СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

КНИГА ВТОРАЯ

О жителях не Немецкого племени или о Древне-Ливонских.

Древние обитатели в Эстонии, равно как и во всей Ливони, были язычники и идолопоклонники до 1170 года по P. X., т. е. до времени Императора Фридриха Рыжебородого (Barbarossa), как свидетельствуют о том Кранц, в 6-й книге своей «Вандалии» (Wandaliae), и Хитрей, в своей «Саксонии» (Saxonia); в это же время, вследствие торговых сношений, которые завели с ними Бременские и Любецкие купцы, они обращены в Христианство, что произошло таким образом. Около помянутого времени Бременские купцы, торговавшие по Балтийскому морю, занесены были бурею в залив у Риги (Рижский), в местность, тогда еще неизвестную Немцам, познакомились там с береговыми, до Пернова обитавшими, жителями, подружились с ними, обменивались товарами и таким образом завели с ними торговые сношения. Жители эти вначале были довольно простоваты, так что, например, они выжимали из воска мед, которого в Ливонии множество, а воск бросали, как вещь никуда не годную. Когда монах Мейнард Фон Зегеберг (Segeberg) узнал об этом, то, из особенного благочестия и по внушению Св. Духа, отправился туда на корабле, выстроил на небольшом островку Двины хижину или простую часовню, поселился в ней с своим слугой, с великим трудом выучился языку этих дикарей, старался своими дружескими беседами познакомить их с истинной Верой и богослужением и, таким образом, мало-помалу, распространил Христианскую Веру и многих обратил в нее. А так как остальной, необращенный, необузданный и наглый народ часто нападал на обосновавшихся здесь новых Христиан, то эти последние, для защиты своей, укрепили место своего жительства и назвали его Керкгольмом (Kerckholm). Помянутый Мейнард, за неутомимую ревность свою, с которою он продолжал просвещать народ, по распоряжению Папы, Александра III, был посвящен Архиепископом Бременским в первого Ливонского Епископа.[58]

По смерти Мейнарда следовал за ним Бертольд, Аббат Цистертиянского Ордена, которого Бременское Архиепископство послало туда в качестве Епископа. Так как этот Бертольд старался обратить дикарей к покорности и Христианству не только словом, но и мечем, воевал с ними, то в одной схватке, ехавши на горячей лошади, он был занесен ею в средину неприятелей варварами убит ими. В этой битве погибло 1100 Христиан и 600 Эстонцев, как повествует о том одна древняя Саксонская Бременская летопись, находящаяся в библиотеке моего милостивейшего Государя. Этому же Бертольду следует приписать и основание города Риги. Иоанн Магнус, в своей «Gothorum Sueonumque Historian» в 19 книге, говорит, что сказанное побоище случилось в 1186 году по P. X,

После Бертольда, Бременцы, в 1196 году послали, из своей Коллегии, третьего Епископа, по имени Альбрехта. Этот окончательно достроил Ригу и в 1200 году обвел ее стеною. Он счастливо управлял здесь в продолжении 33 лет и способствовал распространению Христианства в Ливонии. Мы знаем из упомянутой выше Истории (MS), что Альбрехт, Каноник Бременский, из ревности к Христианству, сам заявил желание отправиться в Ливонию и действовать там против Нехристиан. Для этого он поехал в Рим, где и был утвержден Папою в сане Епископа. Кроме того Папа уполномочил его основать в Ливонии новый Орден, которому предоставлялась 3-я часть завоеванной страны, для того, чтобы он мог иметь средства к сопротивлению против язычников. Возвратившись из Рима домой, Епископ Альбрехт взял с собою несколько храбрых мужей из своего братства, отправился с ними, последуемый и многими другими, в Ливонию, учредил там с этими спутниками Орден Меченосцев, в котором первым Магистром выбран был Вино (Wieno), и таким образом эти Меченосцы с свежими силами двинулись на варваров. Орден этот Польский Король, Сигизмунд, покоривши всю Ливонию, уничтожил в 1561 году по P. X., после 357легнего его существования. Знак его был 2 красные меча, сложенные крестообразно, и носили его на мантии, как свидетельствует Франциск Менений (Mennenius) в своем [59] «De originibus Ordinum Militarium». Так как варвары были числом сильнее Меченосцев и часто побеждали их, то эти последние призывали к себе на помощь Гохмейстеров, или братьев Немецкого Ордена в Пруссии (основателем которого должен быть Фалько, Король Иерусалимский, как полагает Хитрей). Такими то соединенными силами братья этих обоих Орденов одолели наконец варварские народы, привели их к повиновению и весьма много распространили между ними Христианскую Веру.

В Летии и Эстонии и по сии дни осталось еще много потомков этих варваров, которые не имеют ни городов, ни сел, но суть рабы или крепостные, и находятся в услужении у Земского Дворянства и у граждан в городах. Они сохранили еще свой древний язык, и хотя Эстонцы не имеют ни какого сродства с жителями Летии (Латышами), тем не менее их называют общим именем Ненемцев (Undeutschen).

Они имеют свою собственную одежду, в особенности женщины, носят узкие платья, вроде мешков, у которых сзади навешаны медные цепочки с шелягами, а внизу обшито зубцами, яркими стеклянными кораллами (бусами). Зажиточные (более знатные) и обыкновенные, простые мамки (кормилицы), носят на шее гладкие, круглые серебряные лапостки (лапки), величиною в половину и в целый талер; беднейшие же (низшие) носят их гораздо большие, но из тонкой жести.

Незамужние ходят с непокрытой головой, зимой и летом; волосы у них подстрижены и висят, неподвязанные, до шеи, так что головою девицы совершенно сходны с мужчинами, неженатыми парнями. Платья их делаются из шерстяной материи, или из полотна, которые они сами ткут и изготовляют. Обувь носят летом из лык (лапти), зимою же из невыделанной, грубой бычачьей, или коровьей, шкуры. Большинство их бедные люди, не имеют ни чего, кроме того, чтобы пропитать себя кое-как; по этому, когда они справляют свадьбу, то собирают, вместе с тем, что подарит им в таком случае их господин, все, что могут, и пируют при этом так хорошо, как только могут. [60]

Торжества и обряды на их свадьбах большею частью следующие: когда жених и невеста живут в разных селениях, то он везет ее обыкновенно на верховой лошади. Невеста садится боком позади жениха и охватывает его правою рукою. Впереди едет волынщик (музыкант, играющий на волынке), за ним следуют два заседателя (спутника, провожатые, дружки), с обнаженными мечами, которыми они насекают крестообразно дверь брачного дома, затем втыкают еще мечи в потолок, в балку, где садится жених. Жених, в то время, когда везет сказанным образом невесту, держит в расщепленной палке два медных пенязя или монеты, которые и отдает людям, стоящим у изгороди или плетня, за то, чтобы они пропустили его. Невеста же имеет при себе красные ленты, которые бросает по дороге, преимущественно там, где ока; сходится крестообразно и где стоят кресты на могилах некрещеных детей. которых обыкновенно не хоронят на кладбищах, а где ни будь на дороге.

За женихом следуют, также верхом на лошадях, другие гости, мужья с своими женами и молодые парии с девицами,

Невеста во все время, пока сидит за столом. Имеет на голове платок, который покрывает ей лицо. Подобный же обычай — покрывать лицо — существуете не только у Москвитян или у Русских, но также у Персов и Армян.

Покрытие лица невест есть, кажется, даже исконный древний обычай, как полагает и Плиний (Plinius lib. 21, с. 8). Это свидетельствует и Лукан (Lucanus lib 2 de Dello Pharsalico):

Non timidum nuptae leviter tectura pudorem,
Lutea demissos velarunt flammea vultus.

Подобное же встречаем и у Тертуллиана (Tertuliiatius libro de virginibus velandis), когда он, говоря о Ревекке, что она, покрытая, вышла на встречу жениху, присовокупляет, cap. 11: «Af etiam apud Elbnicos velatae ad virnm ducuntur». [61] Обычай этот встречается и у язычников. Из этого обычая должно происходить и Латинское название свадьбы, «nuptiae» ибо слово «nuberе» означало у древних покрывать, прятать, о чем подробнее можно прочесть у Розина (Rosini, De antiqu. Romanis lib. 5, с. 37).

Когда не Немецкие жених и невеста посидят несколько времени за столом и поедят, то их зовут и отводят на брачную постель, хотя бы это было во время белого дня. Гости между тем весело и дружно веселятся, а через два часа новобрачные снова призываются и приводятся на пир, и тогда уже все пляшут и пьют во всю ночь до того, что где кто ни повалится, там и заснет.

Что касается до их Веры и богослужения, то предки их, как сказано выше, за 400 лет перед с им обращены были в Христианство и в настоящее время, вместе с Немецкими Ливонцами, держатся Аугсбургского Исповедания (Augspurgischen Confession). По городам и селам у них есть свои церкви и проповедники, которые глашают им слово Божие на не Немецком языке и совершают над ними Св. Таинства.

В некоторых местах страны, впрочем, Христианские обряды и в наше время исполняются довольно небрежно, так что часто работа предпочитается богослужению. Поэтому жители эти находятся в большом невежестве, и у многих из них сердца исполнены не столько Христианскою ревностию к истинному богопочтению, сколько наклонностями к языческому и безбожному образу жизни. Так, в различных местах, в особенности же на холмах, они выбирают известные деревья, вырезывают на них до самой вершины разные знаки, обвязывают их красными лентами и совершают под ними свои суеверные обеты и моленья, направленные только к получению и увеличению их временного благополучия.

Между Ревелем и Нарвою, в 2 милях от поместья Кунды, недалеко от приходской церкви, находится древняя развалившаяся часовня. К этой-то часовне окрестные жители, не Немцы, ежегодно отправляются ко дню Благовещения [62] на поклонение (богомолье), и некоторые из них у лежащего в часовне большого камня нагие ползают на коленях вокруг камня, приносят там свои бескровные (от снеди) жертвы, испрашивая, чтобы им и скотине их ниспослано было благополучие на целый год, а болящим из них выздоровление. При таких путешествиях на поклонение везде является множество разного рода торговцев, и тут-то богомольцы предаются обжорству, пьянству, любодеянию и всевозможным грубым порокам, даже убийству. В бытность нашу там такое бесчиние далеко еще ее вывелось, хотя туземные Священники усердно стараются об этом и своим влиянием значительно ослабили уже вкоренившееся зло,

Народ этот считают за колдунов и говорят, что колдовство у них до такой степени обыкновенно, что старики обучают ему молодых, и хотя некоторые сохранили эти чародейные идолопоклоннические действия, переданные им от родителей и предков их, не более как голые обычаи, или приемы в известных обстоятельствах, тем не менее они воображают, что, не исполняя их, не будут иметь ни какого счастия в делах своих. Так, на пример, когда они бьют скотину, или варят какое кушанье, пиво, то либо прежде чем употребляют изготовляемое, бросают, или льют, часть его в огонь, или в известное место, и оставляют, чтобы часть эта пропала, или уничтожилась. С малыми детьми они также проделывают свое мороченье. Нам рассказывали, что некоторые новорожденных своих, если они в продолжение 6 недель были неспокойны , тайно перекрещивали и давали им другие имена из того убеждения, что дети эти будто бы получили ненадлежащие и неудобные имена, и по тому были так непокойны. Если они так сильно преданы чародейству, то, будучи обложены всегда тяжелой работой, они должны были бы сделать, если б только могли, над своими господами чиновниками то же самое, что в древние времена делали колдуны в Италии. Блаж. Августин в своем сочинении «De civ. Dei,» lib. 18, с. 18, пишет, что в его время рассказывали, будто бы некоторые трактирщики в Италии, посредством чародейного сыра, превращали гостей своих, когда они поедят его, в [63] лошадей и быков для того, чтобы в этом виде отработали им известные по хозяйству работы; по исполнении же работ они опять возвращали этим гостям прежний вид и разум.

О будущей жизни они имеют также довольно странное представление. Сельский Священник близ Риги рассказывал нам, что одна вдова Латышка положила в гроб с телом мужа своего иглу и нитки. Когда ее спросили, за чем она делает это? — отвечала: для того, чтобы муж ее мог в той жизни починить свое платье, когда оно разорвется, и чтобы другие там не могли смеяться над его изорванным платьем.

Вследствие такой крайней грубости и неведения в делах Веры, обусловливаемой большею частию тем, что владельцы (помещики) не обращают надлежащего внимания на то, чтобы крестьяне их были прилежнее к слушанию слова Божия, происходит то, что крестьяне эти просто пренебрегают словом Божиим и Таинствами. Протопоп в Лиггенгузе (Propst zu Liggenhusen), лежащем близ Нарвы, Г. М. Андрей Безик (Besick), добрый мой друг, рассказывал мне несколько примеров подобного небрежения и, между прочим такой, что однажды его потребовали к старому не Немецкому крестьянину, лежавшему уже на смертном одре, с просьбою причастить больного. Когда Протопоп спросил больного: почему он пожелал только теперь принять Св. Причастие, тогда как прежде, когда был здоров, он несколько лет не думал об нем и не причащался? Больной отвечал, что его уговорили к тому друзья, с тою целию, что если уже суждено ему умереть, то, по крайней мере, он будет честно погребен на Христианском кладбище. Другой же крестьянин ругательски скверно и богохульно издевался над своим соседом, услыхавши, что этот последний ходил к причастию (zum Tisch des Herrn).

Такому варварству, кроме упомянутой выше причины (сурового порабощения), дают повод отчасти и некоторые необразованные и неискусные проповедники, которых некоторые Дворяне, имеющие право определять Священников (jus patronatus), назначают из учителей своих детей, не обращая внимая на то, как бы дурен он ни был. [64]

Когда достохвальная Шведская Корона узнала о таких непорядках и о таком в высшей степени опасном состоянии Христианской Церкви, то, побуждаемая Государственным Канцлером, Г-м Акселем Оксенштирном, оказавшим Государству и Церкви многократные высокие услуги, она повелела, по предначертанию этого Канцлера, изменить все и привести в наилучшее состояние. Вследствие этого, около 18 лет, устроено похвальное учреждение, чтобы все духовенство в стране, под управлением Епископа, живущего в Ревеле при соборе, имело ежегодные собрания (съезды), на которых бы совещалось о церковном благосостоянии и дальнейшем распространении и укреплении в народе истинного богослужения. Так как на этих съездах ведутся прения и суждения о различных предметах, то они, подобно испытаниям, заставляюсь сельских Священников обращаться к книгам и побуждают их к прилежанию.

На таких собраниях и первых съездах, установленных в разное время, находились такие плохие члены, которые на самые главные вопросы давали невежественные и даже глупые ответы, так что нельзя не удивляться и не сожалеть об этом.

При таких необходимых преобразованиях и улучшениях не Немецкой Церкви прославился Г. М. Генрих Стааль (Staal), ныне Нарвский Супер-Интендент, муж ученый, который перевел на Эстонский или на не Немецкий язык малый Катехизис Лютера, Евангелия с толкованиями и много других полезных книг, и напечатал их, так что книги эти могли служить пособием и тем, которые не в состоянии были посещать церковь.

Не менее славы достоин в этом случае и покойный высокоученый муж, Г. Генрих Брокман (Brockmann), бывший прежде Профессором Греческого языка, а потом проповедником не Немецкой общины, который перевел на Эстонский язык прекрасными стихами множество Лютеранских церковных песен и псалмов, которые и теперь еще поются в церквах. [65]

Форма одной Латышской или не Немецкой клятвы.

«Ныне стою я (имя рек) здесь, так как ты, судья, требуешь от меня, чтобы я показал тебе истину, что эта земля, на которой я стою, есть земля, данная Богом и заслуженная мною, что я искони владею ею и обрабатываю ее. По этому я клянусь перед Богом и его Святыми, так как и сам Бог будет судить меня в будущей жизни, что эта земля есть от Бога мне данная и мною заслуженная, которою я и отец мой издревле владели и пользовались; если же я клянусь в этом ложно, то да погибну я телом и душою, и не только я, но и все мои дети, и да погибнет все благосостояние мое и потомков моих до 9 колена!»

Латыши около Риги (Рижские) кладут на голову глыбу торфу, а в руки берут белую палку (посох) и клянутся, произнося, что если клятва их окажется в чем ложною, то да иссохнут, почернеют и пропадут подобно торфу, они сами, семейные их и их скот!

Так как народ этот, как я сказал уже, находится в рабстве и обложен тяжкими работами, то у них нет ни чего, кроме того, что есть на них и их жилищ в селениях. Им дозволяется возделывать едва лишь такое количество земли и поля, которое могло бы только скудно прокормить их с семейством. В местах, обильных лесом, крестьяне по этому самовольно забираются в кустарник, или в лесную глушь, тайно распахивают там участок земли, сеют, жнут хлеб и прячут его там в ямах. Если узнает об этом их начальство, то хлеб отбирают, а крестьян наказывают и бьют палками.

Это наказание у них обыкновенное, которому их подвергают. При этом виновный должен снять рубаху и обнажиться до бедер, затем его кладут на землю, или привязывают к столбу, а другой, не Немец (крестьянин), стегает его тонкими палками по обнаженному телу, и, смотря по преступлению, присуждается известное число ударов. Во всяком случае для [66] наказания берется пара палок, которыми бьют так, что хлещет кровь, особенно когда помещик еще приговаривает: «Selcke nak mahapexema, т. е. драть так, чтобы не осталось кожи на ребрах!» Нечего говорить, каково бывает состояние наказанных таким образом.

Не смотря на то, это такой грубый народ, что он охотнее подвергается описанному телесному наказанию, нежели денежному взысканию. В Ливонии, в имении Гг. Де ла Вар Гозе (De la Barre Hose) нам рассказывали достоверные люди, что один старик крестьянину за какое-то преступление в том имении, должен был подвергнуться наказанию палками. Но так как крестьянин был уже стар, то супруга Де ла Бара, из сострадания к нему, выпросила, чтобы телесное наказание было заменено ему ничтожным денежным взысканием, равнявшимся только одному Шведскому талеру или восьми грошам. Крестьянин же поблагодарил за такую милость, разделся и лег для наказания, с следующими словами: «На старости лег я не желаю ни чего нового, не хочу вводить ни каких перемен, и удовольствуюсь наказанием, которому подвергались отцы мои».

У них, правда, денежных средств весьма мало, потому, что часто им не оставляют ни чего, кроме жизни. Если чего не выжмут с них, по своей строгости, Господа, то доберут, или доделают, их приказчики, ибо каждый Господин (Помещик), которого крестьяне называют Изанд (Isand), имеет у себя в имении Войта и Подвойтовов. Эти последние называются Кубиас (Kubias), а первые Управляющими, и эти-то лица, особенно если они не получают от своих Господ известного жалованья, должны продовольствоваться от крестьян, так притесняют и разоряют сих бедняжек, что те не знают, что и делать. Несколько лег тому назад случилось там дело, и теперь еще известное в целой Ливонии; что один такой преследуемый крестьянин, у которого Управляющий грозил отнять и последние средства к жизни, с отчаяния повесил в своем доме свою жену, малого ребенка, а потом и сам тут же повесился. Когда Управляющий пришел по утру для исполнения своей угрозы, и вошел втемную избу, то [67] задел головою ноги повесившегося, и когда рассмотрел печальное зрелище, пришел в ужас, бежал домой и с той поры твердо решился человечнее обращаться с крестьянами. Ливонцы сложили следующие стихи о своей суроворабской и трудовой жизни:

Ick bin ein Lifflaendisch Bur,
Min Levend werdt my sur,
Ick stige ub den Bercken Bohm,
Darvan haw ick Sadel und Tohm,
Ick binde de Schoe mit Baste,
lind fuelle dem Juncker de Kaste,
Ick geve dem Pastor de Pflicht,
Und weth van Gott und sin Woerde nicht.

To есть:

Я крестьянин Ливонский,
Моя жизнь мне горька;
Я взберусь на березу,
И из нее у меня седло и узда.
Я подвязываю башмаки лыком,
И наполняю казну юнкера (воина);
Я даю должную дань Пастору,
И не знаю ни Бога, ни его слова.

Полагают, что вредно было бы предоставить им более свободы и давать наживаться, что от этого они сделались бы упрямей и непокорней. У них всегда лежит на мысли, что предки их были обладателями земли, но что Немцы поработили их и поделали их своими рабами. Вот по чему, особенно зимою, когда они возвращаются из города пьяные, то неохотно уступают дорогу встречающимся Немцам и провожают их бранью. Дух их обнаружился также во время волнений, происшедших несколько лет тому назад вследствие вторжения главного посла (des Obersten Botts), когда некоторые крестьяне возмутились против своих Господ и охотно, при первой возможности, выдавали их в руки неприятелей, если это было возможно, а то и сами умерщвляли их. За такие поступки их, многие из них были преданы потом смертной казни в разных местах. [68]

Путешествие из Ревеля в Нарву, а также и о городе Нарве.

Обращаемся снова к нашему путешествию.

На 13-й неделе пребывания нашего в Ревеле возвратились наконец люди, которые были посланы из Кальмара в Шлезвиг, с ожидаемыми вещами, а также и наш Русский переводчик, Ганс Арпенбек (Arpenbeck), который ездил в Москву для извещения Великого Князя о причинах нашего продолжительная отсутствия и о претерпленном нами кораблекрушении. По возвращении этих лиц начали и мы снаряжаться в дальнейшее путешествие, послали вперед на 30 санях Гофмейстера с частью прислуги, с нашею утварью и вещами, которые и выехали из Ревеля 24 числа Февраля месяца, а 2-го Марта отправились и Послы с остальными. Целую милю их провожали некоторые из членов Совета и многие добрые друзья; в этот день мы сделали 7 миль до Кольки (Kolka), имения, принадлежащего Шведскому Полководцу, Г. Якову Де ла Гарди. 3-го Марта проехали до Кунды, имения Г. Иоанна Миллера, моего любезного тесгя. 4-го числа, еще далее на 5 миль, до имения Г. Иоанна Фокена (Fockens). Наконец, 6-го Марта, проехавши еще 5 миль, прибыли в город Нарву, где вторично приветствованы были выстрелом из двух крепостных орудий.

Город Нарва лежит в Алентакии, на Ижорской границе, под 60 градом от равноденственника, при быстрой реке, называемой горожанами Бек (Beck) (Теперешнее имя этой реки Нарова. — Перев.). Река эта у города Нарвы также широка, как и Лаба (Elba) в Германии, имеет темную (коричневую) воду, берет свое начало из большого озера, Пейпус, лежащего в 5 милях от города Юрьева (Дерпта), в полумили перед городом Нарвой имеет высокий водопад, где с [69] страшным шумом низвергается с скалистого уступа, и в 2 милях за городом (ниже города) впадает в Чудский залив. Низвергаясь на скалу, вода брызжет высоко мелкими брызгами, и потому здесь, при ярком солнечном свете, до обеда и после образуется всегда целая радуга, доставляющая приятное зрелище. По причине большого водопада, суда, с кладью идущие от Пскова и Юрьева на Нарву в море, должны выгружаться за добрую полумилю перед городом и в город доставляться уже сухим путем.

Город Нарва должно быть построен Вольдемаром II, Королем Датским, в 1223 году по P. X. На одном берегу реки стоит хорошо устроенный замок, в котором жил, в нашу бытность там, Градоначальник (Stadthalter); на другом же берегу у самой реки находится крепкий, 3-мя каменными стенами окруженный, замок Ивангород. Этот последний, как полагают, был чрезвычайно скоро построен тираном Иваном Васильевичем и назван его именем. В 558 году по Р. X. тиран взял город Нарву, но в 1581 г. Полководец Шведского Короля, Иоанна, Понту с Де ла Гарди, снова завоевал его Швеции. Позади замка и поныне еще есть укрепление, называемое Русскою Нарвою, которое должно быть построено в 1492 г., как свидетельствует Хитрей в своей «Saxonia», и в которой жили чистые Русские, свободно отправлявшие свое богослужение в особой приходской церкви. Теперь же все Русские выбрались оттуда и переселились по эту сторону в город. Город этот хоть и не велик, но, как пограничная крепость, окружен крепкими окопами, каменной стеной и снабжен добрым охранным войском. Здесь водной насыпи (вале), находящейся не далеко от Ливонских ворот, я нашел замечательное явление, именно: вода, просочившаяся со свода (так как насыпь внутри полая и сделана сводом) и ниспадавшая вниз, сделалась твердою, подобно камню, и с земли она имела вид как бы разжиженного теста.

Так как торговля, бывшая здесь прежде упавшая потом, вследствие войн, в настоящее увеличивается, то самый город распространился новыми [70] постройками, гораздо большими, чем был старый город, разделен на правильные, или ровные улицы и укреплен весьма надежно. Немного лет назад в нем возведено несколько богатых и роскошных каменных домов, да и теперь еще продолжаются постоянно все каменные постройки, так как бывшие прежде деревянные постройки ныне запрещены, и это еще более привлекает сюда с каждым днем купцов промышленников, которых в минувшем 1654 году прибыло сюда множество; они поселились здесь, поделались здешними гражданами, и тогда, в весьма короткое время (особенно вследствие прекращения пути и торговли в Архангельск во время войны Англичан с Голландцами) сюда стеклось такое громадное количество богатства, что, как сообщали мне за верное, водин этот год прибыло в Нарву более 60 кораблей с запада и востока, и они привезли на себе дорогих товаров на 500,000 талеров. И кажется, что, вследствие обычных перемен и превратностей во всем, город Ревель, в природном своем соперничестве с Нарвою, скоро упадет, а Нарва, напротив, снова усилится и распространится. В видах дальнейшего приспособления к торговле, задумано там предприятие: расчистить в Аминде занесенную песком глубину Нарвской реки Бек, у морского берега, в 2 милях от города, для того, чтобы самые большие корабли в будущем с полным грузом могли под самый город приплывать и отплывать и иметь, таким образом, надежную пристань.

Его Величество, Король Шведский, совершенно освободил город Нарву от притеснений разного рода Придворных чинов и Наместников, и посадил в нем Бургграфа: в настоящее время Бургграфом там состоит благородный и почтенный Филипп Крузенштерн, Советник Его Величества, Короля Шведского, и Главный Начальник торговли в Эстонии и Ижории, мой многолюбимый свояк, которому предоставлена церковная и политическая высшая власть, так что он обязан, вместо Короля, везде председательствовать и всем управлять.

Прежде в Нарве была только одна каменная церковь, принадлежавшая Немецкой общине, в которой по временам [71] отправляли службу и Шведы; теперь же и Шведская община построила особую прекрасную каменную церковь, так что и Шведская и Немецкая общины имеют ныне свои собственные церкви. Здесь же находится и Г. Маг. Генрих Стааль, Супер-Интендент Ижории и Аллентакена, который несколько лет ревностно трудится обучать живущих там Русских, с целию обратить их в нашу Веру; но дело это доставляешь ему более тяжелого труда, чем счастливого успеха.

Между Ревелем и Нарвою, равно как в Ижории и во всей почти Ливонии, по причине огромных лесов, находится множество диких животных, равно и домашних; много также хищных зверей, особенно медведей и волков, которые делают много вреда поселянам.

Волки зимою безбоязненно бегают по дворам, и если скотина заперта, подкапываются под заборы и таскают овец. Часто таскают и собак со двора и в некоторых местах дороги ночью от них весьма опасны. Чтобы попугать их и воздержать от нападения в дороге, привязываюсь на длинной веревке палку, которую и оставляют волочиться за санями.

В 1634 году, Генваря 24, в полутора мили от Нарвы, повстречался небольшой волк, вероятно, бешеный, двенадцати Русским крестьянам, ехавшим один за другим на санях с сеном. Волк этот бросился на первого, впереди бывшего, крестьянина, наскочил на него, схватил за горло и разорвал его; то же сделал он и со вторым, следовавшим за ним. Третьему он содрал кожу с головы, четвертому искусал нос и щеки, пятого и шестого также очень изранил. Тогда остальные, видевши это, собрались вместе, дали отпор волку, одолели и убили его.

Одного из этих Русских, пораненных волком, я посетил в Нарве с нашим Врачом и видел, что у него страшно изуродованы были лицо и голова. Несчастный этот умер, равно как и все остальные, укушенные волком от бешенства. [72]

Из шкуры этого волка сделали чучелу, показывали ее Послам, и на память о таком страшном событии ее доставили в Нарву.

Подобную же почти историю рассказывал нам о медведе один охотник в Ермесе, в Ливонии, именно: в 1630 году, в одном селении в этой стране, один крестьянин, везши кадку с сельдями для продажи, остановился у корчмы и зашел в нее, оставив воз на улице; в это время из кустарника вышел огромный, здоровый медведь; он распорядился кадкою, пожрал находящееся в ней и за тем забрался в двор к лошадям; увидавши это, крестьяне выскочили было из корчмы, для защиты своих лошадей, но медведь напал и на крестьян, переранил некоторых из них вместе с лошадьми, так что люди принуждены были спасаться бегством. Потом медведь пробрался в дом, припал к пивному чану, в котором было свежее пиво, и напился там до отвалу. Хозяйка дома, сидевшая с двумя детьми на печи, в большом страхе и тишине, должна была смотреть на своеволие такого недоброго гостя. Насытившись вдоволь, медведь опять потянул в лес. Крестьяне же, увидав, что медведь начинает пошатываться, пошли за ним, и когда медведь, будто пьяный человек, упал на дороге и заснул, они напали на него и убили.

Говорили, что, вероятно, у этого медведя, оказавшегося самкой, ушли дети, и он бродил таким образом, отыскивая их.

Другой случай был такой: один крестьянин пустил свою лошадь на ночь в кустарник на траву, и когда на другое утро пришел за нею, то нашел медведя, который сделал себе уже из лошади добрый завтрак. Увидавши крестьянина, медведь оставил еду свою, погнался за человеком, схватил его на передние лапы в потащил было уже его к месту своей прежней трапезы. К счастию, с крестьянином была небольшая собака, она погналась с лаем за медведем и укусила его за голень, Желая схватить собаку, медведь выпустил из лап крестьянина, и этот последний тотчас же бежал, и таким образом спасся. Медведи здесь, о особенно в Ижории, [73] вероятно, пожирают много лосей, так как эти животные робки. Медведи же нередко не щадят и человеческие тела, в земле погребенные, особенно же такие, которые неглубоко зарыты: они вырывают эти тела из могил и пожирают их. Так, осенью 1634 г., недалеко от Нарвы, за лесным двором, медведи разрыли на кладбище могилы, вытащили 13 трупов, лежавших в гробах, и всех их унесли вместе с гробами.

Еще рассказывали нам, что недавно одна важная Госпожа, хорошо известная в тамошних местах, как-то на дороге повстречала медведя, который нес на лапах покойника, волоча за собою и саван этого покойника; лошадь, на которой она ехала в санях, при таком зрелище захрапела, взбесилась и понесла ее куда попало, по бревнам и камням.

Нам рассказывали много и других замечательных происшествий с медведями в тех местах. Так, на прим., как однажды медведь схватил близ Риги женщину и продержал ее у себя в берлоге 14 дней; потом, как охотники застрелили этого медведя, как сказанная женщина нашла охотников, как угощала их и каким чудом она была спасена ими и проч. и проч. Все эти рассказы читателю, особенно такому, который ни чего подобного не слыхал, могут показаться даже неправдоподобными, по чему я и не стану больше приводить их здесь.

От Нарвы до Новгорода и о городе Новгороде.

7-го Марта мы снова отправились из Нарвы и к вечеру прибыли в Лилиенгаген (Lilienhagen), находящийся в 7 милях от Нарвы; 8-го числа прибыли в Зарицу (Sarltz), 6 миль далее. 9-го до обеда сделали 4 мили, до Шведского селения Орлина, где переводчик наш, посланный вперед, встретил нас с вестью, что Пристав ожидает нас на границе.

Послы призвали к себе главных чинов из сопровождающих нас, дружески напомнили им еще раз, чтобы они, по [74] уважению к Его Княжеской Светлости воздавали им, Послам, должный почет, и вообще вели себя таким образом, как требуют того обязанности каждого, занимающего известную должность. Это особенно нужно было потому, что Русские, во владения которых, мы скоро должны были приехать, обращаюсь особенное внимание на то, как им уважением и почетом пользуются Послы у сопровождающих их. Мы обещали исполнить эту просьбу Послов, как нашу обязанность и добровольное наше желание, но, вместе с тем, просили Послов, чтобы и с нами обращались вежливо и сообразно с положением и происхождением каждого из нас, а не относились грубо и с бранью одинаково ко всем. Нам это также было обещано, и тогда мы мирно и в должном порядке отправились на встречу Приставу, которого нашли в одной миле за Орлиным, под открытым небом, среди снега, в лесу, с 24-мя стрельцами и 90 санями, Как только Приставь, называвшийся Константин Иванович Арбузов (Constantino Ivanowitz Arbusow), заметил, что Послы вышли из экипажа, то вышел и сам из саней и остался стоя; он был в зеленом шелковом кафтане, с золотою цепью, а сверху накинут был длинный охабень (Rock), подбитый куницей. Когда Послы стали подходить к Приставу, подошел и он на встречу к ним, на несколько шагов, с следующим предложением: «Гг. Послы, снимите шляпы!» Но так как Послы коснулись уже своих шляп, то и отвечали через переводчика: «Любезный Приставь! Мы уже сделали это». За тем Пристав начал читать бумагу, что, по повелению Великого Государя, Царя и Великого Князя, Михаила Феодоровича, Самодержца всея России и проч. и проч., Воевода Новгородский, Князь Петр Александрович Репнин (Knees Pieter Alexandreowitz Repnin), прислал его, Пристава, принять их, Послов, Филиппа Крузе и Огона Бругмана, доставить им подводы и жизненные припасы и препроводить их в Новгород и Москву. Послы отвечали благодарностью, и тогда Пристав, подавим первый руку, спросил их о здоровье и благополучно ли они ехали? Затем в наши сани впрягли лошадей, и в тот же день мы проехали еще 6 миль, до селения Чверина (Tschwerin).

10-го Марта, в полдень, приехали мы в Десаву (Desaw), а к вечеру в село Мокрицу (Mokritza), в 8-ми милях от [75] Чверина. 11-го достигли мы Великого Новгорода. При въезде в город: Пристав силою протеснился вперед для того, чтобы занять при Послах главное место, и хотя эти последние оказали было сопротивление ему, но он настоял на своем и продолжал путь на занятом им главном месте. По прибытии на жилье он извинялся пред Послами, через переводчика, в своей невежливости при везде в город, объясняя ее тем, что сделал это не от себя, а по приказанию Воеводы, и если бы он не исполнил этого приказания, то об этом было бы донесено Великому Князю, и ему, Приставу, была бы чрез то большая неприятность.

Великий Новгород считается от Нарвы в расстоянии 40 Немецких миль. Высоту полюса я нашел здесь в 58 градусов, 23 минуты. И хотя Лундорп (Lundorpius) в«ПроДолжении сочинения Шлейдана» (in Sleidano continuato) считает 62 градуса, а Павел Иовий (Paulus Jovius) даже 64, но эти градусы лежат гораздо далее на север. Так, последний, в книге «О посольстве Московском» (De legatione Muscovitarum), говорит: «Novogardia perpetua quasi hyeme et tenebris longissimarum noctium premitur. Nam polum arcticum ab horizonte sexaginta quatuor gradus elevatum videt». Но я сам, в полдень 15-го Марта, 1636 года, в точности исчислял высоту солнца и нашел, что оно стояло тогда на 33 гр. 45 минут над небосклоном. Склонение солнца, так как это был високос, считая вдоль около 55, было 2 град. 8 минут. Отняв эти числа от высоты солнца, высота равноденственника выйдет 31 гр. и 18 мин. А вычтя эти последние числа из 90 гр., высота полюса выйдет 58 гр. 23 мин. В этом случае со мною согласен и Андрей Бурей, бывший Шведский Посол, о котором мы уже говорили выше, и который, как ученый и в Математике весьма опытный и глубоко сведущий муж, местность эту обозначает также в своей карте Швеции и России, и ставит ее на 10 мин. еще ниже моего исчисления.

Новгород довольно большой город, раскинутый на милю в окружности, а прежде был гораздо еще обширнейшим, как это можно заключать по древним стенам, оставшимся там и сям от разрушившихся уже церквей. Снаружи он [76] очень красив по множеству монастырей, церквей и башен; но дома в нем, равно как валы и городские укрепления построены из елового лесу, или балок, положенных одна на другую, точно также, как теперь строятся они и в большей части остальных городов по всей России. Город лежит на ровном месте, при обильной рыбою реке Волхове (Wolchou), в которой, кроме другой хорошей рыбы, водятся огромные, прежирные и превкусные лещи, продающиеся весьма дешево. Окрестная страна представляет отличные пахотные поля и луга для пастбищ; здесь множество пеньки, льну, меду и воску. Здесь же выделываются наилучшие юфтяные кожи, составляющие богатый предмет торговли. Страна эта, по своему положению, весьма удобна для торговли, по тому что по ней течет судоходная река Волхов, которая вытекает из озера Ильменя, лежащего в полумили за городом, и впадает в Ладожское озеро, соединяющееся у Орешка (Noteburg), р. Невою с Чудским заливом и Балтийским морем. В прежние времена здесь вели обширную торговлю Ливонцы, Литовцы, Поляки, Шведы, Датчане, Немцы и жители Фландрии; от того-то Новгород был богатейшим и могущественнейшим городом. В древности он был и главным городом всей России, столицею Князя, равно как и вся область (которая была обширна и простиралась до Торжка) составляла особое Княжество, не подвластное Царю, но имевшее своего собственного Князя и монетный двор. По большой населенности, великому богатству и силе, Новгород был так славен у Русских, что величие его вошло даже в пословицу: «Кто против Бога иВеликого Новгорода Но Сенека говорит на этот счет иное: «Nihil tam magnum, quod perire non possit. Ни что не велико на столько, чтобы не могло погибнуть». Так было и с Новгородом: в 1427 году по P. X. Витовт, Великий Князь Литовский с Польским войском так сильно поразил и устрашил Новгородцев, что они принуждены были выйти на встречу к нему с великими подарками и оросить о мире. Об этом пишет Соломон Нейгебаур, в 5-й книге своей «Historia rerurn Polonicarum», таким образом: «Vitoldus Polonicis militibus Novogardensibus Russis, libеrо populo, praetextu controversorum finium bellum intulit, superataque praeter spem [77] eorum difficultate itineris, cum ad Oposcam (Опочка) castra faeret, supplicibus et ingentia dona adferentibus, pacem dedit».

Затем, в 1477 году, тиран Иван Васильевич Грозный (Grotzdin), после семилетней борьбы, одолел наконец Новгород и по совету и с помощию Новгородского же Архиепископа Феофила, вооруженною силою вошел в город, под тем предлогом, что желал, будто бы, возвратить Греческой Церкви некоторых Новгородцев, перешедших в Римскую Церковь. При этом он отнял имущество у всех купцев и важнейших граждан, даже у самого Архиепископа обобрал все золото и серебро и, нагрузив на 400 подводах бездну золота, серебра, драгоценных вещей, отправил все это в Москву, равно как и самих сказанных граждан, а в Новгород переселил своих преданных людей, которые должны были платить ему ежегодно большие подати. Об этом подробно пишет Барон Сигизмунд Герберштейн, живший во время этих событий, и (Но Герберштейн родился в 1486 году. О. Б.) Александра Гваньини (Gwagninus).

Известно также, что вытерпели Новгородцы в 1569 году при страшном и грозном Иване Васильевиче, который, по несправедливому подозрению, будто бы они, вместе с сводным братом его (Вероятно, здесь говорятся о двоюродном брате Царя, Князе Владимире Андреевиче, погибшем, как известно, по приказанию Ивана IV. — Перев.), которого он приказал отравить, замышляли против него возмущение и хотели отдаться Польскому Королю, явился с войском в Новгороду опустошил и разрушил в окрестной стране и в самом городе все, что только попадалось ему и воинам его, загнал множество граждан в кучу на большой мост и, разрушив этот мост, потопил в реке бездну Новгородцев; одним словом, он произвел здесь такое страшное кровопролитие, о каком никогда не было и слышно в России. В этой резне погибло 2770 важнейших Новгородских граждан, не считая их жен, детей и остального простого народа. В самой Новгородской области он разграбил 175 монастырей, обратив часть их в пепел, перебил в [78] них иноков, имущество же этих монастырей, уцелевшее от пламени, увез с собою, как об этом повествует Гваньийи в «Descriptione Moschoviae».

Один Датский Дворянин, Якобус (Jacobus), бывший Послом Датского Короля Фридриха II у этого грозного Великого Князя, прибавляет к описанному выше, в своем «Hodoeporicon Ruthenicum» что река Волхов до того была полна трупами тысячей людей, так безжалостно погубленных, что остановилась в своем обычном течении, вышла из берегов и потекла по окрестным полям. Посол этот был в Новгороде спустя 8 лет после этого события, и ему сообщали это за достоверное Новгородцы, у которых он прожил целый месяц. Так говорит он об этом, в помянутом выше описании путешествия: «Нос etsi minus credibile videtur, tamen omnia sese in rei veritate sic habere a fide dignis in Russia cognovi, ab iis, scilicet, qui adhuc sub potestate Muscovitae Novogardiae commorantur, alias tabulae huic non admovissem» т. е. хотя это кажется невероятным, но я слышал от достойных веры Русских людей, и ныне еще живущих в Новгороде, что это было действительно так». И далее он прибавляет, что еще тогда, когда он там был, страна около Новгорода, после такого погрома, была так бедна и пуста, что если б Пристав не распорядился доставкою продовольствия из других мест, то они перемерли бы с голода.

Упомянув о страшном тиранстве Ивана Васильевича в Великом Новгороде, я приведу здесь читателю из Гваньини еще два ужасных примера жестокости, совершенные им в то же время.

После описанного бесчеловечного избиения Новгородцев тираном Великим Князем, его пригласил к себе в гости правивший в Новгороде Архиепископ, вероятно, из страха, желая заискать у него милость. Тиран не отказался от приглашения, и в назначенный час явился к Архиепископу с своими вооруженными телохранителями и стражей; но во время обеда он послал часть своих телохранителей в богатую золотом и серебром церковь Св. Софии, в которую [79] важнейшие граждане попрятали также и свои дорогия имущества, как в наиболее безопасное место, приказав посланным разбить церковь и забрать из нее все, хранившееся в ней богатство. После пиршества он обобрал у Архиепископа все его дорогие одежды, все Епископские украшения и убранства, и сказал: «Теперь тебе неприлично оставаться Архиепископом, будь лучше волынщиком, води медведя и заставляй его плясать за деньги! Ты должен теперь взять жену, которую я тебе приискал и присудил!» К остальным же Игуменам и Настоятелям, бежавшим из монастыря в город и также находившимся на пиршестве, он обратился за тем и сказал: «Вы все должны, явиться на свадьбу Архиепископа и, как приглашенные мною, должны принести с собою и хорошие свадебные подарки». При этом, пощадив их имущество, он наложил на каждого из них известное количество денег, требуя доставить его в точности. Когда же эти иноки принесли деньги даже охотно, думая, что они пойдут в пользу низложенного Архиепископа, тогда тиран забрал все эти деньги себе, а для Архиепископа приказал привести белую жеребую кобылу, сказавши, указывая на нее пальцем: «Вот твоя жена, садись на нее и поезжай в Москву! Там я прикажу определить тебя вразряд волынщиков, чтобы ты играл под пляски медведя». Несчастный бедняк рринужден был сесть на лошадь водном толстом суконном кафтане. Ему связали ноги под брюхом лошади, на шею навесили лиру, цитру и волынку и в таком виде заставили ездить по Новугороду, приказывая ему играть на волынке, хотя он и не умел этого. Какие звуки издавал он играя, легко себе представить. Наругавшись таким образом над Архиепископом, тиран прогнал его; остальных же Настоятелей и чернецов предал разного рода ужасной смерти, большею частию приказал изрубить их топорами, поколоть копьями, загнать в реку и потопить их.

После этого должен был поплатиться еще один знатный, богатый гражданин, по имени Федор Сырков (Theodoras Sircon). Тиран потребовал его к себе в стан ь, не далеко от Новгорода, приказал обвязать его поперек тела веревкой и на этой веревке протащить через реку Волхов под водою. Когда [80] все это исполняли, и тиран заметил, что несчастный скоро должен был захлебнуться под водою, он велел его вытащить из воды и спросил его: «Что хорошего видел он под водою Сырков отвечал: «Я видел, Великий Князь, что все черти этой реки, а также из Ладожского озера и из других окрестных вод, собрались вместе и ждут там твою душу, чтобы отправить ее в преисподнюю». «Хорошо», — заметил на этот тиран, — ты видел правду, и я хочу отблагодарить тебя за такое твое пророчество виденного тобою». За тем он приказал принести котел с кипящей водою, велел поставить несчастного в этот котел по колена и продолжать кипятить воду до тех пор пока он не откроет, где спрятаны его деньги и сокровища, так как Сырков был очень богат и на свой счет основал и построил 12 монастырей. Когда мученик не вынес и велел принести 30 тысяч гульденов серебряной монетой, тиран приказал изрубить его вместе с братом его, Алексеем, и потом изрубленные трупы побросать в воду.

Такое-то поражение, сопровождаемое такими страшными убийствами, потерпел добрый город Новгород, и тогда-то он увидел, как мог он стоять против силы, За тем, еще в свежей памяти у него то, что в 1611 году мог сделать против него Шведский Полководец, Яков Де ла Гарди, который и доказал Новгороду, что существовавшая пословица об его могуществе обратилась в ничто.

В настоящее время Великий Князь Московский поставляешь обыкновенно в Новгород одного Воеводу или Правителя, и одного Митрополита, которые оба живут в кремле, по сю сторону реки, окруженном крепкою каменною стеною; посредством этих двух лиц он и управляет городом и целою областью гражданских и духовных делах.

Новгородцы, когда были еще язычниками; имели идола, называвшегося Перуном, т. е. богом огня; ибо Русские огонь называют перун; и на том месте, где стоял, этот их идол, построен монастырь, удержавший имя идола и названный: Перунским монастырем (Perunski monastir). Божество это [81] имело вид человека с кремнем в руке, похожим на громовую стрелу (молнию) или луч. В знак поклонения этому божеству содержали неугасаемый ни днем, ни ночью огонь, раскладываемый из дубового лесу, и если служитель при этом огне, по нерадению, допускал огню потухнуть, то наказывался смертию. Когда же Новгородцы приняли крещение и сделались Христианами, то, этого идола низвергли в р. Волхов, в которой, рассказывают, он долго плыл против течения, и когда достиг моста, то из реки выброшена была на мост к народу палка и слышен был голос, сказавший: «Это, Новгородцы, вам на память обо мне!» Этот голос Перуна после того ежегодно слышался в известные дни, и тогда Новгородцы толпами с криком бегали по городу и били друг друга палками с таким увлечением и силою, что Воевода с трудом разгонял их. Как свидетельствует достойный веры Барон Герберштейн, обычай этот существовал в Новгороде еще и в его время; теперь же подобного ни чего не слышно.

На другом берегу реки, против кремля, стоит монастырь Св. Антония. Постройке этого монастыря, как рассказывают Новгородцы, дал повод сам Св. Антоний великим чудом своим. Русские выдают за правду, и сами верят, что Св. Антоний, севши в Риме на мельничный жернов, спустился по Тибру в море, объехал Испанию, Францию, Данию, проплыл Зунд, Балтийское море, Ладожское озеро и далее поднявшись вверх по р. Волхову, достиг Великого Новгорода и здесь высадился на берег, вместе с своим камнем или жерновом, Увидевши на берегу рыбаков, собиравшихся ловить рыбу, Св. Антоний вошел с ними в такую сделку, чтобы все, что поймают, они первым уловом, было отдано ему одному; и по этой сделке они вытащили сетью на берег огромный ящик, в котором находились: разная церковная утварь, книги и деньги Св. Антония. Этот последний выстроил на том месте часовню, поселился в ней на житье и в ней же умер и похоронен, Новгородцы говорят, что тело Св. Антония, нетленное, можно видеть там и в настоящее время, и что оно творит чудеса над больными, приходящими к нему на поклонение; но из иноверцев и чужестранцев туда ни кто не впускается; [82] только один жернов, прислоненный к стене, показывали некоторым из них. Во имя такого великого чуда и в память Св. Антония, Новгородцы выстроили на месте часовни великолепный монастырь и наделили его богатыми вкладами.

Мы прожили в Новгороде 5 дней: в продолжении этого времени Воевода пожаловал однажды Послам 24 разных блюд кушанья и 16 напитков; то же сделал и Канцлер Богдан Федорович Обобуров (Oboburow) (Ададуров?), который в первое Посольство наше был при нас Приставом. Послы отдарили Воеводу новою Немецкою каретой.

Путешествие от Новгорода до Москвы, и о нашем въезде в эту последнюю.

16-го Марта мы выехали на 129 свежих лошадях в санях, и вечером того же дня прибыли в Бронницу (Branitz), сделавши 4 мили; здесь мы опять переменили лошадей, на которых в следующий день до обеда сделали 40 верст или 8 миль до Медной (Miedna), а после обеда еще 25 верст до яма Кресты (Крестцы, Kressa). 18-го числа до Яжельбицы (Jaselbitza), 6 миль, и потом далее до Зимней Горы (Simna gora, Зимногорье), 4 мили. 16-го проехали до Коломны (Columna), 50 верст, и 20-го Марта в ям Вышний Волочок (Wuisna Wolloka), сделавши 5 миль.

В этом селе к нам приводили мальчика 12 лет, который женился за несколько недель пред нашим приездом, а позднее, в Твери, мы видели замужнюю женщину 11 лет. В России и Финляндии уже такой обычай — женить детей 12 и моложе лет. Такие браки большею частию бывают между вдовами и мальчиками сиротами, собственно для того, чтобы [83] эти последние, оставаясь после родителей, находились лучше на попечении доброй жены, чем друзей, или опекунов.

Вечером, после 7-ми миль пути, прибыли мы в бедное село Видропуск (Windrapusck), имели прескверный постоялый двор, потому что во всем селе было не более 3-х домов, в которых помещения походили скорее на свиные хлева, чем на комнаты. Хотя по селениям во всей России во время нашего путешествия курные избы не много бывали лучше, но гостиницы или постоялые дворы все-таки были удобнее.

21-го Марта мы сделали 7 миль до города Торжка (Torsock). 22-го переправились через речку и проехали 6 миль до Троицко-Медной (Troitzka Miedna) (Теперь Медное. О. Б.), и еще 6 миль до города Твери (Twere). Так как здесь на гористых местах снегу не было вовсе и не возможно было берегом ехать в санях, то в этот и следующий день мы ехали низом, по р. Волге, на которой был еще довольно крепкий лед и, сделавши 6 миль, вечером приехали вс. Городню (Gorodna). 24-го числа мы опять поехали берегом, перебрались через две речки и проехали села Завидово (Sawidowa) и Заулок Спас (Saulka Spas) (Спаское Заулок. О. Б.), отехавши 7 миль от вчерашнего ночлега.

В этот день мы должны были перебраться через несколько речек, и так как лед на этих речках оттаял и сделался рыхлым, то переправы наши были очень неудобны и стоили нам много труда. За большим селением Клином (Klien), которое мы проехали 25 Марта, протекает река Сестра (Sestrea), впадающая в р. Дубну (Dubna), а эта последняя — в Волгу. На этой-то реке Сестре мы должны были вбить в лед несколько кольев для того, чтобы течением ее не снесло его: по нему мы и проехали в санях наших. 26-го числа, в полумили от вчерашнего места переправы, мы опять прибыли к р. Сестре, которая течет извиваясь, и потому опять была у нас на пути: мы опять переправились через нее и вечер [84] того дня остановились в Пешках (Beschik), в7-ми милях от Клина. 27-го Марта мы снова переправлялись через две реки и, проехавши 6 миль, остановились в с. Черкизове (Zerkisowo). 28-го мы проехали только 3 мили, до Николы Деребня (Derebne) (Ныне Никола Дербеновский всамой уже Москве. О. Б.), отстоящего на 2 небольшие мили от г. Москвы, где мы, также как и другие Посланники, проезжающие через это место, должны были ждать, пока о нашем прибытии не доложат Великому Князю и пока от него не получится приказание о торжественной встрече нас, В это время мы разобрали наши служебные одежды (мундиры) и готовились к въезду. Когда Пристав получил приказ проводить нас на следующий день, ровно в полдень, в Москву, мы расположили наш поезд и совершили его на другой день в следующем порядке:

1. Впереди ехали верхом 24 стрельца; которые были те самые Казаки, что, вместе с Приставом, сопровождали нас от границы и до сих пор.

2. За ними ехал наш Маршал один.

3. Потом Высшие Чины и Гоф-Юнкеры, по 3 в ряд; старшие впереди.

4. Три трубача (музыканта) с серебряными трубами,

5. Оба Гг. Посла, каждый в особых санях.

Перед Послами шли 6 телохранителей с своими ружьями, а потом другие 6 же телохранителей с бердышами. Позади саней — отроки или пажи, за которыми следовали остальные на лошадях. Позади всего везли поклажу тоже в надлежащем порядке, Пристав ехал верхом подле Послов с правой руки. Когда мы были в полумили от города, с нами повстречалось несколько отрядов Русских и Татарских всадников, в богатых одеждах, а также и несколько Немцев; они объехали вокруг, наш поезд и поскакали обратно в город. [85] Вскоре за тем приехали другие Русские отряды, которые разделились надвое и поехали с нами по обеим сторонам у нас.

В расстоянии не более двух ружейных выстрелов от города Москвы, на встречу к нам выехали два Пристава, в сопровождении большого числа всадников, и почти точно в таком же порядке, как это было во время первого нашего въезда в Москву. Когда Приставы были от нас не далее 20 шагов, то прислали сказать: не угодно ли Гг. Послам выйти из саней и идти к ним, Приставам, пешими? Сами Приставы вышли из саней и сняли свои шапки не прежде, как сделали это Послы. Такие обычаи знатнейшие слуги Великого Князя, и особенно Пристава (которым в Москве подражают и переводчики), ради своего Государя, должны соблюдать со всевозможною точностию, если не желают впасть в немилость, или подвергнуться наказанию кнутом.

Прием Послов совершился точно таким же образом, как и во время первого нашего Посольства. Старший Пристав начал следующим приветствием: «Великий Государь, Царь и Великий Князь, Михаил Федорович (здесь по записке он прочитал полный Великокняжеский титул), повелел нам принять вас: тебя, Филиппа Крузе, и тебя, Отгона Бругмана, Великих Послов Великого Государя Фридриха, Князя Голштинского , и препроводить вас в стольный город Его Царского Величества». Другой Пристав продолжал: «Его Царское Величество приставил этого, предстоящего здесь, Дворянина (т. е. Гоф-Юнкера), Павла Иванова сына Салманова (Paul Iwanio sin Salmanоw) (т. е. старшего Пристава), и меня, Андрея Ивановича Заборова (Andre Iwanowitz Zabarow), Приставами к вам, служить вам, Послам». Потом выступил Конюший Великого Князя, также сказал свое приветствие и предложил Послам 2 превосходный, белые, рослые лошади, убранные богатыми украшениями, как и в первое наше Посольство, и 12 других лошадей для важнейших Чинов Посольства, на которые севши, все мы тронулись далее. В средину города, называемую Китай город (Kitai goiod), мы проехали сквозь ряды нескольких тысяч стрельцов, которые от наружных ворот до Посольского [86] дома стояли в два ряда по всем улицам, по которым мы ехали, и в таком порядке прибыли в большой каменный дом, находившийся недалеко от Дворца и принадлежавший Архиепископу Сусинскому (Susinski) (Суздальскому? О. Б.), который, за несколько лет перед тем, попал в немилость и сослан в Сибирь. В этом доме поместили нас по тому, что обыкновенный Посольский дом занят был Персидским Послом, приехавшим в Москву незадолго перед нами.

О нашем ежедневном и особом милостивом продовольствии, также о первом общем и первом и втором тайном представлении.

Только что прибыли мы в Москву и поместились в нашем жилье, как пришли к нам Русские и принесли из поварни и погреба Великого Князя всевозможные кушанья и напитки: для обоих Послов и шести высших Чинов их напитки были особые. После этого постоянно, во все время пребывания нашего в Москве, Русские заботливо старались о нашей кухне и погребе, и нам доставляли именно:

Ежедневно:

62 хлеба, по 1-й копейке или Любецкому шиллингу за штуку.

Четверть быка.

4 овцы, 12 кур и 2 гуся.

Одного зайца, или рябчика.

50 яиц, 10 копеек на свечи.

5 копеек на кухню.

Еженедельно:

1 пуд масла, т. е. 40 фунт.

1 пуд соли.

3 ведра уксусу.

2 овцы и 1-го гуся. [87]

Напитков ежедневно:

15 штофов (или кружек) водки и 3 самые малые для Гг. Послов Гоф-Юнкеров, 1 с Испанским вином, 8 с медом разных сортов, и 4 с пивом. Сверх того, для остальных приносили: 1 бочку пива, бочонок меду и маленький бочоночек водки.

Такое продовольствие удваивалось в день нашего прибытия, в Вербное Воскресенье и в дни Пасхи и рождения молодого Князя. Мы брали, впрочем, продовольствие только в сыром виде и приготовлял ее нам наш повар, по Немецкому образцу. Вообще нам оказывали всегда добрую услугу не только люди, приставленные в нашем дворе для служения нам, но и сами Пристава, которые ежедневно навещали Послов. И хотя у ворот нашего дома приставлен был десятник или капрал с 9 стрельцами, но после открытого приема, или, как говорят Русские, после того, как мы удостоились видеть ясные очи Его Царского Величества, мы пользовались, относительно выхода и возвращения, также приглашения и посещения наших добрых знакомых, совершенно прежней свободой, даже более чем прежде, без всякого со стороны Русских возражения.

3-го Апреля Послы приглашены к открытому представлению, для чего присланы для них были опять те же лошади в обычном великолепном убранстве. Во время поезда на представление соблюдался тот же порядок, как и при везде в город, с тою только разницею, что теперь перед Послами ехал Секретарь Посольства один и держал в простертой руке Княжеские верительные грамоты на красной тафте. Стрельцы и народ густою толпою стояли по улицам от Посольского двора до Дворца и приемного покоя. Верховые гонцы беспрестанно и поспешно скакали по обыкновению от Дворца к Послам и обратно, передавая приказания подвигаться скорее, или тише, или же и совсем остановиться. Делалось это для того, чтобы Его Царское Величество мог воссесть в приемном покое именно во время, не ранее и не позднее того, как было нужно.[88]

Дальнейший ход и торжественность представления были те ж , как и в прошлом году, при первом нашем представлении, именно: как из переднего покоя, в котором сидело множество знатных Русских Бояр, вышли двое из этих Бояр навстречу Послам, приняли их и повели перед Его Царское Величество, как далее сам Царь спрашивал Послово здоровье Его Княжеской Светлости, как держал он себя, принимая верительные грамоты, допуская к целованию своей руки и милостиво приглашая Послов кушать от его стола: все это подробно описано уже было выше, куда и прошу обратиться благосклонного читателя.

Заявление (Proposition), выраженное в этом представлении Послом Крузе, было следующее:

«Пресветлейший, Могущественнейший Государь, Царь и Великий Князь, Михаил Федорович! (здесь прочитан был полный титул), Наш Светлейший, Высокорожденный Князь и Государь, Фридрих, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвигский, Голштинский, Сторнмарнский и Дитмарсенский, Граф Ольденбургский и Дельменгорский, милостивейший наш Князь и Государь, шлет тебе свой дружеский, родственный привет и желает тебе всего доброго и хорошего, чего только может пожелать он по родственному своему расположению.

Прежде всего Его Княжеской Светлости в высшей степени приятно было узнать, что Ваше Царское Величество с юным наследником (Herrschaft!) и всем высоким Царским домом, находитесь в совершенно добром телесном здоровье, при счастливом, мирном управлении и при веем высоком Царском благополучии (преуспеянии). От всего сердца желает он, да соблюдет Всевышний в своей милости Ваше Царское Величество и со всем Царским домом на многие лета.

За тем Его Княжеская Милость приносит Вашему Царскому Величеству свою дружественно родственную благодарность за дозволение свободного проезда чрез Государство и земли Вашего Царского Величества в Персию и обратно к Его [89] Княжеской Милости, Вследствие этого дозволения, Его Княжеская Милость вторично послал нас с настоящими верительными грамотами, приказав в то же время, согласованное и решенное уже по делу о свободном проезде в Персию и обратно, на основании данного нам подтвердительного письма Его Княжеской Милости, исполнить, о других же важных делах представить Вашему Царскому Величеству.

По этому Его Княжеская Светлость дружески родственно просить Ваше Царское Величество соблаговолить принять нас в тайном представлении, чтобы выслушать нашу просьбу и за тем следующее решение на эту просьбу повелеть объявить нам. Его Княжеская Светлость поручает себя за тем всей дружественно родственной снисходительности и приязни Вашего Царского Величества, о чем от имени Его Светлости мы имеем честь здесь докладывать. Да не оставить Ваше Царское Величество и нас своею Царской милостью!»

После этого представления к нам приехал верхом один из Великокняжеских Стольников, Князь Семен (Simon) Петрович Львов, с пожалованным Великокняжеским столом, который принесли вслед за ним. Стол этот состоял из 40 блюд, все из вареной, жареной рыбы, разных печений и овощей, но мясного ни чего не было, по причине бывшего у Русских поста, и 13 штофов (кружек) разных напитков.

Когда стол был накрыть и совсем изготовлен, Стольник собственноручно подал Послам и важнейшим Чинам, их сопровождающим, каждому по чаре отличной водки. Затем, взявши сам в руку большую золотую чашу, предложил выпить за здравие, сперва Его Царского Величества и молодого Князя, а потом Его Светлости, нашего милостивого Государя: чаша эта обошла всех кругом. Князю подарен был при этом большой бокал, а прислуге, принесшей обед, несколько рублей деньгами, после чего Князь поехал от нас.

Мы сели за стол, поели некоторый Русские кушанья, вареные и изготовленные большею частью с чесноком и луком, [90] и остатки стола послали переводчику и нашим добрым друзьям в город.

В это же время Персидские Послы, помещавшиеся на соседнем дворе, забавлялись музыкой на литаврах, свирелях и трубах, и мы с удовольствием слушали эту игру. Подготовленные питьем за здоровье к веселью, мы провели этот день как нельзя более приятно и весело, чему немало содействовали превосходные напитки, присланные Великим Князем.

5-го Апреля нам дано было первое тайное представление. Бояре и Чины, участвовавшие в нем, были те же самые, которые были и в прошлом году, кроме Государственного Канцлера Грамматина, который, за преклонностию лет, уже уволен. Место его занимал теперешний Канцлер, Федор Федорович Лихачов (Foedor Foedorow sin Lichozow).

В продолжении этого представления у нас на дому умер один из наших слуг, Пфэльцский уроженец, Франц Вильгельм, который 8 дней перед тем опрокинулся из саней и на грудь ему упала шкатулка или дорожный ларец Бругмана, бывший у него на хранении. На 3 день были его похороны, и как покойник был Реформатского Исповедания, то отпевание происходило в Реформатской церкви: прочитано было надгробное слово и погребение тела последовало на Немецком кладбище. Для похоронного поезда Великий Князь прислал нам с Приставом 15 своих белых лошадей.

9-го Апреля мы имели второе тайное представление.

Как Русские празднуют Вербное Воскресенье и праздник Пасхи.

10-го Апреля, в Вербное Воскресенье, в которое у Русских празднуется вшествие Христа во Иерусалим, был торжественный крестный ход. Для присутствовании при этом торжестве, [91] Великий Князь, у которого на кануне мы испрашивали позволения, прислал Послам их обычные две лошади, а для остальных еще 15 других лошадей. Приказано было поместить нас на возвышенном несколько месте, против дворцовых ворот, и отстранить от нас Русских, которых собралось у Дворца более 10 человек, собственно для того, чтобы лучше нам видеть крестный ход. За нами, тоже на некотором возвышении, помещены были Персидские Послы и состоящее при них. Крестный ход, совершавшийся от Дворца в церковь Иерусалим, происходил в следующем порядке:

Прежде всего Великий Князь с своими Боярами отправился в церковь Марии (Успенскую), и слушал там обедню; потом он, вместе с Патриархом, начал торжественное шествие из Дворца.

Впереди всего, на больших широких, но низких, дрогах везли дерево, увешанное яблоками, Финиками и изюмом; на дереве (около?) сидело 4 мальчика, в белых рубахах и пели: «Осанна!»

За тем следовали Священники, в белых же певческих и дорогих церковных облачениях, несли хоругви, кресты и образа, водруженные на длинных древках, и также пели; некоторые были с кадилами, которыми и кадили к народу. За этим шли знатнейшие гости или купцы, а потом Дьяки, Писаря, Секретарь и, наконец, Князья и Бояре, из которых иные несли пальмовые ветви (вербы).

Затем уже шел Царь в богатой одежде и с короной на голове. Его вели под руки два знатнейших Царских Советника, Князь Иван Борисович Черкаский (Iwan Boriswilz (Сугcaski) и Князь Алексей Михайлович Львов (Alexee Michaelowilz Lwow). Сам Царь вел на длинном поводу лошадь Патриарха. Лошадь покрыта была попоной, с длинными ушами, наподобие ослиных. Патриарх сидел боком, на нем была белая круглая шапка, унизанная крупнейшим жемчугом, и поверх нее тоже корона. Он держал в правой рукe золотой, [92] усыпанный драгоценными камнями, крест и благословлял народ, толпившийся вокруг. На эти благословения народ низко кланялся и молился на крест. По сторонам и позади Патриарха шли Митрополиты, Епископы и другие Священники, кто с книгой, кто с кадилом. До 50 мальчиков, одетых в красном, забегали вперед Великого Князя, снимали с себя эти красные одежды и постилали ими дорогу, другие же, вместо одежд, постилали на землю разноцветные куски сукна, локтя в два длиною; и то и другое делалось для того, чтобы Великий Князь и Патриарх шествовали по этим одеждам и сукну. Поравнявшись с Послами, которые поклонились ему, Великий Князь приостановился, послал к ним главного своего переводчика, Ганса Гельмса, спросить о здоровье их, и, обождав возвращения к себе переводчика, продолжал свое шествие в церковь. Пробыв там с полчаса, все вышли обратно в прежнем порядке; Великий Князь, опять поравнявшись с местом, где были Послы, в другой раз приостановился, приказав сказать им, что они этот день будут кушать от его стола; вместо того, впрочем, продовольствие нам в этот день выдано было обыкновенное, только в двойном количестве.

Патриарх дает обыкновенно Царю за то, что этот ведет его лошадь, 200 руб. или 400 рейсталеров. Этот праздник Ваий празднуется и во всех других Русских городах с такою же обрядностью. Место Патриарха занимает тогда Епископ, или Священник, а Великого Князя — Воевода.

17-го Апреля был праздник Св. Пасхи, и Русские проводят этот праздник в большом веселии, частию по воспоминанию о радостном времени, в которое воскрес Христос, частию же потому, что этим днем заканчивается весьма продолжительный их Великий Пост. В этот день, а также и в следующие за ним 14 дней, Бояре и простой народ, старый и малый, всe носят с собою крашеные яйца. На всех улицах в эти дни сидит множество торговцев, которые продают вареные и всеми возможными цветами окрашенный яйца,

При встрече друг с другом на улице Русские в это время целуются в губы, и один говорит: «Христос воскресе» — а другой отвечает: «Воистину воскресе».

Все решительно, мужчины и женщины, высшего и низшего звания, приветствуют в эти дни друг друга таким поцелуем и крашеными яйцами. Сам Великий Князь заботливо исполняете это, наделяет пасхальными яйцами важнейших Придворных чинов и прислугу, и даже имеет обыкновение, в ночь под Пасху, прежде чем отправиться в церковь к ранней обедне, посещать темницы, приказываешь отпирать их, и сам каждого узника (которых всегда множество) оделяет крашеным яйцом и бараньим тулупом, обращаясь к ним с таким приветствием: «Вы должны радоваться: ибо Христос, умерший за грехи ваши, воистину воскресе ныне!» За тем он приказывает снова запереть темницы и уже идет в церковь.

Во все время Святой Пасхи Русские не только ходят в гости к друзьям своим, по домам, но все, как духовные, так и светские люди, мужчины и женщины, ревностно посещают питейные дома (Kabacken), и другие лавочки с продажею пива, меда и водки. При чем они так напиваются, что валяются по улицам, и уж тут родственники таких напившихся хлопочут, чтобы свезти их на телеге, или санях, домой, по тому что при таких случаях нередко бывает, что на другой день находят на улицах много убитых и ограбленных донага. Такой беспорядок и безобразие в посещении кабаков, впрочем, в настоящее время несколько уменьшились по настояниям Патриарха.

Об особенном представлении Бругмана, о наших: 3, 4, 5 и последнем тайных представлениях, о представлении других народов и о прочем, что было в это время.

29-го Апреля Посол Бругман, по собственному желанию, имел тайное представление с одними Боярами, без своего товарища, и поехал туда только с немногими из Посольских; его приняли в дворе Государевой казны, и он имел совещание в особом покое около 2 часов. Об этом его совещании и [94] заявлением, сделанном им не во исполнении Княжеского о Приказа, а по собственному его желанию, не знал ни чего другой Посланник, Г. Крузе.

6-го Мая оба Посла вместе имели, третье, 17-го четвертое и 27-го пятое и последнее тайное представление.

30-го Мая Гофмейстер молодого Князя, по желанию Великого Князя, устроил соколиную охоту и пригласил на нее важнейших из Чинов Послов наших. Он прислал за нами собственных своих лошадей и повез нас на прекрасный луг, в 2 милях от Москвы, где, после весьма занимательной и веселой охоты, угощал нас в палатке водкой, медом, пряниками, Астраханским виноградом и маринованными вишнями.

1-го Июня я был день рождения молодого Князя, Ивана Михайловича, которой Русские праздновали с большим торжеством. Чтобы и нас сделать причастными такому торжеству, нам удвоили обычное продовольствие наше.

3-го числа Посол Бругман вторично ездил один и тайно совещался с Боярами.

4-го Июня, на кануне Духова дня, Его Царское Величество, с своими Боярами и Советниками, принимал опять при всех нас и разрешил отъезд всем другим Послам, которые находились в Москве в одно время с нами.

Первый приехал на представление Персидский Посол, который был купчина, или купец. Он вышел из представления в накинутом на него Русском кафтане из красного атласа, подбитом прекрасным соболем. Это уже такой обычай, как и у Персов, при отъезде Послов.

За этим приезжали Греки и Армяне, а наконец и несколько Татар, которые все возвращались обратно из представления, держа открыто в руках верительные грамоты и полученные ими подарки.

12-го Июня приехал из Германии к Москве наш кухонный Писарь, Яков Шеве, которого мы оставили за границей, чтобы он привез некоторые подарки для Персидского Шаха, изготовлявшиеся в Гданске. Но он был задержан под городом целых 3 дня, пока Канцлер мог доложить об его приезде и получить на впуск его в Москву разрешение Его Царского Величества, ездившего в это время на богомолье за город.

15-го числа Великий Князь возвратился с супругой домой. За Великим Князем ехали его Бояре и придворные, за Великою Княгинею 36 ее Боярышень и девушек, в красных одеждах и белых шапочках, от которых вдоль спины висели длинные красные снурки. Вокруг шеи у них были белые покрывала, сами же они были нарумянены очень заметно. Они ехали верхами на лошадях, как мужчины:

17-го Послы поручили мне отправиться в Канцелярию по делам к Государственному Канцлеру, и так как этот последний желал, для соблюдения большого почета, чтобы я введен был с Приставом, то я и должен был порядочно-таки подождать в передней комнате, вместе с простым народом Русским и прислугою, пока не отыскали и не привели одного из Приставов наших.

Главный Канцлер и его помощник приняли меня весьма благосклонно и дали по делу желаемое решение. В присутственном покое окно и стол были покрыты прекрасным ковром, а на столе, перед Канцлером, стояла большая серебряная, изящная чернильница, только пустая, без чернил. Мне сообщили за тайну, что ковры были положены и чернильница поставлена только при моем прибытии и по уходе моем тотчас же опять убраны; вообще Канцелярии Русские не отличаются особенною чистотою. Может быть это-то и было причиною, что меня заставляли ждать в передней.

Как приготовлялись мы к путешествию в Персию, и сколько людей взяли с собой в Москве.

20-го Июня явились к нам Приставы и Писарь и объявили Послам от имени Его Царского Величества, что они могут теперь, если желают, отправиться в Персию; что к руке Его Царского Величества они допущены в настоящее время не будут, а допустятся к ней по возвращении из Персии, так как они еще не совсем прощаются и не едут домой к себе. Тогда же, в последнем явном представлении, они получат ответные верительные Его Царского Величества и им поручено будет передать и поклон Его Светлости, нашему Государю, чего всего теперь, при предстоящем Гг. Послам пути в Персию, и быть не может.

И так мы стали снаряжаться к дальнейшему пути, велели изготовить несколько ботов, для проезда из Москвы до Нижнего, и так как, по описанию Русских, дорога в местах, по которым нам предстояло ехать, особенно по реке Волге, была весьма опасна, по причине своеволия Казаков и разбойников, то, с дозволения Его Царского Величества, Послы приняли на службу к себе 30 человек из его Офицеров и солдат, и взяли их с собою в Персию. Имена этих лиц следующие:

Даниил Gloen, армейский Капитан.

Простые воины (Knechte):

Товий Гансен (Tobias Hansen), барабанщик, упал в реке Оке с бота и утонул.

Александр Чамерс (Tschammers), найден за Шамахой в повозке мертвым, бывши прежде болен несколько дней.

Карл Штекс (Steсks), убит в Испагани Индийцами.

Андрей Тодт (Тоdt), тоже убит Индийцами.

Петр Шмок (Shmock).

Михаил Зиберс (Sibers).

Курт Янсон (Janson).

Генрих Доль (Doll).

Лоренц Рим (Rim).

Давид Лонде (Londe).

Вильгельм Morrhoi.

Grilles Tomson.

Якоб Якобсон.

Иоанн Кит.

Георг Ватсон (Watzon).

Рихард Рёлинг (Roeling).

Карл Ольсон, убит в Испагани Индийцами

Вильгельм Нои, на обратном пути из Тарку, зашедши далеко от стана, захвачен Татарами.

Фома Штокдом (Thomas Stockdom).

Вильгельм Групс (Grups), умер в Испагани поносом.

Ричерд Мейсон (Ritzerd Meison).

Георг Шеер (Scheer), Профос.

Кроме того, для гребли и для всякого рода ручной работы на суше и на воде, взято было несколько Русских, а именно:

Симон Кирилов сын (Simon Kirilof sin).

Ларике (Larike) (Ларька, Ларион??).

Филька Юрга (Filka Jurga).

Ларивон Иванов сын (Lariwon Iwanof sin).

Иван Иванов сын, умер в Персии от поноса.

Все эти люди, 24 и 25 чисел месяца, отправлены были вперед в Нижний Новгород с некоторыми металлическими вещами, привезенными нами из Германии, с разными каменными предметами, купленными нами в Москве, вместе с нашими напитками и разною другою утварью и посудой. [98]

О Польских Послах: как были они к Москве и как держали себя в отношении к Русским.

26 го Июня прибыли к Москве Польские Послы или, как Русские называют их, Великие Гонцы (Post), и приглашены были въехать в город. Послы эти, завидевши некоторых из нашего Посольства, поехавших взглянуть на торжественный въезд их, дружески поклонились и приветствовали нас, снимая шляпы; проезжая же мимо Русских Приставов, оставались неподвижны и сидели гордо.

Приставы принуждены были также, хотя с большой неохотою, первые сойти с лошадей и снять перед Послами шапки. Поляки требовали этого на том основании, что иначе сделать было бы для них неприлично, так как они приехали не для того, чтобы принимать Русских, но быть принятыми ими, Русскими.

С другой стороны и Послам этим не давали для въезда Великокняжеских лошадей, как это обыкновенно делается, по тому что незадолго перед тем один великий Польский Посол не принял Княжеских лошадей и въезжал в город на своих собственных. Этот-то великий Посол (о котором я хочу здесь сказать кстати, мимоходом) прислан был к Великому Князю вскоре после осады города Смоленска и разбития Русских под этим городом и, как рассказывали нам, вел себя по отношению к Русским самым вздорным образом и спорил обо всем. На открытом представлении он говорил свое заявление сидя, а не стоя, и когда, при произнесения титула Короля его, Бояре, по обычаю своему, не снимали шапок, он резко и с ругательством восстал против этого, и до тех не хотел продолжать начатую речь свою, пока Его Царское Величество не дал головою знака Боярам, чтоб они сняли шапки. [99]

Так как Польский Король не присылал от себя ни каких подарков, то этот же самый Посол сам от себя подарил Великому Князю прекрасную карету. Когда же, в ответ на это, прислано было и ему от Царя несколько сороков соболей, то Посол не принял их. По этому и Великий Князь возвратил ему назад его карету.

Посол приказал за это спустить Пристава с лестницы, и такой поступок до того оскорбил Его Царское Величество, что он приказал спросить Посла: («С чего Посол позволяет себе такое недостойное поведение? По приказанию ли Короля своего, или же по собственному произволу? Если по приказанию Короля, то Его Царское Величество будет ожидать от Бога милости и средства воздать ему тем же: победа в руке Божией, и Бог дает ее тому, кому захочет, и хотя Его Королевское Величество раз одержал победу, однако в другой раз может и не одержать ее. Если же Его Царское Величество узнает, что Посол все это позволял сам по себе, то он не замедлит отписать о том Королю, который, без сомнения, сумеет достойно наказать Посла».

Вследствие того, что этот Посол не уважал так Русских обычаев приемов в бытность свою в Москве, и вновь прибывший, упомянутый выше великий Посланник (welike Poslanick) или великий гонец, принят был с меньшим, против обыкновения, почетом. [100]

Содержит в себе Русский вид для приезда.

Устроивши свои дела в Москве, собрались мы в дальнейшее путешествие и получили открытый вид (Pass) Его Царского Величества, который должно было предъявлять во всех местах находящимся Боярам и Чинам Великого Князя. Вид этот переведен Царским переводчиком, и мы приводим его здесь, как образчик Канцелярского слога Русских.

Его Царского Величества открытый вид, данный Княжеским Голштинским Послам:

«От Великого Государя и Великого Князя всея России, Михаила Федоровича, сим повелевается Нашим Боярам, Воеводам и Дьякам и вообще всем начальствующим Нашим людям, во всех местах от Москвы до Коломны, Переславля, Рязани, Касимова, Мурома, Нижнего Новгорода, Казани и Астрахани, чинить свободный пропуск Послам и Советникам Князя Голштинского , Фридриха, Филиппу Крузе и Огону Бругману, которым дозволено Нами отправиться из Москвы в Персию, к Персидскому Шаху Сефи, для переговоров о проезде и торговле Голштинских купцов, и вместе с тем дозволено им Нами взять с собою, отпущенных также из Москвы в Персию, из Голштинских Немцев 85 человек, и для прикрытия взятых ими из служащих в Нашей службе, Московских Немцев, в числе 30 человек каковое число могут они, Послы, увеличить, в Нижнем, в Казани, или Астрахани, для усиления прикрытия еще 11 человеками из Русских, или Немецких, вольных людей. Дозволено также им приискать и нанять в Нижнем двух проводников (лоцманов), которые бы хорошо могли ходить по Волге, и если они, Послы, побывши в Персии, снова будут возвращаться в свою землю Голштинию через Наше Московское Государство, то им, Голштинским Послам, соблаговолено и дозволено Нами, буде им то понадобится, взять себе для прикрытия, или для иных работ, до 40 человек в Астрахани, или Казани, или где им будет удобно, из Русских, или Немецких, вольных людей, сколько им будет нужно; при этом чтобы те из Наших людей, которые наймутся к сказанным Послам, заявили свои имена Боярам, Воеводам и Дьякам, с обозначением места их жительства, отъезда и возвращения, чтобы о всем этом было ведомо тем Боярам, Воеводам и Дьякам и велся ими тем наемным людям надлежащий список. Если же сказанные Послы будут возвращаться из Персии зимою, то они могут на свой счет брать столько людей и подвод, сколько они найдут необходимым, для продолжения пути их. [101]

Приставом к названным Послам приставили Мы Астраханского Дворянина, Родиона Горбатого (Rodion Gorbato), дабы он сопровождал Послов от Москвы до Астрахани, и потому Мы повелеваем всем Нашим Боярам, Воеводам и Дьякам и всем начальствующим людям, чинить во всех городах и местах ему, Родиону, и сказанным Послам Голштинским, свободный пропуск, без малейшего задержания, или препятствия; и когда они, побывши в Персии, будут возвращаться в свою Голштинскую землю через Наше Московское Государство, то да будет дозволено им, Голштинским Послам, если им будет нужно, для прикрытия в плавании по Волге и по дорогам, нанимать, для увеличения своей безопасности, до 40 человек, в Астрахани, или Казани, или там, где им заблагорассудится, и нанять столько людей, сколько им будет нужно. И сколько будет нанято ими людей, и в каких городах, в поездку ли в Персию, или на обратном пути из Персии, приказывается собирать по городам справки об этих людях, и записывать их имена, чтобы не попался в числе их какой разбойник, или беглый холоп (Golop). И если Голштинские Послы будут возвращаться из Персии зимою, то дозволяется им, за свои деньги, нанимать Наш Русский народ и с подводами столько, сколько им будет нужно, и чтобы им, Послам, как во время пути из Москвы в Персию, так и на обратном пути из Персии к Нам, в Москву, нигде, ни в каком городе, или деревне, не было ни какой задержки и ни от кого ни какой неприятности, или притеснения. И приказывается соблюдать Голштинских Послов в почтении, равно как и всем людям их оказывать всякое дружелюбие; также и сами Голштинские Послы и их люди, как на пути в Персию, так и из Персии к Нам, в Москву, Нашим Русским людям равномерно не должны делать ни каких притеснении, насилия или разбоя. И Мы отнюдь не дозволяем Послам брать продовольствие для себя, или для людей своих, насильно у кого бы то ни было, но повелеваем и дозволяем им покупать для себя и для своей прислуги, равно как для взятых ими из Москвы и нанятых людей, на пути в Персию и обратно из Персии, всякого рода продовольствие на свои собственные деньги, и у тех людей, которые сами хотят [102] продать им это продовольствие. Писано в Москве 7144 года, Июня 20». К этому дорожному виду приложена Царская печать (Печать представляет двуглавого орла, у коего в середке между главами крест осмиконечный, на груди орла Георгий на коне, а в лапах ни чего нет, крылья же опущены вниз. Вокруг орла следующая надпись по-русски: «Божиею милостию великии государь царь и великий князь михаил федорович всеа русии самодержец владимерскии московсии новгородцкии царь казанский астораханскии царь сивискии (Сибирский) государь псковскии великии князь тве(р)ский югорскии пермскии вятцкии болгарскии и иные государь и великии князь новагорода низовские земьли» О. Б.) и подпись:

Царь и Великий Князь всея Русии

Михаил Федорович.

Дьяк Максим Матюшкин.