СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАВЕЛ АЛЕППСКИЙ

ПУТЕШЕСТВИЕ АНТИОХИЙСКОГО ПАТРИАРХА МАКАРИЯ В РОССИЮ

в половине ХVІІ века,

описанное его сыном, архидиаконом Павлом Алеппским. 

НОВГОРОД И МОСКВА

ГЛАВА XI.

Москва. — Николин день. Слух о возвращении царя. Отливка большого колокола.

Возвращаемся к рассказу. Святому Николаю празднуют три дня, по любви к нему, как мы о том говорили раньше. С кануна праздника до конца его, питейные дома бывают заперты. По приглашению патриарха Никона, наш учитель служил с ним в соборной церкви. После обедни Никон повел нас в свои келии, где вместо царя устроил трапезу для всех присутствовавших. Если бы царь находился в Москве, то отстоял бы обедню в церкви во имя этого святого, что близ собора, (Церковь св. Николая Гостунского, ныне в Филаретовской пристройке Ивановской колокольни.) и устроил бы у себя большой [91] пир, ибо московиты питают величайшую любовь к святому Николаю. В названной церкви служил один из архиереев. С вечера, после малого повечерия, совершили во всех церквах великое бдение в течение всей ночи. После трапезы встали и совершили чин Панагии. (Панагия, т.е. всесвятая, есть просфора в честь Божией Матери. В монастырях панагию, вложенную в панагиар (род складного ковцежца, имеющего с одной стороны икону Божией Матери, а с другой – Спасителя или св. Троицы), возносили за трапезой с известными обрядами и молитвословиями, в воспоминание явления Божией Матери апостолам по вознесении Ее на небо. (См. Пособие к изучению устава богослужения правосл. церкви, Конст. Никольского, стр. 69).) [Патриарх взял кадильницу и кадил иконам и присутствующим, а затем сказал многолетие царю, царице, их сыну, его сестрам и дочерям поименно. Потом он налил собственноручно всем присутствующим круговую чашу меда за здравие царя,] и мы вышли. От патриарха мы достоверно узнали, что царь все еще находится в Смоленске, по причине грязи, слякоти и обильных дождей, которые шли в осеннее время и сделали дороги непроходимыми. Еще хуже было в Москве, так что экипажам и лошадям невозможно было проехать, и мы не могли ходить из дому на рынок, потому что грязь и слякоть были глубиною в рост человека. Оттого и цены в это время поднялись, вследствие малого подвоза из деревень. Все жители, а в особенности мы, молили Бога о том, чтобы земля замерзла для облегчения его рабов. Поэтому-то и царь оставался в Смоленске из-за тяжестей, пока не замерзла земля, и тогда он выехал оттуда. Пришло известие, что он едет, и наконец сегодня патриарх сообщил, что царь прибыл и отстоял в этот день обедню в монастыре, на его пути находящемся, во имя св. Николая [обыкновенно называемого Можайским]. Этого святого они всегда изображают с обнаженным мечом в правой руке и с городом Москвой в левой, как он явился в видении князю московскому во время похода Тамерлана, о чем мы говорили выше. Монастырь находится в 90 верстах от столицы. Мы очень обрадовались этому известию. Затем царь из этого монастыря приехал в заново им отстроенный монастырь во имя св. Саввы Нового и отстоял в нем обедню в субботу.

В воскресенье, (Здесь автор доканчивает начатый им раньше (см. вып. III, стр. 111-113) рассказ об отливку колокола.) перед закатом солнца, ударили в новый огромный колокол, в знак того, что царь возвращается, и все стали [92] готовиться для встречи его на другой день. Этот колокол есть тот самый, о коем мы упомянули раньше, рассказывая об искусных работах, приспособлениях и машинах, которые были произведены в течение лета множеством стрельцов вместе с опытным мастером, о разнообразной изобретательности которого мы также говорили. Они непрестанно работали над колоколом, начиная с февраля, как нами было описано, до нынешнего праздника св. Николая. Целью наших прогулок в течение лета было большею частью ходить смотреть на работавших. Перед нашим отъездом в Новгород они были заняты чрезвычайно трудной работой, именно, перетаскиванием громадных кусков меди, взвешиванием их и укладыванием в описанные пять печей. Каждый кусок с трудом передвигали 40—50 стрельцов, при искусных приспособлениях, клали на весы, свешивали, а потом скатывали и сваливали в печи с величайшим трудом. Эту работу продолжали до нашего возвращения из Новгорода. (Патриарх Макарий выехал в Новгород 4 августа, а вернулся в Москву 20 сентября.) Тогда замазали дверцы печей и развели огонь, (поддерживая его) в течение трех дней, пока медь не расплавилась, сделавшись как вода. Ее мешали чрез отверстия печных дверей длинными железными прутьями, которые раскалялись от чрезмерного кипения и жара. Затем собралось множество стрельцов, и сняли крышу, сделанную из липовой коры, которая защищала то место от жары и дождя: боялись, как бы не случился в городе большой пожар от жара пламени, подобного, поистине, геенне огненной. Прибыл один из архиереев, совершил над ямой водосвятие и благословил работы: тогда открыли пять нижних отверстий печей, и вся медь потекла по желобам, ведущим к месту поверх ушей колокола. Это было ночью, и смотреть никого не допускали. Медь не переставала течь до конца этого дня. От большой своей тяжести она образовала внизу трещину и полилась между кирпичами, от чего уменьшился вес, назначенный мастером; но немедленно было доставлено множество меди и серебра и положено в одну из печей, которая еще была горяча: (металл) расплавился и был пущен на первый, пока форма не наполнилась совершенно. Понадобилось три дня, пока новый колокол не остыл. Тогда стали отнимать кирпичи и землю, бывшие вокруг колокола, (что продолжалось) долгое время. Когда прошел слух о том, что царь едет, стали работать ночью и днем, и патриарх постоянно приходил с царским наместником надсматривать за [93] работами и усиленно поощрял работников. Часто он приглашал и нашего учителя посмотреть на работы. Вышел колокол редкостный, одно из чудес света по своей громадной величине. В течение долгого времени не переставали кирками отбивать от формы те места, по которым текла медь, и очищать их, (что продолжалось) до 1-го декабря, когда решили вынуть колокол из ямы и повесить. Пришел один из архиереев со священниками и дьяконами великой церкви в облачениях: совершили вторично водосвятие, поставив подобие (церкви) Воскресения и Иерусалима, сделанное из серебра, и окропили колокол и самое место. Машины и канаты были привязаны и приготовлены в нашем присутствии, и горожане сошлись на зрелище. Каждую из этих шестнадцати машин приводили в движение 70—80 стрельцов и над канатом каждой машины сидел человек, чтобы давать знать, как следует вертеть, дабы тянули все одновременно. То был день зрелища, какие бывают в жизни на счету. Многие веревки полопались, но тотчас же были заменены другими. После величайших усилий и огромных, свыше всякого описания, трудов, по истечении трех дней совершили поднятие колокола и повесили его над ямой на высоту около роста человека, при всевозможных хитрых приспособлениях. Над отверстием ямы положили толстые бревна, закрыв ее всю, над ними наложили еще бревен, пока этот чудо-колокол не стал на них, и тогда приступили к подвешиванию железного языка, который весит 250 пудов, а толщина его такова, что мы с трудом могли охватить его руками, длина же более полутора роста. Принялись очищать этот диво-колокол изнутри и снаружи и полировать. При этом обнаружилось точное изображение царя и насупротив него царицы, а над ними Господь Христос, их благословляющий. Они находятся на лицевой стороне колокола, обращенной к великой церкви на восток от нее; на задней же стороне колокола изображение патриарха Никона в облачении, в митре и с посохом, как он есть. Под плечами колокола наверху изображены херувимы и серафимы с шестью крыльями вокруг, а над ними идет кругом колокола надпись крупными буквами, а также есть надпись по нижнему его краю. Толщина края этого колокола более брасса, (В подлиннике ба', мера, равная 5 ф. 9 д.) как я измерил и записал. Когда мы входили под него, нам казалось, будто мы в большом шатре. Сколько брасс составляет его окружность, никому не было известно, и никто не осмеливался его измерить, ибо там постоянно стояли на страже [94] стрельцы. Я же не переставал употреблять уловки и ласкательства, пока не сдружился с мастером, пригласил его к себе и, обласкав, изведал от него, как велика окружность колокола, если смерить веревкой, и оказалось 11 брасс; я смерил ее пядями и вышло ровно 93 больших пяди. Я спрашивал у мастера и о стоимости колокола, и он сказал: 50000 динаров, что также сообщил по секрету нашему учителю патриарх; спросил и о весе его, и мастер сказал, что до 12500 пудов не хватает пятисот. (Последующие путешественники, барон Мейерберг в 1661 г., Стрюйс в 1669 г. и другие, говоря об этом колоколе, дают почти те же размеры, что и Павел Алеппский, но вес указывают несколько меньший, а именно, около 10.000 пудов. – Подробные пояснения к рассказу об отливке колокола см. в предисловии к этому выпуску.) Мы сочли, что один пуд равен 13 1/2 ок, а каждая тысяча пудов равна 13000 ок с несколькими половинами; итак, 10000 пудов равны 130000 ок, отбрасывая половины, а две тысячи пудов, дополнение до 12000, равны 26000 ок; всего же около 160000 полных ок. Ничего подобного этой редкости, великой, удивительной и единственной в мире, нет, не было и не будет: она превосходит силы человеческие. Этот благополучный царь, соорудив ее в свое царствование, превзошел современных ему государей. К нашему счастию, это было сделано в нашем присутствии. Некто, бывший в стране франков, сказывал нам, что в городе Париже, столице государя французов, есть колокол, подобный этому новому колоколу, но окружность его только в 70 пядей. Они хвастаются им, говоря, что нет ему равного в мире. Но этот чудо-колокол намного превосходит тот.

Возвращаемся (к рассказу). В этот день, воскресенье, третий после праздника св. Николая, царь, выехав из своего монастыря (Саввина), прибыл в один из царских дворцов, отстоящий от города на 3 версты, и тут ночевал. Поэтому после обедни стали звонить в новый колокол. Привязали к языку четыре длинные веревки, и около сотни стрельцов стали тянуть его с четырех сторон, чтобы довести его до края, — раздался гул, повергающий в изумление и приводящий в трепет, ибо был подобен грому. Громадные бревна, на коих висел колокол, колебались от его движения и трещали. Мы далеко отбежали от них из опасения, что они сломятся и рухнут. В колокол не переставали звонить до вечера, в знак того, что назавтра прибудет царь. [95]

В вечер этого воскресения патриарх с архиереями отправился к царю и, встретив его на дороге ночью, свиделся с ним, приветствовал его и возвратился на заре.

ГЛАВА XII.

Москва. — Въезд царя в Москву и торжественная встреча его.

В понедельник 10 декабря, рано поутру, зазвонили в новый колокол вместе с другими поочередно и звонили весь день. Мы пошли в собор и, отстояв обедню с патриархом Никоном, поднялись в его келии. Когда пробило пять часов, все мы сошли (в собор) и облачились, при чем патриархи облачались в нарфексе. Патриарх Никон дал надеть нашему учителю один из своих саккосов, омофор, осыпанный жемчугом, и свою константинопольскую митру. Затем они вышли торжественным крестным ходом для встречи царя, с хоругвями и свечами, вместе со всеми священниками и дьяконами столицы. Икону владычицы Вратарницы (Иверскую), о коей мы говорили раньше, что патриарх Никон украсил ее драгоценностями и золотом, он дал нести монахам Святой Горы, здесь находившимся, и монахам монастыря казаков (Иверского), и они пели ей молебен по-гречески. Службу начали в (соборной) церкви: сказали ектению, возглас, совершили каждение, и мы вышли из собора при звоне всех колоколов. Подойдя к царским воротам Кремля, мы увидели, что каменные помосты у стены и лестница с обеих сторон ворот покрыты зеленым сукном. Выйдя на площадь к каменному месту для молебствий, совершили моление (литию) и каждение, и патриарх благословил крестом на все четыре стороны. Мы сошли. Войско и народ стояли рядами с двух сторон. Мы направились к реке по дороге, ведущей в Калугу. Каменные помосты по обе стороны ворот второй городской стены были покрыты красным сукном. Перейдя через мост надо льдом и достигнув известной площади, (Площадка на другом берегу Москвы-реки, насупротив Кремля; здесь стояли пушки и производилось ученью войску.) мы увидели, что по средине ее были устроены два высокие помоста с лестницей, также покрытые зеленым сукном. День был очень холодный и шел сильный снег, но весь народ был с открытыми головами. От царя ежечасно являлся к патриарху боярин с просьбой остановиться, где он находится, дабы не [96] устать от долгого пути, но патриарх не желал, и мы шли скорым шагом, при пении певчих, чтобы застать царя у земляного вала. Показались войска, вельможи и заводные лошади с обеих сторон дороги — а мы шли по средине. Всякий раз как мы приближались к церкви, в ней звонили в колокола мальчики ее околодка и церковники, а ее духовенство выходило с иконами, крестом и кадилом встречать патриархов. Так мы прошли расстояние в час времени. Близ земляного вала показался царь, и мы сошлись с ним. Он сидел в санях, и его осеняла хоругвь соборной церкви с превосходным изображением Успения Богородицы. Увидев нас издали, он вышел из саней и пошел к нам навстречу пешком, в сопровождении вельмож, с открытой головой, и, подойдя, остановился напротив патриарха поодаль. Его вельможи стояли слева, а по правую руку его архиепископ тверской держал крест Константина в подобии иконного киота с серебряно-вызолоченными дверцами, которые царь устроил вновь чтобы закрывать киот; один из архимандритов нес главу Иоанна Златоуста в серебряно-вызолоченном ковчеге, — как мы раньше упомянули, царь посылал за этими святынями на Святую Гору, — другой архимандрит нес Влахернскую икону Владычицы, а прочие — остальные иконы. Близ них разместились в порядке хоругви и иконы, окружая царя. Архидиакон, взяв кадильницу, при всеобщем молчании возгласил: «благослови, владыко», а патриарх: «благословен...» Он прочел евангелие от Луки, по обыкновению, с непокрытою головой: «кто, имея сына, если он попросит у отца хлеба, даст ему камень?» Когда он кончил, архидиакон поднес Евангелие царю приложиться и начал ектению, при чем кадил царю и вельможам, иконам, обоим патриархам и всем присутствующим и поминал царя, царицу, их сына, его сестер и дочерей поименно. При каждом прошении певчие, по обыкновению, пели Господи помилуй. Патриарх сказал возглас, совершил отпуст и благословил крестом на все четыре стороны, а архидиакон кадил ему при каждом благословении, возглашая: «Господу помолимся». Затем патриарх, сойдя, приблизился к царю и начал восхвалять и благодарить его, превознося его намерения примерами и хвалами: как Моисей поступил с Фараоном, как Гедеон, Авраам... и (приводил) другие ветхозаветные истории; (говорил) о Константине, Максимиане и др. — то была речь обдуманная, с мудрыми изречениями, последовательная и длинная. Под конец он выразил много молитвенных благожеланий царю, повторив их не раз, и то же царице, их сыну, сестрам и дочерям царя, восхваляя их поименно. [97] Затем благословил царя крестом и окропил святой водой, что сделали также наш учитель и сербский архиепископ. Тогда царь с боярами приложился ко всем иконам и возвратился на свое место, а вельможи подошли к патриарху под благословение. Он стал восхвалять и славить их и благословил, говоря: «благодарю Бога за счастие, которое выпало вам на долю и за ваши победы над врагами» и пр. Тут подошел к нему царь и сказал: «довольно тебе, отец наш и владыка, утруждать себя. Поистине, Бог даровал нам эту победу над врагами не нашей булавой и мечом, не нашим оружием и решимостью, а вашими великими, святыми молитвами за нас, совершившими то, что произошло, свыше наших ожиданий». Услыхав это, мы изумились силе такой веры и смирения. Тогда патриарх поднес царю позолоченную икону Владычицы и на серебряном блюде хлеб, на котором была прекрасная серебряная солонка с солью, и еще кувшин с вином, при чем, по этому поводу, привел много примеров. Царь, приняв икону, поцеловал ее и передал своим служителям; потом взял крест Константина, главу Златоуста и иконы и передавал их патриарху, как бы говоря: «пусть эти сокровища отселе находятся под твоей охраной». Патриарх, приложившись к ним, передал их архидиакону, и их понесли среди других икон. Вместе с царем стояли четыре царевича, а именно: сыновья сибирского царя справа и слева от него, и сын грузинского (царя), с лицом, блиставшим как солнце, стоял к нему ближе всех; он выезжал к нему навстречу вместе с новокрещенным касимовским царевичем.

Затем крестный ход пошел назад, и когда мы немного отошли, царь сел в сани, и хоругвь соборной церкви была поднята над его головой. По прибытии нашем на площадь, архимандриты и дьяконы пошли вперед и стали на упомянутых помостах, имея при себе святую воду; они окропляли ею всех проходивших мимо на обе стороны, ибо помосты и были устроены для этого случая. То же делали другие на помостах у городских ворот и у ворот дворцовой крепости (Кремля). Когда мы поднялись на круг для молебствий, (прочие) разместились кругом него по порядку. Прибыл царь и стал тут же, и архидиакон окадил его, возглашая ту же самую ектению. (т.е. ту же, которую он говорил при встрече царя.) Затем мы спустились, вошли (в Кремль) и приблизились к соборной церкви при звоне всех колоколов. Из нее вышло множество людей со свечами, ибо наступала ночь. Мы вошли (в собор) чрез [98] западную дверь, чрез которую вышли, и патриарх Никон поднялся на свое архиерейское место, а прочие стали кругом него. Вошел царь, приложился ко всем иконам собора и к мощам святых, а потом к иконам, которые были у священников. Патриарх сошел и принес для царя ковчег с ризой Господней, причем пришлось долго ждать, пока принесли ключи. Патриарх снял печать и вынул для царя ризу, приоткрыл (ковчежец) и, поднеся ему приложиться, отнес ее на место, запер и запечатал ковчег. Потом Никон проводил с кадильницами за врата собора иконы, принесенные городскими священниками. Их понесли на свои места, а он, вернувшись, совершил отпуст, проводил царя, благословив его и поздравив вместе с нашим учителем, и пошел в свои палаты.

Мы разоблачились вместе с прочими и вернулись в свой монастырь, когда уже прошел час по наступлении ночи. (т.е. спустя час после заката солнца.) Мы были измучены и умирали от усталости, ходьбы, холода и голода. Не знаем, доколе нам придется это выносить. Да поможет нам Бог до конца! Больше всего мы дивились на царя, который прошел такое большое расстояние пешком с непокрытою головою и при всем том стоял, дожидаясь, пока принесли ключи от ковчега с ризой Господней, и прикладывался к ней и ко всем иконам с полною радостью. Он был в разлуке с женой целых десять месяцев — и даже не десять, а полный год, ибо, как мы сказали раньше, она в прошлом году, в начале февраля, разрешилась дочерью, — и все-таки ни о чем таком не думал. Да утвердит Бог его царство во веки веков! Аминь.

От сильной радости по случаю прибытия цари, мы забыли все претерпенное нами в этот день, когда узрели лучезарное его лицо. О, удивление! оно сияло и блистало и очень пополнело от избытка радости по случаю победы, покорения городов и поражения врагов.

ГЛАВА XIII.

Москва. — Прием австрийского и шведского послов. Венецианский посол. Причина и цель этих посольств.

Возвращаемся (к рассказу). В субботу, на шестой день своего прибытия, царь пригласил к себе цесарева посла. Стрельцы со своими знаменами стояли плотной линией, по обе стороны пути, от дома посла до дворца. Когда он проезжал мимо них, они направляли [99] ему в лицо свои ружья, что значило: «если ты прибыл с предупреждением о войне, то вот мы готовы».

Послы, приезжающие в царю московитов, подвергаются большим стеснениям. Прежде всего ставят в месте его остановки стражу, которая караулит ночью и днем, сменяясь ежедневно, и никого из его людей не выпускает ходить одному по городу. И в настоящее время жилище этого посла стерегли с большою бдительностью и отнюдь не дозволяли никому из иностранцев входить к послу, ни даже в его жилище — все из опасения, нет ли среди них шпионов, которые тайком собирают известия и приносят ему или берут от него письма и пересылают в его страну. В день представления посла царю употребляют всевозможные старания, чтобы поразить его великолепием. Обыкновенно, когда приезжает посол как этот, отнюдь не разглашают причин его прибытия или цели его появления. К нему прежде всего являются приближенные царя, чтобы узнать сначала от него, с какою целью он прибыл, и, узнав причину, сообщают царю; приходят не один и не два раза, а много раз, прежде чем посол представится царю, дабы видеть, согласны ли его ответы и речи с письмами, им привезенными, и находятся ли в соответствии с их содержанием. По этому предмету они делают такие обстоятельные расспросы, что я не в силах их передать. Когда пожелают пригласить его, как в этот день, чтобы он представился царю, то неустанно заботятся и хлопочут с утра до ночи. Обыкновенно, приводят для посла царские сани или лошадь, и как только приедут к нему и он сходит, чтобы сесть, посылают к царю быстрого гонца с известием, что посол спускается с лестницы, а также, когда он сядет, и беспрестанно посылают гонцов, быть может, 40—50 раз по причинам, способным навести болезнь на душу. Царские вельможи, обыкновенно, садятся (с послом) один справа, другой слева, по многим причинам.

Этот посол привез царю от цесаря маленькую шкатулку с драгоценными каменьями и в великолепном сосуде миро от мощей св. Николая Мирликийского, коего мощи, как мы говорили, находятся в стране немцев; они знают, какую цену оно имеет в глазах царя. Царь оказал этому послу большой почет. Мы узнали потом о причине его прибытия, и вот она: «поистине, я прославляю и благодарю Бога за то, что Он даровал тебе победу над врагами и что мы сделались соседями», ибо от города Вильны до границы земли цесаря, как говорят, пять—шесть дней пути. Цесарь не любит ляхов, и со шведами у него большая вражда и была [100] беспрерывная война в продолжение пятнадцати лет, в коей шведы остались победителями, ибо они очень храбры, и завоевали у него пятнадцать крепостей. Поэтому он, против своего желания, заключил с ними мир и, как говорят, заплатил им дань.

Шведы до сих пор вели войну в союзе в царем, помогая ему, и взяли назад свои города, бывшие в руках ляхов, но их обуяла жадность, в особенности, когда к ним приехал проклятый Радзивил со своим братом и, изъявив им покорность, передал им остававшиеся у него города и, с согласия ляхов, два города их, столицу и место коронования, то есть Варшаву и Краков. Шведы заняли их и укрепили. Вследствие этого они разорвали свою старую дружбу с царем, на свое несчастие, как об этом мы расскажем впоследствии, и согласились с ляхами вести ныне войну против царя. Поэтому-то цесарь, узнав об этом, отправил посла известить царя об их измене и просить его быть с ним заодно, на деле и на словах, во время войны со шведами, ибо он выжидал случая, подобного теперешнему.

Говорят, что с этим послом были еще два посланника, отправленные к царю папой по вопросам о соглашении и дружбе и с заявлением желаний по делам, о коих Богу известно, мы же звать их не можем. Итак, царь заключил величайшую дружбу с цесарем, непоколебимую, сердечную, как мы увидели и узнали: впоследствии цесарь Фердинанд прислал царю письмо в ответ на почет, оказанный им ныне его послу, с выражением великой дружбы, и титуловал его в своем письме так: «как я цесарь народа франкского, так ныне ты показал себя достойным, чтобы я назвал тебя новым цесарем народа православных». Царь был очень обрадован этим новым титулом, его приязнь к цесарю и почет, оказываемый послу его, увеличились.

Потом, когда посол проезжал (обратно), стрельцы повернули ружья назад, в знак дружбы к нему, но направили их в лицо шведскому послу за его вражду и измену. Что касается шведского посла, то когда он летом был отправлен к царю своим королем, рига, с дружественными намерениями, как это бывало прежде, и ныне, по приезде, представлялся ему, то имел с собою ценные, превосходные подарки. Мы видели, как 50—60 стрельцов несли впереди него серебряно-вызолоченные блюда на подставках, в виде человеческих фигур, с разнообразными ценными редкостями, изумляющими ум, ибо, когда король посылал эти дары, между ним и царем еще не возникала вражда, и царь непрестанно оказывал [101] почет этому послу и ласкательствами оттягивал время со дня на день; когда же несомненно убедился во вражде короля, то разгневался на него, как мы потом расскажем, и послал приказ прекратить отправку всех припасов, которые, обыкновенно, шли в страну шведов и которыми поддерживалось их существование, ибо все продукты идут туда из московской страны, как мы уже говорили раньше. Царь дал строгий приказ во все пристани и области отнюдь не продавать шведам никаких продуктов и таким образом прекратил к ним подвоз.

Возвращаемся (к рассказу). Когда царь в последнее время был в Смоленске, приехал к нему важный посол из Венеции. Он прибыл по морю-океану в пристань Архангельска и, по приглашению царя, отправился к нему в Смоленск, где и представился, при чем поднес ценные дары и чудесные, редкостные вещи из сокровищ Венеции. Никто не знал, с какою целью он прибыл: никогда еще, с самых древних времен, не бывало, чтобы к московскому царю приезжал посол из Венеции. Царь не пожелал отправить его в Москву, дабы не разгласилась весть о нем, но послал взять из своей казны соболей, как мы достоверно узнали, более чем на сто тысяч динаров, для подарков ему со свитой и тому, кто их послал, взамен их подарков. Теперь, когда прибыл царь, я непрестанно доискивался и разузнавал от моих друзей и приятелей о причине приезда этого посла, пока не узнал наверно, что причина такова: и прежде о царе знали в стране франков, а когда теперь услышали о совершенных им завоеваниях и доблестных делах и о покорении им великого города Смоленска, всесветно известного, второго Багдада, то пришли в изумление. Так как венецианцы ни с какой стороны не были уверены в безопасности, и им надоела десятилетняя война с известным народом, (т.е. с турками.) то принчипос, то есть глава венецианцев, по соглашению с двенадцатью вельможами отправил к царю этого посла с письмами, в коих они весьма превозносили его и взывали к нему о помощи, ибо узнали, что царь, вынужденный необходимостью, пошел войной на врагов, по убеждению (в своей правоте). Царь с большою радостью изъявил согласие помочь и написал им, чтобы они терпели и переносили до времени, как будет угодно Богу. Когда это дошло до них, они очень обрадовались, и их ученые составляли в похвалу царю стихотворения и поэмы на греческом языке, кои мы [102] видели впоследствии. Венецианцы очень полюбили царя, о чем мы сейчас расскажем. В начале войны венецианцев в турками, когда сила турок была велика, венецианцы сильно страшились и отправили посла к прежнему королю ляхов с четырьмястами тысяч динаров, упрашивая его помочь им, истратив эти динары на содержание кораблей и войска, которые следовало послать в Черное море, чтобы, напав на турок с той стороны, отвлечь их от венецианцев. Король, с одобрения своих вельмож, ответил согласием на просьбу венецианцев и приступил к делу. Но вероломные вельможи ляшские впоследствии нарушили свое слово, изменили и отказались, говоря: «мы живем в своей земле спокойно и не для чего нам будить спящее зло, не имеем надобности враждовать с турками». Король, истощив все усилия подействовать на них, потемнел в лице (от стыда) пред венецианцами, тем более что упомянутые вельможи бесстыдно промотали все динары. Посол продолжать жить у них до самой смерти своей. Поэтому король разгневался на вельмож и прибегнул против них к хитрости: послал втайне известие Хмелю, гетману казаков, и подкреплял его намерения, пока тот, подняв восстание и напав на вельмож, всех их не перебил, при чем овладел большею частью их земель (и владеет ими) до сих пор. Вельможи, оставшиеся в живых, узнав все дело, стали строить козни против короля, пока не отравили его, и он умер, как мы сказали раньше. На место его поставили его брата, который теперь и управляет. Вот по какой причине венецианцы полюбили царя. Франки вообще его не любят, потому что он православный, но когда венецианцы увидели, что ляхи, кои их рода и веры, отказались помочь им [и, вероломно поступив в ними, промотали их деньги, тогда как царь, напротив, хотя столь далекий от них и враг их веры, дал им благоприятный ответ на их посольство и обещал помощь], то их расположение к царю усилилось. Под (конец он отправил к ним от себя посла вместе с упомянутым послом цесаря, дабы он проехал к ним по его стране.

ГЛАВА XIV.

Москва. — Служение патриархов в Успенском соборе в присутствии царя и царицы. Новые патриаршие палаты.

Возвращаемся (к рассказу). В воскресенье Праотцев, рано поутру, патриарх Никон пригласил нашего учителя, и они вместе служили в соборе в присутствии царя и царицы, которая не [103] являлась в собор со времени отъезда царя в прошлом году в Троицын день. Именно этот патриарх убедил царицу сходить в собор и устроил для нее особый трон; в прежнее же время царицы не имели обыкновения приходить в собор днем, а только ночью. Когда царица сошла из своего дворца, стрельцы разогнали народ с двух сторон. Впереди нее шли все жены бояр попарно, в удивительном порядке, наподобие шатырбашей и скороходов пред царем; каждые две были одеты одинаково, большею частью в черный или фиолетовый бархат; на голове у них поверх колпака небольшое покрывало и на нем висит род лопастей из соболя или дорогой черно-бурой лисицы, прикрепленных к голове и спускающихся назад. За боярынями вошла царица, которую вела за правую руку ее мать, а за левую сестра, состоящая в замужестве за великим визирем. Прочие служанки и девушки шли позади нее; у замужних женщин головы были обернуты большим белым покрывалом, а девицы имели на голове род тюрбана из соболя. Певчие пропели царице многолетие. Помолившись, она стала на своем троне, и с правой стороны от нее опустили занавес, чтобы народ не мог ее видеть. Отец и дядя царицы стали поблизости, а все жены бояр и служанки стали слева, подле северных дверей церкви, и опустили за собою шелковую занавеску от колонны до стены, чтобы никто их не видел, так что они были как бы в закрытом со всех сторон помещении. Тогда патриарх подошел к царице, благословил ее крестом, окропил святой водой и возвратился. После царицы пришел царь и, приложившись к иконам и мощам, по своему обыкновению, подошел к патриархам; они благословили его крестом и окропили святой водой его и шапку его, и он стал на своем царском месте. Начали часы, потом обедню. По прочтении Евангелия, архидиакон поднес его приложиться сначала патриархам, потом царю и царице, которые сошли с своих мест и приложились. [После Великого выхода патриарх Никон вышел и благословил царя и царицу крестом, а после обедни взошел на амвон и прочел поучение на этот день. Затем он роздал антидор царю, царице, большинству вельмож, священникам и монахам. Оба патриарха] вошли в алтарь, разоблачились и, выйдя, опять благословили царя и царицу. В это время царь встал и все иереи, дьяконы и певчие стали подходить к нему и целовали у него правую руку, то есть поздравляли его с благополучным прибытием. После того как патриархи проводили царя и он ушел, удалили из церкви всех мирян и затворили двери, и патриарх предшествовал царице, [104] пока она прикладывалась ко всем иконам, мощам святых и к ковчегу с ризой Господней. Патриархи проводили ее, и она удалилась. Когда мы вернулись в свое помещение, нам прислали стол от царя и патриарха.

Знай, что здешний патриарший дом существует с очень древних времен, со времени св. Петра, первого митрополита московского. Он мал, тесен и не имеет двора; над ним высятся палаты царицы. Нынешний патриарх, любя строить и обновлять, выпросил у царя двор, находящийся близ патриаршего дома, с северной стороны собора. Царь подарил его, и патриарх приступил к возведению на нем огромного, чудесного здания. Его строили немецкие мастера. В нижней части здания патриарх устроил семь приказов, печь и огромную кухню, дабы тепло поднималось наверх. Лестница, весьма красивая, устроена насупротив старого пути к собору, где патриарх всегда останавливался и благословлял палаты царицы. Наверху он выстроил диван (приемную палату) и сделал от нее проход со стороны царицыных палат, по которому иногда втайне проходит, и еще проход по направлению к своим прежним келиям. Внутри этой палаты он устроил маленькую церковь во имя новых московских святых, митрополитов Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, коих велел написать над ее дверью, а в церкви написать портреты шести патриархов, бывших со времен Иеремии Константинопольского: (Как известно, патриарх Иеремия был в Москве в 1588 г. и поставил патриархом митрополита Иова.) первый из них Иов, затем Герман (Гермоген), Герасим (Игнатий?), Филарет, Иоасаф и Иосиф. Свой же портрет, точь-в-точь как он есть, велел написать после тех, ибо он седьмой патриарх. Он весьма украсил эту церковь и большею частью слушает службу в ней. Эта палата имеет огромные, с решетками, окна, выступающие из здания и выходящие на царицыны палаты. Из нее входишь в другую большую палату, где ждут приходящие к патриарху, пока он разрешит им войти. Отсюда входишь в огромную палату, которая поражает своей необыкновенной величиной, длиной и шириной; особенно удивителен обширный свод без подпор посредине. По окружности палаты сделаны ступеньки, и пол в ней вышел наподобие бассейна, которому не хватает только воды. Она выстлана чудесными разноцветными изразцами. Огромные окна ее выходят на собор; в них вставлены оконницы из чудесной слюды, украшенной разными цветами, как будто [105] настоящими; в другой стороны окна выходят на двор старого патриаршего дома. В ней подле двери сделан огромный каптур (печь) из превосходных изразцов. Все сооружение скреплено железными связями в обеих сторон. Никон назвал эту палату Христоб, т.е. христианская (Крестовая палата, где ныне совершается мироварение.) палата. Внутри этого помещения есть еще покой, который служит нарфексом большой, прекрасной, весьма высокой церкви, устроенной патриархом в честь святой Троицы и выходящей на площадку Чудова монастыри. Наверху этой церкви сделаны kathcoumena (хоры) и в нарфексе ее три прохода с лестницами: по одному патриарх стал ходить в собор, ибо он насупротив северных дверей его; другой ведет на новый двор, третий, выше этого помещения, представляет лестницу, ведущую на верх здания, где патриарх построил еще две церкви и кельи для дьяконов, откуда открывается вид на весь город. В углу Крестовой палаты есть дверь, ведущая к новому деревянному строению с многочисленными кельями, кои идут одна за другой и назначены для зимнего помещения, ибо жители этой страны не любят жить в каменных домах, потому что, когда печи в них истоплены, то ударяет в голову и причиняется головная боль. По этой причине непременно строят для зимы, подле каменных, деревянные дома, и по всему зданию закрытые проходы. Все двери таких помещений бывают обиты зеленым сукном.

Словом, это здание поражает ум удивлением, так что, быть может, нет подобного ему и в царском дворце, ибо мастера нынешнего века, самые искусные, собранные отовсюду, строили его непрерывно целых три года. Мне рассказывали архидиакон и казначей патриарха, что он истратил на это сооружение более 50.000 динаров, не считая дерева, кирпича и пр., подаренных царем и государственными сановниками, и того, что большая часть рабочих были его крестьяне.

ГЛАВА XV.

Москва. — Праздник св. Петра митрополита. Перемена клобука.

Это редкостное сооружение было окончено постройкой и омеблировано на этой неделе, но Никон до сих пор не переходил в него. Причина этому та, что в этот день, пятницу 21 декабря, [106] случилась память преставления св. Петра, первого митрополита московского, мощи которого находятся в алтаре (собора). Московиты имеют обыкновение весьма благолепно праздновать его память в этот день, как мы упомянули раньше и как видели теперь, — торжественнее, чем праздник Рождества. Патриарх, обыкновенно, устраивает у себя после обедни большую трапезу для царя, его вельмож и всего священного чина. Случилось, что теперь были окончены его новые палаты, но так как память святого пришлась в этот день, пятницу, когда не позволяется есть рыбу, а у них пиршества не устраиваются и не могут быть роскошны без рыбы, то празднование святому отложили до следующего дня, т.е. до субботы. Никон дал знать нашему владыке патриарху, чтобы он приготовился служить в этот вечер вместе с ним всенощную в соборе, а завтра, после обедни, пожаловал бы к нему на трапезу в новые палаты.

Вечером, по обычаю, было совершено малое повечерие, а после 8-го часа ночи прозвонили четырехкратно в большой колокол. Мы вошли в церковь в 9-м часу. Пришли в церковь царица и царь.

[В эту ночь наш владыка патриарх представил царю просьбу, умоляя его отпустить его в дорогу: но царь ответил ему: «потерпи до после праздника Богоявления».]

Служба была большая, продолжительная и торжественная. Мы вышли из церкви лишь при восходе солнца, умирая от усталости и стояния на ногах от 9-го до 16-го часа. В эту ночь мы столько натерпелись от сильного холода и стужи, что едва не погибли, особливо потому, что стояли на железных плитах: Бог свидетель, что душа чуть не покинула нас. Что касается меня, бедного, то я хотел выйти и убежать из алтаря, но не мог, ибо царь стоял перед южными дверьми, а царица перед северными, так что поневоле пришлось страдать. Когда я вернулся в свое помещение, Бог свидетель, что я, в течение трех дней, был совершенно не в состоянии стоять на ногах, хотя бы их резали железом. Я погружал их в нагретую воду и совсем не чувствовал тепла, а вода охлаждалась. В таком положении, страдая болью в ногах, я оставался, Бог свидетель, в продолжение почти двух месяцев. Но на все воля Божия. Что это за всенощные и бдения! Более всего нас удивляло, что дети и малютки, и притом не простолюдинов, а вельмож, стояли с непокрытою головой, неподвижно и не шевелясь, как статуи. Какая выносливость! какая вера! Вот нечто из того, что мы могли бы сказать о всенощных бдениях в стране московитов, известных всюду. [107]

Спустя час, после нашего выхода из собора, зазвонили в колокола, и мы опять вернулись туда, измученные, умирая от усталости, дремоты и холода. Оба патриарха облачились, и с ними в этот день облачились три архиерея и десять архимандритов в митрах, двенадцать иереев монашествующих и мирских, двадцать взрослых дьяконов и более двадцати анагностов и иподьяконов: всех вместе с обоими патриархами и сербским архиепископом было более семидесяти служащих в алтаре. Пришла царица, а после нее царь. Во время Выхода, священники выносили покров с мощей св. Петра, похожий на плащаницу: он весь расшит золотом и жемчугом, и на нем изображен святой, как он есть, в облачении полиставрия (крестчатом). Когда кончилась обедня и мы сняли облачения, оба патриарха вышли к царю, чтобы его благословить.

Патриарх Никон, имея большую любовь к греческим камилавкам (В подлиннике: кубъа, капюшон, колпак, но здесь, очевидно, разумеется камилавка, хотя для означения ее в современном языке есть особое слово.) и клобукам, сделал себе ныне новый белый клобук, по покрою клобуков греческих монахов, только над глазами вышит золотом и жемчугом херувим. Клобуки московитских монахов, их архиереев и патриарха весьма некрасивы: все они вязаны из шерсти, не имеют камилавок, но пришиты к скуфьям без кружка, а с меховой опушкой. Клобуки монахов очень велики, закрывают глаза и уши и ниспадают на плечи: из-под них едва различишь их лица, [в особенности, когда они смотрят в землю. Что касается остальной их одежды, то она очень неопрятна, потому что они никогда не моют своих рубашек, а носят их постоянно, пока те не развалятся. Одеяние под их рясами бывает по большей части из зеленого сукна, а фуфайка и штаны делаются из зеленой бязи, которую привозят к ним персияне. Подобным образом одеваются монахини и игуменьи,] имея лица постоянно закрытые клобуками, как фатой. Таков их обычай. За спиною монахи носят деревянные кружки, прикрытые (одеждой), с изображением креста: (Параманд. Это четырехугольный плат с изображением креста, носимый на персях или на раменах. Параманд шнурами, пришитыми к углам его, объемлет плечи монаха и обвивает и стягивает одежду.) говорят, что это принято у них издревле для отличия от греческих монахов. Патриарх и архиереи носят скуфьи, обшитые мехом, как у монахов; их клобуки очень малы и плотно прилегают к голове, как клобуки сирийских (сиро-халдейских) патриархов. Так у них [108] велось издревле, со времен вышеупомянутого святого Петра, до сих пор.

Более удобного случая, как в этот день, патриарху Никону не могло бы представиться. Зная любовь к себе царя и пользуясь присутствием нашего учителя, одного из вселенских патриархов, он переговорил сначала с ним и втайне передал ему в алтаре упомянутый клобук, как обыкновенно, с камилавкой, прося его походатайствовать пред царем, чтобы тот возложил их на него, Никона, ибо он сильно опасался, как бы миряне не стали говорить ему: «ты уничтожил древний наш обычай и одеяние наших первых святых архиереев». Так это и случилось с ним потом: именно, когда он надел новый клобук, на него сильно возроптали, хотя и скрытно, из боязни царя. Наш учитель, подойдя к царю, сказал ему так: «нас четыре патриарха в мире и одеяние у всех нас одинаково; с нашего разрешения поставлен этот брат наш патриархом московским, в равном достоинстве с римским папой, признак коего тот, что он отличается от нас белым одеянием. Если угодно твоему царскому величеству, я желал бы надеть на него эту камилавку и клобук, которые сделал для него вновь, чтобы он носил их подобно нам». Царь, по своей великой любви к патриарху Никону, был очень рад и отвечал нашему учителю: «батюшка, добро!» т.е. хорошо, принял их от нашего учителя, поцеловал, велел Никону снять старые клобук и камилавку и надел на него новые. Когда он возложил их на патриарха, лицо последнего засияло: этот греческий убор очень шел к нему, прежний же, как мы сказали, безобразил их, будучи скуфьей, а не камилавкой, и с клобуком малым, коротким и стянутым. Патриарх был очень рад, но присутствующие архиереи, настоятели монастырей, священники и миряне, видя это, сильно возроптали на Никона и говорили: «смотрите, как он переменяет одеяние архиереев, которое они приняли по внушению Святого Духа с того времени, как мы сделались христианами чрез св. Петра. Как земля не поколеблется под ним! ибо, одеваясь доселе по-московски, он сделался греком». Народ впоследствии сильно негодовал на него, но втайне, из страха пред царем. Под конец, все архиереи и монахи пожелали переменить свое прежнее одеяние, которое делало их смешными. Многие из них приходили к нашему учителю и просили его подарить им камилавку и клобук, но у нас не было лишних. Если бы в этом случае у кого-нибудь из монахов Святой Горы были целые воза камилавок и клобуков, то он распродал бы их по самой высокой [109] цене. Кому удалось приобрести их, и на кого возложил их патриарх Никон или наш, у тех лица открылись и сияли. По этому случаю они наперерыв друг перед другом стали заказывать для себя камилавки из черного сукна по той самой форме, которая была у нас и у греческих монахов, а клобуки делали из черного шелка. Они плевали перед нами на свои старые клобуки, сбрасывая их с головы, и говорили: «если бы это греческое одеяние не было божественного происхождения, не надел бы его первым наш патриарх». Нам рассказывали, что все монахи Троицкого монастыря, числом около пятисот, начали делать себе (новые) камилавки и клобуки и приготовились надеть их с дозволения патриарха. Когда наш владыка патриарх был в Новгороде, то воевода ходатайствовал перед ним за двоих из старших архимандритов, именно, архимандритов монастырей св. Варлаама и св. Георгия, чтобы наш владыка пожаловал им и возложил на них камилавки и клобуки. Этот добрый обычай ввел ныне у них наш владыка патриарх.

ГЛАВА XVI.

Москва. — Новоселье у патриарха Никона.

Возвращаемся (к рассказу). Царь, взяв за правую руку нашего учителя, повел его к царице, чтобы он ее благословил. По уходе царя, опять затворили двери церкви, пока царица, как в тот день, прикладывалась, по обычаю, после чего она удалилась. Тогда все дьяконы, поя, пошли со свечами впереди патриарха, пока он поднимался в свои новые палаты, которые и открыл, поселившись в них в этот день. Когда он вступил в них, к нему подошел сначала наш владыка патриарх и поднес ему позолоченную икону трех святителей и большой черный хлеб с солонкой соли на нем, по их обычаю, поздравил его и пожелал ему благополучия в его новом жилище. После него подходили архиереи и сначала поднесли позолоченные иконы имени своих кафедральных церквей, а потом хлеб-соль, большие золоченые кубки, несколько кусков парчи и бархата и пр., при чем делали поклон. За ними подходили настоятели монастырей и даже их уполномоченные, проживающие в их подворьях в городе, именно, уполномоченные отдаленных монастырей. Также подносили ему подарки царевичи. (т.е. царевичи грузинский, касимовский и сибирские, жившие в то время в Москве.) Затем подходили городские священники, [110] купцы, сановники государства, ремесленники и подносили кубки, сорока соболей и пр. Но Никон от всех, за исключением архиереев и игуменов, принимал только иконы и хлеб-соль. Была большая теснота. Наконец, патриарх послал пригласить царя к своему столу. Царь, войдя, поклонился патриарху и поднес сначала от себя хлеб-соль и сорок (По Петербургской рукописи: «два сорока», и это вернее, так как автор дальше говорит, что всего было 12 сороков. Но относительно хлебов ошибка, очевидно, в самом оригинале, с которого сняты наши списки.) соболей высшего сорта и то же поднес от имени царицы и своего сына, три хлеба и три сорока от своих сестер и то же от своих дочерей; всего 12 хлебов и 12 сороков соболей. В это время патриарх стоял в переднем месте палаты, царь же сам ходил к дверям и подносил упомянутые подарки собственноручно, принимая на себя немалый труд, крича на бояр, которые держали их, чтобы они подавали ему скорее: он казался слугой, и — о удивление! — когда подносил подарки от себя, то поклонился патриарху, говоря: «твой сын, царь (Слово «царь» стоит в подлиннике по-русски.) Алексей, кланяется твоей святости и подносит тебе…» Также, когда подносил подарки от царицы, назвал ее, и то же при поднесении остальных подарков. Что это за смирение, которое мы, стоя тут, видели в этот день! Разве нельзя было тебе, царь, (слава) своего века, стоять на своем месте и приказывать слугам, чтобы они приносили тебе подарки? но ты сам ходишь за ними! Да увековечит Бог твое царство за великое твое смирение и за приверженность к твоему патриарху! В правой руке царь держал черный посох с двумя маленькими разветвлениями.

После этого патриарх поклонился ему и извинялся, выражая свою благодарность; затем посадил его за (особый) царский стол, который раньше один из бояр уставил золотыми сосудами, наподобие чаш, солонками, кувшинчиками с уксусом и пр. Стол этот стоял в углу палаты, подле двух окон, выходящих одно на собор, другое на Чудов монастырь. Близ него, слева, был поставлен другой стол для патриарха, а подле большой стол, который занял остальное пространство на этой стороне, обращенной к собору; за ним посадили всех бояр и сановников государства. Нашего учителя посадили за особым столом справа от царя и подле него сербского архиепископа. Грузинского царевича посадили близ них в этом переднем месте, так же за особым столом, и близ же [111] них трех (других) царевичей, тоже за особым столом. К каждому столу отдельно было приставлено по нескольку виночерпиев и слуг. Митрополитов, архимандритов и прочих настоятелей, соборных протопопов и священников посадили за большим столом насупротив бояр. Еще раньше подле чудесной, огромной печи этой палаты установили большой стол, наподобие высоких подмостков, со ступеньками, покрытыми материей, на коих разместили большие серебряно-вызолоченные кубки и иные великолепные сосуды для напитков. На потолке этого помещения висели пять чудесных полиелеев (люстр); один, серебряный, висел близ царского стола, и внутри его яблока были скрыты часы с боем.

Когда уселись за стол и начали есть, пробило 6 часов дня, так что до вечера оставалось меньше часа. Обрати внимание на то, какое мучение мы претерпели в прошлую ночь и сегодня: целых 24 часа стояли на ногах без пищи! Видя, какая здесь теснота, мы (т.е. Павел с прочей свитой патриарха Макария.) пошли в свое жилище, поужинали и вернулись, чтобы поглазеть. Когда принялись за еду, один из анагностов начал читать, по их обычаю, на аналое посредине (палаты) житие святого (Петра митрополита) высоким, нежным и мягким голосом. По временам выходили певчие и пели. Но наибольшее удовольствие патриарх и царь находили в пении детей казаков, коих царь привез много из страны ляхов и отдал патриарху, который одел их наилучшим образом, зачислил в свои служители, назначив содержание, и потом посвятил в анагносты. Они всегда имели первенство в пении, которое предпочитают пению певчих-московитов, басистому и грубому. Те пели один час, а эти после них. Когда певчие кончали, чтец продолжал житие. От начала трапезы до конца царь беспрестанно посылал нашему владыке патриарху со своего стола блюда с кушаньем и много кубков с напитками и вел с ним беседу, выказывая к нему великое дружелюбие. Переводчиком между ними был сербский архиепископ. Царь просил помолиться за него Богу, как Василий Великий молился за Ефрема Сирина и тот стал понимать по-гречески: чтобы и царю также уразуметь этот язык. Вечером зажгли свечи в люстрах, и палата ярко осветилась. Затем патриарх, пригласив царя и некоторых вельмож вместе с царевичами, нашего владыку патриарха и сербского, повел их в новое деревянное помещение, и здесь устроили большое веселье с превосходными напитками и пр. Патриарх поднес царю в подарок [112] большой кусок Древа Честного Креста, частицу драгоценных мощей одного святого, 12 позолоченных кубков, 12 кусков парчи и пр. Затем они вышли в наружное помещение и продолжали пиршество до восьмого часа ночи. Тогда царь поднялся и роздал всем присутствующим кубки за здравие патриарха. Выпив, опрокидывали их себе на голову, чтобы показать, что выпили здравицу до капли. Подобным образом и патриарх Никон всем дал выпить за здравие царя, при чем так же опрокидывали кубки на голову, преклоняя колена перед и после. Затем пили за царицу, их сына и прочих. Наш владыка патриарх и прочие присутствующие встали и отправились к себе домой. Царь же оставался у патриарха до десятого часа, пока не ударили к заутрене, и они оба пошли в собор к бдению, по случаю памяти их святого, Филиппа, и вышли из церкви на рассвете. Обрати внимание на эту твердость и выносливость!

В это воскресенье, поздним утром, наш владыка патриарх ездил к московскому, чтобы, согласно с их обычаем, поблагодарить его вместе со всеми, бывшими у него накануне за трапезой. Многие, которые не могли одарить его вчера, поднесли свои подарки сегодня.

ГЛАВА XVII.

Москва. — Праздник Рождества. Христославы. Обедня в Успенском соборе. Описание царского одеяния.

В понедельник, рано поутру, в канун Рождества, зазвонили в колокола и все пошли к часам. Было совершено многолетие царю, царице и всему царскому дому, по обычаю, в присутствии царя. По отпусте ушли, а потом возвратились к обедне, от которой вышли лишь при закате солнца.

В этот вечер и далее, в продолжение нескольких дней, патриаршие дьяконы, большие и маленькие (анагносты), вместе с певчими ходили толпою по домам архиереев, настоятелей монастырей и городской знати и пели рождественские тропари и после них многолетие, чтобы получить милостыню. Они приходили и к нашему владыке патриарху. Точно так же ходили по домам дьяконы и певчие архиереев.

В канун праздника Рождества, в восьмом часу ночи, (Считая от заката солнца, который в это время бывает около 4 ч.) т.е. в полночь, зазвонили в колокола, и народ поспешил в церкви. [113] Между двумя колокольнями есть церковь в честь праздника, устроенная наподобие настоящей вифлеемской пещеры: как мы сказали раньше, царь Иван посылал человека осмотреть ту пещеру и построил эту церковь. Царь и его вельможи, обыкновенно, слушают в ней всенощное бдение в эту ночь, вместе с патриархом. Так как место кругом нее было теперь занято приспособлениями, в виде столбов для колокола, и строительными материалами, то царь и патриарх не пошли в нее ко всенощной, а послали туда одного из архиереев, сам же патриарх совершил службу в соборе, в присутствии царя и царицы. Звонили в новый колокол вместе с прочими при начале утрени, [при полиелее трижды и столько же при евангелии]. Царь с вечера присылал к нашему владыке патриарху одного из стольников пригласить его ко всенощной, обедне и трапезе, по обыкновению, но патриарх Никон, зная, чего мы натерпелись от сильной стужи и усталости в предшествующую ночь, не пригласил нас ко всенощной — это был благословенный час. Бог да ниспошлет ему свою милость!

Рано поутру зазвонили в колокола, и наш владыка патриарх отправился к патриарху Никону, который повел его к царю и царице; они благословили их и поздравили с праздником. Затем сошли в собор и облачались вместе. Что касается приходских церквей, то в этот день отслужили в них обедню на заре. Облачившись, патриархи сели и стали, по обыкновению, дожидаться царя. Никон в этот день надел новый саккос, стоящий, как говорят, 7000 золотых. Сошла царица, и после нее явился царь в новой, чудесной короне. Его верхнее одеяние из тяжелой парчи походило на саккос, но имело узкие рукава, как у чекменя; кругом него был род каймы из драгоценных каменьев, жемчуга и золота, как обычно бывает на царских одеяниях, таково же было и нижнее платье. На плечах у него была порфира, т. е. царская пелерина, подобная той коже, которую носят на шее сеймены, (Пехотинцы в Молдовалахии.) чтобы держать на ней ружье; царь надевает ее только по большим праздникам. По виду она круглая, покрывает плечи, грудь и часть спины и состоит из золота, драгоценных каменьев и жемчуга, не поддающихся описанию: по окружности ее — образки Господских праздников, величиною с ладонь, из зеленого изумруда с золотом; — резьба Господских праздников на изумруде поражает изумлением; между каждыми двумя изумрудами подобный же образок из чистого золота, [114] чеканной работы, с черным, выжженным фоном (т.е. с чернетью.) — превосходная работа, поражающая удивлением ум. У нас глаза разбежались при виде этих изумрудов и драгоценностей. На шее у царя висел большой драгоценный крест из белой кости, не знаем какого животного; на всем кресте вырезаны с обеих сторон господские праздники, как на крестах Святой Горы. Он висел на большой золотой цепи. В этот день царь три—четыре раза переменял платье до окончания обедни. Его жезл власти (скипетр) из белой кости, именно, из рога единорога, большой, прямой, красивый, прислан ему, как говорят, кизилбашем (шахом), в числе других подарков. Один из вельмож держал этот скипетр близ царя, а другие двое стояли вместе с царем на царском месте и поддерживали его под руки. После обедни патриарх прочел на амвоне праздничное поучение и роздал антидор царю, царице и знатным людям, как учил их наш владыка патриарх.

По уходе царя и царицы, мы поднялись с патриархом в его новые палаты, при чем все дьяконы шли перед ним в облачениях со свечами и пели. Пробыв здесь немного времени, мы пошли к царскому столу, который продолжался до третьего часа ночи, когда царь встал и простился с нашим учителем, послав некоторых из своих вельмож со свечами проводить его до дому. Зазвонили в колокола, и они пошли ко всенощной.

ГЛАВА XVIII.

Москва. — Известия о действиях Бутурлина и Хмельницкого. Гетман Павел Потоцкий.

На другой день праздника Рождества пришло к царю известие о войске, которое он послал с боярином Бутурлиным к Хмелю. Они пошли вместе на Каменец. Когда они сильно стеснили крепость, жители прислали им из города с маленьким мальчиком письмо такого содержания: мы не будем воевать с вами; идите сначала воевать с нашим кралем, и если его убьете и овладеете его столицей, то мы подчинимся вам без войны. И дали в этом клятву. Стефан, господарь Молдавии, прислал царскому боярину со своими служителями множество даров: червонцы, бочки вина, быков, овец, хлеба и пр. Тогда они сняли осаду Каменца и пошли к городу Львову. Здесь им написали то же и поднесли множество червонцев и даров, чтобы [115] они отошли от города. На своем пути они отняли у ляхов 28 крепостей и городов, и в том числе город по имени Люблин, что на их языке значит: «город собраний», ибо ляхи, в эпоху своего могущества, собирались в нем на совещания. Говорят, что в этом городе 80 каменных судебных диванов (палат) и дворцов и замечательные, большие дома. Весь город выстроен из камня и имеет три крепости. Когда московиты овладели двумя из них и сильно теснили внутреннюю, то осажденные заплатили им большую сумму денег. В этом городе с древних времен находился кусок Честного Древа Креста, в форме креста, который несомненно творил всегда чудеса. Ляхи гордились им и не отдали его даже римскому папе, который, как говорят, предлагал за него 400.000 червонцев. Боярин царя, узнав о нем, потребовал его у жителей, но они сказали, что у них его нет, и лишь с большим трудом признались в обладании им, дабы спастись от смерти, и тогда получили уверение в безопасности. Все жители со своими священниками в облачениях, со свечами, вышли к Бутурлину, провожая это драгоценное сокровище, не имеющее себе цены, и оплакивая его со слезами и рыданиями. Московиты отошли от них и возвратились в город Киев с множеством добычи и пленных. Говорят, что Люблин отстоит от Киева почти на два месяца пути.

Они победили великого гетмана ляхов, именем Павла IIотоцкого, который, при их удалении от Каменца, вышел, чтобы напасть на них с десятитысячным войском. Узнав об этом, московиты вернулись назад, и часть войска засела в засаду на пути гетмана в лесах и горах. Когда он проходил мимо, они напали на него со всех сторон, и ему ничего не оставалось, кроме бегства. Его настигли и захватили в плен, а войско истребили. Говорят, что жена его, узнав, что он попался в плен, скоропостижно умерла от горя. Гетмана вместе с сыном отправили к царю.

Раньше ляхи заключили с татарским ханом договор, в силу которого он должен был придти к ним на помощь, а они его встретят, (выступив) из своей земли, чтобы с двух сторон напасть на Хмеля и царского боярина с их войсками. Ляхи приставали к хану, прельщали большою суммою денег и отправили к нему несколько послов. Наконец татары, в злобе и негодовании на Хмеля за то, что он подчинился царю, поднялись и пошли на землю казаков, производя опустошения, пожары и убийства. Узнав об этом, Хмель и Бутурлин поспешили напасть на хана, и между ними произошло сильное сражение, длившееся три дня. Под конец, видя себя [116] побежденным, хан просил у них мира, обещая быть с ними заодно против их врагов. Еще раньше он взял в плен одного родственника Бутурлина: когда тот ехал в Москву, хан, встретив его на дороге, захватил в плен. Поэтому с ханом заключили мир и освободили пленника. Хан просил у Хмеля 1500 казаков проводить его до земли молдаван [и отдал ему в заложники несколько мурз, пока он не пройдет молдавскую землю]. И так он отправился в страну татар, и когда казацкий отряд вернулся, мурзы были отпущены.

Когда весть об этих происшествиях дошла до царя, он сильно разгневался на Бутурлина и послал приказ отрубить ему голову за его тройную измену: во-первых, за то, что он брал взятки с тех городов и крепостей; во-вторых, за то, что, покорив города и опустошив их, не удержал в своей власти; в-третьих, что заключил мир с ханом. Узнав о гневе царя на него, Бутурлин выпил яду и умер. Когда известие об этом дошло до царя, он послал приказ сжечь его тело: так он был разгневан на него; но потом, по неоднократной просьбе патриарха, дозволил привести его в Москву, где его и похоронили.

Царь простил гетмана Павла Потоцкого, и последний, по его приказанию, пробыл в Чудовом монастыре шесть недель, т.е. 40 дней, в степени оглашенного. Но окончании этого срока, патриарх окрестил его, при чем восприемником был царский тесть. Царь наградил гетмана чинами, почетными подарками, содержанием и пр. Гетман ежедневно являлся во дворец вместе с сановниками государства с большою пышностью, по свойственному ляхам высокомерию. И не он один, но и многие вельможи ляхов выразили покорность и подчинились царю, и он восстановил их в их степенях. Равным образом многих конных ратников и иных из ляхов царь разместил тысячами по своей стране между войсками, назначив им содержание. Поэтому они полюбили его, и множество их подчинилось ему. В это время торговые ряды столицы были переполнены сокровищами и редкостями из страны ляхов, которые продавались за бесценок. Пленников же продавали на рынке уничижения (невольничьем).

Когда царь покорил город Вильну, то прислал оттуда патриарху двадцать больших буйволов, которых доселе здесь не знали. Мы видали также на дворах вельмож много ослов, приведенных оттуда же. Осла называют на их языке, как по-турецки, ишак. Мы видели их и в царских конюшнях. [117]

ГЛАВА XIX.

Москва. — Праздник Богоявления. Известие о победе. День св. Татианы.

В субботу, в канун Богоявления, мы отправились в собор и служили с патриархом Никоном, а вечером снова пошли туда, к службе освящения воды. Всегдашний их обычай был подобен нашему, именно, они совершали службу водоосвящения два раза: с вечера в церкви и поутру на реке. Но патриарх Никон нашел в одной книге Святой Горы свидетельство Фотия, патриарха константинопольского, что освящение воды должно совершать только один раз. Так он и поступил, по приказанию царя. Начали вечерню. Все священники вошли в (алтарь) и облачились. Присутствовал и царь. Оба патриарха облачились и пошли к реке [большим крестным ходом, с хоругвями и свечами, так как наступили сумерки. За патриархами шел царь, облеченный в царское одеяние, назначенное для больших торжеств, в порфире, с крестом на шее и с короной на голове. Пройдя чрез Водяные ворота, мы пришли к большому, прочному помосту, сделанному накануне; в средине его был устроен водоем со ступеньками. Один из стрельцов, имея в руках нечто вроде продырявленного заступа с длинной рукояткой, счищал лед с воды, как скоро он появлялся на ней, и постоянно мешал воду, чтобы, насколько возможно, воспрепятствовать ей замерзнуть. Царь, придя, взошел на помост, помолился и подошел под благословение к патриархам. Иереи с иконами и крестами, обращенными к востоку, стояли кругом воды, а государственные сановники кругом помоста. По обоим берегам реки расположились многочисленные стрельцы тесным строем, образуя большой круг поодаль, а на стенах и башнях толпились мужчины и женщины из всех частей столицы и из деревень. Три человека с тремя втрое скрученными свечами в руках стояли над водой. После «Благослови» и пр. (Английский переводчик, очевидно, опустил описание самого чина водоосвящения.) патриарху принесли большие и малые сосуды, и он наполнил их водой, а потом взошел (Перед этим патриарх, вероятно, спустился к воде.) и окропил царя, вельмож и всех предстоящих. Затем мы вернулись в собор, при чем патриарх нес крест на голове. Была уже ночь. Когда мы вошли в церковь, патриарх взошел на свое архиерейское место, а царь [118] стал позади колонны. Сослужащие, поставив посредине стол, разместили на нем сосуды, наполненные святой водой и три большие чаши, из коих одну взял патриарх, другую наш учитель, а третью один из митрополитов. Царь и вельможи подошли и получили св. воды от обоих патриархов, набожно преклоняясь. Патриарх закончил церемонию, раздав воду архиереям и боярам; наш учитель раздавал ее остальному духовенству, а митрополит мирянам]. Затем совершили отпуст, и мы вышли. Когда мы вернулись в свой монастырь, царь прислал одного из своих бояр сказать, чтобы наш учитель приготовился к обедне на другой день и к трапезе у него. В полночь ударили в колокола, и мы пошли в церковь, а поздним утром отправились в собор, где служили все вместе в присутствии царя, который был облечен в царское одеяние, порфиру и корону. По окончании обедни, Никон вручил нашему учителю одну из чаш со святой водой. Тогда царь подошел и выпил сначала этой воды из рук нашего учителя, а потом подошел к патриарху Никону и принял от него антидор. [То же сделали все вельможи и присутствующие.

Затем, патриарх взошел на свое место, а все сослужащие разместились кругом него; царь же стал за колонной, и] начали царский молебен с особым молитвословием, ибо получено было известие, что войско ляхов явилось было по следам царя, чтобы взять обратно Вильну, но царский воевода, который находился там с войском, выступив против них, разбил их, истребил более 6000 и взял 28 знамен; более тридцати вельмож-воевод изъявили покорность. Царский воевода спросил их: «почему вы бежали без битвы?» Они отвечали: «когда мы выстроились на битву, чтобы сразиться с вами, вдруг увидели на небе Алексея, царя московского, — над ним было написано его имя — и впереди него св. Михаила с мечом, на нас нападающего. Поэтому мы и были разбиты». Эти слова прочел теперь патриарх всему народу из письма, присланного виленским воеводой. При этом царь плакал от радости, по своему смирению. По прочтении письма, Никон сошел и, став против царя, выразил ему пространно молитвенные благожелания с примерами и изречениями, равно и его вельможам, а певчие пропели царю многолетие. В таком же роде и царь ответил патриарху, которому также пропели многолетие. Царю пели так: «великий царь Великой, Малой и Белой России — ибо город Вильна есть столица Литвы, которая на языке московитов называется Белой Россией — и автократор», что по-гречески значит: [119] «самодержец». (Титул этот написан в подлиннике по-русски, по обыкновению, арабскими буквами.) Также и царь именовал патриарха патриархом Великой, Малой и Белой России. Затем оба патриарха благословили его и мы, разоблачившись, пошли к царскому столу, за которым происходило то же, что в день Рождества, (и продолжалось) до ночи. Мы возвратились в свой монастырь со свечами. В этот вечер патриарх Никон поехал в свой новый (Иверский) монастырь для его осмотра, а также в Новгород.

В субботу 12 января ударяли в большой колокол с вечера и поутру, по случаю памяти св. Татианы и именин младшей сестры царя, которой имя Татьяна. Царь устроил для нее стол, с которого прислал кушанья и нашему владыке патриарху.