СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. 

КНИГА VII.

МОСКВА

ГЛАВА VII.

Москва. — Подарки Макария патриарху Никону и московским боярам. Боярские палаты. Постройки в Москве. Обычаи бояр. Церковь московского богача.

Возвращаемся. На другой день после нашего представления царю, мы отправились с подарками для патриарха, в сопровождении [31] своих служителей, которые их несли. Вот их описание: древняя икона, изображающая снятие Господа со креста, ибо в этой стране ничего так не ценят, как древние греческие иконы, к коим они имеют великую веру; затем, сосуд с древним миром и другой с новым, перст архидиакона Стефана, частица мощей св. Антония Великого и немного (источаемого им) мира, посох из черепахи и перламутра, который мы заказали в Константинополе, как советовали нашему учителю митрополиты и патриарх: "твоя святость занимает место апостола Петра, ты имеешь власть дать посох для пасения, кому пожелаешь"; далее, черная пальмовая ветвь с Синая, стиракса, восковые свечи, финики, ладан, мыло благовонное и алеппское, фисташки, леденцы, кассия, шафран, мастика, две банки с имбирным вареньем, шерстяная ангорская материя фиолетового цвета и пояс из черного шелка.

Когда мы вошли к нему, испросив разрешения чрез его бояр и привратников, он встретил нас, помолился на икону и приложился к ней, весьма ей обрадовавшись; под конец он роздал нам, по их обычаю, посеребренные иконы Владычицы вместе с милостыней, благословил всех нас, и мы вышли.

После того мы стали разносить подарки министрам и государственным сановникам, при чем нас сопровождал один из переводчиков. Мы подносили им подарки также на блюдах, покрытых шелковой материей: во-первых, частицу мощей какого-либо святого, затем: миро, яркие свечи, землю из Иерусалима, Вифлеема и с берегов Иордана, частицу от столпа св. Симеона Алеппского, стираксу, финики, ладан, пять шесть кусков благовонного мыла и столько же алеппского - понемногу из всего, что у нас было, ибо они принимают это в виде благословения, но радуются только святыням и древним иконам и насилу брали от нас ангорскую материю, шелковые газские салфетки и мохнатые полотенца из Сарсарлийе (?), так как этого у них много.

Мы могли видеть их только рано поутру. В доме каждого из них есть чудесная, изящная церковь, и каждый тщеславится перед другими ее красотой и наружным и внутренним ее росписанием; при всякой церкви три или четыре священника, кои состоят исключительно при боярине и его семействе, получая от него содержание и одежду. Каждый вельможа ежедневно, в течение всего года, отправляется к царю не раньше, как священник прочтет положенные молитвы, от полунощницы до конца часов, вместе с канонами и девятым [32] часом, а затем отслужит обедню в церкви. У всякого в доме имеется бесчисленное множество икон, украшенных золотом, серебром и драгоценными каменьями, и не только внутри домов, но и за всеми дверями, даже за воротами домов; и это бывает не у одних бояр, но и у крестьян в селах, ибо любовь и вера их к иконам весьма велики. Они зажигают перед каждой иконой по свечке утром и вечером; знатные же люди зажигают не только свечи, но имеют подсвечники с большими медными сосудами наверху, кои наполняют воском и вставляют в них фитили, которые горят ночью и днем в течение долгого времени.

Приходя к вельможам, мы дожидались, пока они не окончат свои моления, ибо службы вычитывают дома перед иконами, литургия же совершается в церкви. Войдя, мы молились, по их обычаю, на иконы; боярин подходил к архимандриту под благословение, затем кланялся нам, и мы ему. Мы говорили чрез переводчика так: "отец владыка патриарх кир Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и стран Киликии, Иверии, Сирии, Аравии и всего Востока, послал нас передать твоему благородству благословение, привет и молитву и узнать о твоем здоровье и благополучии". Выслушав это, он кланялся в землю, ударяя головой, и говорил: "челом бью государю, святейшему патриарху Макарию Антиохийскому" (Слова эти написаны в тексте по-русски арабскими буквами и с большими искажениями) что значит: кланяюсь до земли господину моему, святому Макарию, патриарху Антиохийскому; затем принимал каждое блюдо и целовал его. По окончании (приема) мы молились на иконы вторично, архимандрит опять его благословлял, и мы кланялись ему. Он выходил провожать нас за двери, ибо таков у них обычай, если посетит их почетный иноземец: его встречают за дверьми и пропускают вперед во внутренние покои, в знак того, что он господин в доме; также и при уходе его опять выходят за ним. [Когда давали нам кубок с вином, боярин обыкновенно подавал его нам обеими руками — таков их обычай. Что касается водки, то лишь с трудом нас убеждали выпить ее, так как пить водку зазорно монахам] (Дополнено по английскому переводу). Больше всего мы дивились их чрезвычайной скромности и смирению перед бедными и их частым молениям с раннего утра до вечера пред всякою встречною иконой. Каждый раз как они увидят издали блестящие кресты церкви, [33] то, хотя бы было десять церквей одна близ другой, они обращаются к каждой и молятся на нее, делая три поклона. Так поступают не только мужчины, но еще более женщины.

Что касается их палат, находящихся в этом городе, то большая часть их новые, из камня и кирпича, и построены по образцу немецких франков, у которых научились теперь строить московиты. Мы дивились на их красоту, украшения, прочность, архитектуру, изящество, множество окон и колонн с резьбой, кои по сторонам окон, на высоту их этажей, как будто они крепости, на их огромные башни, на обильную раскраску разноцветными красками снаружи и внутри: кажется, как будто это действительно куски разноцветного мрамора или тонкая мозаика. Кирпичи в этой стране превосходны, похожи на кирпичи антиохийские по твердости, вескости и красноте, ибо делаются из песку. Московиты весьма искусны в изготовлении их. Кирпич очень дешев, ибо тысяча его стоит один пиастр, и потому большая часть построек возводится из кирпича. Каменщики высекают на нем железными инструментами неописуемо чудесные украшения, не отличающиеся от каменных. Известь у них хорошего качества, прочная, держит крепко, лучше извести алеппской. Окончив кирпичную кладку, белят ее известью, которая пристает к кирпичу весьма крепко и не отпадает в течение сотни лет. Поэтому кирпичное строение не отличается от каменного. Всего удивительнее вот что: вынув кирпич из обжигальной печи, складывают его под открытым небом и прикрывают досками; он остается под дождем и снегом четыре, пять лет, как мы сами видели, причем не подвергается порче и не изменяется.

Все их постройки делаются с известковым раствором, как в нашей стране древние возводили свои сооружения. Известь разводят с водой и кладут в нее просеянный песок, и только; смочив кирпич водой, погружают его в известковый раствор. Когда сложат обе стороны стены на некоторую высоту, заполняют (промежуток) битым кирпичом, на который наливают этот раствор, пока не наполнится; не проходит часа, как все сплачивается друг с другом и становится одним куском. Каменщики могут строить не более шести месяцев в году, с половины апреля, как растает лед, до конца октября.

Обыкновенно, все строения в этом городе скреплены огромными железными связями внутри и снаружи; все двери и окна сделаны также из чистого железа — работа удивительная. Над верхнею площадкой каждой лестницы воздвигают купол на [34] четырех столбах, с четырьмя арками; в средине каждой арки выступ (В арабском тексте рижль, нога. Это архитектурное украшение называется "пандантив") арочный, утвержденный прямо, с удивительным искусством: обтесывают камень в очень красивую форму и, просверлив его, пропускают сквозь него железный шест с двумя ветвями на концах, заклепывают их и заканчивают стройку над этим камнем, который представляется великим чудом, ибо висит в средине, спускаясь прямо. Эти чудесные постройки, виденные нами в здешнем городе, приводили нас в сильное удивление.

Возвращаемся. Большинство вельмож имеют титул "князь", значение коего: бей, сын бея, от отцов и дедов. Женщины также называются "княгиня". У вельмож такое установление, что они, даже наиважнейший между ними, не могут иметь под своею властью у себя в доме более трехсот человек. Когда же царь посылает кого-либо из них в поход, то снаряжает с ним тысячи ратников, сколько пожелает, ибо все распоряжение войском в руках царя. По этой причине среди вельмож вовсе не бывает бунтовщиков. Смотри, какое прекрасное распоряжение! Оттого же, когда мы являлись в жилище кого-либо из министров, то находили при дверях лишь немного людей; также, когда они ходили ежедневно к царю, то за ними следовали лишь двое или трое слуг. Они никогда не собираются друг у друга для совещания, но всякий совет происходит у царя, и если бы он прослышал, что некоторые из них собрались (для совещания), то рассеял бы их всех мечом.

В эту морозную пору вельможи ездили только на больших санях. Они очень тщеславятся шкурами медведей, белых и черных как ночь, которых в этой стране много и которые чрезвычайно велики; мы дивились на огромную величину шкур, часто большую, чем шкура буйвола. Белый мех очень красив, и только вельможи устилают им сани, при чем одна половина меха сзади саней, а другая — под седоком. Жены вельмож зимою тщеславятся санями, на которые поставлены кареты со стеклянными окнами, покрытые до земли алым или розовым сукном; летом же они величаются большими каретами. Всего больше они гордятся белыми лошадьми и множеством слуг и невольников, которые идут впереди и сзади. Когда мы, бывало, приходили с подарками к вдовым княгиням [35] мы также видали у дверей их множество невольников и слуг, привратников и киайей (управляющих).

У богатых вдов в этой стране такой обычай, что когда умирает муж, вдова одевается во все черное, даже колпак и платки ее черного цвета; мало того, обивка мебели и подушки, карета и ее покрывало — все из черного сукна, даже лошади бывают черные. Таков их обычай. Вдова остается в таком положении всю свою жизнь, не снимая с себя черного платья, разве только представится ей случай, и она выйдет замуж. Если она княгиня, то выходит только за князя; если же не случится этого, и она выйдет замуж за другого, то лишается титула княгини; впрочем, ежели у нее есть дети (от первого брака), то не теряет этого титула.

Мы удивлялись на обычаи их детей, на то, что они с малых лет ездят верхом на маленьких лошадках, что у них множество слуг, таких же детей как они; на их отличные познания, понятливость; на то, как они раскланиваются на обе стороны с прохожими, снимая свои колпаки; на то, как хорошо они совершают на себе крестное знамение. Принято, что такие дети, как они, сыновья князей, ходят ежедневно к царю и садятся на тех же местах, где и отцы их, пока не придут в совершенный возраст и не получат отцовской степени. Так мы видели и удостоверились в этом после многих расспросов.

[Знай, что мало есть таких бедняков, которые ходят по этому городу, прося милостыню, ибо царь распределил их между вельможами по известному числу, для получения ежедневного пропитания по спискам; и каждый боярин содержит свое число бедняков. Существует много домов для помещения их и ежедневная выдача от царя и царицы; равно получают ее и заключенные] (Дополнено по английскому переводу).

Знай, что вельможи царя не считают своих владений, как это принято у нас, по числу деревень, садов и виноградников; ибо в этой стране нет ни садов, ни виноградников; но считают по числу дворов, именно, говорит: такой-то князь имеет три тысячи мужиков (Это слово написано в тексте по-русски), т. е. земледельцев, или десять или двадцать тысяч. В деревнях считают только дворы, каждый двор за одного мужчину, а сколько душ в нем, то известно Богу. С каждого мужчины берут оброка два, три пиастра в год и десятую долю овец, свиней, [36] кур, гусей и т. п. Но крестьяне все равно что рабы, ибо для своих господ засевают землю, вспахивая ее своими лошадьми, перевозят ему хлеб на своих арбах, куда он пожелает, и (идут), куда бы он их ни позвал: для перевозки леса, дров, камней и для других подобных работ, для постройки, для службы при их домах и для всего, что ему нужно. Когда кто из бояр обеднеет или умрет, продают этих земледельцев за деньги тому, кто пожелает их купить. Таково у них установление. Угодья монастырские и церковные также бывают с крестьянами.

Когда потомство боярина прекратится и не останется ни одного наследника, то все его имущество переходит к царю, ибо царь наследник всех, как случилось ныне во время моровой язвы: все жилища, коих обитатели вымерли, поступили во владение царя со всем, что в них было. Большинство богачей перед смертью завещали все свое имущество царю, по великой любви своей к царям, коих они чуть не равняют со Христом. Так поступил и тот значительный купец, который раньше дал царю, пред отправлением его в поход, огромную сумму денег: (завещал ему) свои палаты, с которыми могут сравниться лишь немногии в этом городе, и свою церковь, подобной которой нет даже во дворце царском, как мы удостоверились в этом своими глазами. Войдешь в нее — и все огорчения изгнаны из сердца. Я, убогий, пишущий эти строки, не имею силы описать хотя бы самую малую часть ее красот: ее высоту, возвышенность ее пяти куполов, кои зритель видит со всех сторон, откуда бы ни направил на нее взоры, вне города или внутри его, множество наружных изображений на ней, не говоря о внутренних, блеск обильной позолоты ее окон и дверей, ее разнородные живописные изображения и иконы, (представляющие события) от начала творения до сего времени; превосходный цвет ее мраморного пола, вывезенного строителем из страны немцев; оба клироса, единственные в своем роде, красоту и изящество которых не в силах постичь ни один ум — да и как может быть иначе, когда и их он также вывез из немецкой земли? — множество ее паникадил из желтой золоченой меди. Это не одна церковь, а две: большая — летняя, с мраморным полом, и малая — зимняя, пол которой, чтобы не было холодно ногам молящихся, сделан из деревянных квадратов, которые выпилены из стволов огромных деревьев и ничем не отличаются от каменных плит. Что касается ее галереи с плитным полом и колокольни, то красота и обширный вид с них неописуемы. [37]

И как не быть (этой церкви столь прекрасной), если он, как говорят, потратил на ее сооружение более пятидесяти тысяч динаров (рублей)? Да помилует его Бог и да избавит от мучений адского огня за те добрые дела, кои он оставил миру! (Жаль, что Павел Алеппский не упоминает ни имени купца, ни названия церкви, построенной им)  [Нам говорили, что он платил ежегодно в царскую казну сто тысяч динаров пошлины с товаров, вывозимых им из Европы, Персии и Сибири. В такое время, когда соболя были очень дороги, в его складах находилось, обыкновенно, более тысячи сороков самой высокой цены].

Москва. — Царская милостыня патриарху Макарию и его спутникам. Приезжие греки и их хитрости.

Возвращаемся. Спустя несколько времени после нашего представления царю, он прислал, по обычаю, нашему владыке патриарху подарки, назначенные по росписям: три сорока соболей высшего и низшего достоинства, большой серебряный кубок, бархата фиолетового, бархата синего и еще узорчатого, два куска фиолетового атласа и такой же камки и двести рублей. Это доставил главный переводчик со своими подчиненными. Архимандриту было дано: сорок соболей, камка и пятнадцать рублей; архидиакону вместе с дикеосом (Он же именуется у Павла протосингелом (См. кн. V, гл. 10)), второму диакону, он же казначей, и келарю, каждому по сороку куниц, камки и десять рублей; родственникам по сороку куниц только; драгоману четыре аршина простого сукна и два рубля; каждому служителю по две пары соболей, стоимостью более четырех рублей. Но царь выказал чрезвычайную щедрость к нашему учителю относительно стола, ибо его содержание, бывшее прежде двадцать пять копеек, определил во сто, т. е. в рубль, тогда как иерусалимский патриарх получал только пятнадцать копеек. Архимандритам, нашим спутникам, было дано каждому, как jilhma ceri (целование руки), по сороку соболей в двадцать рублей ценою и по двенадцати рублей деньгами, а под конец была дана им царская милостыня для их монастырей: по сороку соболей, ценою в сорок пли пятьдесят рублей, смотря по важности монастыря. Если они имели с собою crusoboullon, т. е. (грамоту) с золотой печатью от царя или его предков, такого содержания, что кто является с нею в Путивль чрез каждые три или [38] шесть лет, того воевода должен пустить к царю без (особого) разрешения, то, по прибытии его и по допущении к руке царя, последний даст ему милостыню для его монастыря, назначенную в хрисовулле. [Многие монастыри, пользующиеся прочною славой, весьма любимы русскими; таков монастырь горы Синайской, имеющий хрисовулл], который монахи привозят в конце каждого трехлетия и получают свою милостыню. Такие же грамоты имеют большинство афонских монастырей и некоторые другие, а также (храм) св. Воскресения, и чрез каждые три года иерусалимский патриарх присылает за получением своей милостыни архимандрита, диакона и келаря. Точно также александрийский патриарх, раз в несколько лет, присылает архимандрита с известным числом лиц за получением для себя милостыни. Равным образом, всякий раз как в Константинополе ставится новый патриарх, он посылает к ним одного из митрополитов, экзарха или архимандрита. По этой причине те хорошо им известны, но не патриархи антиохийские, от которых в течение столь долгого времени, около ста лет, никто не являлся, вследствие чего память о них изгладилась у московитов. Другие патриархи, от времени до времени, посылают за милостыней, а антиохийский не посылал, ибо кто не ищет, не находит, как сказано в св. Евангелии, и потому они смотрели на нас, как на диво.

Возвращаемся. Обычная милостыня келарю архимандрита сорок куниц, стоимостью в десять рублей, и пять рублей деньгами (В тексте: "копейками"). Что касается белых священников из иностранцев, прибывших из далеких стран просить царскую милостыню, то им дали, как jilhma ceri, одинаково с келарем, по сороку куниц и по пяти рублей, а под конец дали, как милостыню, по сороку соболей, стоимостью в тридцать, сорок рублей. Вот что достается на их долю в начале (по приезде) и в конце (при отъезде), как мы видели это собственными глазами, ибо у московитов все это записывается в книги с давних времен, и они не делают никаких изменений, убавляют, но не прибавляют (Так в наших рукописях. В английском переводе: "не убавляют и не прибавляют", что логичнее). Всякий раз, по приезде к ним патриарха, митрополита, архимандрита, священников или бедняков, они записывают, что им дано, и отмечают дату; когда приезжают потом другие, они смотрят на прежнюю запись и поступают по ней. Так и ученикам антиохийского патриарха дали столько [39] же, сколько ученикам иерусалимского. Беднякам, которые приехали с нами и с другими и имели при себе pantacou, т. е. окружной статикон, адресованный царю от патриарха константинопольского или иерусалимского, в удостоверение, что на них тысячи динаров долгу из-за веры и что они достойные люди, давали каждому по двадцати или двадцати пяти рублей, не больше. Вот что мы видели и в чем удостоверились, и Бог свидетель, что мы говорим правду.

После расспросов и разысканий мы нашли, что большинство приезжающих за милостыней в Москву архимандритов и светских лиц, не рассчитывая только на милостыню, привозят с собою деньги для закупки товаров: соболей, белок, горностаев и проч., которые могут принести им большой барыш в турецкой стране. В этих видах большинство их и приезжает, ибо, со времени въезда в Путивль до возвращения и выезда своего оттуда, они ровно ничего не тратят: если у них есть с собой товар, то не платят ни пошлины, ни за провоз на лошадях и не делают расходов на еду и питье, так как получают ежемесячно содержание, каждый по своему положению; очень бедные по четыре копейки в день и пива для питья. Поэтому они выгадывают большую пользу, если имеют с собою товары или много денег; иначе, если бы кто полагался на милостыню, которую он рассчитывает получить, то это дело далекое: Богу известно, что иные не покрывают и своих трат. Что касается архиереев, то если архиерей — митрополит большой, известной кафедры, едва ли получит от царя в начале и в конце и от вельмож около двухсот, трехсот рублей, может быть, менее, но не больше. Это мы видели и слышали от нескольких митрополитов.

Да будет тебе известно, брат, что все, что я написал и начертал, есть истина и правда, без лжи, и Бог свидетель моим словам. Я изощрил свою мысль и просветлил свой ум, так что написал и начертал все, что видел сам и что услышал от правдивых людей на свои многочисленные вопросы. Я имел при этом целью, если Бог смилуется надо мною, и я возвращусь в свой город, не быть вынужденным отклонить хотя бы один вопрос из предложенных мне кем-либо, но чтобы все было начертано в этом моем сборнике, ибо я не оставил ни одного факта, не записав его. [40]

Москва. — Торжество в неделю мясопустную.

Возвращаемся (к рассказу). В воскресенье перед мясопустом имеют обыкновение совершать большое торжество; по-гречески его называют deutera Parousia, то есть подобие дня Второго Страшного Пришествия. Итак, они зазвонили в колокола с раннего утра и спустя три часа ударили в большой колокол. Царь прислал пригласить нашего владыку патриарха, и он отправился в санях в собор, то есть в великую церковь; слово "собор" на их языке значит: кафолическая. Все мы облачились; облачились также оба патриарха вместе с архиепископом сербским, архимандриты, которые надели митры, все священники и многочисленные дьяконы, коих три чина: анагносты (чтецы), иподьяконы и полные; каждого чина десять человек и каждый чин имеет своего начальника. Анагносты — дети, иподьяконы — с усами, а некоторые с бородами, ибо всякий анагност, выросши, возводится в иподьякона. Все они носят стихари без орарей и каждому назначена какая-либо служба: один держит всегда посох позади патриарха, потому что патриарх здесь совсем не имеет обыкновения держать посох в руке (На Востоке патриарх держит посох обыкновенно и тогда, когда стоит на своем патриаршем месте или на архиерейском среди церкви и когда кадит); другой держит таз, иной — кувшин, иной — полотенце, другие подкладывают орлецы, кои кладут под ноги патриархам, где бы они ни стояли, иные держат большое серебряное блюдо, на которое кладут митру патриарха, когда он ее снимает, и они держат ее, пока он ее опять не наденет; другие анагносты назначены держать свечи, иные — читать Апостол и канонаршит. Соборный протодиакон всегда поддерживает патриарха слева, а архидиакон справа; все (дьяконы) окружают его. Когда кончилось облачение, священники и дьяконы с хоругвями, крестами и иконами и с большою, великолепною иконой Страшного Суда вышли крестным ходом, и мы с ними, чрез южные двери церкви за алтарь на большую площадку, которую стрельцы усыпали желтым песком. Московский патриарх взошел и стал вместе со своими дьяконами на высоком помосте, на котором было поставлено кресло, лицом к востоку и трижды благословил народ. Еще раньше, после того как патриархи облачились, [41] пришел в собор царь. Певчие пели ему многолетие, пока он не приложился к иконам. Он был с непокрытою головой; корону и посох его нес один из вельмож, за ним следовавший. Затем он подошел к патриархам и поклонился им, а они его благословили и окропили святою водой его и корону. Когда он поцеловал у них руку, они поцеловали его, по обычаю, в голову. После того как патриарх стал на своем помосте вне церкви, царь также стал на большом троне близ него, и как патриарший помост был устлан коврами донизу спереди, так и царский трон был покрыт соболями вдвое. Бояре стали рядами справа от царя, а прочие присутствующие разместились большим кругом. Наш учитель стал направо от царя на ковре, имея позади кресло с подушкой; сербский архиепископ напротив него, с другой стороны. Архиереи подходили попарно, делали дважды поклон головой царю и таким же образом патриарху и, пройдя, занимали свои места. То же сделали настоятели монастырей и все священники и разместились по обе стороны, имея иконы, хоругви и кресты впереди. Перед этим, екклесиарх со своими подручными поставил среди круга, прежде всего, три столика: на одном из них положили Евангелие, на другом — икону Влахернской Божией Матери, на третьем поставили серебряные водосвятные сосуды; из них главный — большой сосуд в виде восьмигранной чаши с высоким подножием и по своей величине похожий на крестильную купель, так как двое с трудом могли нести его за кольца. Вокруг него поставили чаши, ведерки узкогорлые и прямые и сосуды, похожие на мерки, как бы деревянные, но из серебра; был также сосуд для воды, наподобие большого подойника, который едва могут поднять четверо мужчин. Перед ними поставили в ряд большие, серебряные, вызолоченные подсвечники. Между тем гремел звон в большие колокола, пока архидиакон, сойдя, взяв кадильницу и поклонившись патриарху, не возгласил, обращаясь к востоку: "благослови, владыко!" на что патриарх сказал: "благословен"... Певчие начали петь канон водоосвящения, причем один из анагностов канонаршил (Отсюда до новой строки пропуск в английском переводе). Перед чтением Апостола выступил вперед также один из анагностов и прочел три паремии, относящиеся ко Второму Пришествию. При этом царь и патриарх сидели, пока он не кончил. Вышел другой анагност для чтения Апостола, сказал сначала прокимен его гласом, обращаясь к певчим, [42] кои пропели его обоими хорами, как это всегда у них принято при каждом Апостоле; затем прочел Апостол громким голосом, отчеканивая каждое слово, по их обычаю. Потом сошел архидиакон и кадил вокруг Евангелия, на все иконы, кругом водосвятного столика, обоим патриархам, царю и прочим присутствующим. Тогда дьяконы, взяв Евангелие, открыли его перед патриархом; архидиакон же стал перед другим Евангелием, лежавшим на аналое. Патриарх отверз уста и возгласил громким голосом, каждое слово раздельно: "премудрость, прости! услышим святого Евангелия". Когда он сказал это, с него сняли митру и передали другим дьяконам, которые положили ее на серебряное блюдо. В ответ патриарху, то же повторил архидиакон. Патриарх начал первый стих Евангелия, которое есть сегодняшнее евангелие о Страшном Суде из благовестия евангелиста Матфея, (и читал) стих за стихом протяжно и нараспев, в особенности перед точкой, пока не кончили Евангелия, прочтя одиннадцать стихов. Остановка делалась не больше как через семь, восемь слов, с чрезвычайным растягиванием и нараспев. Патриарху отвечал архидиакон, повторяя стих за стихом очень протяжно до конца. На патриарха надели митру; он сошел и, подойдя к царю, дал ему поцеловать Евангелие и опять поднялся на свое место. Затем, взяв крест, поднял его прямо и благословил им народ на все четыре стороны, держа его обеими руками и осеняя им трижды. Архидиакон, взявши в руки кадильницу, кадил патриарху трижды при каждом благословении, говоря: "Господу помолимся" и "Рцем". Патриарх благословлял на восток, запад, юг и север, и анагност, державший посох, оборачивался с ним позади патриарха в ту же сторону, куда обращался тот. После ектении архидиакона патриарх прочел длинную молитву на освящение воды и слова: "и сохрани, Боже, раба Твоего, христолюбивого царя Алексия" повторил трижды, при чем оборачивался (в сторону царя) и благословлял его, затем помянул сына его, царицу, сестер царя и трех дочерей его, называя их по имени и по отчеству: Алексеевны; поминал всех православных архиереев и закончил молитву. После возгласа, патриарх, взяв крест с блюда, рукояткой его трижды провел над водой крестообразно и затем трижды погрузил его, поя: "Спаси, Господи, люди Твоя" и т. д.; при словах: "победы царям нашим на сопротивные даруя", он называл царя Алексия. Архидиакон держал в руке серебряный сосуд и собирал в него воду, стекавшую с креста. Затем патриарх, взяв маленькую чашу, [43] зачерпнул ею три раза из большого сосуда и наливал в серебряный сосуд, в который собирали воду с креста; взяв губку, погрузил ее в эту воду и пошел с нею сначала к Влахернской иконе, вытер ее лик и ризу, то есть омыл ее этою водой; таким же образом он обошел прочие иконы и икону Страшного Суда. При каждом разе он выжимал воду из губки в тот же сосуд и вновь погружал губку, потом, возвратившись, вылил ту воду в большой сосуд, взял чашу и перемешал ею ту воду сверху донизу (Дело происходило, по-видимому, так: Никон, зачерпнув маленькою чашей воды в высоко подняв ее, выливал воду в большой сосуд; в силу тяжести она стремилась на дно и таким образом вся вода перемешивалась): они, именно, считают (это необходимым), для того, чтобы вся вода освятилась — таково их убеждение. Так поступают всегда и священники. Потом он опять налил воды в тот сосуд, передал его архидиакону и брызнул ею кропилом на все четыре стороны. Это кропило заменяет собою пучок базилика, называемого греками василико, которого нет у них: не растет совсем; мы видели его в Путивле, но внутри страны он не встречается; поэтому кропило делается из длинной свиной щетины, а рукоятка из хрусталя, с позолотой и драгоценными каменьями. После того как наш учитель приложился ко кресту и окропил патриарха Никона, а этот его, оба они подошли к царю, который, сойдя с трона, приблизился к ним, помолился и приложился ко кресту. Они благословили его, по обыкновению, и окропили, не касаясь, его и корону. Потом подходили его вельможи и настоятели монастырей, и патриарх окроплял их. В руке у патриарха Никона был крест, а у нашего учителя кропило, и один из дьяконов держал подле него сосуд со святою водой. Все подходили к патриарху Никону, который благословлял их крестом на чело и ланиты, прикладывались к рукоятке креста и правой руке патриарха и подходили в нашему учителю, который кропил их водой — и так до последнего. Закончили службу. Мы возвратились в собор, в предшествии хоругвей, крестов и икон. Когда мы вошли в храм, к патриарху подвели монаха, для посвящения во диакона, а он послал его к нашему учителю, чтобы он его рукоположил, дабы видеть, каковы наши обряды, и наш учитель рукоположил его.

После явления Даров, благословения патриархов и окаждения престола, патриарх Никон вышел из алтаря и стал на [44] амвоне, окруженный всеми своими дьяконами, которые его поддерживали. Наш учитель стал слева внизу, на орлеце, ибо, как мы упомянули, к нему был приставлен один из дьяконов, который клал орлец ему под ноги, где бы он ни стоял. Прочие служащие разместились опять по обе стороны. Царь стоял впереди патриаршего места с непокрытою головой, держа правую руку за пазухой, по причине бывшего в тот день сильного холода. Смотри, брат, что случилось теперь! мы увидели нечто, поразившее изумлением наш ум и понимание. Недостаточно было того, что (служба) затянулась до вечера — дьяконы принесли еще патриарху книгу поучений и раскрыли перед ним. Он начал читать поучение на этот день, относящееся ко Второму Пришествию, и не только читал поучение, но говорил наставления и толковал значение слов его, так что у нас душа разрывалась, пока, по милости Божией, он не кончил. Все стояли в молчании. Затем довершили службу. Войдя в алтарь, владыки сняли облачения, надели мантии и, выйдя, благословили царя и поздравили его со днем мясопуста. Он ушел. Приложившись к мощам святых, находящихся в этой церкви, и к иконе Богородицы, писанной евангелистом Лукой, мы вышли. Наш учитель сел в сани, и мы приехали в свой монастырь вечером. Не успели мы сесть за стол, как ударили к вечерне.

Что скажешь об этих порядках, от которых поседели бы младенцы, о царе, патриархе, вельможах, царевнах и знатных госпожах, кои стоят на ногах в этот день мясопуста с утра до вечера? Кто поверит этому? Они превзошли подвижников в пустынях. Но Творец свидетель, что я говорю правду.

Москва. — Служение патриархов в дворцовой церкви. Царская трапеза. Патриарх Никон и перенесение им мощей св. Филиппа митрополита.

Во вторник сырной недели, который был 20 февраля, царь прислал за нашим владыкой патриархом сани с приглашением служить у него в одной из дворцовых церквей, именно, в верхней, во имя Рождества Богородицы и св. Екатерины, по случаю празднования дня рождения его старшей дочери, по имени Евдокии, которая родилась 1 марта, когда бывает память св. Евдокии; но как этот день приходился на первой неделе великого поста, то царь совершил его празднование сегодня, по принятому у них каждогодно обыкновению. Мы прибыли, [45] поднялись в церковь и служили в ней вместе с патриархом московским и архиепископом сербским, в присутствии царя, некоторых из его приближенных, а также царицы и сестер царя, которые стояли в нарфексе; дверь (нарфекса?) заперли за ними, чтобы никто не входил, и они смотрели на нас из-за решеток и маленьких окон. Эта церковь очень мала, древней постройки, но ее куполы позолочены. По предложению московского патриарха, наш учитель рукоположил священника и дьякона. Так как эта церковь предназначена собственно для царя в зимнее время, смотри, что он сделал. Сойдя с своего места, он обходил церковь и зажигал пред иконами свечи, как кандиловозжигатель. Это повергло нас в изумление и рассеянность. После великого выхода царь подошел к патриархам, и они благословили его крестом, по обычаю. Затем они пошли к царице и к бывшим с нею и также благословили их. После литургии также роздали им антидор.

По выходе нашем из церкви, царь повел троих владык в терем царицы, чтобы они благословили ее, его дочерей, сестер и благополучного сына. Когда они вышли от нее, мы пошли с ними на короткое время в патриаршие келии. Царь прислал владыкам приглашение к трапезе, которая была устроена в той же палате, где и в первый раз. Происходило то же, что и в тот день, касательно раздачи сначала хлеба, потом кубков вина и меда всем присутствующим, затем блюд с яствами, которые гости отсылали домой. При этом царь никого не забывал. Под конец встали, и патриарх роздал первую круговую чашу за здоровье царя, вторую — за здоровье царицы и дочери его, третью — роздал царь собственноручно за здоровье патриарха (московского) и четвертую — за здоровье патриарха антиохийского. Затем встали, воздвигли, по обычаю, Панагию и прочли молитву над трапезой. Простились с царем, и мы вернулись в свой монастырь.

На другой день царь с своими боярами отправился на богомолье в знаменитый монастырь св. Троицы, как говорят, для того, чтобы заговеться у монахов. Обрати внимание на эту набожность и добродетель, которые мы видели при сем случае с его стороны!

В четверг сырной недели, рано поутру, патриарх пригласил нашего учителя вместе с сербским служить обедню в соборной церкви, в воспоминание усопших митрополитов и патриархов московских. По обычаю, ежегодно после литургии и поминовения накануне и в этот день бывает от патриарха [46] большое угощение в его палате для настоятелей монастырей, семи соборных священников и дьяконов и всех, находящихся в городе архиереев, игуменов монастырей и греческих чужестранных монахов. Мы поехали в собор в царских санях. Когда вошел патриарх московский, помолился, преподал благословение и поздоровался с нашим учителем, оба они вместе пошли прикладываться ко всем иконам, в этой церкви находящимся, а также к мощам св. Филиппа, митрополита московского и чудотворца, претерпевшего мученическую кончину. Теперешний патриарх, в бытность свою митрополитом над Новгородом, привез, по поручению царя, его (мощи) из монастыря свв. Савватия и Зосимы, известного под именем Солофоска (Соловецкий),— а греки называют его Соловка. Он находится на острове, среди моря-океана, называемого морем мрака, ибо в этом монастыре в мае, июне и июле день и ночь между собою одинаковы, то есть бывает свет без тьмы, и ночь отличается от дня только по темноте, которая продолжается меньше часа; в зимнее же время бывает непрерывный мрак, и монахи живут лишь при светильниках ночью и днем, как своими устами рассказывал нам патриарх и многие другие. Монастырь отстоит от Москвы более чем на две тысячи верст, и зимой, во время морозов, езды до него два месяца, а летом — полгода. В этот монастырь заточают провинившихся священников и греческих монахов, и некоторые из них рассказывали нам о тамошней жизни.

Патриарх Никон сначала был белым священником, оставил жену и пошел в монахи, затем некоторое время был игуменом, то есть настоятелем монастыря. Потом царь сделал его архимандритом монастыря Спаса, то есть Swthr по-гречески, а по-нашему Спасителя. Монастырь этот в честь божественного Преображения, а выстроил его отец нынешнего царя, в свое царствование, за городскою стеной. В характере Никона любовь к грекам и их обрядам. Он пробыл здесь три года, после чего царь назначил его митрополитом города Новгорода. Митрополит его — первый из митрополитов Московии, ибо именно в этот город приходил апостол Андрей и здесь проповедовал, и этот город первым в здешней стране после Киева принял веру христианскую. Поэтому он был удостоен степенью митрополит. Впоследствии мы сообщим сведения об этом городе, ибо, по воле Божией, мы потом ездили туда. Затем царь послал Никона привезти мощи святого Филиппа, знаменитого митрополита московского. [47] Причиной было то, что этот святой со времени, как пострадал и был погребен в том монастыре, не явивший ни одного чуда, в настоящее время стал творить много чудес. Поэтому послали привезти его мощи сюда, во исполнение того, что он, многократно являясь во сне царю, говорил: "довольно мне столько времени быть в отдалении от места погребения моих собратьев-митрополитов; пошли привезти мое тело и положи меня вместе с ними". Царь послал с митрополитом многих вельмож. Мощи были привезены, при чем, со времени отправления посланных до их возвращения с мощами, прошло целых два года. Еще раньше чем их привезли, случилась кончина патриарха Иосифа, и все согласились на том, чтобы сделать патриархом Никона. Он долго отказывался, пока не было постановлено, что царь отнюдь не будет заниматься делами церкви и духовенства, ибо предшествовавшие цари этим занимались. Когда состоялось соглашение касательно этого, Никону был дан царский указ о том, что слово его будет решающее и что никто не вправе ему противиться. Сделавшись патриархом, он немедленно сослал в заточение в Сибирь трех протопопов с их женами и детьми, из коих один был царским протопопом. Последний занимал такое положение, что мог наказывать, заключать в тюрьму и налагать оковы на священников без дозволения прежних патриархов. Когда это произошло, водворился мир и все стали бояться Никона. Он до сих пор великий тиран по отношению к архиереям, архимандритам и всему священническому чину, даже к государственным сановникам. Он ни за кого не принимает ходатайства. Он-то заточил епископа Коломны и рукоположил туда впоследствии другого. Прослышав о чьем-нибудь проступке, даже об опьянении, он немедленно того заточает, ибо его стрельцы постоянно рыщут по городу и как только увидят священника или монаха пьяным, сажают его в тюрьму, подвергая всяческому унижению. Оттого нам приходилось видать тюрьмы, переполненные такими людьми, кои находятся в самом скверном положении, будучи окованы тяжелыми цепями по шее и с большими колодками на ногах. Бояре прежде входили к патриарху без доклада привратников; он выходил им навстречу и при уходе шел их провожать. Теперь же, как мы видели собственными глазами, министры царя и его приближенные сидят долгое время у наружных дверей, пока Никон не дозволит им войти; они входят с чрезвычайною робостью и страхом, причем, до самого окончания своего дела, стоят на ногах, а [48] когда затем уходят, Никон продолжает сидеть. Любовь царя и царицы к нему неописуема. Вот сведения об этом патриархе, которые было кстати теперь сообщить; потом в своем месте мы расскажем о нем и об его истории подробно и по порядку.

Возвращаемся. Когда привезли мощи св. Филиппа, царь, патриарх и государственные сановники вместе с архиереями, всеми настоятелями монастырей и священниками и со всеми жителями города вышли для встречи их в облачениях, со свечами, хоругвями и иконами. Как нам все рассказывали, святой сотворил много чудес, открывая очи слепым, воздвигая калек и расслабленных и исцеляя помешанных, пока не внесли его в соборную церковь, где и положили с великою честью и уважением в раке из серебра и золота близ дверей пятого южного алтаря. Он до сих пор продолжает творить много чудес. По этой причине установили празднование его памяти вместе с их новыми святыми: праздник, акафисты и пр. Все приобретают его иконы, и живописцы днем и ночью заняты писанием дорогих икон его, а золотых дел мастера изготовлением чеканного серебра и золота для окладов на них. Во имя его тратят целые сокровища. Женщины имеют к нему великую веру: мы видали, как они ходили по иконному ряду и, купив его икону, приходили в ряд золотых дел мастеров, чтобы обложить ее серебром. Самая дешевая икона обходится в десять динаров (рублей). Вельможи и их жены украшают ее золотом и драгоценными каменьями.

Москва. — Заупокойное служение в Успенском соборе.

Возвращаемся. Оба патриарха вернулись и приложились к местным иконам, что у дверей северного алтаря, затем вошли в алтарь, где жертвенник, и приложились к мощам св. Петра, первого митрополита московского, коего позолоченная рака вложена в стену между обоими алтарями. Этот именно святой прибыл из города Киева, после того как русские приняли веру христианскую чрез царя Василия Македонянина, пославшего туда свою сестру. На ней женился Владимир, царь киевский, после того как она окрестила в реке Днепре его, всех приближенных его и всю страну рукой этого святого Петра, который потом прибыл в Москву и совершил множество чудес, пока московиты не сделались христианами. Приложившись к нему, патриархи пошли в северный угол церкви и прикладывались [49] к мощам св. Ионы, который был третьим митрополитом после Петра, (ибо вторым был) св. Алексий, коего мощи находятся в Чудове монастыре. Потом они прикладывались ко всем иконам, кои находятся вокруг четырех колонн церкви, затем пошли в западный угол церкви, где есть красивое помещение с высоким куполом. Оно из желтой меди в прорезь, а изнутри его каменный хрусталь (Вероятно, слюда). В нем хранится хитон Господа Христа, присланный царю Михаилу, отцу нынешнего царя, кизилбашем, шахом Аббасом, который завладел им в Грузии. Для него устроили это чудесное, приличествующее ему помещение. Внутренность его имеет подобие гроба Господа Христа; на нем стоит изящный ковчег из позолоченного серебра, внутри коего другой ковчег из золота с драгоценными каменьями, а в нем упомянутый хитон, который мы видели впоследствии в день великой пятницы. Здесь ночью и днем горят лампады со свечами. Дверь этого помещения из желтой меди также со сквозным узором. Когда патриархи подошли к этой двери, чередной (священник) вынул для них упомянутый ковчег. Поклонившись ему и приложившись, они пошли в алтарь, и мы с ними: все дьяконы облачаются до прихода патриархов, дабы, когда те входят, поддерживать их под руки и обходить с ними (храм). Затем они помолились пред престолом и приложились к Евангелию и кресту, по их обыкновению. Патриарх взял крест в правую руку, и тогда начали подходить архиереи и архимандриты без клобуков вместе со священниками и прочими дьяконами, кланялись земно и лобызали крест и правую руку патриарха, до последнего,— таков их обычай взамен кирона, который бывает у нас и у греков вне (алтаря (Кирон — благословение священнослужителей патриархом, который в это время стоит на возвышении среди церкви, где он облачается)). Затем патриархи вошли в алтарь, где жертвенник, помолились и приложились к чаше и дискосу, по их обычаю; потом подходили те и кланялись патриарху, который их благословлял до последнего. Но наш владыка патриарх впоследствии уничтожил этот обычай, убедив патриарха (Никона) не входить в алтарь и не благословлять архиереев и священников крестом, но, по существующему у нас обычаю, сидеть на своем патриаршем месте, причем те подходят и целуют только его правую руку. Затем они вошли в нарфекс, и патриарх (Никон) взошел на высокий помост, очень большой, в три ступеньки; [50] он разбирается на четыре части; на нем разостлан большой ковер сверху его до конца нарфекса. Дьяконы начали облачать патриарха по обычаю, не отнимая мантии с его спины, чтобы никто не видел его без мантии, пока не надели на него, во-первых, параманд, весь жемчужный, затем стихарь. Два дьякона справа и слева, стоя несколько в стороне, держали все части облачения в руках и надевали их осторожно на патриарха, который каждую из них благословлял, крестился, целовал крест на ней и надевал. Также надели на него саккос открытым и потом застегнули его с двух сторон. Все его саккосы имеют бубенчики и с золотыми кистями шнуры, которые завязывают. Прежде чем надеть митру, патриарх имеет обыкновение расчесывать себе волосы на голове и бороду вещью, сделанною из свиной щетины. Потом надевают на него митру. По окончании облачения, когда он преподаст благословение народу, дьяконы сходят и, помолившись трижды на восток, поднимаются к патриарху для получения его благословления. Точно так же после часов, архиереи, архимандриты и священники, выйдя из алтаря, подходили к нему попарно, кланялись малым поклоном, шли и становились на своем месте, до последнего. При своей многочисленности они достигали почти до алтаря. Четыре архимандрита были в митрах, остальные в клобуках.

В этот день опять происходило рукоположение священника и дьякона. Мы нашли, что этот патриарх имеет обыкновение служить в большую часть дней и ни одна обедня не проходит без рукоположения иерея и диакона, вследствие многочисленности пасомых и священников у них. Мы пробыли у них более года и видели, что за каждою обедней патриарх рукополагал иерея и диакона. И не только сам он рукополагал, но и всем находившемся у него архиереям посылал разрешение рукополагать в своей церкви, ибо епархия патриарха очень велика и он не успевает посвящать всех, к нему обращающихся, но отсылает, как мы сказали, (к другим), так что наконец стал присылать и к нам, и мы рукоположили весьма многих, о чем расскажем в своем месте. Посылал их также и к архиепископу сербскому. Они являются к патриарху из собственной его епархии со свидетельством от жителей своего селения или города в том, что он достоин (сана). Нам случалось видеть некоторых, приехавших с великими трудностями более чем за две тысячи верст. Каждый архиерей, обыкновенно, ответствен за свою паству и священников. Никон всегда предлагал нашему владыке патриарху, когда он служил [51] с ним, совершить рукоположение, ибо искал в этом пользы, чтобы видеть, чьи обряды лучше, и постоянно спрашивал его о всяком предмете, дабы извлечь для себя пользу. Мы расскажем потом в своем месте о недостатках и неблагоприличных действиях, у них существующих, о том, чему научил их наш учитель и что он совершил у них под конец.

Возвращаемся (Все, что заключено в прямые скобки, взято из английского перевода для пополнения пропусков, которые оказались в здешних рукописях). [Архидиакон, сказав ектению "Рцем вси", произнес ектению, возглашаемую ими за усопших: "помилуй нас, Боже", и пр.; затем: "молимся о упокоении душ рабов Божиих, всех усопших митрополитов московских и всея России". Он сказал ее, по их обычаю, в пяти прошениях, читая их имена по списку, а певчие при каждом прошении пели "Господи помилуй". Потом он закончил, сказавши: "Господу помолимся", а они отвечали: "Господи (помилуй)", и патриарх возгласил: "ибо Ты еси воскресение и живот, покой и утешение рабов Твоих, братьев наших, митрополитов московских", поминая всех поименно, как обыкновенно они делают это на заупокойных обеднях, чему мы после были свидетелями. Потом архидиакон вошел в алтарь, а другой (дьякон) вышел и сказал: "оглашеннии, Господу помолитесь!"]. После литургии вышли (из алтаря) и закончили службу обычным порядком. Затем патриарх взошел на свое архиерейское место, где он облачался, наш учитель стал направо, а сербский налево от него, прочие же служащие, архиереи, священники и архимандриты, разместились по обе стороны. Перед этим, екклесиарх поставил посредине столик, на котором находились серебряное блюдо с медовою кутьей и чаша с вином, т.-е. mnhmosunon, для поминовения всех усопших митрополитов и патриархов московских. Дьяконы стали подносить патриарху втрое скрученные свечи, а он раздавал их присутствующим. Архидиакон, взяв кадильницу, возгласил: "благослови, владыко!" а патриарх: "благословен"... Архидиакон сказал большую ектению, на которой вместо имени царя и патриарха поминал имена усопших, — не знаем, откуда они выдумали эту ектению. Затем анагносты начали канонаршить Блаженны до конца, а певчие пели их. При первой кафизме я вошел и сказал: "помилуй нас, Боже" и пр., имея в правой руке кадильницу, коею окадил столик, и поминал [52] всех усопших русских архиереев. Они обыкновенно делят эту ектению на пять прошений, и на каждое прошение певчие пели "Господи помилуй". [После этого я сказал: "Господу помолимся", а они отвечали: "Господи (помилуй)", и наш учитель прочел молитву]: "Боже духов и всякие плоти" тихим голосом (В тексте стоит: сирран (втайне), но маловероятно, чтобы патриарх читал молитву про себя) по их обычаю, а затем сказал положенный возглас (В английском переводе: громко сказал возглас: "Ты еси воскресение и живот, покой и утешение рабов Твоих, братьев наших, митрополитов московских, Христе Боже наш" и пр.). Патриарх (Никон) сошел и совершил каждение, после него кадил наш учитель; то же сделал и сербский. (В английском переводе церемония каждения описана гораздо подробнее, чем в наших рукописях, а именно: "...(патриарх) кадил вокруг столика, на алтарь, престол и жертвенник, обернулся и кадил на горнее место и иконы. Затем вышел и кадил на царские двери и на все местные иконы справа и слева, а потом приблизился и кадил на икону, которая была над головою нашего учителя, затем окадил его и весь ряд предстоящих с ним, после того певчих. Точно также он кадил сербскому и бывшим с ним. Затем он пошел кругом и окадил иконы во всем храме, одну за другой, трон царя и царицы и всех предстоящих. Архидиакон, имея в правой руке свечу, предшествовал ему всюду, куда он шел, пока (патриарх), возвратившись, не стал на свое место, а два дьякона поддерживали его под руки, пока он не кончил, окадив вторично царские врата, затем столик кругом и нашего учителя, после чего взошел на свое место с кадильницей в руках. Тогда все дьяконы сошли вниз и стали в ряд перед ним, и он окадил их, между тем как они кланялись ему; точно также он кадил обоим клиросам певчих, между тем как эти кланялись ему, затем анагностам и архидиакону, которому и отдал кадильницу. После этого он трижды помолился на восток и преподал благословение обоим клиросам. Тогда архидиакон, окадив его, отдал кадильницу мне, и я кадил сначала патриарху московскому, а потом нашему учителю, передал ему кадильницу, взяв из его рук свечу, чтобы носить перед ним, и он пошел кругом кадить таким же образом, как делал тот, и возвратился на свое место. Ту же церемонию совершил архиепископ сербский") Когда певчие кончили пение Блажен, канонарх начал канонаршить стихиры канона, не каждую стихиру (отдельно), но читал их, а певчие пели только их конец, и так до последней. Патриарх сошел и совершил отпуст, поминая имена усопших по книжке, одно за другим, и им пели вечную память и вечный покой. Вошли в алтарь и сняли облачения.

Москва. - Обед у патриарха Никона. Появление на обеде людоедов. Их обычаи. Разговор с ними Никона и угощение их.

Мы вышли и отправились с патриархом в его келии, где был накрыт обеденный стол, а посредине, по их обычаю, стоял стол с серебряно-вызолоченными большими и малыми кубками и вокруг него стольники, к тому назначенные. Для [53] патриарха Никона был поставлен отдельный стол на переднем месте (Т. е. прямо против входа), а другой близ него для нашего учителя, еще один для сербского, четвертый для архиереев, архимандритов и для нас; для прочих же приглашенных был накрыт стол по окружности столовой палаты. Оба патриарха помолились над трапезой. Принесли Панагию в чудесном серебряно-вызолоченном сосуде и прочли над ней молитвы; они и мы взяли от нее и затем сели. Пришел один из анагностов, поставил посредине аналой и начал читать по большой книге громким голосом (и читал) с начала до конца (обеда). Посох патриарха (Никона) держал другой анагност подле него; посохи же нашего учителя и сербского держали насупротив них. Затем патриарх выпил три кубка и попотчевал нашего учителя и нас, прежде чем принялись за еду. Стольники в дорогих одеждах стояли, готовые к проворным услугам: одни — для подачи хлеба, другие — блюд с кушаньем, иные — для подачи разнообразных напитков. При каждом обнесении кубки были другой формы и другой напиток. Первое, что патриарх роздал всем присутствующим, были, по обыкновению, длинные хлебы. Принимая их от него, стольники кричали: "такой-то!" если он был архиерей, то называли имя его епархии, если архимандрит, то — имя его монастыря; стольник называл также и нас, говоря: "это тебе от щедрот патриарха Никона". Гости вставали из-за стола и кланялись патриарху земно, принося ему благодарность. Первое, что подали на стол, была черная и красная икра. Затем сняли ее и стали подавать рыбные кушанья разных сортов и видов. Они не ставили одно кушанье вместе с другим, но сначала уносили поданное раньше и ставили другое, по обыкновению и обычаям царских обедов. Так, патриарх дарил блюда превосходного кушанья каждому из присутствующих, и прежде всех нашему владыке патриарху. Все, по обычаю, отсылали их со своими слугами к себе домой в виде благословения. Когда чтец уставал, подходили певчие и пели. Патриарх приглашал [54] и нас петь по-гречески и по-арабски. Так продолжалось до вечера.

Он захотел доставить нашему владыке патриарху большое развлечение следующим. Царь посылал вызвать часть племени мученика Христофора, которое состоит под его властью. Имя его Лопани (лопари?). Эти люди едят человечье мясо, а также своих мертвецов. По-турецки их называют ябан адамысы, по-гречески agrioi anJrupoi, а по-арабски унас баррийе уахшийе. Страна их лежит при море-океане, что есть море мрака, во ста пятидесяти верстах за Архангельским портом и в 1.650 верстах на восток от Москвы. От них пришло теперь на помощь царю более 17.000, а говорят даже 30.000. Этот народ восстал в древности против Александра, как мы узнали от них чрез переводчиков — ибо у них особый язык, и с ними есть драгоманы, знающие их язык и русский. У них нет домов, и они вовсе не знают хлеба и не едят его, но питаются только сырою рыбой, дикими, нечистыми животными и собаками, коих они не варят — так они привыкли. У них нет лошадей, но есть животные, называемые по-гречески elajoV, что есть олень; он водится у них во множестве. Его употребляют для разных потребностей: для перевозки арб, питаются им и одеваются в его шкуру. Ежегодно они вносят в царскую казну известное количество оленьих шкур, которые похожи на пергамент; московиты в них нуждаются.

[От самых дальних берегов Дуная до крайнего Севера олени водятся в большом изобилии, особенно в Валахии. На них охотятся и их едят, так как олень имеет раздвоенное копыто. Но московиты строго воздерживаются от употребления их в пищу, из уважения, как они думают, к Святому Духу].

Они не имеют домов, но бродят по горам и лесам; где остановятся, там и ночуют. Снег и холод не прекращаются в их стране, вследствие чего у них лицо и тело очень белы. Их одежда служит им покрывалом и подстилкой, и другой они не знают во всю свою жизнь, разве только, когда она взорвется в куски, они делают другую, и именно из шкуры упомянутых оленей, которая похожа на кожу верблюда и с такою же шерстью. Ее сшивают вдвое, именно коротким мехом внутрь и наружу; штаны для ног и покрывало для головы в виде капюшона пришиваются к платью. Эта одежда защищает их от холода. Что касается их богопочитания, то они, как нам говорили, поклоняются небу. Свои дорожные припасы — мясо диких зверей — они прячут в одежде за спиной. Их наружность пугает зрителя: когда мы [55] взглянули на них, то затрепетали от страха — спаси нас, Боже! Все они малорослы, все как один: не отличишь друг от друга; сутуловаты, короткошеи и приземисты, ибо головы их сидят в плечах. Они все безбороды, — мужчин можно отличить от женщин только по pudenda — ибо сильный холод препятствует у них росту волос. Когда они идут, то их не отличишь от стада медведей или других животных — удивительно для смотрящего! Лица у них круглые, будто по циркулю, очень большие, плоские, сплюснутые и ровные; носы приплюснуты, глаза неприятные, маленькие, с длинным прорезом. По этой-то причине они наводят страх на зрителя. У нас не хватало смелости поближе рассмотреть их, ибо они не имеют облика человеческого и совершенно дики, а потому греки называют их skulokejaloi, то есть собачелицые. (Вернее, собачеголовые) Старики у них ничем не отличаются от юношей.

Нам рассказывали служители Кирилло-Белозерского монастыря, на подворье которого мы теперь пребываем, что монастырю принадлежит, в виде угодий, значительное число подданных из этого народа, кои платят подать только оленьими шкурами, ибо кроме этого у них ничего нет.

Нам рассказывали об одном обстоятельстве, о котором упомянуть хотя неприлично, но необходимо, дабы читатель или слушатель подивились. В этом народе семя лишь у немногих бывает годно, ибо их pudenda скрыты и втянуты внутрь. Их жены любят, живущих с ними в соседстве, московитов. Говорят, что если кто из этого племени, придя в свою хижину, в которой он живет среди леса, найдет московита лежащим с его женой, то сильно радуется и от большой радости идет и добывает на охоте оленей, коих отдает московиту за благодеяние, ему оказанное, именно за то, что сделал его жену беременной, ибо, как нам говорили, семя лишь у немногих из них бывает годно. Впрочем, Бог знает больше.

Возвращаемся. Когда мы сидели за столом, патриарх Никон послал за начальниками этого народа, именно за тысяцкими, коих около тридцати человек. С ними был переводчик, говорящий (на их языке). Когда они вошли, собрание затрепетало при виде их. Они тотчас обнажили головы, то есть отбросили назад свои капюшоны, и поклонились патриарху странным образом, сгибаясь подобно свиньям целиком. Патриарх стал расспрашивать их об их образе жизни, о том, как [56] они теперь приехали, и об их богопочитании. Они рассказали ему все, о чем мы сообщали (прибавив), что прибыли из своей страны пешком, а олени везли их арбы. Он спросил их: "Чем вы воюете?" — "Луком и стрелами," отвечали они. — "Правда ли, спросил он, что вы едите человечье мясо?" — Они засмеялись и сказали: "Мы едим своих покойников и собак, так почему же нам не есть людей?" — "Как вы едите человека?" спросил он. Они отвечали: "Захватив человека, мы отрезаем ему только нос, затем режем его на куски и съедаем." Он сказал им: "У меня здесь есть человек, достойный смерти; я пошлю привести его к вам, чтобы вы его съели." Они начали усиленно просить его, говоря: "Владыка наш! сколько ни есть у тебя людей, достойных смерти, не беспокойся наказывать их сам за преступление и убивать, но отдай нам их съесть; этим ты окажешь нам большое благодеяние."

Когда приехал сюда митрополит Миры, то за многие гнусные поступки его и его служителей и спутников — оказалось, что его архимандрит, а также его мнимые родственники и дьякон курили табак — немедленно всех их сослали в заточение. Только один митрополит избавился, по ходатайству патриарха Пателярия, а дьякон был впоследствии переведен в монастырь близ столицы. Патриарх до сих пор был в гневе на него, ибо никакое преступление у него не прощается. Теперь он послал привести его к собачелицым, чтоб они его съели, но его не нашли, ибо он скрылся.

Патриарх спросил их: "Что вы обыкновенно едите?" Они отвечали: "Сырую рыбу, которую мы ловим, и диких зверей, которых убиваем стрелами и съедаем с кожей; из них мы берем с собою запас на дорогу в своей одежде." Патриарх дал с своего стола блюдо превосходной рыбы и хлеба, чтоб они это съели; они поклонились ему и извинились и просили его, говоря: "Наши желудки не принимают вареного и мы к этому совершенно не привыкли; но если тебе благоугодно, дай нам невареной рыбы." Он велел принести. Им принесли большую рыбу, называемую штука (щука),— она была мерзлая, как чурбан, — и бросили перед ними. Увидев ее, они сильно обрадовались и много благодарили. Патриарх приказал им сесть, и они сели. Старшина их подошел и попросил (Здесь стоит в тексте совершенно непонятное слово, которое автор переводит словом "нож") нож. Взяв рыбу, он сделал надрез кругом [57] головы и снял кожу сверху донизу с такою ловкостью, что мы были изумлены. Затем он стал резать рыбу ровными ломтями, как режут ветчину, и бросал их своим, а те наперебой их хватали и съедали с большим наслаждением, чем человек ест что-либо вкусное и редкостное из царских сластей. Так они съели ее всю с костями, кишками и головой, ничего из нее не отбросив. Попросили другую и так же распорядились с нею, выхватывая друг у друга из рук (куски) с дракой. Зловонный запах ее распространился по палате, и мы едва не лишились чувств от величайшего отвращения к ним и при виде того, как они обтирали руки о свои шубы.

Мы были очень рады этому неожиданному большому развлечению, ибо из этого народа только раз в несколько лет приходит к царю небольшое число, а теперь, на наше счастье, они пришли все, чтобы мы могли посмотреть на них.

Мы заметили, что они не осмеливались ходить по городу малыми партиями, но ходили большою толпой, из опасения обиды от детей московитов; кроме того, им не позволили остановиться внутри города или под городом, но (поместили) в необитаемых равнинах, дабы они не ловили и не ели людей. Вот сведения о собачелицых, которых мы видели собственными глазами.