорит Овидий (lib. 2, De arie amandi, r. 378): «In vultu pignora mentis habet», т. е. что вообще на челе можно прочесть, каков нрав человека; однако по наружности Шаха Сефи нельзя было узнать, какой страшно-тиранский и кровожадный нрав был у него; ибо у него было чрезвычайно любезное и милое лице. Он не носил как другие Персияне длинно-висящих усов, был среднего росту, с соразмерно сложенными членами. Очерк его лица и вида, как он был на первом нашем к нему представлении, я привожу здесь на прилагаемом изображении (Подлинника стр. 508-509. О. Б.).

Шах Абас II.

В бытность нашу в Персии мы не могли узнать, имел ли, и сколько именно, детей Шах Сефи. Но когда, в 1643 году, я еще раз был в Москве, то узнал от одного Персидского Посла, что царствовал тогда один из сыновей Шаха Сефи, по имени Абас, тринадцатилетний отрок, который и снарядил того Посла (о котором упомянуто выше) в Москву к Его Царскому Величеству, чтобы продолжить ту дружбу, которую Государь, отец его, укрепил с Великим Князем. На престол вступил он в Мае месяце 1642 года. Дальнейших сведений об этом Шахе я не имею.

Вот все о Шахах, как правили они в Персии, один за другим, в продолжении полутораста с лишним лет.

ГЛАВА XXXIV.

О Ханах и их управлении в областях, и о том, как они обязаны служить Шаху в военное время. Также о воинском деле и войске Персиян.

Так как персия, как говорилось несколько раз, есть великое и широко раскинутое Царство, разделяющееся на множество областей, то Шах управляет и творит суд в отдаленных от столицы краях через своих Ханов, Султанов, Калептеров, Даруг, Визирей и Каухов (Kaucha).

В Ханы производит и сажает в областях Шах, по своему усмотрению, людей, отличившихся, обыкновенно, храбростью и другими доблестями, или иным чем, что считается наравне с доблестью, и чем люди эти оказали какую-нибудь услугу Шаху и отечеству; поэтому-то таких людей множество находится налицо во время войны и при других обстоятельствах, и в надежде поскорее достигнуть сказанной чести они подвергают жизнь свою опасностям и затем производятся в Князья. Но такое Княжеское достоинство в перси не есть наследственное, которое переходило бы по кровному родству на остальных членов семьи.. Хотя дети этих Князей сами по себе пользуются особым почетом и наследуют даже имения отцов, но за ними не сохраняются ни Княжеское титло, ни должности отцов их, если сами они не выслужили этого собственными своими доблестями, или же если это не предоставляется им по особой милости Шаха.

Возведенному в Князья Шах жалует порядочное количество земли и людей, чтобы он мог поддерживать свое Княжеское достоинство, и имением этим он владеет во все время своей жизни. Но чуть только он навлечет на себя подозрение, или ненависть Шаха, то его тотчас же казнят, при чем нередко, чтобы скорее и вернее покончить, поступается с ними, как поступил Александр с Пармением (Curt. lib. 7, cap. 3), а именно: в то самое время, когда Князь начнет читать [885] Шахову грамоту, его тотчас же убивают саблею. Затем Шах отбирает себе назад и все его имение. В каждой области состоит только по одному Хану и по одному Калентеру, которые имеют свое постоянное пребывание в главном городе. Хан, как управитель Шаха, обязан чинить суд и правду, а также приводить в исполнение свои решения, и очень редко случается, чтобы на суды их приносились жалобы Шахову Двору. Калентер — то же почти, что казначей или сборщик в области, обязан собирать доходы и доставлять их Шаху, или Ханам, со своею ответственностью за них. Даруга — то же, что сельский староста. Ханов же и Султанов Шах посылает также и в качестве посланников к иностранным Государям и снаряжает их в такие посольства следующим образом: он поручает, обыкновенно, доставить иностранным Государям богатые подарки, для чего половина этих подарков берется из Шахова казнохранилища, а другую половину вместе с остальными припасами и потребностями по посольству обязана доставить область, в которой Хан управляет. При этом часто делаются значительные подлоги и укрывательства.

В некоторых, и даже в большей части областей, Ханы обязаны содержать для Шаха известное число воинов, которые вместе с Ханом и употребляются им в дело в случае надобности. Но зато с этих областей в Шахову казну не собирается уже никакой подати кроме той, которую доставляют Таможни. Ханы обыкновенно приносят Шаху, именно к Новому Году, значительные подарки. Некоторые области, особенно где нет Ханов, а только Даруги, как, например, в части Грузии и в городах: Касвинен, Испагани, Кашане, Тегеране, Гемедане, Мешете, Кирмане, Ормусе и проч., за неимением Ханов нет и никакого войска; но зато эти области и города обязаны платить Шаху большую подать.

Так как Ханы в областях, особенно прилежащих к границам неприятельских, обязаны всегда иметь под рукой и наготове несколько тысяч воинов, то поэтому не трудно наскоро поставить на ноги и в поле значительную рать. И такой порядок крайне необходим, ибо Шах и направо и налево [886] окружен сильными неприятелями и часто должен бывает воевать с ними; так он воюет с Узбецкими Татарами внутри и на границах Хорасана, с Индийцани за Багдад или Вавилон и Ирван, и при этих-то последних местах и крепостях очень часто происходили всякие кровопролитные сражения, из которых то те то другие выходили победителями и обладателями этих укреплений.

В Латинской летописи о Сарацинах (De Saracenorum moribus historiae. Anno 1550, t. 3, pag. 124) говорится, что сотня Персиян, по выездке своих лошадей и по легкости воинского вооружения, смело ходят против 400 Турок, и вообще Персияне — ловкий, быстрый народ, все на конях, даже пехотинцы, которые в деле сходят с лошадей и бьются, как наши драгуны, и вооружены мушкетами, которые впервые ввел Шах Абас. Конница же у них вооружена луками, стрелами и метательными копьями. У Персиян есть и металлические пушки, только они употребляют их больше при защите в крепостях, чем при осаде и в битвах на ровном поле. Всякого рода Stratagemata, передвижения и хитрости Персияне ловко употребляют против неприятеля; так, при осаде Ирвана в 1633 году они придумали и изготовили маленькие стеклянные пузырьки, наполненные ядом, и прикрепляли их на стрелы, которыми стреляли во внутрь крепости: от этого воздух в крепости напитался до того ядом, что у осажденных пораспухли головы, руки и ноги, так что они сделались совершенно неспособными к дальнейшему сопротивлению.

Названия их Офицеров и военных начальников суть следующая: Сердарь — главный их полководец или главнокомандующий; Курджибаши — начальник над 10, или 12, тысяч стрельцов из лука; Минбаши — начальник над 1000 человек войска; Юсбаши — над сотнею, и Онбаши — над десятью человеками.

Если кто из этих чинов отличится храбростию и совершит какое-нибудь отважное дело, того, кто бы он ни был, щедро наделяют подарками и возводят в почетные [887] должности, как свидетельствует это Геральд (Heraldus) в 1-й книге, в главе 9-й (Adversaria. Parisiis, 1599), и чему я сам могу привести несколько примеров на известных мне лицах в царствование Шаха Абаса и Сефи. Так Ареб-Хан (Areb), Князь Ширванский, был сын одного крестьянина в Серабе, в начале служил смотрителем над орудиями; когда же отличился храбростию на войне и принес с поля битвы несколько Турецких голов, отрубленных им собственною рукою, то возведен был в Ханы и посажен на управление в покоренной при этой войне области.

Ага-Хан (Agachan), сын пастуха овец (овчара), оказавши отчаянную храбрость при взятии Вана (Wann), сделан был Ханом над своей родиной.

Карджукай-Хан, сын Армянского Христианина, продан был как невольник Шаху Абасу, который произвел его в Ханы и полководцы, и по отражении неприятеля от Багдада был удостоен такой высокой чести, что сам Шах сопровождал его, ехавшего на лошади, как стремянной прислужник его.

Сальма-Хан (Salmachan), родом Курд, бывший прежде конюхом, и подобные ему, о которых более или менее упоминалось уже неоднократно в разных местах этой книги.

Еще, например, Емир Куне-Хан (Kanechan) был сын пастуха, жившего в обба (obba), или овчарне: он сражался под Ерваном с такою храбростию, что, по завоевании этой крепости, Шах сделал его правителем всей этой области. Шах Абас чрезвычайно любил его, как это видно из следующего происшествия: когда через несколько времени Турки снова осадили крепость Ерван и с уроном должны были отступить, Шах Абас пришел в крепость, стал пить с Емир Куне-Ханом совершенно по-приятельски и пил до полуночи, при чем Хап, порядком охмелевший, схватил Шаха за усы, расправлял их, отделяя один от другого, и поцеловал Шаха, который и принял этот поцелуй совершенно милостиво; когда же на [888] следующее утро рассказали Хану его проделку, о которой он спьяну ничего не помнил, то он пришел в ужас, повесил себе на шею саблю и пошел к покоям Шаха (у Персиян есть обычай: если кто думает, что будет лишен за какую-нибудь провинность жизни, то вешает себе на шею саблю для умилостивления Шаха). Шах приказал позвать Емира Куне-Хана к себе в комнату; но этот последний не пошел, говоря, что не достоин вступить в Царский покой. Тогда Шах вышел к нему сам, снял с него саблю и отдал ее ему обратно в знак своей к нему милости; но при этом запретил ему пить вино, так как, напившись, он не помнит, что делает. Впоследствии времени Емир Куне-Хан, в сражении против Мавра (Mauro), поранен был в руку, и пользовавший его врач (по наущению же Хана) заявил, что для излечения раны его ему не следует пить воду. Вследствие этого Шах снял свое запрещение и прислал ему в подарок целую свору, именно семь верблюдов, навьюченных дорогим вином. Таким образом Шах выказал свою особенную любовь к этому храброму витязю.

Если же кто из воинских начальников (Офицеров) выкажет как-нибудь трусость, не устремляется на неприятеля, например, имев для того удобный случай, то такого хоть и не казнят смертию, но подвергают великому посрамлению. Так случилось однажды с Хорасанским Ханом, Али-Кули-Ханом, после того как он не напал на неприятеля, когда (по показаниям других людей) имел под руками подходящий к тому случай; и за это он должен был целый день проходить в женской одежде, с открытым лицом, везде по стану между воинами, как это подробнее изложено мною в 1-й книге Персидской «Долины Роз», в 4-й главе, при рассказе одного забавного приключения с Царским сыном. Кажется, что это был древний Персидский обычай трусливых воинов обзывать бабьей ругнею; Геродот говорит (lib. 9, с. 106): «Apud Persas summo opprobrio datur audire se muliere esse ignaviorero».

Но как вообще Персияне скупы на правду, точно также и на войне они неохотно держат слово; на это, слышал я, особенно сильно жаловались при последнем завоевании Ирвана, [889] именно, будто бы они, выпуская из города осажденных, в противность данным всем им обещаниям в безопасности, совершенно ограбили их.

Годичное жалованье простого воина, именно Курджи, т. е. стрельца из лука, составляет 300 рейхсталеров, и на это он должен содержать себя и лошадь; мушкетер же или Тюфенкчи (Tuefenktschi) получает 200 рейхсталеров в год жалованья.

О доходах и богатстве Персидских Царей.

Ежегодные доходы Шаха простираются до громадных размеров и, по сделанной нам смете, составляют более 8 миллионов рейхсталеров; ибо не только области и города платят значительные подати, но чрезвычайно большие деньги доставляют также таможни и пошлины с разных преимуществ (и подарков). Одна богатая область Кандагар таможенными и другими сборами дает до миллиона рейхсталеров. Ирван и Вавилон вместе немного меньше. По описи Дефтера (Defter), или Канцелярии, было высчитано, что предместья, местечки и селения около одной Испагани ежегодно приносят по 40,000 рейхсталеров; а таких местностей с подобною же промышленностью в Государстве множество.

В царствование Шаха Тамаса отошли было многие таможни вместе с областями, которые Шах Абас возвратил снова Персии, а Сефи увеличил еще приобретением нескольких новых. Не только на границах, но и внутри страны, в главных торговых городах, во многих местах, где имеются устроенные проходы и мосты, все жители, как туземные так и иностранцы, должны платить известную пошлину. Товары, особенно шелк, приносят огромный сбор: с каждой кипы шелку, производимой в стране, Шах получает по 10 [890] рейхсталеров; а Гилян, например, доставляет 8000 кип, Масандеран — 2000, Ширван — 3000, Грузия и Армения — 5000, Карабах — 2000 кип, не считая уже Хорасана и других местностей, которые хоть и не столь значительны, но дают также хорошие партии.

При продаже каждой лошади или мула Шах получает по одному абасу или по 8-ми грошей пошлины; за продажу осла половину этого, с продажи быка четверть талера или 6 грошей и с продажи овцы, которых во всем Государстве продается несколько сот тысяч, один казбеки, или девать пфеннигов. Каравансераи, в которых проживают купцы, доставляют 50,000 рейхсталеров; ибо в одной Испагани 24 каравансерая, и каждый дает от 2-х до 3-х сот туменов. Все роды торговли дают известную пошлину. Обильная рыбою река в Гиляне приносит 20,000 рейхсталеров; нефтяные колодцы 4,000 рейхсталеров. Бани и непотребные дома приносят более тонны золота. За орошение садов, именно за пространство в 40 локтей длиной и в 30 шириной, вносится 9 абасов. Одна река Сендеруд в Испагани приносит до 16,000 рейхсталеров. Армянские Христиане, которых в стране несколько сот тысяч, платят пошлины по два рейхсталера с каждого человека.

Все, что только продовольствуется как-нибудь и живет не Царским жалованьем, платит значительную подать, также как все повитухи и множество других, занимающихся каким ни есть делом лиц, которых не могу и поименовать. Здесь можно сказать то же, что говорит символ Флавия Веспасиана (Flavii Vespasiani Symbolum): «Lucri bonus ador ex re qualibet». Ежегодные подарки Ханов и других служащих лиц также приносят большое количество; ибо теперь, как и в древние времена, никогда, имеющий какое-либо дело до Царя, не смеет являться к нему без приношения, хотя бы самого ничтожного. Таким образом Царская (казна) палата сокровищ имеет весьма много каналов, которыми все лучшее, как бы самый мозг страны, стекает в нее, а в то же время и другие низшие власти не упускают и своего. Поэтому-то в Государстве очень немного подданных, имеющих большие имущества; ибо обыкновенно, как поясняет Император Траян, при этом случается [891] подобное тому, что делается при страданиях селезенки, именно: когда она очень увеличивается, то другие члены тела уменьшаются и изнемогают.

У Шаха Сефи мы видели огромное множество золотой посуды, о чем подробно изложено при описании первого представления (аудиенции). Шах Абас оставил после себя одной только посуды из чистого золота, употребляемой обыкновенно при обеденных столах и других пиршествах, 3,600 фунтов, и посудой этой и теперь еще щеголяют потомки его на торжественных обедах. Цари эти еще таковы и теперь, какими Персияне были во времена Ксенофонта (Basileae, 1572, lib. 8, p. 190); он повествует, что если у них было много посуды для пиршеств, то они считали уже, что обладали драгоценным сокровищем. Подобное же говорит и Атеней (Lugduni Batav., 1597), будто древние не столько славились своим богатством, сколько своею серебряною и золотою посудою для питья (чарами, чашами); такого же понятия был Пифий (Pytheas), житель Аркадии, который на смертном одре завещал, чтобы, для прославления его, в надгробной надписи его было сказано следующее: «То был хороший и разумный человек, имевший множество сосудов для питья».

О служащих при Шахском дворе по судебной и придворной части.

Важнейшие Шахские военные чины (Офицеры) и придворные люди, бывшие при нас, в царствование Шаха Абаса были ничтожные люди, которых Шах Сефи, по избиении самых знатных и разумнейших главных начальников, вывел из ничтожества и поделал великими сановниками. Большинство их происходило от Христианских родителей; ибо Персияне доверяют Христианину, совершившему над собою обрезание, более, чем рожденному от единоверцев их, Туркам же совсем не верят. Между этими (Христианами по происхождению), а также и между некоторыми знатными людьми в Государстве, Шах имеет множество евнухов с той целью, чтобы по смерти их, так как они умирают без кровных наследников, имущества их переходили к Шаху. Мы застали людей, служащих при дворе, в следующих должностях и порядке:

1. Eahtemad doewlet, Государственный Канцлер и Тайный Советник Шаха. Звание это (титул) получает он от того, что имеет обязанностию увеличивать и блюсти Царскую казну или богатство. Это был как бы Vice Rex, который, когда Шах поручает ему на время управление, все судит и действует во всем по своему усмотрению в целом Государстве.

Хотя все придворные служащие охотно принимали подарки и дозволяли подкупать себя, но более всех брал этот Канцлер. Так как через руки его шли не только Государственные и областные, но и важные гражданские, частные дела, то всякий, желающий быть выслушанным и приглашенным к нему, должен был приходить с полными руками. Он даже требовал подарков там, где не хотели понять, что их желают получить (даже от Иностранных Посланников). Все это делал он с совершенного соизволения Шаха; ибо Сару Тагге (Saru Tagge) не только сделал Шаха наследником своего имения, но имел еще обычай однажды, а иногда и по нескольку раз, в год приносить Шаху богатейшие подарки с торжественной обрядностью (процессией). Через это и другие знатные вельможи, имевшие дело до Шаха, побуждались являться к нему с полными руками. Таким образом в этом Канцлере Шах имел канал, или жирную корову, посредством которых он высасывал, или выдаивал, незаметными неправдами богатства страны. При этом Сарю Тагге не боялся, чтобы Шах, из желании получить наследство его, сократил его жизнь; последний сделал бы в таком случае одинаковую глупость с тем человеком, который убил курицу, носившую ему ежедневно по одному золотому яйцу.

Имя Канцлера этого (как сказано уже) Сарю Тагге; он был сын писца (переписчика книг) и родом из Масандерана. Выше мы уже подробнее говорили о нем. [893]

2. Курджибаши, Глава или Начальник 10, либо 12-ти, тысяч стрелков из лука (заведенных Шахом Измаилом І-м и бывших в деле, во время описанной выше Вероисповедной войны); стрелки эти живут везде по областям как вольные люди и, в случае воины, собираются и становятся под начальство названного Главы. Таким начальником при нас был Джани-Хан, простой слуга из Шамлю при Шахе Абасе, сын крестьянина по происхождению.

3. Meheter, Камергер, евнух, всегда состоящий при Шахе и около него на торжественных собраниях, в Царских покоях и серале и прислуживающий в качестве палатного слуги (камердинера). Сановник этот имел такую же власть, а иногда и большую еще, чем Государственный Канцлер говорит при Шахе. Он назывался Шанефер (Schanefer), родом из Грузинских Христиан, похищенный в юности и проданный Шаху Абасу; здесь он был оскоплен и служил, в числе других евнухов, при Шахе Абасе в качестве комнатного прислужника (мальчика).

4. Wakenuis, Палатный или Домовый Советник и Секретарь (Cammer-Rath), который пишет Царские письма, высочайшие поведения в подвластные земли и подобные грамоты; он ведет также счет доходам и долгам Государства. Под его начальством состоит 40 писцов; назывался он Мирза Масюм (Masuem), был сын крестьянина из селения Дермен (Dermen), лежащего на горе Ельвенд, при Касвине. В этой местности находится два селения, Дермень и Сару (Saru), из которых выходят лучшие писцы. Так как писцы эти должны стараться научиться красивому почерку, то поэтому па полях этих селений, у пастушьих хижин, часто видишь множество молодых людей, сидящих и упражняющихся в краснописании.

5. Diwanbeki, Высший, Главный Судья, который призводит суд, иногда вместе с Седером (Seder) и Каси, как с судьями духовными, которых Персияне называют Шегра (Schehra), иногда же с светскими судьями. Он обязан также, когда Шах велит лишить жизни кого-либо из знатных [894] вельмож, сам идти для исполнения такого веления. Сановник этот, по имени Али-Кули-Хан, Грузинец, вместе в двумя своими братьями, Рустамом — Ханом Тавриским, и Исаи-Ханом — Юсбашой Испаганским, еще малыми ребятами проданы были, во время войны с Грузией, одним воином Шаху Абасу и были оскоплены.

6. Kulargasi, Начальник Куламов (Kulam), невольников или слуг, которые продают себя в воины на Царскую службу; их 8,000 человек, и они также, как и Курджи (Kurtzi), живут рассеянные по стране, на Царском жалованьи, но несвободны от Государевой службы. Этот сановник, по имени Сиаусбеки (Siausbeki), был также Грузинец, захваченный Шахом Абасом и начавший службу с Царского прислужника (юноши).

7. Eiscbikagasi baschi, Великий Маршал, начальник над 40 Eiscbikagasi, из которых один, Имам-Кули-Султан, был Царским Посланником к Его Княжеской Светлости, Герцогу Голштинскому. Эти Eiscbikagasi хотя в живут в разных местах Государства, но по 4, или по 5, человек из них, по очереди, целые полгода обязаны постоянно находиться при Дворе и прислуживать там. Они обыкновенно находятся у дверей, через которые проходят к Шаху, почему и называются привратниками, и суть как бы Подмаршалы, помогающие в отправлении обязанностей Великому Маршалу. При представлении Иностранных Посланников Шаху Eischikagasi baschi стоит, обыкновенно, с посохом (жезлом) и подводит Посланников за руки к Шаху, как это было выше описано при нашем представлении. Бывший при нас Eiscbikagasi baschi сперва служил Страженачальником (Wachtmeister); но когда, по доносу его, прежний Маршал был казнен, то он занял его место; назывался он Мортуса-Кули-Хан (Mortusaculichan), а родители его были пастухи, жившие в палатках или шалашах. Этот род людей называется у Персиян Тюрк (Tuerk).

8. Jesaul Soehebet, Маршал для гостей, который заведует замещением или указанием мест, подобающих Иностранным гостям и другим лицам, приглашенным к Шахскому [895] столу; поэтому он всегда находится с посохом или жезлом у входа в Царские палаты. Зовут его Шагеверди (Schaheverdi); отец его в настоящее время состоит Правителем Дербента (Губернатором), а дед был сын крестьянина, родом из области Сераб.

9. Nasir, Дворецкий (Гофмейстер), которого Персияне называют также и Kerekjerak, Подрядчик, Закупщик. Он заведует всем тем, что закупается для содержания Двора. Имя его Самам-Бек (Samambek), сын простого Кашанского горожанина.

10. Tuschmal, Начальник над поварской (Кухмейстер), заботящийся о кушаньях и заведывающий поварнею и поварскою прислугою. Это был оставшийся сын знатного Сейнень-Хана, которого сам Шах зарубил саблею. Шах Сефи назвал его, в память отца его, Сейнель-Беком.

11. Dawattar, Писарь, Секретарь, который всегда носит при себе Царскую чернильницу и обязан намазывать чернилами печать, которую Шах имеет на шее, и, в случае надобности, подает ему для намазывания. Поэтому и название это происходит от Dawat, письменный прибор или чернильница, так как Персияне печати свои обыкновенно смазывают чернилами и прикладывают на бумаге. Имя этого сановника, бывшего при нас, было Угурлу-Бек (Ugurlubek); он был сын Емир-Куне-Хана, Хана Ерванского, и должность эту получил после того, как Шах приказал убить предместника его, Гасан-Бека.

12. Myrachurbaschi, Главный Конюший (Шталмейстер), по имени Али-Бали-Бек (Alibalibek), был из племени Сенкене (Senkene), лежащего за Ельвендом; родители его торговали рогатым скотом.

13. Myrischikar, Начальник соколиной охоты, по имени Хозров Султан, из Армянских Христиан, предпочтительно пред другими любимый Шахом.

14. Sekbahnbaschi, Заведывающий псовою охотой, по имени Кара-Хан-Бек (Karachanbek), происхождением же из Сенкене (Senkene), от Тюрк и пастухов. [896]

15. Jesaul Kor, Поездовый Маршал, едущий верхом перед Шахом и палкой разгоняющий народ с дороги. Он состоит под начальством Великого Маршала, а под своим начальством имеет еще одного Есаула (Jesaul), которого посылает на всякого рода послуги, а иногда приказывает вязать и пленных.

16. Suffretzi, Шахский Кравчий.

17. Abdar, обязанность которого подавать Шаху пить воду, которую он должен хранить в запечатанной кружке, чтобы нельзя было подмешать в нее яду.

18. Chasinedar, Казначей или Начальник Царской кладовой.

19. Ambadar, Управляющий хлебными запасами Царскими.

20. Jesaul Nesar, служитель, оберегающий туфли Шаха, когда он входит в залу.

21. Mehmandar, Пристав при Иностранных Послах, обязанный находиться при них постоянно, во все время пребывания их в стране.

Должности не столь значительные суть:

1. Kischiktzibaschi, Страженачальник.

2. Tzabedar, Смотритель за орудиями.

3. Tzartzi, Передатчик повелений, который объявляет приказы Шаха и разносит их между народом. Он ездит также впереди Маршала.

4. Tzelaudarbaschi, Начальник над теми, которые подводят Шаху коня и держать его, когда Шах садится верхом.

5. Mustofi, Дворцовый Писарь, имеющий под своим начальством несколько других писцов.

6. Seraidar, Зодчий или Хоромничий, заведующий возведением и поддержкою зданий. Klitar, Ключник. [897]

7. Muschriff, Поварской Писарь.

8. Cannati, Конфектчик.

9. Scherbedar, Смотритель над пряностями и конфектами.

10. Omatzdar, который учит Шахских пажей (прислужников из мальчиков) и других придворных люден стрелять в цель; то же, что при других Дворах Распорядитель увеселений (Ballmeister).

11. Bildar, Лопатчики или Землекопатели, которые всегда служат при Дворе и сопутствуют в путешествиях при Шахской свите, чтобы копать ступеньки или лесенки по не проезжим дорогам, или по крутым и скалистым местам, где верблюдам, имеющим закругленную ступню, бывает неудобно идти; они работают также при разбитии палаток и роют в земле глубокие ямы, чтобы добыть в пути воду.

12. Schatir, Слуги, и Rika, Топорщики, часто исполняющие обязанности палача и проч.

Все эти придворные слуги или служащие, смотря по своему положению, получают богатое жалованье, выдаваемое им, впрочем, не из Царских казнохранилищ, а взимаемое ими с областей и селений. Так Ханам отдается для этого известная область с несколькими селениями и местечками, а другим чинам одно, два, три, или более селений, с которых они собирают себе подать в определенном размере и имеют в них даже право суда (Jurisdiction), за исключением уголовных дел. Некоторые же получают свое жалованье от известных пошлин, а другие, наконец, подати с домов терпимости. [898]

О лицах, заседающих с Шахом (о Советниках); о судопроизводстве, суде и наказании преступников.

Кажется, в Персии и теперь еще существуете обычай, о котором пишут: Страбон, в 15-й книге, на 505 странице (Strabo, cum commentariis Casauboni et versione Xylandri. 1587), и Атеней (cum animadv. Casauboni. Lugd. Batav., 1597), в 4-й книге, стр. 144, именно: «Persae de rebus maximis inter pocula consultant», ибо Персияне, обыкновенно, при совещаниях и толках о важных делах, всегда накрывают стол, уставленный яствами и напитками. Когда мы являлись к Шаху на первое и последнее торжественное представление и к Государственному Канцлеру на тайное совещание, то при всех этих случаях столы, или зал, уставлены были конфектами, после которых не замедлили следовать разные кушанья и круговые чаши с вином.

Когда Шах бывает за столом в торжественных собраниях, или сидит на суде, то обыкновенно с ним восседают 10, или 12, из исчисленных сейчас придворных людей, военных начальников и, кроме того, Седер, Минаджим и Гаким. Этот Гаким есть Придворный Врач (Leib-Medicus), указывающий Шаху, какое кушанье здорово и какое вредно ему. Минаджим есть Астролог, обязанный объявлять Шаху счастливые и несчастные часы для какого-либо дела, предприятия или распоряжения; ему верят как прорицателю (оракулу), и потому без его совета Шах редко предпринимает что-либо. Седер есть духовный глава, как Папа в Католической Церкви; он избирается Шахом и Каси, должен быть ученейший муж, отлично знающий Алкоран и законы из Алкорана, и если к нему обратятся с вопросом, не только в духовном, но и в светском суде (большею частью по делам уголовным), то он обязан высказать свое мнение. По его же мнению составляется иногда и приговор. Некоторые приговоры постановляет Седер сам, и тогда он сам же прикладывает и свою печать на другой стороне его и посылаете таким образом приговор к Шаху, который [899] подписывает: «Это мнение Седера, которое мы утверждаем» и прикладывает также внизу свою судную печать.

Обыкновенные гражданские и государственный дела производятся светскими судьями, которые также должны быть обучены праву и называются Орф (Orff). Начальником своим они имеют Диван-Бека, или главного Государственнаго Судью, который не менее должен быть сведущ в Магометанских законах.

Судебные дни суть: Понедельник и Четверг, и в Испагани по этим дням судьи собираются в открытое со сводом здание, помещающееся под Дворцовыми воротами Царского дома, выслушивают там тяжущиеся стороны и важные деда представляют на усмотрение Шаха, при своем мнении.

Преступники в Персии наказываются жестоко. Так как Персияне вообще народ довольно грубый, весьма склонный ко всякого рода порокам и мало обращающий внимания на наказания мягкие, то поэтому с ними и обращаются нещадно. Роды наказания у них различны, и часто судьи придумывают их сами по своему произволу: обрезание носа, ушей, рук и ног, отсечение головы, иссечение саблею, сдирание кожи и тону подобные — считаются наказаниями неважными и самыми обыкновенными, которые и прежде издревле были в употреблении у Персиян, как это явствует из Марцелина. Кто изнасилует женщину, если она подтвердит свое обвинение троекратною клятвой, того лишают члена, которым он совершил преступление.

По Персидским законам брать лихву воспрещается, хотя втайне их и берут немало. Если про кого пройдете слух, что он берет лихву, то с ним обращаются презрительно, как с Жидом, и его уже не допускают ни в какие важные собрания. Если ж на кого поступит жалоба во взятии лихвы, то того постигаете тяжкая кара. В Ардебиле одному Персиянину, обвиненному во взимании лихвы по полторы рейхсталеров в месяц, были выбиты молотком зубы. Такого ростовщика, по способу их выражения, они называют Судхур (Sudchur), т. е. лихвоед. Напротив того, дозволяется за взятые взаймы деньги [900] закладывать сады, поля и другие имущества, которыми и пользуется заимодавец, и если, по прошествии определенного условием времени, залог не будет выкуплен, то заложенное имущество делается собственностью заимодавца.

Шах Абас и Шах Сефи употребляли иногда дикие и страшные роды наказания преступникам, как об этом отчасти и неоднократно уже упоминалось. Так, например, некоторых преступников они приказывали класть между двумя досками, вместе связанными, и пилить их пилою пополам.

Один Царский Посланник, по имени Тейнкс-Бек (Teinksbek), которого Шах Абас посылал в Испанию, разогнал многих из сопровождавших его, и когда, по возвращении своем, он объяснил Шаху вымышленную им причину, по которой от него бежали многие из его спутников, а толмач рассказал Шаху причину настоящую, заключавшуюся в том, что Посланник чрезвычайно жестоко обращался со своими спутниками, то Шах собственною своею рукою и ножом отрезал Посланнику нос, уши и кусок мяса из руки, и заставил его съесть все это в таком сыром виде. Посланник Иман-Кули-Хан, приехавший с нами в Голштинию, поступал немного лучше с сопровождавшею его прислугою; так, например, одному он приказал водить по голой спине раскаленным железным прутом, другому колотить обухом топора по пальцам до того, что они обратились в безобразную мякоть, и прочее, и проч., так что 6 человек бежали от него, а некоторые из них остались в Голштинии, другие же через Италию возвратились в Персию. Говорили, что Посланник поплатился бы также за все это своею жизнию, если б за него не похлопотал у Царя Государственный Канцлер. [901]

О Вере Персиян; о различии от Турецкой и от других Магометанских исповеданий.

Я не стану здесь распространяться о том, какая Вера у Персиян была в древности, как они почитали и обожали солнце (которое они называли Митра (Mythra), месяц, Венеру и огонь. Свидетельства древних писателей обо всем этом старательно собраны Брисоном (Brissonius, De regio Persarum principatu. Parisiis, 1606, lib. 2, pag. 157), к которому я и отсылаю благосклонного читателя. Я же хочу дать здесь понятие о современной Вере Персиян и обрядностях оной.

Так как известно, что современные Персияне, также как и Турки, следуют одному ложному учению Магумеда и имеют один и тот же Алкоран, а в то же время, ради же учения, суть непримиримые враги друг другу, то Европейским Христианам очень бы хотелось знать, в чем именно состоит различие между обоими этими Исповеданиями?

Сколько мне известно, никто еще не сказал что-нибудь верное и обстоятельное о Вере Персиян. Хота Бусбек (Epistolae legationis Turcicae. Parisiis, 1505), в 3-м письме своем, на страннице 190, и пишет, что уже из разговора, веденного с ним одним Турецким Визирем, можно заключать, как далеки эти исповедания одно от другого, а именно: Турок этот сказал, будто бы, что они, Турки, ненавидят и считают Персиян неверными более, чем Христиан. Но что же можно извлечь из такого сведения? То же самое я должен сказать и о том, что писали об этом Иовий, Бизар, Мипадус, а основываясь на них, и другие, также и Англичанин Фома Гербет, каковые все сведения частью весьма скудны, частью ошибочны, частью же касаются только Магометанской Веры вообще. Я же намерен изложить здесь такие сведения, которые я собрал и дознал от самых Персиян, частью устно, частью письменно, частью же из личного моего наблюдения. [902]

Персияне, также как и Турки, называют себя Мусельманами (Maselman), от Арабского слова Caлама (Salama), которое само происходить от Еврейского ***, означающего: освободил, liberavit, спас, сокрыл или сохранил. Прозвание это впервые возникло от того, что, при распространении Магометанской Веры, преследовали и избивали мечом всех тех, которые не хотели произносить и принять следующий символ: «Іа illah ill alalia Mahumeda resul allah,» т. е.: «Нет иного, кроме единого Бога, и Магумед Пророк (Apostel) Его». Кто же принимал этот символ, тот спасался от опасности смерти и того называли: «Muselman». Теперь прозвание это означает только то, что кто исповедует Магометанскую Веру и живет по ней, тот спасется. Поэтому они называют и детей своих Мусельманами тотчас после их обрезания. Обрезание же совершают над детьми семилетними, восьми и девятилетними, и для того, чтобы они не чувствовали боли при отнятии у них известного кусочка кожицы спереди, их поят сладким опьяняющим напитком. В этом во всем, равно как и в том, что у них один Алкоран, Турки и Персияне совершенно сходны друг с другом; различие же их далее состоит именно в следующем:

1. Не в одинаковом толкователе и толковании Алкорана.

2. В различии Имамов и Святых.

3. В различии церковной обрядности и обычаев.

4. В различии чудес, совершенных Святыми тех и других.

Все это первоначально произошло от того, что Магумед в завещании своем назначил Аали, племянника и зятя своего (Аали был сын брата Магумедова, и Магумед выдал за него свою дочь, Фатиму), своим наследником, как в духовном так и в свитском управлении. Тесть же Магумеда, Абубекер (Abubeker), а потом Омар (Omar) и Одсман (Odsman), будучи богатыми и сильными Князьями, весьма много способствовавшими величию Магумеда и распространению его учения, захватили престол для себя и царствовали на нем один после другого, выдавая, якобы Магумед предоставил престол им; в завладении престолом им помогало также расположение и других [903] знатных вельмож. Все это крайне было прискорбно для Аали и его родственников, и хотя Аали воспротивился было сказанным искателям престола, но, не будучи достаточно богат и силен, должен был уступить и допустить, что ему предпочли Абубекера, Омара и Одсмана; он даже должен был перенести и то, что Абубекер отнял у него все его наследственное имущество, говоря, что кто несет тягость управления, тот должен обладать и имуществом.

Только по смерти сказанных 3 Халифов Аали получил Калифат и правление, при чем он вел великие войны и оказал в них богатырские подвиги, как это видно из 1-й книги Ельмацина (Elmazin, in Historia Saracenorum Arabica. Lugduni, 1625, lib. 1). Хотя Аали и отверг никоторые из законов, из данных прежними тремя Калифами, и старался объяснить из Алкорана и некоторые положения Магумеда, но тем не менее он оставил Алкоран неизменным, со всеми точными законами Магумеда. Таким образом, в целой Аравии, Турции и Персии была одна Вера до 1363 года по P. X., когда в Ардебиле появился один ученый муж, но имени Софи (Sofi), который говорил, что происходит он из рода Аали, есть потомок одного из сыновей Госейна, по имени Мусаи Касима (Musai Kasim); муж этот представлялся человеком великой святости и высокого ума, почему и называл себя Шихон (Schich), вел строгую жизнь, держал себя так, как будто бы он не ставил ни во что ни свет, ни его великолепие (пышность), ходил в бараньем тулупе, не хотел надевать на себя ни какой шелковой одежды, а носил только шерстяную. Поэтому некоторые полагают, что так как Арабское слово Суф, *** Suff, означает шерсть, то он, собственно, и должен называться Софи; но на это я могу сказать также, что так как он имел бледный, белый, цвет лица (как говорят о нем), то он мог получить свое имя и от Персидского слова Сефид, *** Sefid (белый, бледный), тем более, что некоторые называют его и Сефи (Sefi). И это последнее согласно с обыкновением Персиян давать название по цвету, как, например, имя Сару Тагге, означающее желто-красный. Во всяком случае, настоящее имя его, полученное им при обрезании, было Софи. [904]

Софи теперь начал открыто учить и писать, что первое наследование Калифата долженствовало достаться Аали, как племяннику, зятю и истинному наследнику престола Магумеда; что честь эту у Аали и всего его рода, а потому, и в поругание самого Магумеда, отняли хищническим образом Абубекер, Омар, и Одсман, за что Бог сильно прогневался и повелел ему, Софи, наделив его всевозможными для того дарами, восстановить честь Аали, так долго лежавшую во прахе (презрении). В доказательство того, что Аали был истинный служитель Божий и чудотворец, Софи приводил множество чудес, который тот совершил и которые Турки доселе держали в тайне. Аали же сделал и законное или истинное толкование Алкорана, которое наследник и последователь его, Джафер-Садук (Tzafersaduk) оставил в писаниях. В этом толковании (Commentario) было несколько законов, которые не согласовались с законами, принятыми Турками по толкованию Ганифе (Hanife), но которые были лучше, сноснее этих последних. Персияне, как народ вообще склонный ко всякой новизне, толпами последовали за Софи, приняли его учение и обрядность, которую он установить несколько иначе, и наконец совсем отделились от Турок, которым это было крайне прискорбно, и они тем еще пуще стали преследовать Персиян мечом. Персияне же, в свою очередь, все более и более возвеличивали своего Аали и прибавили к помянутому выше символу еще следующие слова: «Aaly Welli alla» (praefectus, adjutor Dei, помощник Божий), так что символ этот произносится теперь у них так: «Ни кто другой, как единый Бог, Магумед Пророк Божий и Аали верный помощник Божий и правитель». Персияне говорят даже так: «Хоть Аали и не сам Бог, но близок очень к Божеству, и якобы Алкоран, который Бог хотел дать Аали, только по ошибке попал в руки Магумеда». Этим они возвеличивают Аали даже над Магумедом. А в Персидской молитве, которую церковник (Kuester) их выкрикивает, когда, стоя на крыше церкви, сзывает Правоверных на моленье, Абубекер, Омар и Одсман, предаются проклятию и посылаются в преисподнюю самыми поносными словами. У них также в ходу следующая бранная поговорка: «Kiri sek der deheni Abubeker, Omar Hanife bad!» (Testiculi canini sint super osillorum!), Поговорка эта — ужас для ушей [905] Турок, возбуждает в них сердечную злобу против Персиян, в особенности еще и потому, что потомки Шиха Сефи, каковы, например, Седредин (Sedredin), Джинид (Tzinid) (а quibusdam Gutnet dictus), Айдер (Aider) и другие, ревностно распространяли возникшее вновь учение, привлекли к себе множество народу и сделались могущественны до такой степени, что поделались наконец Царями, и таким образом из Шихов сделались Шахами.

Так как Персияне так высоко ставят Аали и приписывают ему небесные добродетели и божеские силы, то и его потомки, которым, как бы по наследству, сообщается доля его святости и чудесной силы, пользуются у них большим, чем обыкновенные люди, почетом. Поэтому Персияне начали посещать их гробницы, молиться у них с большим благоговением и приносить туда богатые жертвы.

Аали оставил двух сыновей: Гасана (Hassan) и Госейна (Hossein), а от этого последнего рождены: Сейнель Абедин (Seinel Abedin), Магумед Багур (Mahumed Bagur), Джафер Садук (Tzafer Saduk), Муса Касум (Musai Kasum), Риза (Risa), Магумед Тагги (Mahumed Taggi), Алли Нагги (Alli Naggi), Госейн Аскери (Hossein Askeri) и Мегеди (Mehedi). Из всех этих лиц Гасан, Сейнель, Абедин, Магумед Багур, Магумед Тагги и Алли Нагги погребены в Медине; Джафер Садук в Вавилоне, а Госейн, Муса Касум и Госейн Аскери в Кельбула или Куфе. Мегеди же не умирал, но ушел в пещеру близ Куфы, оставив у входа ее только башмаки свои для того, чтобы перед Страшным Судом, когда башмаки его (уже теперь в половину повернувшиеся к пещере) повернутся к ней окончательно, так чтоб Мегеди мог прямо ступить в них, он снова пришел из пещеры и обратил людей к Алкорану.

Всех этих, числом 12, Персияне называют своими Имамами (Antistites, блюстителями Веры), и в настоящее время вместе с Шахом Софи они считаются самыми святыми мужами, и к их-то могилам ходят на богомолье преимущественно те Персияне, которые не имеют возможности совершать великое богомолье в Мекку и Медину (о котором скажу в другом [906] месте). Таким богомольцам выдается письменное свидетельство, называемое Сияретнаме (Sijaretname) в том, что они поклонялись там и кому именно поклонялись. Свидетельства эти служат к тому, чтобы по ним можно было видеть, что имеющие их исповедуют истинную Персидскую Веру. Также те, которые впали в немилость у Шаха и Ханов, если они имеют при себе такое свидетельство и предъявят его, могут тем спасти жизнь свою. Так поступил бежавший от нас Персидский толмач Рустам, когда он снова оставил Христианскую Виру, принятую им в Англии, и перешел в Персидскую. Тем же воспользовался и Джира-Хан, о котором говорено выше, и который, когда Шах Сефи приказал было отрубить ему голову, бежал в Мешед, добыл там такое свидетельство о поклонении при гробнице Имама Ризы, предъявил оное Шаху (хотя и не лично) и тем спас жизнь свою.

Персияне ежегодно празднуют дни погребения сих Святых, особенно же Аали и Госейна; но Турки не делают этого и даже издеваются над этим. Они, со своей стороны, чествуют Абубекера, Омара и Одсмана, не менее их чтут и своего толкователя Алкорана, Ганифе. Персияне же считают этого последнего обманщиком в лжетолкователем и рассказывают, что он был прислужником у Джафер Садука, набрал потихоньку воды, которою мылся этот Святой их, ушел в Терцию, излечил там этой водой многих слепых, совершал и другие чудеса, за что и возлюблен был Турками.

Персияне говорят далее, что Шах Тамас, взявши Вавилон, вырыл будто бы Ганифе, чтимого Турками, покоившегося там в изящной гробнице, и сделал из его Масара, или усыпальницы, конюшню, а из самой могилы его — отхожее мисто.

Хотя Магометане имеют множество толкователей Алкорана, но важнейшими из них, которые, по мнению их, одарены были особенным духом толкования их Св. Писания и которых поэтому они почитают как бы святыми, считаются: Аали и Джафер Садук, которому следуют и которого чтут Персияне, Ганифе у Турок, Шафеи (Schafei) у Узбецких Татар, Гембили и Малеки (Hembili el Maleki) у Индийцев. Некоторые места [907] в Алкоране чрезвычайно темны: иногда в нем в кратких словах обозначается несколько событий, которых, пожалуй, никогда в действительности и не бывало; для выполнения-то и более подробного объяснения таких мест один толкователь лжет более другого; и удивительно, как это Персияне (я говорю только о них, потому что был только у них) могут верить таким в высшей степени нелепым басням и очевидной лжи, которыми полны толкования и дополнения их Св. Писаний! Так, например, в них говорится, как выскочил из камня конь Аалия, Дулдул (Duldul); как Ангел Гавриил принес ему, Аали, двойной меч Джульфакар; какие чудеса совершил Аали им, этим мечом; как победил семиглавого дракона, зарубил дьявола (о том, как он пировал с Ангелами на небе, подробно рассказано иного в Персидской «Долине роз»); как Султан Магмед Ходабенде, во время охоты ври Куфе, нашел и вырыл на холме ящик с такою надписью: «Здесь погребены: Адам, Ной и Аали»; как Султан построил на этом месте город Неджеф (Netzef) и велел перенести туда гробницу Аалия, и многое тому подобное.

Желая приписать основателю своего Исповедания нечто божественное, Персияне рассказывают множество чудес, которые Софи совершил будто бы по божественной силе своей. Так, еще в юности своей, пришедши однажды в селение Сагедан (Sahedan), лежащее в Гиляне, к одному святому и мудрому мужу, Шиху Сагад (Sahad), и увидевши там, что народ с большим трудом вырывает на поле сорную траву, Софи приказал зелью, чтобы оно само собою выходило из земли, и зелье то послушалось его. Увидя это, Ших Сагад сказал: «Этого не следует, мой сын, хотя ты и знаешь это искусство. Люди должны работать, иначе они будут только праздно шататься». Так как речь эта показалась Софи весьма мудрою, то он и поступил в услужение к Сагаду и пробыл там 7 лет, в которые научился многому в мудрости. Сказанное селение сделалось вследствие этого вольным селением, каковым состоит оно и до сего времени.

Другой рассказ. Когда Ших Софи своим учением и святостию, сделался известен на всем Востоке, то его пожелал [908] увидеть и посетить один Хорасанский Татарин, Темюрленг, или Тамерлан. При этом втайне он придумал три испытания, посредством которых хотел дознать, действительно ли Сефи такой Ших и святой, как про него говорят, и истинно ли его учение. Эти испытания были именно следующие: первое, если Сефи не выйдет к нему навстречу; второе, если рис, который подадут для еды, будет сварен не на овечьем, но на молоке диких коз; и третье, если яд, который он даст выпить Сефи, не повредить ему. Когда таким образом Темюрленг прибыл в Шамасбю (Schamasbue), где жил в то время Сефи, и подошел уже к его покою, Сефи оставался и сидел в своей комнате, пока не вошел туда Темюрленг; тогда Сефи встал и сказал: «Перед Царем следует встать: извини, что я не встретил тебя, но ты сам пожелал этого для испытания». Затем он посадил Тамерлана прямо против двери для того, чтобы он мог видеть на дворе как, по желанию Сефи, дикие козы прибегали туда из пустыни и совершенно покорно становились там и давали себя доить. Наконец, когда Сефи заметил, что ему предстоит еще выпить чашу яду, он надел на себя белую рубаху, выпил яд и стал плясать кругом обыкновенным у Шихов способом, чтобы вспотеть; за тем снял рубаху, выжал из нее яд с потом, сделавшийся совершенно зеленым, и, подав его в стакане Тамерлану, сказал: «Вот твой яд: он не причинил мне никакого вреда». После этого Тамерлан уверовал учению Сефи, подарил ему все селения, лежавшая около Ардебиля, с несколькими сотнями пленных Турок, для того, чтобы и их он обратил в свою Веру.

Всему рассказанному здесь об Аали, его потомках и о чудесах Шиха Сефи Турки вовсе не верят, но смеются только и издеваются над всем этим, что возбуждает великое негодование в Персиянах. Турки, впрочем, говорят, что Аали, как принадлежащий к Магуметову роду, был муж святой и Имам, за что они чествуют его, и когда садятся на лошадей, то говорят: «Ну, Аали, да поможет Аали!» Это потому, что Аали был и храбрым наездником. [909]

Об обрядности Персиян перед молитвой, во время и после ее, равно и о самой молитве.

Так как Софинияне отвергают законы, которые мимо Алкорана установлены Абубекером, Омаром, Одсманом и Ганифе, и следуют только законам Джафер Садука, то то же самое различие вносят они и в церковную обрядность и другие обычаи, желая и в них иметь нечто особенное для себя, и таким обрядностям придают они такое великое значение, как бы они составляли существенную часть самой Веры. Я коснусь здесь немного только тех обрядов, которыми сопровождаема молитва их. Когда Персияне хотят отправиться на молитву, то они, также как и Турки, должны прежде омыться, именно таким образом: они засучивают рукава по локти, и сперва моют руки, смачивая их дважды от локтей к кистям, потом правой рукой, тоже дважды, омывают лицо. Турки же берут воду обеими руками и трут ими трижды лицо, с верху до низу и обратно, при чем полощут рот и нос, набирая ими воды с рук.

Персияне два раза проводят мокрой рукой по голове, от затылка ко лбу, и затем вытирают ноги до щиколотки.

Турки же берут полную руку воды и смачивают ею голову, а затем влажной же рукой увлажняют и ноги, которые до этого должны быть вымыты. Персияне (но этого не делают Турки) вычищают указательным пальцем в ушах, а большим трут около, затем указательным же пальцем потирают с затылка через голову до горла. Такие обрядности делают они еще дома, перед тем как идти в свою церковь. Женщины по городам не смеют ходить в церковь, чтобы не давать мужчинам повод к недобрым помыслам.

У Персиян есть камень, который при молитве они прикладывают иногда ко лбу, а также и на земле кладут на нем головою земные поклоны.

Камень этот сделан из сероватой земли, вырываемой при Неджефе и Куфе, где Госейн пролил кровь свою и [910] погребен вместе с Аали (из другой земли камень не имеет такой силы). Величиною и видом он такой же, как представлен на прилагаемом при сем изображении (Стр. подлинника 681. О. Б.). На нем начертаны имена помянутых выше 12 Имамов, вместе с Фатимой, супругой Аали, от которой те Имамы произошли. Камни эти изготовляются Аравитянами (Araber) и доставляются ими в Персию на продажу. Один такой камень я вывез с собою из Персии и доставил в Готторфскую Палату редкостей. Турки не ставят ни во что такие камни.

Пришедши в церковь, начинают с молитвы «Alla ekber», и Персияне при этом опускают свободно руки, а глаза потупляют в землю, Турки же держат руки на груди. За тем Персияне поднимают руки и держат их у обоих ушей, а лицо обращают к «Kible», на полдень или юг. Это потому, что Мекка и Медина от Адирбейджана и Ардебиля, где возникло их Исповедание, лежит в правой стороне, на юг. Я полагаю, что обычай этот заимствован ими у древней Христианской Церкви, ибо Христиане также избирали себе известную страну света, к которой обращались, именно, на восток. Поэтому-то древние устраивали и алтарь, перед которым молились и отправляли богослужение, к востоку, как повествует о том Полидор Вергилий (Polydorus Vergilius: «De rerum inventoribus etc. 1590, lib. 5, с. 9, p. 433). Но Христиане делали это для того, чтобы помнить, что явился Христос, взошло солнце правды для них; по этому-то, когда при Императоре Севере Христиан обвиняли в том, что они поклоняются, будто бы, солнцу, Тертулиан опровергает такое обвинение, объясняя сказанным образом их обращение к восходу солнца, как об этом можно прочесть в его «Apologia adversus gentes», cap. 16, p. 47 (в «Opera Tertulliani. Parisiis, 1608).

Когда Персияне стоят таким образом, обратясь на полдень, то начинают молитву: «Allhemdo lilla»; заключив ее, они нагибаются, опершись руками на колени, и читают молитву: «Subhana Rebbi» и проч., за тем повторяют: «Alla Ekber» и становятся далее на колени, склоняют голову к земле, прикладывая [911] ее на описанный сейчас камень, читают молитву: «Subhana Rebbi» и воздевают потом руки кверху.

После всего этого Персияне совершают заключительное моление на коленях, за тем встают на ноги, поворачиваются направо и налево и потихоньку произносят: «Ssalom alekum, Ssalom alekum!» Этим они приветствуют Ангелов, стоявших как бы при них и воздерживавших сатану, для того, чтобы они невозмутимо могли совершить свое моленье. Турки приветствуют таким образом Ангелов еще до окончания молитвы. Персияне ходят, или, вернее, должны ходить, на молитву 5 раз в день: рано утром, при восходе солнца, в полдень, после обеда, вечером и отходя ко сну. Важнейшая из их молитв есть: «Fatah» и «Alhemdo lilla,» которой содержание следующее:

Во имя Бога, милосердого, всемилостивого! Слава Богу, Повелителю творений, Царю последнего суда! Тебе молимся, тебя, помощника в скорбях, призываем: веди нас на путь истинный, но истинный путь тех, которым ты сделал добро, а не тех, на которых ты излил гнев свой, а также и не на путь тех, которые заблуждаются, ходят во тьме. Аминь».

Точно также, как все главы Алкорана начинаются словами: «Bismilla rahman rahim», т. е. Во имя Бога и проч., так и при всяком деле и предприятии Персиян, у них постоянно слышатся на устах слова: «Bismilla» и проч., а иногда: «Benahm ohnkinamesch herestzanehast», т. е. во имя того, чье имя есть прибежище и защита душ! Во время молитвы они держат себя с великим благоговением, и когда в Испагани нам часто случалось бывать в большой мечети Мегеди (Mestzid Mehedi), и мы проходили мимо молившихся, то ни один из них ни на кого, бывало, и не взглянет, все стоят, всегда опустив глаза в землю, или воздев их к небу, как требует того молитва их. Некоторые молятся и при этом кричат в домах своих с такой ревностью и так продолжительно, что у них не хватает наконец дыхания, и они падают на землю как бы в обмороке, как это случилось мне слышать однажды в Шемахе, в соседнем с нашим доме: какой-то Персиянин молился там так долго и громко, что, наконец, едва мог повторять [912] только одно слово «Hakka», т. е. Бог, которое и повторил более 50 раз совершенно изнеможенным и упавшим голосом, а затем и совсем замолк. Бедные люди думают, что таким усиленным напряжением уст они могут прямо отправиться на небо. Иные, как и Католики, употребляют при молитве четки (Pater Noster), называемые у Персиян «Moeher Thesbih» и состоящие из маленьких пуговок, трижды отделяемых большими пуговицами, но молятся с этими четками Персияне совсем иначе, чем Католические Христиане. В праздник, когда Персияне отправляют свою молитву, один из них, Хатиб (Chattib), всходит на кафедру и читает несколько глав из Алкорана, объясняя их. Нашей Библии они не уважают, говоря, что она искажена Иудеями и Греками, вследствие чего, будто бы, Бог и прислал Алкоран, как восстановленную и исправленную Библию. Когда, бывши в Шемахе, я показал Минаджиму Халилю (Chalil), в присутствии других Персиян, Пятикнижие Моисея, напечатанное по-арабски, то хотя он и узнал их хорошо, но все-таки сказал: «Chrab dur!», т. е. испорченное и негодное сочинение; Алкоран их лучше.

О сотворении мира, об Адаме, о других Библейских событиях, равно как о Страшном Суде и вечной жизни Персияне имеют странные и забавные учения и верования, во многом уклоняющиеся от учения Турок; но, чтоб описать все эти уклонения, потребовалась бы целая книга, которая, если только будет угодно Богу, появится в другое время.

У Персиян в обычае также посвящать некоторых детей своих, еще в утробе матери, одному из своих Святых в слуги, и по рождении такому ребенку пробивают в ухе дыру в знак его службы; отсюда-то происходят некоторые имена: Магумед-Кули, Имам-Кули, Аали-Кули, означающие: слуга, раб, Магумеда, Имама или Аали. Случается это тогда, когда родители не имеют долго детей, или когда были они, да перемерли; дают также обеты посвятить детей в монашество, как Абдалл (Abdallen); когда же такое дитя вырастет и не пожелает исполнить данный родителями обет, то может откупиться деньгами от таких духовных и священных мест или должностей. [913]

Персияне держат также четырехнедельный пост, Руш (Rusch), или, как обыкновенно называется он по-турецки — Орудж (Orutz), который, по закону Магумеда, начинается в месяце Рамезане с новолуния и заканчивается следующим новолунием. В этот пост они ни едят, ни пьют о восхода до заката солнца, но после они могут всю ночь пить как угодно, и обыкновенно к утру ложатся спать с полным брюхом; поэтому они легко могут переменить день на ночь и соблюдать таким образом пост. Кто же не хочет соблюдать поста, как, например, делал это Шах Сефи, тот, по закону, может откупиться от этого раздачею милостыни.

О Сеиде, Абдалле, Дервише и Календарене.

У Персиян есть род людей, которых они называют Сеидами (Seijd) и которые должны быть из племени и из потомков Магумеда, а следовательно, Аали и люди эти пользуются в стране большою свободою. Они подстригают волосы в нижней части головы только на два пальца шириною, остальные же отпускают длинными и заплетают в косу. Они не смеют жениться иначе, как из своего же племени, в противном случае должны платить Шаху большую подать. Они ходят в белых одеждах и в плоских низких башмаках; мендили (шапки или чалмы) их описаны выше. Они не смеют пить никакого вина, ни даже присутствовать там, где пьют вино, и хотя они и могут бывать на пиршествах, но на них, вместо вина, все должны, пить душаб, описанный выше, или же только одну воду. Они не должны прикасаться к собакам, не могут быть причастны лжи и не могут клясться иначе, как «Ewlademen», т. е.: «Клянусь моим рождением!», в то время, как другие клянутся: Богом, Аали, Шахом Сефи и Peyamber ba embia, т. е. племенем или родом Аали. Эти Сеиды, живущие в городах, вообще люди богатые, так как они обладают собственными имениями (селениями) и свободны от всяких повинностей, что и делает их довольно спесивыми. Но [914] есть там и такие люди, которые выдают себя за Сеидов, шатаются из города в город, показывают свои свидетельства (Testimonia) и пробавляются только милостыней; такие люди, обыкновенно, обманщики, их зовут «Eher Seijd», т. е. святыни осла; иные из них носят круглую серебряную коробочку с волосами, которые выдают за волоса Магумеда; они умеют искусно выпускать эти волоса через дырочку так, что иной может подумать, что такое движение совершается самим волосом; они и продают эти волоса по волоску и довольно дорого. Персияне закладывают их в книгу, когда читают и молятся.

В Гиляне, именно в Кисме (Kisma), был один такой обманщик, который через полукруглый хрусталь зажигал солнцем хлопчатую бумагу, чем и заставил народ поверить, что он действительно происходил из рода Магумеда, получил от него силу творить чудеса и вообще находился в союзе с небом. Когда позднее я показывал, в Голштейне уже, бывшим у нас Персиянам, что это явление совершенно естественно, и как можно зажигать бумагу на солнце, даже в суровую зиму через ночной сосуд, наполненный холодною водою, даже через простой кусок чистого льду, который я изготовил выпуклым на блюде, то Персияне те объявили мне, что если б я сделал это у них, в Персии, то меня непременно сочли бы за святого, или за чародея.

Есть еще в Персии род духовных людей, Абдаллы (Abdallen), которые также должны происходить от Аали, и которых в Турции нет, а вместо них там есть Дервиши, о которых много похождений рассказано в Персидской «Долине Роз». Абдаллы — суть род монахов, ходят они одетые в простых кафтанах, иногда выстеганных и прошитых, как тюфяки; иные из них просто увешиваются шкурою с шерстью и опоясываются посреди тела, как бы поясом, медною змеею, которую дает им их глава (Meister), когда они провозглашаются Абдаллою, как свидетельство их мудрости. В такой орден посвящаются только трое, именно: в Суфиганы в Ардебиле, Испагани и Мешете, и посвящаются они Суфибашею, Верховным главою Софиниянцев, о котором упомянуто было уже выше. Абдаллы встречаются на торжищах и других [915] площадках там и сям: они стоят, сзывают к себе народ, проповедуют ему о чудесах своих святых и порицают Турецких святых: Абубекера, Омара, Одсмана, Ганифе, а также и святых Узбецких, выдумывают про них разные срамные происшествия для того, чтобы как-нибудь обругать их, проклинают даже их вместе с Турками и таким образом распространяют и вкореняют предания своей секты и ненависть к Туркам в молодежи, которой наиболее находится обыкновенно в таких сборищах. Поэтому-то Абдаллы не дерзают и находиться поблизости к Турецким границам. Между этими Абдаллами есть такие молодцы, которые проматывают все, что надают и набросают ему его слушатели, простолюдины; поэтому таких молодцов называют Персияне Календеранами (Kalenderan). Об этих лжепроповедниках я представил подробные сведения в моей Персидской «Долине Роз», в 8-й книге § 67-м. Это большею частью легкомысленный, развращенный, преданный Содомскому греху и грабежу люд, который, за исключением только того, что помогает распространению Веры, доставляет стране мало хорошего. Иногда по ночам они уходят в поле, прячутся там в какой-нибудь норе, или засаде, ржут по лошадиному для того, чтобы, когда лошади проезжающих станут отвечать им, они могли узнать, где находятся проезжие, и затем напасть на них и ограбить. Никто их охотно не пускает к себе и в дом; поэтому при мечетях строятся для них небольшие часовни, чтобы они имели в них свое убежище. В Ардебиле таких убежищ наиболее, чем где-либо.

Случилось однажды, что в селение Лекере (Lekere), лежащее в 3 милях от Ардебиля, пришел Абдалла к одной молодой женщине и просился к ней на ночлег; женщина извинилась, что, за отсутствием мужа, не может дать ему ночлега у себя, но если б муж был дома, то не отказала бы еиу. Абдалла, увидев, что хозяйка красива и пошла доить корову, пробрался потихоньку в дом к ней и спрятался на постели, которую хозяйка, по обыкновению своему, складывала днем вверху, на козлах, или станке, чтобы на земле она не мешала. Между тем хозяйка пригласила дочь соседа, одну девицу, к себе [916] переночевать. Когда обе женщины уселись было поесть, то хозяйка попросила девицу достать к столу еще одно кушанье, которое она положила на постель; девица пошла, увидела за постелью Абдалла и подумала, что хозяйка сама запрятала его туда, для того, чтоб поспать с ним; поэтому не осталась на ночь у ней и ушла. Абдалла, увидев, что он с хозяйкой один в доме, вылезает из своей засады, ласково приветствует хозяйку и еще раз просить ее о дозволении ему переночевать у нее. Испуганная таким нежданным явлением, хозяйка дозволила ему, и гость не замедлил повести речь о разделении с нею ложа. Хозяйка сделала вид, будто согласна его желанию, и сказала, что пойдет прежде в кладовую, принесет оттуда кой-какое угощенье для него; но, вышедши в кладовую, она затворилась в ней, привалила к двери несколько мешков с рисом и оставила Абдалла в доме одного, только со своим малым ребенком, лежавшим в люльке. Абдалла угрожает ей убить дитя, если она не выйдет к нему; но хозяйка отвечает, что честь ей дороже ребенка, и что детей она еще много может прижить со своим мужем. После этого Абдалла разрезал ребенка на части своим большим ножом, который, словно широкий кинжал, люди эти носят на боку и называется Букдан (Bukdan), и за тем отправился к кладовой, вырыл там под дверным порогом дыру, в которую и хотел пролезть. Хозяйка начала кричать и звать на помощь, и когда Абдалл просунул уже голову и плечи во внутрь кладовой, она схватила попавшийся ей под руки сошник от плуга и давай им рубить убийцу по голове и шее, так что тот тут же и помер. Так как кровь из убитого обильно натекла в кладовую к хозяйке, то при виде ее она впала в обморок; пришли соседи и муж, разломали двери, увидали такую страшную картину и привели в чувство хозяйку, которая, оправясь, припомнила, что когда убийца получил от нее первые удары по голове, то он просил о пощаде и говорил, что он дорого заплатит за кровь ее убитого дитяти, что в его Хиркале (Chirkal, так назывался кафтан Абдаллы) много золота; поэтому с убитого сняли его кафтан и бросили пока в то место за постелью, где спрятался было прежде убийца; бездыханное тело Абдаллы было сожжено, а скорбные от потери ребенка люди [917] нашли в сказанном кафтане, который весь был в заплатах в заштопан, 800 червонцев.

Есть еще несколько Дервишей, людей более набожных и кротких, чем Абдаллы; только в Персии их не так много, как в Турции. Но на этот раз довольно о Персидской Вере и о том, в чем преимущественно заключается ее отличие от Турецкой. Прибавлю здесь еще только следующее: Турки приходят в ужас, когда видят, что Персияне ходят в чулках из зеленого сукна, или шерсти; причина этому та, что Магумед носил шапочку из зеленого сукна. Персияне же назло Туркам тем охотнее носят такие зеленые чулки.

О погребении Персиян.

Если кто умрет в Персии, то его никак не оставляют лежать более 3-х часов (хотя бы это и ночью), а тотчас же предают земле. Но прежде труп должен быть чисто вымыт дома, если умерший знатное лицо, или же в выстроенной для того на кладбище усыпальнице, называемой у Персиян Moerdeschur Cbane, как это случилось видеть мне в Касвине на обратном нашем пути. Хоронили молодого человека, лет двадцати: еще не остывшее тело его, в одежде, несли на похоронном одре с пением; принесши в усыпальницу, покойника раздели и опустили в копань или пруд, которых было два в усыпальнице, каждый в 8 квадратных локтей, и выложены эти пруды квадратными камнями; могильщик вымыл тело; людей знатных сажают в ванну и поливают камфорной водой (Kasur) с головы и по всему телу, и затем затыкают хлопчатой бумагой все отверстия у покойника, как у мужчин, так и у женщин. Сказанному молодому покойнику надели затем белую рубаху, обернули в выбойчатое полотно, положили опять на похоронный одр (носилки), которые тоже прежде вымыли, и понесли к могиле. Могилы у Персиян роются просторные, полые, некоторые со сводами, а иные наверху уложены досками, и тело кладется в могилу с боку. Но [918] сперва еще сказанное тело помещено было пред могильной ямой, Мула прочитал что-то из Алкорана, приподнял несколько голову покойника и опять опустил ее. За тем уже тело, без гроба, помещено было в могилу и положено в ней на правом боку, к Западу; ибо Персияне говорят, что последний день взойдет с Запада, как об этом подробнее говорится в «Долине Роз», в 5-й книги, в 20-й истории. Далее Мула взял горсть земли в руку, прочитал еще какое-то изречение, бросил из руки землю на покойника, отошел на 7 шагов от него и опять воротился к нему, прочитал еще изречение и ушел потом со всеми бывшими там домой. Если покойник важная особа, то в известные дни делается поминальное пиршество, только без вина, именно: на 3-й день после погребения. Когда же покойник был богат, то пиршество повторяется в 7-й и в 40-й день, при чем всякий раз раздается бедным милостыня. Тоже повторяют такие пиршества и в праздники: в Наврус, Курбан (Kurban) и в Рамезан. »

Причины, для чего так торопятся с похоронами, затыкают покойникам все отверстия и делают могилу полою, заключаются в том, что Персияне веруют, будто в то время, когда Мула отходит от покойника на 7 шагов и снова возвращается, к покойному в могилу приходят два Ангела, по имени: Некир и Мункир (Nekir et Munkir), которые не должны найти в могиле ни какой нечистоты. Тогда, будто бы, дух покойного возвращается в тело и делает половину его живою, так что умерший может выпрямиться и сесть. Ангелы за тем осматривают все члены трупа, как они содержались на свете, и под конец спрашивают«: «В кого он веровал?» Покойный должен отвечать: «В Единого Бога, Отца Небесного!» — «Кто твой Пророк?» — «Магумед!» — «Кто твой Имам?» — «Аали!» Когда на эти вопросы последуют такие правильные ответы и покойник даст удовлетворительный отчет о том, какое употребление делал он из своих членов при жизни, то ему обещается блаженство. Затем Ангелы снова разлучают тело от души. Но такое испытание, как говорят Персияне, делается только взрослым покойникам, а не малым детям. [919]

Чтобы заставить верить, что и отец Аалия, Абуталиб (Abuthalib), также достиг блаженства тем же их способом, Персияне говорят следующее об его умершем теле: прежде он назывался Емирам и умер раньше Магумеда. Когда Ангел пришел к нему в могилу и спросил: кто его пророк?, то хотя он и отвечал, что Магумед, но на вопрос: кто его Имам? не отвечал, ибо до смерти своей не знал, что сын его, Аали, так возвеличится и сделается Имамом. Поэтому Ангел Гавриил пошел к Магумеду и просил, чтобы Аалию было приказано пойти к могиле своего отца и возгласить к нему: «О отец! Я твой Имам, и я возьму тебя к себе в последний день!» От того Емирам получил и другое имя, т. е. его назвали Абуталибом, что значит: «Pater inquirens», т. е. отец, искавший и нашедший своего Имама.

Тела великих господь и знатных людей провожают на кладбище с почетною обрядностью, как мы видели это однажды в Шемахе, когда хоронили одного благородного господина, который, с радости от нашего прибытия, напился водки до того, что на другой же день умер. Похоронное шествие при этом было такое:

1. Впереди несли на высоких тяжелых шестах 6 знамен, которые они употребляли и при встрече нас, но в этот раз знамена эти были свернуты.

2. Вели 4-х лошадей, одну за другой: первая везла на себе лук и стрелу, остальные — другое все из одежды покойного.

3. Ехал на бодром лошаке слуга и держал в руке мендиль, или головную повязку, бывшего господина своего.

4. Шли два человека с башенками (Nachal) на головах, прыгая и приплясывая. Башенки украшены были пучками перьев.

5. Несли 8 больших блюд с печеньем (конфектами), посреди которого стояли головы сахару, обернутые голубою бумагой (голубой цвет есть печальный у Персиян); на каждой голове сахару прилеплены были по три зажженные восковые свечи.

6. Шла музыка из ручных барабанов (бубен) и медных тарелок, в которые били одновременно. [920]

7. Затем шло множество людей в белых повязках: то были Суфиганы (Suffihan).

8. Два отделения певцов, которые, идучи кружком, ломались довольно странными телодвижениями и прегромко кричали: «Ла илла илла ла» (La illa illala!) и: «Алла екбер!» (Alla Ekber).

9. Шли три прислужника с обнаженными правым плечом и рукою; на руках и на лбу у них были порезы или разрезанные раны, так что из них текла кровь.

10. Несли три дерева, на которых висели красные яблоки; три локона волос жен покойного, которые они вырвали у себя, или поотрезали, в знак своей верности мужу. На дереве, кроме того, навешено было множество кусочков красной и зеленой бумаги.

11. Несли самое тело восемь человек: на гробе лежал преизящный шелковый кафтан, подбитый курчавым бухарским мехом.

12. Позади тела четыре человека несли мальчика, сидевшего на высоком стуле и громко читавшего Алкоран. За тем следовало несколько других Персиян. В таком-то торжественном шествии сказанное тело принесено было в город, в известное место, откуда его назначено было отправить в Вавилон для постановления его при Святых. Шествие это понятнее представлено на прилагаемом при сем изображении (Стр. подлинника 686-687. О. Б.).

Этого будет достаточно о настоящем состоянии Персиян, хотя бы можно было сообщить еще несколько более и даже приложить несколько изображений, резанных на меди, в особенности о состоянии и Вере Армянских Христиан. Но так как следующая, последняя, книга, по некоторым причинам, должна быть отпечатана прежде, чем окончена половина этой, 5-й (В подлиннике ошибкой сказано — 4-й. О. Б.), книги, то, против ожидания, места оказалось для этого мало; почему все не вошедшее теперь сюда я должен поберечь до другого удобного случая, который, может быть, скоро и представится мне.