СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. 

САВВИН МОНАСТЫРЬ И МОСКВА. УКРАИНА

ГЛАВА XI.

Москва. — Прощание с патриархом Никоном. Отъезд из Москвы. Трудное путешествие до Болхова. Праздник Пасхи в Болхове. Архидиакон в гостях у воеводы.

В пятое воскресенье поста, 23 марта, рано поутру, наш владыка патриарх поехал проститься с московским патриархом, и последний дал ему на прощанье в подарок икону Владычицы, один сорок соболей, позолоченную чашу, два куска камки и атласа, всем нам роздал милостыню и простился с нами. Перед закатом солнца мы выехали из города, не веря себе от радости. Господь рассеял наши скорби чрез долгое время: Ему, Всевышнему, известно, что мы, снедаемые сильной тоской, просили отпустить нас — все равно, дадут ли нам что-нибудь, или ничего не дадут. Все, ехавшие с нами, драгоманы и другие люди говорили нам с ропотом: «подождите, проведите здесь Пасху, — и царю это желательно — ибо наступает время таяния льда и (вскрытия) рек. Куда вы нас везете? потопить нас в реке?» Слова их были справедливы, но мы отвечали им: «[что касается вас, надеемся, что с вами не случится никакой беды], а нас оставьте тонуть на дороге, только бы здесь не оставаться». Всего больше боялся я и хлопотал об отъезде до Пасхи, чтобы избавиться от бдений, трудов и стояний Страстной седмицы. [162] [Но впоследствии я желал, чтобы мы остались до Пасхи и не подвергались неприятной необходимости возвращаться назад по той же дороге, как это случилось. Вообще, как можно чужеземцам, которые, подобно нам, привыкли к удобствам у себя дома,] найти здесь покой, не имея возможности ходить в баню и брить голову? (В прежнее время на Востоке женатое духовенство, к числу которого принадлежит и Павел Алеппский, брило себе голову, в чем, несомненно, отражалось влияние мусульман, у которых бритье головы составляет дело благочестия (потому что, как известно, сам Магомет брил голову), как у нас в допетровское время, и теперь у староверов, считалось делом, противным благочестию, брить бороду, а тем более голову.) ведь мы от самой Валахии, то есть целых два года, не ходили в баню. (Вероятно, из невольного подражания русским монахам, которых Павел называет неопрятными, замечая, что они не переменяют белья до тех пор, пока оно не развалится у них на плечах.)

Возвращаемся (к рассказу). Когда наш владыка патриарх доехал до пушечной площади, что насупротив Кремля, то, по наставлению переводчиков, сошел с саней и, обратившись к Кремлю и к городу, прочел молитву с особым молением за царя и за всех жителей города, благословил на все четыре стороны и сел в сани. Все провожали нас за земляной вал, и мы, по здешнему обычаю, наделили каждого из переводчиков деньгами, в вознаграждение за их труды, от нашего владыки патриарха отдельно и от всех нас вместе, простились с ними и проехали на санях [семь верст. Мы спешили со своим путешествием, чтобы достигнуть Путивля по еще замерзшим дорогам и рекам. Однако этого нам не удалось сделать, ибо, при нашем прибытии в Калугу, лед на реке начал таять, вследствие чего мы были задержаны здесь на три дня, в продолжение которых лед и снег совершенно растаяли, реки выступили из берегов и дороги покрылись большими потоками воды. Нас было всех, считая наших спутников, стрельцов и ямщиков, т.е. владельцев подвод, восемьдесят человек, и соединенными усилиями мы устроили, с большим трудом, одиннадцать или двенадцать мостов, при помощи которых совершили трудный переход по дорогам и рекам и по страшно глубокой грязи, которой одной довольно было, чтобы остановить менее решительных путешественников. Всего более мы огорчались, видя, как мучались лошади. С крайними затруднениями мы совершили путь до Белева, и когда прибыли сюда, снег во многих местах совсем стаял, а в других был до того перемешан с грязью, глиной и водой, что путешествие на [163] санях стало невозможным, и мы стали покупать колесные экипажи. При каком бы то ни было способе путешествия, трудности дороги были необычайны. В тех местах, где еще лежал слег, мы видели, когда он медленно таял, как потоки воды, словно из источника, струились из-под сугробов, при чем каждое поле изливало свои потоки на дорогу, так что, сидя в санях, мы зачерпали в кружки прекрасной пресной воды и глотками этой, поистине, ма оз-золяль (чистой воды) оживляли в себе душу.]

Мы прибыли в Болхов только в Великий четверг, и было решено отпраздновать здесь Пасху, что и случилось, ибо ямщики, владельцы подвод, упросили нашего владыку патриарха позволить им отпраздновать Пасху у себя дома.

В день Пасхи, на заре наш владыка патриарх, [по приглашению воеводы и по просьбе греческих купцов, бывших с нами,] отправился в одну из церквей и совершил в ней пасхальную утреню. [После канона, он стал перед царскими вратами с крестом в руке, и при нем два священника: один держал Евангелие, а другой икону Воскресения. Все присутствовавшие стали подходить, по обычаю, и прикладывались ко кресту; прикладываясь затем к Евангелию и к иконе в руках священников, они целовали также последних в уста, при чем давали им, каждый, красное яйцо. Так делали мальчики и взрослые мужчины. После них подходили женщины и девушки всех сословий, от высших до низших. Мы горели от стыда, когда женщины и девицы целовали священников в уста, а священники целовали их, говоря: CristoV anesth, а на их языке: Христос воскресе, на что миряне и женщины отвечали: «воистину воскресе», и последние в то же время целовали в уста священников, без всякого стыда. Видя это, мы сильно изумлялись, в особенности греки, бывшие этому свидетелями; но таков обычай у московитов. Священники набрали множество красных яиц, ибо ни один человек из их паствы, ни даже из детей, не преминул дать яйцо. Здесь также соблюдается обычай, что во время обедни на Пасхе приносят из дому блюда с хлебом, маслом и сыром в церковь, для того чтобы священник прочел над ними положенную молитву, после чего он берет себе половину, называемую пасхальным приношением. Другой обычай, о котором мы раньше упоминали, состоит в том, что, начиная с этого дня до Вознесения, всякий, при встрече со своим другом, целует его в уста, говоря: CristoV anesth. По окончании всей этой церемонии, наш владыка патриарх совершил литургию.] [164]

На этой неделе никто не путешествует и никуда не ездит, но все занимаются в своих домах едой и питьем и предаются безмятежному покою и посещению церковных служб. [Начиная с воскресенья до конца недели, священники в фелонях, с хоругвями и с крестом в руках, в сопровождении своих товарищей или учеников, (Под этим именем разумеются остальные члены причта.) которые несут икону Воскресения, храмовую икону и Евангелие, обходят своих прихожан, поя «Христос воскресе». Войдя в дом, священник читает евангелие на Пасху и произносит ектению, в коей поминает имена всех обитателей дома, затем говорит многолетие царю и патриарху и заключает службу, троекратно повторяя «Христос воскресе». Ему дают денег и провожают до дверей, а потом все предаются чрезвычайной радости и веселью. Когда процессия проходит мимо церкви, мальчики этого прихода звонят в колокола, ибо удовольствие и занятие мальчиков на этой неделе — звонить беспрестанно в колокола. Священники приходили также к нашему учителю, и он отпускал их с обычным вознаграждением.]

В этот день меня с царскими переводчиками пригласил в себе воевода. Он сам подносил нам чарки с водкой, стоя на ногах, тогда как мы сидели. Они имеют обыкновение, поднеся гостю, передавать ему сосуд с водкой или вином и чарку, чтобы он налил и поднес им; так поступал и хозяин этого дома. Послушай, какие удивительные и диковинные вещи мы видели в этот день! Нам рассказывали об этом, но мы не верили, пока я не увидел собственными глазами. А именно: после того как был накрыт стол и мы сели, воевода позвал свою жену, и она пришла со своими дочерьми и сыновьями в наилучших одеждах. Войдя, она приветствовала нас наклонением головы. Муж поставил ее посредине и просил нас подходить и целовать ее в уста святым пасхальным поцелуем, который, но их верованию, безгрешен, при чем говорят: «Христос воскресе!» Вперед меня подошли переводчики и поцеловали ее в уста, говоря «Христос воскресе», поклонились ей и возвратились назад; что же касается меня, то я стоял как истукан и таял в своем соку от стыда. Муж ее настойчиво приглашал меня, но как я отказывался, то переводчики стали уговаривать меня подойти и поцеловать ее, а то муж рассердится. Со стыдом и с большим принуждением подошел я и поцеловал ее в уста, говоря «Христос воскресе»; я был словно лишенный зрения и разума, ибо никогда ничего подобного не видел. Нам рассказывали, но я не [165] верил, что не только в этот день Пасхи, но и когда угощают у себя постороннего человека, то приводят к нему свою жену, чтобы он и все присутствующие поцеловали ее в уста, при чем муж ее спокойно смотрит на это, и никто не может ее не поцеловать, а то его выгонят из дому. [Возвращаясь на свое место, я поклонился хозяйке, и все присутствовавшие поклонились ей в то же время.] Затем хозяйка взяла сосуд с водкой и чарку, поднесла нам два раза и села с нами за стол — таков их обычай. Под конец обеда мы выпили чаши за здоровье хозяина и хозяйки, осушая их до капли, ибо у них обыкновение, что кто не осушает чашу, тот считается отъявленным врагом, потому что не выпил за полное здоровье хозяина дома.

ГЛАВА XII.

Болхов. — Письмо от царя с просьбой возвратиться в Москву. Огорчение и недоумение путешественников. Обратный путь.

Во вторник на Пасхе, когда мы готовились к отъезду в Путивль, прибыл быстрый гонец с извещением нашему владыке патриарху, что царь спешно послал к нему важного стольника, но с каким сообщением, мы не знали. Мы сильно испугались и изумились, думая и дивясь, какая может быть тому причина, и после того как радовались своему путешествию, впали теперь в беспокойство и тревогу, пока упомянутый стольник, тотчас по приезде в город, не прислал просить дозволения явиться к нашему учителю. Придя, он поклонился сначала и после и, стоя на ногах, сказал: «великий и святой отец, блаженнейший кир Макарий, патриарх града Божьего Антиохии и всего Востока! Твой духовный сын, христолюбивый царь, превозвышенный, наибольший из князей и величайший из царей, князь (?) Алексей Михайлович, бьет челом твоей святости до земли и молит тебя, если твоей святости будет угодно, пожаловать возвратиться к нему и не пенять на него за труды пути, потому что он имеет в тебе нужду для присутствия на новом, тайном соборе и для тайных, важных церковных дел царства. Он просит и молит тебя не взыскать с него за тягости пути и возвращения: награда твоя от Бога».

[Мы опросили стольника, в какое время он оставил Москву. Он сказал: «после вечерни, в великую пятницу, царь позвал меня к себе и дал мне это письмо с приказанием догнать твою [166] святость, как можно скорее, и исполнить его повеление. Я подвергал опасности свою жизнь в водах и реках, мчась во всю прыть ночью и днем, ибо царь настоятельно приказывал, чтобы я догнал вас, прежде чем вы достигнете Путивля». Поистине, это замечательная вещь, что он проехал такое большое расстояние в три с половиною дня.]

Затем стольник вручил ему письмо царя, которое наш владыка патриарх поцеловал и вручил переводчику перевести, и он так перевел его на греческий язык, а я записал по-арабски точь-в-точь. Вот его копия:

«Мы, Божиею милостию наибольший из эфендиев (Это греческое слово, означающее «господин», употреблено в подлиннике.) и князей, царь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, многих восточных, западных и всех северных стран по наследию от отца и преемству от предков, обладатель и государь, Макарию, Божиею милостию патриарху великого града Божьего Антиохии и всего Востока. Наше царское величество кланяемся тебе, как отцу и пастырю. Ты уехал и покинул нас, выехав, твоя святость, блаженнейший, из царствующего града, (средоточия) обширного управления, чтобы отправиться в свой святой престол, великий град Антиохию. Немного времени прошло, как ты покинул наш город Москву, расставшись с нами, и еще недалеко отъехал, а у нашего царского величества случились в это время некоторые царские, тайные церковные дела, весьма важные, а посему обстоятельства требуют, чтобы ты возвратился к нам, блаженный отец, и удостоил нас, к великой нашей радости, лицезреть твое святое пастырское лицо, свидеться с тобою и возвеселиться о тебе малое время. Я, великий государь, возлагаю большую надежду на мудрость твоего архипастырского управления и (мню) что ты не воспротивишься нашему повелению и указу, а посему прошу и умоляю тебя, припадая к стопам твоего архиерейства, не оставить втуне мою просьбу и моление, пожаловать к нам в город Москву без замедления, с наименьшими тяжестями и вещами. Наше повеление и распоряжение то, чтобы ты не привозил с собою ничего кроме архиерейского облачения и немногих слуг; все же остальные тяжести и вещи и людей своих благоволи оставить в крепости, в которой тебя застанет это наше письмо и указ, посланный со стольником нашего царского величества Иваном Ивановичем. Если ты последуешь нашему указу и возвратишься к нам, блаженный отец, то удостоишь [167] нас благословением твоей духовной благодати. Таково распоряжение нашего царского величества, что, когда ты прибудешь к вам, мы вскоре тебя отпустим, отблагодарив твою святость, блаженнейший; а за труды, подъятые тобою от тягостей пути, получишь награду от Бога. Мы отпустим тебя, как повелит и пожелает твоя святость: отнюдь не мысли ничего дурного, блаженный отец, по поводу своего возвращения к нам теперь.

Это письмо нашего величества писано в столице Москве 7164 года, вечером 4 апреля».

Когда мы поняли смысл этого письма, наша печаль была больше нашей радости, а радость больше печали: печаль — по причине возвращения назад, в то время как мы постоянно молим Бога о том, чтобы нам сделать шаг вперед, а радость — от этого смиренного моления со стороны царя, коему нельзя не повиноваться. [Среди таких чувств мы, в смущении и расстройстве, не знали в точности, что подумать об этом деле. Впрочем, хвала Богу, Который, по своей бесконечной мудрости, допустил, чтобы все эти перемены встретились нам на пути и случились при нас. Обыкновенно, патриархи, приехав, оставались никак не долее восьми месяцев; мы же, прежде всего, были совершенно остановлены волнениями в Молдавии, а потом, по той же причине, были задержаны в Валахии. В Московии мы застали поход, при личном ведении войны царем; то, чего не видано было со времен царя Ивана, к нашему великому несчастию случилось при нас. Затем, после того как мы надеялись, что пробудем четыре или пять месяцев только, мы были задержаны почти на два года, каковое время, под конец, в действительности и пробыли сполна. Теперь мы сильно бранили себя за то, что не остались в Москве провести пасхальные праздники, что было наилучшим советом, какой только нам был дан.

Замечательно, что при нас случилось столько удивительных вещей, далеко превосходящих числом и необычностью случившееся с другими. Обыкновенно, патриархи только раз приезжали в Москву, мы же ездили дважды, и в пяти вещах мы превзошли предшествующих патриархов: первое — наше пребывание в Коломне в течение семи месяцев и то, что мы испытали способ путешествия по рекам: в то время как другие путешествовали сухим путем, нас везли по реке на судах; второе — наше путешествие в Новгород; третье – посещение нами царского монастыря; четвертое — наше возвращение в Москву вторично, и пятое — то, что мы пользовались [168] содержанием 24 месяца, или полных два года, как мы потом это поясним.

Было решено возвратиться в Москву, во исполнение царского указа, ибо невозможно и непристойно оказать ослушание, еще находясь во власти и земле царя. Греческие купцы, ехавшие с нами, были очень раздосадованы, что должны с нами расстаться. Явился воевода, и мы пошли с ним и со стольником и поместили все свои подводы, вещи и тяжести внутри крепости, увязав их и приложив печати, и там же поместили прочих наших спутников и слуг. Воевода приставил к вещам большое число стрельцов для охраны их ночью и днем. Согласно приказанию царя, мы взяли с собою только самое необходимое и сундук с облачениями. С нашим владыкой патриархом поехали я, мой товарищ дьякон, архимандрит и трое слуг в семи экипажах. Обыкновенно, экипаж бывает в одну лошадь, мы же запрягли по две. Всех лошадей было сорок, для того чтобы переменять их во всякое время, дабы они не измучились от трудностей пути. [Это распоряжение было сделано вследствие наказа от царя стольнику устроить все для того чтобы мы поскорее к нему приехали. Переводчика мы взяли с собою, а толмача оставили].

Мы выехали из Волхова в среду на Пасхе в полдень [при чем воевода проводил нас за город]. Мы ехали с крайней поспешностью [перенося величайшие неудобства от трудностей пути и глубокой грязи, образовавшейся вследствие разлития ручьев и рек. Реку Калугу мы видели при наибольшей ее высоте: она разлилась в ширину почти на милю и, опрокинув стены новой крепости, которую мы раньше видели, как она строилась, унесла все дерево, на них употребленное].

ГЛАВА XIII.

Москва. — Остановка в Симоновке. Слухи о ссоре царя с Никоном. Указ об убое скота. Патриарх Макарий и архидиакон Павел у царя. Рассказ о приеме царем греческих купцов на Пасхе и знаменательные слова царя о восточных делах. Польский посол. Послы от Молдавского господаря Стефана.

[В среду на Фоминой неделе мы прибыли в селение, называемое Симоновка, в семи верстах от столицы. В нем множество садов с прекрасными яблонями. Оно составляет угодье Симонова монастыря, по которому и получило свое название. Все чужеземцы, [169] приезжающие в Москву: патриархи, архиереи, монахи, купцы, ждут в этой деревне, пока их пристав не сообщит о них визирю и не приготовит им помещение, после чего он возвращается и провожает их в город. То же сделал с нами и наш стольник, послав известить визиря и царя о нашем приезде, а между тем мы провели эту ночь в селении. Мы встретили на дороге несколько греческих купцов, возвращавшихся из Москвы, и спросили их, по какому случаю нас вернули назад. Они сообщили нам, что вечером в Великую пятницу царь поссорился с патриархом в церкви — по какой причине, никто в точности не знал; было только известно вообще, что ссора вызвана была высокомерием патриарха и его грубым обращением, ибо он сделался чрезвычайно надменен. В праздник Крещения, когда он намеревался совершить службу водоосвящения только один раз и когда это его намерение дошло до сведения нашего владыки патриарха, последний отправился к нему и убеждал его, что такое действие неправильно, ибо Никон постоянно просил нашего учителя, говоря ему: «если что найдешь достойное порицания в чине наших обрядов, скажи нам об этом, дабы мы поступали, как должно», и, обыкновенно, принимал его совет с величайшим вниманием. Но в этом случае не захотел послушать его, отвергнув его авторитет по сему предмету. Царь, между тем, думал, что Никон именно по совету нашего владыки патриарха совершил обряд так, как совершил его; но теперь, когда до его сведения дошло, что дело было наоборот, он поспорил с ним и выбранил его, назвав мужик, бл…н сын, т.е. глупый крестьянин. Патриарх сказал ему: «я твой духовный отец, зачем же ты оскорбляешь меня?» На что царь отвечал: «не ты мой отец, а святой патриарх антиохийский воистину мой отец, и я сейчас пошлю вернуть его с пути». Немедленно он призвал визиря и стольника, и отправил последнего в погоню за нами. Вскоре разнеслась столице молва, что царь послал вернуть патриарха антиохийского, но никто не знал, зачем. Греки полагали, что он возвращает его для того, чтобы продержать у себя еще год, и наши друзья боялись, чтобы это не было началом какого-либо злополучного дела, но никто не знал настоящей причины; не знали ее и мы до последующего времени.

В четверг посланец вернулся с ответом, и мы отправились к городу. Путь от этого селения похож на путь от хана Туман до Алеппо: все подъемы и спуски, холмы и долины. Город виден за 15 верст, восхищая взор своею красотою и величием, своею [170] возвышенностью, множеством башен и стройных куполов церковных, сверкающих золотом. Въехав (в город),] мы остановились в Кирилловом монастыре, где жили раньше, и нам показалось, как будто мы выезжали из дому посетить кого-нибудь и вернулись домой.

К нынешнему празднику Пасхи вышел царский указ касательно способа убивания скота. В этом указе царь повелевает, чтобы скот резали, согласно правилам, ибо, начиная с Валахии и Молдавии, в стране казаков и московитов скот не режут, как определено правилами, а закалывают, как это принято у франков. Поэтому наш владыка патриарх, в бытность свою в царском (Саввином) монастыре, сообщил царю об этом, и тот благодарил его и сделал по его словам, и теперь московиты, подобно нам, скот режут, но с большим ропотом, ибо думают, что (их способ) противоположен способу убивания, принятому у агарян; однако они говорят неправду на них, и их речи неосновательны.

На другой день царь пригласил нашего владыку патриарха к торжественному столу. Когда он вошел, царь встретил его с поклоном и сказал: «отец и владыка! прошу тебя, как Христос простил грешницу и принял ее слезы, простить так и мне и принять мои слезы и моления, что я вызвал тебя. Не сетуй на меня за тягости пути и беспокойство: я вознагражу тебя за все твои труды, как ты надеешься и попросишь». И так царь обнаружил большую радость при виде нашего владыки, и после того как он благословил его, подошли мы поцеловать руку царя. Когда я поцеловал у него руку, он сказал, улыбаясь: «Христос воскресе!» Я смутился, но ответил: «воистину воскресе». По уходе нашем с обеда, возобновили доставление нам припасов и денежного содержания.

Греческие купцы, здесь живущие, рассказывали нам, что царь, в день праздника Пасхи, рано поутру, по своему обыкновению, после того как роздал государственным вельможам красные яйца в церкви, подозвал после них греческих чужеземцев, здесь находящихся, и дал каждому по два яйца. Всякий, кто получает в этот день из рук царя яйцо, обыкновенно, хранит его у себя в доме как благословение — об этом мы раньше говорили. Оделив их яйцами, царь подозвал их поближе и сказал им: «хотите ли и желаете ли, чтобы я освободил и избавил вас от неволи?» Они поклонились ему и отвечали: «как нам не хотеть этого?» и выразили ему подобающие благожелания. Он продолжал: «когда вернетесь в свою страну, просите своих архиереев, священников и монахов [171] молиться за меня и просить Бога, ибо по их молитвам мой меч сможет рассечь выю моих врагов». Потом, проливая обильные слезы, он сказал вельможам своего царства: «мое сердце сокрушается о порабощении этих бедных людей, которые находятся во власти врагов веры. Бог — да будет прославлено имя Его! — взыщет с меня за них в день суда, ибо, имея возможность освободить их, я пренебрегаю этим», и прибавил: «не знаю, как долго будет продолжаться это дурное состояние дел, но со времен моих дедов и отцов к нам не перестают приходить патриархи, архиереи, монахи и бедняки, стеная от обид, злобы и притеснений своих поработителей, и все они являются к нам не иначе как гонимые великой нуждой и жестокими утеснениями. Посему я боюсь, что Всевышний взыщет с меня за них, и я принял на себя обязательство, что, если Богу будет угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления». Они отвечали ему: «да даст тебе Господь по желанию сердца твоего!» Обрати внимание, читатель, на качества этого святого.

Возвращаемся. Нам также рассказывали, что в великую субботу прибыл к царю посол от короля и вельмож ляшских, умоляя его простить их, (обещая) признать его власть и исполнить все, чего он потребует от них. Царь принял их просьбу до поры до времени.

В это время прибыл к царю молдавский митрополит послом от Стефана воеводы, в сопровождении логофета и многочисленной свиты, кланяясь царю своей землей и обещая быть у него в подчинении, ибо так решила вся страна, знатные и простолюдины, вследствие своего стесненного положения и бессилия противиться власти своих поработителей, в особенности татар. Царь был сильно разгневан на Стефана за то, что он несколько раз посылал ляхам помощь против казаков, так как между казаками и молдаванами большая вражда. Стефан непрестанно употреблял всевозможные ухищрения, пока не устранил вражду посредством даров, посольств и просьб, так что она обратилась в большую дружбу. Царю он представил письмо от иерусалимского патриарха во свидетельство, что подчиняется ему от искреннего сердца; однако, царь не внял этим речам, говоря, что все это обман, и доже не принял ходатайства нашего владыки патриарха, (Когда патр. Макарий уезжал из Молдавии, Стефан просил его ходатайствовать за него пред царем, и патриарх обещал ему.) но тот не переставал умолять его, пока [172] царь не внял его просьбам и не смиловался над Стефаном. Послы имели с собою прошение от имени всей страны, в коем просят у царя десять вещей: из них одна та, чтобы царь помогал им своими войсками в опасности и в иных случаях; далее, чтобы он брал с них подать согласно тому, как положено в старинных книгах времен греческих царей; чтобы упомянутый господарь не был сменяем во всю жизнь, а после его смерти был бы поставлен господарь из его племени; чтобы царь снял с них подать на 10 лет; что господарь не должен казнить никого из бояр без дозволения царя. И так царь позвал их, они целовали его руку и представили ему в дар превосходного турецкого коня в полном, великолепном золотом уборе, осыпанном жемчугом и драгоценными каменьями, а также поднесли ему ногу одного из сорока мучеников, Иоанна по имени. Патриарху они поднесли бархата, парчи и мощи святого. Царь же пожаловал им много подарков, назначил содержание и пр.

ГЛАВА XIV.

Москва. — Посвящение Иосифа, архиепископа Астраханского. Приготовления к войне со Швецией. Царь готовится к отъезду. Собор по вопросу о крещении поляков. Причины возвращения в Москву патриарха Макария.

Возвращаемся (к рассказу). [В воскресенье Самаряныни мы отправились, по приглашению патриарха, в собор, чтобы присутствовать при посвящении кир Иосифа, архиепископа Астраханского. Сердца наши горели желанием видеть это прекрасное зрелище, и — хвала Богу! — по круговороте времени, наконец выпало нам на долю это счастие. Пока патриархи облачались, устлали коврами большой, высокий помост и поставили на него три кресла: для царя и для двух патриархов. От царского кресла до алтарных дверей разостлали красное сукно, а поверх его розовый бархат, чтобы царь ступал на него; а под креслами патриархов разостлали фиолетовое сукно, а поверх его синий бархат. Халдеи в длинных красных кафтанах, с широкими рукавами, с длинными палками в руках и в высоких красных колпаках, стояли, в числе шести, кругом амвона. Мы уже раньше упоминали, что при посвящении епископа их бывает, обыкновенно, четверо; при посвящении архиепископа шестеро; при посвящении митрополита — восемь, а при посвящении патриарха — двенадцать; но не знаем, как объяснить цель этого. Патриархи вышли [173] (из алтаря) и сели на свои кресла. Пришел царь и, приложившись, к иконам, направился к патриархам, которые сошли преподать ему благословение, после чего он поднялся и сел на кресло рядом с ними. Он был в короне, в царском одеянии и порфире и сидел по правую руку. Тогда архидиакон, со своими товарищами, вышел вперед и, вызывая архиереев, архимандритов и священников по двое, делал с ними метания (Метание – слово греческое. Это малый земной поклон, при чем касаются земли не челом, а рукой.) пред царем и патриархами. Архиерей рассаживались на уступах помоста с каждой стороны, до самого нижнего, по своим степеням; а архимандриты в митрах сели на креслах по обеим сторонам хороса. Вывели лицо, назначенное к посвящению, в облачении и митре, он был архимандритом одного монастыря в Астрахани. Поклонившись дважды царю и патриархам, как сделали другие, он стал перед ними поодаль, лицом к западу, и начал читать грамоту, данную ему жителями его области, а также произнес громким голосом исповедание соборов и символ веры, как это установлено в Евхологии, поминая имена царя и патриарха со многими хвалами. Они слушали его, сидя, но когда он начал читать символ «Верую во единого Бога», они поднялись и стояли. Кончив, он взошел к патриарху, и тот прочел над ним положенные молитвы и благословил его. По заключении этой церемонии, патриарх сошел к своему месту, и начали часы и обедню. При Трисвятом было совершено обычным образом посвящение архиепископа. Ему вручили Евангелие, он пошел и поднес его царю приложиться, а потом всем служащим.

После обедни мы поднялись в царскую столовую и видели, как архиепископ, сопровождаемый царскими боярами, проехал верхом, с крестом в руке, окруженный халдеями, и окроплял стены Кремля, после чего вернулся к столу. На другой день он окроплял вторую стену города, а на третий день все остальное, по обычаю московитов. Затем, он поднес царю и всему царскому семейству в подарок иконы, золоченые кубки, динары, соболей, шелк, парчу и пр.; а также сделал подарки патриарху, нашему учителю, нам, и всем присутствовавшим при его посвящении архиереям, настоятелям монастырей, священникам и большим и маленьким дьяконам.

Между тем царь послал приказ всем воеводам страны, чтобы они доставили ему людей и пособие для имеющего вскоре быть похода и уплатили за каждого раба и служителя, которых желали [174] удержать в своих поместьях, от 20 до 40 руб. с человека, взамен военной службы, при чем представили бы заместителей, пока те отсутствуют и отдыхают от трудов войны. Этот приказ строго приводился в исполнение не только относительно воевод и их рабов, но также и относительно всех бояр, живущих в своих домах по всей стране, при чем не делалось никакого исключения, хотя многие из них были стары и дряхлы.]

Царь опять готовился ехать в город Смоленск, чтобы видеть, на чем установится соглашение между ним и ляхами, и отправил вперед войско, припасы и тяжести. Против Швеции он послал трех больших князей с 300.000 ратников, и они пошли в Новгород и Псков, выступив из столицы с большою торжественностью и пышностью. Царь и цесарь согласились напасть на шведов, первый — с суши, второй — с моря; так было решено. После этого царь стал держать шведского посла в тесном заключении, поставив кругом его жилища два приказа — 1.200 — стрельцов с ружьями стеречь его со всех сторон, как пылающий огонь. К ним отнюдь никого не допускали. Окружив их, отобрали все найденные у них мечи, ножи, а также перья и чернила, чтобы они не писали писем в свою страну, после чего переместили их в каменное здание, где ратники стерегли их с чрезвычайною бдительностью. Все это делалось из опасения, что они будут посылать письма в свою страну, и что до них будут доходить оттуда известия.

В это время царь ездил на богомолье для прощания с монахами в монастыри, находящиеся внутри и вне города. В наш монастырь он прибыл в понедельник вечером и прикладывался в его церквах к иконам. Наш владыка патриарх пошел к нему, благословил его и приветствовал, при этом царь сказал ему: «отец мой! молись за меня, так как я намерен скоро идти в поход», поклонился ему, попрощался и отправился посещать другие монастыри. [На следующий день, во вторник, зазвонили в колокола после обедни, и царь сошел в церковь. Здесь оба патриарха, с архиереями и архимандритами, облачившись, совершили для царя молебствие, по окончании которого вышли крестным ходом за кремлевские ворота туда, где находится каменный помост для молебствий. Совершив службу, простились с иконой Божией Матери Влахернской и с крестом Константина, которые были поручены охране Иосифа, митрополита Крутицкого, назначенного в этом году везти их пред царем: сначала они помолились на них и облобызали, и так расстались с ними на время. [175]

Обрати внимание, читатель, на их веру и убеждение! они посылают эти священные сокровища пред царем, чтобы вести его к победе и отражению врагов.

Мы сняли тут же свои облачения, и наш владыка патриарх возвратился к своей карете, в сопровождении патриарха Никона, в наш монастырь.]

В воскресенье перед Вознесеньем наш владыка патриарх был приглашен патриархом Никоном. Отстояв обедню в соборе, мы поднялись к нему в палаты, где в этот день он созвал собор. Еще раньше было послано приглашение всем архиереям страны, вследствие чего прибыл митрополит Казанский. Причиной созыва этого собора был вопрос о крещении ляхов. Дело в том, что московиты, как уже нами сказано, крестили их, тогда как в правилах это воспрещается, за исключением четырех исповеданий, возникших в наше время: англикан, лютеран, кальвинистов и павликиан, кои суть последователи Павла Самосатского и составляют тридцать деревень в округе Тырнова. Наш учитель потребовал, чтобы московиты поступали, как написано в их церковных правилах. Мы раньше нашли в одной древней рукописной книге со Святой Горы все это вполне выясненным, и наш владыка патриарх списал эту главу в особую тетрадь и приложил свою подпись. Теперь он много спорил с архиереями, и они после долгих прений, волей-неволей, согласно свидетельству их правил, должны были признать истину. Наш владыка вручил послание об этом патриарху Никону; тот приложил к нему свою подпись и отдал царю. Его перевели на русский язык, напечатали и роздали, и согласно с ним, вышел царский указ, воспрещающий крестить ляхов и всех франков, последователей папы, так как они к нам ближе всех исповеданий. Так было решено, и собор был окончен.

Со времени нашего возвращения в Москву, мы, сколько ни расспрашивали, не могли узнать, для чего царь нас вернул; [по этой причине мы очень роптали про себя, в особенности, когда увидели, что нас задерживают дольше, чем обещали. Мы опять впали в прежнее беспокойство, и нас мучили обещаниями со дня на день, между тем как никто не умел дать нам определенного ответа,] пока, наконец, мы не узнали причину (нашего возвращения), которая была троякою: во-первых, вопрос о крещении ляхов, во-вторых, дело митрополита молдавского, и в-третьих, отлучение еретика, вновь явившегося у них, второго Ария, о коем мы потом расскажем. [176]

ГЛАВА XV.

Москва. — Отъезд царя из Москвы и проводы его. Письмо царя из Можайска к патриарху Макарию. Отлучение протопопа. Освящение храма на подворье Иверского Валдайского монастыря.

В четверг Вознесенья подтвердилось известие о том, что царь в этот день отправится в поход. По его приглашению, наш владыка служил вместе с патриархом Никоном в Вознесенском монастыре, что насупротив нас, в присутствии царя. После полудня начали звонить в колокола по порядку, отдельными ударами, для того чтобы собралось войско и государственные мужи, которые и стали стекаться. Мы пошли к патриарху. Под вечер государственные мужи начали выводить из Кремля чрез царские (Под словом «царские» здесь разумеются, вероятно, Спасские ворота.) ворота за город своих слуг и коней под седлами, знамена и украшения, по своим степеням и чинам, что составляло великолепный поезд. Слуги вельмож щеголяют одни пред другими отличным платьем и оружием и конями своих господ, наилучшей породы и в прекраснейшем уборе. Народ узнавал их и говорил: «эти слуги и лошади такого-то князя, такого-то боярина». Первыми появились слуги низших вельмож, а за ними следовали слуги князей и визирей. Они собирались со всего города и проходили чрез ворота св. Иоанна Крестителя, (Боровицкие ворота.) что в стене, позади дворца, с западной стороны, входили на кремлевскую площадь и выходили в ворота, что напротив церкви Благовещения. Здесь стояли священники в облачениях и окропляли их святой водой, когда они проходили мимо, от первого до последнего. При этом новый колокол гудел до самого вечера. Вечером царь сошел в (соборную) церковь, одетый в наилучшее царское одеяние; вместо короны на нем был высокий колпак, весь осыпанный жемчугом и драгоценными каменьями, с султаном, наподобие пера, со многими ветвями, ниспадающими вниз, на коих висели алмазы величиною в горошину, вроде того, как висят ягоды смородины; они переливались и сверкали в церкви, так что ослепляли взоры и поразили нас изумлением, — подойдя поближе, я хорошо их рассмотрел. Я неотступно упрашивал нашего владыку патриарха уговорить патриарха Никона выйти провожать царя не в облачениях, но лишь в [177] мантиях, епитрахилях и омофорах, чтобы нам хорошенько видеть зрелище. Так и было. Облачившись в соборе, они отслужили царю молебен, после которого патриарх Никон прочел над его головою молитвы на брань и победу и попросил нашего учителя также прочесть над ним молитвы, но царь не пожелал и сказал: «наруже». Затем они разоблачились и надели свои мантии, кроме нас, архиереев и священников, которые пошли впереди царя вместе с патриархами в своих облачениях, чтобы проводить его за Кремль. На помостах, покрытых красным сукном, по обе стороны царских ворот, стояли два архиерея и окропляли всех проходящих святой водой. При этом гудели все колокола, пока мы не дошли до круглого места для молебствий, коего стены кругом были убраны красным сукном, а на нем была разостлана парча. Народу было как песку морского. Царь пригласил и шведского посла, чтобы он видел и удивлялся. Затем царь подошел к нашему владыке патриарху, склонился перед ним, и он прочел над царем несколько молитв. Начали проводить породистых коней, то есть заводных: то были царские, прекраснейшие кони, приведенные из страны кизилбашей (персиян), из стран турок, немцев, татар и калмыков. Они были в великолепном уборе и многочисленны. За ними провезли множество царских экипажей, и прошли придворные воины и ратники, стольники и все придворные чины. Мы дивились, глядя на них и их убранство. Патриархи благословили царя и простились с ним; а архиерей и архимандриты поднесли ему позолоченные иконы и все подходили к его руке, включая купцов города и нас. Царь простился с ними и, сев на коня, отправился. Войска не переставали двигаться за ним, как песок, в течение всей ночи. Царь поехал ночью в свою деревню, где есть дворец, в трех верстах от столицы.

В пятницу, рано поутру, патриарх Никон пригласил нашего учителя, и они, сев в экипаж, отправились, и мы с ними, в селение, принадлежащее патриарху, в семи верстах от города, чтобы встретить там царя, путь которого пролегал чрез это селение. Когда мы туда приехали, начали проходить экипажи, лошади и войска, и чрез малое время мы услышали три пушечных выстрела — знак, что царь выехал. Когда он появился в своим экипаже, оба патриарха встретили его, и Никон повел его в свой дворец, находящийся в этом селении, где предложил ему и вельможам роскошную трапезу, продолжавшуюся до позднего вечера. Мы же стояли и смотрели на войска: то был день зрелища, какие в жизни на счету. [178] Было чудом Божиим, что нам выпало счастье, возвратившись с пути, видеть такое зрелище.

Затем царь встал, и патриарх сошел с ним вниз и простился. Когда наш учитель благословил его раз, царь сказал: «второй», потом: «третий», поклонился ему и простился с ним. Мы опять поцеловали у него руку. Он сел в экипаж и уехал, а мы возвратились в город.

Царь, доехав до монастыря св. Николая, известного под именем «Можайский», в 40 верстах от его монастыря (Саввина) и в 90 от столицы, прислал нашему владыке патриарху с одним из стольников письмо, в котором после своего полного титула говорит ему: «великий наш владыка и отец, милостию Божиею святейший и блаженнейший патриарх великого града Божьего Антиохии и всего Востока, кир Макарий! Твой духовный сын, царь Алексей, кланяется тебе до земли и спрашивает о твоем здравии и благополучии. Отец мой! твоим благословением и твоими святейшими за наше царское величество молитвами, великий господин, мы прибыли, по милости Божией, здравыми и невредимыми, 10 мая, в крепость, именуемую Можайск». И внизу подписал своею рукою так: «твой духовный сын Алексей кланяется твоей святости». Все эти письма я перевел на греческий язык и сохранил у себя вместе с русским оригиналом, который имеет красную сургучную печать: двуглавый орел и посредине его царь верхом. После этого царь отправился в Смоленск и там остановился.

В воскресенье, после Вознесения, наш владыка патриарх служил в соборе вместе с патриархом Никоном, и они отлучили протопопа, который прежде состоял при царе. Это тот самый протопоп, которого Никон заточил, как только сделался патриархом, за то, что он уподобился Арию и стал еретиком, произнося хулу на четырех патриархов и говоря о них, что они, по причине порабощения их турками, лишились своей власти, и произносил также хулу на Духа Святого. Этот несчастный, убежав из заточения, возвратился в столицу, где и скрывался. Патриарх тщетно разыскивал его, чтобы схватить, но не нашел, потому что он постоянно менял свою одежду и перебегал с места на место. Наш владыка патриарх чрез драгомана говорил перед всем народом так: назвать его вторым Арием, ибо как тот был протопопом в Александрии, так этот был протопопом в Москве; анафематствовал его, проклял и отлучил, а также всякого, кто послушает его слов. Певчие [179] и священники пропели трижды «анафема». После обедни мы пошли к патриарху обедать.

[В день Пятидесятницы наш учитель опять служил с ним обедню, после которой тотчас же совершили обычное коленопреклонение, при чем каждый подложил себе под колена, когда становился на них, принесенный в собою пучок листьев. Патриарх прочел молитвы тихим голосом, с выражением смирения и сокрушения, и при этом плакал. Окончив их, прочел поучение на этот день и потом сказал проповедь. Мы вышли от обедни лишь после седьмого часа, и патриарх предложил нам роскошное угощение. В этот вечер шел очень сильный дождь, сопровождавшийся большим холодом.

Патриарх Никон постоянно просил нашего учителя написать для него чин Egkainia (обновления) храма и весь порядок этого чина, согласно обряду греков. Недавно он вступил во владение палатами одного из умерших визирей и, переделав их, обратил в подворье для своего нового монастыря (Иверского) — где, как мы уже сказали, он поместил казацких монахов — дабы, когда они будут приезжать из монастыря в столицу, оно могло служить для них пристанищем. В самой верхней части этого помещения он устроил красивую, высокую церковь, которая была еще не освящена. По этой причине он побуждал теперь нашего владыку патриарха потщиться и составить чин действий при ее освящении и «обновлении» по собственному мнению и в согласии с греческим обрядом, дабы он мог видеть, согласуется ли таковой с их обрядом. По этому поводу мы очутились в большом затруднении, потому что чин «обновления храма» не содержится ни в печатных греческих Евхологиях, ни в арабских, ни в иных, но совершенно отсутствует в них, ибо, после самых тщательных поисков, наш учитель не нашел его. Мы потом узнали от лиц, достойных доверия, что франки воспрещают печатать многое: из числа этого одно есть «обновление храма», а другое — приготовление святого мира, и что это делается из ненависти к нам, но правда в том, что эти две службы достойны храниться лишь в сокровищнице патриархов. Проискав долгое время, мы нашли, по наитию свыше, в одной из книг Святой Горы, древнее греческое сочинение по этому предмету, и наш владыка патриарх с большим трудом перевел его с греческого на арабский. Как только он кончил это, патриарх Никон, по собственному побуждению, пришел к нему под вечер в понедельник Пятидесятницы и просил его освятить церковь и совершить всю службу [180] по-гречески. Случилось, что в это самое утро наш владыка патриарх послал своего архимандрита вперед себя в новую церковь, чтобы сделать все приготовления, необходимые для «обновления», и патриарх Никон приказал своему эконому закупить все требуемые вещи, согласно указаниям нашего учителя. Итак, около времени наступления ночи, мы отправились на место и, войдя в старую церковь, что подле новой, совершили в ней малое повечерие, согласно указаниям служебника. Затем наш учитель взял в руки мощи двух святых, во имя коих эти две церкви, и, поместив их в ковчежец, вошел и положил их на престол. По совершении им отпуста, мы пошли в новую церковь и совершили в ней великое бдение, продолжавшееся с вечера до рассвета, как обыкновенно длятся их бдения, при чем пели и читали все по-гречески. За службой присутствовал архидиакон московского патриарха с несколькими писцами, чтобы записать весь чин. При полиелее мы облачились и облачили нашего владыку, согласно обычаю московитов, и он окадил кругом церковь. Мы вышли из нее только после рассвета, полумертвые от ходьбы, стояния и бессонницы.

После трех часов дня зазвонили в колокола, и мы вошли (в церковь) и облачили нашего владыку патриарха в полное облачение и затем пошли большим крестным ходом в старую церковь; здесь владыка возложил ковчежец с мощами себе на голову, и мы пошли назад. Был дан приказ, чтобы, как только зазвонят у нас в колокола, тотчас звонили в колокола собора; по этому знаку московский патриарх со своими архиереями и духовенством, облачившись, вышел большим крестным ходом встретить нас у ворот монастырского подворья, куда мы все и вошли. Поднявшись в церковь, мы обошли кругом нее, при чем владыка нес на голове ковчежец с мощами, по мосткам, нарочно для этого устроенным, наподобие деревянного помоста, три раза, как предписано в упомянутой книге. По третьем обходе, мы вошли в церковь, где наш владыка патриарх поставил ковчежец с мощами на аналой в нарфексе. Прочтя положенные молитвы и Евангелие, он окадил мощи, понес их далее внутрь церкви и положил на аналой пред царскими вратами. Затем он закончил службу и обедню, по обычаю, и, по благословению Божьему, мы были так счастливы, что успешно совершили весь чин. (Следующая за этим фраза передана английским переводчиком, очевидно, неверно, и смысл ее трудно угадать: «все собрание было затем переписано, и наш владыка патриарх приступил к размещению их по местам, внутри и вне». Быть может, следовало бы передать так: «вся церемония была записана, и наш владыка патриарх приступил к размещению икон по местам»…) Значительная часть ектений и пр. была [181] прочитана мною. В этой церкви поместили теперь вышеупомянутую великолепную икону Владычицы. (Вероятно, икону Иверской Божией Матери, устроенную патриархом Никоном для Иверского Валдайского монастыря.) Когда мы вышли из церкви, двери заперли и, запечатав их, поставили тут для охраны отряд стрельцов.

Затем мы пошли в трапезную, где в этот день патриарх Никон оказал великую честь нашему учителю, посадив его на свое место за столом. Архиереи, настоятели монастырей и знатные люди столицы, все сделали московскому патриарху значительные подарки иконами, золочеными кубками, соболями, материями, парчой и пр., поздравляя в освящением новой церкви, им самим построенной, ибо торжество обновления храма весьма велико в глазах тех, кто сооружает церкви, и в такой день, как нынешний, они щедро раздают милостыню и подарки, предаваясь радости и веселью, так как их церковь без «обновления» осталась бы простым домом.

Патриарх сам раздавал подарки и деньги всем присутствующим: его казначей принес ему на блюдах золотые и серебряные монеты.] Нашему владыке патриарху за его труды он подарил позолоченную икону Владычицы, золоченую чашу, два куска парчи и два куска камки; роздал динары в бумажках всем архиереям и архимандритам, а также нам и нашим служителям, всем служителям молдавского митрополита и другим, [при чем обнаруживал большую радость и веселость. Сверх всех, он осыпал дарами государственных сановников.] Затем мы встали и возвратились в свой монастырь.

По приказанию патриарха, архиереи приходили получить благословение нашего владыки патриарха, подносили ему подарки и прощались с ним. Также и царь приказал дать ему вторую милостыню в награду за его труды и нам выдали, вместе с деньгами на мелкие расходы в дороге, содержание по конец июня, когда исполнялось два года без двадцати дней (нашего пребывания здесь). [182]

ГЛАВА XVI.

Обратный путь. — Летняя картина местности. Озимые посевы. Севский воевода. Прибытие в Путивль. Путь чрез Малороссию. Ярмарка в Прилуках. Приближение к Киеву. Радость путешественников.

В среду по Пятидесятнице мы простились с патриархом. Нам привели подводы и в четверг 28 (29) мая мы выехали из города в карете, подаренной царем нашему владыке, потому что наша карета разбилась на возвратном пути сюда, и мы ее отдали митрополиту Никейскому. [В этот день мы переехали через три реки по мостам, а на следующий день через две на лодках: одна называется Нара, на полпути между Москвой и Калугой, другая — Протва: последняя, когда мы теперь к ней вернулись, как оказалось, сильно прибыла и залила всю ту местность, так что мы почти целый день употребили, чтобы переехать ее на судах. Затем мы переехали шестую реку незначительной величины и прибыли в Калугу, где нашли подводы готовыми для нас, ибо визирь послал вперед нас приказ во все города по дороге до самого Путивля не задерживать нас ни на минуту. Мы только скорбели о трудах и утомлении десяти стрельцов, которые провожали нас от города до города, при чем несли свои ружья и другое оружие и помогали вытаскивать экипаж в трудных местах дороги. Так как подводы были заготовлены для нас заранее, то мы ехали безостановочно. От Москвы до Калуги расстояние 180 верст. От Калуги сопровождавшие нас стрельцы вернулись домой, и их заменил другой отряд до Лихвина, а этих сменили другие до Белева, и потом опять новые до Болхова, где была оставлена наша кладь.

От Калуги до Болхова расстояние 110 верст. Здесь мы пробыли один день, укладывая свой багаж, и купили лошадей, для экипажей и вьюков, потому что ранее послали приказание продать тех, которых оставили в Путивле. Изумительно было видеть то, что мы теперь наблюдали, ибо те самые земли, который, при нашем выезде из Москвы, были совершенно покрыты снегом, а при нашем возвращении во второй раз представляли сплошную грязь и слякоть, теперь, как оказалось, когда мы проезжали по ним в третий раз, волновались высокою рожью, в рост человека, которая уже колосилась и чередовалась с ячменем и другими посевами. Мы уже раньше упоминали, что московиты имеют обыкновение сеять хлеб в августе и сентябре, и он вырастает на одну пядень или выше [183] до наступления холодов в ноябре месяце. Между тем выгоняют на него скот, чтобы он кормился им и тучнел. Затем выпадает снег и покрывает посев, (что продолжается) беспрерывно от ноября до начала апреля, когда он тает, и так как земля размягчается, то посев всходит и в сорок дней достигает полной высоты. Нам об этом рассказывали, но мы не хотели верить, пока не увидали собственными глазами.

Затем нас проводили десять стрельцов от Болхова до Карачева, и потом другие до Севска — от Болхова до Севска 190 верст. Севский воевода весьма радушно принял нашего владыку патриарха и, будучи спрошен им о состоянии его области, отвечал: «я имею власть над восемью тысячами селений, большая часть которых поместья, пожалованные всадникам, и послал из них царю 8000 ратников». Мы удивились значительности доставленной им подмоги.

В сопровождении стрельцов, данных нам воеводой, мы оставили это место и прибыли в Путивль в четверг 12 июня, ровно через 15 дней по выезде из Москвы; расстояние от Севска до Путивля составляет 120 верст. Во всех городах мы промедлили около четырех дней, так что проехали дорогу в одиннадцать дней, имели возможность ехать с такою быстротою, благодаря предварительному заготовлению подвод и большой продолжительности дня, который был в 17 часов. Сверх того, большая часть дороги была легкая, и мы ехали даже быстрее, чем, обыкновенно, ездят гонцы, так как давали нашим животным отдыхать от города до города. Лошади здесь никогда не ходят шагом, но всегда бегут рысью или галопом и все-таки не утомляются. Расстояние от Москвы до Путивля, по нашему счету, составляет ровно 600 верст, но вследствие трудности пути увеличивается верст на сто. Благодаря усилиям наших лошадей, которых мы переменяли ежедневно, мы совершили этот путь в 11 дней, тогда как купцы, которые едут на своих лошадях; могут сделать его не менее чем в месяц.

Когда мы подъезжали к Путивлю, наш приятель, тамошний воевода, вышел вам навстречу с радостью и весельем, в сопровождении всего духовенства, и нас повели с большим крестным ходом сначала в церковь, а потом отвели в обширное помещение. Здесь к нашему владыке патриарху постоянно приходили посетители. Мы очень дивились на одно замечательное совпадение, а именно: когда мы, два года тому назад, сюда прибыли, был четверг; когда возвратились ныне в Москву и въехали в город, был тоже [184] четверг; выехали из нее в четверг и теперь в четверг же прибыли опять в Путивль.

В третье воскресенье по Пятидесятнице, по приглашению воеводы, мы отслужили обедню, в его присутствии, в соборной церкви, а рано поутру в понедельник 16 Июня воевода пришел проститься с нами, и мы выехали из Путивля на подводах, в сопровождении десяти всадников и драгоманов, согласно приказанию царя. Когда мы подъезжали к Корыбутову, сотник со своим отрядом и знаменами выехал оттуда нам навстречу на значительное расстояние: как говорили, гетман послал приказ во все подвластные ему города, чтобы везде выходили встречать нашего владыку патриарха и провожали его от города до города, что постоянно и делалось. Так мы прибыли в Корыбутов; здесь подводы, всадники и драгоманы оставили нас, чтобы вернуться назад, после того как мы сделали им подарки, в вознаграждение за их труды. С ними мы отправили благодарственные письма к царю и патриарху.

Теперь начали казаки везти нас далее на своих подводах от города до города, пока мы не прибыли в Прилуки, откуда вышел нас встретить пешком полковник, там стоявший. Мы остановились в своем прежнем помещении и любовались видом большой ярмарки, которая бывает здесь в праздник св. Иоанна Крестителя; на нее съезжается множество греческих купцов из Румелии и Карамании с шелками, шалями, персидскими коврами, белыми аба (плащами) и пр. В стране казаков ярмарки бывают непрерывно от начала года до конца: в каждый праздник, во всякое время года, бывает ярмарка в том или другом из их городов, как это введено еще во времена владычества ляхов. Мы купили на ярмарке несколько лошадей. В четвертое воскресенье по Пятидесятнице мы отправились, по просьбе настоятеля, в Густынский монастырь, о коем раньше говорили, и отслужили в нем обедню. Нас сопровождала большая толпа греков.

Во вторник мы выехали из Прилук, провожаемые полковником пешком, в предшествии музыкантов, игравших на польских флейтах, между тем как духовенство, окружавшее карету, пело священные песнопения, пока город не остался далеко позади нас; тут они простились с нами и вернулись. В пятницу вечером мы прибыли к берегу реки Днепра, насупротив Печерского монастыря, и послали дать знать в Киев о нашем прибытии. У нас было с собою письмо от царя к воеводам с повелением им оказывать всевозможное внимание нашему владыке патриарху и везде устраивать [185] ему встречу. В эту ночь мы спали на берегу реки в совершенном довольстве и спокойствии, ибо с той минуты, как мы завидели Печерский монастырь, блестевший в отдалении своими куполами, и как только коснулось нас благоухание этих цветущих земель, наши души вострепетали от радости и ликования, сердца наши раскрылись, и мы изливались в благодарениях Господу Богу. В течение этих двух лет в Московии замок висел на наших сердцах, а ум был до крайности стеснен и подавлен, ибо в той стране никто не может чувствовать себя сколько-нибудь свободным или довольным, кроме разве коренных жителей, но всякий, подобно нам, хотя бы он сделался властителем всей страны, никогда не перестанет смущаться духом и тревожиться сердцем. Напротив, страна казаков была для нас как бы ваша собственная страна, а ее обитатели были нам добрыми приятелями и людьми вроде нас самих.

ГЛАВА XVIII.

Киев. — Торжественная встреча. Посещение Софийского собора. Разрешительные грамоты. Стечение народа. Посещение патриархом митрополита. Портреты патриархов в его покоях. Златоверхо-Михайловский монастырь. Мощи св. Варвары. Прибытие в Печерский монастырь. Посещение Никольского монастыря. Выдубецкий монастырь. Отъезд.

Утром, в субботу 28 июня, мы сели на судно и только после полудня приблизились к Киеву, ибо Днепр волновался от сильного ветра, и нам приходилось идти против течения. Когда мы подъезжали, воеводы выслали одного из бояр в лодке встретить нашего владыку патриарха и с поклоном от них высказать ему обычные приветствия. При нашей высадке, нас встретил митрополит города в митре, со всеми настоятелями монастырей, священниками, диаконами и всем населением города, вместе с воеводами и всеми царскими войсками, здесь стоящими, с их знаменами и ружьями, и нас повели с великою пышностью в церковь, где была совершена обычная служба и наш владыка патриарх окропил присутствовавших святой водой. Нас проводили и поместили в большом, роскошном доме, простились с нами и ушли. В пятое воскресенье по Пятидесятнице, в которое пришелся праздник апостолов (Петра и Павла), митрополит прислал свою карету за нашим владыкой патриархом, чтобы он прибыл в церковь св. Софии. Здесь, в одном из приделов, во имя свв. Петра и Павла, мы присутствовали за литургией, после чего пошли к трапезе с митрополитом, а [186] вечером съехали в город. В среду прибыл настоятель Богоявленского монастыря, находящегося в средине города, пригласить вашего владыку патриарха отслужить в нем обедню, в праздник чудотворного образа Владычицы, принесенного из страны ляхов. Мы отправились и отслужили обедню, в присутствии всех горожан, а потом пошли к трапезе. В шестое воскресенье по Пятидесятнице мы были у обедни в главной церкви города, называемой собором, а в понедельник 6 (7) Июля изготовились в путь. При звоне всех колоколов, наш владыка патриарх отправился в своей карете в собор помолиться в нем на прощанье. Сюда стеклись все жители города, и он прочел над ними разрешительные молитвы и благословил их, ибо все здесь имеют великую веру к патриархам и их разрешительным грамотам, и никто из них, ни вельможи, ни священники мирские и монашествующие, ни молодые и старые женщины, ни девицы, ни даже маленькие мальчики, никто не преминул придти, с его общего разрешения, к нашему владыке патриарху, чтобы он помолился над ними и благословил их, и чтобы получить от него разрешительную грамоту, так что мы дивились на их набожность, почтение и смирение. Некоторые женщины, у коих мужья были пьяницы и маловеры, обнаруживали заботу об их душе, беря разрешительные грамоты не только для себя, но и для своих мужей, ибо считали такой дар величайшим и драгоценнейшим. Что может превзойти столь прекрасные религиозные чувства, которые свойственны не только киевским жителям, но, поистине, преобладают во всяком городе и селении, обитаемом казаками? Мы не имели намерения сколько-нибудь пробыть среди них, но не могли иначе, ибо они стекались к нам толпами, запрудив не только покои и двор нашего помещения, но даже улицу вне его, стекались с утра до вечера, беспрерывно и неотступно, и мы не находили даже времени поесть хлеба. (Эта последняя фраза – одна из тех немного отрывочных фраз, которые имеются в наших рукописях и касаются обратного пути патриарха от Москвы до Днестра. Вместо нее в английском переводе стоит: «и мы не находили места для всех хлебов, которые они нам приносили».)

Наконец, при звоне всех колоколов, нас проводили за город, и мы отправились посетить митрополита Святой Софии. Мы поместились в его покоях, где имеются портреты четырех прежних патриархов на холсте, во весь рост. В этой стране всегда был обычай, что, когда приезжал к ним патриарх, снимали с него [187] портрет точь-в-точь в таком виде, как он среди них появлялся, дабы иметь его подобие навсегда. Все эти четыре патриарха в облачениях, с посохами, панагиями и в митрах. Первый из них, к нашему приятному изумлению, был Иоаким, патриарх Антиохийский, по прозванию Свет (Дау); цвет лица у него очень темный, борода с проседью, клином. На портрете его имя написано по-гречески, и по дате мы сосчитали, что с того времени прошло 72 года. Подле него Мелетий, патриарх Александрийский, с длинной седой бородой; рядом с ним Иеремия, патриарх Константинопольский, с красивым лицом и бородой, и подле Феофан, патриарх Иерусалимский, с длинной черной бородой. Все четверо почти в одно и то же время приезжали в эту страну, один вслед за другим.

Во вторник утром мы простились с митрополитом, и по приглашению архимандрита, отправились в монастырь св. Михаила, известный своим золоченым куполом. Здесь мы присутствовали за обедней в приделе св. Варвары Баальбекской (Илиопольской), ибо они празднуют ей в этот день, 9 (8) июля, в воспоминание перенесения ее мощей из Константинополя в этот город, когда, царь Василий Македонянин прислал их со своею сестрою в подарок Владимиру, царю Киева и русских. Когда в первый раз мы прикладывались к мощам этой святой, то думали, что она — одна из новых московских святых, но теперь, услышав чтение ее синаксаря и ознакомившись с ее житием, мы ясно поняли, что она есть именно св. Варвара мученица Баальбекская. Мы опять прикладывались к ее телу, которое как есть тело молодой девицы с маленькими ножками и ручками. Недавно устроили для нее прекрасную раку из черного дерева, обложенную серебром. По просьбе нашего владыки патриарха, архимандрит дал ему частицу от ребра ее, и мы сохранили ее у себя.

После трапезы, к вечеру, мы прибыли в знаменитый Печерский монастырь, в сопровождении множества стрельцов, данных нам воеводой киевским. Обитатели его встретили нас с великим торжеством, в полном составе, с колокольным звоном.

В среду мы отправились в монастырь св. Николая, по особому приглашению его архимандрита, так как мы раньше в нем не были. Он находится в той стороны стен Печерского монастыря, которая обращена к Киеву, и обнесен деревянною стеной. Насупротив ворот его, на дороге из Киева в Печерский монастырь, стоит столб из белого камня, поддерживающий золотое изображение св. [188] Николая — знак монастыря. (Киево-Слупский монастырь. – Во второй половине XVII в. на поле против Пустынно-Николаевского монастыря, находившегося на Аскольдовой могиле, стоял каменный столб (слуп) с образом св. Николая; название Слупа перешло и на построенную здесь около 1715 г. церковь св. Николая. В 1831 г. сюда переведен штат Пустынно-Николаевского монастыря.) К монастырю надо спускаться по глубокой рытвине, подобной узкому входу в погреб, в глинистой горе, покрытой густым лесом. Он имеет деревянную церковь обширных размеров; в ней мы отстояли обедню, после чего поднялись в трапезную. Затем мы пошли осматривать монастырь. На месте его был прежде густой лес, его вырубили и тогда положили основание этому прекрасному строению. В средине его фонтан воды, которая сбегает в горы и бьет вверх высокой струей. Это место совершенно окружено холмами, которые покрыты высокими деревьями. Река Днепр находится с восточной стороны монастыря, но ее берега в этом месте очень узки и обрывисты. Когда мы простились с монахами, нас повели в винные подвалы монастыря, расположенные за воротами его. Они устроены в виде прекрасных сводчатых зданий, и проход к ним освещается красивыми куполами, вместо косых подвальных окон. Затем мы вернулись в Печерский монастырь.

В этот вечер было совершено большое торжество: зазвонили в колокола и совершили бдение, за коим мы присутствовали с монахами, по случаю памяти упокоения в Бозе св. Антония, основателя (монастыря), а малое повечерие отслужили в церкви, что на хорах, наверху. В четверг утром, 10 июля, наш владыка патриарх служил обедню, по особой просьбе монахов, в присутствии всех жителей города; при этом он посвятил иерея и диакона. В пятницу мы служили обедню в монастыре монахинь.

В субботу утром мы получили приглашение от настоятеля монастыря св. Михаила Архангела, находящегося к югу от Печерского монастыря, в расстоянии трех верст. (Выдубецкий монастырь.) К нему ведут две дороги: одна по берегу реки Днепра для всадников, но она очень крута; другая идет извивами вверху по горам чрез рощи прекрасных плодовых деревьев, как-то: слив, яблонь, орешника и пр. Поистине, это благословенные горы, похожие, как нам говорили, на возвышенности Святой Горы своею приятностью и уединенностью; они сами по себе производят пищу для отшельников и подвижников, которых здесь, по рассказам, очень много и которые питаются [189] плодами этих деревьев. Этот монастырь также стоит на берегу реки Днепра, и путь к нему поэтому идет большим спуском и по глубокой рытвине. Он окружен крутыми холмами, кои покрыты дикими плодовыми деревьями, имеет много источников воды и церковь его походит на церковь Архангела, потому что зодчий и той и другой, как нам сказали, был один; но от продолжительности времени и от того, что основания алтарей заложены на берегу реки Днепра, столь высоком и обрывистом, сторона, обращенная к воде, на протяжении половины церкви, была низвергнута силою течения в средину реки, и посему монастырь был долго в запустении, пока, семнадцать лет тому назад, не явился теперешний его игумен, принявшийся за возобновление церкви. Он устроил алтари ближе к хоросу, выровнял камень и дополнил верхнюю часть церкви из дерева, покрыв его известью, так что вышло очень красивое здание с прекрасным наименованием, именно, в честь св. Михаила Архангела, коему празднество совершается 6 сентября. Мы отстояли здесь обедню, а когда встали из-за трапезы, пошли посмотреть на берег реки; поистине, страшно взглянуть вниз — так он высок: никто не в состоянии смотреть на него без содрогания.

Вечером мы возвратились в Печерский монастырь и здесь в воскресенье были у обедни, за которой присутствовал и воевода киевский. В понедельник мы простились с монахами; они проводили нас и расстались с нами на берегу реки Днепра за вышеупомянутым монастырем. Здесь мы переехали на судне реку во второй раз, направляя свой путь к Хмелю в город Чигирин.

ГЛАВА XVIII.

Малороссия. — Борисполь. История свв. Бориса и Глеба. Переяслав. Церковь Успения. Черкасы. Прибытие в Чигирин. Описание города. Монастырь св. Троицы. Свидание с гетманом. Субботов. Вдова Тимофея Хмельницкого. Лисянка. Освящение церкви в монастыре. Посещение казацкого табора. Опасный путь по границе. Прибытие в Рашков на Днестре.

Во вторник, в полдень, проехав пять миль, мы прибыли в торговое местечко, с цитаделью и укреплениями, по имени Борисполь, то есть город Бориса, сына царя Владимира. Как рассказывают, в нем была большая, древняя каменная церковь, во имя св. Глеба мученика, другого сына царя Владимира; ее разрушили ляхи и увезли ее камни, дерево и железо в Киев, где выстроили из них большую, новую церковь, о коей мы раньше упоминали, но с ней [190] им не посчастливилось. Мы уже говорили, что царь Владимир имел двенадцать сыновей, и все они исповедовали (христианскую) веру, за исключением одного, который остался неверным и питал вражду к своим братьям. Он пригласил к себе в дом двоих из них, Глеба и Бориса, названных по крещении Романом и Давидом, и хитростью удалось ему убить их собственною рукою. Так они стали мучениками, и русские и московиты празднуют их память и строят во имя их церкви. Их изображения всем известны: это два брата, столице рядом, в царском одеянии и в колпаках на голове.

Возвращаемся (к рассказу). Этот город очень красив, его сады бесчисленны, потому что при каждом доме есть сад, а также колодец пресной воды, которую поднимают при помощи колеса. Большая часть деревьев – вишня, то есть красные вишневые деревья. В городе две церкви: Рождества Богородицы и св. Михаила, а вне его третья церковь, во имя св. Николая. Пробыв здесь короткое время, мы направились немного севернее и, проехав более шести миль, прибыли в большой город, который соперничает с Киевом своим великолепием и известен во всех этих странах, как столица и бывшее местопребывание краля. Имя его Переяслав. Он окружен бесчисленными земляными насыпями и имеет трое ворот в укрепленных стенах: одни выходят на сушу, а двое других насупротив мостов, перекинутых чрез большое озеро, которое окружает город, имея своим источником реку, в него впадающую. Озеро заключено в искусственные берега, которые образуют плотины для мельниц и укрепления для пушек. Этот город — столица и митрополия всех городов и земель, принадлежащих казакам по эту сторону Днепра. Ляхи были в нем в очень малом числе — только лица правительственные, и потому город, как говорят, никогда, с самого своего основания, не был покорен, так как не бывал взят силою оружия, но всегда по договору, ибо он, поистине, неодолим. Как только Хмель явился перед ним, казаки, в нем бывшие, предали смерти польских правителей и овладели городом без битвы и спора.

При нашем приближении к городу, навстречу нам вышел полковник с царским знаменем, с барабанами и польскими флейтами, а также духовенство и все горожане, с хоругвями, крестным ходом, и проводили нас, с великою пышностью и торжеством, в большую новую церковь, выстроенную из дерева, в честь Успения Владычицы. Она еще не окончена, но возбуждает удивление зрителя [191] своей замысловатой формой, возвышенностью, симметрией и своими пятью куполами. Она имеет вид креста, то есть состоит из четырех больших арок на четырех своих сторонах; на каждой арке еще две меньших и очень красивых арки с боков, так что всего их двенадцать. Великий алтарь образуется главной аркой с двумя боковыми. В ней еще четыре алтаря; внизу, во имя Покрова Богородицы и Воздвижения Креста, и два над ними, на хорах: один — в честь Акафиста, то есть Похвалы Богородицы, другой — во имя свв. Петра и Павла. Эта церковь имеет двое хор: первые, по обыкновению, над западными вратами, для певцов, а выше них другой ряд хор, идущий кругом большого купола церкви, точь-в-точь похожий на хоры Святой Софии по устройству и столбам; они восхищают взоры зрителя и, хотя из дерева, имеют все подобие мрамора. Снаружи церковь оштукатурена с выведенными кругом полосами и дугами. Все это здание новое и еще не кончено, так как внутри стоят приспособления, при помощи которых поднимают материалы на канатах. Снаружи церкви идет большая галерея, охватывающая все восемь углов ее, с точеными перилами. В городе есть еще четыре церкви: в честь Воскресения, Преображения, Троицы и св. Николая. Прежде была церковь, принадлежавшая ляхам; теперь ее обратили в монастырь, в честь Покрова Богородицы. Протопоп этого города, по его словам, имеет власть над двумястами священников.

Возвращаемся (к рассказу). При нашем выходе из церкви, выстрелили, в знак великой радости, из пушек, так что земля заколебалась. В воскресенье, в которое пришелся праздник св. Илии пророка и исполнилось равно четыре года с нашего выезда из Алеппо, наш владыка патриарх совершил для жителей водосвятие после литургии и окропил их всех. Жители этого города имеют великую веру в разрешительные грамоты. Полковник сообщил нашему владыке патриарху, (принимая его) в своем доме, что его власть простирается на девять городов и более чем на пятьсот селений и что под его начальством сорок тысяч ратников, прибавив, что в случае большой нужды он может выставить сто тысяч.

Во вторник 22 июля мы выехали из этого города, при чем полковник и все население с барабанами и флейтами, а духовенство с пением, провожали нас на значительное расстояние. Проехав четыре мили, мы прибыли в торговое местечко с цитаделью, укреплениями и озером, по имени Гельмязов; в нем церковь в честь Успения Владычицы. Затем мы проехали еще четыре мили и [192] прибыли в местечко, подобное первому, по имени Золотоноша, с двумя церквами, из коих одна в честь Успения Владычицы. Сделав еще три мили, приехали к реке Днепру, переправились чрез него, и, проехав две мили, прибыли в торговый город, место происхождения казаков, по имени Черкасы. Здесь они снаряжают суда, которые ходят в Черное море, так как река Днепр течет подле самого города. Здесь родился Хмель, и здесь впервые появились казаки. Жители подобны диким зверям (?).

Затем мы проехали далее еще семь миль и прибыли в город, который составляет постоянное местопребывание Хмеля и называется Чигирин. С тех пор как мы переехали реку Днепр, мы видели по всей дороге, с обеих сторон, море песку — что составляет обычное свойство берегов этой реки на весьма значительном протяжении — в особенности же с той минуты, как приблизились к упомянутому городу, где песок оказался в глубину на рост человека и наши лошади падали от усталости. Все окрестности этого города такого же песчаного свойства. Писарь, то есть секретарь Хмеля, вышел нам навстречу с большим отрядом ратников и повел нас к городу по главной дороге, похожей на большую песчаную реку. Цитадель высотою и строением своим походит на крепость Алеппо и видна на значительном расстоянии. Когда мы приблизились к городу, младший сын гетмана вышел нам навстречу с процессией духовенства, и нас повели в длинную деревянную церковь, в честь Успения Владычицы, находящуюся подле дворца гетмана. Здесь в воскресенье, по его приглашению, мы отслужили обедню с одним епископом, который недавно прибыл послом от ляхов. После обедни мы пошли обедать к гетману.

В понедельник нас повезли в монастырь за городом, называемый Троицким монастырем. Здесь мы отстояли обедню, после чего пошли обедать с писарем, так как он основатель монастыря. Церковь его во имя св. Иоанна Богослова. Затем мы вернулись в город. В нем есть еще четыре церкви, кроме вышеупомянутой. Его цитадель не имеет равной себе во всей стране казаков по своей высоте, величине возвышения, на коем она выстроена, по своей обширности и обилию вод и болот, ее окружающих. По этой причине она очень сильна, но в настоящее время находится в разрушении. Внутри ее много утесов. Она имеет несколько удивительно красивых пушек, которые так светлы, что блестят точно золото; все они привезены гетманом из страны ляхов, на всех них надписи, гербы и другие знаки. В город ведет только один [193] вход. Так как он расположен в долине, окруженной морем песку, то в нем чрезвычайно жарко. Мы спросили, почему гетман не живет в лучшем городе чем этот, и нам отвечали, что гетман выбрал его своей резиденцией потому, что он лежит на границе с татарами, между которыми и страною казаков расстояние в пять — шесть дней пути по безлюдным и пустынным местам. Это — самое срединное место, и Днепр от него только в двух милях. Нам сообщили здесь, что в настоящее время эта страна выставляет 300.000 казаков, каждый со своим ружьем.

В субботу 2 августа Хмель приехал посетить нашего владыку патриарха, после чего мы выехали из города. Сделав около мили, мы прибыли к огромному мосту, который тянется над озерами, болотами, островами и большими реками; на переезд по нему мы употребили более полутора часа. Мост направляется под цитаделью Чигирина и ведет по местам, которые заставляют путника содрогаться от ужаса. Проехав его, мы прибыли в селение по имени Субботов, где, обыкновенно, жил покойный Тимофей, сын гетмана. Жители вышли нам навстречу крестным ходом и повели нас в большую новую церковь во имя св. Михаила. В ней собраны сокровища армянских церквей, которые были разграблены и разрушены покойным Тимофеем в Сучаве, молдавском городе, о котором мы много раз упоминали раньше; в этой церкви гробница Тимофея. Жена его, дочь Василия, господаря Молдавии, несколько раз посетила нашего владыку патриарха; она была одета совершенно как черкесская невольница, в суконном колпаке, опушенном мехом, и ее сопровождали черкесские и молдавские девушки, одетые, как она, подобно невольницам. В воскресенье утром, после утрени, мы совершили в ее присутствии поминовение по ее супруге, над гробницею которого, по их обычаю, висит большая хоругвь, на коей написан весьма схожий портрет героя верхом на коне, с мечом в правой руке и с булавою в левой, и с изображением на переднем плане Молдавии, как страны, которую он пошел завоевать. Эта картина исторгала слезы зрителя. Его бедная жена, которая владеет четырьмя языками: валашским, греческим, турецким и русским, на которую отец ее истратил целые сокровища, чтобы вызволить ее из Константинополя, теперь, вдали от своего отца, матери, братьев, народа и родины, живет среди чужих, во дворце своего супруга, кругом которого он выстроил укрепление с окопами, а теперь гетман, его отец, чтобы увеличить пышность дворца, строит насупротив него, на возвышенности, каменную церковь во имя св. Илии [194] пророка. Мы заметили в ее строении несколько громадных камней, величина которых возбудила в нас изумление. На вопросы наши, нам сообщили, что камни эти привезены из города, принадлежавшего татарам, в пяти милях отсюда, где татары имели большую мечеть. Гетман разрушил ее и увез камни для сооружения из них этой церкви. Отстояв обедню, мы выехали отсюда, путешествовали по неровной и затруднительной дороге и прибыли в местечко, по имени Медведовка. По приказанию гетмана, сотники постоянно выходили нам навстречу со своими отрядами и знаменами и провожали нас от города до города.

Проехав еще три мили, мы прибыли в торговое местечко по имени Жаботин, а из него в другое, по имени Смела, сделав десять миль. Отсюда, через милю, прибыли в местечко, называемое Балаклея, а еще чрез милю в местечко по имени Орловец: отсюда, через две мили, в Вязовок, а затем, чрез полторы, в Ольшану. Вся эта дорога и все эти местечки составляют границу со страною татар. Из упомянутого места, сделав полторы мили, мы приехали в Тарасовку, а отсюда, через две мили, в четверг 7 августа, прибыли в Лисянку.

В субботу вечером сотник этого города просил нас об освящении нового монастыря, который он построил в предместье, и потому мы туда отправились. Монастырь расположен на вершине небольшого холма, окруженного прудами, озерами и болотами, обнесен деревянными стенами и укреплен валом с пушками. Он в честь св. Троицы и имеет красивую церковь во имя св. Игнатия. В ней мы слушали утреню от полуночи до рассвета, и, приготовив все необходимое для освящения, облачились, и наш владыка вошел и окропил церковь, по обычаю. По окончании обедни, сотник велел выстрелить из всех ружей, в изъявление своей великой радости, и, проводив нас назад в город, устроил нам пир в своем доме.

После обеда мы выехали и, сделав четыре мили, прибыли в торговое местечко, по имени Буки, а отсюда, еще через четыре мили, приехали, в воскресенье вечером, в Умань, где были встречены полковником и остановились в его доме. Во вторник мы простились с ним, и он выехал с нами к месту, где был табор, или стан казаков, ибо на этих днях до них дошли вести, что хан сел на коня и выступает против них; поэтому они, с большою радостью и ликованием, готовились встретить его. При нашем прибытии в табор и тотчас после того как наш владыка преподал им благословение и прочел над ними молитву, они выстрелили из [195] всех своих ружей, а когда провожали нас на прощанье, то три раза поднимали на дыбы своих коней, полагая, что это обеспечивало им здоровье и безопасность. Для нашего прикрытия они послали два знамени с их отрядами, и мы проехали чрез те города, которые в прошлом году сожгли и обезлюдили ляхи в союзе с татарами. Поэтому дороги весьма страшны и опасны, в особенности на протяжении одного дня пути перед тем, как достигнешь реки Днестра, ибо, как в месте пограничном, здесь можно встретить многочисленные шайки молдавских и иных разбойников. В пятницу 15 августа мы приехали в Рашков, вознося благодарность Богу за благополучное прибытие. Здесь мы порадовались хорошим вещам, ввиду предстоявшего нам удовольствия поесть винограда в молдавских виноградниках и полакомиться молдавскими арбузами и другими плодами, которых мы не видали от самой Молдавии и по которым постоянно вздыхали. В этот праздник Успения Владычицы здесь бывает ярмарка, т.е. рынок для купли-продажи. В понедельник мы выехали отсюда, простившись с казаками, которые проводили нас и на прощанье выстрелили из ружей.]