СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЗАХИР АД-ДИН МУХАММЕД БАБУР

БАБУР-НАМЕ

События года девятьсот седьмого

1501-1502

Осада тянулась уже очень долго, а припасов и продовольствия ниоткуда не приходило, помощи и поддержки ни от кого не было. Воины и народ, потеряв надежду, начали по одному, по двое прыгать с вала и убегать из крепости. Шейбани хан, проведав о слабости жителей крепости, пришел и стал лагерем возле Гар-и Ашикана. Я, со своей стороны, пришел на Нижнюю улицу к домам Мелик Мухаммед мирзы и встал напротив Шейбани хана.

В эти дни Узун Хасан, [брат] Ходжи Хусейна, — именно он, как раньше упоминалось, был виновником мятежа Джехенгир мирзы и нашего ухода из Самарканда, — /95а/ явился с десятью-пятнадцатью нукерами и вошел в крепость. Его приход был очень смелым поступком; затруднения и лишения воинов и горожан еще увеличились, близкие мне люди и мужи, достойные уважения, прыгали с вала и убегали. Из именитых беков со мной находились Ваис Шейх и Ваис Лагари, мои старые слуги, они [тоже] бежали. В помощи со стороны мы совершенно отчаялись, ни на что не осталось никакой надежды. Продовольствия и припасов было мало, то, что было, тоже пришло к концу; [новых] припасов продовольствия ниоткуда не поступало.

В это время Шейбани хан завел разговор о мире. Будь у нас надежда на помощь, будь у нас припасы, кто бы стал слушать слова о мире? Однако необходимость заставила. Заключив нечто вроде мира, мы ночью почти на исходе второго пахра, вышли из ворот Шейх-Заде. Я увел с собой Ханум, мою родительницу, и еще с нами ушли две женщины: одна — Бегеча Халифа, другая Минглик Кукельташ. Когда мы в этот раз ушли [из Самарканда], моя старшая сестра, Ханзаде биким, попала в руки Шейбани хана.

Темной ночью, кружа между большими арыками Сугуда, мы сбились с дороги; на заре после тысячи затруднений мы миновали Ходжа-Дидар и ко времени предрассветной молитвы /95б/ взобрались на холм Карпук. Пройдя севернее холма Карпук по окраине селенья Худак, мы двинулись по равнине к Илан-Уты. По дороге мы стали гоняться на лошадях с Камбар Али и Касим беком. Моя лошадь опередила. Желая взглянуть [112] насколько отстали их лошади, я обернулся, подпруга у моего седла, вероятно, ослабла, седло перевернулось и я упал и ударился головой о землю. Хотя я сейчас же встал и сел на коня, но разум у меня до самого вечера не вернулся к покою. События, происходившие в этом мире, мелькали и проходили у меня в глазах и в душе, точно сновиденье или призрак.

Вечером, во время предзакатной молитвы, мы остановились в Илан-Уты. Убив лошадь, мы изжарили ее мясо, приготовили шашлык, дали с минуту передохнуть коням и двинулись дальше. Перед рассветом мы пришли в селение Халилийа и остановились там. Из Халилийа мы пришли в Дизак. В это время в Дизаке находился сын Хафиз бека Дулдая Тахир Дулдай. Жирное мясо и белый хлеб были там дешевы, сладкие дыни и хороший виноград — изобильны. После великой нужды мы увидели подобную дешевизну, после стольких бед — оказались в столь безопасном [месте].

Страх смерти исчез у нас из сердца, муки /96а/ голода прекратились для людей. Никогда в жизни мы так не отдыхали, отроду не видели такой дешевизны и безопасности — [ведь] наслаждение после нужды и спокойствие вслед за тревогой кажутся еще слаще и лучше. Четыре или пять раз приходилось нам так переходить от беды к радости и от трудностей к благоденствию, и это был первый раз. Избавившись от такого врага и от мук голода, мы радовались безопасности и наслаждались дешевизной.

Три или четыре дня мы отдыхали в Дизаке, затем, направились к Ура-Тепа. Пашагир находится несколько в стороне от большой дороги. Так как я раньше прожил там некоторое время, то, проходя мимо, прогулялся туда. В крепости Пашагир я встретил одну знатную женщину, которая долгое время состояла при Ханум, моей матери, и в этот раз осталась в Самарканде, так как ее не на чем было увезти. Я повидался с нею и расспросил ее; она пришла в Пашагир из Самарканда пешком. Младшая сестра моей матери Хуб Нигар ханум распрощалась с нашим бренным миром; мне и Ханум сообщили об этом в Ура-Тепа. Мать моего отца тоже скончалась в Андиджане, /96б/ об этом нам рассказали там же.

Ханум с тех пор как Хан, мой дед, умер, не видела свою мать, брата и сестер, то есть, Шах биким, Махмуд хана, Султан Нигар ханум и Даулат Султан ханум; разлука их продолжалась тринадцать или четырнадцать лет. Чтобы повидаться с ними, она отправилась в Ташкент.

Посоветовавшись с Мухаммед Хусейн мирзой, я решил провести зиму в одном из селений близ Ура-Тепа, называемом Дихкет. Я отправился туда и, оставив домочадцев в Дихкете, через несколько дней тоже решил побывать в Ташкенте, чтобы увидеться с Шах биким, Ханом, моим дядей, и близкими родичами. Отправившись туда и выразив почтение Шах биким и Хану, моему дяде, я провел там несколько дней; единоутробная сестра моей матери, Михр Нигар ханум, тоже прибыла в Ташкент из Самарканда. Ханум, моя мать, [в Ташкенте] заболела; очень тяжелая была болезнь. Ханум подверглась большой опасности.

Досточтимый Ходжака ходжа, уйдя из Самарканда, прибыл в Фаркат и жил там. Я отправился в Фаркат и повидался с Ходжой.

Я надеялся, что Хан, мой дядя, проявив милость и внимание, пожалует мне какую-нибудь область или [113] округ. Мне обещали дать Ура-Тепа, но Мухаммед Хусейн мирза /97а/ не дал. Не знаю, по своей ли воле он не дал или было такое указание сверху.

Через несколько дней мы вернулись в Дихкет. Дихкет — селение у подножья гор Ура-Тепа, оно находится под Улуг-Тагом. Сейчас же, пройдя эти горы, будет Масча. Хотя жители Дихкета — сарты, оседлые, но они, как и тюрки, разводят овец и коней.

В этом селении мы расположились в домах крестьян; я стоял в доме тамошнего старосты. Пожилой это был человек, лет шестидесяти или семидесяти, но его мать была еще жива; очень долговечная была женщина, ста одиннадцати лет. Когда Тимур бек ходил в Хиндустан, один из родичей этой женщины ушел в его войско. Это сохранилось у нее в памяти, она сама рассказывала. В одном только Дихкете жило детей этой женщины, ее внуков, правнуков и праправнуков девяносто шесть человек; вместе с умершими ее потомками считали двести человек. Внук ее внука был двадцатипяти- или двадцатишестилетний парень с черной-пречерной бородой.

Во время пребывания в Дихкете мы постоянно гуляли пешком по горам, возвышавшимся вокруг этого селения, и в его окрестностях. Чаще всего я гулял босой. /97б/ От долгого хождения босиком ноги у меня так загрубели, что ни скалы, ни камни на них не действовали. Однажды во время такой прогулки между предзакатной и вечерней молитвой по узкой еле видной тропе спускался бык. Я спросил: «Куда ведет эта дорога? Смотрите на этого быка и не гоните его и тогда узнаете, куда ведет дорога». Ходжа Асад Аллах сострил и сказал: «А вдруг эта корова заблудится? Что тогда будем делать?».

В ту зиму некоторые из наших воинов не могли больше казачествовать с нами и попросили разрешения уйти в Андиджан. Касим бек настоятельно убеждал меня: «Раз уже эти люди идут в Андиджан, то пошлите Джехангир мирзе в подарок что-нибудь из вашего носильного платья». Я послал ему мою горностаевую шапку. Касим бек опять начал убеждать: «А что будет плохого, если послать что-нибудь также и Танбалу?» Хотя я не соглашался, но вследствие настояний Касим бека Танбалу был послан закаленный широкий клинок Нойон Кукельташа, который Нойон велел изготовить для себя в Самарканде. Это был тот самый клинок, которым меня хватили по голове, как будет упомянуто при изложении событий следующего года.

Спустя несколько дней моя бабка, Исан Даулат /98а/ биким, которая после нашего ухода из Самарканда осталась там, прибыла вместе с находившимися в Самарканде домочадцами и родичами, отощавшими и голодными.

В середине зимы Шейбани хан, перейдя по льду через реку Ходженда, разграбил окрестности Шахрухии и Бишкента. Как только пришли [114] об этом вести, мы сейчас же выступили, невзирая на малочисленность наших людей, и направились к селениям, находящимся ниже Ходженда, напротив Хашт-Яка. Было очень холодно. В этих местах постоянно, не ослабевая, дует сильный ветер из Ха-Дервиша; стужа достигала такой степени, что за эти два-три дня погибло от холода два-три человека. Мне понадобилось совершить омовение. В одном арыке вода у берегов покрылась льдом, но посредине из-за быстрого течения она совсем не замерзла. Я вошел в арык, совершил омовение и окунулся шестнадцать раз. Холодная вода сильно на меня подействовала.

На рассвете мы переправились по льду через реку Ходженда напротив Хаса. Перейдя реку, мы шли всю ночь и пришли в Бишкент. Оказалось, что Шейбани хан, разграбив окрестности Шахрухии, возвращается назад. В то время Бишкент принадлежал сыну Муллы Хайдара Абд ал-Маннану. Другой его сын, младше Абд ал-Маннана, негодный и бестолковый человек по имени Му'мин, когда я был в Самарканде, находился при мне. В общем, я относился к нему благосклонно. Не знаю, какую обиду причинил ему в Самарканде Нойон Кукельташ, /98б/ но этот мужеложник затаил против него злобу. Как только пришло известие, что узбекские грабители повернули назад, мы послали человека, [чтобы известить] Хана, и, выступив из Бешкента, задержались на три-четыре дня в селениях Ахангарана. По самаркандскому знакомству сын Муллы Хайдара Му'мин пригласил к себе, уважения ради, Нойон Кукельташа, Ахмед Касима и еще нескольких человек. Когда я выступил из Бишкента, эта компания осталась в Бишкенте. Му'мин устроил для этих людей попойку на краю обрыва. Прибыв [на место], мы стали лагерем в одном из селений Ахангарана, называемом Самсирак; утром пришло известие, что Нойон Кукельташ пьяный свалился в обрыв и умер. Мы послали туда Хакк Назара, который приходился Нойон Кукельташу родным дядей, и еще нескольких человек. Хакк Назар поехал, осмотрел место, откуда упал Нойон, предал умершего земле в Бишкенте, и они вернулись. Эти люди нашли труп Нойона на дне глубокого оврага, на расстоянии полета стрелы от того места, где шла попойка. У некоторых возникло подозрение, что Му'мин, помня самаркандскую обиду, посягнул на жизнь Нойона; правду никто так и не узнал.

Это произвело на меня необыкновенное впечатление; мало чья смерть так на меня действовала. Неделю или десять дней я все время /99а/ плакал. Тарих [на кончину] Нойона заключается в словах «Скончался Нойон». Через несколько дней, повернув назад, я вернулся в Дихкет.

По весне пришла весть: «Шейбани хан идет на Ура-Тепа». Так как Дихкет лежит в равнине, то мы перешли через перевал Аб-и Бурдан ²³³ в горную область Масча. Самое нижнее селение в Масче — Аб-и Бурдан. Ниже Аб-и Бурдана есть источник, у источника стоит мазар. Местность выше источника относится к Масче, местность ниже принадлежит к Палгару. У начала этого источника, на прибрежном камне, я вырезал такие три стиха ²³⁴, которые сам сочинил:

В этой горной стране есть обычай вырезать на камне стихи и всякие другие надписи.

Когда мы были в Масче, Мулла Хаджари, поэт, пришел из Хисара и вступил к нам в услужение. В эти дни я сказал такой стих:

Шейбани хан, придя в окрестности округа Ура-Тепа, произвел там всякие бесчинства и ушел обратно. Когда, Шейбани хан стоял под Ура-Тепа, /99б/ мы оставили своих домочадцев в Масче и, невзирая на малочисленность и безоружность наших людей, [снова] перешли перевал Аб-и Бурдан и спустились в окрестности Дихкета с тем, чтобы, подобравшись ночью или утром, не упустить того, чти само идет в руки. Шейбани хан поспешно отступил. Мы опять перебрались через перевалы и вернулись в Масчу.

Мне пришло на ум: «Жить так, скитаясь с горы на гору, без дома, и крова, не имея ни земель, ни владений, не годится. Пойдем лучше прямо к Хану в Ташкент».

Касим бек не согласился отправиться туда. Как уже было упомянуто, он убил в Кара-Булаке, обуздания и расправы ради, трех или четырех моголов и вероятно по этой причине не решался идти в Ташкент. Как мы ни настаивали, ничего не вышло. Со своими старшими и младшими братьями, приспешниками и приближенными Касим бек потянулся в Хисар. Мы тоже перешли перевал Аб-и Бурдан и направились в Ташкент к Хану.

В эти дни Танбал повел войско и пришел в долину Ахангарана. Люди, стоявшие во главе его войска — Мухаммед Дуглат, известный под именем Мухаммед Хисари, и его младший брат Султан Хусейн Дуглат — сговорившись с Камбар Али-и Саллахом, задумали дурное против Танбала. Когда Танбал проведал об этом деле, они не могли больше оставаться при нем и бежали к Хану. Праздник жертвы ²³⁵ нам довелось провести в Шахрухии; не задерживаясь больше, я двинулся в путь и пошел к Хану в Ташкент.

Я сочинил тогда одно рубаи; и у меня были сомнения относительно употребления в нем рифмы: к тому времени я не особенно глубоко изучил правила стихотворства. /100а/ Хан был одаренный человек и сочинял стихи, хотя законченных газелей у него было немного. Прочитав Хану это рубаи, я сообщил ему о своих сомнениях, но не получил ясного ответа, могущего успокоить сердце; [видимо], Хан [тоже] уделял немного внимания правилам стихотворства. Вот это рубаи:

Ни о ком не вспоминает человек в беде,
Не радостен сердцем человек на чужбине;
Мое сердце на чужбине не знало радости,
Ничему не радуется человек на чужбине.

Позднее я узнал, что в тюркских словах в случае необходимости [буквы] та и даль, а также гайн, каф и кяф могут заменять друг друга.

Спустя несколько дней Танбал пошел на Ура-Тепа. По получении этого известия Хан тотчас же повел из Ташкента войско. Между Бишкентом и Самсираком правое и левое крыло выстроили в ряды и произвели смотр войску. По могольскому обычаю распустили знамена. Хан сошел с коня. Перед Ханом воткнули в землю девять знамен. Один могол привязал к кости из передней ноги быка длинную белую холстину и держал ее в руке; еще три длинных холстины привязали к трем знаменам ниже кутаса ²³⁶ и пропустили их концы под древки знамен. На конец одной [116] холстины наступил ногой Хан, на конец холстины, привязанной к другому знамени, наступил я, а на конец третьей холстины — Султан Мухаммед Ханике. /100б/ Тот могол, взяв в руки бычью кость с привязанной к ней холстиной, что-то сказал по-могольски, смотря на знамя, потом сделал знак. Хан и все те, кто стоял подле него, принялись кропить кумысом в сторону знамени. Все разом задули в трубы и ударили в барабаны, воины, стоявшие в рядах, как один, испустили боевой клич. Все это проделали три раза, а потом сели на коней и с криками обскакали вокруг лагеря.

Среди моголов установления Чингиз хана до сих пор таковы, как их учредил Чингиз хан. [Бойцы] правого крыла стоят на правом крыле, левого крыла — на левом крыле, середины — в середине; все из рода в род стоят на местах, указанных в ярлыке [Чингиза]. На правом и на левом крыле постоянно происходили раздоры между родами Чарас и Бекчик из-за того, кому выходить на край. В то время беком тумана Чарас был Кашка Махмуд, очень смелый был человек. Беком тумана Бекчик, который славился среди прочих туманов, был Айуб, [сын] Якуба. Из-за того, кому выходить на край, они дрались, обнажали друг на друга сабли. В конце концов, кажется, решили, что в кругу для облавы выше будет стоять один, и в боевом строю на край будет выходить другой.

Утром в окрестностях Самсирака устроили облаву и поохотились. Прибыв туда, мы стали лагерем в саду Турак. /101а/ Первая газаль, которую я закончил, была закончена в тот день на этой стоянке. Вот [начало] этой законченной газали:

В ней шесть стихов. Впоследствии все законченные газали были написаны по такому же плану, [как первая].

Из Самсирака, совершая переход за переходом, мы пришли на берег реки Ходженда. Однажды в виде прогулки мы переправились через реку и, приказав сварить обед, отпустили йигитов и телохранителей повеселиться. В тот день у меня украли золотую застежку от пояса. На следующее же утро Хан Кули, сын Баяна Кули, и султан Мухаммед Ваис убежали к Танбалу. Все решили, что этот поступок совершен ими, хотя это не было точно установлено. Ахмед Касим Кухбур также, испросив разрешения, ушел в Ура-Тепа. Он тоже не вернулся после ухода и перешел к Танбалу. [117]

События года девятьсот восьмого

1502-1503

Этот поход Хана был совершенно бесполезный поход; крепости он не взял, врага не разбил: пошел и вернулся.

В то время, пока я был в Ташкенте, мне пришлось испытать большие лишения и унижения. Владений у меня не было, надежд получить владения не было; большинство моих нукеров разошлись, те немногие, что остались, терпели лишения, и не могли дальше идти со мной. Пойду к воротам Хана, моего дяди, иногда с одним человеком, иногда с двумя иду. Хорошо еще то, что хоть не чужиё были, родные были... /101б/ Поклонившись Хану, моему дяде, я ходил к Шах биким, словно к себе домой — с голой головой, с голыми ногами к ней входил.

Наконец, из-за всех этих скитаний без дома и крова я дошел до крайности. Я подумал: «Чем жить в таких тяготах, лучше бежать, куда глаза глядят; чем терпеть на глазах людей унижение и позор, лучше уйти, куда ноги унесут».

Вознамерившись отправиться в Хитай ²³⁷, я решил сейчас же уйти. С малых лет мне хотелось побывать в Хитае, но дела власти и привязанность к родным этого не позволяли. Теперь же власть ушла, моя матушка присоединилась к своей матери и братьям; помехи к путешествию устранились, заботы отпали. Через посредство Ходжи Абу-л-Макарима я передал [родным] следующие слова: « [У нас] появился такой враг, как Шейбани хан; вред от него одинаковый и для тюрков и для моголов: подумать о нем нужно теперь, пока он не совсем захватил наш удел и не очень возвысился. Ведь говорят же:

С Младшим ханом, моим дядей, мои родичи не встречались двадцать четыре или двадцать пять лет; я же его вообще никогда не видел. Нельзя ли мне пойти к нему — тогда я и Младшего хана, моего дядю, повидал бы и стал бы усердным посредником в устройстве встречи между вами». [118]

Цель моя была такова: если я под этим предлогом уйду отсюда, /102а/ то, когда я приду в Моголистан и Турфан ²³⁹, у меня не останется никаких препятствий и забот; поводья моей воли будут в моих руках.

Об этом моем намерении не знал ни один человек, да никого и нельзя было о нем осведомить, ибо даже моей матери и той невозможно было сказать такие слова, а те немногие люди, знатные и простые, которые меня окружали, следовали за мной в моих скитаниях, надеясь на другое. Сказать им такие слова тоже было бы совсем немилостиво.

Когда Ходжа Абу-л-Макарим передал это, Шах биким и Хану, моему дяде, то понял, что они [как будто] согласны. В то же время им пришло на ум, что, может быть я прошу разрешения удалиться, так как не нашел внимания к себе; поэтому они приличия ради немного помедлили с разрешением.

Тем временем от моего младшего дяди прибыл человек и сообщил, что Младший хан ²⁴⁰ обязательно к нам придет. Мой план опять не удался. Когда явился другой человек и передал, что Младший хан близко, Шах биким, сестры Хана, моего дяди — Султан Нигар ханум и Даулат Султан ханум — и я, а также Мухаммед Ханике и Мирза хан, — все мы тотчас же выехали навстречу моему дяде, Младшему хану.

Между Ташкентом и Сайрамом есть деревня Яга и еще несколько деревушек; там находится могила Ибрахим ата и Исхак ата. Мы достигли этих деревень. Не зная наверное, что мой дядя, Младший хан, сейчас прибудет /102б/ я быстро выехал на коне, и вдруг встречаю Хана; они только что стали лагерем. Я подъехал к ним. Когда я сошел с коня, Младший хан, мой дядя, сразу все понял и очень взволновался: вероятно, он думал разбить где-нибудь лагерь, усесться и торжественно со мной поздороваться. Но так как я подъехал близко и спешился, обстоятельства этого не позволили, преклонить колени и то было некогда. Поклонившись, я подошел и поздоровался. Хан, взволнованный и смущенный, тотчас же приказал Султан Са'ид хану 'и Баба хан султану сойти с коней и поздороваться со мной, преклонив колени. Из сыновей Хана прибыли только эти два султана, им было лет тринадцать-четырнадцать.

Поздоровавшись с этими султанами, я сел на коня, и мы отправились к Шах биким. Они просидели до полуночи, беседуя о былых делах и минувших событиях.

Наутро мой дядя, Младший хан, пожаловал мне платье могольского образца, кушак и оседланного коня из своей личной конюшни, а также, могольскую шапку, вышитую кручеными нитками, халат из китайского атласа, расшитый блестками, и китайский пояс со старинного образца мешочком для кремня. Мешочек повесили с левой стороны [пояса] и еще повесили три-четыре безделушки, которые вешают женщины на воротник, вроде коробочки для амбры и сумки. С правой стороны тоже повесили три-четыре такие вещички.

С этой стоянки все направились к Ташкенту. /103а/ Старший хан ²⁴¹, мой дядя, тоже выехал навстречу и проехал три-четыре йигача пути из Ташкента. В одном месте разбили шатры, и Старший хан сел там. Младший хан подъезжал к шатрам спереди. Приблизившись, он объехал Хана слева и сзади и спешился перед ним; дойдя до места поклона, Младший хан девять раз преклонил колени и поздоровался.

Старший хан, когда Младший хан приблизился, тоже встал: они поздоровались и долго стояли, обнявшись. Отступая назад, Младший хан снова девятикратно преклонил колени; [119] поднося подарки, он опять много кланялся. Затем он подошел к Старшему хану, и оба сели.

Люди Младшего хана были все наряжены по-могольски: в могольских шапках и халатах из китайского шелка, расшитого золотыми блестками. У них были могольские колчаны, седла из зеленой шагрени и могольские кони. Все это было подстать их необычайному наряду.

Младший хан привел с собой не очень много людей; их было, пожалуй, побольше тысячи и меньше двух тысяч. Младший хан, мой дядя, был чудной человек, крепко разивший клинком, самовластный и смелый. Из оружия он больше всего полагался на саблю и говаривал: «Шестопер ²⁴², палица, кистень, секира, топор раз ударив, поражают в одно место, а сабля, как ударит — рассечет с головы до ног». Он никогда не расставался со своим острым клинком; клинок либо висел у него на поясе, /103б/ либо находился в руке. Выросши на далекой окраине, [Младший] хан был несколько неотесан и грубоват в речах.

В упомянутом выше могольском наряде я пришел вместе с моим дядей, Младшим ханом, [к Старшему хану]. Ходжа Абу-л-Макарим находился у моего дяди, Старшего хана. Он не узнал меня и спросил: «Они какой султан будут?» Когда я заговорил, он узнал меня.

По приходе в Ташкент ханы вскоре повели войско против Султан Ахмед Танбала в Андукан ²²⁴³. Они двинулись через перевал Кендирлик. Когда мы пришли в долину Ахангарана, то меня и Младшего хана выслали вперед. Пройдя перевал, в окрестностях Зиркана и Карнана, ханы однажды произвели смотр войскам. Воинов насчитали тридцать тысяч человек.

От передовых стали приходить вести, что Танбал тоже собрал войско и пришел в Ахси; ханы посоветовались между собой, их мнение утвердилось на том, чтобы дать мне отряд войска. Перейдя реку Ходженда и направившись в сторону Оша и Узгенда, я должен был обойти Танбала с тыла. Сговорившись на этом, мне дали под началом Айуб Бекчика с его туманом, Джан Хусейн Нарина с его наринами, Мухаммед Хисари Дуглата, Султан Хусейн Дуглата и Султан Ахмед мирзу Дуглата — воинов тумана Дуглат с ними не было, а также Камбар Али; даругой войска назначили Сарик Баш мирзу Итарчи.

Расставшись с ханами у Карнана и переправившись на плотах через реку Ходженда в окрестностях Сакана, мы прошли через орчин ²⁴⁴ Хукана, /104а/ захватили Куба, миновали Ала-Ялукский орчин и напали на Ош. Под утро мы неожиданно вошли в крепость Оша; обитатели Оша ничего не могли поделать и сдали Ош. Жители области, естественно, очень желали нашего прихода, но от страха перед Танбалом и вследствие нашей отдаленности ничем не могли [нам помочь].

Как только мы пришли и вступили в Ош, оседлые и кочевые племена, живущие в горах и степях к востоку и югу от Андиджана, все пристали к нам.

Узгенд — раньше этот город был столицей Ферганы — хорошая крепость. Он стоит на границе [Ферганы]. Жители Узгенда, согласившись нам служить и прислав человека, подчинились мне. Через несколько дней маргинанцы побили и выгнали своего даругу и тоже мне подчинились. Все крепости на андиджанской стороне реки Ходженда, кроме Андиджана, признали мою власть.

Хотя в эти дни возникли такие смуты и волнения, Танбал не образумился; он стоял со своим пешим и конным войском между Ахси и Карнаном лицом к лицу с ханами, оградив лагерь препятствиями и рвом. [120]

Несколько раз в тех местах происходили небольшие стычки и схватки, но ни на чьей стороне не обнаруживалось и не оказывалось победы или поражения.

Так как большинство племен и родов, крепостей и земель на андиджанской стороне /104б/ покорилось мне, то жители Андиджана тоже, естественно, желали выразить мне покорность, но не могли найти к этому способа. Мне пришло на ум, что если как-нибудь ночью мы подойдем к Андиджану, пошлем туда человека и сговоримся с Ходжой и знатными людьми города, они может быть впустят нас с какой-нибудь стороны. С таким намерением мы выехали из Оша и в полночь пришли на стоянку напротив Чил-Духтарана, в одном курухе от Андиджана.

Камбар Али и еще некоторых беков отрядили вперед, чтобы они осторожно послали в крепость человека и сговорились с Ходжой и знатными горожанами. Ожидая посланных беков, мы сидели на конях; некоторые дремали, другие погрузились в сон.

Ночи прошло, вероятно, три пахра, когда вдруг раздался грохот барабанов и крики. Не зная, много ли врагов или мало, люди, со сна, разом повернули и бросились бежать, не обращая внимания друг на друга. Я не успел даже удержать людей и поскакал навстречу врагам. Мир Шах Каучин, баба Ширзад и Дуст Насир тотчас же двинулись за мной следом. Все воины, кроме нас четверых, обратились в бегство. Когда я отъехал немного назад, нападающие приблизились, крича и пуская стрелы. Какой-то человек на коне с белой отметиной на лбу подъехал ко мне вплотную; я выстрелил в коня, конь покатился на землю. Враги как будто немного отошли. /105а/

Те трое, что были со мной, сказали: «Ночь темная, много ли мало ли врагов — неизвестно и неведомо. Все наши воины убежали, а от нас четверых какой может быть вред врагу? Надо нагнать беглецов, а потом драться».

Мы вскачь настигли наших людей и принялись их лупить и хлестать, но что мы ни делали, люди не собирались. Мы четверо снова вернулись и стали пускать стрелы; враги немного приостановились. Увидев раз или два, что нас трое-четверо, не больше, они снова начали гнать наших, сбивая их с коней. Таким образом, я три-четыре раза пытался удержать наших людей, но они не останавливались и я снова возвращался с теми тремя, пуская стрелы и отгоняя врагов.

Наших людей гнали два или три куруха, до холмов, что напротив Харабука и Пашамуна. Достигнув этих холмов, мы встретили Мухаммед Али Мубашшира. Я сказал: «Их немного, остановимся и пустим на них коней». Остановившись, мы пустили коней вскачь; когда мы подскакали, враги встали. Разбежавшиеся воины стали подъезжать то оттуда, то отсюда; некоторые добрые молодцы проскакали, убегая, до самого Оша.

Вот как это произошло: несколько моголов из тумана Айуб Бекчика, покинув нас в Оше, отправились в окрестности Андиджана, чтобы пограбить. Услышав шум нашего войска, они осторожно пробрались вперед и закричали свой уран ²⁴⁵. Уран бывает двух родов. /105б/ Один уран — особый у каждого племени; так, например, у одного племени уран — «дурдана», у другого — «туккай», у третьего — «лулу», а другой уран один для всего войска. На войне ураном устанавливают два слова; во время битвы при встрече один человек говорит одно слово, а другой говорит второе назначенное слово, чтобы таким путем отличить друзей от врагов и распознать своего от чужого. [121] В данном походе условленными словами урана были «Ташкент» и «Сайрам»; скажут: «Ташкент», говори: «Сайрам», скажут: «Сайрам», отвечай: «Ташкент». Во время этой свалки впереди был Ходжа Мухаммед Али. Моголы подходили, крича: «Ташкент», «Ташкент»! Ходжа Мухаммед Али, человек из сартов, был сильно взволнован и в ответ тоже закричал: «Ташкент», «Ташкент»! Моголы подумали, что это враг, подняли крик, забили в барабаны и стали пускать стрелы. Из-за этой ложной тревоги мы не остались стоять и разъехались. Задуманный план не удаляя, мы снова повернули назад и возвратились в Ош.

Когда жители степей, гор и крепостей покорились мне, Танбал и его приспешники потеряли твердость и мужество. Через пять-шесть дней его бойцы и люди по трое, по четверо стали разбегаться в горы и в степи. Некоторые перебежчики из его лагеря говорили: «Дела Танбала пришли в расстройство; через три-четыре дня они совсем расстроятся, и Танбал должен будет отступить». Услышав такие вести, мы тотчас же выступили на Андиджан. В андиджанской крепости сидел младший брат Танбала, Султан Мухаммед Калпук. Пройдя дорогой на Тутлук, мы к полуденной молитве подскакали к [арыку] Хакана, что южнее Андиджана. /106а/ Я сам, следуя за добытчиками, подъехал к склону холма Айш со стороны ворот Хакана. От дозорных пришла весть, что Султан Мухаммед Калпук и бывшие при нем люди вышли из садов и пригородов к склону холма Айш. Добытчики еще не собрались; не дожидаясь, пока они соберутся, я быстро, не медля двинулся на врагов. У Калпука было, пожалуй, свыше пятисот человек; хотя наших людей было больше, но бойцы разъехались, чтобы пограбить; ко времени встречи нас осталось столько же. Не соблюдая ни строя, ни порядка, мы во весь опор поскакали на врагов. Когда мы приблизились, они не смогли устоять и бежали, даже не скрестив раз или два клинков. Наши гнали людей Калпука почти до самых ворот Ханака, сбивая их с коней.

Когда мы разбили, врага и подошли к Ходжа-Китта, на окраине пригородов, наступило время вечерней молитвы. У меня было намерение идти прямо к воротам крепости; пожилые, знатные, опытные беки — Насир бек, отец Дуста, и Камбар Али бек — доложили: «Наступила ночь; подходить в темноте вплотную к крепости неразумно. Отойдем назад и станем лагерем, а утром что они смогут сделать? Они сдадут крепость».

Вняв словам этих опытных беков, мы отступили от окраин пригородов. /106б/ Если бы мы пошли на ворота крепости, то крепость наверное и без сомнения перешла бы в наши руки.

Было время молитвы перед сном. Мы двинулись вперед, перешли арык Хакана и стали лагерем возле деревни Рабат-и Рузек. Хотя имелись сведения, что Танбал в беспорядке отступает и идет к Андиджану, но вследствие нашей неопытности случилась ошибка: вместо того чтобы утвердиться в таком укрепленном месте, как арык Хакана, мы перешли арык и стали возле деревни Рабат-и Рузек, на гладкой равнине. Без караула, без охраны мы беспечно лежали [и отдыхали].

На рассвете люди сладко спали, как вдруг подскакал Камбар Али бек и закричал: «Враг подошел, вставайте!»

Сказав это, он, не медля ни мгновения, проехал дальше и больше не возвращался. Я постоянно, даже в спокойное время, ложился, не снимая платья и шапки. Поднявшись, я тотчас же подвязал саблю и колчан и в тот же миг вскочил на коня; [122] знаменосец не успел даже привязать знамя к древку, схватив знамя в руку, он вскочил на коня. Мы направились прямо в ту сторону, откуда шел враг; в этом походе нам сопутствовало десять-пятнадцать человек.

Подойдя к врагам на полет стрелы, мы столкнулись с разъездами неприятеля; в это время со мной было человек десять бойцов. Мы быстро поскакали, пуская стрелы, и двинулись дальше, забирая передовых врага в плен. Мы прогнали их еще на полет стрелы и подошли к центру их войска. Султан Ахмед Танбал и с ним человек сто воинов /107а/ стояли, ожидая нас, сам Танбал и еще один боец немного выступили из рядов; Танбал стоял и кричал: «Бей, бей!», но большинство его людей повернулись боком и как будто раздумывали: «Бежать? Не бежать?».

В это время со мной оставалось три человека: один — Дуст Насир, другой — Мирза Али Кукельташ и третий — Каримдад, сын Худайдад Туркмена. Я пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, прямо в шлем Танбала и сунул руку в колчан. Хан, мой дядя, подарил мне новенький «гушагир ²⁴⁶»; он попался мне под руку. Мне стало жалко его выбросить; пока я снова положил его в колчан, можно было бы метнуть две стрелы. Я наложил на тетиву другую стрелу и поехал вперед; те три человека остались позади. Один из двоих бойцов, что стояли напротив меня — это был Танбал — тоже поехал вперед; между нами была широкая дорога. Я выехал на дорогу с одной стороны, он — с другой, и мы оказались лицом к лицу, так что я стоял правым боком к врагу, а Танбал стоял правым боком к нам. У Танбала было все его оружие, кроме конских лат; у меня кроме сабли и колчана не было никакого оружия. Я пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, стараясь пригвоздить щит Танбала к ремням колчана.

В это время мне пробили стрелой насквозь правое бедро. На голове у меня был подшлемник; Танбал рубанул меня по голове; от удара саблей у меня помутилось в голове; /107б/ хотя у подшлемника не порвалось ни одной ниточки, но на голове у меня оказалась широкая рана. Я не приделал рукоятки к своему мечу, он был в ножнах, вытащить меч не было времени; вытаскивая его, я остался один-одинешенек среди множества врагов. Стоять на месте было нельзя, и я повернул коня; еще один удар саблей пришелся по моим стрелам.

Я проехал семь-восемь шагов и ко мне присоединились те три человека. После меня Танбал ударил клинком также и Дуст Насира; нас преследовали на протяжении полета стрелы.

Арык Хакан — большой поток, и течет глубоко. Перейти его можно не везде, но бог помог, и мы вышли прямехонько к одной из переправ через арык. Перейдя арык, лошадь Дуст Насира очень ослабела и упала. Остановившись и посадив его [на одного из наших коней], мы поехали к Ошу вдоль возвышенности, что тянется между Харабуком и Фарагина. Когда мы поднялись на эту возвышенность, к нам присоединился Мазид Тагай. Ему тоже попала в правую ногу стрела, ниже колена. Хотя она не прошла насквозь, но Мазид Тагай добрался до Оша с большим трудом. Моих добрых воинов посбивали с коней: Насир бек, Мухаммед Али Мубашшир, Ходжа Мухаммед Али, Хусрау Кукельташ, Ну'ман Чухра пали в этом походе. Кроме них погибло много йигитов.

Ханы, идя за Танбалом следом, стали лагерем в окрестностях Андиджана. Старший хан остановился возле курука, /108а/ в саду моей бабки Исан Даулат биким, который нарывается Куш-Тигирман; Младший хан расположился поблизости от лангара ²⁴⁷ Баба-Таваккула. [123]

Через два дня я прибыл из Оша и повидался со Старшим ханом в Куш-Тигирмане. В то самое время, когда я с ним свиделся, Хан передал Младшему хану те земли, что перешли ко мне. Оправдываясь передо мной, он говорил: «Враг, подобный Шейбани хану, захватил такой город, как Самарканд, и могущество его все растет. Ради этого дела Младшего хана привели бог весть откуда. Здесь у него земли нет, те его владения — далеко. Следует отдать Младшему хану области к югу от реки Ходженда, начиная с Андиджана, чтобы он там водворился». Области к северу от реки Ходженда, начиная от Ахси, Хан обещал мне и говорил, что утвердившись здесь, ханы направятся в область Самарканда, возьмут ее и отдадут мне, а после этого всю Фергану передадут Младшему Хану. Вероятно, эти слова были хитростью, чтобы меня обмануть: неизвестно, что бы произошло, если бы все это осуществилось.

Делать было нечего, хочешь не хочешь, пришлось согласиться. Когда, покинув Старшего хана, я направлялся к Младшему хану, чтобы повидаться с ним, Камбар Али, известный под прозвищем Саллах, поравнялся со мной и сказал: «Видели? Они сейчас же отобрали у вас все ваши земли! У вас с ними ничего не выйдет; /108б/ теперь же, пока Ош, Маргинан, Узгенд и послушные вам области, племена и народы в ваших руках, ступайте в Ош, укрепите крепости, пошлите к Султан Ахмед Танбалу человека и помиритесь с ним, потом побейте и прогоните могола и разделите по-братски ваши владения [с Танбалом] ».

Я сказал: «Пристойно ли это будет? Ханы — мои родичи; быть им слугой лучше, чем царствовать над Танбалом». Камбар Али бек увидел, что его слова не произвели впечатления, и вернулся [на свое место], раскаиваясь в сказанном.

Я поехал и повидался с моим дядей, Младшим ханом. При предыдущем свидании я явился внезапно, так что Младший хан не успел сойти с коня и встретил меня без всякого почета. На этот раз, хотя я подошел еще ближе, Младший хан добежал до конца ограды шатра. Так как нога у меня была ранена стрелой, то я шел с трудом, опираясь на палку. Подойдя и поздоровавшись, Младший хан сказал: «Брат мой, вы говорят, богатырь», — и, взяв меня за руку, ввел в шатер. Шатер ему поставили очень маленький.

Так как [Младший] хан вырос в окраинных землях, то шатер, в котором он жил, был скромный, казацкий. Дыни, виноград, принадлежности конской сбруи — все лежало тут же в шатре, где он жил.

Покинув Младшего хана, я направился в свою ставку. Чтобы лечить мою рану, ко мне прислали могольского костоправа по имени Атиге Бахши — моголы называют костоправов бахши. В искусстве править кости он очень сведущ. Если даже у человека вываливался из костей мозг, /109а/ этот костоправ и то давал лекарство. Любую рану на жилах он легко исцелял. К некоторым ранам он прикладывал лекарство вроде мази, при других ранах давал лекарство съесть. К ране на моем бедре он велел прикладывать жженую шерсть, а фитиля не вкладывал. Кроме того, он один раз дал мне съесть какой-то корешок.

Этот Бахши сам рассказывал: «У одного человека сломалась тонкая кость на стопе и кусок кости, величиною с ладонь, превратился в порошок. Я разрезал мясо, вынул все кости стопы и вместо костей положил лекарство, измельченное в муку. Это лекарство образовало как бы кость вместо настоящей кости, и [рана] [124] закрылась». Таких удивительных и диковинных вещей он рассказывал множество. В нашей земле костоправы не способны так лечить.

Через три-четыре дня Камбар Али, беспокоясь из-за сказанных им слов, бежал и пришел в Андиджан. Еще несколько дней спустя ханы сговорились и послали меня в сторону Ахси; со мной отправили Айуб Бекчика с его туманом и Джан Хасан Нарина с туманом Нарин — всего тысячу или две человек. Беком войска назначили Сарик баш мирзу.

В Ахси находился младший брат Танбала Шейх Баязид, в Касане пребывал Шахбаз Карлук. В это время Шахбаз пришел и стоял перед крепостью Наукенд. Переправившись через реку Ходженда, напротив Бихраты, мы быстро двинулись к Наукенду на Шахбаза. Перед утром, когда мы подходили к Наукенду, /109б/ беки доложили: «Этот человек наверное обо всем догадался. Если мы подойдем, не расстраивая рядов, при свете дня — будет подходяще».

Мы пошли медленнее. Шахбаз, видимо, ничего не знал. Когда мы приблизились к Наукенду, он проведал об этом, бежал из окрестностей Наукенда и вошел в крепость. Так бывало неоднократно: говоря, что враг все проведал, этим легко отговаривались и время для дела было упущено. Опыт подтверждает это. Словом, когда дело само идет в руки, не следует ослаблять рвения и усердия. Раскаиваться потом — бесполезно.

На рассвете вокруг крепости произошли небольшие стычки, но как следует мы не дрались.

От Наукенда мы пошли в сторону гор, к Биш-харану, чтобы пограбить. Шахбаз Карлук, воспользовавшись удобной минутой, бросил Наукенд и бежал в Касан. Повернув назад, мы пришли и расположились в Наукенде.

В эти дни мои воины неоднократно совершали набеги на окрестности и грабили. Один раз они ограбили деревни в области Ахси, другой раз пошли и ограбили Касан. Шахбаз с приемным сыном Узун Хасана, которого звали Мирим, вышли на бой. Они сразились и были разбиты; [Мирим] тогда умер.

Одна из неприступных крепостей Ахси — крепость Пап. Жители Папа заперли крепость и послали к нам человека. Мы отправили туда Сейид Касима с несколькими йигитами. /110а/
Перейдя реку напротив деревень, расположенных выше Ахси, они вошли в крепость Пап.

Через несколько дней случилось удивительное дело. В то время Ибрахим Чапук Тагай, Ахмед Касим Хатике Аргун находились с Шейх Баязидом в Ахси. Послав с упомянутыми [беками] еще человек двести добрых йигитов, Шейх Баязид однажды ночью нежданно-негаданно отправил их в крепость Пап. Сейид Касим, не приняв никаких предосторожностей, лежал и спал. Когда семьдесят-восемьдесят вооруженных йигитов, достигнув крепости, приставили лестницы, поднялись и захватили ворота, спустили подъемный мост и вошли в крепость, Сейид Касим, узнав об этом, заспанный, в одной рубахе, с пятью-шестью йигитами вскочил на коня, поколотил и выгнал нападавших. Отрезав несколько голов, он прислал их мне. Хотя так беспечно валяться было совсем не по-военному, но разбить и прогнать с несколькими молодцами столько храбрых вооруженных йигитов — очень смелое дело.

В то время ханы были заняты осадой крепости Андиджана. Обитатели крепости не давали к ней приблизиться. Йигиты, выезжая на конях, перестреливались перед крепостью. [125]

Шейх Баязид начал посылать людей из Ахси, выражая нам доброжелательство. Он настойчиво призывал нас. Цель этих призывов заключалась в том, чтобы любой хитростью разлучить меня с ханами; /110б/ ведь, когда я расстанусь с ними, ханы не смогут более стоять под Андиджаном. Эти приглашения делались с согласия его старшего брата Танбала.

Расстаться с ханами и заключить союз с этими людьми мы считали невозможным. Я намекнул ханам об этих приглашениях. Ханы говорили про меня: «Пусть идет! Пусть любым способом захватит Шейх Баязида!» Такое коварство и хитрость не соответствовали нашим правилам и обычаям, тем более что у меня [с Шейх Баязидом] был заключен договор. Как же можно столь вероломно нарушить договор?

Мне пришло на ум, что нам следует каким-нибудь образом проникнуть в Ахси: или мы оторвем Шейх Баязида от Танбала и он перейдет на нашу сторону, или дело обернется как-нибудь иначе, благоприятно для нас.

Мы послали к Шейх Баязиду человека и заключили договор и условие. Шейх Баязид позвал нас в Ахси, мы пошли. Шейх Баязид, выйдя навстречу и приведя с собой также моего младшего брата Насир мирзу, впустил нас в крепость Ахси. Мне назначили стоянку и жительство в наружных укреплениях, в домах моего отца. Я пошел и водворился там.

Танбал послал к Шейбани хану своего старшего брата, бека Тильбе, выражая ему покорность и призывая его к себе. В это время от Шейбани хана пришли грамоты. Он писал: «Я иду!».

Едва весть об этом дошла до ханов, как они потеряли мужество, и, не могши более стоять, поднялись из-под Андиджана.

Младший хан славился своей справедливостью и честностью, но его моголы, оставленные в Оше, Маргинане и других, покорившихся мне крепостях, вопреки надеждам народа, начали творить жестокости и насилия. /111а/ Когда ханы ушли из-под Андиджана, жители Оша и Маргинана напали на моголов, находившихся в крепости, схватили их, ограбили, побили и выгнали.

Ханы, не переходя ходжендской реки, отошли на Маргинан и Канд-и Бадам и переправились через реку у Ходженда. Танбал следом за ханами пришел в Маргинан. Мы в это время были в сомнении: если остаться, то на ханов нельзя было особенно рассчитывать, а бросить их без причины и уйти, как будто нехорошо.

Однажды утром из Маргинана, покинув Танбала, прибежал Джехангир мирза. Когда пришел Мирза, я был в бане. Мы поздоровались. В это время пришел также и Шейх Баязид, взволнованный, в полной растерянности. Мирза и Ибрахим бек говорили: «Шейх Баязида надо схватить, надо овладеть арком». И действительно здравый расчет подсказывал это.

Я сказал: «Мы заключили договор, как же мы нарушим договор?» Шейх Баязид ушел в арк. На мосту следовало поставить человека, но мы не поставили на мост никого. Такая небрежность произошла вследствие неопытности.

На рассвете явился Танбал с двумя или тремя тысячами вооруженных людей, перешел через мост и вступил в арк. У меня и сначала было мало людей, а придя в Ахси, я к тому же разослал некоторых по крепостям, других отправил кого куда — даругой или сборщиком налогов; в Ахси со мной было /111б/ всего сто человек с небольшим.

Выехав с этими людьми на конях, мы расставляли йигитов на концах улиц и собирали боевое снаряжение, [126] когда Шейх Баязид, Камбар Али и Мухаммед Дуст прискакали от Танбала ради примирения.

Поставив людей, назначенных для боя, на указанные им места, я отправился к усыпальнице моего отца и сел там, чтобы держать совет. Джехангир мирзу я тоже позвал; Мухаммед Дуст вернулся, Шейх Баязид и Камбар Али бек пришли. Усевшись на южном айване гробницы, мы посоветовались между собой и вдруг оказалось, что Джехангир мирза и Ибрахим Чапук сговорились схватить этих людей. Джехангир мирза сказал мне на ухо: «Их надо схватить», но я отвечал: «Не спеши! Дело сейчас зашло дальше того, чтобы их задерживать. Посмотрим, может быть выйдет что-нибудь хорошее миром. Их ведь очень много, а нас так мало. К тому же они с такими силами находятся в арке, а мы, при нашей слабости, — в наружных укреплениях».

Шейх Баязид и Камбар Али тоже присутствовали на этом совете. Джехангир мирза сделал Ибрахим беку головой знак, приказывая ему воздержаться от [задуманного] дела. Не знаю, понял ли его Ибрахим бек, наоборот, или поступил так, притворившись, [что не видел знака], но он тотчас же схватил Шейх Баязида. Стоявшие там йигиты со всех сторон /112а/ бросились на тех двоих и поволокли их. Говорить о мире и соглашении было уже поздно. Отдав тех двоих под стражу, мы выехали на бой. Одну сторону города поручили Джехангир мирзе. Людей у мирзы было мало; я назначил часть своих молодцов ему в помощь. Сначала я поехал туда и расставил людей по местам для боя, потом отправился в другую часть города.

Посреди города была ровная площадь. Поставив там отряд йигитов, я поехал дальше. На этих людей напал большой отряд конных и пеших, их согнали с площади и оттеснили в переулок. В это время я подъехал туда. Я тотчас же погнал своего коня на врагов; они не могли устоять и опрометью побежали. Когда мы вытеснили их с улицы, пригнали на площадь и взялись за сабли, мою лошадь ранили в ногу стрелой. Лошадь упала на колени и сбросила меня на землю посреди врагов. Я быстро поднялся и пустил стрелу. Под Кахилем, моим оруженосцем, был довольно плохой конь. Спешившись, он подвел его ко мне. Я сел на его коня. Поставив там людей, я направился к другой улице. Султан Мухаммед Ваис, увидев, какая плохая у меня лошадь, спешился и подвел ко мне своего коня. Я сел на его, коня. В это время Камбар Али, сын Касим бека, раненый, прибыл от Джехангир мирзы. Он сказал: «Некоторое время тому назад на Джехангир мирзу /112б/ напали и потеснили его. Джехангир мирза ушел. Мы не знаем, что делать».

Тут явился Сейид Касим, который находился в крепости Пап. Удивительно некстати он оттуда ушел! Будь в такое время у нас в руках столь неприступная крепость, было бы хорошо.

Я сказал Ибрахим беку: «Что же теперь делать?» У него была небольшая рана. Из-за этого ли, или от растерянности, он не мог дать толкового ответа. Я решил перейти мост; сломать его и направиться в сторону Андиджана. Баба Ширзад проявил себя тут очень хорошо. Он сказал: «Прорвемся силой в ворота». Следуя словам Баба Ширзада, мы направились к воротам. Ходжа Мир Миран тоже сказал тут смелые слова. Когда мы проезжали по улице, Сейид Касим и Дуст Насир рубились с Баки Хизом. Мы с Ибрахим беком и Мирза Кули Кукельташем были впереди других. Оказавшись у ворот я увидел, что Шейх Баязид в фарджии ²⁴⁸, надетой поверх рубахи, [127] выезжает в ворота с тремя или четырьмя всадниками. Я натянул лук, пустил стрелу, лежавшую у меня на тетиве, и чуть не попал ему в шею. Очень хорошо выстрелил! Шейх Баязид поспешно въехал в ворота, и, повернув направо, помчался по улице. Мы тоже бросились ему вслед. Мирза Кули Кукельташ хватил одного пехотинца /113а/ палицей; другой пехотинец, когда Мирза Кули проезжал мимо, направил на Ибрахим бека стрелу. Ибрахим бек крикнул: «Хай! Хай!» и проехал мимо; тот пехотинец почти в упор пустил мне стрелу под мышку. Стрела пробила двойной лист моей калмыцкой кольчуги; [пехотинец] пустился бежать; я выстрелил, ему в спину. В это время [другой] пеший воин бежал по валу; я выстрелил, целясь пригвоздить его шапку к зубцу стены. Шапка повисла, прибитая к зубцу; тюрбан обвился вокруг его руки, он пробежал дальше. Еще один боец, конный, проскакал мимо меня, направляясь к той улице, куда убежал Шейх Баязид. Я кольнул его клинком в затылок. Он наклонился, падая, но оперся об уличную стену и не упал. С большим трудом он убежал и спасся.

Отогнав конных и пеших, которые были у ворот, мы захватили ворота. Раздумывать было поздно, так как в арке находилось две-три тысячи вооруженных врагов, а [наших] во внешних укреплениях — сто или двести. К тому же молоко не успело бы еще вскипеть с тех пор, как Джехангир мирзу побили и выгнали: половина моих людей ушла с ним.

Несмотря на это, мы по неопытности остановились у ворот и послали к Джехангир мирзе человека: «Если он близко, пусть едет к нам — пойдем на врагов». Но дело уже зашло далеко. Оттого ли что конь Ибрахим бека был слаб, или оттого, что он сам был ранен, но он сказал мне: «Мой конь разбит!» У Мухаммед Али Мубашшира был нукер по имени Сулейман. /113б/ При подобных трудных обстоятельствах, хотя никто его к этому не принуждал, он спешился и отдал своего коня Ибрахим беку. Очень благородное дело совершил.

Когда мы стояли у ворот, Кичик Али, который теперь состоит сборщиком налогов в Коиле, проявил отвагу. В то время он был нукером Султан Мухаммед Ваиса. В Оше он тоже два раза хорошо дрался.

Мы задержались у ворот, ожидая, пока воротится человек, который пошел к Мирзе. Вернувшись, этот человек сказал, что Джехангир мирза уже давно ушел, так что стоять не к чему. Мы тоже двинулись; столь долго стоять и так было неразумно. С нами оставалось человек двадцать-тридцать.

Как только мы тронулись, множество людей в латах собрались и двинулись к нам. Когда мы перешли подъемный мост, враги подоспели к городской стороне моста. Банда Али бек, дед по матери Хамза бека, сына Касим бека, кричал Ибрахим беку: «Вы постоянно задираете нос и хвастаетесь! Остановись, схватимся на мечах!». Ибрахим бек ехал рядом со мной. Он ответил: [128] «Подъезжай, что тебе мешает?» Безумный человек! После такого поражения проявлять задор. Неуместный задор! Не время было медлить и задерживаться.

Мы быстро помчались вперед. Люди врага неслись за нами во весь опор, сбивая наших с коней.

В одном шери от Ахси есть местность, называемая Гумбаз-и Чаман. Когда мы проезжали через Гумбаз-и Чаман. Ибрахим бек вдруг стал меня звать. Оглянувшись назад, /114а/ я увидел, что один из телохранителей Шейх Баязида настиг Ибрахим бека. Я повернул коня. Хан Кули, [сын] Баян Кули, был подле меня. «Не время теперь поворачивать», — сказал он и, схватив моего коня за узду, потянул его вперед.

Пока мы достигли Санга, большинство наших сбили с коней. Санг находился в двух шери от Ахси. После Санга за нами уже не было видно врагов.

Мы двинулись вверх вдоль реки Санга. К тому времени нас осталось восемь человек. Дуст Насир, Камбар Али, сын Касим бека, Хан Кули, сын Баян Кули, Мирза Кули Кукельташ, Шахим Насир, Абд ал-Каддус, сын Сиди Кара, и Ходжа Хусейни. Восьмой был я.

Вверх, вдоль реки, мы нашли хорошую дорогу. Сухое русло реки находилось далеко от проезжей дороги. Поднявшись уединенной тропой по высохшему руслу и оставив реку на правой руке, мы вошли в другое пересохшее русло. На следующий день ко времени предзакатной молитвы мы вышли из русла реки в степь. В степи виднелось вдалеке что-то черное.

Поставив людей в укрытие, я сам пешком поднялся на какой-то пригорок и стоял на страже, как вдруг на один из холмов позади нас вскачь взлетело несколько конных. Много их или мало, удостовериться не удалось. Мы сели на коней и пустились вперед. Преследователей было, верно, человек двадцать-двадцать пять, а нас — всего восемь, как уже сказано. Если бы мы сразу точно узнали, сколько их то хорошо бы подрались с ними, но мы думали, что за ними /114б/ идут вплотную другие преследователи. Поэтому мы мчались дальше. Бегущим противникам, будь их и много, нельзя тягаться с немногими преследователями. Ведь говорят:

Побежденному войску достаточно крика «хэй!»

Хан Кули сказал: «Так нельзя! Они заберут нас всех! Выберите двух хороших коней и скачите быстрей, о-двуконь с Мирза Кули Кукельташем. Может быть вам удастся уйти». Он рассуждал неплохо: раз уже боя не вышло, то таким способом можно было бы спастись, но сгонять кого-нибудь сейчас с коня и оставлять среди врагов мне не хотелось.

В конце концов все враги один за одним отстали. Конь, на котором я ехал, был несколько слаб. Хан Кули, спешившись, отдал мне своего коня; я перескочил на него прямо со своей лошади, а Хан Кули сел на моего коня. Между тем Дуст Насира и Абд Каддуса, сына Сиди Кара, которые остались сзади, сбили с коней. Хан Кули тоже отстал, защищать его и оказывать ему помощь было некогда.

Мы мчались дальше, куда везли сами кони. У кого лошадь не шла, тот отставал. Лошадь Дуст бека тоже обессилела и отстала. Конь, что был подо мной, также начал слабеть. Камбар Али спешился и отдал мне своего коня, Я сел, а он сел на моего коня и отстал.

Ходжа Хусейни был хромой. Он потащился к холмам. Остались я и Мирза Кули Кукельташ; наши кони уже не могли скакать /115а/ и мы трусили рысцой. Конь Мирза Кули тоже начал слабеть. Я сказал: «Если брошу [129] тебя, куда пойду? Едем! Живые или мертвые — будем вместе». Я ехал и то и дело оглядывался на Мирза Кули; наконец, Мирза Кули сказал: «Мой конь выбился из сил, не может идти. Не расстраивайтесь из-за меня, поезжайте, может быть вам удастся уйти».

Я оказался в диковинном положении: Мирза Кули тоже отстал, я остался один. Тут показалось двое врагов: одного звали Баба Сайрами, другого — Банда Али. Они подъехали ко мне ближе; моя лошадь выбилась из сил, до горы оставался еще целый курух. На дороге мне попалась куча камней. Я подумал: «Конь притомился, до горы довольно далеко. Куда пойду? В колчане у меня еще осталось штук двадцать стрел. Сойду с коня и буду стрелять с этой кучи камней, пока хватит стрел». Еще мне пришло на ум, что может быть удастся добраться до горы, а если я доберусь до нее, то засуну за пояс несколько стрел и вскарабкаюсь на гору. Я очень полагался на крепость своих ног.

Задумав такой план, я поехал дальше; у моего коня не оставалось сил бежать быстро; преследователи приблизились на полет стрелы. Жалея стрелы, я не выстрелил, /115б/ а враги, остерегаясь, не подходили ближе и шли за мной на прежнем расстоянии.

На закате солнца я подъехал к горе. Вдруг мои преследователи закричали: «А дальше куда вы поедете? Джехангир мирзу взяли в плен и увели, а Насир мирза тоже у них в руках».

От этих слов меня охватило великое беспокойство: ведь если мы все попадем в руки [к Танбалу], то опасность будет очень велика. Я ничего не ответил и продолжал ехать, направляясь к горе. Позади остался еще большой кусок дороги и они снова завели разговор, но на сей раз говорили мягче, чем раньше. Сойдя с коня, они попытались вступить со мной в беседу. Не слушая их слов, я двигался дальше и, достигнув ущелья, двинулся вверх.

Я ехал до вечерней молитвы и, наконец, добрался до скалы, величиною с дом. Я объехал скалу кругом; она была крутая, и конь не мог на нее взойти. А [враги] спешились и заговорили со мной еще мягче, с почтением и уважением повторяя: «Ночь темная, дороги нет, куда вы поедете? Они клялись и уверяли: «Султан Ахмед бек вознесет вас государем».

Я сказал: «Мое сердце не спокойно и ехать к нему невозможно. Если вы хотите вовремя послужить мне, то другого такого случая /116а/ не представится много лет. Выведите меня на дорогу, чтобы я мог отправиться к ханам, и я окажу вам больше милости, внимания и заботы, чем хочет ваше сердце. А если вы не хотите этого сделать, то возвращайтесь по дороге, по которой пришли, и пусть то, что меня ждет, свершится. Это тоже будет хорошая услуга».

Они сказали: «Лучше бы мы не приходили сюда, но раз уже мы пришли как же мы можем бросить вас, и вернуться? Если вы не пойдете с нами, мы должны вам служить, куда бы вы ни пошли».

Я потребовал: «Подтвердите правдивость ваших слов клятвой!» — и они подтвердили, поклявшись на Коране и дав крепкие клятвы. Я сейчас же успокоился и сказал: «Мне указывали близ этого ущелья дорогу в широкую долину. Ведите меня к этой дороге».

Хотя они и дали клятву, но я не был вполне спокоен и велел им ехать впереди, а сам ехал сзади. Пройдя один-два куруха, мы дошли до какого-то сая ²⁴⁹. Я сказал: «Это не может быть дорога в широкую долину». Они прикинулись удивленными и ответили: «Та дорога — далеко [130] впереди». Однако это и была дорога в широкую долину, но, желая меня обмануть, они скрыли правду.

Мы шли до полуночи к другой реке; на сей раз они сказали: «Мы не заметили — дорога к широкой долине, видимо, осталась сзади».

«Что же теперь делать?» — спросил я, и они ответили: «Близко впереди дорога в Гаву. По этой дороге поднимаются в Фаркат». /116б/

Они повели меня к этой дороге. Мы продолжали путь до третьего паса и пришли к Карнанскому саю, который течет из Гавы. Баба Сайрами сказал: «Вы постойте здесь, а я пойду осмотрю дорогу в Гаву и вернусь».

Через некоторое время он воротился и сказал: «К этой дороге подъехало несколько человек в [могольских] шапках, там не пройти».

Услышав эти слова, я растерялся: утро близко, я посреди дороги, и цель далеко. Я сказал: «Отведите меня куда-нибудь, где можно укрыться днем, а когда придет ночь, мы раздобудем где-нибудь лошадей, перейдем реку Ходженда и пойдем той стороной к Ходженду». Они отвечали: «Вон холм, там можно укрыться».

Банда Али был даругой Карнана. Он молвил: «Нашим коням и нам самим не обойтись без пищи; я пойду в Карнан и привезу, что смогу».

Мы пошли назад и повернули к Карнану. В одном курухе от Карнана мы остановились, Банда Али ушел и долго отсутствовал. Занялась заря, а его все нет. Мы очень волновались. Уже рассвело, когда прискакал Банда Али. Корма коням он не привез, привез три лепешки. Мы сунули за пазуху по лепешке, поспешно повернули назад, поднялись на холм, привязали коней у сухого русла, взошли на пригорок и стали на страже, каждый с одной стороны. Приближался полдень. /117а/ [Вдруг] Ахмед Кушчи ²⁵⁰ с четырьмя всадниками проехал из Гавы в сторону Ахси. Я подумал: «Позовем Ахмеда Кушчи надаем ему обещаний и посулов и возьмем у него коней. Ведь наши кони целые сутки были в бою и в стычках и даже корма для них не нашли; они совсем выбились из сил». Но на сердце у меня было неспокойно: мы не могли довериться этим людям.

Мы с моими спутниками сговорились так: им следует остаться на ночь в Карнане. Ночью мы осторожно проберемся туда и уведем коней Ахмеда Кушчи и его спутников, чтобы иметь возможность куда-нибудь уйти.

Был полдень, когда на расстоянии взгляда замелькали сверкающие доспехи какого-то всадника. Мы совершенно не догадывались, кто это такой. Это, кажется, был Мухаммед Бакир бек, который находился с нами в Ахси. Когда мы уходили из Ахси, всех нас разбросало, кого куда. Мухаммед Бакир, видимо, попал в эти края и бродил здесь, скрываясь.

Банда Али и Баба Сайрами сказали: «Кони двое суток не ели корма. Спустимся в долину и выпустим коней на траву». Мы сели на коней, спустились в долину и выпустили коней на траву.

Было время предзакатной молитвы, когда какой-то всадник проехал и поднялся на холм, где мы скрывались. Я узнал его: это был правитель Гавы — Кадир Берди. Я сказал: «Позовите Кадир Берди», его позвали, он подъехал. Я поздоровался с ним, спросил, как его дела, сказал [много] милостивых и ласковых слов и надавал ему обещаний и посулов. Я послал его привезти веревку, багор, топор и все, что нужно для переправы через реку, а также корма коням и пищи /117б/ для нас, если удастся, и лошадь тоже приказал привезти. Мы сговорились, что к ночной молитве он явится на это самое место.

Было время вечерней молитвы, когда какой-то всадник проехал со [131] стороны Карнана к Гаве. Мы спросили: «Кто ты?» — и он что-то ответил. Это, вероятно, был тот самый Мухаммед Бакир бек; из того места, где мы его видели тогда, в полдень, он переезжал в другое, чтобы там спрятаться. Он так изменил свой голос, что я совершенно его не узнал, хотя он пробыл при мне несколько лет. Если бы мы его узнали и он бы присоединился к нам, было бы хорошо.

Появление этого человека очень нас встревожило. Теперь мы не могли ждать до срока, о котором условились с Кадир Берди [правителем] Гавы.

Банда Али сказал: «В пригородах Карнана есть уединенные сады, ни один человек не заподозрит, что мы там. Поедем туда и пошлем за Кадир Берди человека — пусть приезжает к нам».

С таким намерением я сел на коня и приехал в пригороды Карнана. Стояла зима, было очень холодно. Нашли и принесли старый меховой тулуп, я надел его. Потом принесли чашку просяной каши, я поел и удивительно хорошо подкрепился.

Я спросил Банда Али: «Человека за Кадир Берди послали?» Он ответил: «Послал», но на самом деле эти несчастные деревенские людишки, сговорившись, послали человека в Ахси, к Танбалу!

Зайдя в какое-то крытое помещение, мы развели огонь, и глаза мои ненадолго смежились. Эти людишки, лукавствуя, говорили мне: «Пока не получим известий от Кадир Берди, трогаться отсюда нельзя. Это место находится среди пригородов. На окраине их есть пустые сады; /118а/ если мы пойдем туда, никто об этом не догадается».

В полночь я сел на коня и отправился в сад на окраине. Баба Сайрами [караулил и] смотрел со стены то туда, то сюда. Около полудня он спустился со стены, пришел ко мне и сказал: «Едет Юсуф даруга». Я очень встревожился и сказал: «Проведай, знает ли он про меня». Баба Сайрами вышел, поговорил с [Юсуфом] и, вернувшись, сказал: «Юсуф даруга говорит: «У ворот Ахси мне встретился один пеший и сказал: «Государь в Карнане, в таком-то месте». Ничего никому не говоря, я запер этого человека в одном помещении вместе с Вали казначеем, который попался нам в плен во время боя, а сам прискакал к вам. Беки ничего не знают об этом».

Я спросил Баба Сайрами: «Что ты об этом думаешь?», он сказал: «Все эти люди — ваши нукеры. Что они могут сделать? Вам надо идти [с ними]. Они объявят вас государем».

Я ответил: «Раз между нами были такие раздоры и стычки, как я могу на них положиться и пойти?»

Когда мы разговаривали, вдруг [появился] Юсуф, встал передо мной на колени и сказал: «Чего мне скрывать! Султан Ахмед бек ничего не знает, но Шейх Баязид бек, проведав о вас, послал меня сюда».

Когда Юсуф сказал мне это, я впал в ужасное [отчаяние]: в мире нет ничего хуже страха за жизнь. Я сказал:

«Говори правду! Если дело должно обернуться еще хуже, я совершу [предсмертное] омовение!»

Юсуф принялся клясться [и отрицать], но кто же поверит его клятвам? /118б/ Я почувствовал в себе слабость, поднялся и пошел в уголок сада. Я подумал про себя и сказал: «Пусть человек проживет сто или даже тысячу лет, в конце-концов все-таки нужно умереть».

Я обрек себя на смерть. В этом саду протекал ручей. Я совершил [132] омовение, прочитал молитву в два рак'ата ²⁵¹, потом опустил голову для немой молитвы и стал молиться. Тут сон смежил мне глаза, и увидел я, что Ходжа Якуб, сын Ходжи Яхьи и внук досточтимого Ходжи Убайд Аллаха, приехал и стоит напротив меня на пегом коне, с большой толпой всадников на пегих конях. Он сказал: «Не горюйте! Ходжа Ахрар послал меня к вам». Он сказал: «Мы просили у Аллаха для него помощи и возвели его на престол царствования. Если ему где-нибудь выпадет трудное дело, пусть [мысленно] приведет нас пред свой взор и помянет нас и мы явимся туда». Теперь, в этот час, победа и одоление на вашей стороне. Поднимите же голову, пробудитесь!»

Я тотчас же проснулся, радостный, как раз, когда Юсуф даруга и его товарищи советовались между собой и говорили: «Нужно придумать какой-нибудь предлог и хитростью схватить и связать его».

Услышав эти слова, я сказал: «Вот вы как рассуждаете! А ну-ка, посмотрим, кто из вас осмелится подойти ко мне!»

Я еще не кончил говорить, как из-за стены сада вдруг донесся топот множества приближающихся коней. /119а/ Юсуф даруга сказал: «Если бы мы взяли вас и пошли к Танбалу, наше дело двинулось бы вперед. А теперь он послал еще множество людей, чтобы схватить вас». Он был убежден, что этот шум есть топот коней всадников, посланных Танбалом.

Услышав его слова, я еще больше взволновался и не знал, что мне делать. В эту минуту всадники, не теряя времени на поиски ворот сада, проломили в одном месте обветшавшую стену и проникли в сад. Я посмотрел и вижу — это явились Кутлук Мухаммед Барлас и Баба-и Паргари — мои преданные нукеры и с ними еще десять, пятнадцать или двадцать человек.

Приблизившись, они кинулись с коней на землю, еще издали преклонили колени и, поклонившись, бросились к моим ногам. Тут, меня охватило такое ощущение, словно господь снова дал мне жизнь. Я сказал: «Схватите этого Юсуфа даругу и его ничтожных наемников и свяжите их».

Эти никудышные люди пустились бежать, но одного из них где-то схватили, связали и привели. Я спросил: «Откуда вы едете? Как вы узнали?» Кутлук Мухаммед Барлас сказал: «Когда мы бежали из Ахси и расстались с вами, я пришел в Андиджан. Ханы тоже еще раньше прибыли в Андиджан. Я увидел во сне, будто Ходжа Убайд Аллах говорит мне: «Бабур падишах находится в деревне Карнан. /119б/ Пойдите туда, возьмите его и приведите, так как ему принадлежит престол царства».

Увидев такой сон, я обрадовался и доложил о нем Старшему хану и Младшему хану. Я сказал ханам: «У меня есть пять или шесть братьев и сыновей. Дайте мне еще несколько йигитов, я отправлюсь к Карнану и все разведаю». [133]

Ханы ответили: «Нам тоже думается, что он, наверное, пошел по той дороге». Они отрядили со мной десять человек и сказали: «Поезжай в ту сторону, проверь и разведай все хорошенько. Во всяком случае вы наверное добудете сведения». Когда мы об этом разговаривали, Баба-и Паргари сказал: «Я тоже поеду, поищу его», и он также сговорился с двумя своими братьями-йигитами, и мы поехали. Сегодня три дня, как мы в дороге. Слава Аллаху, мы вас нашли!»

Рассказав все это, они сказали: «Идите! Уезжайте! Этих связанных тоже увезите: оставаться здесь нехорошо. Танбал получил сведения, что вы прибыли сюда. Поезжайте и любым способом соединитесь с ханами».

Мы тотчас же сели на коней и поехали в сторону Андиджана. Уже два дня я не ел никакой пищи. Было время полуденной молитвы, когда мы нашли барана и, остановившись где-то, сели и приготовили шашлык. Я наелся шашлыка досыта. После этого мы сели на коней и, быстро пройдя в двое суток пятидневный путь, вступили в Андиджан. Я поклонился моему дяде, Старшему хану, и моему дяде, Младшему хану, и все рассказал им о минувших событиях.

Я провел с ханами четыре месяца. /120а/ Мои нукеры, которые разбрелись кто куда, теперь съехались: их было больше трехсот человек. Я подумал: «Доколе я буду скитаться и бродить по этой ферганской земле? Попытаю счастья в другом краю».