№ 61

Рапорт № 33 в Академию наук

10 сентября 1771 г., Томск

Перенесенная болезнь и, как следствие, накопившиеся дела, которые при крайне слабом здоровье требовали — дабы я по возможности с пользой употребил время — напряжения всех моих сил, кои почти полностью истощились, а также прочие дорожные неприятности явились причиной того, что в течение трех месяцев я пренебрегал одной из главнейших обязанностей, до сих пор исправно мной выполнявшейся. И вот теперь, когда благодаря осенней погоде у меня появилось наконец больше досуга, я с удовольствием исполняю этот свой долг и представляю общий рапорт о путешествии, совершенном мною из Омска вдоль Иртыша и Алтайских гор до Оби.

В Омске я имел честь отправить Императорской [176] Академии наук рапорт № 32 1 о весенней поездке, предпринятой мной из Исетской провинции по Ишимской степи до Иртыша, и о случившихся при этом неприятных событиях. Путешествуя от Омска вдоль Иртыша, я испытывал удовлетворение, делая бесчисленные открытия, полезные для естествознания и ботаники. Однако в связи с калмыцкой экспедицией 2 на линии нельзя было найти ни людей, ни лошадей, что чрезвычайно замедлило мое продвижение. Отсутствие же должного порядка среди подчиненных, при том, что главнокомандующий вообще не оказал никакой действенной поддержки, вызывало чувство крайней досады.

Степи, простирающиеся вдоль Иртыша до гор, частью весьма засолены, подобно яицким, и имеют много соленых и горьких озер, а также лужиц, в которых, как и в последних, отлагается глауберова соль, частью совершенно высохли и погребены под наносным песком. В этих удивительных краях встречается также множество редких и своеобразных растений, среди которых мне посчастливилось заметить и некоторые новые. А несколько новых видов животных из отряда хомяков, различные невиданные ранее замечательные птицы и масса неизвестных естествоиспытателям насекомых скрасили трудности путешествия.

Берега Иртыша, как правило, высокие, особенно на участке от Омска до Ямышевой. В самом низу они обычно глинистые и насыщены ключами. Над глиной расположены слои песка толщиной во много саженей. Почти во всех этих берегах, которые река постепенно подтачивает и обрушивает, часто находят необычные останки слонов и другие крупные кости, принадлежащие не иначе как носорогам 3 или очень большим буйволам. Я сам откопал в песчаных пластах различные кости такого рода, а именно в тех местах, где на высоте восьми и более саженей над уровнем воды песок был смешан с множеством мелких кальцинированных песчанок 4, которые не встречаются в Иртыше. При этом мне попадались кости крупных рыб, так что, вопреки моему прежнему мнению о погребенных слоновых костях, я начинаю склоняться к тому, что в действительности все эти останки следует приписать большим наводнениям.

Трудности, возникшие во время поездки от Семипалатной к горам по песчаным степям, жара, которую приходилось при этом переносить, и частые ливни вызвали у меня сильный приступ кровавого поноса. За два дня пребывания в деревне Старошулбинской он обессилил меня настолько, что я едва смог одолеть еще 40 верст и 30 июня добрался до [177] деревни Красноярска на Убе, где надеялся найти больше удобств. Крайне изнуренный упомянутой болезнью, я пролежал там в постели чуть ли не весь июль. В это время заболели оставшиеся при мне люди: студент Вальтер, егерь и почти все солдаты, выделенные для прикрытия. Предвидя, что моя болезнь затянется, я решил во вторую неделю июля отправить на Иртыш студента Соколова вместе с рисовальщиком Дмитриевым, чтобы он описал еще не обследованный участок до Усть-Каменогорска, а также знаменитый калмыцкий храм Аблайкит 5. Я составил для них подробную — насколько это было возможно при моем упадке сил — инструкцию. Из Усть-Каменогорска им было предписано ехать дальше вдоль вновь проложенной пограничной линии в Змеиногорскую крепость. Сам я намеревался отправиться туда прямиком, как только почувствую себя лучше. 17 июля, когда я окреп настолько, что мог вставать и совершать небольшие прогулки, я принял решение не спеша продолжить путь и двинулся к Змеиногорску, куда и прибыл 21-го. По дороге я почувствовал слабость и вынужден был провести в бездействии еще три дня, задержавшись в польской колонии Екатерининской. Состояние моего здоровья по прибытии на место заметно улучшилось, так что, хотя и не вполне оправившись после болезни, я решил, не теряя времени, начать 25 июля объезд рудников, разбросанных по горным окрестностям Змеиногорска. Я осмотрел один за другим рудники Комиссарский, Лазурский, рудник на Сосновой сопке, Пихтовский, Гольцовский и Семеновский.

Оттуда я поехал на форпост Верх-Алейский, относящийся к новой линии, заложенной высоко в горах. Там я встретил студента Соколова и взял его себе провожатым в дальнейшее путешествие. Он очень мне помог, поскольку у меня еще недоставало сил подниматься на горные вершины. Отсюда я направился в Тигерек, где задержался на несколько дней, встретив на границе высокие снежные горы, в которых много прекрасных альпийских растений. В этих горах я также открыл неописанный вид каменных зайцев 6, имеющих одно удивительное свойство: к осени они как бы заготавливают сено и сносят его в свои скальные норки. Описание этого животного вместе с прочими другими я вышлю зимой.

Из Тигерека я проследовал к линии. Добравшись до Чарыша, я двинулся затем вдоль реки к Чагирскому руднику, откуда кружным путем прибыл на заброшенные Колыванские заводы, осмотрел богатые рудами горы, находящиеся в округе, и Синюю сопку, весьма примечательную своими [178] горными растениями. 7 августа я вернулся в Змеиногорск, где до 16-го занимался осмотром заводов, упаковкой собранных минералов и сделал немало записей.

Согласно моему плану, я должен был уехать отсюда через Бийск в Кузнецкие горы, а там поискать дорогу к Енисею. Однако по причине длительной болезни время для сбора растений было уже упущено. Из Кузнецка же через дикие горы нет ни дороги, ни даже тропок, по которым можно, хотя бы с трудом, проехать на лошадях в Сагайские степи. Поэтому из Кузнецка мне пришлось бы передвигаться по большому Иркутскому тракту, сделав солидный крюк через Томск. Таким образом, добраться до наступления зимы не только до Красноярска, но даже до Томска было бы невозможно. Учитывая все это, я решил оставить осмотр Кузнецких гор на обратный путь и поехать прямиком в Томск, а оттуда в Красноярск.

Итак, я отправился из Змеиногорска в Барнаул, осмотрел и подробно описал тамошнее металлургическое производство, а также соседние Новопавловский и Нижнесузунекий заводы. Из Сузунска я поехал в Томск, куда прибыл позавчера, 8 сентября, с первым снегом. Во время этого путешествия со мной приключилась новая неприятность, а именно, поднимаясь в коляску, я перенапрягся и вывихнул себе правую ключицу, в которой ощущал сильные ревматические боли уже с тех пор, как начал горное путешествие. Я не мог поднять правую руку без помощи левой, не испытывая при этом нестерпимых болей, и носил ее не иначе, как на перевязи. Но, слава Богу, и эта хвороба идет на убыль.

За время этого осеннего путешествия, которое я продолжу завтра в сторону Красноярска, интересного удалось увидеть немного, за исключением того, что касается географии и некоторых видов мелких животных. Лишь здесь, недалеко от города, при переправе через Томь я нашел удивительную гору, в состав которой, кроме желтой охры и превосходной фарфоровой глины, залегающей крупными чистыми гнездами, входит черная, чрезвычайно богатая купоросом слоистая земля, или Melanteria, образующая большие участки. Редкие образцы всех этих пород я перешлю зимой вместе с прочими коллекциями.

В Барнауле я оставил больного г. профессора Фалька, который прибыл из Барабы за два дня до моего приезда. Именно в Барнауле я получил академические письма с требованием его возвращения. Итак, мне пришлось незамедлительно вручить ему те письма, хотя они, несомненно, [179] оказали тогда неблагоприятное влияние на его самочувствие. Отправиться этой зимой в обратный путь через Барабу не позволяют сейчас ни позднее время года, ни слабое его здоровье. Я посоветовал ему снять зимнюю квартиру в Томске, дождаться последнего санного обоза и тогда возвращаться любой дорогой.

Приказы Академии, предписывающие забрать у него из экспедиции некоторых людей, выполняются следующим образом. Студенты Кашкарев и Быков переходят в мою экспедицию. Господин аптекарь Георги, дабы привести в порядок дневники и путевые заметки, выразил, однако, желание перезимовать у г. профессора Фалька. Рисовальщик же Григорьев повредил правую руку, что могло бы иметь плохие последствия и сделать его непригодным к службе. По этой причине, а также потому, что мой более искусный рисовальщик после небольшого наказания излечился от своего притворного безумия и вернулся к былому прилежанию и прежнему поведению, я засомневался, стоит ли его отпускать и менять на худшего. Надеюсь, что сей выбор будет одобрен Императорской Академией наук. Своего чучельника г. профессор Фальк еще весной отправил с войсками, посланными в степь против калмыков. Сколь долго он там пробудет и когда вернется — неизвестно. Кроме того, я еще не получил резолюцию на мое представление по поводу сохранения за женой умершего чучельника Шумского жалованья, назначаемого высокой Комиссией. Посему и в данном случае я не могу произвести никаких изменений и еще меньше желал бы обменять эту женщину на чучельника господина Фалька, ибо ему недостает в этом деле опыта и умения, но зато он принесет большую пользу г. профессору Фальку в иных делах, когда тот отправится в обратный путь.

Теперь же среди моих студентов, вследствие множества перенесенных в этом году трудностей и болезней, которые никого не обошли стороной, обнаружилось недовольство и нежелание продолжать путешествие по Сибири; студенты Соколов и Вальтер просили меня добиться их возвращения. Что касается последнего, то, принимая во внимание его слабое здоровье и малую склонность к естественной истории, я и сам придерживаюсь того мнения, что ему следует позволить вернуться с г. профессором Фальком в Петербург. Там его можно было бы с пользой употребить в газетной и переводческой экспедиции, поскольку он приобрел опыт и навык в переводах и умеет читать и писать по-французски и по-немецки, каковые похвальные качества я рекомендую, равно [180] как и добронравное его поведение. Взамен я мог бы взять у г. профессора Фалька еще и студента Лебедева.

Однако без студента Соколова мне никак не обойтись. Учитывая его прилежание и приобретенные им знания и опыт, особенно по части сбора коллекций и описаний, а также то, что его можно использовать для специальных поездок и наблюдений, я настоятельно прошу Императорскую Академию не отпускать означенного студента, а, наоборот, вновь поощрить его 7. Для этого следовало бы пока увеличить прежнее его жалованье по меньшей мере до 200 рублей, т. е. выплачивать 17 рублей в месяц, поскольку за время нашего совместного путешествия ему действительно пришлось тяжелее, чем всем остальным, и он понес большие расходы. Одновременно это побудило бы других студентов последовать его примеру, а я приобрел бы столь необходимого мне помощника, ибо мое здоровье все более ухудшается. Если после окончания экспедиции наш высокий шеф когда-нибудь соизволит послать Соколова в иноземные университеты, то из последнего может получиться достойный воспитанник Академии 8. Я прилагаю здесь оригиналы поданных мне от обоих [студентов] прошений 9.

Теперь я еще должен дать краткий отчет о путешествии капитана фон Рычкова 10. 12 апреля он выехал из Орской крепости и последовал за уже выступившим в Киргизскую степь войском, находившимся под командованием полковника, а ныне генерал-майора Траубенберга, и сопровождал его без малого 1000 верст во время почти двухмесячного похода от Орска вдоль Иргиза и Тургая до гор Улутау. Но поскольку этот корпус из-за недостатка необходимого воинам провианта, их усталости и болезней вынужден был повернуть назад, то Рычков возвратился с ним в Усть-Уйскую крепость на Уйской линии и оттуда отправился в Оренбург, где его надолго свалила горячка. Во время путешествия по степи он собрал много добрых известий, касающихся киргизов. Из минералов Рычков нашел лишь некоторые признаки руд, хороший мрамор, гипс и яшму, а также обнаружил богатые солью озера. Кое-что из собранных растений, чучел птиц и заспиртованных ящериц он послал мне почтой, но так как в пути за ними не присматривали, то туловища всех животных были потравлены молью и испорчены, растения же из-за сырости большей частью истлели уже здесь, поскольку я еще находился в Змеиногорске. Об остальных своих делах и наблюдениях он лично будет иметь честь доложить в Санкт-Петербурге. [181]

От студента Зуева, отправленного на север Сибири в Березов, я получал частые и весьма приятные вести, новейшие из них были датированы 8 июня. К тому времени он собрал значительную коллекцию чучел птиц, сделал много заметок о тамошних народах, их языке и намеревался поехать в Обдорский острог и добраться до Ледовитого моря. В своих письмах он сообщал также разные интересные сведения и, между прочим, прислал замечательное сочинение об оленеводстве, копию которого я вскорости вышлю 11. С нетерпением ожидаю его возвращения зимой, чтобы отослать собранные им коллекции вместе с моими собственными, которые образовались в течение этого года.

Поскольку мне пришлось возить их с собой все лето, когда мои повозки и без того сильно перегружены, я был вынужден обзавестись дополнительной подводой для ящиков с коллекциями. Это заставило меня при выезде из Омска взять на две лошади больше того количества, которое положено (полагается же мне 14 лошадей), и, таким образом, я должен был в течение всего лета выплачивать прогонные деньги за 16 подвод для всей экспедиции. Не сомневаюсь, что такое крайне необходимое распоряжение будет одобрено Императорской Академией наук, и ожидаю от нее недвусмысленного и положительного решения этого вопроса.

Так как для продолжения дальнего путешествия по Сибири и в будущем потребуется, по крайней мере, одна лошадь для перевозки коллекций до места стоянки, то я прошу Императорскую Академию четко определить письменным приказом, что моей экспедиции, вплоть до момента возвращения, необходимо иметь 20 подвод, в том числе три — для г. аптекаря Георги и две — для студентов, взятых от г. профессора Фалька, о чем я и написал особое прошение Его сиятельству высокому шефу Императорской Академии.

Профессор Петр Симон Паллас

Ф. 3, оп. 32, д. 12, л. 110-113 об. Подлинник.

Помета: Получен 30 декабря 1771 г. и прочитан в Академии 16 января 1772 г. 12


Комментарии

1. См. док. 60.

2. См. примеч. 2. к док. 58.

3. Шерстистый носорог (Coelodonia antiquitatis Blum.).

4. Песчанки — двустворчатые моллюски.

5. План и внутренний вид храма Аблайкит см. Reise... Т. 2. Tab. 11, 12.

6. Современное название: алтайская пищуха (Ochotona alpina Pall.).

7. Предложения Палласа, связанные с завершением работ экспедиции Фалька, были рассмотрены Академией и в целом одобрены (См. Протоколы ... Т. 3. С. 16; Ф. 3. Оп. 32. Д. 2. Л. 120-121 об.).

8. Это предложение Палласа воплотилось в жизнь три года спустя, о чем свидетельствует запись в журнале Академической комиссии от 25 августа 1774 г.: «В рассуждении возвратившихся из физической экспедиции с г. академиком Палласом студентов Никиты Соколова, Василья Зуева, Ивана Быкова и Михайлы Лебедева, из коих Соколов и Зуев объявили свое желание не только посвятить себя наукам и остаться впредь в службе при Академии, но имея при том великую способность к наукам, подают по свидетельству г. академика Палласа всякую надежду сделаться со временем надлежаще учеными людьми, если они для продолжения их учения посланы будут, по примеру прочих студентов, отправляемых от Академии для наук в иностранные университеты..., господин директор ... приказал Никиту Соколова и Василья Зуева для продолжения начатого их в натуральной истории учения и для снискания прочих к тому потребных наук послать по примеру отправленного пред сим на такой же конец студента Озерецковского в Лейденской университет ...». Зуеву, как и Озерецковскому, определили 315 р. ежегодного жалованья, Соколову же — 350 р., «в рассуждении отличного его поведения и больших пред прочими своими товарищами в науке успехов» (Ф. 3. Оп. 1. Д. 545. Л. 245-245 об.). В 1787 г. Н. П. Соколов и В. Ф. Зуев были избраны академиками.

9. Оригинал прошения А. Вальтера см.: Ф. 3. Оп. 32. Д. 2. Л. 111-111 об. Прошение Н. П. Соколова не обнаружено.

10. Подробно об этом путешествии см.: Рычков Н.П. Дневные записки путешествия капитана Николая Рычкова в Киргис-Кайсацкой степи в 1771 году. СПб., 1772.

11. См. Ф. 3. Оп. 32. Д. 12. Л. 194-198 об. Очерк В. Ф. Зуева «Об оленях» опубликован в книге: Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири XVIII века (1771-1772). М.; Л., 1947. С. 85-91.

12. См. Протоколы ... Т. 3. С. 44-45.