Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. 

КНИГА ХII.

САВВИН МОНАСТЫРЬ И МОСКВА. УКРАИНА

ГЛАВА I.

Саввин монастырь. — Пять монастырей, где служат приезжие патриархи. Обновление Саввина монастыря царем. Поездка туда патриарха Макария. Зимний путь. Торжественная встреча и обед. Разговор царя с патриархом и с его архидиаконом.

Знай, что существует обычай для патриархов, приезжающих в эту страну, просить у царя разрешения посетить пять монастырей и служить в них ради получения милостыни и подарков: первый — монастырь Чудов, второй – монастырь монахинь (Вознесенский), третий — Спасский за городом, четвертый — Симонов, пятый — монастырь монахинь и девиц вне города (Новодевичий). Шестую обедню они служат, обыкновенно, в церкви Благовещения.

Этот царь недавно отстроил заново монастырь, находящийся к северо-западу от города, в расстоянии сорока верст, на берегу реки Москвы. Он во имя святого Саввы Нового, одного из их святых. Царь всю душу положил на его построение, дабы сделать его подобным монастырю Троицкому, — и все это по любви своей к церквам, монастырям, монахам и всему священному чину. На этой неделе, в четверг 17 января, он отправился туда на богомолье со всеми своими боярами, чтобы отпраздновать там память этого святого и годовщину обновления монастыря, что приходится 19 числа этого месяца. (Память обретения мощей св. Саввы Сторожевского.) Еще перед его отъездом наш владыка патриарх подал ему челобитную с просьбою о дозволении ему посетить вышеупомянутые монастыри, а также и его монастырь, и царь дал ему на это [121] разрешение. Прибыв в Саввин монастырь в пятницу, он вспомнил о нашем владыке патриархе и тотчас послал гонца к министру с приказанием немедленно снарядить нашего владыку, в ту же ночь, в надежде, что он поспеет к праздничной обедне в субботу. Министр назначил пять человек стрельцов, которые должны были ехать перед нами. Переводчики привели для нас подводы, а для нашего владыки патриарха царские сани, запряженные вороными лошадьми, и, кроме того, еще заводных лошадей. С нами было назначено ехать одному из переводчиков и толмачу. Мы выехали из города после четвертого часа ночи, надеясь поспеть к обедне. Впереди нас ехали с фонарями. До рассвета мы проехали 25 верст и остановились в одном из селений, которые следуют одно за другим от города до монастыря, — остановились, чтобы немного согреться, так как был сильный холод и шел снег, и чтобы дать отдохнуть лошадям. Затем мы поднялись и проехали остальные 15 верст, а всего сорок. Когда мы доехали до монастырского посада, отстоящего от монастыря на три версты, царь прислал одного из своих вельмож с несколькими людьми с поклоном нашему учителю и поздравлением с приездом, а спустя немного времени, прислал с поклоном еще одного из своих приближенных. Монастырские стрельцы, стоящие там стражей, выстроились в ряд по обе стороны дороги на протяжении версты. Между тем царь беспрестанно присылал своих вельмож одного за другим с поклоном и приветствием от своего имени, пока мы не доехали до монастыря. Здесь перед воротами высадили нашего владыку из саней и, поддерживая его под руки, повели вверх. Навстречу к нему вышел архимандрит (Никанор (1654-1658). Сделавшись приверженцем расколоучителей Лазаря и Аввакума, он перешел в Соловецкий монастырь и, по взятии его царскими войсками, был казнен.) в облачении и митре со всеми своими иереями и дьяконами. Наш учитель, помолившись на надвратные иконы, поклонился кресту, который был у них на блюде, приложился к нему и осенил им архимандрита. Последний взял владыку под руку. Когда мы поднялись по лестнице ко вторым воротам, — ибо монастырь на вершине горы и окружен стеной, — вышел сам царь навстречу нашему владыке и поклонился ему, а наш учитель благословил его крестом. Царь взял нашего учителя под руку справа, а архимандрит слева, и они ввели его на монастырскую площадку, а затем в церковь. Между тем колокола гремели с самого нашего приближения к монастырю. Мы не застали [122] обедни, ибо было около полудня. Войдя в церковь, наш владыка приложился, по их обычаю, ко всем иконам церкви и к мощам св. Саввы Нового, которые положены в серебряно-вызолоченной раке, находящейся в углу церкви направо, в помещении, похожем на место, где хранится риза Господня, с куполом и медной загородкой со сквозной резьбой кругом и слюдяной подволокой. Потом он благословил царя вторично, и они приветствовали друг друга чрез переводчика. Царь, уходя, велел отвести нашего учителя в покои царицы, находящиеся насупротив южной стороны церкви; помещение же царя находится против северной стороны ее. (Сохранившийся доныне царский двухэтажный дворец стоит с западной стороны собора. Его еще не было при посещении монастыря патриархом Макарием.) В царицыных покоях мы и остановились.

Царь поднялся в трапезную, чтобы лично угостить отцов монастыря по случаю праздника. Смотри, читатель, какие чудесные и удивительные дела Бог сподобил нас видеть и как необычайно смирение царя! Именно, он сам до конца трапезы прислуживал всем монахам до последнего, а они сидели, ели и пили. Царь прислал одного из своих министров пригласить нашего владыку патриарха, и когда мы поднимались по лестнице трапезной, сам лично вышел встретить нашего владыку наружу и поклонился ему; владыка благословил его, и царь, взяв его под правую руку, ввел в трапезную. Пропев, по обычаю, Достойно есть перед иконами, владыка помолился на них; царь подошел, поклонился и владыка вторично благословил его. Они оба сели за одним столом, а вельможи и приближенные царя отдельно за другим, с левой стороны: мы же с отцами монастыря за особым столом справа. На полу перед царем был поставлен стол для нищих, слепых, калек и иных, и он прислуживал им все время пищей и питьем до последнего. Иереи пропели застольную молитву. Нашему учителю поднесли Панагию, и он поднял ее, по их обычаю, в честь св. Троицы, раздробил на части и дал от нее царю, а я, пишущий эти строки, обошел с блюдом, раздавая ее всем вельможам и священникам. Когда благословили стол и сели, начали подавать блюда с яствами, часть которых царь передавал нашему учителю, дабы он роздал их, по обычаю, кому пожелает, из государственных сановников.

В этот день царь много и дружески беседовал с нашим учителем о причинах его отъезда из своего престола и стремлении [123] к нему, царю, вследствие большой нужды, при чем обнаружил подробное знакомство с его делами, как будто он был свидетелем его обстоятельств с начала до конца. Всего больше удивили нас следующие его слова: «я знаю, что главной причиной твоего отъезда из престола были зло и огорчения, причиненные твоей святости злополучным митрополитом Миры, в воздаяние за твои благодеяния ему». Наш владыка патриарх был очень изумлен этими словами, и мы потом подумали про себя: «кто сообщил и сообщает царю об этих делах?» Но от царей не может скрыться никакая тайна. Затем он сказал ему: «почему ты не сообщил мне о нем и о его злых поступках, когда он приехал к нам?»

Упомянутого господина мы встретили в Молдавии, и он, со смирением и покорностью, изъявлял нам большую дружбу; поэтому, когда он опередил нас прибытием в Московию, наш учитель не захотел написать о нем дурно и воздать ему злом. Митрополит просил рекомендательное письмо к царю, но Василий воевода, с которым мы посоветовались, отговорил нас, зная о гнусных и злых делах митрополита и об обидах, причиненных им нашему учителю. Ввиду этого, мы представили ему невозможность для нас удовлетворить его просьбу, и он уехал с патриархом Пателлярием раньше нас. По прибытии его в Москву, когда они пробыли здесь некоторое время, московиты заметили гнусные поступки его архимандритов, дьяконов и родственников, их злые дела и то, что они курят табак, и их немедленно отправили в заточение, но митрополит, по заступничеству Пателлярия, избавился от наказания и выехал из Москвы. Когда он прибыл в Путивль, дошел до царя и патриарха слух об его скверных делах и пороках и о том, какое зло он причинил нашему учителю, и за ним тотчас отправили в погоню одного из переводчиков с несколькими гонцами. Его догнали в Красном, первом городе страны казаков. Видя это, митрополит пришел в смятение и впал в отчаяние. Сознавая свою вину, он стал упрашивать посланного, заплатив ему более 200 динаров, смиловаться над ним и отпустить его, говоря: «скажи обо мне, что ты меня не догнал». Посланный возвратился в Москву с пустыми руками, но его поступок и обман не остались скрытыми, и, узнав об этом, его обнажили и провели по городу под кнутом, оглашая его вину, а потом сослали туда, куда хотели заточить злополучного митрополита Миры.

Поэтому царь сказал теперь нашему учителю: «батюшка! будь спокоен и не огорчайся, ибо, хотя я и здесь, но мышца Господня, [124] далеко досягающая, и моя рука достанут его и накажут, где бы он ни был». Нас поразили эти слова, ибо это была царская речь и угроза. Бог да хранит его царство за его расположение к нам! От начала трапезы до конца царь не переставал беседовать с нашим владыкой. Под конец, жалуясь ему на смерть монахов этого монастыря во время моровой язвы, он сказал: «дьявол позавидовал мне; по моим великим грехам, умерли монахи моего монастыря, ибо раньше их было более трехсот, а теперь осталось только сто семьдесят». Посмотри, брат, на этого царя и на эти слова: он горевал о смерти монахов и об их малочисленности! Какая благословенная душа! какая чистая отрасль! Царь, столь высоко стоящий, оплакивает смерть монахов! Поистине, его ум и помыслы погружены в созерцание и пребывают в небесных, а не в земных делах. Какое счастье и какая радость нам, что мы видели и слышали эти чудесные, удивительные вещи, о коих потом будем рассказывать!

Затем стол убрали, и наш учитель опять воздвиг Панагию. Певчие пропели многолетие, и царь, по обыкновению, стал раздавать всем присутствующим кубки с напитками за здоровье московского патриарха, при чем стоял на своем месте, а стольники подносили ему кубки. Все, получавшие их, кланялись царю сначала и потом. Певчие пропели многолетие своему патриарху. Наш учитель возгласил пожелание всех благ царю, ему пропели многолетие, и наш учитель первый выпил здравицу за царя из особого кубка и передал его царю. Стольники начали подносить нашему учителю кубки с медом, и он раздавал их всем присутствующим. Царь подзывал отцов монастыря поименно, одного за другим, чтобы они выпили, говоря им: «сударь Иосиф, сударь Симеон, сударь такой-то», т.е. господин такой-то, и не только отцов монастыря и старцев, но позвал и простых монахов и поваров, так что мы дивились и изумлялись его необычайному смирению. Во время раздачи кубков архидиакон, обыкновенно, поддерживает патриарха под правую руку, дабы он не утомился, но так как царь стоял теперь справа от владыки, то я постеснился стать между ним и нашим владыкой и потому взял его левую руку. Увидев это, царь тихо позвал меня по имени и ласково велел мне стать между ним и владыкой, чтобы я поддерживал его правую руку. К этому времени он уже узнал, кто я таков, чему был весьма рад, и много раз пенял нашему учителю, что он с самого начала не познакомил меня с ним и не сказал ему обо мне. При начале трапезы он позвал меня по [125] имени, заметив, что я стесняюсь, — я стоял сзади, поодаль — и посадил меня выше отцов монастыря. Он непрестанно посылал мне блюда с кушаньем и кубки с напитками до окончания трапезы, при чем каждый раз я, по обычаю, вставал и издали кланялся ему дважды; я был смущен и растерян и таял в своем соку.

Когда наш учитель окончил раздачу кубков, пропели многолетие царю, а потом нашему владыке, по приказанию царя. Царь начал тогда раздавать заздравные кубки за нашего учителя всем присутствующим, к большому удовольствию. Он подозвал и меня, чтобы дать мне выпить; по обычаю, я сделал ему земной поклон и, приняв чашу из его рук, при чем поцеловал у него правую руку, вернулся на свое место, идя задом, и выпил вино, после чего вторично поклонился ему. Он опять подозвал меня и много говорил со мной чрез переводчика. За это время я успел выучить по-русски ектению, т.е. Миром Господу помолимся до конца, Рцем вcи и пр. Не знаю, кто сообщил ему об этом, но он мне сказал: «прошу тебя прочесть завтра для меня ектению и Евангелие по-русски», ибо я уже начал читать русские книги. Я, тая в своем соку от смущения и великого почтения пред царем, обливался потом, (обильным) как море, и мог ответить ему только: «приказание царя будет исполнено».

Когда царь кончил раздачу кубков, пропели многолетие ему и патриарху Антиохии и всего Востока. Также пропели многолетие и пили за здравие царицы, ее сына и всего царского дома, при чем один раз раздавал кубки царь, а другой раз наш учитель, пока не кончили; при этом они, по обыкновению, стояли на ногах. В заключение наш владыка прочел «Достойно есть» и благословил царя, который, взяв его под руку, вышел с ним из трапезной и послал всех своих вельмож проводить его до келий.

ГЛАВА II.

Саввин монастырь. — Всенощная. Эпизод с чтецом. Царь в роли уставщика. Он рассматривает арабский служебник. Обедня. Архидиакон Павел возбуждает общее удивление. Царь показывает мощи св. Саввы. Сосланный греческий дьякон. Обед у царя.

Вечером зазвонили в колокола. Мы отстояли с царем малое повечерие и вышли. В десятом часу ночи (т.е. в третьем часу утра.) ударили ко всенощному [126] бдению. Мы вошли в церковь. Пришел царь, приложился к иконам и подошел к нашему учителю, который его встретил и благословил, после чего царь стал близ места, где рака святого; он не имел для себя сиденья, а только под ноги ему подложили подушку из соболей, по царскому обычаю. Он приказал разостлать ковер подле себя, и наш учитель стал с ним рядом, близ дверей церкви; я же стал по левую сторону от него сзади, а наши товарищи, по своим степеням, стали слева от церковных дверей. Начали пение вечернего псалма и прочих молитв неспешно и протяжно. После Входа и прохождения архимандрита с прочими иереями и диаконами и после «Спаси Господи люди Твоя», наш учитель прочел положенную молитву. Кончили службу, и чтец начал первое чтение из жития святого, сказав по обычном начале: «благослофи, оче», (Эти слова и весь последующий разговор царя в подлиннике записаны по-русски арабскими буквами. Достойно замечания, что произношение на «а» (кафари) совершенно согласуется с теперешним московским.) как обыкновенно говорят настоятелю. В это время царь сидел на кресле, а наш учитель на другом. Вдруг царь вскакивает на ноги и с бранью говорит чтецу: «што кафари, мужик бл...н с(ын) (в этой стране у патриарха, царя и вельмож главное ругательство, обыкновенно: «мужик, бл...н сын» т.е. крестьянин, безумный, а слова: што кафари значат: «что ты говоришь»): благослофи, оче? и тут есть батриарх; скажи: благослофи, фладико», т.е. «зачем ты говоришь: благослови, отче? тут патриарх; скажи: благослови, владыко». Чтец затрепетал и, пав в ноги царю, сказал: «сударь, брости!» т.е. «государь мой, прости меня!» Царь отвечал: «Бох бростит», т. е. «Бог простит тебя». Тогда чтец встал и повторил те же слова, а наш учитель произнес: «молитвами святых отец...»

Когда началось чтение, царь велел всем присутствующим сесть. От начала до конца службы он учил монахов обрядам и говорил, обходя их: «читайте то-то, пойте такой-то канон, такой-то ирмос, такой-то тропарь таким-то гласом». Если они ошибались, он поправлял их с бранью, не желая, чтобы они ошибались в присутствии нашего владыки патриарха. Словом, он был как бы типикарием, т.е. учителем типикона (уставщиком), обходя и уча монахов. Он зажигал и тушил свечи и снимал с них нагар. Во время полиелея он попросил нашего учителя войти в алтарь и надеть полное облачение, по их обычаю. Так он и сделал: мы [127] облачились и его облачили в алтаре и вышли. После «Блаженны» наш учитель стал на возвышении, приготовленном для него в нарфексе. Монастырские иереи, числом до пятнадцати, и десять дьяконов вышли попарно; перед входом и после выхода (из алтаря) они кланялись царю и нашему владыке патриарху и размещались кругом него в обычном порядке. Затем поднесли нашему владыке патриарху свечи, из коих одну он вручил царю, другую архимандриту монастыря, остальные роздал вельможам царя и прочим служащим. Начали пение полиелея. Наш владыка патриарх, сойдя со своего места, совершил каждение. Когда окончили, вошли в алтарь и сняли облачения. Но царь попросил нашего владыку патриарха не разоблачаться, пока не прочтет евангелия утрени. Так и было. Затем мы сняли облачения, и наш учитель, выйдя, стал на своем месте. С начала службы до конца царь не переставал вести с ним беседу и разговаривать. Потом царь, войдя в алтарь, попросил меня показать ему служебник литургийный, который мы имели с собою. Он дивился на его изображения и письмо, перелистывая его лист за листом, и, выйдя к нашему учителю, сказал ему с поклоном: «прости меня, что я рассматривал твой служебник и перелистывал его без твоего позволения». Затем царь опять позвал меня к себе; я поклонился ему сначала и потом и поцеловал его правую руку. Он сказал мне чрезвычайно ласково и посмеиваясь: «кавари, кавари», т.е. говори со мной. Я же, растопляясь в своем соку и трепеща пред его величием, отвечал: «ни знай бо руске», т.е. не знаю по-русски. Он был очень доволен мною и, ласково ободряя меня говорить, попросил прочесть Евангелие и ектению по-русски. Я отвечал ему с поклоном: «все, что знаю, скажу». — Добро, сказал он. Я поклонился и отошел назад, представляя из себя кладезь пота.

Мы вышли из церкви только на заре и поздним утром возвратились к обедне. Мы облачили нашего владыку патриарха на упомянутом возвышении, и когда пришел царь, владыка сошел встретить его. Царь, приложившись к иконам, подошел и поклонился владыке, а он осенил его крестом, и царь пошел и стал на своем месте. Начали часы, и по отпусте, при начале (обедни), я произнес ектению по-русски таким образом, что привел в изумление: чтение московитов басистое, грубое, а я возгласил ектению тонким греческим напевом, так что царь немало изумлялся и дивился на меня. Певчие при каждом прошении, обыкновенно, поют «Господи помилуй», но царь не позволил им возвышать голос, дабы различать, что я говорю, и, как мне сказали потом присутствующие, [128] кивал головою с видом удивления. Когда я кадил во время Апостола в царских вратах крестообразно, то, не зная, что они имеют обыкновение кадить прежде всего месту, где мощи святого, я стал кадить сначала царю, а он показал мне пальцем со своего места, давая звать, чтобы я кадил сначала месту святого. Я смутился, но сделал так, а ему кадил после. Затем я вышел и прочел евангелие на воскресенье Закхея по-гречески, а праведникам, именно Евфимию Великому, по-арабски. Я уже выучился передавать его по-русски, но, стесняясь царя, не мог (прочесть как они), по незнакомству с их басистым и протяжным напевом. Это случилось к лучшему, ибо царь очень дивился моему чтению на трех языках и потом еще по-грузински. (По-грузински Павел сказал потом ектению.) Я окончил чтение евангелий; после этого архидиакон, обыкновенно, подносит Евангелие, чтобы приложиться, сначала патриарху, [а потом царю; но я, в эту минуту смущения и трепета, направился прежде всего к царю,] а он знаком показал мне, чтобы я шел сначала к патриарху, что я и сделал, и, возвратившись к царю, поднес ему Евангелие приложиться, при чем поцеловал его правую руку. Я с трудом мог нести Евангелие вследствие его тяжести и большого размера, при обилии золота и крупных драгоценных каменьев: изумрудов, голубых яхонтов, рубинов, алмазов и пр. Отделка его поражает ум удивлением; говорят, оно стоит 3.500 динаров (рублей). (Это Евангелие пожертвовано царем Алексеем Михайловичем в 1649 г.; ныне в монастырской ризнице. (См. о нем Истор. Описание Савина Сторожевского монастыря, С.Смирнова, М. 1860 г., стр. 55).) Когда я подносил Евангелие царю приложиться, то оробел пред его величием, и руки у меня не могли двигаться. Потом я возгласил ектению «Рцем вси» также по-русски, и все дивились на меня, что я в последовательном порядке произнес имя царя, с его титулом, по их обычаю, имена царицы, их сына, трех царевен, дочерей царя, и трех царевен, его сестер, свободно, без запинки и без ошибки. Кончив, я вошел в алтарь. После того как один из дьяконов возгласил: «оглашеннии! Господу помолимся» и вошел в алтарь, я вышел и сказал: «оглашеннии! изыдите» и пр. по-грузински, так как выучил это раньше.

Потир, три дискоса, звездица и лжица, употребленные в этот день, были из чистого золота с резьбой, с черным, выжженным фоном (с чернетью) и осыпаны множеством драгоценных каменьев. (Равным образом вклад царя Алексея Михайловича в 1651 г.) Когда [129] мы выходили на Великом выходе, каждый из служащих поминал своего патриарха, нашего и царя, а также всех нас (православных христиан). После обедни наш владыка вышел и подал царю антидор и просфору, а также роздал его всем присутствующим. Затем мы вошли в алтарь, разоблачились и вышли. Царь, взяв вашего учителя за правую руку, подвел его к раке святого, открыл ее и показал ему тело, и он приложился к нему; при этом царь с удивлением говорил: «посмотри, какой прекрасный цвет этого черепа: истинно, он желт и тверд» и продолжал: «когда я вынул мощи святого из земли, чтобы положить их в эту раку, я заметил, что потерялся один коренной зуб, и я не переставал искать его, пока не нашел. В то время у меня болели зубы, я их потер им, и они тотчас исцелились».

В этот день произошел необыкновенный случай, а именно: дьякон митрополита Миры, о заточении которого мы раньше говорили, сосланный царем в этот монастырь, где он пребывал в полном довольстве, — не знаем, в чем он провинился и за что патриарх Никон запретил ему служить, — в этот день, поздним вечером, явился к царю, поклонился ему земно и просил дать ему разрешение служить обедню на другой день. Но царь отказал и ответил ему: «боюсь, что патриарх Никон отдаст мне свой посох и скажет: возьми его и паси монахов и священников; я не прекословлю твоей власти над вельможами и народом, зачем же ты ставишь мне препятствия, по отношению к монахам и священникам?» Услышав эти слова от царя, мы изумились и подивились такой вере, благочестию и почтению к архиереям.

Возвращаемся к рассказу. Когда мы вернулись из церкви в свои келии, царь прислал чрез одного из своих министров приглашение нашему владыке патриарху к столу, в его помещение. Царь вышел встретить его на площадку двора и, взяв под руку, ввел внутрь и посадил подле себя. Он лично вышел наружу пригласить меня, назвав по имени, я же, архидиакон, трепеща, из почтительного страха пред царем, стоял вне; он взял меня за руку, — а я, смущенный и дрожащий, поклонился и поцеловал у него руку — ввел меня и посадил насупротив себя вместе с иереями, нашими товарищами, за особым столом, [при чем непрестанно посылал нам кушанья и напитки до окончания трапезы.] Наш владыка патриарх, подняв Панагию, дал от нее царю и сам взял, я же роздал ее всем присутствующим. Мы оставались за столом недолго, только два часа; мясных яств вовсе не было, ибо, как мы сказали раньше, [130] у царя есть обычай, когда он бывает в каком-либо монастыре и садится за стол с архиереями, то не вкушает мясных яств перед ними, но довольствуется рыбой и монашескими кушаньями. (Раньше Павел Алеппский, описывая обед у царя в воскресенье мясопуста (т.е. в заговенье перед Масленицей), с умилением замечает, что в этот день у него не было ничего мясного за столом, из уважения к патриархам, которые присутствовали на обеде.) Впоследствии грузинская царица (Елена), свидетельствуя перед нами, рассказала нам, что когда она с царицею, убегая от моровой язвы, находилась в Троицком монастыре, где они пробыли четыре месяца, то царица вовсе не варила себе мясного, и прибавила: «я укоряла ее, говоря: не боишься ли ты Бога? мы взрослые, но чем виноват царевич Алексей? он грудной младенец и ослабнет от поста». Но царица нисколько не убедилась этими словами.

Возвращаемся. Царь встал, роздал из своих рук кубки, по обычаю, [при чем вызывал меня по имени каждый раз, как подавал мне кубок,] и вышел проводить нашего учителя на монастырский двор, поддерживая его под руку, и возвратился, послав с нами двоих из министров, чтобы показать нам весь монастырь.

ГЛАВА III.

Саввин монастырь. — Осмотр монастыря. Стены и башни. Соборная и другие церкви. Монастырская трапезная. Больничный монастырь. Царь и патриарх посещают больных. Отъезд царя. Подарки от монастыря патриарху Макарию и отъезд его.

Монастырь св. Саввы меньше Троицкого, но построен по образцу его. Как тот я назвал бы женихом, так этот невестой, и поистине это так, как мы видели своими глазами. Нас провели по верху (стены) кругом всего монастыря. Как мы сказали, он походит строением на Троицкий монастырь, по своей красоте, высоте, плану постройки, архитектуре и множеству амбразур и пушек, но стена того монастыря шире этой. Стена этого монастыря имеет наибольшее протяжение от востока к западу и в каждой стороны по три величественных башни, а всех башен восемь. (В настоящее время их шесть.) Искусное устройство стены с множеством хорошо приспособленных амбразур не поддается описанию; она точь-в-точь как стена крепости в Эмессе, в нашей стране. Между стеною и монастырскими кельями оставлен [131] проход для военных целей. В стене нет ни одного куска дерева, но вся она выстроена из камня и кирпича. Кельи отцов, расположенные по окружности монастыря, очень хорошей постройки.

В монастыре четыре церкви. Великая церковь (собор), в честь Рождества Богородицы, древняя, существует со времен св. Саввы. Первоначально монастырь был малый и деревянный, но царь прекрасно возобновил и отделал церковь. Она имеет с западной и северной стороны двери из чистого железа. В ней царские (Слово «царский» автор часто употребляет в смысле «великолепный» или «роскошный».) иконы, приводящие в изумление зрителя своей искусной работой, позолотой и превосходной разноцветной эмалью, в особенности икона святого Саввы. Кругом этой церкви изящная галерея, вся из каменного хрусталя (слюды), в конце которой, с южной стороны, есть небольшая придельная церковь, во имя св. Саввы. Купол собора и купель этой церкви покрыты удивительно блестящей позолотой. Третья церковь — в большой башне, что над монастырскими воротами, также придельная, (В подлиннике она названа часовней, как и предыдущая, св. Саввы. Эта церковь в 1825 г. переименована в честь св. Троицы, а имени преп. Сергия посвящен храм во втором ярусе колокольни, прежде освященный в честь св. Троицы.) во имя св. Сергия, основателя Троицкого монастыря. Что касается четвертой церкви, то о ней расскажем потом в этом описании.

Возвращаемся. После того как мы осмотрели все стены кругом, нас свели вниз во двор монастыря и повели в монастырскую трапезную, огромную, удивляющую зрителя своей стройкой, архитектурой, величиной, простором и обширностью своего изумительного свода; она не имеет подобной себе ни в описанном монастыре св. Троицы, ни в знаменитом новгородском монастыре св. Георгия. Она имеет кругом окна со стеклами; все углы ее связаны железом, и такие же связи идут от арки до арки. Вся она утверждена на одном столбе, но толщина ее фундамента и стен огромна. Удивительно искусство ее постройки и ее архитектура! Она построена среди монастырского двора. Когда клали ее основание, то устроили в нижней ее части бенимчат, т.е. погреба для монастырских напитков, — это первый этаж. Над ним второй этаж, где помещается монастырская кухня, кругом которой идут кельи для служителей. В них множество печей, которые, равно как и трубы от кухонной печи, все проведены [132] искусно по стенам и выходят в трапезную палату, которая поэтому зимою всегда бывает теплой. Третий этаж — помещение трапезной; переднюю часть ее занимает пятая малая церковь, еще не достроенная, во имя св. царя Владимира. (Ныне при трапезе церковь в честь Преображения Господня, построенная царевной Софьей в 1693 г.) Потом повели нас в четвертый этаж, находящийся над всем остальным (помещением), одинаковой величины с трапезной; он называется монастырской казной и имеет кругом многочисленные окна. Утверждают, что в случае если даже монастырь будет осаждаем несколько лет, то одежды, облачения, редкостные украшения, мебель, материи, ему принадлежащие, не пострадают от плесени, моли и пр., ибо под всем потолком здания сделана решетка из железных и деревянных балок, и на них расстилают одежды, ковры и облачения: воздух постоянно проникает в изобилии чрез окна, и вещи не портятся. В углу этого помещения есть тайник для сокрытия золота, денег, серебра, драгоценностей и пр. Одним словом, устройство этих четырех этажей не имеет себе подобного нигде: снизу до верху это как бы огромная четырехугольная башня или большая крепость. (В 1806 г. своды в верхнем этаже трапезной обрушились, а в среднем были близки к падению, и потому трапезная была переделана, и верхний этаж был снят. Теперь в этом здании помещаются классы Звенигородского духовного училища.) Потом повели нас вверх по лестнице, длиною около ста ступеней, на три новые колокольни, которые своей красотой, архитектурой и стройкой превосходят колокольни столицы. Близ колоколов, но отдельно и выше их, находится помещение для часов, а помещения для колоколов друг над другом, но до сих пор там еще ничего не повешено. Все эти строения скреплены железными шестами и полосами от стены до стены и от угла до угла. Сойдя отсюда, мы осмотрели монастырские ворота. Как мы сказали выше, монастырь расположен на вершине горы; поэтому к нему ведет лестница, удивительно устроенная.

Затем царь прислал к нам других бояр, чтобы показать нам монастырское казнохранилище с его сокровищами. Слушай, брат мой, и дивись! Царь сделал прибавку к постройкам этого монастыря, в отличие от всех других монастырей, устроив новое здание, а именно: в одном углу монастыря он построил помещение в виде отдельного монастыря, с особыми воротами и [133] многочисленными кельями, кои сообщаются друг с другом и приспособлены для лета и зимы. Среди них церковь во имя св. Иоанна, сочинителя «Лествицы добродетелей». (т.е. Иоанна Лествичника (списателя «Лествицы»). Церковь эта за ветхостью разобрана в 1782 г. Ныне на этом месте монастырский сад.) Это помещение устроено для увечных, слепых, недвижимых и пораженных заразной болезнью из числа монахов этого монастыря, ради доставления им большего спокойствия и ухода. Царь поставил им игумена из их среды и такого же келаря, назначил служителей не из них, а иереев из их числа, чтобы совершать для них службы. Нас привело это в изумление; мы дивились святости царя, его смирению и любви к монастырям, священникам и монахам. Он назвал это место «Покоищем больных», как говорится в синаксаре. При виде этого мы много плакали. Царь был в это время в церкви, где архимандрит служил для него молебен. Когда мы вышли, он прислал звать нас к себе и спросил у нашего владыки патриарха, понравился ли ему монастырь и его постройки. Услышав от него похвалы и видя его большое удивление, он сказал ему: «батюшка! всего удивительнее то, что вся эта прекрасная постройка была окончена в два года; это — большое чудо». Царь очень любит этот монастырь: как он рассказывал, ему раньше было чудо от святого, и по этой причине он всецело предался устроению монастыря. В настоящее время я все разузнавал о стоимости его постройки, пока наконец не пригласил к нашему владыке патриарху того самого вельможу, которому была поручена постройка, и его секретаря, и с трудом они признались по секрету, что сумма, истраченная на постройку этого монастыря, составляет, по записям, 378.000 динаров (рублей), а постройка еще не кончена. И это неудивительно, ибо, как мы видели своими глазами, монастырь представляет большую крепость, которая поразила нас изумлением.

Возвращаемся (к рассказу). Царь, взяв нашего учителя под руку, повел его, чтобы он благословил братьев Христовых и прочел молитву над ними, т.е. над расслабленными и больными монахами этого монастыря. Они еще находились в прежнем своем помещении, насупротив дверей (соборной) церкви, в деревянных домах, и царь еще не перевел их в новый их монастырь, так как он не достроен. Царь ввел к ним нашего учителя. Войдя, мы от сильного, отвратительного и зловонного запаха не могли оставаться в этом помещении, ни смотреть на больных, царь же [134] попросил нашего учителя прочесть над ними молитвы, дабы они исцелились, а по прочтении молитвы благословить их. Всякий раз как наш владыка благословлял одного из них, царь, вслед за владыкой, подходил к нему и — о удивление! — целовал его в голову, уста и руки, и так до последнего. Мы были поражены изумлением при виде такой святости и смирения, тогда как нам хотелось убежать отсюда. Недостаточно было этого царю: он ввел владыку в келью, находящуюся внутри этого помещения, где был больной, который, по словам его, уже восемь лет не владеет ногами: его ударило санями и разбило ему ноги. Он постоянно молит себе смерти, и когда царь, войдя к нему, спросил об его положении, тот стал молить смерти; царь с упреком прикрикнул на него и сообщил нашему учителю, что в этой келье было трое страдальцев, (двое) умерли на его глазах, и остался этот. Царь попросил нашего учителя помолиться над ним, и он прочел над ним несколько молитв, прослезившись. Удивление царя к нашему владыке еще более возросло, и он потихоньку поманил рукою своих вельмож, обращая их внимание на святость нашего учителя, его слезы и смирение. Затем владыка благословил страдальца, утешал его и успокаивал, говоря ему, чтобы он благословлял Господа за эту милость, ибо Он испытал его и избрал, как испытывается золото в горниле и пр. Царь, коего восхищение еще более увеличилось, подошел к больному и, к нашему изумлению, поцеловал его в голову, уста и руки. Нам не верилось, когда мы вышли отсюда, что мы избавились от ужасного запаха, который там господствует.

Царь, по-прежнему поддерживая под руку нашего учителя, вывел его наружу, выражая ему свою благодарность. Как нам сообщил впоследствии его великий визирь, царь возымел великую веру к нашему учителю и чувствовал большое удовольствие; по словам визиря, царь сказал: «я желаю золотыми буквами написать на воротах этого монастыря время прибытия в него владыки патриарха и благословения им монастыря и царя».

В этот вечер царь вознамерился отправиться из монастыря, и все монахи стали на пути его в ряд до монастырских ворот. Его казначей приготовил уже копейки в бумажках, и царь собственноручно роздал иереям по шести динаров, дьяконам по четыре, а (простым) монахам по три, не забыв и нищих. Простившись со всеми, он попросил нашего учителя прочесть над его головою молитву и преклонился перед ним, став на колена. Владыка много молился над ним, царь встал, и когда владыка благословил его в [135] первый раз, сказал ему: «другой», т.е. вторично, и он благословил его вторично, царь сказал: «три», т.е. третий раз, и он благословил его в третий раз. Царь поцеловал его на прощанье и, уходя, сказал: «приезжай, когда хочешь». Архимандрит и монахи проводили его за ворота, где он сел в экипаж и уехал, а мы вернулись к вечерне. Царь, проехав 15 верст, ночевал также в монастыре. После вечерни явились архимандрит, келарь и казначей и поднесли от имени царя милостыню монастырскую нашему владыке патриарху в виде вознаграждения за его труды и обедню, им отслуженную: [четыре] сорока соболей, золотой образ святого (Саввы), позолоченную чашу, атласа, большие хлебы, бочонки с напитками и соленой и свежей рыбы для дорожного запаса.

В понедельник, рано поутру, после заутрени, мы помолились на прощанье в церкви и приложились к мощам святого. Монахи простились с нами и проводили за монастырь, а двести монастырских стрельцов сопутствовали нам на расстоянии около 30 верст. Мы ехали по реке Москве, так как она течет с восточной стороны от монастыря по направлению к столице, терпели холод, при ветре и обильном снеге, и видели на дороге замерзшего человека, который стоял на месте — страшно было смотреть на него! Вечером мы прибыли в город. Царь же приехал только во вторник поздним вечером, потому что ездил на поклонение в третий монастырь. Что скажешь об этом человеке или, вернее, ангеле? Царь целый год находится в разлуке с женой и не стремится к ней, но весь свой ум и помыслы направляет на посещение монастырей, церквей и монахов. Я удивлялся, как он мог спать вдали (от своего дома). Несомненно, поэтому, что Творец исполнит все желания его сердца и вознесет его на высочайшую степень.

Так мы совершили эту вторую поездку, после поездки в Новгород, не в пример всем прочим патриархам, приезжавшим в эту страну.

ГЛАВА IV.

Москва. — Появление польских вельмож. Потоцкий. Возвращение патр. Никона. Приготовления к войне со шведами. Сибирские инородцы в Москве. Ревень и мускус. Набор. Свадьба сибирского царевича.

На этой неделе явилось много вельмож из ляхов с выражением покорности царю от себя и своих земель и с просьбой о пощаде. В числе их был великий гетман из дома Потоцких, [136] который имел под своим начальством 7000 ратников. Когда его окрестили, при чем тесть царя был его восприемником, царь пожаловал его правителем принадлежавшей ему области, но лишь после того как заставили его присягнуть и взяли от него в заложники, из опасения измены с его стороны, нескольких членов его семейства и родственников, которые и остались во власти царя.

В воскресенье фарисея и мытаря наш владыка служил в монастырской церкви [и посвятил иерея, ставленника от монастыря, называемого Печенегским, в честь Успения Владычицы, лежащего на острове в океане, в расстоянии тысячи верст от Соловецкого монастыря и трех тысяч верст от Москвы, как нам сообщил новопосвященный иерей, который, по его словам, выехал из своего монастыря в праздник Успения Владычицы, 15 августа, а в Москву прибыл в праздник Рождества. Большая часть пути была сделана по рекам. В их монастыре сорок монахов; близ него крепость на острове, называемом Кольским, епархии митрополита новгородского, близ Данска (Данцига?) на границе Германии, а не польского Данска.]

1-го февраля московский патриарх прибыл ночью из своего монастыря. Его люди сообщили, что он ехал от монастыря сюда четыре с половиною дня. Царь с вечера выехал к нему навстречу за 20 верст. Когда Никон приехал, все настоятели монастырей, по обычаю, поднесли ему иконы и хлеб.

В это время царь готовился к походу против шведов и начал отправлять вещи, снаряды, съестные припасы и тяжести в города Новгород и Псков. Как мы достоверно узнали, он послал 500.000 половинок свиных туш, что составляет 250.000 свиней. Мы уже говорили раньше, что московиты, обыкновенно, режут свиней осенью, разрубают пополам и вешают в высоких помещениях, чтобы они сделались как бастырма (вяленое мясо). Находясь в походе, отрезают от него куски и варят. Все эти приготовления вызывались многочисленностью войска, которое царь намеревался двинуть против шведов.

В это время были доставляемы царю со всех сторон запасы, в особенности из городов и областей Сибири. Жители их — татары-магометане, и среди них есть шерифы (благородные). Все они носят колпаки и, проходя мимо христианина, снимают их, а если увидят священника или монаха, то, снимая колпак, говорят ему по-русски: «благослови, отче!» ибо знают турецкий и русский языки. Видя, что они так делают, мы дивились этому и немало изумлялись. [137] Их лица безобразны; некоторые из них походят на узбеков по длине бород и платья. Они чистые сунниты. [Мы с ними видались тайком и разговаривали по-турецки]. Они сообщили нам, что обязаны платить царю ежегодно подать в 6.000 динаров, на каковую сумму привозят ему ревеня и чистого мускуса. Ревень растет в Сибири. Это корень травянистого растения с большими листьями. [Некоторые персидские врачи говорили нам потом, что стебли этого растения составляют именно то, что мы называем рибас, а корни — ревень. Он растет в изобилии в Персии, но тот, который находится в Татарии, есть самый крупный и наилучшего качества]. Рассказывают, что мускусное животное водится в степях между Сибирью и страной Хота (Хотен), и там на него охотятся.

Страну Сибирь они называют Чимбир, страну Китай Чин и Мачин, а страну Хота Хота-Хоты и говорят, что она отстоит от их земли на три года пути. Они называют царя Китая кяфир (неверный) султан. Они сказывали нам, что Золотой султан (Алтун-падишах. Так назывался владетель богатой золотом области в горах Алтая и Даурии.) находится неподалеку от них, что христиан называют у них казаками, а церкви монастырями, что у них были каменные мечети с минаретами, но патриарх Никон велел их разрушить. В столице за ними строго смотрят: не пускают одних, но в сопровождении стрельцов, и отнюдь никто не смеет говорить с ними, разве только тайком, как мы делали.

Представив царю свою казну, они начали продавать бывшие у них ревень и мускус. Пуд лучшего ревеня, составляющий 13 ок, продавали за 30 динаров; худшего качества — дешевле, до 12 динаров. Пузырьки мускуса они продавали тайно, и мы покупали у них фунт за 22 динара. Как московиты ненавидят динары шерифские (Вероятно, монеты с именем Меккского шерифа.) и турецкие, так эти татары их любят и целуют. Московиты не любят мускуса, не берут и не покупают его; поэтому он был очень дешев, так как из персиян, которые скупают его у татар по 40 динаров, ни одного теперь не было. По этой цене царь продает мускус и ревень франкам. Московиты пьют водку не иначе как с ревенем, который кладут маленькими кусочками в посуду с водкой, и она делается желтой как шафран; ревень уничтожает ее вред и делает ее весьма полезной. Высший и самый веский сорт [138] ревеня скупают греческие купцы для Константинополя, где продают его с большим барышом.

Упомянутый народ покупает красный коралл и янтарь, которые у них высоко ценятся. Большая часть хаджей, (Пилигримы в Мекку.) похожих на узбеков, бывает из этих племен, и потому большинство их знает нашу страну и Дамаск.

В это время царь наложил на всю страну душирма, то есть (набор) людей, в количестве 200.000, для нового войска, и роздал им оружие, пистолеты и ружья, и припасов на три месяца. Он послал привести войска из Казани, Астрахани и Сибири; созвал собор из архиереев и настоятелей всех монастырей и потребовал у них, чтобы они дали ему из монастырской казны, с угодий и деревень десятую часть, сказав им: «так как купцы дали мне десятую часть своих капиталов, того же и у вас прошу, ибо я воюю за вас и из ревности к вере. Я не открою казны моих предков, пока не кончу поход и войну, а когда совершу его, возвращу вам вдвое». Также он послал сделать сбор со всех областей, с каждого дома по 25 копеек, в виде вспоможения для закупки припасов.

[В это время патриарх Никон прислал нашему владыке патриарху в подарок, со своим архидиаконом, зеленую мантию из франкского сукна, которую он потом и носил постоянно, до нашего возвращения в Валахию.]

[В канун праздника Входа во храм (Сретения) ударили в великий колокол, и патриарх пошел к повечерию в древнюю церковь, находящуюся в передней части дворцовой площадки и освященную в честь этого праздника. Царь, еще после полудня, присылал нашему владыке патриарху приглашение к обедне и к столу. В девятом часу ночи зазвонили в колокола и отслужили вечерню, а на рассвете утреню. Утром мы отправились с патриархом и вошли в эту церковь. Она стара и ветха; имеет три двери, а ход в нее по лестнице церкви Благовещения. Боковая сторона алтаря, где совершается поминовение и где жертвенник, и паперть церкви выходят на особую внутреннюю дворцовую площадку, недоступную для посторонних и которую мы раньше не видали. На ней малая церковь, скрытая и вросшая в землю, в честь Божественного Преображения; как говорят, она была первою, построенною в Москве. (Спасо-Преображенский собор, или Спас на Бору.) В недальнем расстоянии от нее большая, высокая церковь с большим [139] золоченым куполом, в честь Рождества Богородицы; мы ее доселе не видали. Москва-река течет под стенами с этой стороны, и никто из иностранцев не может выходить или входить здесь в ворота. Мне потом удалось видеть их и войти в них, равно как и на ту дворцовую площадку, благодаря переводчикам и некоторым моим друзьям из числа государственных сановников, так как все они познакомились с нами в течение нашего долгого пребывания здесь.

Возвращаемся. Пол церкви — черного цвета. Когда вошел царь, патриархи благословили его, по обыкновению. После обедни нас повели в столовую. Мы раньше упоминали, что царь в это время посылал вызвать все войска Сибири, кои, как говорят, составляют свыше 200.000 человек, войска Казани и Астрахани, тюркских племен и отряды из областей, за ними лежащих, на протяжении двух тысяч верст, дабы иметь в этом году совершенно новое и свежее войско и отослать домой то, которое было в ним в прошлом году, и то, которое занимало завоеванные города. Так и было сделано, и теперь бояре и начальники этих войск с тысяцкими, явились поцеловать руку царя, когда он сел за стол перед нами. Он велел им сесть обедать. Нищих и увечных, которых он одел в новые платья, усадил за особым столом на полу подле себя. Мы оставались за столом до наступления ночи и затем вернулись в свой монастырь.

Вечером под воскресенье, в которое приходилась память старца Симеона и пророчицы Анны, царь прислал нашему учителю приглашение к обедне и к столу, потому что его дочь Анна родилась в этот день в прошлом году. Патриарх Никон отслужил обедню в церкви царицы, что во имя св. Анны, а наш владыка патриарх с сербским архиепископом служил в соборе, так как царицына церковь слишком мала. Было большое торжество; присутствовали государственные сановники и множество народа. Я сказал ектению по-русски, к общему удивлению. После обедни нас повели в большую царскую столовую в верхней части нового дворца — обширное и великолепное помещение, куда не дозволяется входить иностранцам и где никто не может сесть за стол, даже на последних местах, кроме придворных царя.]

В это же воскресенье царь женил старшего сына сибирского султана на одной из боярских дочерей, находящихся у него в услужении. Жених со своими приятелями и несколькими лицами из государственных сановников явился в парчовой одежде, осыпанной жемчугом и драгоценными каменьями, и поцеловал руку у царя, [140] который, по здешнему обычаю, заступал место отца невесты. Царь дал ему серебряную икону, и они вышли и возвратились к себе. Жених прислал царю, царице и всему царскому семейству на нескольких блюдах много драгоценных вещей и каменьев, по их обычаю. Вечером мы возвратились в свой монастырь.

ГЛАВА V.

Москва. — Встреча креста, привезенного из Люблина. Донские казаки в Москве. Завоевание ими Тамани. Их набег на Турцию.

В понедельник 4 февраля зазвонили в новый колокол вместе со всеми другими и совершили весьма торжественное празднование, а именно: как мы рассказали раньше, когда Бутурлин взял Люблин и избивал его жителей, то находившиеся в третьей крепости просили его не убивать их, за что обещали вознаградить его великим сокровищем для царя, именно, крестом из древа Честного Креста, который и отдали ему лишь с большим трудом. Получив от него помилование, они вышли, чтобы вручить ему крест, и шли с ним на прощанье на расстояние трех верст, со свечами и кадильницами, плача и рыдая о потере этого великого сокровища. Бутурлин, прибыв в Киев, узнал о гневе царя на него за заключение мира с татарами и за другое, как мы уже рассказали, выпил яду и умер. Пустили слух, что он умер волею Божией, и его служители, набальзамировав (?) его, (В английском переводе: «having performed over him the last offices», что можно было бы передать словами «обрядив его».) по обычаю московитов, положили в гроб, чтобы отвезти и похоронить в Москве. Услышав об этом, царь, сильно разгневанный на Бутурлина, приказал сжечь его тело на дороге, но, узнав о сокровище, которое он приобрел для него, смиловался над ним, по ходатайству патриарха, и послал приказ привезти его; его привезли и похоронили в Чудовом монастыре.

Сегодня это сокровище было доставлено царю, который ему сильно обрадовался. Звонили в колокола, не переставая, так что тряслась земля. Царь сошел в собор в короне и в царском одеянии со всеми государственными сановниками; явились и все горожане в лучших платьях. Патриарх облачился, и было совершено молебствие в благодарность Богу, даровавшему это сокровище. Затем стали подходить ко кресту, покланялись ему и прикладывались со всяким [141] благоговением и почтением. Его положили на покрытый аналой близ Влахернской иконы и креста Константина. Тогда же было установлено совершать его память и праздновать ему ежегодно в этот день. В эту ночь было совершено великое бдение от полуночи до зари, как обыкновенно бывает в большие праздники. На другой день патриарх Никон служил обедню в присутствии царя, который был в короне и царском одеянии, и всех государственных сановников. Все были преисполнены радости, ликовали и веселились. Мы пошли приложиться к этому честному кресту, который помещен в подобие книжки из серебра, закрытой хрусталем. Величина его в палец в длину и столько же в ширину; вокруг него четыре евангелиста.

В это время прибыли к царю несколько донских казаков со своим гетманом и доложили ему, что они покорили крепость Тамань, отстоящую от Кафы на 120 миль. Рассказывали, что они вышли в Черное море на сорока чайках. В каждой чайке бывает, обыкновенно, по 90 ратников, из коих половина гребет веслами, а другие сражаются, — попеременно. Они напали на крепость Тамань ночью и, взойдя на ее стены по лестницам, спустились в нее, где перебили и взяли в плен более пяти тысяч человек. Сначала они послали к царю гонцов, испрашивая его распоряжений, как им поступить с нею. Царь приказал разрушить ее до основания по причинам государственным, кои я не в состоянии изъяснить. Казаки разрушили ее и сбросили в море ее большие пушки, забрали там огромную добычу и пошли оттуда к Синопу, к Ризе и в тамошние области, где совершили большие опустошения и захватили много добычи и бессчетное число пленников. Когда они возвратились на Дон, свое местопребывание, явились родственники пленников и многих из них выкупили, избавив от неволи; с остальной же добычей и пленниками казаки прибыли в Москву, где и продали их вместе с одеждами, вещами, серебром, золотом и османи, (Турецкая монета.) которые продавали не по цене их, а на фунты, и потом вернулись в свою страну.

Разговаривая с ними, мы дивились на них, на их мужественный вид и рост. Они называют вино, как турки, шараб, а водку араки. [142]

ГЛАВА VI.

Москва. — Письмо от шаха. Челобитные и решения по ним. Царский титул в посланиях от шаха и султана. Печати. Служение. Трапеза у патриарха. Юродивый.

В это время пришло к царю письмо от кизилбаша (персидского шаха) с тем послом, которого он отправил более двух лет тому назад по делу грузинского царя Теймураз-хана. Оно было написано по-персидски почерком «талик» (висячим). Царь послал за мною, чтобы я прочел письмо. Вследствие нашего продолжительного пребывания у них, все меня знали и постоянно шутили со мной, в особенности патриарх, который всегда предлагал мне остаться у него; также царский наместник и другие визири и секретари говаривали мне: «оставайся здесь переводчиком по арабскому языку» — ибо для всех языков есть в царском диване переводчики, а для арабского нет. Я отвечал им: «если бы вы дарили мне все, что есть в Москве, и то я бы не согласился». — «Ты прав, говорили они, что не хочешь расстаться с женой». Все это говорилось ради шутки и смеха. Все время ежедневно я занимался делами нашего владыки патриарха: писал прошения и подавал их визирю, заседающему в посольском приказе, т.е. диване для послов со всего света, а также по делам архиереев, монахов, монастырей и пр. Визирь собирает эти челобитные, и если царь находится в Москве, то идет и докладывает их царю, который ставит на них свое решение, как ему заблагорассудится. Если же царя нет, то визирь докладывает прошения полномочному наместнику, потому что ничего не может делать иначе, как по его приказанию.

Люди, приехавшие из отдаленных мест, ждут выхода царя в собор в какой-либо из больших праздников, или когда он едет за город на охоту или на богомолье в какой-либо монастырь, они становятся на его пути и поднимают свои прошения, и царь приказывает одному из бояр собрать их. Таков же порядок у патриарха при его входах и выходах, и такой же обычай у царицы, когда она идет в свои палаты. Царю докладывают все прошения, читая их перед ним; на каких пожелает, он делает надпись, чтобы было исполнено: если это милостыня, то просителю дадут из казны столько-то; а какие не пожелает удовлетворить, на тех челобитных пишет, чтобы по ним оставить без исполнения. Для челобитных существует особый приказ, где их собирает назначенное лицо, и всякий, кто подает челобитную царю, на другой день идет [143] в тот приказ справиться о ней, и ее отдают ему: если сделана на ней надпись об исполнении, то он идет с нею к визирю в Посольский приказ и подает ее ему, и тот, сделав на ней надпись, передает одному из секретарей, который пишет по ней память, т.е. записку государственному казначею, чтобы он выдал тому человеку то-то, согласно приказанию царя, с обозначением года, месяца и числа. Если проситель архиерей или настоятель царского монастыря, то пишется его имя и имя его кафедры или монастыря, и он с этой запиской отправляется, в сопровождении одного из драгоманов, в царское казначейство получить то, что ему назначено. Что же касается челобитных, на которых царь сделал надпись, чтобы их не удовлетворять, то податели берут их назад, при чем на них делается надпись, что царю не угодно удовлетворить их просьбу, и это означает, что они не должны писать других. Обрати внимание на этот строгий порядок, эту точность и умную распорядительность!

Возвращаемся к окончанию рассказа о письме кизилбаша. (За этими словами в английском переводе следует: «оно было написано на шелковой бумаге почерком «талик», и наверху его, в виде вступления, были следующие слова», и далее (стр. 263-264, т.II) приведено в подлиннике самое письмо, но с весьма большими искажениями, делающими его неудобопонятным. В наших рукописях оно пропущено.)

Когда меня позвали в особое помещение внутри приказа, чтобы я рассмотрел и прочел письмо, — ибо они думают, что читать по-арабски, по-персидски и по-турецки одно и то же — я кое-что из него понял при содействии переводчика по языку кизилбашей, [и как вор, скопировал его в несколько минут, не будучи никем замечен, — Боже сохрани! если бы меня увидали. Затем,] так как переводчик по турецкому языку был мне приятелем, я пошел к нему и по моей просьбе он тайком достал много дел с посланиями от султана Мурада к Михаилу, отцу нынешнего царя, ибо между ними существовала великая, искренняя дружба и велись беспрестанные сношения чрез послов. Знак султана, т.е. тугра, сделан наверху золотом, а под ним написано так: «опора достопочтенных вельмож общины Иисусовой и глава великих начальников народа Мессиева» и тому подобные восхваления, «и он глава царств, кои суть: Владимирское, Казанское, Хаджитархан, т.е. Астраханское, Сибирское, и всей страны Московской царь, Михаил Феодорович», и прочие имена городов, хвалы и благожелания. Содержанием всех посланий была просьба воспретить донским казакам выходить на [144] своих чайках в Черное море и вредить странам Востока. Я был очень удивлен выражением: «и всей страны Московской царь», и узнал от упомянутого драгомана, что турки называют царя не малик, но чар, т.е. царь, по-русски. Он прибавил: «не удивляйся этому, так как и московский царь, обыкновенно, не называет турецкого государя царем на своем языке, но «наш друг, великий султан» на турецком, а не на своем языке». Пойми! (Как известно, султаны (как и всякий мусульманин по отношению к немусульманину) в своих грамотах и посланиях никогда не величают христианских государей такими титулами и в таких выражениях, какие они присваивают себе.) Знай, что даже франкские государи не называют султана царем, но Gran Turco, т.е. великий турок, как мы теперь также узнали. [Один из царских драгоманов, который сопровождал посланника ко двору султана Ибрагима, сообщил нам, что турки называют московского царя ак падишах, т. е. «белый царь», хотя в своих посланиях не титулуют его ни государем, ни кралем, но называют по-русски царем. Персияне называют его ак хан. Франки в своих посланиях именуют его императором, но в своей стране называют его Gran duca, т.е. великий князь, как турецкого государя называют Gran Turco. Сами турки называют своего государи пенаги, персидским словом, которое соответствует слову автократор (самодержец).]

Печать господарей Молдавии и Валахии на их официальных бумагах и письмах и над воротами их дворцов и принадлежащих им церквей и монастырей есть лишь бычачья голова, как говорят, в честь евангелиста Марка. Что касается польского короля, то печать его, вытисненная на злотых и прочих предметах, есть двуглавый орел; такая же печать и у московского царя, как говорят, в честь евангелиста Иоанна, вернее же потому, что как орел есть царь птиц, так и царь есть величайший из государей. Печать на золотых грамотах, клеймах, копейках и пр. — с одной стороны двуглавый орел, а с другой царь верхом на коне, под ногами которого что-то вроде дракона, коего он поражает копьем, как св. Георгий — я не могу теперь объяснить этого. Печать Хмеля есть его собственное изображение в короткой одежде, с оружием и в колпаке, перевернутом для смеха (?). (Не значит ли это: «надетом набекрень»?)

[В родительскую субботу патриарх служил обедню в соборе, а митрополит Крутицкий в церкви Архангела, по усопшим царям. [145] Коломенский епископ служил в монастыре монахинь (Вознесенском) по усопшим царицам.

Утром, в воскресенье Мясопуста, царица отправилась в монастырь Одигитрии (Новодевичий) помолиться с монахинями. Зазвонили в новый колокол вместе со всеми остальными колоколами, для сбора духовенства и настоятелей монастырей с их иконами в собор, дабы совершить ту же службу, как в прошлом году. Патриарх облачился с нашим учителем. Пришел царь в короне и в царском одеянии с порфирой. Благословив его, патриархи с крестным ходом вышли на открытую площадку за церковью, при звоне всех колоколов, и совершили службу такую же, как в прошлом году, при чем в этом году мне удалось пополнить свои наблюдения теми частями ее, которые тогда я не мог увидеть. Затем вернулись в собор.]

После обедни патриарх повел нас к трапезе в Крестовую палату, т.е. свой новый диван. [Когда он сел за стол, царь прислал ему много прекрасных кушаньев со своего стола, с одним из своих вельмож, которому патриарх подарил серебряную икону.] В этот день патриарх посадил подле себя за стол нового Салоса, который постоянно ходил голым по улицам. К нему питают великую веру и почитают его свыше всякой меры, как святого и добродетельного человека. Имя его Киприан; его называют человек Божий. Патриарх непрестанно подавал ему пищу собственными руками и поил из серебряных кубков, из которых сам пил, при чем осушал последние капли в свой рот, ради освящения, и так до конца трапезы. Мы были изумлены.

В этот день после обедни, когда патриарх прочел житие и поучение и сказал проповедь, подошла одна больная монахиня и рассказала царю и патриарху, что она с давнего времени была больна и в этот вечер пришла в собор провести ночь подле раки нового святого, Филиппа, что он ночью явился ей в своем архиерейском облачении, при чем ему прислуживали и кадили из кадильниц дьяконы; возвысив голос, он велел ей встать, и она тотчас исцелилась. Услышав это, царь пролил обильные слезы, а патриарх сказал длинное поучение народу по случаю этого чуда. По этой причине мы вышли в этот день от обедни не ранее вечера. [146]

ГЛАВА VII.

Москва. — Служение патриарха Макария в Новоспасском монастыре. Описание монастыря. Служение в Чудовом монастыре. Посещение Симонова монастыря и описание его.

В понедельник Мясопуста мы отправились, по приказанию царя и патриарха, в монастырь Спаса за городом, чтобы посетить его, как раньше просили о том царя. Монастырь находится с юго-западной стороны (Он находится на юго-восточной стороне.) города в расстоянии более часа пути. Когда мы подъехали к нему, навстречу нашему учителю вышел архимандрит с монахами. Нас ввели в великую церковь. Мы отслужили в ней обедню, и нас в облачениях повели в самый низ церкви, чтобы прочесть молитвы над гробницами сановников государства, ибо этот монастырь назначен для их погребения. В нем находится могила бабки царя. (Инокини Марфы.) Все гробницы покрыты бархатными, расшитыми золотом покровами, с письменами из жемчуга кругом; у изголовья каждой гробницы икона и подсвечник с неугасимо горящей свечой. Ни на один день не прекращаются обедни за упокой погребенных здесь, после чего всегда сходят вниз, кадят и читают над ними молитвы. Нам рассказывали, что этот монастырь древний и был маленький, и что в Бозе почивший царь Михаил, отец этого царя, обновил и расширил его и построил его окружную стену, похожую на стену монастыря Троицкого и монастыря царева (Саввина). На ней восемь огромных башен; четыре по четырем углам, потому что монастырь четырехугольный, и другие четыре между ними; в стене множество бойниц с пушками. Три четверти монастыря находятся на берегу Москвы-реки, а потому местоположение его открытое, более чем всех других монастырей, находящихся вне этого города, по причине высоты места, на котором он стоит, и занимаемого им положения среди окрестностей. Близ него есть озера для рыбы. Мы уподобляли этот монастырь Шейху Абу Бекр в Алеппо. Великая церковь (собор) выстроена патриархом Никоном, в бытность его архимандритом этого монастыря. Она благолепная, красивая, душу веселящая: мы не находили в этом городе подобной ей по возвышенности и радующему сердце виду. Она имеет пять куполов, галерею кругом и три большие двери. Церковь эта в честь Преображения, а [147] монастырь называется Спас, то есть монастырь Спасителя, по-гречески SwthroV.

В этой церкви иконы благолепные, и среди них есть икона, величиною побольше листа бумаги, из одного куска белой, чудесной слоновой кости: на ней изображены резьбою все господские праздники, наподобие того, как делают кресты на Св. Горе, с величайшим совершенством искусства. Эта икона принадлежит к числу царских сокровищ.

Вся нижняя часть этой церкви представляет обширные склепы для погребения. Когда московиты узнали, что в церквах хоронить недозволительно, они, по остроте своего ума, придумали эту хитрость, а именно: стали делать церкви выше и погребать под ними усопших, дабы литургия совершалась над ними постоянно, во веки веков.

В этом монастыре есть еще пять церквей. Первая — вышеупомянутая (соборная); вторая — близ этой церкви, красивая, в честь Владычицы Одигитрии, над могилой одного князя. Ее построила жена его, княгиня, и пожертвовала на монастырь большую сумму денег. Эта женщина делала добро повсюду: говорят, в Троицкий монастырь она пожертвовала свыше 6.000 динаров; всем, приезжающим в этот город, патриархам, архиереям и монахам она непременно делает пожертвования: для нашего владыки патриарха она соорудила митру, шитую золотом и жемчугом по красному бархату, и большую, расшитую золотом, палицу. Третья церковь, внутри трапезной, в честь Покрова Богородицы. Четвертая — в колокольне, во имя св. Саввы. Эта колокольня древняя, удивительная по своей архитектуре. Пятая церковь — на монастырской площадке, новая, во имя св. Сергия, основателя Троицкого монастыря. Шестая — в честь Благовещения в башне, что над воротами монастыря. (Из церквей, перечисленных Павлом Алеппским, существуют ныне, кроме соборной, следующие: церковь Знамения (по Павлу, Одигитрии) перестроена в 1793 г.; внизу ее склеп фамилии Шереметьевых; церковь Покрова Богородицы с трапезой выстроена в 1673 (скорее, перестроена в этом году, потому что Павел видел ее в 1655 г.; церковь преп. Сергия находится ныне в среднем ярусе колокольни (с 1787 г.). Церковь Саввы Освященного не существует, а есть придел его имени в церкви Покрова Богородицы и Николая Чудотворца. Последняя не названа Павлом, хотя она построена при больничных кельях в 1652 г. – Резного на кости образа, описанного Павлом, по-видимому, уже не существует.)

На площадке монастыря находится огромный новый колокол. Мы смерили его окружность, и оказалось около 50 пядей. Больше [148] всего нас удивляло, каким образом перевезли его сюда из города.

В этом монастыре монахов до ста или более. Кельи в нем просторные и все новые; среди них есть кельи для царя и царицы. В нем есть просторные, веселые помещения с видом на город и реку. Словом, это монастырь неприступный, с множеством пушек, и виднеется из города как голубь, ибо весь выбелен известью.

Когда мы отобедали, нам поднесли, по обычаю, подарки, простились с нами, и мы возвратились вечером в город.

[Царь прислал нам извещение быть готовыми присутствовать с ним за бдением и утреней в Чудовом монастыре, по случаю памяти св. Алексия Чудотворца, 12 февраля, и в то же время, по случаю празднования дня рождения его сына. Зазвонили в колокола, и царь с патриархом отстояли повечерие. В седьмом часу ударили в новый колокол, и мы прибыли в монастырь. Сюда же явились царь, патриарх и все вельможи, в придел святого, где почивают его мощи, внутри трапезной. Начали петь вечерню весьма протяжно. При полиелее, оба патриарха облачились и, выйдя с митрополитами и священниками, стали вне алтаря. Здесь, посредине, поставили образ святого, и патриарх сошел и окадил образ, алтарь, царя и всех предстоящих, по обычаю, после того как роздал им свечи. То же сделал наш учитель, и затем они приложились к иконе и к мощам святого, что сделал и царь, а после него крещеные царевичи и все государственные сановники, по степеням и в порядке. Потом патриархи разоблачились, и медленное пение продолжалось без перерыва от седьмого часа ночи до утра следующего дня. Наконец мы вышли, умирая от стояния на ногах, бдения и усталости, но в то же утро возвратились к обедне, откуда вечером нас повели в царскую столовую. В то время когда пили за здоровье царя и я приблизился поцеловать его руку, он улыбнулся мне и сказал: «w agioV arcidiakonoV, велико чолофик»; первые два слова, по-гречески, значат: «о, святой архидиакон», а последние два, по-русски: «ты великий человек». Бог да продлит его царствование за великую его любовь ко мне!]

В среду мы поехали в знаменитый монастырь, называемый Симонов, по имени святого, который его соорудил в древности и который был братом св. Сергия, основателя Троицкого монастыря. (Основателем Симонова монастыря был Феодор, племянник преп. Сергия (см. о нем в «Источниках русской агиографии» Н.П.Барсукова, СПб. 1882, стр. 591-592). Название же Симонова монастырь получил по урочищу, на котором был основан.) [149] Монастырь этот — в честь Успения Владычицы, находится не в далеком расстоянии от монастыря Спаса и так же расположен на берегу Москвы-реки. Наш путь шел от ворот, что у моста, (т.е. от ворот, ныне не существующих, в стене Китай-города, против Москворецкого моста.) по реке, кратчайшей дорогой, совершенно прямо. Посмотри, какая удивительная вещь: во святом Евангелии сказано, что апостол Петр ходил по воде один раз, а мы, Бог свидетель, путешествовали по воде, не замочив ног, не один раз, а несколько, особенно (когда ехали) от царского (Саввина) монастыря до столицы, на расстоянии целого дня пути.

Возвращаемся (к рассказу). Когда мы подъехали к монастырю, навстречу нам вышел, по обыкновению, архимандрит с иереями и диаконами. Нас повели вверх в высокую церковь с одним куполом; в ней мы отстояли часы и вечерню. Облачив нашего владыку патриарха, мы вышли в нарфекс и отслужили царский молебен; наш учитель прочел молитву за царя, после чего совершили отпуст.

Эта церковь весьма высока, с тремя железными дверями. Что касается царских врат, то мы еще не видывали подобных им, по их высокой ценности, ибо они сплошь покрыты золотом, серебром и драгоценными каменьями. Рассказывают, что один князь, по кончине своей, был погребен в этой церкви и что он завещал, чтобы все его драгоценности были пожертвованы на этот монастырь, и часть их была употреблена на эти врата: как говорят, они стоили более 2.000 динаров. Икона Успения Владычицы, еще более ценная, состоит из одного куска чистого золота; изображение сделано на ней чернетью, на удивление уму.

За этой церковью — новая, красивая церковь, построенная женою вышеупомянутого князя над его могилой, в честь Владычицы Платитера (Знамения), образ которой осыпан жемчугом и драгоценными каменьями: алмазами, рубинами, яхонтами и изумрудами, и, как говорят, стоит более 1.000 динаров; он небольшой. В подземелье этой великой церкви, как и в том монастыре (Новоспасском), все своды и склепы, (где погребены) знатные лица государства. В нем церковь во имя Владычицы Одигитрии, где ежедневно совершается литургия. Среди гробниц есть гробница царя Казанского, (Симеона Бекбулатовича.) который [150] был взят в плен царем Иваном и потом крестился и умер христианином. Жена его положена подле. Близ него большая гробница; рассказывают, что погребенный в ней был великий богатырь и имел огромную фигуру; говорят, что два человека не могли нести его лук, а его железную кольчугу четверо не были в состоянии поднять.

В этом монастыре шесть церквей; из них мы описали три, четвертая — внутри трапезной палаты, во имя св. Сергия, пятая — в честь Преображения, шестая — в надвратной башне, в честь св. Креста (празднование коему) 1 августа, и семи Маккавеев. (Из переименованных Павлом Алеппским церквей, кроме собора, остаются поныне следующие: трапезная, во имя Тихвинской Божией Матери, и Происхождения Честных Древ над западными воротами.)

Окружная стена монастыря больше, чем в монастыре Спаса и так же (как и там) она новая; имеет трое ворот и шесть башен, из коих одни круглые, а другие — четырехугольные; на стене много пушек. Так как погода была очень холодная и ветреная, то мы не могли подняться на стену, чтобы ее осмотреть. В этом монастыре более 60 монахов.

После того как встали из-за трапезы, нам поднесли обычные подарки, проводили за монастырь, и мы возвратились вечером в город.

ГЛАВА VIII.

Москва. — Служение патриарха Макария в Чудовом и Вознесенском монастырях. Обычай просить прощения пред наступлением поста. Служение патриарха Макария в Новодевичьем монастыре. Служение в неделю Православия. Смерть Радзивила.

В четверг мы отправились в Чудов монастырь, служили в нем обедню и нам, по обыкновению, поднесли подарки.

На этой неделе царь и патриарх ходили по всем монастырям просить прощения у монахов и монахинь. В эти два дня, среду и пятницу, выходили из церквей не раньше как после полудня, ибо здесь эти дни, по своему значению, равняются дням великого поста, и в них не совершается литургия.

[Утром в воскресенье Сыропуста наш владыка патриарх отправился к московскому патриарху, который взял его с собою к царю в его верхние палаты; мы сопровождали их. Царь вышел встретить их и повел их в самый верхний свой покой. Здесь, [151] после того как патриарх помолился на иконы, царь преклонился перед ним, и он осенил его крестом и окропил святой водой. Наш учитель сделал то же, и затем они сели на короткое время. Вставши, патриарх прочел молитву за царя и весь царский дом и потом окропил всех присутствовавших тут государственных сановников, которые затем стали подходить к руке царя, что и мы сделали с ними. Когда мы вышли, наш учитель, по приказанию царя и патриарха, отправился служить обедню в монастыре монахинь, что насупротив нас. По совершении ее, ему поднесли серебряную икону Владычицы с обычной милостыней.]

Вечером царь с царицей прибыли в этот монастырь просить прощения у монахинь и затем посетили с тою же целью Чудов монастырь. Равным образом все государственные сановники являлись к царю и просили прощения у него и у патриарха. Некоторые из них приходили поздно вечером и к нашему владыке патриарху. Прочие люди просили прощения друг у друга, целуя в уста, по своему обычаю.

[Возвращаемся. В среду царь, разговевшись вечером, прислал нашему владыке патриарху со своего стола три кубка вина и несколько блюд сладкого кушанья, похожего на арбуз в смеси с различными пряностями и медом; оно привозится для него из Астрахани и др. В течение этих трех дней (Т.е. первых трех дней первой недели великого поста.) патриарх не сходил в собор и никому не показывался, запершись в своих покоях; и царь постился до субботы, когда за обедней причастился св. Таин вместе с царицей. У всех государственных вельмож и богачей такой обычай, что на этой неделе они не дают работы и сами ничем не занимаются, а только присутствуют неупустительно за службами в своих церквах, в особенности в пятницу, когда приносят покаяние в своих грехах, и читают и молятся беспрерывно, дабы приготовиться к принятию св. Таин на следующий день со всяким страхом и благоговением.]

В субботу, рано поутру, наш владыка патриарх отправился, по приказанию царя и патриарха Никона, в Новодевичий монастырь, т.е. монастырь монахинь-девиц, вне города. О нем мы раньше говорили, что царь и патриарх перевели из него всех монахинь московиток и поселили в нем русских (Так Павел Алеппский называет жителей Малороссии и Белоруссии, в отличие от великороссов, которых всегда именует московитами, москоб.) монахинь. По своей [152] великой набожности, они постоянно просили нашего учителя посетить их, благословить и отслужить у них обедню. При нашем прибытии туда, все они вышли нас встретить и пошли впереди нас, поя напевом, чарующим сердце, пока мы не поднялись в церковь. Владыка, по обычаю, приложился к иконам, при чем монахини пели «Достойно есть». О удивление! как согласны и сладки их напевы! Наконец он благословил их всех. Затем мы облачили его в нарфексе [и молодые девицы начали чтение часов.] Они же пели во время обедни на обоих клиросах. Все они дивились на меня, как я читал и говорил ектению по-русски. При выносе Даров, все монахини подошли и приобщились св. Таин с великим страхом и благоговением, а потом получили антидор и вино: они постились со среды до сих пор. По окончании службы, владыка прочитал над ними молитвы отпущения грехов, при чем они простерлись на землю; Затем они предшествовали ему с пением в трапезную, где мы сели по принятому порядку. Игуменья, келарша, казначея и старшие монахини сели по своим степеням; каждая из них имела при себе служанку, которая подавала ей кушанье и питье. Другие служанки подносили нам, начиная с нашего владыки патриарха до последнего из нас, наилучшие постные кушанья, жарения, фаршированные и иные изысканные блюда, а также разнообразные напитки, каких не знают московиты. Одна из девиц начала положенное чтение нежным, приятным голосом, чинно и с порядком удивительным, лучше, чем у мужчин. Мы встали из-за стола, исполненные удивления к ним, их опрятности и порядку. Когда наш владыка патриарх посылал какой-либо из них блюдо кушанья, она подходила и кланялась ему до земли, была ли то монахиня или из мирских женщин, ибо в этом монастыре есть много русских, т.е. казацких, женщин, родственниц этих монахинь. Обрати внимание на следующее распоряжение: для отвращения несогласий назначили набольших, служащих и должностных лиц из их же рода и из их среды. Затем встали из-за стола; наш учитель поднял Панагию. Подошла игуменья со своими товарками; они поклонились ему до земли и поднесли в благословение от монастыря красивую, позолоченную икону имени монастырского храма и четки, сплетенные из шелка; то же и нам. Затем все монахини подошли к нему под благословение вторично, вышли впереди нас с пением за монастырь и простились с нами, дав нам в запас на дорогу, по монастырскому обычаю, больших хлебов, и мы возвратились в город. [153]

В первое воскресенье поста, рано поутру, зазвонили во все колокола для сбора городских священников и настоятелей монастырей с их иконами в собор. Патриарх Никон сошел в собор и облачился вместе с нашим учителем. Явился царь, в царском одеянии и короне, [и занял место позади столба, на своем троне, но заметив, что таким образом он стоит спиной к иконам, не хотел оставаться в этом положении, пока не унесли иконы позади него - замечательный пример его веры и набожности! После того как архидиакон возгласил анафему всем еретикам и певчие трижды пропели им «анафема», он стал поминать православных царей и затем поминал поименно всех князей, воевод и вельмож, кои были убиты недавно в сражениях за веру, а певчие пели трижды: «вечная память!» Потом он прочел имена и титулы всего царского рода и пр. Перед ним поставили большой ящик с листами бумаги, по которым он стал читать имена всех простых ратников, сотников и полковников, убитых в последние два года за веру, — числом, как я думаю, тысяч сто или более — весьма медленно и протяжно, а певчие постоянно пели: «вечная память!» так что, под конец, мы чуть не падали от усталости и сильного холода, а ноги у нас совсем замерзли. После того произнесли проклятие на всякого, кто изменяет или изменил царю, и певчие трижды пропели им «анафема». Когда они кончили, я взглянул на часы, которые имел в кармане, и нашел, что это чтение продолжалось целых три часа.]

Мы вышли от обедни лишь после девяти часов, так как патриарх Никон после обедни прочел поучение на этот день и много проповедовал о разности у них в крестном знамении и о многих уклонениях среди них. Затем он вышел, провожая иконы с каждением, за врата собора, и приложился к ним вместе с царем. Мы возвратились в собор, сняли облачения и, вернувшись в свой монастырь, сели за стол лишь в десятом часу. В этот момент ударили к вечерне.

В это время пришло к царю известие, и в народе распространилась молва, что проклятый Радзивил, который предался шведам и жил у них, был внезапно постигнут гневом Божиим: у него скривилась челюсть, как это случилось с Феофилом иконоборцем, и он погиб страшною смертью.

Во вторую субботу поста, 1-го марта, царь дал обед, — за которым мы присутствовали, по приглашению, присланному им нашему учителю, — по случаю дня рождения своей старшей дочери Евдокии. [154]

ГЛАВА IX.

Москва. — Просьбы патриарха об отпуске. Задержки. Прощальный прием у царя. Сербский архиепископ. Подарки. Посещение визиря. Хрисовулы. Раздача разрешительных грамот.

Со времени возвращения царя, мы не переставали докучать ему частыми челобитными о том, чтобы он вас отпустил, и при каждом свидании с ним наш владыка патриарх просил и умолял его о том же, так как нам наскучило жить здесь столь продолжительное время: одному Богу ведомо, какую тоску и какую сильную горесть мы испытывали. Царь давал нам обещание, (но откладывал исполнение его) со дня на день, с недели на неделю - почему, не знаем. С того времени как наш владыка подал ему первую челобитную в день св. Петра перед праздником Рождества, и царь обещал (отпустить) его после Богоявления, мы и до сих пор все в том же положении, говоря про себя: «удивительно! какая ему нужда в нас, что он нас не отпускает? Ведь столько ему нужно ежедневно расходовать на нас!» — ибо наш владыка патриарх, как мы сказали, получал на свое содержание ежедневно по динару (рублю), а мы и служители 1 1/2 пиастр-реала, (75 коп. Пиастр-реалом Павел Алеппский называет полтинник, а динаром рубль.) к этому еще рыбу, икру и пр. и напитки, что стоило, быть может, 2—3 динара, так что наше ежедневное содержание обходилось в 4—5 динаров или даже более: сочти, сколько расхода в месяц, — около 150 динаров; а сколько расхода за целый год! Самое удивительное вот что: иерусалимский патриарх пробыл всего около семи месяцев, а царь послал ему сказать, чтобы он ехал в свою страну; точно так же он поступил и с Пателлярием; ныне, в Богоявление, он прекратил выдачу содержания всем находившимся здесь настоятелям монастырей со Св. Горы и других мест и каждый день визирь посылал к ним, понуждая их собираться и ехать в свою страну, между тем как мы молим Бога внушить им, чтобы они нас отпустили. Наконец Господь внял нашей молитве, и им наскучили и надоели наши настойчивые просьбы. Потом мы узнали за верное, что царь откладывал наш отъезд со дня на день с целью удержать нас до после Пасхи, когда он отправится в поход, дабы наш владыка патриарх благословил его и войско. Московиты, как мы уже говорили, очень [155] хитры и коварны и достигают своей цели путем крайней медлительности: обещают исполнить дело того, кто обращается к ним, (но откладывают) со дня на день — их оттяжки выматывают душу. Если бы царь сказал нам: «оставайтесь у меня еще на год или до после Пасхи», мы были бы убиты горем, но он хитро, в ласковых словах, откладывал от одного срока до другого, и когда уже не находил более средств противиться нашей решимости и беспокойству на счет отъезда, то, по милости Бога, пославшего нам утешение, царь рано поутру, в среду третьей недели поста, прислал известить нашего владыку, чтобы он представился ему для прощания с ним. Это доставило нам неописуемую радость, счастие и удовольствие.

К вечеру приехал в царских санях старший стольник и повез нашего владыку и нас в палату, где происходит целование руки. Когда владыка подъехал к церкви Благовещения, сошли встретить его два боярина, с поклоном от царя, и, сказав царский титул, как сказал его ранее стольник, прибавили: «царь (следует исчисление его владений и весь его титул) приглашает твою святость, блаженнейший отец и владыка кир Макарий, патриарх великого града Божьего Антиохии и всего Востока, чтобы проститься с тобою», при этом они поклонились ему, он их благословил, и они пошли впереди него. Точно так же внизу у лестницы, что насупротив дверей церкви Благовещения, встретили его два других боярина и сделали то же, что и те; равным образом и на верху лестницы вышли еще два боярина и сделали то же. У наружных дверей палаты вышли встречать все визири и государственные сановники, и опять двое из них, открыв уста, громким голосом произнесли полный титул и имя царя и титул нашего учителя, как мы сказали выше; окончив, все поклонились ему, а он благословил их, одного за другим, и они, одни предшествуя ему, другие следуя за ним, повели его в палату царя. Царь сошел с трона встретить нашего владыку патриарха, и он, пропев пред иконами «Достойно есть», помолился на них, поклонился царю, благословил его и присел на малое время. Тогда выступил визирь и, произнеся титул царя, причем наш учитель встал, продолжал: «… жалует твоей святости и твоему апостольскому престолу сию милость, а именно, пятьдесят сороков соболей, стоимостью в 3000 динаров», и поднес их ему, при чем каждую пару держал в руках один из стрельцов, которые один за другим подносили ему соболи и возвращались на свое место. Затем царь сказал ему: «отец мой! прошу твою святость, блаженнейший, принять это, как Христос принял две лепты [156] вдовицы, и не взыскать с меня». Раньше еще наш владыка патриарх просил его сделать ему митру, полное облачение и другую церковную утварь; поэтому царь, взяв его за руку, отвел в угол палаты для разговора наедине, только с одним переводчиком, и извинялся перед ним, что не может удовлетворить его просьбу касательно вещей, при чем, в виде оправдания, приводил смерть мастеров и свои заботы о походе и о всем потребном для войны, и это было совершенно справедливо. Он много плакал и сказал с глубоким вздохом: «отец мой! расставание с тобою убивает меня, ибо ты мой отец, а я твой сын». И много беседовал с ним. Наш учитель также плакал, видя таковое его смирение, благочестие и любовь — Бог да продлит его царствование! — и все присутствовавшие тут, глядя на это, тоже плакали. Потом царь подозвал всех своих вельмож, и они сделали земной поклон (нашему учителю). Царь попросил его прочесть большую молитву над боярами и над ним, наклонил голову, и наш учитель, исполняя его желание, [прочел молитву «Спаси, Господи, люди Твоя» и пр., в коей поименовывал всех святых. Когда он закончил молитву, мы пропели царю многолетие, после чего] все мы подошли и целовали его правую руку. Затем, взяв нашего учителя под руку, царь вышел с ним за наружную дверь палаты, где встречали нас бояре; при этом он много плакал и просил благословить его трижды три раза и облобызать в уста лобзанием Христа. Так и сделал наш владыка патриарх. В это время он держал наготове четыре челобитные царю: в одной просил уплатить за большое, из желтой меди паникадило, купленное нами за 120 динаров с тремя другими за 100 динаров; в другой челобитной просил у него икон, в третьей — некоторое количество рыбьего зуба и хрустального камня (слюды), и в четвертой — некоторое количество белки. Приняв челобитные, царь послал всех вельмож проводить его вниз до церкви Благовещения, где он сказал им поучение, благословил их и простился с ними. Мы вернулись в свой монастырь, исполненные радости и благодарности.

Сербский архиепископ, о котором мы раньше говорили, что его вернули назад и что он просил у патриарха дозволения остаться богомольцем за царя, как и случилось, видя, что патриарх Никон распоряжается им и кричит на него, как на одного из своих архиереев, наскучив этим, просил отпустить его и неотступно умолял царя дозволить ему съездить на поклонение в Иерусалим, после чего он возвратится. Царь, будучи кроток и милосерд, сжалился [157] над ним, говоря про себя: «если мы не отпустим его, то он, пожалуй, будет проклинать нас, а не молиться за нас», и против желания патриарха отпустил его. Ныне, когда наш учитель вышел от царя, последний пригласил архиепископа для целования руки и наказывал ему, говоря: «если ты поедешь в Иерусалим, помолись за меня там, помяни меня в святых местах и привези мне святого елея (из лампады) над божественным Гробом». Затем дал ему четыре сорока соболей и 400 динаров и отпустил. Архиепископ, нимало не медля, выехал из столицы и ехал до Молдавии спешно, оглядываясь назад, — посмотри, до чего его довела гордость, надменность и притязания на патриаршее достоинство, ибо то же было дано находившемуся здесь митрополиту святого престола Никеи: достоинство их было сочтено равным.

Возвращаемся (к рассказу). Когда мы вернулись в монастырь, пришел главный стольник, т.е. человек, который подносит царский стол, и принес нашему владыке патриарху великолепную царскую трапезу, состоящую более чем из пятидесяти блюд кушанья, из разнородных сластей, позолоченных кубков с вином и множества кувшинов с разнообразнейшими напитками. Поставив все это на стол, он немного посидел с нашим владыкой, простился и ушел. По окончании трапезы, явился начальник царских писцов с прочими писцами, состоящими при этом диване, (т.е. при Посольском приказе.) и принесли упомянутые сороки соболей. Мы роздали всем им подарки вещами и деньгами, а также стрельцам, которые несли меха, поднесли им вина, и они удалились. Таков обычай, что всякому, кто приносил нашему владыке патриарху подарок, начиная с денег и кончая иконами, хотя бы даже редиску или огурцы при наступлении времени созревания плодов, он давал в награду одним деньги, другим подарки: алеппского мыла, благовонного мыла, шафрану и кроме того священные предметы, кои они принимали с большим благоговением; даже стрельцам, которые ежедневно приносили кушанья с царской кухни, мы каждый день давали в награду за труд напитков или деньги, так как они менялись ежедневно.

Возвращаемся (к рассказу). По уходе писцов, пришел сам визирь, присланный от царя с выражением почтения и с поклоном от него нашему учителю. Он сообщил, какую радость и удовольствие чувствует царь от его благословения и молитв и какую печаль и огорчение по случаю разлуки с ним, (и прибавил), что [158] царь, когда мы от него вышли, сказал своим вельможам: «поистине, этот патриарх — муж святой, и печать святости видна на его лице»; о том же свидетельствовали все. Так сообщил нам теперь визирь и сказал: «когда ты расстался с царем, он вздохнул и сказал: молю Бога, прежде чем умру, видеть его в числе четырех патриархов служащим в Святой Софии и нашего патриарха пятым вместе с ними; и все присутствующие ответили: да услышит Господь!» Равным образом визирь, к радости нашего учителя, сообщил ему об исполнении всего, о чем он просил в своих челобитных. Раньше мы, между прочим, просили у царя дать нам пять хрисовулов, то есть золотых грамот, и он их нам дал. Первый хрисовул — для Апостольской Антиохийской Церкви, чтобы каждые три года приезжал архимандрит или архиерей с двумя — тремя монахами и слугами за царской милостыней, сколько Бог положит царю на душу, после чего они удаляются; другой хрисовул — для монастыря Белеменд в Триполи; третий — для монастыря св. Георгия Хмерэ; (Монастырь св. Георгия по дороге из Триполи к Ливану.) четвертый — для Сайданайскаго монастыря; (Древний монастырь близ Дамаска.) и еще хрисовул, пятый, для купца, который считался родственником одного из купцов (В английском переводе: «вельмож».) молдавских, на тот предмет, чтобы быть ему главою общества купцов и чтобы его не задерживали на границе. Воеводу, нашего земляка, родом из Дамаска, который был воеводой в Коломне, Кашире и Серпухове, мы восстановили (в его достоинстве): по ходатайству нашего владыки патриарха, царь сделал его пожизненно воеводой в Кашире. Некоторым бедным грекам мы доставили места переводчиков в приказе, [для других, служивших в войске, нам удалось исходатайствовать повышение в степень чаушей (курьеров).] При прощании царь попросил у нашего владыки патриарха разрешительных грамот из тех, которые мы напечатали в Киеве по-русски, и велел ему раздавать их государственным сановникам, что и было сделано. Что касается царя, то я отправился (к нему), взяв для него девять грамот, на которых написал золотом имена его, царицы, их сына, дочерей и сестер его; а что касается вельмож, то, по приказанию царя, я обошел их дома, в сопровождении переводчика, и всем им роздал грамоты. [159]

ГЛАВА X.

Москва. — Сборы в дорогу. Отделка и упаковка соболей. Беличьи меха. Царское хранилище икон. Стихарь архидиакона. Подводы.

Мы стали собираться в дорогу. Один я в эти дни был в больших трудах и хлопотах ночью и днем: утром и вечером обходил вельмож, а днем занимался упаковкой соболей, надзирая за мастерами и опечатывая лапки всех шкурок царской печатью красным сургучом, а именно: на каждую лапку соболя накладывали печать и делали надпись по краям на задней стороне, чтобы нельзя было украсть его и убавить что-либо от его ширины, а печать, чтобы шкурки не подменили, то есть, взяв хорошую пару соболей, не положили бы на место ее плохую. Эту хитрость придумали греческие купцы, ибо большинство здешних мастеров — люди лукавые. Чтобы сделать надписи и приложить печати на шкурках, мы развязывали каждый сорок, который был связан, и отдали шкурки по счету мастерам, чтобы они, при помощи своих жен, детей и многочисленных рабов, вырвали щипцами белые волоски. После этого, мастера брали их смачивать, разглаживать и растягивать, чтобы мех стал больше в длину и ширину, а потом подбирали их, отсчитывая по сороку. За каждый сорок мастера получают по динару. Каждые десять сороков соединяют вместе и называют коробьею. Оценивают в ней каждый сорок отдельно и ставят на них нумера, от одного до десяти: первый — баш, то есть голова, второй ниже и т.д. до конца. После этого мы складывали каждые два сорока в мешок очень плотно, с большим трудом и старанием, как это принято, во-первых, для предохранения от дорожной пыли, которая сильно вредит меху, во-вторых, чтобы как можно более уменьшить кладь (для предохранения) от жара.

Раньше еще валашский господарь Константин прислал нашему владыке патриарху письмо, в котором убедительно просил его добыть ему из царской казны наилучший сорок соболей, самого высшего достоинства, самый темный и ценный; такие сороки никогда не выпускаются из царской казны. Наш владыка патриарх написал царю челобитную об этом, и царь приказать выдать из казны сорок соболей по его первоначальной сибирской цене. Разыскивая, нашли два сорока, из коих мы выбрали лучший и заплатили первоначальную его цену, написанную на нем в Сибири — 480 динаров, и взяли его. По этой причине я имел случай видеть хранилище соболей и любоваться им. [160]

Также, по приказанию царя, дали нам 4.000 казанских белок. К нашему несчастию, в этом году не привезли белок из Сибири: как говорят, вследствие сильных жаров, стоявших в это лето, зверек убежал вглубь страны. Мех этих белок стоит динаров 20 и более. Он не дубленый и свернут волосом внутрь, а мездрой наружу. Мы отдали его для дубления мастерам по беличьему меху, ибо никто так не умеет дубить как они, нигде, кроме как в этой стране: они выделывают его мягким как шелк. Его мочат в бочках с отрубями и морским маслом, называемым рыбьим жиром, которое получают из моря-океана. За каждую тысячу шкурок мастера берут четыре динара.

Все надзиратели и служители в государственных складах тому, кто знает кого-либо из них и подарит им, дадут лучшее из наличного запаса, а кого не знают, тому дают плохое, ибо все в их руках; но это делается тайно. Так и мы давали им посулы и одаривали их.

Равным образом я ходил и взял рыбьего зуба и хрустального камня (слюды) из склада приказа по делам иностранцев, о котором мы уже говорили, где мы постоянно вели свои дела; ходил также в царскую казну, находящуюся близ высокой царской палаты и назначенную для хранения икон, в сопровождении одного из переводчиков, приставленного ко мне. Войдя в нее, я был изумлен множеством икон, в ней находящихся, кои стоят большой казны и денег: все иконы, которые архиереи этой страны и настоятели монастырей дарят царю и всему царскому семейству, относятся сюда и здесь складываются. На задней стороне каждой иконы написано имя того, кто поднес ее, из какого города или монастыря и дата: день, месяц и год, и кому поднесена икона: царю, царице или всему царскому дому. Все иконы сданы по счету боярину и все, что есть в этой казне, занесено в книги. Боярин дал нам, согласно приказанию царя, тридцать позолоченных икон, которые мы дали отнести стрельцам и, прибыв в свое помещение, вознаградили их за труд.

Мы просили также у царя лошадь юрга, то есть иноходца, и он нам дал ее. Раньше я написал царю челобитную, в которой просил у него стихарь для себя, и он немедленно пожаловал мне его. Меня послали в склад материи, облачений и редкостей и хотели дать мне сшитый, готовый стихарь, по их покрою, ибо из этого склада раздают фелони, епитрахили, стихари и иные предметы облачения и церковной утвари бедным священникам и небогатым монастырям, но я не пожелал, так что они опять доложили царю, и он [161] прислал мне превосходной белой венецианской парчи, затканной узором в виде деревьев и ветвей из разноцветного бархата, пришивки к рукавам и подолу из такой же материи с желтым фоном и несколько динаров на расход по шитью, велев сказать: «бери и сам крои, как желаешь и как тебе нравится». Эта материя стоит около 100 динаров.

Нам дали также обычный прощальный подарок при целовании руки, как и в первый раз. Снарядившись в путь и увязав вещи, мы написали прошение о шестидесяти подводах для нас и наших вещей. Нам было бы достаточно двадцати, но за нами следовало множество бедняков, и, кроме того, нам хотелось облегчить лошадей. Нам привели подводы и назначили с нами переводчика и толмача сопутствовать нам до границы земли казаков и десять вооруженных стрельцов провожать нас от города до города; нам дали царские сани и дорожный запас съестного и напитков, составлявших наше содержание до конца марта, то есть до приезда нашего в Путивль.

(пер. Г. А. Муркоса)
Текст воспроизведен по изданию: Путешествие антиохийского патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. Выпуск 4 (Москва, Новгород и путь от Москвы до Днестра) // Чтения в обществе истории и древностей российских, Книга 4 (187). 1898

© текст - Муркос Г. А. 1898
© сетевая версия - Тhietmar. 2010
© OCR - Плетнева С. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЧОИДР. 1898