СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АДАМ ОЛЕАРИЙ

ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ

ИЗВЕСТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ И ПЕРСИЮ,

ПРОИЗОШЕДШЕГО ПО СЛУЧАЮ ГОЛЬШТЕЙНСКОГО ПОСОЛЬСТВА ИЗ ГОТТОРПА К МИХАИЛУ ФЕДОРОВИЧУ, ВЕЛИКОМУ ЦАРЮ МОСКОВИИ И ШАХУ СЕФИ, КОРОЛЮ ПЕРСИИ

AUSSFUERLICHE BESCHREIBUNG DER KUNDBAREN REISE NACH MUSCOW UND PERSIEN, SO DURCH GELEGENHEIT EINER HOLSTEINISCHEN GESANDSCHAFFT VON GOTTORFF AUSS AN MICHAEL FEDOROWITZ, DEN GROSSEN ZAAR IN MOSCOW UND SCHACH SEFI, KOENIG IN PERSIEN, GESCHEHEN

ЕДИНОМУ БОГУ СЛАВА!

КНИГА ПЕРВАЯ

НОВОГО ПУТЕШЕСТВИЯ ПЕРСИЮ,

ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ПОЕЗДКЕ В МОСКВУ О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИЛО ВО ВРЕМЯ ЭТОЙ ПОЕЗДКИ

ГЛАВА I.

Я считаю великим счастием, какое только может выпасть в этом мире человеку, желающему получить, по выражению Аристотеля, название zwon politikon (общественное существо), если ему представится удобный случай предпринять отдаленное путешествие, пошататься по свету, обозреть чуждые страны и народы, увидать и изучить различные их особенности.

И действительно, природе возвышенного духа даже противно оставаться вечно дома, подобно улитке; это свойственно только женщинам и домохозяйкам. По этому весьма хорошо и справедливо говорит Липсий в одном месте своего сочинения (Epist. ad Phil. Lanoy): «Только низкие, простые души сидят дома, как бы прикованные к своей земле; возвышенные же, подражая небу, любит движение». (Humiles istae et plebeiae animae domi resident et afflixae sunt suae terrae. Illa divinior est, quae Coelum imitatur et gaudet motu). И далее, в другом месте, говорит он (Epist. 8, cent. 1): «Spernit natura sua includi coelestis ille ignis, aerem amat et campos». [2]

Самому Господу Богу, который, по свидетельству Св. Писания, всегда имел и имеет особое попечение о путешествующих и чужестранцах, путешествия также не противны, но скорее должны быть приятны, потому что он, Великий Вседержитель, устроил мир на пользу человека. Он дал нам землю, как временное жилище, и прекрасные сады, украсив ее в одном месте совершенно иным великолепием и плодами, чем в другом. И так как все это, как выше сказано, сотворено на пользу человека, то Всещедрому Богу угодно, чтобы дети его, люди, познавали сотворенное им, и через то достойно почитали и его самого.

Когда мы, наблюдая, размышляем о том, как Бог, в своем мудром совете, движением неба и природы, по особой своей милости, одарил разные страны света и его обитателей множеством всякого рода блаженства, как он осчастливил их разными чудесными благодеяниями своими, то можем ли не восхищаться всем этим, можем ли не возрадоваться и не воспеть, вместе с Царем Давидом, 104 псалом его — хвалу Великому Богу: «Возвеличишася дела твоя, Господа, вся премудростию сотворил еси; исполнися земля твари твоея!»

Если кто путешествуете не как простой гонец, который только о том и хлопочет, чтобы попасть в хорошую корчму, или гостиницу, или не как Архестрат, который (по свидетельству Афинея в 3-й книге), объехал свет для того только, чтобы найти и описать яства, напитки и разные лакомства, но пускается в путь разумно, с добрым и честным намерением, то путешествие такого человека, кроме того, что доставляеть наслаждение и ведет к прославлению Бога, приносить много и другой пользы, как самому путешествующему, так и отечеству его. У чуждых народов можно всегда, если только захотим, научиться кой-чему хорошему; если их нравы и обычаи хороши и похвальны, то, по справедливости, им следуешь подражать; если же, напротив! — они порочны и неприличны, то должно отвращаться от них! стараться делать противное, и в таком случай будем считать себя и отечество свое счастливее этих народов. Таким образом даже от варваров [3] и вообще недобрых людей можно научиться чему ни будь доброму «Aliorum erratis ad rectam vitae institutionem pro exemplis uti pulcrum est, говорит Диодор Сицилийский, вначале первой книги своей. Ошибки и заблуждения других должны служить нам указанием, как идти прямою (истинною) дорогой. Поэтому-то мудрый и высокопрославленный у Персов Локман, на вопрос: «от кого заимствовал он ловкость и уменье во всем — отвчал: «Я научился им у неловких и невежественных людей. Что не нравилось мне в их делах и образе жизни, я только удалялся того». Так рассказывается это в Персидской «Долине Роз» (Rosenthal) 1. 2, 16.

Я говорю все-таки о людях, которые совершают путешествия разумно и с добрыми намерениями, подобно мудрому Улису, а не о юношах и вообще людях такого рода, какими были слуги его, которые не могли ни управлять собою, ни обуздывать свои страсти, которые неспособны во время странствования видеть что либо, кроме голой земли, и затем, сравнивая свое путешествие с Сократовым, говорили: «Чему может научить меня гора или долина Таким и подобным им людям пусть воспрещает путешествия Ликург, который сам, впрочем, много путешествовал, и по тому был мудрым Царем (как это видно из Плутарха, в его Ликурге, и у Страбона в 10-й книге). При том, мы Немцы, а не Спартанцы, воспитаны не по образцу этих последних, считавших себя совершенными и не могшими научиться ни чему от других народов; мы скорее Аргивяне, которым, если б они вздумали предлагать нам Ликургово запрещение путешествий, следует отвечать, вместе с Эвдамидом. Эвдамид, на замечание одного Аргивянина, что Спартанцы поступили хорошо, запретив путешествия, вследствие которых люди портятся, отстают от законов и обычаев своего отечества, отвечал: «А вы, Аргивяне, если б постранствовали и побывали в Спарте, то не только не хуже, но лучше бы стали». (Plut. in Lacon. apoph.). He надо только злоупотреблять ни каким делом, и не следует выбрасывать из ванны дитя, вместе с водой, в которой его мыли; точно также, как не следует уничтожать вино по тому только, что им можно упиваться, ни бросать в море [4] имущество, золото и серебро, делающие иногда человека гордым и мешающие иным в достижении мудрости, как сделал это весьма необдуманно Философ Крагес, считавшийся, впрочем, вообще человеком разумным.

В добрых примерах у нас нет недостатка: «Sive prisco, sive nostro aevo peregrinati fere sunt viri magni, — говорит Липсий, в приведенном выше 22 письме. Многие разумные и превосходные мужи совершали путешествие в чужие земли, смотря по их званию, положению и способностям, с большою пользой и славою. Философ Пифагор, еще с детства особенно отличавшийся стремлением ко всякого рода знаниям, именно вследствие этого стремления, совершил важные путешествия, — был в Египте, Индии, потом в Персии, для знакомства с тамошними мудрецами, и, возвратившись в Грецию, до того прославился, что был прозван почетнейшим званием sojoV, или, как он сам называл себя, в сознании своих достоинств, философом, как повествует о том Валерий Максим (lib. 8, с. 7). О путешествиях Платона знаем также от этого же Валерия и Цицерона «De re publica».

О том, что знатнейшие врачи, каковы Гиппократ, Диоскорид, и, в особенности, Гален предпринимали путешествия для обогащения и усовершенствования себя в Медицине и медицинской практике, свидетельствуют нам Плиний (lib. 29, с. 1), Sorano и Fulgoso. О Галене в особенности я упомянул потому, что он был в Смирне, Коринфе, Александрии, за тем в Палестине, Сирии и Египте, наконец на островах Лемносе и Кипре, для исследования таинств природы и изучения различных состояний, которым бывает подвержено здоровье человека; из Историков известно путешествие Геродота, посетившего Египет и Персию, с намерением дознать и написать достоверные сведения об этих странах, как сказано об этом в его же сочинении. Подобно Геродоту, Диодор Сицилийский, вознамерившийся описать земной шар в его видах, путешествовал целые 30 лет, в продолжение которых обошел замечательнейшие части света, каковы Азия и Европа, как [5] свидетельствует о том он сам, в предисловии к своей Библиотеке.

Какую пользу могут извлечь из путешествий политики, правоведы и вообще люди, посвящающие себя общественным должностям или готовящиеся к управлению народом, сомневаться ветом никто не станет. В виду этой именно пользы многие знаменитые владетельные особы, по их собственному желанию, предпринимали далекие путешествия, как говорит это Иоанн Шокье (Chokier), в своем «Thesaurus politicus». По поводу путешествий и Гораций восхваляет Улиса, говоря, в своей «Ars poetica:

«Die mihi, Musa, virum captae post tempora Trojae
Qui mores hominum mulfcorum vidit et urbes».

Превосходныe путешествия достохвального Императора Карла V достаточно известны нам из Истории. Император Траян, изведавший бездну опасностей в войне с Парфянами и грозные бури океана, когда увидел, что некоторые корабли отплывали в Индию, воскликнул: «Ах, если б я был моложе и если б силы моего сложения и мое положение дозволяли, и я бы отправился в Индию, чтобы ознакомиться с особенностями этой страны». Я сам знаю одного известного и достохвального владетельного Князя, который сказал мне однажды почти те же слова. И часто, как полезно было бы, если б такие владетельным особы и высоконачальствующие лица предпринимали известные путешествия, разумеется, при условии, когда бы их положение и важный служебный занятия дозволяли им это. Эту же мысль высказываеи и Цицерон (1. 2. Epist. famil. 11.): «Peregrinatio obscura et sordita est iis, quorum industria Romae potest illustris esse».

Но так как не всякий может по положению своему, или просто по не представившемуся случаю, оставить свою родину и пуститься в далекие путешествия, для личного обозрения чуждых стран, то я полагаю, что весьма похвально делают те, которым выпадет такой счастливый случай, когда они, по совершении путешествия, делают историческое, верное описание его, и за тем печатают оное. Чрез это другие, подобно тому, [6] как при чтении древней Истории, они переносятся в древние времена, так и читая путешествия, они мысленно переносятся в отдаленные страны и как бы собственными глазами обозревают все особенности чуждых земель, в верном их изображении, так что можно сказать, эти другие, сидя дома, как бы сами совершают путешествие по целому свету.

Если Азия искони считалась и считается прекраснейшею и замечательнейшею частию света, то в самой Азии Персидское Государство, по многим причинам, главным же образом по тому, что некогда оно было величественнейшею из всех других Монархий, для любителей истории и теперь еще составляешь любимую страну, и возбуждает в них особенное желание ознакомиться с настоящим его состоянием.

Хотя Персидское Государство и составлявшие его области и прежде этого нередко были посещаемы и описываемы странствователями и другими многими лицами, из которых важнейшие: Геродот, Бизари, Барбаро, Контарини, Брисон, Боасар, Рейнек, так что в дальнейших о нем известиях, можно бы подумать, и нет особенной надобности; но как все на свете, с течением времени, изменяется, точно так и Персидское Государство до такой степени изменилось против прежнего своего, в историях описанного состояния, что, сравнительно с ним, теперь в Персии нельзя найти Персии. В ней не осталось прежнего почти ни чего, кроме голой дороги и лежащих около нее гор и долин, как это видели и дознали мы лично сами, во время недавнего Великокняжеского Посольства из Голштинии к Персидскому Царю, Шаху Сефи. По этому, некоторые из нас, имевшие представление о Персии по ее древнему блестящему состоянию, и не нашедшие в ней ничего, кроме разного рода неудобств и тягостей, раскаивались в своем путешествии и написали следующее четверостишие:

«Was suchen wir doch viel die alten Herrlichkeiten,
Die unterworffen sind den fresshafftigen Zeiten?
Ich habe Persien in Persien gesucht,
Und durch das meinen Weg wol hundertmal verflucht». [7]

За чем ищем мы так долго древнего великолепия,
Которое подвержено все пожирающему времени?
Я тоже искал Персии в Персии,
И чрез это стократ проклинал мою дорогу.

Правдивое и точное описание этого-то Государства, а также и других стран, областей и народов, которые мы посетили, в том самом виде и состоянии, в котором они находятся в настоящее время, с изложением и всего того, что случилось с нами особенного, достойного внимания читателей, во время нашего далекого и многотрудного шестилетнего путешествия, я и предлагаю здесь к услугам любезных соотечественников моих, Немцев.

Когда Светлейший, Высокородный Князь и Государь, Фридрих, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвигский, Голштинский, Стромаринский и Дитмарсейский, и Граф Ольденбургский и Дельменгорский, мой милостивейший Князь и Государь, вознамерился, по некоторым важным, причинам, снарядить и почтенных выше богатое Посольство, то Послами назначил из советников своих почтенных, благородных многоуважаемых и высокоученных мужей: Господина Филиппа Крузе из Ейслебена (Gruesius von Eissleben Jul.), который теперь, по особой милости Короля Шведского , возведен в Шведское Дворянство, под именем Филиппа Крузенштерна, пожалован в Придворные Советники Короля Шведского, Бургграфом Нарвским и Генерал-Директором торговли в Эстонии и Ижоре, и Господина Оттона Бругмана (Brughmann) из Гамбурга. Послы эти, в 1633 году, Октября 22-го, отправились из Княжеского пребывания Готторфа (Gottorff) в первый раз в Москву, к Великому Государю, Царю и Великому Князю, Михайлу Федоровичу, Самодержцу Всероссийскому и проч. и проч., для испрошения у него свободного [8] проезда чрез Россию в Персию. Заготовивши в Гамбурге все необходимое для такого путешествия, и взявши спутников или прислугу из 34 человек, 6-го Ноября Послы выехали из Гамбурга, 7-го прибыли в Любек, а 8-го в Травемюнде, где приняли к себе одного опытного моряка, Михаила Кордеса, (Kordes), который был необходим нам впоследствии, для плавания по Каспийскому морю. 9-го числа, расставшись со множеством друзей, провожавших нас из Гамбурга и Любека до морского берега, мы достигли моря. Корабль, на котором мы готовились плыть, назывался Фортуна, а Капитаном на нем был Ганс Миллер. На этом же корабле отправился с нами Доктор Медицины Венделин Сибелист (Vendelinus Sibelist), которого вызывал в Москву Великий Князь к своему Двору в Придворные Врачи, и которого отпустил Светлейший Князь Шлезвиг-Голштинский к Его Царскому Величеству.

После обеда мы весело оставили землю и стали на якоре в рейде. Около 9-ти часов вечера, когда начался благоприятный для нас юго-западный ветер, мы распустили, с Божией милостью, паруса и проплыли в ту же ночь 20 миль. В следующий день Господа Послы и Капитан корабля заблагорассудили составить некоторые постановления и правила, на время плавания, с тою целью, чтоб, с одной стороны, содержать людей в повиновении и должном порядке, а с другой, чтобы из денежных взысканий с виновных, во время нашего морского путешествия, и бедные получили какую ни будь пользу. Для этого важнейшие лица из сопутников выбраны были в известные должности, с тем, чтобы они наблюдали за исполнением законов и налагали взыскание с провинившихся. Установленный таким образом распорядок исполнялся с такою точностию и строгостью, что по окончании мореплавания продолжавшегося 4 дня, собрано было взыскных 22 рейхсталера, которые и вручены были Капитану корабля с тем, чтобы половина из них роздана была Рижским, а другая Любецким, бедным.

10-го Ноября к вечеру миновали мы остров Борнгольм, оставшийся внраве у нас на добрую милю; от Любека до Борнгольма считается 40 миль. Остров этот представляет [9] возвышенную и в некоторых местах скалистую землю, в 3 мили длиною и столько же шириною, с хорошими лугами для скота, который ежегодно дает несколько ластов масла; на нем находится замок старой постройки; называемый Гаммерсгаузен (Hammershausen). Некогда Борнгольм принадлежал городу Любеку, но, по некоторым причинам, был уступлен, как крестинный подарок, Королю Датскому, которому принадлежит и в настоящее время.

У северной стороны этого острова лежат опасные для кораблей скалы Эрдгольм (Erdholm), которых моряки очень боятся в осеннее время. Так как в темные осенние ночи скалы эти разглядеть трудно, а посредством лота, по причине бездонной глубины воды подле самых скал, близость их тоже определить невозможно, то часто случается, что корабли разбиваются о них и погибают.

11-го числа, в полдень, мы находились под 56 градусом долготы, все еще пользуясь хорошею погодой и ветром. К вечеру же начал дуть сильный, порывистый ветер, продолжавшийся всю ночь, так что мы принуждены были уменьшить паруса. Большая часть из нас, которые никогда не были на море, начали в это время страдать известною морскою болезнию: у них поднялась сильная рвота, и вообще они так ослабели, что повалились на пол, и многие думали уже, что тут и умрут. Болезнь эта происходит не вследствие сильного запаха морской соленой воды, возбуждающего будто бы тошноту, как пишет Понтан (Pontanus в Bellariis Atticis), и как объясняют ее многие другие, но единственной исключительно от движения корабля, которое в большей части людей производит непривычное сотрясение желудка и головокружение; по этому люди, привыкшие к качке (движению) и не подверженные головокружению, не чувствуют, на корабле никаких болезненных припадков. От того же, я думаю, и маленькие дети, которых закачивают еще в колыбелях, весьма редко ощущают на корабле слабые признаки этой болезни. Эта же причина такого болезненного состояния подтверждается и тем, что большею частию оно начинается не тотчас вначале плавания и [10] обыкновенно не скоро при умеренном и попутном ветре, но чаще и с его после нескольких дней бурного холодного ветра, подвергающего корабль сильной качке; притом, если такая бурная порода продолжается несколько дней, то у иных боязнь проходит сама собою. То же самое заметил я и на реке Волге (следовательно, вовсе не на соленой воде), когда некоторые из нас, плывши довольно долгое время в тихую погоду, не чувствуя никаких болезненнных припадков, вдруг занемогли морскою болезнью, когда поднялась сильная буря, налетавшая на нас против течения реки и приведшая наше судно в сильное движение. Итак, Понтан несправедливо замечает, на 524 странице сказанной выше книги: «Quod, qui in fluvio navigant, horum nihil persentient, quia ibi non faetor maris, — потому что болезнь эту можно приписать только непривычному движению».

При таком-то сильном ветре мы все-таки проплыли в ту ночь 15 миль, по тому что могли удержаться на настоящем нашем пути или курсе, как называют его моряки. В следующий за тем день, 12-го числа, настала такая тихая погода, что не заметно было ни малейшего колебания в воздухе, и корабль наш должен быть остановиться на одном месте. Пользуясь затишьем, мы велели принести на палубу наши музыкальные инструменты, под звуки которых и воспели благодарственную и хвалебную песнь Богу, за оказанное им милостивое нам покровительство в прошедшую ночь. В полдень подул опять южный, попутный ветер, который благополучно пригнал нас к мысу Домеснес (Domesnes) в Куронии. Здесь мы стали на якорь и пробыли до вечера 13-го числа, когда начался западный ветер, с которым мы могли объехать мыс и выйти в море. Таким образом 14-го числа рано утром прибыли мы к укреплению (шанцам) Дюнамунде, лежащему у устьев реки Дюны (Двины, от которой укрепление и получило свое имя), в 2-х милях от города Риги. Так как в это время был сильный туман, так что и вблизи нельзя было ни чего видеть, то мы возвестили о себе трубами и просили, чтобы из укреплений выслали к нам кормчего, или какого другого проводника, без которого, заезжим сюда людям, трудно проехать в пристань, по неровности морского дна. Через несколько Цонтан [11] времени к нам приплыли таможенные осмотрщики, осмотреть корабль, нет ли на нем купеческих товаров, за провоз которых следовало бы взыскать пошлины. Не нашедши ни чего запрещенного, они немедленно прислали нам кормчего, с которым мы отправились, и поздно вечером благополучно достигли города Риги.

От Риги, через Вольмар и Дерпт, до Нарвы.

Давши знать о своем прибытии, Господа Послы с некоторыми из своих сопровожатых вышли на берег и отправились пешком в город; на дороге их встретили несколько военных Офицеров и пустая карета, которую выслал Губернатор для Послов; но так как расстояние до назначенной для Послов гостиницы было невелико, то они не сели в карету, а пошли пешки, и таким образом их проводили в гостиницу Ганса Краббенгёфта, где они и заняли себе помещение с важнейшими чинами из своих спутников, остальные же разместились в других соседних домах. 21-го Ноября Магистратский Советник прислал Послам в подарок: одного быка, нескольких овец, кур, зайцев и множество разной дичи, несколько белых и черных хлебов, и аму (Мера жидкостей, около 4-нынешних ведер. — Перевод.) рейнского вина. Через три дня после того Послы давали обед, на который пригласили Губернатора, Андрея Эрихсена, Советника, Супер-Интенданта М. Самсона (Samsonius) и некоторых высших военных городских чинов. Мы должны были оставаться в городе Риге 5 недель, пока не настали морозы и не выпал снег, покрывший наконец все вокруг лежащие болота и доставившей нам добрую санную дорогу. Оттуда путь лежал нам в город Дерпт, и 14 Декабря часть вещей, с запасами, поклажей и несколькими людьми, на 31 санях отправилась вперед, а на следующий день поехали и Послы; и как большая часть из [12] нас, ехавши в опрокидывались с санями и со всею в них поклажею, которую принуждены были подбирать с снега и опять укладывать в сани. 18 числа мы приехали в городок Вольмар, где встретил нас Начальник (Комендант) его. Город этот лежит в 18-ти милях от Риги и весьма опустошен вторжением в него Русских и Поляков; жители поправляют его и на прежних каменных остатках разрушенных бывших домов возводят свои деревянные жилища, по образцу Русских и Шведских изб. 20 числа мы выехали отсюда, и, проехавши 6 миль, прибыли в замок Эрмес (Ermes), принадлежащий Полковнику De la Barre, который два раза угостил нас по-княжески. 21 того же месяца отсюда мы проехали еще далее 4 мили в остановились в замке Гальмет (Halmet), где, во время стола, приводили к нам в комнату молодую ручную лось, ростом выше лошади. Этих зверей в здешних странах множество, и они дали повод к тому, что многие ремесленники и рабочие люди, которых за несколько перед тем лет вызвали из Германии, для обработки земли, охотно переселялись сюда, в надежде на спокойную жизнь и плодородие почвы; им наговорили, что здесь неисчерпаемое богатство в жизненных средствах и, между прочим, что лось (Elend) сама будто забегает к людям в избы. Когда же эти Немецкие переселенцы, в надежде на такое богатство, перебрались сюда, но, не привыкнув тяжким здешним работам и к способу возделывания земли, постоянно получали плохой урожай, а наконец и совсем обедняли, то они действительно увидали, что бедность (Elend) (Здесь игра слов: Elend — лось и Elend — бедность. — Перев.) сама пришла к ним в дом, и некоторые из них, в несчастном положении, воротились опять в Германию, при помощи добрых Немцев. Так рассказывали нам те из них, которых мы еще застали в этой стране.

22-го Декабря мы проехали далее мили к замку Ринген (Ringen), и на следующий за тем день прибыли в город Дерпт (Derpt). Этот город лежит в Эстонии или в [13] Эстляндии, при реке Эмбек (Einbeck), в средине Ливонии, обнесен каменною стеною и башнями, которые, также как и самые дома в городе, выстроены на старый образец. Вследствие неоднократных войн, особенно же войны с Русскими в 1571, он сильно опустошен этими последними, как видно это из Ливонской Летописи Геннинга (Henningii); некогда он принадлежал Русским и назывался Юрьев-город (Jurgiogorod), но в 230 году взят был Немецкими Геермейстерами и обращен в Епископство, где, в числе Епископов, был также и Герцог Магнус Голштинский, зять (Schwager) тирана. В 1558 году тиран Иван Васильевич завоевал его опять, а в 1582 покорил его себе Король Польский, Стефан; но когда Зюдерманландский Герцог Карл принял Шведскую корону и начал войну с Поляками, то, в числе других городов, он завоевал у этих последних и Дерпт; таким образом этот город и поныне находится под владычеством Его Величества, Короля Шведского.

В Дерпте есть Ливонское высшее училище или Университет и Королевский (придворный) Суд. Этот Университет основан но предначертанию и на иждивении Г-на Иоанна Скитте (Skytte), Барона Дудеровского (Duderoff), бывшего наставника и Гофмейстера Короля Густава-Адольфа, и утвержден 15-го Октября, 1632 года. Яков Jacobus), сын Иоанна Скитте, назначен был первым Ректором этого Университета, а в Проректоры опредлен был к нему Андрей Виргиний (Virginiues), из Поморских (Pommaerscher) Дворян, Г-н Доктор Богословия. Из числа ученых людей и знаменитых Профессоров, с которыми мы познакомились здесь, были: упомянутый сейчас Доктор Виргиний, Иоанн Балау (Baiau) из Poстока, Доктор Медицины, впоследствии вызванный в Москву в Придворные Врачи (Leib-Artz), далее Фридрих Мений (Menius), поэт (Императорский) и Профессор Истории, и М. Петр Андрей Шомер (Schomerus), Математик из Швеции. Но Студентов в наше время было еще очень немного, именно при нас считалось их всего 10 Шведов и несколько человек из Чуди (Finnen).

Проведши в Дернте праздник Рождества Христова, мы выехали оттуда 29-го Декабря, взявши путь на Нарву. [14]

Приезд в Нарву, отъезд оттуда и путешествие, через крепости Ям и Копорье, до Орешка.

3 Генваря, 1634 года, приехали мы в Нарву, где остановились у Якова Фон Кёллен (Koellen), одного значительная купца и содержателя гостиницы; здесь, к большой досаде, мы должны были прожить целые 22 недели, в ожидании Шведских Послов, с которыми, по некоторым причинам, нам нужно было ехать вместе в Москву. Правда, мы проводили тут все время в разных увеселениях, каждый день давали роскошные, чисто Княжеские, обеды, с весьма порядочной музыкой, на которых многие важные особы, посещавшая часто Послов наших, вели обыкновенно занимательные разговоры; кроме того, и нас также приглашали часто в гости, к разным важным лицам, на разные прогулки в экипажах и верхом, на охоту и проч.; но желание ехать дальше делало ничтожными и скучными все эти удовольствия. Вдобавок к этому, прислуга и низшие чины из сопровождавших нас, вследствие продолжительной праздности, беспрестанно ссорились и дрались с Нарвскими солдатами. Послы наши, вместе с Г-м Губернатором, постоянно принуждены были разбирать их, мирить и унимать.

Сообразивши, что, дожидаясь Послов, мы не могли выехать до весны, а в это время дорога между Нарвою и Новгородом очень затруднительна, мы решили 28-го Февраля по санной, хорошей еще, дороге послать Павла Флеминга (Fleming) в Новгород, вперед, с частью прислуги, с лошадьми и тяжкой кладью. В то же время отправился вперед с своими людьми и Д. Венделин, который потом из Новгорода поехал и дальше, в Москву.

Наконец, в Нарве у нас сделался недостаток в продовольствии; ибо поставщики наши, Русские купцы, неохотно ездили за [15] какие-нибудь 8 миль от города, где они закупали кур и овец. При таких обстоятельствах, не надеясь (по некоторым причинам) на скорое прибытие Шведских Послов, и узнавши при том, что Ревельский Губернатор, Филипп Шейдинг (Scheiding), назначен был начальником Шведского Посольства, Послы наши решили тем, что с 12-ю особами из своих поехали сами в Ревель, а прочих оставили в Нарве.

В Ревеле нас приветствовали пальбою из пушек, и тамошний Магистратский Советник встретил нас подарками. Мы прожили здесь 6 недель, и все время пользовались дружбою и почетным приемом Г-д Губернатора и важнейших горожан.

О Ревеле и Нарве я буду еще говорить во 2 моем путешествии.

10-го Мая Губернатор Филипп Шейдинг получил известие, что назначенные к нему спутники его прибыли уже в Нарву, почему собрался и он в дорогу, и в день Вознесения, именно 15 Мая, поехал с нами в Нарву. 18 числа прибыли мы снова в Нарву, где бывшие там Шведские Послы, именно: Полковник Генрих Флеминг, Эрих Гилленстиерна (Gyllenstierna) и Андрей Бурей (Bureus), в почетном сопровождении, встретили нас верхами, за милю от города, дружески приняли и проводили в город, где вторично приветствовали нас пушечной пальбой.

Когда таким образом оба Посольства съехались, то решено было отправиться обоим им в Новгород, через Карелию, Ладожским озером; почему немедленно послал и нарочного к Новгородскому Воеводе, известить его, где именно он должен был ожидать и принять нас, чтобы нам не пришлось долго ждать на границе. В таких случаях у Русских, также как и у Персов, существует обычай, что когда иностранное Посольство достигнет границ их, оно должно дать знать о себе, и потом ждать, пока о прибытии его не уведомят с нарочным Царя, и пока этот последний не пришлет начальнику области приказа, каким образом должно принимать и содержать Послов. Так как у Москвитян и Персов все Послы и гонцы, посылаемые от Великих Иностранных [16] Государей, во все время пребывания этих Послов и гонцов в пределах Московии и Персии, безденежно пользуются продовольствием, подводами и охранительной стражей, то для этого к Послам назначается особый Чиновник, для распоряжений по части продовольствия, называемый у Русских Приставом, а у Персов Мегемендарием (Mehemendar), с отрядом воинов, которые должны сопровождать Послов внутри Государства.

Когда гонец был отправлен в Новгород, Шведские Послы выехали из Нарвы 22 Мая в крепость Копорье (Kapurge), с намерением отпраздновать там Троицын день и ближе придвинуться к Русским границам.

Мы же оставались в Нарве, и 24 Мая, в Субботу, накануне Троицына дня, я пошел в Русскую часть Нарвы полюбопытствовать, как Русские совершают поминки по своим умершим и погребенным родственникам и друзьям. Все кладбище было наполнено Русскими женщинами, которые расстилали на могилах и надгробных камнях красивые, шитые, пестрые платки, и ставили на них некоторые блюда с 3-мя, или 4-мя, продолговатыми лепешками или оладьями и с пирогами; а другие — с 2-мя, или 3-мя, сушеными рыбами и крашеными яйцами. Одни из этих женщин стояли на ногах, другие на коленях лежали у могил, вопили, кричали и делали мертвому вопросы, о которых буду говорить ниже, в статье о похоронах. Если в это время проходил мимо их знакомый какой, они подходили к нему, разговаривали с ним, иногда с громким смехом, и потом, по уходе его, опять принимались плакать и вопить. Туте же между могилами ходил Священник, с двумя причетниками; он держал в руках кадило, в которое по временам бросал кусочки ладану, и которым кадил на могилы; при этом он произносил какие-то молитвы (слова), а женщины называли ему имена умерших, одно за другим, часто даже имена умерших уже лет 10 назад; одни из этих женщин вычитывали эти имена из книжки, другие же давали книжки читать церковным причетникам, и Поп (так называют они своего Священника) должен был повторять за ними эти имена в своих молитвах; иногда женщины с крестным знамением [17] кланялись по нескольку раз Священнику, а Священник кадил на них в это время своим кадилом.

Женщины звали и таскали Попов с места на место, каждая желая попрежде совершить память по своем умершем; когда такие молитвы и каждения кадилом, совершаемые Священником с видом довольно беззаботным, без всякого особенного благочестия, оканчивались, женщины давали Попу круглые медные деньги, подобные Голштинским сеслингам, или 6 пфеннинговым Мишенским (Meissnischer) монетам; пироги и яйца забирали себе причетники и дали часть их и нам, Немцам, случившимся тут ради любопытства; мы роздали после эти подарки нищим ребятишкам.

26 Мая мы приобщились Св. Таин, и послали наши пожитки, разные снаряды и кладь вперед в Нишанц, водою, с частью низшей прислуги, сами же выехали из Нарвы 28 числа сухим путем. Мы отправились из города при громе орудий, в сопровождении начальника города, Полковника Порта (Port), в укрепление Ям (Gam), которое лежит в 3 милях (а не в 12, как пишет Герберштейн) от Нарвы, в Ижоре, по ту сторону речки, называемой Ямским ручьем, обильной рыбою, особенно семгой. Укрепление это хотя невелико, но окружено крепкою каменною стеной с 8-ю круглыми башнями; оно было завоевано у Русских в одно время с Нарвою; здесь есть местечко, населенное Русскими, которое, впрочем, также как и самая крепость, принадлежит Его Величеству, Королю Шведскому (Это старинное его название по имение Ями, Ветви Ижорской Чуди. Обь Ями упоминает Нестор. В 6550 (1042) г. Владимир Ярославович, князь Новгородсий, ходил на Ямь и победил ее, а в 1383 г. построен был в ней Новгородцами город и назван по народу Ямь. В смутное время (1612) он был взят Шведами. Буква в Нижненемецком (Plattdeutsche) звучит как J (на прим., Mein Jott вм. Mein Gott). Петр 1-й, завоевавший этот город, укрепил его и назвал Ямбург. Река же Ямская есть Луга , на коей стоит Ябург. О. Б. ).

В Яме мы взяли свежих лошадей, на которых, 29 числа, приехали в крепость Копорье, в 6-ти милях от Яма. Здесь [18] опять встретили нас пальбою, и Начальник города, Г. Богуслав (Bugislav) Розен, принял и угостил нас блестящим образом, накормивши в тот же вечер ужином из 48-ми блюд с различными винами, медом и пивом. Угощение и прием на другой день были еще великолепнее за обедом с музыкой и разными увеселениями. В 3 часа после обеда, опять с пальбою, на свежих лошадях выехали мы отсюда, с намерением иметь ночлег в имении (доме) одного Русского Боярина, по имени Н. Васильевича (Basilowitz); но как именье это было в 7 милях от Копорья, из которого мы выбрались довольно поздно, то мы принуждены были провести в дороге целую ночь, прежде чем достигли предположенного ночлега. Рано утром, в 3 часа, мы приехали, наконец, до места, где Боярин Васильевич принял нас прекрасно и угощал всякого рода кушаньями и напитками из серебряной посуды. У него было 2 трубача, которые довольно изрядно играли на своих трубах, особенно во время чаши за чье-либо здоровье; вероятно, обыкновение это Боярин заимствовал у Немцев. Боярин был веселый и храбрый человек; он участвовал в сражении при Лейпциге в 1631 г., и показывал нам несколько ран, полученных им в этом сражении.

Перед нашим отъездом Боярин приказал позвать свою жену и еще какую-то другую родственницу; обе они были еще очень молодые, хорошенькие лицом и роскошно одеты; за ними вошла еще 3-я женщина отвратительной наружности; вероятно, она призвана была с умыслом, для усиления красоты двух первых женщин. Каждая из этих женщин подносила чашу с вином Послам, подавала им (откушав немного) чашу в руки и с поклонами просила выпить. Это Русские считают большим почетом или чествованием, которое оказывают только тем гостям, которые особенно им нравятся и дороги. Если гость хороший друг и приятель, то ему позволяется также поцеловать жену, или родственницу, в губы, о чем ниже буду говорить еще не раз и подробней.

31 Мая, в час по полудни, мы простились с нашим хозяином, и в тот же день проехали 4 мили до Ивановой долины (Johannes-Thal), названной так по имени Барона Ивана [19] Скитте, который в то время начал здесь строить город; одна церковь была уже почти совеем готова. Здесь мы услыхали тройной отзвук (эхо), которым довольно долго забавлялись, играя ночью на трубах, потому что решительно не могли спать от страшного множества комаров. По причине многих лежащих кругом болотистых мест, мы испытали тут первое нападение и беспокойство, днем от множества больших мух и ос, которые искусали нас и лошадей наших до опухоли, а ночью от комаров, от которых избавлялись только дымом, евшим нам глаза и мешавшим спать.

Узнавши, что Шведские Послы ждали нас в Нишанце, мы немедленно собрались в путь, именно: 1-го числа Июня, рано утром в 3 часа, мы выехали отсюда и в 6 часов вечера приехали в Нишанц. Нишанц (Neuschanlz) или Ни (Nie) (По Швед.: nу; по-нем. — neu, новый), как называют его некоторые, лежит в 2 1/2 милях от Ивановой долины, при судоходной реке, вытекающей из Ладожского озера, впадающей через Чудский залив в Балтийское море и составляющей границу между Карелой и Ижорой (Ныне Петеребург, собсвенно там, где теперь Охтенская слобода О. Б.). В этой крепостце мы застали Шведских Послов, которые, после небольшого тайного совещания с нашими Послами, поехали вперед в Нётебург (Noeteburg), куда 2-го Июня отправились и мы. Нётебургский Начальник, Полковник Иоанн Кунемундт (Kunemundt), храбрый и почтенный человек, выехал на встречу к нам водою в гондоле (gundel) или крытом боте, отлично принял нас и проводил в крепость при приветственных звуках.

Крепость Нётебург, в 8-ми милях от Нишанца, под 53 градусом и 30 минутами от равноденственника, в устье Ладожского озера, со всех сторон окруженная глубокою водою, лежит на холме, имеющем вид ореха, откуда происходит и ее название (Построен в 1324 г. по распоряженияю Вел. Князя Юрия Даниловича, во время похода под Выборг, на острове реки Невы, и назван Ореховым или и Ореховцем, Орешком от того, что отстров продолговат наподобие ореха. Шведы, взяв его в 1347 году, перевели Русское название на свой язык, и назвали его Noeteburg, так как орех по-Шведски Noet (Нем. Nusss). Когда Петр 1-й овладел им в 1702 г., то переименовал в Шлюссельбург (от Schuessel, ключ), в знак того, что он будет ключем к дальнейшим его завоеваниям. О. Б.). Наклонение магнитной стрелки я нашел здесь [20] в 5 градусов 30 минут на запад (versus occas.). Эта крепость построена Русскими, окружена каменною стеной шириною в 2 1/2 сажени; бойницы устроены не хорошо (как у всех древних Русских крепостей) и совершенно неудобны для стрельбы наружу и для защиты стрелков. В одном углу крепости находится еще особенное, почти потайное, маленькое укрепленное место, из которого и крепость самая может быть обстреливаема изнутри. Полководец Шведского Короля, Яков Де ля Гарди, принудил эту крепость сдаться. Осажденные Русские держались в ней до тех пор, пока у них осталось всего 2 человека, и когда, по условию сдачи, войско должно было выйти из крепости с своими котомками, чемоданами и со всем, что при нем было, то оказалось всего 2 солдата, которые на вопрос: «Где же прочие отвечали: «Мы одни только и остались, а все другие померли от заразы». Вообще, молва о Русских такова, что они гораздо мужественнее и смелее в крепостях, чем на поле битвы, о чем не раз еще придется говорить мне ниже.

Место это хотя красиво по местоположению, но довольно нездорово, по причине пресной, озерной воды и лежащих вокруг болот; в наше пребывание здесь, в Июне месяце, в течение 3-х недель, было такое множество комаров или мух (род Pyraustis), летавших и обжигавшихся около свечей, что на протяжении руки ни чего нельзя было видеть, и решительно не возможно было ходить, не покрывши лица. Эти мухи или комары ежегодно появляются около этого времени во всей Кареле, хотя не в таком огромном количестве, как в Орешке; туземные жители называют их «Русские души».

Рассчитавши, что в Орешек мы должны будем прожить довольно долгое время, Послы наши, удержав 6 человек из [21] своих при себе, остальных послали вперед к Русским границам, где им было удобнее относительно продовольствия. Мы даже должны были прожить в Орешке около 7 недель, и пока там были Шведские Послы, каждый день приглашали они наших Послов к себе на обед, и с приглашением этим обыкновенно присылали своего Маршала, благородного Господина Вольфа Шпара (Sparr), и нескольких Гоф-Юнкеров; наши Послы брали иногда и некоторых из нас на эти обеды, где угощали и принимали нас отлично.

17-го Июня прибыл в Орешек Г-н Спиринг (Spiring), присланный Шведским Королем в дополнение к прежним своим Послам; с ним прибыло еще несколько людей.

25-го Июня, получивши известие, что Новгородский Воевода выслал на границу Пристава, который должен был прежде принять и сопровождать Шведских Послов, эти последние немедленно собрались и 26-го числа выехали в Лаву (Laba). При отплытии их Бог отвратил от них большое несчастие, а именно: когда бот, на котором плыл посол Бурей, проходил мимо одной крепостной башни, сделан был прощальный выстрел с этой башни, и от сотрясения с крыши ее упала толстая доска, которая чуть было не попала в голову Посланника. Наши Послы провожали Шведских за 4 мили от Орешка и дозволили мне сопровождать этих последних до границы, согласно желанию моему посмотреть на обряды, с которыми Русские встречают и принимают чужестранных Послов.

(В подлиннике здесь не означено, по недосмотру, начала новой главы. — Переводч.)

От Орешка (Нётебурга) до Москвы.

Таким образом, 27-го Июня, в 4 часа утра, приехал я, с Шведскими Послами, к одной реке, шагов в 40 шириною, [22] протекавшей близь селения Лава (Laba) и составлявшей границу между Шведскими и Русскими владениями. Когда Шведские Послы узнали здесь, что на Русской стороне, на другом берегу реки, ожидает их 17 ботов, для их перевоза, они немедленно послали переводчика своего к Приставу, просить его, чтобы он прислал прежде несколько ботов, для заблаговременной перевозки их вещей и поклажи, и потом уже, не теряя напрасно времени, принял бы их самих. Но Пристав, довольно пожилой уже человек, прислал ответ, что прежде принятия Послов он этого сделать не смеет, и чтобы Господа Послы не думали, что у Его Царского Величества, Государя Российского , недостанет средств прокормить Послов какой-нибудь лишний день, который проведут они на Русской стороне, в ожидании перевозки пожитков. В полдень Пристав прислал своего переводчика или толмача, с 4-мя стрельцами или мушкетерами; которых всех было при нем 30 человек, и велел сказать, что он готов принять Послов, если им угодно будет пожаловать. Один из Посланников велел передать на это Приставу, что они ждали его целые пять недель, и чтобы теперь Г. Пристав не почел оскорбительным для своей чести, если они заставят его подождать их один день; что в настоящую минуту он не может дать ни какого удовлетворительная ответа, будучи один; ибо товарищи его по Посольству спять, во 1-х по тому, что несколько ночей провели в дороге, а во 2-х по тому, что, прибывши на русскую границу, выучились обычаю Русских, которые все ежедневно отдыхают в полдень.

Затем Посол спросил: когда же будут принимать Голштинских Послов? Толмач отвечал, что едва ли это может быть ближе 3-х недель, по тому ,что прежде должны быть отвезеены в Москву Шведские Послы, и по недостатку лошадей, (экипажей), и лодок или ботов, Голштинские Послы будут ожидать возвращения тех, на которых отправятся Шведские Послы. В 4 часа после обеда Послы дали знать, что они готовы, и что Пристав может теперь приехать и принять их; после чего они сели с своим переводчиком в один бот, а Гоф-Юнкеры их, к которым присоединился и я, уселись в другом. Приставь выехал тоже в боте навстречу, с 15-ю [23] человеками богато одетых Русских; но чтоб показать свое значение и достоинство, Русские гребли чрезвычайно медленно, иногда же совсем переставали грести, так что бот их чуть, чуть подвигался и едва успел отойти, в то время, как бот Шведского Посла один проплыл почти всю свою половину реки, и когда оба бота подплыли друг к другу на расстояние весла, то с Русского заброшено было одно весло на Шведский бот, чтобы окончательно притянуть к себе этот последний, Кормчий, везший Послов, также имел нарочное приказание править и грести скорее. Когда Послы заметили, с как им намерением делали это Русские, то один из них громко закричал Приставу, чтоб он сам проворнее подплывал к нам, и что здесь неуместны такие придворные обряды; что Пристав, наконец, такими действиями также мало выиграет для поддержания достоинства своего Царя, как мало потеряет от них достоинство Шведского Государя. Затем, когда оба бота сошлись посреди реки, Пристав выступил вперед и начал читать следующее: «Великий Государь и Царь; Михаил Феодорович, Самодержец Всероссийский, и пр. (здесь он прочитал весь титул Московского Даря), приказал ему принять Гг. Королевских Послов, и их, вместе со всеми их людьми, привезти в Москву, доставляя им надлежащее продовольствие и подводы». После приличного ответа Послов, Пристав привел их на берег, и поместил в доме одного Дворянина, Боярского Сына, в маленькой комнате, закопченной от дыма и страшно натопленной, не смотря; на то, что время было жаркое. Стрельцы приветствовали нас без всякого порядка выстрелами из ружей, которые, вместе с саблями, составляли их обыкновенное оружие. Послов угощали пряниками, несколькими чарами очень крепкой водки и двумя сортами преневкуснейшего меду, который Послы для виду только подносили к носу и передавали друг другу; мне тоже дали отведать его, с следующими словами: «Addatur parum sulfuris, et fiet potus infernalis».

После часовой пирушки, Господа Послы разместились на 12, а Русские, с знаменами и барабанами, на 3-х ботах, и все вместе отправились в Новгород. Я воротился по Ладожскому [24] озеру в Орешек, где, по словам Русского толмача, мы должны были прожить еще 3 недели. Это остальное время мы проводили во всевозможных удовольствиях. Место это очень приятно, по окружающей его воде, по близлежащими, веселым видам и по рассыпанным невдалеке островам, изобилующим разного рода дичью. В числе островов, на расстоянии 4-х миль от Орешка, на Ладожском озере есть два острова, отстоящие друг от друга на ружейный выстрел, поросшие лесом и всяким кустарником; на меньшем из них стоить открытая часовня, в которой Русские обыкновенно отправляют богослужение, когда отправляются на рыбную ловлю; часовня эта, от множества птиц, имеющих в ней свои гнезда, полна ужасной вони, так что мы не могли долго оставаться в ней. Некоторые из нас ездили иногда на эти острова на охоту. Здесь водится множество тюленей всех возможных цветов; по временам они выходят из озера на скалы, ложатся на широких каменьях на солнце, и в таком положении часто доставляли нам хорошую добычу.

Кроме того, мы имели удовольствие пользоваться обществом и дружбою Г-на Петра Круса Биорна (Kruss Biorn), ученого, испытанного и храброго мужа, который в то время был тоже в Орешке с своими проездом в Москву, куда он назначен был Резидентом Его Величества, Короля Шведского.

Когда 16-го Июля пришло известие, что Пристав Семен Андреевич Карекшин (Simon Andreas Kareckshin) приехал для принятия нас в Лаву, собрались и мы, и 20-го числа отправились туда же. Через несколько часов по прибытии нашем к описанной выше реке, Пристав прислал к нам своего толмача с стрельцом, спросить Послов: желают ли они, чтоб их приняли? и когда мы спросили: где будут принимать нас, на другой ли стороне, или на средине реки, как принимали Шведских послов? Пристав прислал сказать, что нам нужно только переправиться на другой берег, не соблюдая обрядной встречи на средине реки; ибо мы, не имея смежных границ с Русскими, никогда не имели с ними и никакого спора о границах. [25]

Когда мы подплыли к другой стороне реки, то на встречу к нам вышел Пристав в красном камчатном кафтане, и остановился в нескольких шагах от берега; когда же Послы ступили на берег, он подошел к ним, не снимая шапки до тех пор, пока не начал свое приветствие и не произнес имени своего Великого Князя. Также как и при приеме Шведских Послов, Пристав держал в руке бумагу и прочитал следующее: «Его Величество, Царь Михаил Федорович, Самодержец Всероссийский и проч. и проч., прислал меня сюда принять вас, Филиппа Крузе и Отгона Бругмана, Послов Князя Голштинского , и проводить вас в Москву, доставляя вам и всем сопровождающим вас продовольствие, лодки, лошадей и все необходимое в дороге до города Москвы,» Переводчик Пристава, по имени Антоний, плохо знал Немецкий язык, так что мы едва могли понять его. Когда Посланники от Ветили, Пристав первый подал руку Послу и повел нас в свою гостиницу, через ряды стрельцов (это были Казаки, стоявшие с заряженными ружьями). Стрельцы, приветствуя нас, сделали выстрел из ружей, который был так неосторожен, что один из выстрелов попал в картуз Секретаря Шведского Резидента, пришедшего с нами поглядеть на обряд приема. Угощения, которыми потчевал нас Пристав, состояли из пряников, водки и свежих, только что сваренных вишен. Посидевши здесь полчаса, отправились мы опять в лодки, сопровождаемые выстрелами стрельцов, изготовились продолжать свой путь, и после обеда, данного нам начальником Орешка, который до сих пор провожал нас и угостил на прощание разными дорогими напитками, пустились на семи лодках по Ладожскому озеру.

22 числа утром мы покончили наш путь по Ладожскому озеру, простиравшейся на 12 миль, и вышли на берег у монастыря Никольского (Nawolkus Ronski) (На сем месте, до 1704 года, действительно находился монастырь Николаевский Медведский, приписной к монастырю Саввы Сторожевского, что в Звенигороде. С переселением в упомянутом году из Старой Ладоги посадских в Новую, и монахи Никольского монастыря переведены из него в Ивановской, что в старой Ладоге. О. Б.), где пришел к нам [26] Русский монах и принес на поклон Послам хлеб и вяленую семгу. Пристав, который должен был продовольствовать нас, спросил: припасами, или же деньгами, назначенными на продовольствие Царем, хотим мы получать от него? в последнем случае мы могли заказывать кушанья своему повару. Мы согласились на деньги, как делают это все проезжающие здесь Посланники, и сами покупали себе съестные припасы. На все эти припасы цена везде была установляема самим Приставом, и мы платила за них очень дешево. Впрочем, в России вообще жизнь дешева, по причине плодородия земли; так, например, курица стоит 2 копейки, равняющиеся нашей монете в 2 шиллинга, а 9 яиц 1 копейку. Каждодневно получали мы по 2 рубля и 5 копеек (т. е. по 4 рейхсталера и 5 шиллингов), которые делились сообразно с званием лиц, от высшего до низшего, и которых нам было совершенно достаточно.

После обеда поплыли мы опять по одной реке, которая того же вечера принесла нас в городок Ладогу, отстоящий от Лавы на 17 миль. На дороге встретили мы Пристава с тремя лодками, плывшего за Шведским Резидентом, которого мы оставили в Орешке.

Во все время нашего путешествия мы нигде не встречали такого множества детей, от 4-х до 7-ми лет, какое нашли здесь, в Ладоге. Некоторые из нас пошли прогуляться, и дети эти толпами бегали за нами и громко кричали: не хотим ли мы купить у них красной ягоды (molina), которую они называли малиной и которой бездна растет по всей России; за одну копейку они дали нам этой ягоды целую шляпу, и когда мы расположились есть ее на одном зеленом холме, около нас собралось до 50 мальчиков и девочек, которые все были одинаково одеты в длинных рубашках, с одинаково подстриженными волосами и двумя локонами по сторонам, так что нельзя было решительно отличить девочек от мальчиков.

23-го числа, в полдень, мы в первый раз услышали Русскую музыку: когда мы сидели за обедом, пришли двое Русских с лютней и гудком на поклон к Гг. Послам, начали играть и петь песни в честь Великого Государя и Царя [27] Михайkа Федоровича, и когда они заметили, что их хорошо приняли, начали выделывать разные штуки и пустились плясать, всяким способом, как им пляшут у них обыкновенно мужчины и женщины. Русские не берутся за руки и не водят друг друга, как это делают Немцы: у них мужчины и женщины пляшут сами по себе, отдельно.

Пляска их состоит большею частию в движениях руками, ногами, плечами и бедрами. При этом, особенно женщины, берут в руки пестрый платок, машут им вокруг и, топая ногами, остаются больше на одном месте.

После обеда мы снова сели в свои боты и поплыли из Ладоги по реке Волхову (Wolchda). Более сотни детей стояло, вместе с взрослыми людьми, на городской стене и глазели на нас. На берегу стоял монах, которого стрельцы наши подозвали к себе и приняли от него благословение. У Русских есть обычай, как впоследствии мы не раз это видели, подходить под благословение ко всем встречающимся на пути Попам и монахам, и молиться на церкви, и даже на кресты, стоящие на часовнях, и просто на дороге, при чем, осеняя себя крестным знамением, они произносят: «Господи помилуй!»

Ветер был благоприятный, и мы распустили паруса; по только что начали было плыть на них, канат вдруг порвался, парус упал на одного из наших стрельцов, и ушиб его так сильно, что он упал замертво; через час стрелец пришел, впрочем, в себя, выпил добрую чару водки, и потом уже не жаловался на ушиб.

Река Волхов также широка, как и Эльба, но не так быстра. Она вытекает из озера, находящегося позади Великого Новгорода, называемого Русскими Ильмерь (Ilmer, Ильмень), и вливается в Ладожское озеро.

В 7-ми верстах за Ладогой (5 верст составляют одну Немецкую милю) на Волхове есть порог, а от этого порога еще ниже 7 слишком верст другой, через которые плыть в ботах весьма опасно потому, что река на этих местах, [28] протекая поверх и между огромных каменьев, ниспадает с быстротою стрелы. По этому, когда мы доплыли до 1-го порога, то вышли на берег и дожидались, пока наши боты будут проведены через опаснейшие места; целых сто человек должны были тащить эти боты веревками вверх, против течения реки. Не смотря на то, довольно счастливо проведены были все наши боты, кроме последнего, в котором, по причине тяжкой болезни, должен был остаться сын Гамбургского купца, Симоц Фризе (Friese). На самом быстром месте реки у бота этого вдруг порвалась веревка, которою его тянули, и он стрелою понесся назад, достиг уже почти обломков скал, через которые с трудом протащили его, и, без сомнения, он разбился бы о них, если б, по какому-то особенному счастью, оставшийся на боте длинный конец веревки не заплелся за огромный камень, высунувшийся из воды, и не зацепился за него так крепко, что потом насилу могли отцепить его. Нам рассказывали, что недавно, именно на этом месте, один Епископский корабль, нагруженный рыбою, разбился здесь и погиб вместе с Епископом.

Через другой порог, не так опасный, мы тоже перебрались вечером и остановились у монастыря Св. Николая (Nicolai Nepostiza), где провели ночь и следующий день, ожидая прибытия отставших ботов с нашими людьми. Здесь также, как и во все почти время путешествия нашего из Ревеля в Москву, по причине беспрестанных лесов и влажных мест (болот, озер и рек), мы сильно страдали от комаров, мух и слепней, ни днем, ни ночью не дававших нам спокойно ни ехать, ни спать. Многие из нас, не взявшие предосторожности, были искусаны до такой степени, что у них поделались такие лица, какие бывают у людей после оспы. Так как насекомые эти летом почти всегда бывают в таком количестве во всей Ливонии и России, то путешественники, на время отдыха, разбивают комарную сетку, или палатку, которую делают из тонкого полотна, или из особенного рода ткани, приготовляемой нарочно для этой цели, с небольшими дырочками. Крестьяне и извозчики, не имеющие этих палаток, просто разводят большой огонь, садятся, или ложатся, сколько можно ближе около него, и таким образом несколько избавляются от несносных мучений. [29]

Из сказанного монастыря пришел к нам старый монах, один из числа 4-х монахов, составлявших здесь всю братию, и принес на поклон Послам редьку, огурцы, зеленый горох и две восковые свечи. Послы отблагодарили за подарки деньгами, которыми монах так был доволен, что, в противность существующему обычаю и в угождение нам, отпер нам церковь и облекся в свои Священнические одежды, которые надевает он во время службы. На паперти на стенах были изображения чудесь Св. Николая (как объяснял нам монах), которые написаны были весьма дурно и уродливо, чем и вообще отличается живописное искусство у Русских. Над дверями представлен был Страшный Суд, и между лицами, изображенными в нем, монах указывал нам на одно, которое представлено было в Немецком платье; при этом он заметил, что немцы и другие народы также были бы блаженны, если б имели Русские души, и во имя Бога ни кого не боялись бы поступать справедливо. Он показывал нам также Библию их на Славянском языке; ибо Русские, как духовного так и светского звания, не знают ни какого другого языка, кроме своего собственного и Славянского. Он прочитал нам 1-ю главу Евангелиста Иоанна, и она совершенно согласна была с нашею. Значок, которым он хотел заметить месте, до которого он прочитал, была капля воском. Между прочим, он рассказал нам, что когда он был за чем-то в Ревеле, тамошние Пасторы захотели испытать его из Библии, и хотя он плохо понимал Немецкого переводчика, но увидавши Библейские изображения, тотчас же рассказал их содержание. Монах, без сомнения, впустил бы нас и в самую церковь, если б в это время не пришли наши стрельцы и не заворчали на него, что он и так уже далеко завел нас. Мы дали монаху еще талер, за что он усердно благодарил нас несколькими поклонами до земли. После того, когда мы сели за обеденный стол на одной зеленой площадке (мы каждый день выбирали себе новое место для стола на открытом воздухе, ибо места здесь были прекрасные), и только начали было обедать, настал благоприятный нам ветер; наш знакомый монах опять пришел к нам, принес Послам огромную редьку, полную чашу огурцов и [30] сказал, что Св. Николай послал нам попутный ветер за оказанную нами милость бедному иноку.

С этим попутным ветром мы отправились в путь на парусах, в 2 часа после обеда, и, проплывши 4 мили, пристали у села Городища (Gorodiza). Так как место на берегу показалось нам удобнее и лучше, нежели село, то мы расположились на нем с нашею стряпнею и столом. Пристав привел молодого медвежонка для препровождения времени и забавы Послам, которые не хотели спать и оставаться здесь долго, а желали только дать отдохнуть гребцам.

В полночь мы опять отчалили от берега, проплыли еще 4 мили далее и остановились у села Сальца (Soltza). Пристав наш, оставшийся на ночь в Городище, опять догнал нас в этом месте и привез с собою своего Городищенского хозяина, который так употчевал гостя и сам так обрадовался случаю выпить, что оба были совершенно пьяны. Хозяин этот был Русский Князь, по имени Роман Иванович, он приехал только поглядеть и посетить Послов; но так как ему хотелось выпить еще, то, вдобавок к его хмелю, мы угостили его водкой и Испанским вином, которое имели с собою; через несколько времени он был совершенно готов, упал на землю и так остался на ней.

К вечеру, проплывши еще 6 миль, прибыли мы к селению Грузино (Gruntza), из которого незадолго перед нами разбежались все крестьяне до одного (Вероятно, от возвращавшихся из Москвы Немецких солдат, как увидим ниже. — Перевод.). По этому мы расположились на зеленом лугу, бывшем против селения, на берегу пруда, развели 3 больших костра и просидели там все время сумерек; но так как, выспавшись днем в ботах, из нас решительно никто не хотел спать, то и остальную часть ночи провели мы в рассказах разных потешных историй и в других забавах. В этих последних приняли участие и стрельцы, выпившие по нескольку чар водки; они играли на двух [31] бывших у них лютнях и выделывали разные потешные проказы с медведем, Замечу, между прочим, что сторона эта обильна журавлями, мы видели их на берегу пруда целое стадо, штук в 300, если не больше.

26-го Июля, в3 часа утра, мы снова отправились в путь, проплыли до полудня 4- мили и пристали у села Высокое (Wisoko). Пристав сел с нами обедать и, услыхавши в застольной молитв нашей имя Иисус, перекрестился по-своему и попросил, чтобы ему сказали эту молитву на Русском языке; когда исполнили его просьбу, молитва очень ему понравилась, и он сказал нам, что никак не предполагал до сих пор, чтобы Немцы были такие хорошие Християне и такие богобоязливые люди.

27-го числа мы плыли целый день и всю ночь, и на следующее утро, с восходом солнца, пристали к селу Кривцевица (Krifzewiza), в котором должны были прождать целый день, пока Пристав известил о прибытии нашем Воеводу в Новгороде (находившемся уже от нас в 2-х милях), и получил ответь от него. На добрый ружейный выстрел от этого села, на прекрасном месте, стоит монастырь, довольно красивой постройки, называемый некоторыми Нахугим (Nachatim), а другими Кривцевица Хутина (Chutina), Хутынский Спасов монастырь; в нем был Игумен, 60 братьев, и ему принадлежало селение из 400 крестьян, которые содержали монастырь. Кроме того, из доходов своих монастырь обязан был ежегодно содержать Царское войско в Новгороде, изо ста человек.

Следующого утра, именно 28-го Июля, мы прибыли наконец в Великий Новгород (Naugard). Посланные сюда из наших людей вперед (как сказано было выше) еще по санному пути, с нетерпением ожидали нас целые 4 месяца, и теперь с восторгом встретили нас на боте, за милю от города.

Воевода, в приветствие Послов, прислал к нам в гостиницу бочку пива, меду и бочонок водки, за что был отдарен Послами серебряным вызолоченным кубком для вина. [32]

Мы прожили в Новгороде 4 дня, и последнего числа Июля, вечером, отправились далее, водою до Бронниц (Brunnitz), за 4 мили от Новгорода; ибо не возможно было ехать сухим путем, по причине болотистых, топких мест.

1-го Августа, в Бронницах, когда мы переносили свою поклажу с реки на берег, встретили церковный ход Русских, шедших к реке на водосвятие, в следующем порядке: впереди шли два человека и несли на длинных древках: один крест, на 4-х углах которого были изображения их Евангелистов, а другой — какой-то образ, старинной живописи, завешенный белым полотном. За ними шел Священник в своем церковном облачении, с небольшим, величиною в пядень, деревянным крестом, который он держал в обеих руках; Священник пел вместе с мальчиком, шедшим позади его и несшим книгу. За мальчиком следовали уже все крестьяне с женами и детьми; взрослые крестьяне держали по восковой зажженной свече. Шествие заключалось пономарем, который нес более 10 восковых горящих свечей, сложенных вместе. После пенья и чтения, продолжавшегося с полчаса у самой реки, Священник взял у пономаря все горящие свечи и погрузил их вводу, и в то же время все присутствовавшие также погасили свои свечи в воде.

За тем Священник троекратно погрузил крест в воду, каждый раз стряхивая воду с креста принесенную чашу, и эта вода считается у Русских самою святою. По окончании обряда троекратно женщины окунали в воде больших и малых своих детей, одних в рубашках, других раздетых донага; взрослые бросались в реку сами. Некоторые приводили даже своих лошадей, пускали их в реку и поили их этой освященной, приносящей здоровье, водой. Наконец все пошли обратно в церковь для получения благословения, и там старые и малые подняли страшный шум и крик, какой можно только услыхать в общественной бане, или корчме.

В 4 часа после обеда, отправивши вперед наши снаряды и пожитки на 50 подводах, сели мы на лошадей. [33] Несколько Немецких (Teutsche) солдат, получивших в Москве отставку, встретили ехавшие впереди нас подводы, напали на обоз, обшарили припасы, разбили и выпили бочонок пива и отняли сабли у конвойных стрельцов наших, бывших при обозе. Когда после того солдаты эти повстречались с нами, и мы узнали об их нападении на обоз, Пристав наш больно поколотил 2-х из них и отнял у них сабли и винтовки. Проехавши 3 мили, мы прибыли в тот же вечер всело Красноставское (Crasmistansky) (Ныне Красные Ставки. О. Б.). 2-го числа мы проехали еще 8 миль до яма Креста (Gam Chresta) (Крестецкий Ям, бывший прежде Ямскою слободою, а в 1717 г. обращенный в город Крестцы. О. Б.). Русские называют ямом те места, в которых переменяют лошадей и получают свежих.

3-го числа мы сделали еще 6 миль и приехали в Яжельбицы (Gaselbitza) (Ям и село Яжельбицы. О. Б.), небольшое селение, которое также брошено было крестьянами. В этот день, отправивши повара нашего с стряпней вперед за 2 мили, и за дурною дорогой не доехавши до места, где он остановился, мы принуждены были ночевать в поле на тощий желудок.

В этот же день мы встретили нескольких Офицеров, возвращавшихся из Москвы, по окончании войны под Смоленском. 4-го числа, в яме Зимна Гора (Simna gora) (Ям и село Зимогорье близ Валдая. О. Б.) встретили Полковника Фукса, а в яме Волочке (Woitzock) (С 1772 г. город Вышний Волочек. О. Б.) Полковника Шарля (Scharls), с несколькими Офицерами, возвращавшимися оттуда же. Когда господа эти посещали Послов наших, их угощали Испанским вином. В одну из последних попоек с ними, продолжавшуюся несколько часов, трубач наш, Каспар Герцберг, до того напился, что без всякой причины ранил смертельно шпагою одного из наших стрельцов; [34] мы оставили раненого на станции, и с ним нескольких человек, дали им денег и отправились из Волочка далее. Трубач этот погиб впоследствии, тоже в какой-то схватке в Москве, где, по возвращении из Персии, был в службе у Великого Князя.

5-го числа рано утром проезжали мы через одно жалкое селение, из которого все крестьяне разбежались по лесам от Немецких солдат, возвращавшихся со службы из Москвы. Вечером приехали в село Коломну (Columna), лежащее на берегу непроточного озера. Недалеко отсюда нашли мы на дороге, идущей кустарником, огромный широкий камень, похожий на надгробный, который тиран Иван Васильевича приказал привезти из Ливонии в Москву; но когда возчики, везшие этот камень, узнали, что тиран умер, они бросили его и оставили на этом месте. Подобные камни, которые должно было доставить из Ревеля в Москву, лежат на один день пути далее, на берегу реки, по которой их сплавляют.

7-го числа приехали мы в село Будова (Budewa), в котором жил один Русский Князь. Только что въехали мы в село, лошади наши начали прыгать, бить и бегать, точно бешеные, так что некоторые из нас попадали на землю. Сначала мы не знали, от чего это произошло; но когда увидали, что причиной такой суматохи были пчелы, которых в селе было множество и которые и для нас были не совсем безопасны, то мы накинули свои кафтаны на головы, выехали из села и расположились в поле на одном зеленом холме. После мы узнали, что крестьяне, не желая дать нам помещения в селе, нарочно раздразнили пчел. Подобная хитрость употреблялась и прежде, как пишут в летописях, именно: однажды осажденные в каком-то городе выбросили с вала пчелиные улья в неприятельский стан: разъяренные пчелы в минуту напали на войско и лошадей; лошади взбесились, начали бить одна другую, и неприятель должен был отойти от города.

8-го Августа мы были еще водном яме, и по том доехали до городка Торжка (Torsok). Торжок стоить не много [35] вправо от дороги, окружен досчатыми и бревенчатыми укреплениями. В нем есть хороший хлеб, мед и пиво. Так как нас не пустили в самый город, а отвели помещение в нескольких домах, находившихся перед городом, то Послы велели сделать для себя из древесных листьев палатку, на одном зеленом холме, где кушали и ночевали с частью своих людей.

На следующий день мы переправились через две реки, из которых одна недалеко за Торжком, а другая в двух верстах от Медой (Miedna) (Теперь Медное. Но Торжок и Медное находятся на одной и той же реке — Тверце. О. Б.), Вечером мы прибыли к Твери (Twere), в 12 милях от Торжка. Тверь не много побольше Торжка, стоит на холме по ту сторону реки, имеет своего Епископа, и также, как и Торжок, своего Воеводу. Перед городом речка Тверь (Тверца), от которой самый город получил название, и река Волга (протекающая более 600 Немецких миль через Россию и Татарию и впадающая в Каспийское море) сливаются вместе и составляют одну довольно широкую реку. Здесь нас переправили через реку и поместили по другой стороне города, в предместье. Так как это был последний ям, то нам дали свежих лошадей, которые везли нас уже до самой Москвы.

13-го Августа мы приехали в последнее село перед Москвою, Никола Нахинский (Nachinski) (То есть, Никола Нахимский, ныне Никольское, близ реки Химки. О. Б.), лежащее в 2 милях от города. Отсюда Пристав послал гонца в Москву известить о нашем прибытии.

Как встречали и принимали нас перед городом Москвою.

Рано утром, 14-го числа, Пристав с толмачом своим и писцом пришли к Посланникам, благодарили Послов и всех [36] нас за оказанные им во время пути благодеяния, и просили у нас извинения, если они служили нам не так, как бы следовало. Послы подарили Приставу большой бокал, а толмачу и писцу дали денег. Когда гонец воротился из города, мы начали готовиться к отъезду в Москву в следующем порядке:

1) Впереди ехали верхами стрельцы, провожавшие нас.

2) Трое из наших спутников: Яков Шеве (Scheve), фурьер, Михаил Кордес и Иоанн Альгейер (Algeyer), водной шеренге.

3) Три подручные лошади — в подарок Великому Князю: одна черная и две серые в яблоках; каждую вели отдельно одну за другою.

4) Трубач.

5) Маршал, за которым следовали:

6) Гоф-Юнкеры и Стольники, по три вряд, составляя 3 шеренги.

7) Секретарь, Лейб-Медик и Гофмейстер.

8) Господа Послы, каждый предшествуемый 4-мя телохранителями с карабинами.

9) Пристав ехал верхом по правую сторону Послов, в некотором отдалении.

10) За тем Пажи в две шеренги, по 6 в каждой.

11) Карета, которую везли 4 лошади, серые в яблоках.

12) Вагенмейстер, с 8-ю другими чинами, в три шеренги.

13) Некоторые Княжеские подарки для Великого Князя, которые несли на 5 козлах, вроде носилок, покрытых коврами.

14) Коляска, в которой ехал больной Симон Фризе,

15) Затем следовали 46 подвод с поклажей, и за ними

16) Три прислужника, верхами на лошадях. [37]

В таком порядке двинулись мы и медленно совершали путешествие; когда же приблизились на полумилю от Москвы, на встречу нам прискакали, один за другим, 10 гонцов; они беспрестанно уведомляли Пристава, где находились еще Русские, долженствовавшие принимать нас, и привозили приказание то скорее, то медленнее, то опять скорее продолжать наше шествие, собственно для того, чтобы одна часть не пришла в назначенное место раньше другой, и чтобы, таким образом, не пришлось дожидаться которой ни будь из них. Кроме того, мы встречали целые толпы всадников Русских, прекрасно одетых; они быстро проносились на своих лошадях мимо нас, и также быстро возвращались назад, В числе их находились и некоторые знакомые наши из Шведского Посольства, которым не дозволялось, по видимому, подъехать к нам и пожать нам руки, и они издали только приветствовали нас. За четверть мили от Москвы встретили нас более 4,000 человек Русских в богатых одеждах и на прекрасных лошадях: они поставлены были встрой, чрез который мы должны были проходить своим порядком.

Проехавши далее на расстояние пистолетного выстрела, на встречу нам выехали верхами два Пристава в золотых одеждах (кафтанах) и высоких соболевых шапках, на прекрасно убранных белых лошадях, у которых, вместо уздечек, висели огромные серебряные цепи; кольца этих цепей состояли из серебряных пластинок, имевших в ширину более двух дюймов, и в толщину не более спинки ножа, и были так велики, что в них свободно можно было продеть руку; при малейшем движении лошадей эти богатые цепи издавали громкий и довольно странный звук. За Приставами следовал Великокняжеский Конюший, с 20 белыми верховыми лошадьми и множеством конных всадников и пеших людей. Подъехавши к Послам, Приставы, а за ними и Послы, сошли с лошадей; старший Приставь снял свою Шапку и начал так: «Великий Государь, Царь и Великий Князь, Михаил Федорович, Самодержец Всероссийский, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Государь Псковский (Pleskow), Великий Князь Тверский, Югорский, [38[ Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новгородской Низовской земли, Рязанский, Ростовский, Переславский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кандийский, и всея северные страны Повелитель, Государь Иверских земель, Карталинский, Грузинский, Царь Кабардйнский, Черкаских и Горских Князей и многих других Государств Государь и Повелитель и проч. и проч., приказал нам встретить и принять вас, Великих Послов Герцога Шлезвигского , Голштинского , Стормарнского и Дитмарсенского , Графа Ольденбургского и Дельменгорстского , соблаговолил выслать вам и Гоф-Юнкерам вашим своих лошадей для въезда, и назначил обоих нас Приставами к вам служить вам, на все время пребывания вашего в Москве, и заботиться о доставлении вам всего необходимого».

Когда Посланник Крузе отвечал на это приличным образом, Послам подвели двух рослых белых лошадей, оседланных шитыми серебром и золотом Немецкими седлами и убранных разного рода дорогими украшениями.

Как только Послы сели на лошадей, Пристав и Казаки, провожавшие нас от границы до Москвы, удалились от нас. Новыми Приставами были: Андрей Васильевич Усов (Usow) и Богдан Федорович, Важнейшим чинам из Посольской дружины даны были также 10 белых лошадей, с Русскими седлами, покрытыми золотыми тканями или парчею. Послы ехали между двумя Приставами, хотя у Русских обыкновенно, вслучае, когда три или более человек идут, или едут, вместе, считается почетнейшим то место, на котором человек с правой своей стороны не имеет никого другого. За лошадьми шли Русские конюхи и несли седельные покрывала из леопардовой кожи, парчи и алого сукна. Подле Посланников ехало на лошадях множество других Москвитян, которые толпились и составляли таким образом густую массу, провожавшую нас до Москвы и даже до самого помещения Посланников. Нас поместили внутри белой стены, т. е. в той части города, которую Москвитяне называют Царьгород (Zarski gorod). Когда мы проезжали по Москве, все улицы и дома были усеяны бесчисленным множеством народа, собравшегося поглядеть на наш поезд. [39] Улицы, впрочем, были голы и опустошены бывшим незадолго до нашего приезда пожаром, от которого сгорело более 5,000 домов так, что многие жители принуждены были помещаться в раскинутых ими по разным местам в палатках; но этому-то и нас поместили не в обыкновенном Посольском Дворце, который также сделался жертвою пожара, а в двух деревянных обывательских домах.