Статья вторая.

Мы оставили Сирийских путешественников в первом городе Земли Казаков, Рашкове.

Макарий недолго оставался в Рашкове; он скоро отправился в дальнейший путь, и через Уман и Васильков скоро прибыл в Киев. Из Лысянки он послал известие о своем прибытии к гетману Хмельницкому, который стоял лагерем под Богослафи ¹ (Богуславом), и, приехав в этот город, имел удовольствие благословить Гетмана и его Казаков, которые встретили гостей с должными почестями на берегу реки Роса, напротив города, где раскинут был стан. Арабский патриарх и его спутник не могли надивиться добродушию, величию и щедрости «Хмеля» и мудрости его пашей, которые называются буркоуники (полковники). Он дал им письма к Русскому Царю и к воеводе Путивля. Прибыв в Киев архидиакон Павел, занялся самым подробным, описаниям мощей, пещер, монастырей и церквей. Здесь путешественники видели посланника Шведской королевы к Хмельницкому. «Его звали Баба-Илья (отец, или паппас, Илья). Он был священник, родом Грек, и прежде жил в Париже. Теперь находился он здесь послом от Шведской королевы к Ихмилю. Она, несколько лет тому назад, отправила двоих послов к гетману, но они перехвачены были Поляками. Тогда она послала этого священника в Константинополь, с тем, чтобы он оттуда [61] привез ее послание к Ихмилю. Она благодарила гетмана за его победы над Поляками, потому что они также и ее враги и отторгли от ее государства много городов. «Да будет стебе известно, писала она, что я собрала на границе шестьдесят тысяч воинов, чтобы помочь тебе окончательно уничтожить моих неприятелей». После переговоров с этим священником, гетман отправил с ним своего посла с ответом королеве. Священник, с послом гетмана, прибыл в Москву и сообщил Царю Московскому письмо такого же содержания, потому что Московия соседственна с Швециею и их государи чрезвычайно дружны». Архидиакон излагает коротко, но довольно верно, историю Киева и его современное состояние. Он говорит, что царь Алексей Михайлович, лишь-только этот город присоединился к России, построил в нем сильную цитадель, деревянную с башнями, на вершине горы, и расположил в ней и в окрестностях Киева шестдесят тысяч войска под начальством двух воевод. Один из них, которого имени архидиакон не сказывает, приходил взять благословение у Антиохийского патриарха.

Проезд через Малороссию подал архидиакону повод к разным замечаниям о нравах и обычаях жителей: он удивляется их набожности, искусству писать иконы и огромным колоколам, которым подобных не найдете в Алеппе; проклинает Поляков и Гуньятов (Униатов), «которые претерпели достойное наказание за свои злые дела», и, чтобы дать понятие Аравитянам о языке Московитян, записывает в свой дневник все заслышанные Русские слова, как например гусбуди бумилуй (Господи, помилуй) и истаруста, староста, — «так Казаки называют своих шейхов». Он нашел, что в этой стране завелось много вдов и сирот, от кровопролитных войн Ихмиля. Говоря, что на ектеньи везде поминают Царя Алексея Михайловича всея России, он объясняет это тем, что Малороссия, в нынешнем же году, по собственному желанию отдалась в подданство Царя, «чтоб заодно с Мускобами и ханом Крымцев истребить общего врага», излагает побудительные к тому причины и дает описание войны Хмельницкого с Поляками. [62]

«В последнее время, говорит он, собралось Польской армии до двух сот тысяч человек, а с гетманом Ихмилем было до трех сот тысяч, да с ханом (Крымским) более ста двадцати тысяч. С этими силами пошли они против Ляхов, и, при помощи Божией, победили их. Проведши язак (вероятно засеки), или линию бивуаков, вкруг их лагеря, и окружив их таким образом, Ихмиль отнял у них все способы получать съестные припасы: от одного голоду, говорят, погибло более сорока тысяч Поляков. Казаки и Татары наперли на них, начали штурмовать лагерь, и работали в нем мечем, пока не могли владеть им от усталости. Татары взяли много живых пленников, а Казаки несметную добычу. Никто не спасся из Ляхов, кроме тех, которым предназначено было долго жить и которые убежали с своим кралем, или государем, в столицу, Краков, город построенный из камня и обнесенный семью стенами, где они тотчас заперлись и начали укрепляться. Ихмиль и хан следовали за ними, и обложили город. Когда краль и его вельможи увидели безнадежность своего положения, и припомнили себе, что уже восемьдесят лет как без успеха воюют с Ихмилем, они решились обратиться к хану, и обещали ему двести тысяч червонных, если он нарушит союз с гетманом и вместо того, чтоб стоять за Казаков, пойдет против них. Хан, получивши это предложение, тотчас согласился, отделился с своими Татарами от Ихмиля и начал отступать в свою сторону. На пути, они увели до десяти тысяч пленных из Земли Казацкой». Здесь, очевидно, говорится об известной битве под Жванцем, городом, лежащим между Хотином и Каменцом-Подольским, а где король Польский, Ян Казимир, был осажден в своем укрепленном лагере; архидиакон перемешал местности и преувеличил число войска. Измена Ислам-Гирея относится к Жванецкой битве (7 декабря, 1653). Хмельницкий, пораженный вероломством своего союзника, начал отступать в Малороссию.

Архидиакон Павел продолжает: «Когда гетман узнал об измене, он ужасно разгневался, и, увидев, что оставалось только одно средство — прибегнуть к Царю [63] Московскому, отправил депутацию из своих вельмож просить у него помощи для спасения православной веры и чтоб не дозволить врагам ругаться над нею».

Вслед за этим он представляет в двух главах «историю войны Ляхов и Казаков». Мы приведем из нее замечательнейшее: читатели оценят сами дух этого иперболического повествования и фанатизм Восточного нашего единоверца, перед которым каждый Турецкий улема мог бы быть образцом веротерпимости.

Прежде всего, он рассказывает, что страна, называемая теперь Малою Россиею, прежде имела собственных князей, из которых Булдимирос, то есть, Владимир, принял христианскую веру в правление Византийского государя Василия Македонянина; что потом этот край был покорен Ляхами, «величайшими гордецами и хвастунами, какие только когда-либо существовали; которые имеют государя, называемого кралем, и свергают его, когда хотят. Они покорили много соседственных владений, в том числе часть земель, находившихся под властью Немсе, Немца, который называет себя Кесарем. Лет тридцать тому назад, они овладели большим городом, принадлежащим государству Московскому и который называется Сумульнеск (Смоленск). Этот город славен своими сильными укреплениями; и они взяли его не оружием, а изменою. Они покорили и всю Землю Казаков; не довольствуясь тем, что заставили их платить дань, они отдали над ними власть Жидам и Армянам, которые грабили и всячески притесняли Казаков. Это вывело их из терпения. Другою причиною к восстанию было то, что Поляки набирали из них сорок тысяч человек в регулярные войска. Притом, тиранство их простиралось до такой степени, что они хотели истребить всех служителей Христа и изгнать христианскую веру; начали разрушать их церкви и сожгли на костре митрополита Земли Казацкой с одиннадцатью епископов и священников.

«В продолжение всего этого времени, говорит Арабский архидиакон, великая горесть овладела нашими братиями, Казаками. Самые смелые бежали от такого правительства [64] из родной стороны на остров, находящийся в устье Днепра, большой реки, которая впадает в Черное Море; построили там обширную, сильную крепость и, поселясь в ней, умножили свое число иноземцами до такой степени, что вскоре их было там до пятидесяти тысяч душ. Их называют Донскими Казаками, по-Турецки Тонун-Казакы; они промышляют морскими грабежами по Черному Морю. Между-тем большая часть Казаков геройски сносили тиранство Ляхов, и вытерпевали от них мучения без смут и без ропота, как мученики, обращаясь всегда к небесному Отцу, с самоотвержением повинуясь предписаниям Всемогущего.

«Около тридцати лет тому, три брата явились между Казаками; поднявшись на Ляхов, они вызвали их на бой и разбили на-голову, хотя враги были многочисленны. Утвердившись в городе Киюф, Киеве ², они поставили в нем собственных правителей и свои знамена, и когда Феофан, покойный патриарх Иерусалимский (тот самый, который рукоположил в патриархи Феодора Никитича Романова), просил у них проехать через их землю, они послали пять тысяч Казаков к пределам Молдавии, чтоб привезти его. Он посвятил для них митрополита, епископа и много других духовников, и был с почестями и прикрытием отправлен ими в Землю Московскую.

«Поляки, видя, что они не в силах победить этих трех братьев, заключили с ними мир, и вероломно отравили всех троих. Тогда они снова овладели тем, что отняли у них братья, и истребили их войска самыми гнусными убийствами. В отношении к простому народу тиранство их доходило до непостижимой степени. Они также не знали пределов своему гневу на патриарха Феофана, который тогда был уже в Московии. Как скоро тот узнал, что они питали к нему такую вражду, он отправился в обратный путь уже через страну Татаров, и только таким образом спасся. [65]

«Вскоре за тем явился султан Осман (II), более чем с семисот-тысячною армиею, перед крепостью Хотином, что близ границы Молдавии, и перед Каменцом, чтобы воевать с Ляхами. Ляхи обратились к Казакам и просили их участвовать в изгнании врага. Казаки согласились на их просьбы и храбро прогнали врага, что известно у нас во всяком кофейном доме. Впоследствии, собственные войска султана умертвили его. Мир был заключен между Турками и Поляками на том условии, что крепость Хотин (Khoenti?) перейдет во владение бея Молдавии, и что Поляки будут платить им семдесят тысяч пиастров и давать тридцать тысяч голов рогатого скота ежегодной контрибуции».

«От ласкательств, которыми Ляхи осыпали Казаков перед войною, они тотчас перешли к величайшим жестокостям, желая перемешать и рассеять этот народ. Но Господь, в наказание за их тиранства, гордыню и вероломство, возвысил верного раба своего Ихмиля, для отмщения им и освобождения народа Казацкого из-под их ига; даровал ему силу и помог истребить их войска острием меча, с горстью удальцев. Сказано в книге: «Когда народ не знает себе пределов, Бог дарует силы другому народу, чтоб его уничтожить». Тогда явился Ихмиль, прозванный их кралем, и начал воевать за дело веры. Но не имея достаточной силы ни союзников, он принужден был отправить послов, сперва к Василью, бею Молдавскому, потом к Матвею, бею Валлахии, с просьбою о помощи для освобождения православных Казаков из плена Жидов, Армян и проклятых Поляков. Вместо того, чтобы оказать ему помощь и воевать с ним заодно за дело православия, оба князя отплатили ему злом за доброе приглашение: Василий известил об этом друзей своих, Поляков, а Матвей-бей написал обо всем к Туркам, своим союзникам. Ихмиль, потеряв надежду на обоих, обратился к Алексею, Царю Московскому, и просил его несколько раз о помощи; но и этот государь отверг его просьбы, потому что видел в нем возмутителя и бунтовщика. Так всегда поступают беи. Когда надежды Ихмиля разрушались со всех сторон, Всемогущий навел его [66] на удивительное дело. Между Ихмилем и кралем Ляхов было тайное согласие насчет того, что первый восстанет на притеснителей, а краль будет помогать ему, с тою целию, чтоб истребить Польских вельмож ³, возвратить себе собственные права короля, и управлять самому, а не быть управляемым. Мы уже говорили, что в Польше было множество вельмож, которые владели наследственно большею частью страны; многие из них имели на своем содержании до ста тысяч воинов; самые мелкие имели десять тысяч. Но они не были единодушны, всякой следовал своему желанию, и потому они погибли все, один за другим.

«Что ж сделал Ихмиль? Он взял с собой своего сына Тимофея, которому было тогда только восемь лет отроду, и отправился с ним к Казакам, которые жили на острове (на Днепре, то есть, к Запорожцам). Поладив с ними, он пошел, по их совету, к хану Татар, чтоб заключить союз и с ним. По прибытии к Татарам, он тщетно старался прельстить их богатством добычи; они ему не верили, пока он не оставил у них сына заложником. Тогда произнесли взаимные клятвы. Татары, соединившись с Ихмилем, тотчас выставили, вместе с ним, до сорока тысяч воинов. С Божией помощью, напали они на Поляков, разбили их, взяли большое число пленных, и ограбили все, что только могли увезти. Татары радовались успеху. Отослав пленных в свою землю, они пошли вперед, напали на Польского правителя, с помощью Божией одержали над ним верх, и возвратили Казакам всю страну, бывшую под его властью. А был наперед уговор между ним, что — «страна и добыча принадлежать будут нам (Казакам), а пленные вам (Татарам)». Как простой народ состоял всё из Казаков, которые находились в ужаснейшем рабстве, то он восстал также за Ихмиля, и помогал ему овладеть теми странами. Их было с ним до пятидесяти тысяч, к ним присоединились [67] многие тысячи Татар при вид богатых добыч. Оби не переставали покорять разные округи и умерщвлять их правителей до тех пор, пока Ихмиль не сделан был их главою, великим хатманом, а на их языке коммисари, то есть, мирахором (шталмейстером) краля. Он имел под собою более двух сот тысяч человек, и начал жить пышно, богато и величественно.

«Повествуют, что Польские вельможи покинули свои дома, чтоб итти войною против Ихмиля. Устроив укрепления, они разбили палатки, как-будто пришли на веселый пир. Они послали к Ихмилю, сказать: «Мы пришли сюда, чтоб повстречаться с тобою, чтоб увидать твоих жен и детей, да просмотреть ваше золото и серебро, ваши арбы, коней, и все сокровища, что у вас есть!» Все это верно, потому что они сидели себе в своих палатках, ели, пили, предавались разврату и насмехались над слабым войском Ихмиля. «Мы сами попали к тебе в руки, говорили они ему, начинай же скорее свои грабежи, бери себе наши мешки с золотом: все перед тобою». Но Господь Бог, видя их гордыню и самохвальство, внушил Ихмилю хитрое дело, которое тот привел в исполнение. Казаки подкрались в одну ночь к месту, где паслись Польские лошади, и, умертвив конюхов, овладели всем табуном. Тогда они удалились; наделали столько знамен, сколько было лошадей, и дали по знамени в руки каждому всаднику, так, что всего было пять тысяч знамен пять тысяч небольших барабанов. Устроив таким образом, они пошли на неприятеля, достигли до лагеря до наступления дня, и нашли всех спящими, без всякой защиты. Они испустили громкий крик и забили во все барабаны вдруг; Поляки, вскочив на ноги; увидали со всех сторон знамена. Они начали-было искать своих лошадей, но убежавшие конюхи известили их о приключении. Тогда, лишась всякой надежды на спасение, они пришли в слепую ярость, и начали колоть саблями друг друга. Казаки кончили дело всеобщим убийством, которого никто не избег, и получили богатую добычу. Начальник Польского отряда спрятался за фурою; слуги прикрыли его соломою. По Казаки скоро его отыскали, осторожно вырыли его, и поподчивали [68] его саблею, говоря ему насмешливо: «Вчера ты над нами смеялся и презрительно приглашал нас овладеть твоими богатствами, а теперь зарылся в солому, проклятый! Вставай же, садись на трон, чтоб мы поклонялись тебе, великий государь, да не горюй!»

Это настоящий роман!

«Таким образом Казаки сделались господами всей страны, и начали управляться независимо, истребив Поляков, Армян и Жидов. Ихмиль с своими храбрыми последователями показали такие примеры мужества и воинской хитрости, каких до него не видано. Бог даровал ему твердость духа, поощрял его усилия от начала его поприща до конца, и его мечем послал истребление на гордыню и смуты врагов его, которые, как я уже говорил, следовали каждый своей прихоти, и вели войну от своего лица, не спрашивая помощи у соседнего владельца. Большие недостатки у них — эта гордость ума и чрезвычайная любовь к свободе! от них-то происходят их коварство и измены. Соединись они вместе с своим кралем, как в других государствах и как они сами сделали до Каменецкого похода Турков, им не нашлось бы равного могуществом на земле. Краль их (Владислав IV), который был тайным, другом Ихмиля, хотел ободрить и подкрепить его попытки, чтобы этим истребить и уничтожить всех вельмож своих. Но они вскоре узнали об его намерении, составили против него заговор, и, давши ему яду, прекратили его существование. На место его посадили его брата (Яна Казимира), и, размыслив, что они не в силах бороться с Ихмилем, заключили с ним дружбу, чтобы под этой личиною обмануть его и также отравить, но не могли исполнить своего намерения: выдумывали всячески как-бы убить его, но и тут с ним был Бог.

«Он продолжает уповать на Него по-сю-пору. Когда Татары увлеклись своим корыстолюбием и отделились от него, он послал сказать о своей покорности государю Московскому. Наконец дело было слажено, благодаря патриарху и ревности Московитов к православию. Государь прислал к Ихмилю и его вельможам несколько царских [69] кафтанов, и пожаловал его кенази (князем) своего государства. Потом прислал он двух воевод, и с ними шестьдесят тысяч войска, в город Киев, в котором они построили крепость и расположились, чтобы при случае побить врагов их, Поляков. Сорок тысяч казацкого войска было записано в царскую службу, велено было выдавать им каждый год жалованье из царской казны и присоединить их к Московскому войску в Киеве. Как между Царем, Поляками и их кралем была большая дружба, то он отправил к ним посла сказать: «Да будет вам известно, что я требую трех вещей, если хотите поддержать прежнюю дружбу, — во-первых, как земля за Днепром, Земля Казацкая, теперь сделалась моей собственностью, то вы не будете на нее производить набегов ни грабить ее; и так как между вами есть Татары и они имеют мечети, Жиды у них синагоги, Армяне и у них есть их церкви, то таким же образом вы должны обращаться и с вашими братьями по Христу, Казаками, которые, подобно мне, православного исповедания; во-вторых, вы будете называть меня Царем Великия и Малыя Руссии; в-третьих, должны вы возвратить мне принадлежавший предкам моим город Смоленск со всеми пушками, ружьями и всякого рода оружием и снарядом. Ежели дадите ответ приличный, согласный с моими желаниями, прежняя дружба будет продолжатся между нами; а ежели нет, то да будет же вам известно, что в таком случае я займу ваши владения». Услышав это, Поляки дали решительный отказ, в особенности один вельможа, по имени Радзивил, зять Василия, бея Молдавии, который был великим гетманом и независимым владетелем, подобно многим другим. Краль был бы готов дать удовлетворительный ответ, да другие не приняли бы.

«Между-тем, что наделали эти нечистые адынцы! Несмотря на свое высокомерие, они в том же году, о Страстной неделе, именно в четверг, в субботу и в воскресенье, вечером, сделали набег на семдесять или восемдесять городков в Земле Казаков, зная, что этот народ был тогда занят молитвами в церквах, и что он не берет в руки оружия в продолжение всего великого поста. [70] Все несчастие произошло от излишней уверенности Казаков на Царя, под покровительство которого они отдались. Нагрянув неожиданно, Поляки резали мечем кого ни встречали, даже грудных детей, и раздирали живот у беременных женщин. Совершив наезд, они убежали. Заслышав об этом, Ихмиль послал несколько отрядов преследовать их, но Казаки не настигли главного корпуса, а отыскали его арриергард; изрезали его в куски, вместе с Иезуитами, которые побуждали Поляков к грабежу. Они взяли не знаю сколько городов, принадлежавших Полякам, истребили жителей и зажгли домы, в отмщение за то, что они делали в их стороне.

«Царь, услышав об этом, чрезвычайно разгневался и изготовил поход против окаянных Поляков, потому что кровь мучеников, которую они пролили в дни Святого Распятия, вопияла к Господу. Христолюбивому Царю внушено было свыше итти против Ляхов с шести-сот-тысячною армиею. Он отправился из Москвы в первый понедельник Петрова поста, — в этот же день мы выехали из Валлахии, — и прибыв к Смоленску, осадил город. Он послал девяносто тысяч воинов к Ихмилю, да отправил одного визиря с ста тысячами всадников на границу Татарскую, чтоб не допустить Татар помогать Полякам. Но хан Татарский уж издержал бомльшую часть денег, полученных от Поляков, и послал теперь к ним извинение, говоря, что не может ни поспешить на помощь, ни даже оставить своей земли, по причине многочисленной армии Мускобов, которая стережет его. Он вскоре помер; другой сделался ханом на его место».

Вот известия собранные Сирийскими путешественниками на пути от Рашкова до Киева. Мы оставляем их без всяких замечаний, потому что история этого важного периода слишком хорошо известна каждому читателю.

Макарий выехал из Киева 10 кануна второго (января). Погода была самая ненастная: шли сильные дожди, реки выступали из своих корыт; потом сделалось чрезвычайно туманно и наступили морозы. Вечером того же числа странствователи были в небольшом городе Буробари [71] (Бровары, селение в восемнадцати верстах от Киева, в Черниговской губернии). С небольшими расстановками приехали они через село Розаново, «близ которого есть большое озеро и много фабрик»; город Ядловку «с значительными укреплениями и тремя замками»; Басань; Бакоми (Быков), «большой город в развалинах, похожий на Васильков, и которого жители чрезвычайно бедны и малочисленны, потому что сильно потерпели от чумы». Из Быкова они приехали в большой, хорошо населенный и сильно укрепленный город, который архидиакон называет Бирильмелука, Прилуки, Полтавской губернии. Архидиакон с восхищением говорит об его сильной крепости, с высокими стенами, и рвами, в которые впускается, когда нужно, вода из большого озера, и о великолепном дворце внутри крепости: «на нем есть надпись, продолжает он, из которой видно, что дворец построен в 1645 году от Рождества Христова, то есть, тому семь лет. Уже год как им овладели Казаки. В этом дворце жил четвертый Польский правитель, Вишневиска, Висневецкий. Вот смысл этого имени: Вишнем (слово Турецкое) есть род черешни, а иска и аска суть окончания прозвищ и нарицательных имен, даваемых в этой стороне; это будет значить, следовательно, «багряный» или «краснолицый», подобно словам Антиохиска, то есть, из Антиохии, и Мускобиска, то есть, из Москвы. Этот вельможа управлял всею страною от реки Днепра до города Бутибилья (Путивля), на границе Земли Московской. У него под начальством было до шестидесяти тысячь воинов, набранных в Молдавии, Румилии, Албании, Германии и из страны Разных Поколений. Татары прозывали его Кючюк шейтан, «маленьким чортом», потому что он покорил часть их земли и прошел по ней огнем и мечем: их граница была недалеко от его владения. Когда явился Ихмиль и успел покорить всю землю по ту сторону Днепра до Киева включительно, Польский правитель отправил к нему послов, для поздравления его; но это был обман: напиток измены наполнял кувшин его сердца. Намерение его было — чтобы, когда Ихмиль войдет с своим войском в Польские владения и будет там торжествовать, [72] вдруг нагрянуть с своей кавалерией с тылу и овладеть им. Но Ихмиль был владетель большого ума и быстрых соображений: он отгадал его мысли и послал сказать ему: «Если ты хочешь мира, то очисти свою сторону и отдай ее нам без битвы, а я не оставлю тебя неприятелем у себя в тыле». Получив это послание, он объявил ему открытую войну, и отправил свое войско, весьма многочисленное, на помощь к врагам гетмана. Но старик Ихмиль разбил их всех, с своими храбрыми полками, и предал мечу. Известие об этом тотчас привезено было Поляку, но никто не хотел верить. Висневецкий сидел с сорока гостями в своем дворце, в крепости, и пьянствовал, когда вдруг приблизились знамена Ихмиля. Окаянный Поляк встал на ноги, отрезвился, снял свою княжескую одежду, надел платье похуже, и убежал. Но он упал с лошади и сломал себе шею; Казаки взяли его, сняли с него голову и принесли ее к Ихмилю. Он велел воткнуть ее на высокий шест и поставить на пороге большой залы дворца, где Лях недавно веселился. Теперь, голова эта лежит в куче развалин пищею свиньям и собакам; Его наместник хотел также убежать; Казаки окружили дворец; он ускользнул через потаенную дверь, и поспешил к мосту. Но Казаки заметили его, и настигли. У него было с собою два мешка денег, один с золотом, другой с серебром. Лишь-только приблизились Казаки, он развязал мешки и высыпал деньги на землю, чтоб убежать, между тем-как они станут подбирать добро Божие. Однако они оба мешка подняли, а его таки догнали, на своих лошадях. Со страху, он повернул прямо в озеро. Они настигли его и убили. Вытащив тело из воды, они отрезали голову, воткнули ее на шест и поставили рядом с головою его начальника».

Осмотревши Троицкий монастырь, лежащий близь Путивля, Антиохийский патриарх, через «большой город Юлобивница (?), через город Карабивна (Крапивно), Красный и Карабуту (Корыбутов), направился к границе Московского царства. «Карабута есть последний город, на границе Земли Казаков. Пока мы здесь находились, Путивльский воевода, кир Никита, отправил одного из своих [73] служителей сюда и в другие ближние города, чтобы осведомиться о нашем владыке патриархе. Служитель ездил три дни из одного места в другое, ища нас. Патриарх послал с ним письмо с благословением его господину, и извещал о намерении прибыть в их город на следующий день. Мы отправили вместе весь наш багаж и тяжести. Здесь кстати упомянуть, что когда мы вступали в Константинополь, несколько Московских купцов представились нашему владыке, и сообщили ему, что августейший государь и новый патриарх этой страны с нетерпением ожидают его прибытия, будучи, извещены об его намерении посетить их еще со времени отправления его из Антакии (Антиохии). В Молдавии, нам также повторяли, что в Московии желают с нетерпением видеть его святейшество. На пути через Казацкую Землю нам повторяли то же самое, говоря, что Царь осведомлялся об нас несколько раз.

Патриарх переехал Русскую границу двадцатого теммуза (июля), 1654 года, в праздник Ильи Пророка, почти ровно через два года после его отбытия из Алеппа. Переправясь через пограничную реку Саими (Сейм), он встречен был «наместником воеводы, множеством вельмож, и тысячью тысяч воинов и народа, которые теснились получить патриаршее благословение». Он ехал торжественно, в сопровождении сорока человек духовенства и множества воинов, до самого Путивля, и встречен был у ворот города воеводою. Звонили в колокола при каждой церкви, мимо которой ехал патриарх. «Они приняли нас, как принимают самого Царя», с восхищением говорит архидиакон. От имени государя, потом от имени воеводы, привезли им целые обозы съестных припасов. «Благочестивый государь наш, султан Алексей Михайлович прислал тебе хлеб-соль от своих щедрот», говорили, простираясь перед патриархом, их янычары (стрельцы), которые привезли обоз. Потом явилась поздравительная депутация от воеводы. Став на колени, они говорили: «Никита Алексеевич бьет челом твоему святейшеству, прося молитв и благословения, и прислал тебе хлеб-соль». Макарий и благословил их. [74]

«Заметь, о читатель, говорит архидиакон, это унижение и благочестие в человеке, который был не простой воевода, а стоял выше визиря (то есть, трех-бунчужного паши), потому что Бутубилья — пограничный город и местопребывание больших судов. Поэтому-то и правителя города не называли перед патриархом воеводою, а просто Никитою Алексеичем, по его имени. Значение последнего слова есть — сын Алексея; у Мускобов принято называть мужчину и женщину их собственным именем, с прибавлением к нему имени отца: это в употреблении даже между низшими классами народа. А может-быть Алексеич значит также — «правитель, который утвержден царем Алексеем», потому что этот воевода был один из слуг патриарха, который, по особенному расположению к нему, доставил ему управление Путивлем. Обыкновенно воеводы в стране Московской бывают старые люди, благородного происхождения и пользующиеся известностью. Они остаются три года на месте; после того сменяются. Алексеич, поставленное после имени Никиты, переводится по-Арабски — Никита-ибн-Алексис». В земле Московской есть обыкновение, называть всех, богатого и бедного, малого и великого, князя и подданного, по одному только отчеству. Но царя всегда именуют — Алексий Михайлович; и первого визиря его зовут Иван Васильевич (Морозов.) Что касается до выражения «бьем челом твоему святейшеству», то оно буквально исполнялось вельможами. Когда они простирались перед патриархом, что делали обыкновенно два раза, в самом деле они били лбами о пол, так, что мы слышали стук ударов. Этакое унижение удивительно! Но таков обычай в земле Московской».

Сирийцам весьма не нравилась строгая и истинно монашеская жизнь тогдашнего Греко-Российского духовенства; им было особенно тягостно вставать ночью к утрени, есть постное кушанье, не курить табаку, «что влечет за собою неминуемую казнь», и не употреблять опиума. «Правду говорили нам наши приятели, которые были в Московии: кто хочет умереть пятью или десятью годами раньше, тот только отправься к Мускобам и вступи там в монахи. Мы должны были сообразоваться со всеми их обычаями, [75] потому что попрание их влечет за собою неизбежное наказание: виновных ссылают в страну вечного мрака, черных лисиц и всяких пушных зверей, — в пашалык Сибирья, где они остаются навсегда в рабстве и вымывают золотоносные пески». Автор часто говорит о строгости монашеской жизни в России, но всегда с уважением.

Вот, что пишет он о положении иноземных купцев находившихся в России, и это очень любопытно. Дело идет преимущественно о купцах из Греков и других Оттоманских христиан.

«Мускобы не хотят знать иноземных купцев и торговых людей, и не позволяют им въезжать в свою сторону для торговли. Если купцы получают иногда это дозволение, то с большою хитростью. Они, в таком случае, соединяются понескольку, выпрашивают себе письмо к Царю от синдиката одного из патриаршеств, и, прибывши в Путивль, выдают себя за поверенных которого-нибудь патриарха, привезших от него послания к Царю. Назначив над собою кого-нибудь начальником, они таким образом вступают в государство, и представляют письмо Царю, а между-тем тайно производят торговлю, и наконец, получив от Царя отпускную, возвращаются тем же путем, которым пришли. Но не все умеют вести свои дела равно искусно: так поступают только те, которые несколько раз были уже в этой земле и хорошо знают стези и дороги. Другие, как то, главы монастырей, обыкновенные монахи и купцы, ожидают, для въезда, прибытия какого-нибудь патриарха или известного митрополита, и с его позволения присоединяются к его свите. По его приезде в Путивль, представляются роспись и свидетельства об их должностях в свите владыки. Настоятели монастырей и монахи вписываются в число благородных его спутников, а купцы в число его рабов и служителей. Так поступили и мы с путниками, которые к нам присоединились и которых было сорок человек. Проникнув в середину государства, каждый из духовных особо собирает себе подаяния, представляя патриаршее свидетельство, а купцы под этим видом продают и покупают, что [76] хотят. Они и выезжают все вместе. Если глава монастыря или купец, как бы знамениты они ни были, приедут сюда одни, их вовсе не принимают. Это знает всякой. Все это происходит по причине отвращения, питаемого здесь к людям нашей страны и языка. Надобно заметить, что ни в одной части на границе Московии не берут пошлин с товаров; напротив того, за незначительные подарки, которые представляются государю, он отплачивает им царскими дарами, куньими мехами, и тому подобным, и назначает гостям известное содержание до той поры, пока они не выедут. Я говорю о Греческих купцах. Но в Архангельском порте берут пошлину с кораблей Франкских, именно по десяти пиастров со ста. Также из Московских купцев, которые переезжают с товарами из одной провинции в другую, взимают пошлину, потому что полиция устроена в этом огромном государстве удивительным образом. От Турков не приходит купцев, и Царь не имеет случая доставлять им своих пушных зверей, которых расходится ценою до миллиона червонцев ежегодно. Из страны шаха, то есть, из земли Кызыл-башей, беспрерывно приезжают посольства с кораблями, которые бывают нагружены богатыми подарками в тысячи золотых монет, для представления Царю: он дает им за то от своих щедрот драгоценные меха, которые еще превышают ценность их товаров. Таких же образом приезжают посольства из земли Немсе, или Австрийской. Но богатейшие из всех Франков суть Ингилизы, Англичане: они приезжают тысячами в гавань, по имени Архангельск, с богатыми изделиями своей стороны, с вином, маслом, лимонами, и прочая, и берут взамен меха и другие произведения. Мы скажем об этом в другой раз. Вообще, Мускобы чуждаются совершенно иностранцев. Иноземец останется между ними всегда иноземцем, будь он даже Александр Великий».

Архидиакон подробно описывает местоположение. Путивля и его окрестности, его духовенство и его церкви и монастыри. Воевода Никита Алексеев объявил патриарху, что он имеет предписание не задерживать его святейшества в городе, и просил его отслужить перед отъездом [77] в следующее воскресенье обедню в соборной церкви. «Патриарх отправился в воскресенье в крепость, где находился собор. У крепостных ворот, мы несколько раз полились поставленным там образам. Лишь-только вступили внутрь крепости, тотчас встречены мы были воеводою Никитой, который кланялся его святейшеству, и пошли в собор, посвященный во имя Благовещания. Вокруг него есть галлерея. У северных дверей церкви стояли женщины, прислужницы жен вельмож. Жены вельмож были в платьях из драгоценных материй и мехов, на которые накинут род широкой епанчи, с большими пуговицами, обитой мехом, очень длинной и по большей части розового и красного цвета; на голове у них были бархатные колпаки, усеянные золотом и перлами. Их прислужницы были многочисленны и родом Татарки, что видно было по облику лица и по узким глазам. Они берутся в плен во время войны и служат наложницами мужьям. Мы видели тысяча их в этой стране, потому что их можно купить за весьма дешевую цену. Всякий богатый человек имеет здесь от сорока до пятидесяти Татаренков. Их крестят и дают им христианские имена. Мы отслужили обедню. На ектенья прежде всего поминали патриарха Никона, и потом уже Царя Алексея Михайловича».

Путивль доставил и несколько печальных минут Сирийским странствователям: тут незадолго умер их земляк, кир Еремий, митрополит Акрский, отправленный в Москву предместником Макария, патриархом Евфимием. Макарий совершил панихиду на его могиле.

Наконец патриарх выехал из Путивля двадцать четвертого теммуза (июля). Почетный отряд сопровождал его далеко за город; биристабос (пристав) ехал с ним во всю дорогу ⁴. Вместо съестных припасов, путешественникам выдавали деньгами, — патриарху по двадцати пяти копеек в день, архимандриту десять копеек, архидиакону семь, келарям одному по шести, другому по пяти, [78] копеек; толмачу четыре копейки; одиннадцати прислужникам по три копейки. Они ехали, через Севск и Белев, в Калугу, куда прибыли второго августа дорогами, о которых архидиакон отзывается с самой дурной стороны. В Калуге они были обрадованы известием, что будут продолжать путешествие водою. Они сели в барку одиннадцатого августа, и отправились по течению реки, называемой Окарика (Ока-река), в Коломну, куда вступили семнадцатого числа. Архидиакон посвятил много страниц описанию этого города, его сильной крепости и обширной торговли. Воевода объявил, что в царстве Московском показалась чума, просил его совершить обедню и крестной ход вокруг крепости по этому случаю, и дал строгое предписание Коломенским жителям воздерживаться от употребления крепких напитков и излишней пищи,

Первого эйлюля (сентября) весь город праздновал наступление нового года, семь тысяч сто шестдесят третьего от Сотворения мира, 1655 от Рождества Спасителя ⁵. Мы займемся любопытными известиями, которые собрал архидиакон во время шестимесячного пребывания в Коломне.

Между-тем как Макарий с нетерпением ожидал повеления отправиться в Москву, чума, уже давно свирепствовавшая в столице, распространила свои опустошения на ее окрестности и достигла до Коломны. «Это была не столько чума как внезапная смерть. Люди в совершенном здоровье вдруг падали мертвыми. Ехавшие на лошади или в колесницах, валились наземь и умирали, черные как уголь и с ужаснейшим выражением лица. Лошади рыскали по городу без седаков; умершие в колесницах оставались в них, потому что никто не хотел их погребать. Воевода велел запереть городские ворота и не впускать никого, чтобы предупредить усиление заразы: все было напрасно. Московиты не имели понятия о том, что такое чума, и [79] слушали прежде с изумлением, когда им рассказывали об ней Греческие купцы. Теперь они были в величайшем беспокойстве. Но мы слыхали от старожилов, что лет за сто была уже чума в этой стране, впрочем ничтожная в сравнении с нынешним разом. Воевода посылал к Царю и к его наместнику в Москву не менее шестнадцати гонцов с важными бумагами, одного за другим: они все погибли дорогою. В городе было ужасное зрелище! Как-скоро зараза проникала в дом, в нем не оставалось ни души; домашний скот, лишенный хозяев, издыхал от голоду и жажды. Особенно много погибало духовных служителей, которые почитали обязанностью исповедывать и приобщать Св. Таин заболевших. Из наших, умер барифод-джикос (переводчик), то есть, царский драгоман, сопровождавший нас сюда от Калуги». Архидиакон отдает волную справедливость редкой набожности жителей и их преданности судьбе. Воевода Коломенский насчитывал до десяти тысяч семейств, погибших от чумы в этом городе. В Москве, эпидемия была еще сильнее. Там умер наместник царя (князь Михаил Петрович Пронский); три митрополита, которых Никон посылал одного за другим заступать его место, и множество вельмож и духовных. Церкви оставались пустыми, без служителей, которых большая часть гибла от язвы. Многие ворота столицы были заперты за недостатком стражи. Царь прислал из похода шесть сот человек янычар (стрельцов), под начальством одного аги: они умерли все на пути или в самой столице. Он вторично отправил такой же отряд; и этот погиб, подобно первому. В третий раз послано было столько же: их постигла одинаковая участь.

Между-тем как чума свирепствовала и Сирийские странствователи были заперты в своем жилище, в Коломне, и молили Бога об избавлении от смерти, Царь Алексей Михайлович был занят осадою Смоленска, и держал свой лагерь в оцеплении, «по образцу Франков».

Смоленск не мог устоять против сил Царя. Прибывши под этот город, Русское войско обложило и стеснило его в самое короткое время (семь дней), пробило брешь в [80] крепостной стене и разрушило две башни. Польский гарнизон сдался на капитуляцию; Царь обещал свободный пропуск из города всякому, кто захочет удалиться, в свое покровительство тем, кто в нем останется. По вступлении в крепость, Царь нашел в ней множество переодетых Жидов, которых тотчас узнали, потому что они не умели делать крестного знамения. Несчастных велено собрать в одно место. Им объявили, что те из них, которые хотят остаться живыми, должны принять святое крещение. Остальные были заперты в деревянные дома, и сожжены вместе с ними. Польские церкви были срыты до основания, и на место их заложены православные.

При первом известии об осаде Смоленска, князь Радзивил поспешил к нему на помощь. «Проклятый Радзивил, пишет архидиакон, зять Василья, бея Молдавии, в виновник войны и всех ее бедствий, отправился с тридцати-тысячною армиею на помощь осажденному городу. Но на дороге он встречен был отрядами Царя, которые окружили армию Ляхов и истребили ее. Радзивил спасся с немногими из своей свиты, переодетый в крестьянское платье. Все его главные чиновники попались в плен. Люди, достойные всякой веры, утверждают, что он был большой колдун, и спасся только при помощи чародейства. Раз как-то схватили его; он увернулся из рук тех, которые его держали, и убежал через непроходимые болота и тростники. Этот нечестивец теперь — первый из Польских вельмож, могущественный гетман, правитель обширной и известной страны, называемой Мулитфа (Литва?), и владетель по наследству от своих предков города и области Смоленска. Из всех земель, принадлежащих Ляхам, его земля была самая лучшая: она покрыта сильными и многочисленными каменными крепостями на пространстве двух месяцев пути, до окрестностей Даниска. (Данцига), славного города, который служит портом всей Польше. Краль чрезвычайно его боится, и он один может открыто противиться воле государя. Его ужасно ненавидят все православные, потому что он горд, свиреп, кальвинист и лютеранин. Василий, бей Молдавии, почитал за счастие выдать дочь свою Марию за этого кальбина, в надежде, что [81] он ему поможет, но этот проклятник был виною смерти Тимофея, сына Хмелева. Между Хмелем и Радзивилом вражда была великая. Последний, года три тому назад, переплыв с многочисленным войском, на лодках, через реку Непер (Днепр), внезапно овладел Киевом, сжег, ограбил город, и умерщвлял его жителей. Хмель, получив об этом известие, также внезапно нагрянул на его войско и избил в прах. Радзивил спасся бегством, с немногими спутниками, оставив пленных, суда, деньги, в руках победителей. Василий-бей всячески старался помирить Ляхов с Казаками; но не успел в своих усилиях по злобе этого проклятника, который, даже в присутствии послов, прибывших к кралю из Московии, дерзнул явно насмехаться над Царем, говоря: «Он не царь, а простой краль на Москве; я не боюсь его: скажите это ему». Все это происходило от его высокомерия и хвастовства. Царь посылал другое и третье посольство к Ляхам, желая поладить с ними на том условии, чтоб они очистили Землю Казаков и вперед не обижали их; чтобы отдали Смоленск и титуловали Алексия Царем Великой и Малой России. Но этот окаянный нечестивец отвергал все условия до тех пор, пока наконец Бог унизил его высокомерие, что мы расскажем после».

Царь объявил в столице, что желает стать за дело Казаков и православия. Весь народ этому обрадовался. Купцы принесли свои богатства на несколько миллионов рублей; патриарх велел монастырям поставить вооруженных людей и выдать денег из казны духовной. Одна Троицкая Лавра прислала до ста тысяч рублей. Духовенство выслало двадцать тысяч воинов. Число всего войска простиралось до семи сот тысяч, как говорил сам Никон низложенному патриарху Константинопольскому. Хмельницкий имел сорок тысяч Казаков.

Взятием Смоленска начались успехи Русского оружия.

«До девяносто четырех городов и крепостей сдались или были взяты приступом. Один Бог знает, сколько погибло Жидов, Ляхов и Армян. Даже детей их, закупорив в бочки, победители бросали в Днепр, потому [82] что Московиты беспредельно ненавидят всякого рода еретиков и неверных. Мужчины были изрезаны в куски до единого; женщин и детей вывели в рабство, опустошив жилища. Города были разрушены; земля Ляхов, которой богатства и обилие вошли в пословицу, представляла обширное поле, где не встретите вы ни одной живой деревни на протяжении пятнадцати дней пути вдоль и поперег. Более ста тысяч Ляхов попались в плен. Можно было купить от семи до восьми мальчиков и девочек за один рубль. В городах которые, добровольно сдавались, щадили жителей, принимавших православие; остальных изгоняли. Таким образом сдался знаменитый и известный своими богатствами город Могилев. Начальник его, правивший от имени Радзивила, принял православную веру, и оставлен был по-прежнему воеводою города с другим, Московским воеводою. Укрепления Смоленска были исправлены; Царь оставил в нем двух воевод с тринадцатью тысячами войска, и, возвратясь сам в город Фазма (Вязьму) который был прежде пограничным между его владеньями и Польскими, пробыл там до Крещенья, ожидая прекращения моровой язвы. Со времени отбытия Царя в поход, пограничная линия, по его повелению, охранялась стражами, которые не пропускали никого. Впоследствии, главнейшие чиновники проклятого Радзивила, которых взяли в плен, отправлены были из Калуги на судах сюда, в Коломну, для отсылки их отселе в Казань и размещения по тамошним тюрмам. Их было до трех тысяч человек.

Сильные морозы, твердость льду, рыбная ловля в зимнее время и приготовление икры, составили предмет многочисленных толков для Сирийских странствователей, и замечаний для архидиакона. Они по-прежнему удивлялись набожности Русского народа и долготе церковных служеб. Празднования Рождества Христова и Крещения подали повод к новым, предлинным описаниям обрядов.

Архидиакон замечает, что во всей Земле Московской не увидите вы ни одной собаки на улице, хотя нет дома, в котором бы их не держали. В Восточных городах стаи этих животных вечно живут на мостовой. Здесь, [83] напротив, их запирают на день, и выпускают только ночью для охранения домов. Их кормят только мясом и дают пить одно молоко. Поэтому-то они не допускают никого к себе и могут совладеть с вооруженным человеком.

Тула и отысканные близ нее рудники обратили на себя внимание автора. «Мы узнали от духовных и других людей, что город Тула находится в ста тридцати верстах от Москвы, в ста двадцати от Каширы, и в пяти стах от линии траншей, крепостей и башен, проведенной Царем на Татарской границе и охраняемой тысячами воинов. Тула есть город с крепостью, выложенною из камня, которая больше и сильнее Коломенской. Она служит проходом в Землю Татар, как Путивль в земли Турецкие. В правление нынешнего Царя, поблизости города найдена была удивительная железная руда в нескольких холмах. До того не находили этого металла в Московии; все железо привозилось Франками на кораблях. Немсе, Немцы, были первыми открывателями этого рудника; теперь они работают в нем день и ночь, потому взяли их на откуп от Царя, на том условия, что будут отдавать в казну девять частей отысканного металла, а десятую оставлять у себя». Вслед за этим, он описывает Немецкие «хитрости горного дела», и говорит, что в Московии железо очень дешево, так, что все ворота, двери и окна делаются из этого металла; Царь хотел даже вымостить им соборную патриаршую церковь, которой пол был плитяный.

В Коломне посетил Макария архиепископ Рязанский Михаил: этот, между прочим, говорил патриарху, что последним летом он обратил в христианство четыре тысячи четыреста человек народа, который не признавал до того ни какого бога», и что он построил для них церкви.

Архидиакон часто жалуется на скрытность Русских, которые не хотели сообщать ни каких известий о своей земле иностранцам, потому что это запрещено строжайшим образом. Что касается до иностранцев, то их положение в Московии самое несчастное: их содержат всегда под надзором и до сведения Царя доводят каждое малейшее [84] обстоятельство, которое к ним относится. На улице, нельзя остановиться и посмотреть на что-нибудь: тотчас примут вас за шпиона и сошлют в отдаленный пашалык, называемый Сибирья.

Антиохийский патриарх два или три раза посылал в Москву с просьбою о позволении приехать в эту столицу. После долгого ожидания он наконец получил приглашение от Царя, и выступил из Коломны во вторник, тридцатого января. Быстрота зимней езды на санях удивляла Сирийцев. В тот же день они прибыли в город Казаков (?), а на следующее утро в город Вишино, в десяти верстах от Москвы. Трудно отгадать, что за город назван у них Казаковым: на всей дороги от Коломны до Москвы нет ни одной большой деревни, которой бы имя сколько-нибудь напоминало звуки этого слова. Вишино — очевидно большое село Выхино, под Москвою. Аравитяне имеют в своем языке три разные звука х, но примечательно, что ни один из трех не похож на х наше, Греческое или Немецкое, которые тоже очень различны между собою, и они всегда заменяют их буквою ш.

Второго февраля, в день Сретения Господа, путешественники вступили в Москву, которая, по словам архидиакона, собственно называется по-Русски истулитса, столица. «Мы въехали прежде всего, пишет он, в ворота земляной стены с глубоким рвом, окружающей весь город; потом проехали вторую стену, каменную, построенную прапрадедом Царя, великим князем Феодором (?), на месте прежней, земляной. Первая стена, с деревянными башнями и многими воротами, имеет тридцать верст в окружности; вторая, каменная, семь верст. Далее проехали мы еще третью стену, из камня и кирпича; наконец четвертую, называемую замком (Кремлем), весьма сильную и защищенную глубоким рвом. Внутри ее есть еще две стены, с башнями и многочисленными амбразурами. Этот замок, где находится и дворец царский, имеет пять верст». Патриарх ехал в санях, и благословлял беспрерывно набожные толпы, которые встречали его на улицах. Он остановился в монастыре Св. Афанасия Александрийского и Кирилла Белозерского. [85]

Третьего Февраля возвратился в Москву патриарх Никон, который скрывался с августа месяца «по лесам и полям», боясь чумы, пока не отправился с Царицею в Вязьму, куда прибыл и Царь из похода. В столице все ожидали государя. Наконец девятого числа явилась Царица, а на следующий день приехал и сам Алексей Михайлович. Он был торжественно принят у городских ворот войском, боярами и духовенством. Макарий с своей свахою смотрели на процессию из окон монастыря. «Купеческое сословие и ремесленники шли встречать Царя с хлебами, золотыми и серебренными иконами, мехами и золотыми сосудами; вельможи и войско были в челе процессии. Прежде всего появилось знамя, с двумя барабанами, в которые били; за ним следовали воины потри в ряд, в честь Пречистой Троицы. Когда являлось белое знамя, и сопровождавший его отряд был в белом одеянии; когда зеленое, и отряд был в зеленом; когда красное или голубое, то и отряды одеты были в платья тех же цветов. Знамена эти были совершенно новые. (Следует описание благочестивых изображений на знаменах). Ничто не поражало нас столько, как эти отряды, пешие и конные, которые в дивном порядке шли за своими знаменами и, лишь-только равнялись с какою-нибудь иконою над воротами церкви или монастыря или с крестом, тотчас снимали свои колпаки и преклоняли голову в этом направлении. У каждого знамени находился юз-баши (сотник), с алебардою. Такова была процессия. По приближении Царя, она вытянулась по обеим сторонам, начиная от дворца до земляного вала. В то же время заблаговестили во все колокола, так, что земля потряслась от гулу. Государственные чины и двадцать четыре верховых лошади Царя, с седлами под золотом и драгоценными каменьями, предшествовали царским саням, которые были покрыты красным сукном и тканями, и царским колымагам с серебренными и золотыми украшениями и с хрустальными ставнями. За ними, показались янычары (стрельцы), с метлами для очищения снежной дороги, перед августейшим Царем. Наконец, увидели мы самого государя, с неприкрытою головою, в царском одеянии из бархата, [86] алого с золотом, с драгоценными каменьями по краям и богатыми запястьями на руках. Патриарх (Никон) шел с ним рядом и разговаривал. Перед ними и позади их несли иконы и хоругви». Народ радовался прибытию Царя; но сам государь был глубоко тронут опустошениями, которые в его столице причинила моровая язва, и не мог удержаться от рыданий.

Война с Польшею еще продолжалась.

«Тотчас по прибытии в столицу, Царь отдал приказ войскам, расположенным в провинциях, чтобы они, пользуясь зимним путем, со всею аммунициею и багажом отправились к Смоленску. Не довольно сильные, чтобы встретить Царя в чистом поле, Ляхи обратились к хитрости, и вот что они сделали, когда государь воротился в Москву. Они послали множество золота к Татарам с просьбою приходить к ним на помощь в числе пятидесяти тысячь человек; получили до сорока тысячь войска из Германии, и набрали еще армию тысячь в сорок из Ляхов, Венгерцев и Волохов, которых прельстили золотом и надеждами на добычу. Всего было их до ста тридцати тысячь. Этими силами, они наводнили Землю Казаков, которые совсем не ожидали нападения. Окаянные взяли Бог-знает сколько городов, и едва не овладела самим Хмелем, с которым было только три тысячи войска, во время осады одного города. Он посылал требования помощи к своим буркоуникам (полковникам), но неприятель перехватывал все письма. Осаду стеснили. Тогда Хмель, ободрив своих уверением, что Царь Алексей идет к нему на помощь, бросился на Поляков и прогнал их. Он немедленно отправил гонца к Царю известить его о происходящем. Царь весьма разгневался, и тотчас приказал войску выступить в поход. Мы уже говорили, что в течение этого месяца он собрал более четырех сот тысячь воинов. В том числе было много подданных Царя, не знающих ни какого Бога, которые поклонялись звездам, солнцу, луне, зверям, животным, и прочая. Достоверные летописи повествуют, что под скиптром Царя находится более пятидесяти народов идолопоклонников. Мы видели некоторых из них, и были поражены их страшною [87] наружностью. Тут были различные поколения Татар, которые кочуют в степях около Калазайна (?), во внутренности Сибирии. Калмыки-Татары обожают огонь, сожигают своих покойников, и радуются исчезновению трупов в этой стихии, полагая, что разные части тела соединяются во время операции с своими первобытными началами, огнем, водою, землею и воздухом. Мы узнали название многих поколений этих Татар. Вот они — Черемишид-сан (Черемисы), Калмукидсан (Калмыки), Кумуки, Баширде, Мардван (Мордва), Могуль (Монголы), Чирказ (Черкесы). Все эти народы кочуют в степях, начиная от Казани и Астрахани до отдаленнейших частей Сибирьи. Самое странное из них есть Поколение Святого Мученика Христофора. Эти народы собрались в Москве в продолжение месяцев шубата и адара (февраля и марта), и мы лично могли увериться, какую огромную армию имеет царь Московский. Люди, достойные веры, полагали, что в нынешнем году собрано было до миллиона воинов». О поколении Св. Христофора сказано будет после.

Вскоре по прибытии Алексея Михайловича в столицу, к патриарху Антиохийскому явился царский барифодджикос (переводчик), чтобы описать его подарки, предназначенные Царю, Царевичу, Царице, ее дочерям и сестрам царским. Представление патриарха с его святою ко двору, придворный этикет, подробности обеда, к которому Макарий был приглашен, и оказанные ему почести, занимают три длинные главы в дневнике архидиакона Павла, который воссылает особенные благодарности к Богу за то, что он даровал ему столько понятливости, чтобы с точностью начертать верную картину этих вещей, какую не всякой может сделать: автор ставит свое скромное повествование в прозе гораздо выше подобного рассказа в стихать, сочиненного покойным митрополитом Иса, который сопутствовал патриарху Ганону в его путешествие по Московия. Мы извлечем любопытнейшие черты.

Представив разные подарки всем особам царской крови и отслужив для Царя обедню в патриаршем соборе, Макарий тотчас был приглашен во дворец. Войдя в [88] царские палаты, он помолился иконе, пропел тихим голосом Axion estin, и потом поклонился царю, который сошел с трона с непокрытою головою и отдал поклон патриарху. Патриарх благословил его, по Московскому обычаю, перекрестив ему лоб, грудь и плеча, и поцеловал в плечо. Царь приложился ко лбу и к правой руке патриарха, и спросил его через переводчика; «Хвала Господу, сохранившему вас в здравии, как вы обретаетесь? каково состояние вашего кейфа?» Макарий отвечал молитвами и комплиментами. Царь велел ему сесть, и сам взошел на трон. Макарий занял седалище, стоявшее подле трона. Они начали беседовать через переводчика, с которым патриарх говорил по-Гречески, с расстановкой, потому что худо знал этот язык ⁶. Царь спросил зачем его святейшество говорит так тихо. «Он еще недавно научился Греческому языку; но он хорошо знает Турецкий, и, если Царю угодно, будет объяснятся по-Турецки с Его Величеством». — Боже сохрани, отвечал Алексей Михайлович, чтоб святой отец марал свои уста языком неверных! — Вельможи стояли вокруг их. Вскоре один из придворных подошел к Царю, поднял его правую руку: визирь пригласил патриарха бить челом и приложиться к ней. Он исполнил обряд рукоцелования, поклонился еще два раза перед Царем, и вышел.

Архидиакон хвалится, что им оказаны были гораздо большие почести, чем другим патриархам.

«В прежние времена, когда приезжал в Московию Греческий патриарх или митрополит, им даже не позволяли служить обеден в православных церквах, потому что смотрели на них как на людей, оскверненных прикосновением Турок. По этой же причине Греческий купец не мог войти в Русскую церковь. Если он хотел жениться на Московской девице или селиться здесь, чтобы по повелению царя, служить переводчиком, его сорок дней считали оглашенным и потом не иначе вводили в [89] церковь, или прочитав над ним множество очистительных молитв. Только с той поры, как здесь был Константинопольский патриарх, Иеремий, и Иерусалимский, Феофан, Русские более сблизились с иноземцами. Впрочем и до-сих-пор, когда приедет посол от Турков или Франков, они не позволяют ему входить в диван, или как они называют балат (палаты), по ступеням церкви Благовещения, а вводят его в особую дверь со двора».

Вскоре, Макарий был приглашен к царскому столу. Он отправился во дворец с Никоном. «Оба патриарха вошли в большой зал, вокруг которого расставлены были столы. Царь сидел в середине, у стола, совершенно покрытого серебром. Увидев патриархов, он встал, снял корону и подошел к ним под благословение. Патриархи произнесли ????? ????? перед иконами, которые держали над его головою, и простерлись перед ними со всеми присутствующими. Тогда прислужники взяли у них патриарший посохи и держали их в отдалении. Московский патриарх сел по левую сторону Царя; Антиохийский сел подле него. Сотники, которые прислуживают за столом, поставили тотчас три серебряные прибора с тремя бокалами из того же металла перед Царем и двумя патриархами. Визири и дворяне государя сели все по левую сторону за вашим патриархом: каждый из них подходил к Царю, кланялся о-земь, и тогда уже садился на свое место. Архиепископ Сербский, архиепископ Рязанский и другие архиепископы сели на отдельном столе, по правую руку от царского. Лишь-только все уселись, как опять встали; два патриарха прочитали обеденную молитву и благословили яствы. Тогда явились сотники с длинными хлебами, и разнесли их ко всякому, начиная с патриархов: каждый вставал, и кланялся государю. Потом, Царь поднес вина патриархам, и сотник громким голосом произносил имя того, кому Царь хотел поднести; так например, налив в бокал для великого визиря (Морозова), стольник кричал — «Борису Иванычу!» При каждом кушанье, громко произносил он — «Такому-то, имя и отчество, государь Царь Алексей шлет от своей милости». Все кушанья были рыбные, как-будто мы были в [90] монастырской трапезе, а не во дворце. Всего более нас поразило то, что, по благословении патриархами яств, явился один из «меньших чтецов» (дьячков) с большою книгою, поставил налой середи зала, и начал читать в слух житие Святого Алексея, которого праздновали в этот день. Вот каково благочестие Царя Московского! Да сохранит Господь Бог его, и его семейство, и весь двор его, и весь народ его!» Автор, на нескольких страницах исчисляет все яствы, восхищаясь их отборностью и вкусом.

«Вот что написал я, говорит он в заключение этой блестящей главы, с большим трудом, прилежанием и обдумыванием, с многими помарками и поправками, о свидании кир-кира Макария, патриарха Антиохийского, с Алексеем, Царем Московии и всех стран Русских».

Следующие главы посвящены разным замечаниям о нравах и образе жизни Москвитян, о церковных обрядах, и уважении Русских к иконам, духовным особам и монахам. Автор говорит о строении домов в Москве: «Во всех почти домах Московских стены связаны, внутри и снаружи, большими железными скобами; двери и окна делаются весьма искусно из блестящего железа. Лестницы помещаются обыкновенно в круглой башне, и поддерживаются четырмя столбами с четырмя сводами. Дворцы Московские по большей части выстроены из камня и кирпича и новой постройки, которой научились Московиты у народа Немсе. Стены, как внутренние так и внешние, окрашены многоразличными масляными красками, так, что можно подумать, что они из разноцветного мрамора или составлены из цветных мозаик. Здешний кирпич весьма красив, гладок, дешев и лучше чем у нас, в Антиохии».

Замечания архидиакона о Московских обыкновениях относятся по большой части к высшему классу. Он говорит, что вдовы в Москве ходят все в черном; даже подушки у них этого цвета; колымаги и сани их покрываются черным сукном, и лошади должны быть вороные. «Они обязаны соблюдать этот порядок до конца своей жизни ила до нового брака. Женщина саном кенаинья (княгиня) выходит замуж только за равного себе князя; в противном [91] случае, она лишается своего титула; но ежели имеет детей от первого мужа, она удерживает свой титул». Чтобы понять силу этого замечания, надобно знать, что, у Турецких Греков, княжеская дочь не лишается своего титула, выходя замуж за человека не-сиятельного: все, и даже сам муж, продолжают величать ее светлейшею княгинею.

«В Москве видно очень мало нищих. Царь разделяет их между своими вельможами, из которых каждый должен содержать известное число бедных. Для них построены большие здания, где они живут; кроме того, они получают, как и заключенные в тюрмах, ежедневный пай от щедрот Царя и Царицы.

«Весьма замечательно, что здешние вельможи определяют свое богатство не числом поместьев, садов, виноградников, как у нас, а числом домов и семейств, которые находятся на их земле. Так говорят, что у такого-то князя — семь, восемь, десять тысяч муджик. Они получают с каждого от двух до трех пиастров ⁷ и десятину овец, свиней, куриц уток, гусей, и прочего. Эти муджик пашут для своего господина, и его лошадьми; развозят произведения на его телегах, куда он прикажет, и обязаны делать для него всякого рода колесницы, чтобы возить на них, что ему надобно. Когда помещик впадает в нужду или умирает, его муджик продаются другому. То же самое имеет место с землями церковными и монастырскими.

«Когда вельможа умирает без наследника, его имение переходит в казну. Этот случай представлялся весьма [92] часто, во время нашего пребывания, с имениями погибших от чумы».

Почести, которых Антиохийский патриарх, был предметом, занимают много места в дневнике архидиакона. Он не может нахвалиться ласковым обхождением с ними Алексея Михайловича и Никона, который тогда не был еще в размолвке с Царем. По случаю речи об нем, архидиакон сообщает его историю.

«В начале своего поприща, говорит он, патриарх Никон был священником из белого духовенства. Разведясь с женою, он сделался чернецом. Потом несколько времени был он игумном одного монастыря. Вскоре, назначили его архимандритом Спасского Монастыря, построенного родителем Царя Алексея: этот монастырь находится за городскими стенами. Никон любил Греков, их духовные церемонии и уставы, и оставался тут три года. В конце этого времени, Царь возвел его на епископство Новагорода, которого митрополит — первый по своему сану. Вскоре по получении этой степени, Никон послан был Царем в Соловецкий Монастырь для перенесения оттуда в Москву мощей Святого Филиппа, знаменитого митрополита Московского, потому что этот святитель являлся Царю во сне несколько раз, и говорил: «Долго лежал я вдалеке от гробниц собратий моих, митрополитов; пошли за мною и перенеси меня в их среду». И царь отправил Никона с несколькими вельможами. Они употребили целых два года на путешествие. Не задолго до привезения этого святого в Москву, скончался там патриарх Иосиф, и духовенство единогласно просило Никона заступить его место. Никон отказывался до тех пор, пока не выхлопотал указа, что Царь не будет вмешиваться ни в какие духовные дела. Получив это право, Никон выстарал еще другой царский указ, — что патриаршие веления будут самодержавны и не подвержены ни какому противоречию и апелляции. Вскоре по вступлении на патриарший престол, он сослал в Сибирь трех протопопов с их женами и детьми. Один из них был протопоп царский и пользовался такою доверенностью и силою при предшественнике [93] Никона, что самовольно преследовал членов духовенства, бросал их в темницы и заковывал в цепи.

«Тотчас по своем возвышении, Никон употребил в дело полновластие, которое он себе исходатайствовал. Все испугалась его. И до-сих-пор, от него в страхе главы духовенства, архимандриты, священники, даже люди, которые пользуются властию и находятся в царской службе. Ни какое заступление не имеет над ним действия. Он изгнал епископа Коломенского, и посвятил на место его другого. Виновного в какой-нибудь невоздержности, пьянстве, буйстве, он тотчас наказывает ссылкою. У него есть свои янычары (стража), которые беспрерывно берут священников и монахов, замеченных в таких проступках. Мы видели тюрмы наполненные этими несчастными, которых обременяют тяжелыми цепями и деревянными колодами на шее и на ногах. Прежде вельможи входили к патриарху, не докладывая о себе через привратника; но Никон заставляет их долго ждать позволения войти; они входят к нему со страхом, и, изложив свое дело, стоя, удаляются, тогда как он всё сидит на своем месте. Несмотря на все это, любовь к нему Царя и Царицы превыше всякого описания»

Автор обещает возвратиться, в другом месте к подробностям о жизни этого замечательного лица.

Из описания обеда у Никона, видно, что и у себя в доме этот патриарх хотел играть роль самодержца. Этикет был совершенно придворный: Никон, подобно Царю, рассылал гостям хлеб, вина и яствы «от щедрот своих».

Сирийские странствователи встретили в Москве одного воеводу из своих земляков. Он был природный Аравитянин, ибн-эль-Араб, хотя немного обруселый. Архидиакон описывая его жизнь, с удовольствием исчисляет всех своих Сирийских знакомцев, которых знал также этот Аравитянин. Он был родом из Гирдейна и жил по большой части в Дамаске. По смерти его отца, паша Дамаскский, который имел с отцом личности, ограбил его дом и взял к себе сына: он подарил этого [94] мальчика султану Мухаммеду III. Пленник оставался невольником в Серале долгое время. При наступлении войны с Персиею, визирь Огуз-Мехеммед-Паша взял его с собою в поход; он попал в плен и сделался невольником шаха; но вскоре представился ему случай к побегу, и он возвратился в Константинополь. Султан дал ему в управление санджаки Гаму и Хамс в Сирии. Он был потом агою по части пошлинного сбора, пашею Анатолийским, и эмир-эль-хадждж, начальником каравана богомольцев, отправляющихся в Мекку. По возвращении из Мекки, он участвовал в походе султана Османа II против Польши; был разбит и взят в плен Поляками. Он убежал из плена, сперва в Киев, потом в Москву, где был ласково принят Царем Михаилом Федоровичем, который уговорил его сделаться христианином и дал ему чин и место в своей службе. Он вскоре пожалован был воеводою в Коломне, и построил здесь собор на свой счет. Через год или два его перевели воеводою в город Сарбисхоу-Каменный (Серпухов?). Архидиакон, к сожалению, не записал ни Арабского его имени, ни Русского.

В числе народов, собранных в Москве для похода против Поляков, находилось одно поколение, на которое Сирийцы обратили особенное внимание. Автор называет его по-Гречески «собачьими головами», ??????? ?????, по-Арабски «собачьелицыми», вуджуг-эль-келяб, по-Турецки «дикими людьми», ябан адамы-сы, что доказывает с его стороны порядочное незнание первых оснований Турецкого языка, и наконец по-Русски лобани, Лобанами; но чаще всего он величает его «Племенем Святого Мученика Христофора». Их было в Москве до семнадцати тысяч; другие говорили, до тридцати. «Они обитают, пишет архидиакон, на берегу Океана, или Мрачного Моря, в ста пятидесяти верстах к северу от города Архангельска, и в тысяча шести стах пятидесяти верстах на запад (?) от Москвы. Они не знают употребления хлеба, питаются только сырою рыбою или падалиною диких зверей и собак, и едят даже своих покойников. Они кочуют по лесам и горам, и не имеют понятия о [95] постоянных жилищах. Любимое их животное — олень, на котором они ездят, которого едят, и в которого шкуру одеваются. Принадлежавшие к монастырю Святого Кирилла-Белозерского говорили нам, что их монастырь получает большие доходы оленьими шкурами с части этого поколения, которая от него зависит».

Однажды, когда Макарий с своим архидиаконом обедали у Никона, Русский патриарх начал рассказывать своим гостям об этом народе, и велел позвать его начальников, чтобы распросить об их образе жизни. Страшные дикари вскоре явились и произвели самое неприятное впечатление над Сирийцами. Никон спросил у них, как они живут у себя дома. Они рассказали ему о своем кочевом быту.

— А как вы сюда приехали?

— На оленях, отвечали они.

— Какие вы употребляете оружие?

— Луки и стрелы.

— А правда ли, спросил Никон, что вы едите человеческое мясо?

— Мы едим наших покойников, отвечали они, смеясь. Мы едим собак: так почему ж не есть человечины?

— Как вы едите людей?

— Когда возьмем в плен человека, мы отрезываем ему сперва нос, потом всего режем на куски, и едим.

— У меня есть человек, сказал патриарх, достойный смерти. Я пошлю его к вам в подарок, чтоб вы его съели.

— Добрый владыка, сказали они тогда с умилением: если есть у тебя люди, которым нужна смерть, не беспокойся об их наказании. Отдай их нам на съедение. Ты доставишь нам большую радость!

Случилось кстати, что недавно прибывший Сербский патриарх, с архимандритом и диаконами своего народа, не хотели отстать от нечестивой привычки курить табак, и продолжали предаваться в Москве этому пороку. Никон узнал об этом. Все были сосланы, кроме патриарха, который, благодаря ходатайству Греческого патриарха, успел [96] снять с себя ужасное обвинение. Архимандрит был заключен в монастырь не далеко от Москвы, и его-то Никон имел намерение подарить на завтрак дикарям. К несчастью, тот успел скрыться. Должно полагать, что Никон шутил, для потехи своих легковерных гостей.

Никон, видно, был в хорошем расположении духа, и продолжал беседу с людоедами.

— Ну, а что вы обыкновенно едите?

— Сырую рыбу, отвечали они.

Он взял с своего стола кусок рыбы и хлеба, и подал им. Они поклонились низко и сказали: «Наш желудок не привык к вареным яствам; коли хочешь, дай сырой рыбы». Никон велел принести большую мерзлую штуку (вероятно, щуку), и она пожрана была вся в минуту.

От этой штуки, архидиакон переходит к истории Иоанна Грозного и завоеванию Сибири, по случаю речи о Сибирских мехах и о свидании Макария с приехавшим в Москву Сибирским воеводою. Он исчислял пушных зверей, которых ловят в Сибири, о моржевых клыках и о больших собаках. Как его известия не прибавят ничего к нынешним нашем сведениям об этом замечательном характере, то мы пропустим всю главу, тем более, что она довольно длинна. Он говорит, будто Астрахань носила прежде название «города Зоргитмиша». Надобно привести его разделение Сибири, которое неизвестно с чего он взял. «Люди, прибывшие вместе с Сибирским воеводою, повествует архидиакон, были не из первой, или южной, части Сибири, и не из второй, а из третьей называемой внги-дунья, «новым светом» (Америкою), открытой Казаками и покоренной только шесть лет тому назад; но сам воевода был из второй части Сибири, которая отстоит от Москвы на тридцать тысяч верст». Следует описание, как Казаки нашли и покорили эту третью часть Сибири. «Сорок Казаков, из числа тех, которые были в Северных провинциях Сибири, соединились вместе и отправились на охоту на север. Они шли несколько месяцев, как вдруг встретили обработанную и населенную землю. Середи моря-океана они увидели [97] большой города, окруженный страшными скалами, которые служили ему стенами. Поймав нескольких его жителей, они связали им руки и ноги, посадили с собой на барки, и отправились к острову. Приближившись к городским воротам, они сделали по ним залп изо всех своих ружей. При этом шуме, все жители пали лицем наземь со страху, и Казаки без сопротивления овладели городом. Они наложили на него дань, которую он должен был платить Царю каждые три года». Эта повесть об открытии Новой Земли, которую ученый де-Саси очень несправедливо принимает за остров Новую Землю, очевидно относится к покорению Даурии Русскими искателями приключений и подвигам Хабарова, отозванного в 1653 году в Москву. Река, по которой плыли Казаки, должна быть Амур, а город, взятый ими, был вероятно Албазин. И вслед за этим говорится о тутовых деревьях и о том, что город не далеко от Ирана (Персии): автор хотел сказать — Китая. В следующем году Сирийцы видели в Москве Сибирских Татар, и обрадовались случаю поговорить с ними по-Турецки. Архидиакон узнал от них, что они платят три тысячи рублей ежегодной подати, и написал любопытную главу «О земле Татар и их сношениях с Мускобами», из которой мы приведем замечательнейшие известия, сохраняя порядок, или вернее беспорядок, господствующий во всех частях записок Макариева спутника.

Сперва о Китае, о котором они слышали из уст патриарха Никона. «Земля Хота и Хатая (Хотен и Хатай), говорит он, называется в Московии Китаска, Китайскою. Около сорока Казаков, из числа тех которые совершили завоевание Сибири, отправились, с ружьями, искать приключений, и пошли на восток. После продолжительного пути они достигли до гавани этой страны. Сделав залп из своих ружей они так испугали стражу, что та упала со страху на-земь. (Это то же самое обстоятельство, которое архидиакон уже рассказывал насчет покорения «третьей части» Сибири, или Новой Земли). Опомнившись эти стражи весьма учтиво повели Казаков к своей царице. Она была вдова, и управляла страною с молодым своим сыном. Их наружность чрезвычайно удивила [98] царицу. Обойдясь с ними как нельзя лучше и снабдив их подарками, она просила выстрелить в ее присутствии. Этот залп причинил много страха жителям города. Царица распрашивала у Казаков о стране, из которой они пришли. Ответы их поразили ее, и она сказала им: «У нас существует письменное пророчество, что Белый Государь покорит все царства на земле: уж это не ваш ли государь?» — Да, отвечали Казаки: и теперь он уже много земель покорил. — Царица просила их быть посредниками между ею и Белым Царем, представить ему разные богатые подарки от ее имени, и сказать, что ей желательно оказать ему свою преданность и получить от него ружья, для своей и его защиты в случае нужды. Она отправила с Казаками своего посла и куски серебра в подарок. Серебро так обыкновенно в этой стране, что им кроют крыши вместо черепицы. Царь хорошо принял посла, и хотел было послать требуемое войско и людей за серебром в их страну, но отложил эту мысль, по причине трех лет, которые должно употребить на путешествие: вздержки превышали бы сумму полученных выгод. Казаки привели с собою также нескольких пленных из этой страны, которые рассказывали, что в их стране есть церкви и колокола, в которые всегда звонят. Эти люди имеют религию, но не известно какую; прежде они были христианской веры, которую теперь совершенно забыли. В одном старом церковном уставе Антиохийского патриарха сказано, что существуют четыре кафолические страны, (то есть, четыре главные епархии, управляемые кафоликосом и зависящие от этого патриархата), и что третья из них есть земля Хота, и Хатай. Основываясь на этом, мы сказали пленным, что они находятся в управлении патриарха Антиохийского. Так было написано: правда это или ложно, не знаем; Господь лучше ведает. А страна, где они живут, находится за Океаном и возвышается до морского берега как группа башен. Из Московии к ним надо ехать сухим путем; иначе нельзя. Испанский царь, сказали они, покорил одну сторону их материка и получает свои сокровища оттуда». Известно, что прежде действительно существовали Несториянские церкви в [99] Монголии, и зависели от патриархата Антиохийского ⁸. Но о какой стране и царице пишет архидиакон? Очевидно, что он смешал разные, слышанные им, известия о Даурии, Средней Азии и Америке.

Вслед за этим автор переходит к ханам Золотой Орды. «Страна, принадлежащая «золотому султану», султан-эль-дегеб, находится подле внешней Сибири, между севером и западом. Она присоединена к Московии родителем ныне царствующего государя, Алексея. Ее покорение совершили Казаки. Султан этот присылает ежегодно подать Царю; она состоит из слитков золота, добываемого из рудников, находящихся в его владении, из красивых и дорогих лошадей, великолепных седел и оружия. До Золотой страны год пути отсюда. Обитатели ее странного вида и еще диче нежели Лобани. Они носят на шее деревянные колодки. Государь их титулуется по-Турецки алтын-падишаги, «золотой царь». Говорят, что он принадлежит к (сунитскому) обряду Абу-Ханифы». Если б мы писали для ориенталистов, этот любопытный хаос, господствующий в голове Арабского архидиакона, мог бы сделаться предметом занимательного разложения, которое показало бы все semina rerum; но здесь довольно будет сказать, что, автор, обманутый сходством имен, смешал Алтын-Шаха, государя Харезмского, побежденного Чингис-Ханом, с Алтын-Ханом, владетелем Джунгарских Калмыков, и Хиву с Алтаем, которого имя действительно значит — золотая страна.

«Некогда, говорит архидиакон, Татары простирались до самой Москвы; но когда Царь Иван покорил Казань и Астрахань, жители этих городов удалились в Крым, Багчесерай, Каффу, и там поселились. Они живут в этих странах по-сю-пору. Для отвращения их набегов, Цари устроивают на границе линию крепостей. Алексей Михайлович построил их до тринадцати. Главная линия тянется на пятнадцать тысяч верст начиная от Путивля до устья Волги. На каждых тридцати верстах [100] устроена крепость, охраняемая пятью стами человеками гарнизона. Состав всех гарнизонов простирается до шестидесяти тысяч человек. Кроме этой предохранительной меры, Царь еще посылает Крымскому хану и его мирзам ежегодные дары, деньгами, мехами, одеждами и тому подобным, на сумму двенадцати тысяч рублей. Прежде, во времена снятого Петра (митрополита), платили до сорока тысяч рублей. Теперь, в царствование нынешнего государя, это количество уменьшено до двенадцати тысяч, и кроме того Крымцы не сделали, в последние десять лет, ни одного набега на его владения: так ослабели Татары! В два года, которые мы провели здесь, мы слыхали, что Царю хотелось прекратить эти дары; но он был в войне с Поляками, и опасался, чтоб Татары не сделались за то их союзниками. Для лучшего сохранения договоров между Татарами и Московитами, в начале каждого года приезжает в Москву Татарский посланник е пятьюдесятью человеками свиты. Они остаются тут целый год заложниками, до прибытия нового посла. Тогда берет с собою дань прежний посол, и уезжает. Со стороны Москвитян также отправляется ежегодно посол к хану, с двумя переводчиками и многочисленною свитою. Татарскому послу не позволяют прежде выехать из Москвы, пока не приедет из Крыму Московский, и они обыкновенно встречаются на дороге. Татарский посол живет в Москве за земляным валом, где он охраняется большою стражею янычар (стрельцов). Они не допускают к нему никого, и если кто из посланничьих людей идет за покупкою на рынок, его сопровождает янычар с алебардою. Татарам этим не позволено входить в ворота крепости (Кремля); никто не смеет говорить с ними. Посланнику и его свите отпускается ежедневно по одной лошади, которую они едят, да еще несколько баранов, и несколько копеек на мелкие издержки. Когда посол представляется Царю, по случаю прибытия или отъезда, его проводят по улицам, между рядами расставленных по сторонам янычар в красном платье. В обратный путь, к хану, его везут по Московии всегда другой дорогою, а не той, по которой приехал. Такова политика Московитов, первых хитрецов в мире. [101] Так поступают они и с Турецким послом, и с Персидским (Кызыл-баши), и с послом Германского Кесаря, и с Английским (Инкильтара), и с Голландским (Филеменк), и с Свейским послом (Сфетса, вероятно, Сфетска), и с другими послами. И хотя им можно бы употребить только один месяц пути, их везут по нескольку месяцев.

«Московиты никогда не имеют сношений с этими послами, на которых они смотрят как на нечистых и еретиков. Кто хочет что-нибудь купить у Франкского купца, тот должен покупать у него в лавке, и ни под каким видом не смеет итти к нему намдом: иначе его тотчас берут в полицию, говоря — «Так ты хочешь сделаться бусурманом?» Что касается до священников и монахов, то никто из них не осмеливается сказать одного слова Франку или другому иноземцу: они на этот счет находятся под строгим надзором. В Москве множество Франков из народа Немсе, Шведов и Англичан. Это все купцы; до того они жили с своими семействами в самом городе, но патриарх (Никон) изгнал их отсюда, потому что ненавидит всякого рода еретиков. Непосредственною причиною изгнания было то, что, во время одной процессии по улицам города, он заметил, что эти люди не снимают шапок и не крестятся перед крестами и иконами. Он вытребовал у Царя, чтобы тот выслал их из всех православных городов и крепостей, и чтоб они вперед жили за городскими стенами, исключая тех, которые перекрестятся. Он велел уничтожить церкви и церковки, которые они здесь издавна имели, как и мечети Татар. Более всех пострадали Армяне, особенно жившие во множестве в Астрахани. Велено было разрушить их церкви, и им запретили носить Московское платье». Один Армянин, бывший придворным переводчиком, просил у Никона позволения носить свое народное платье, с которым ему жалко было расстаться, и подкрепил свою просьбу присылкою пятидесяти тысячь рублей; но и это не преклонило на его сторону знаменитого гонителя ересей и еретиков.

Архидиакон заметил, что в Москве находятся консулы Английский, Голландский, Германский и Шведский, [102] точно так же как в Алеппе, и по этому случаю распространяется об Англичанах и их торговле в России. «Их корабли всегда приходят в Архангельск, который служит главным портом царства я находятся на берегу Великого Океана. В городе том устроена сильная крепости во имя Святого Михаила Архангела. Она принадлежала прежде Англичанам, но Царь Иван покорил ее. Они привозят в Московию всякого рода товары, — Критское вино, Французское и Испанское, масло, оливы, орехи, сахар, стекло, материи, и прочая, — а вывозят с собою хлеб разных сортов, щетину, мехи, горностаи, моржевые клыки и тому подобное. Правительство получает от этой торговли большие выгоды, потому что берет по десяти процентов и с продавца и с покупателя, и с иноземного купца и с своего. Для этого устроены таможни».

Сирийские странствователи находили лучшее свое удовольствие в беседе с одним из царских переводчиков, который бывал у них почти каждый день. «Он Московит, и знает двенадцать языков; говорит прекрасно по-Арабски, Египетским наречием, по-Турецки и на разных Европейских языках». Архидиакон с уважением отзывается об учености и знаниях придворных толмачей.

Рассказав, что знал, о Татарах и о севере России, архидиакон переходит к югу. «Поколение Башкерд, Башкиров, есть самое большое Татарское поколение, потому что оно простирается от Казани до границ Сибири. Царь берет с нйх харадж, который состоит в десятой доли с их лошадей, верблюдов, буйволов, баранов, и тому подобного; но его воеводы чрезвычайно притесняют их. Город Багдад невдалеке от Астрахани». Алеппо однако ж был бы ближе.

«Грузины приезжают в Московию двумя дорогами, сухим путем или по Каспийскому Морю. Вторая дорога гораздо опаснее; надо проезжать через ущелье Железных Ворот, Демир-капысы (Дербенд), где построена крепость, находящаяся теперь в руках Персиян и которой основание приписывают Искендеру (Александру Великому). От границы Грузии, то есть, владений Теймураз-Хана, до [103] этого ущелья пятнадцать дней пути. Царь часто посылает этому владетелю богатые подарки, в обыденности драгоценные меха. Два года тому назад, он отправил к нему трех послов с семью стами человек свиты и с огромным количеством золота, серебра, оружий и соболей. Царь отправил все это через Астрахань; здесь, послы сели на корабль, но на Каспийском Море их настигла буря. Все погибло, кроме сорока человек, которые достигли берега совершенно голые и прибыли пешком в Персидский город Шамаху. Правитель принял их очень хорошо, и донес об их кораблекрушении шаху. По полелеяло шаха собрали все, что осталось от разбития судна, и дали им эскорт для сопровождения к Теймураз-Хану. Царь, известясь об этом несчастий, отправил к нему новое Посольство с новыми подарками. Оно счастливо переплыло через Каспий, и было уже не далеко от Грузии, как скончался начальник миссии. Это обстоятельство заставило ее остановиться, в ожидании повелений царя; а между-тем, отправлен был в Москву для сообщения печального известия один Греческий монах ⁹. Этот монах знал патриарха Макария еще в Алеппе, и явился навестить его. Он рассказал нам, что из Грузии доселе двадцать четыре дня пути. Эта дорога считается трудною, потому что должно проезжать высокие горы, где путник подвергается нападениям Черкесских разбойников, и не только может быть ими ограблен, но еще продав в Персию или Татарам. По этой-то причине предпочитают отправляться через Каспийское Море, хотя тут не минуют опасности быть настигнутыми бурею. Царь Алексей отослал этого монаха с новым послом, морским путем».

Когда Царь Алексей Михайлович получил известие, [104] что войска Персидского шаха вступили во владения Теймураза, умертвили сына его, Давида, и заняли большую часть страны, он отправил посольство к шаху жаловаться на оскорбление, нанесенное государству, которого жители отдались под покровительство России ¹⁰. Шах старался извиниться перед Русским Царем, потому что со времен шаха Аббаса, деда нынешнего государя, Персияне были в большой дружбе с Царем Русским, а Царь и шах, говорит архидиакон, называли друг друга братьями; оба они были двадцати семи лет отроду, и родились, говорят, в один и тот же день». Для большего доказательства этой дружбы, он приводит следующий факт. Когда шах Аббас овладел, тому тридцать два года, столицею Грузии и нашел в одном из ее соборов рубаху Спасителя, он отослал ее к царю Михаилу (Федоровичу). Французский государь, узнав об этом, предлагал Персидскому властелину огромную сумму денег и уступал ему два своих города за эту святую драгоценность. И другие Франкские государи также предлагали ему выгодные условия; но он не хотел их и слушать, и предпочел вручить ее брату своему, царю Московскому». Алексей Михайлович пригласил Теймураза отправить в Москву его невестку Елену, вдову его убитого сына, князя Давида, с сыном ее Николаем. Царь предполагал женить юного Грузинского царевича на старшей своей дочери, Евдокии. Теймураз охотно исполнил его желание, и они отправились в путь. Но шах, узнавши об этом, велел эмиру, или шамхалу, Дагестана напасть на них и овладеть ими. К счастию, во время нападения на Грузинский эскорт, княгиня с своим сыном успели переодеться и избежать погибели. Они достигли одной Турецкой крепости, и отсюда, под прикрытием эскорта, — прибыли в Астрахань, потом в Москву. Царь чрезвычайно обрадовался, когда увидал их в своей столице». Сирийские гости часто имели случай ее видеть, служили для нее обедни и удивлялись ее набожности. [105]

По случаю великого поста, архидиакон снова говорит много о строгости, с которою содержат пост все классы народа, о ржаном хлебе и квас, который они должны были употреблять в дни поста, о Московских колоколах, церквях, колокольнях, священниках и разного рода церковных службах.

Началась новая война с Поляками: архидиакон следовал за ее ходом тщательно, внося в свой дневник все, что распускала на ее счет столичная молва. Мы перескажем все его военные известия сокращенно, опуская только его рассуждения, вовсе не интересные, когда уже знаешь однажды их дух и направление.

«К Царю пришли вести, что проклятый Радзивил, лишь-только услышал об его отъезде в Москву, тотчас набрал двенадцать тысяч воинов, и осадил с ними один из своих городов Могилев, который недавно был взять Московитами и славился под именем «города богатств», потому что все его жители были купцы. По взятии этого города Алексеем (Михайловичем), воевода управлявший Могилевом от имени Радзивила, явился к Царю; просил его о помиловании, которое и было ему даровано, и изъявил желание перейтти в православную веру, на что государь также согласился, оставив его, в награду, на прежнем месте правителя вместе с одним из своих вельмож. Польский воевода присягнул на верность Царю. Но что значат клятвы и верность для Ляха! Мы видели уже их вероломство в отношении к Хмелю. При новом появлении Радзивила, прежний клеврет его тайно перебежал к нему, присоединился к его войску и осадил Могилев. Когда осаду стеснили, жители послали к Царю просить о помощи. Царь чрезвычайно рассердился на вероломных, и ту ж минуту отправил шестерых из двенадцати своих визирей против нечистого Радзивила, обещая вскоре, по прошествии Пасхи, прибыть лично на поле войны. Не знали, кого он назначит полководцами из двенадцати визирей, как однажды, во время торжественной службы, он избрал из них шестерых и подвел их под благословение обоих патриархов, которым велел прочесть над ними воинские молитвы. Шесть полководцев [106] отправились из Москвы, более чем с тремя стами тысяч войска, на первой неделе поста. Царь был весьма огорчен двумя известиями о вероломстве Ляхов, полученными почти в одно и то же время, именно взятием Могилева и набегом их на владения Ихмиля (Хмеля). Но Хмель обрадовал его вскоре вестями о своих победах, и прислал в Москву множество Татар, Поляков, Венгерцев, Молдаван и Немцев, взятых им в плен. Что до нас касается, то мы не верили скорому отъезду Царя из столицы, потому что не прошло и месяца, как он в нее возвратился. Когда мы убедились в точности слухов, печаль и горесть наполнили сосуды нашего сердца; мы увидели, что наш отъезд из этой страны на родину еще далек. Мы тогда удвоили наши молитвы, и начали втрое проклинать этого врага Бога, Церкви и христиан, Радзивила, как проклинали некогда Стефана, бея Молдавии. Во-истинну, Господь попустил их на казнь христианам! (Следует длинная филиппика против обоих). Царь отслушал молебен, совершенный двумя патриархами, перед своим отъездом, и тогда вручил Никону бумагу для прочтения. Толмач перевел ее нашему владыке. Это было донесение о Могилевских делах, и вот его содержание. Когда бусурман Радзивил обложил Могилев и успел занят одну линию укреплений, царские войска сделали против него храбрую вылазку и овладели позициями окрест города. К тому времени подоспел один из благородных буркоуникос, полковников, Ихмиля, по имени Золоторинскос (Злоторинский), с сорока тысячью Казаков. Они напали на Радзивила с четырех сторон, а с крепости начали изрыгать на него беспрерывный огонь. Видя вокруг себя всеобщую месть, адынец, как прежде, переоделся аки сатана и убежал с немногими из своих приверженцев, а из войска его никто не спасся. Все радовались добрым вестям. Царь велел двум патриархам тотчас же отслужить новый благодарственный молебен».

Патриарх Макарий просил у Царя отпускной грамматы, говоря, что он уже более четырех лет в отсутствии из своей епархии, и что пора ему возвратиться на родину. «Ты провел так много времени в других странах, [107] батушка, отвечал Царь: так останься же и в моей, да ниспошлет мне Бог победу твоими святыми молитвами».

Царь Алексей Михайлович наконец выехал из Москвы. Антиохийский патриарх спросил у Никона, сколько с ним отправилось войска. — «До трех сот тысяч человек, сказал Никон: из них сорок тысяч составляют стражу государя. Я сам выставил десять тысяч воинов; такое же число получено от монастырей, смотря по богатству и доходам каждого из них». Келарь Троицкой Лавры говорил им, что от этого монастыря поставлено тысячу вооруженных людей и множество съестных припасов. Из монастыря Св. Кирилла Белозерского, как узнали они, отправлено было в поход сто человек и десять тысяч рублей, а из Соловецкого Монастыря пять тысяч рублей. Вслед за Царем отправился на войну Василий Бутурлин с сто-двадцати-тысячною армиею; в том числе, пехоты было только тридцать тысяч. К этому войску принадлежало много Татар из поколений Черемисов, Мордвы, Монголов, Башкиров, Калмыков и других. Тут было и двадцать тысяч «собачьерылых Лобанов», знаменитых антропофагов, которых взяли не столько для сражений, как для того чтобы пугать неприятеля их страшною наружностию и обычаем есть человеческое мясо. Все эти поколения были вооружены по-своему, и составляли предмет частого любопытства Макария и его архидиакона в течение великого поста. Эта армия, по повелению Царя, отправлена была к Хмельницкому, для размещения ее по границе Польской и Татарской. Царь приказал войскам, расположенным в Новегороде и Пскове, соединиться с Шведскими, и вместе с ними итти на Поляков. Тогда скончалась Свейская королева (Христина) и вступил на престол ее племянник, который питал большую дружбу к Московскому государю.

Речь о Шведском короле вводит архидиакона в забавные рассуждения о разных титулах государей Европейских. «Большая часть государей Френгистана называют себя ригам (roi, король). Но впрочем этот титул ниже чем титул краля или бея, потому в Ляхистане (Польше) есть краль, в Венгрии есть краль, в Инкильтара (Англии) есть краль, а в Фландрии, например, правит не краль, а [108] ригам, потому что это не большое владение. В Венеции также рига. Есть еще род владельцев, называемых дукат (dux, герцог). Что касается до императоров, падишах, то первое место между ними занимает султан Турецкий, преемник Константина. За ним следует падишах Немсе, называемый Кесарем. Третий, есть король Испанский; четвертый король Франции; пятый Кизил-баш, «Красноголовый», то есть Персидский; шестой государь Индустана (Великий Могол); седьмой — Китайский император, осьмой — Хабешский (Абисинский). Девятое место принадлежит государю Хота и Хатая (Монголии), десятое Грузинскому государю. Одиннадцатый падишах есть царь Московский, потому что он приобрел этот титул после всех других, именно во время Царя Ивана. Перед ним даже ставят государя Сибирьи и Алтын-падишаха». Автор, как верноподданный султана Оттоманов, истощает все свое красноречие для доказательства, что он первый царь и падишах в мире.

Число войска, отправившегося из Новагорода и Пскова, вместе с Шведским вспомогательным отрядом, простиралось до сто двадцати тысяч, по уверению архидиакона. Они заняли северные провинции Польши, взяли множество городов и пленных, и соединились с главною армиею Царя. Поляки не знали что делать, и обратились, с униженными просьбами, огромными суммами, и стращая успехами Царя, к Туркам и Татарам. Первым они уступали даже несколько своих городов, если получат вспомогательное войско. Но Турки «не дураки», говорит архидиакон, и не дались в обман. Татары также не дали помощи. Ляхи обратились тогда к Немецкому Кесарю, но и тот отказал им в просьбе. Никто не хотел иметь с ними дела.

Исчислив огромные войска, которые были теперь под ружьем, автор спрашивает сам себя, зачем же Царь с этими силами не обратится на своих, всегда опасных соседей, Татар, — и отвечает сам же, что они непременно должны современем погибнуть от Московии. Как лучшее доказательство своего пророчества, он приводит восхитительные стихи покойного Сирийского митрополита Исы, из его поэмы о Московии: Вот эти стихи: «Всемогущий [109] Господь внезапно ниспошлет на них месть Свою. Он пошлет на них Русского агу и Ляшское войско, на быстрых своих, которых полет равняется дуновению ветра. Они вырвут их, как негодный корень из земли; бросят их трупы на пир хищным птицам и зверям, и воскликнут: «На счастье христианам, погиб навеки Татарин!»

От стихов митрополита Исы, архидиакон переходит к подробностям о жизни и характере патриарха Никона.

«По случаю отъезда, Царь назначил, для управления делами во время своего отсутствия, наместника и нескольких визирей, и подчинил их патриарху Никону, без согласия которого они не могли решать ни одного дела, как большого, так и самого малозначущего. Они должны были являться к нему с докладами всякое утро, и если кто из них опаздывал, тот принужден был ожидать позволения войти у крыльца, как бы жесток ни был мороз, потому что двери запирались в известный час и стражи ни кого не впускали. Это мы видали собственными глазами, потому что наш владыка часто ходил к Никону осведомляться о состояние кейфа и дел Царя. (Подробное описание, как принимал обыкновенно Русский патриарх Макария).

«Когда Никон входил в церковь, многие представляли ему свои чулуфитат, то есть, челобитья, или записки и доклады о своих делах, потому что никто не может видеться с патриархом в его доме кроме вельмож, да и те только в назначенное время, как мы сейчас видели. В свою собственную комнату Никон не впускает ни одного грамотного человека, из опасения, чтоб не узнали разных тайных бумаг его.

«В ряду комнат патриарха находятся семь палат, в которых сидят семь судей с множеством дьяков. Каждая палата назначена для известного рода дел, — одна для черного духовенства, другая для белого, третья для казначейства, и так далее. Во вторую палату являются желающие быть священниками, с свидетельствами от жителей околотка. Они стоят все в ряду; патриарх дает им читать книги, каждому по очереди, утверждает тотчас того, кто бегло читает, и отказывает читающим не так [110] хорошо. При каждой палате находится тюрма, снабженная цепями и колодками. У патриарха находится под властию великое множество людей всех чинов. Он имеет даже собственных ремесленников по всем частям.

«До Никона, патриаршие поместья заключали в себе десять тысяч крестьянских домов; теперь считают их двадцать пять тысяч. В поместьях патриарха находится много озер, богатых солью и рыбою, с которых он получает огромные доходы. Все товары, принадлежащие патриарху, избавлены от всякой пошлины. Кроме того, он получает в наследство часть имения, или поместья, по смерти вельмож. Одним словом доходы патриархата чрезвычайные. Троицкая Лавра получает треть доходов Царя.

«Чернецы и белое духовенство равно страшатся гнева патриарха. Он не щадит никого, если заметит виновным. Недавно он сослал келаря Троицкой Лавры, третью особу по Царе и патриархе, за то, что келарь утаил часть доходов. На его место поставил он своего архидиакона, ученого отца Ириния, который много странствовал, был в Грузии, Молдавии, у нас в Алеппе и на Синае».

В Москве, рассказывает архидиакон, многие иконописцы переняли «живописать образа на манер Франков и Поляков». Вельможи покупали образа новой живописи. Патриарх узнал об этом, и, «будучи привержен ко всем Греческим обыкновениям», отобрал их из домов вельмож, вырезал у них глаза, и велел стрельцам носить их по улицам города, с изданным от него указом, что «кто вперед будет живописать иконы таким образом тот подвергнется строжайшим наказаниям». Это случилось во время отсутствия Царя, за год до появления чумы. Московцы приписали тогда это божеское наказание неуважению патриарха к святым иконам, и так роптали на него, что он принужден был удалиться. Он возвратился потом в Москву вместе с Алексеем Михайловичем, и при первом случае доказал Царю безбожие писать иконы на манер Франков и Поляков. Эти образа собраны были в соборной церкви, и два патриарха, Никон и Макарий, торжественно отлучили от Церкви и предали анафеме всех, кто [111] пишет в духе новой школы. Никон хотел сжечь эти иконы; Алексей Михайлович просил зарыть их в землю. Это совершено было двумя патриархами.

Осыпая похвалами родителя Петра Великого за его набожность и усердие к Церкви, архидиакон приводит некоторые черты его характера, чему ониксами были свидетелями или что слышали от других».

Алексей Михайлович спросил однажды у Иерусалимского патриарха, правда ли, что, несмотря на свое великое благочестие, Василий, бей Молдавии, никогда не снимает шапки, даже в церкви? Патриарх отвечал положительно, что он сам был свидетелем, как Василий снимал в церкви шапку только во время чтения Евангелия. Это, прибавлял он, происходит во-первых от высокомерия, а во-вторых потому, что Василий красит себе бороду, а волоса под шапкою у него совершенно белые. При этих словах Царь поднял руки к небу и с горестию вскричал: «Боже! и Ты не прекращаешь жизни человека, который так стоит перед Тобою!»

Мы слышали, рассказывает архидиакон, что вельможи, при жизни его родителя, вовсе не уважали Алексея, потому что он был молод, нежен, откровенен, слабого сложения и не любил войны и крови. Но он унизил их и умертвил многих, по своем вступлении на престол. Вот один случай. Он послал одного из своих вельмож, в известную провинцию, набрать войско для предстоявшего похода; но жители подкупили его значительною суммою денег и убедили отложить набор до следующего года. Вельможа возвратился к Царю, и ходатайствовал об отсрочке под разными предлогами. Царь догадался в чем дело, и отправил в ту провинцию чиновника для узнания истины. Этот донес о взятке, и Царь умертвил криводушного.

Будучи молод, строг и деятелен, Алексей Михайлович приучал и вельмож своих переносить все тягости. Однажды он отправился с ними молиться в один из монастырей, недалеко от столицы. Москва-Река течет почти под самыми стенами этой обители. Вместо того, [112] чтобы ехать через мост, Царь поворотил коня в реку, мигом переплыл ее, и с другого берега вскричал им: «Кто не переплывет через реку, лишается жизни!» Бояре со страхом должны были совершить этот подвиг, и как они были по большей части толстяки и старики, то едва не потонули: они погрузились в воду по самую шею. Между-тем царь смеялся от души над их трусостью на другом берегу. Потом он приказал всем последовать его примеру, под карою смерти, и все, мокрые до нитки, отправились с ним верхом в монастырь, должны были простоять тут длинную службу, и, не переменяя одежды, возвратились в Москву.

Этим мы заключим обозрение записок Макариева спутника. Мы возвратимся к ним по выходе следующих тетрадей перевода Г. Бельфура, которые обещают представить много фактов, всегда интересных, несмотря на их странное изложение, для занимающихся отечественною историей. В ожидаемых тетрадях автор будет рассказывать о важнейшем событии, которого Антиохийский патриарх был очевидцем и участником, — низложения Никона.

П. Савельев.

Комментарии

1. Аравитяне не имеют в своем языке звуков п и в, и всегда заменяют их буквою б или ф.

2. Архидиакон, видно, не знает, что Киев по-Арабски называется Куяба. Под этим именем Киев был издревле известен Восточным писателям.

3. В этом случае архидиакон, хотя он все переиначивает, не совсем ошибся; известно, что король Владислав, на жалобы Казаков о притеснениях со стороны его вельмож, отвечал: «У вас есть сабля, — защищайтесь!».

4. Окончания Русских на ос показывают, что у них толмачем был Грек, и это обстоятельство легко объясняет все преувеличения в том, чего они не могли узнать иначе как посредством этого переводчика с Ромейским воображением.

5. В переводе Г. Бельфура стоит 7136 год. Это явная ошибка, что видно из предъидущих чисел. Барон Сильвестр де-Саси (Journal des Savans, juillet, 1835) заменил ее другою, поставив, вместо 7136-го, 7166 год (1658 от P. X.). Но архидиакон не мог перескочить трех годов в книге, в которую вносил свои заметки почти каждый день.

6. А надобно знать, что Аравитяне Греческого вероисповедания служат обедни по-Гречески. Из этого можно заключать, что патриарх Макарий плохо понимал и то, что он читал в церкви.

7. Автор называет пиастрами, гуруш, наши копейки. Вот, что он говорит в одном месте о тогдашней монетной систем: «Царь чеканит пиастры, которые называются здесь копек; пятьдесят копеек равняются Испанскому пиастру. Иностранные монеты, которые сюда проникают, тотчас перечеканиваются в копейки. Впрочем золотые монеты иностранные употребительны в торговле, кроме Турецких динаров. Свои динары они называют рублями. Суммы все считают на копейки; иногда ведут счет на алтыны, условную монету, ценою в три копейки». Олеарий также упоминает о золотых рублях.

8. Асссемани, Bibliotheca Orientalts, часть ІV, стр. 481 и следующие; стр. 616.

9. В Русских летописях нет известий о двух несчастных посольствах в Грузию, о которых пишет архидиакон Павел. Известно только одно посольство к Имеретинскому князю Александру, которого начальником был Толочанов, оставивший подробное описание Своего путешествия. Но оно совершено было гораздо ранее, чем упоминается в записках Макариева спутника, именно в 1649 и 1650 годах.

10. Посольство это состояло из окольничего, князя Ивана Лобанова-Ростовского, стольника Камынина и дьяка Нефедьева. Оно было отправлено в 1653 году.

Текст воспроизведен по изданию: Странствование арабского патриарха Макария из Алеппа в Москву // Библиотека для чтения, Том 15. 1836