-

ДРАМА В НОМЕРАХ «ПАРИЖ»

Петербургский трактир «Париж» на углу Кирпичного переулка и Малой Морской, при котором имелись меблированные комнаты, был погружен в глубокий сон. Сухой щелчок, похожий на пистолетный выстрел, который раздался ночью в одном из номеров, не привлек чьего-либо внимания. Утром, около 9 часов, в дверь комнаты постучался коридорный: постоялец накануне просил разбудить его в это время. На стук никто не отзывался. Пришлось взломать дверь, и присутствующие увидели зловещую картину: на полу с простреленным виском лежал атлетически сложенный, красивый мужчина лет 30,

Выяснилось, что это был поручик 1-го Оренбургского казачьего полка Виткевич. прибывший из Ирана и Афганистана, где он выполнял задания министерства иностранных дел. Когда директора Азиатского департамента этого министерства Л. Г. Сенявина известили о случившемся, у него вырвался взволнованный вопрос: «А бумаги?»

Тщательный осмотр комнаты не дал никаких результатов: документов не оказалось, но камин был забит грудой пепла. На столе, на самом видном месте, лежал единственный лист бумаги. Он гласил: «Не зная человека, которого участь моя занимала [бы] в каком-либо отношении, удовлетворительным нахожу объяснить, что лишаюсь жизни самопроизвольно. Как Азиатский департамент министерства иностранных дел есть присутственное место, от которого в настоящее время завишу, то покорнейше прошу сей департамент распорядиться приходящимся мне за два года жалованием от 1 Оренбургского полка следующим образом: 1. Удовлетворить купца Лихачева на Невском проспекте, против Гостиного двора, за взятые мною в магазине офицерские вещи, всего около 300 руб. асс. 2. Дать портному Маркевичу 500 руб. ассиг. в удовлетворение за платье, заказанное у него, но еще не полученное. 3. Находящемуся при мне человеку Дмитрию прошу позволить воспользоваться всеми вещами, какие при мне теперь находятся. Все бумаги, касающиеся моего последнего путешествия, сожжены мною, и потому всякое об них разыскание будет тщетно. Всякие расчеты с хозяином трактира «Париж» кончены мною по 7-е число сего мая, буде за 7 мая окажется какое требование, то покорнейше прошу департамент приказать удовлетворить из означенных выше денег. 8 мая 1839 года в 3 часа утра. Виткевич».

... В конце 1823 г. царские власти обнаружили великую крамолу в Крожской гимназии (Литва). У нескольких старшеклассников были найдены антиправительственные «возмутительные стихотворения». Крайний реакционер и мракобес Н. Н. Новосильцев, приближенный Александра I и Аракчеева, специально назначенный попечителем Виленского учебного округа для искоренения там демократических веяний, потребовал строжайших репрессий. С «заразой» боролись решительно. Однако трагедия крожских мальчишек заставила содрогнуться даже современников Аракчеева, привыкших к крутым расправам: учащихся обвинили в организации опаснейшего для государства общества «черных братьев» и предали военному суду. Самому старшему из них, Алоизию Песляку, было 16 лет; самому младшему, Яну Виткевичу, не было и 14. Двух человек (Янчевского и Зелеиовича) приговорили к смертной казни, замененной бессрочным заключением в Бобруйскую крепость. Остальных четверых, закованных в цепи, пешком отправили к месту ссылки рядовыми, без выслуги лет, по батальонам Оренбургского отдельного корпуса. Виткевич попал в Орск. Его друг Песляк — в Верхнеуральск. В первые годы им были запрещены всякие сношения с родными.

Пытливый юноша, Виткевич занялся изучением языков. Он овладел казахским, узбекским и персидским. Проходившие через Орск торговые караваны из Средней Азии предоставляли большие возможности для языковой практики. А когда удалось установить связь с родителями и они стали посылать ему деньги, Ян накупил множество книг о заинтересовавшем его Востоке. Он разработал фантастический план бегства из ссылки на юг, в Индию. Его должен был сопровождать Песляк, изображая [217] глухонемого (по незнанию языков), но Алоизий отказался от участия в побеге, и последний не состоялся ¹.

Шли годы. Неожиданно положение ссыльных облегчилось. В 1829 г. в Россию приехал выдающийся немецкий ученый Александр Гумбольдт (его пригласил министр финансов Канкрин «для пользы развития горной промышленности»). Маститый 60-летний путешественник побывал в крепостях на берегу реки Урал. В Орске внимание ученого привлекла комната Виткевича, сплошь заставленная книгами, среди которых было 18-томное издание сочинений Гумбольдта. Хозяин комнаты отсутствовал, но зато в Орск поспешил Песляк. Печальная судьба крожцев, о которой рассказал Алоизий, глубоко тронула Гумбольдта. Вернувшись в Петербург, ученый, находившийся тогда в ореоле мировой славы, обратился к царю с просьбой смягчить участь сосланных, Через несколько месяцев в Оренбург пришло «высочайшее повеление о пожаловании» Песляка в унтер-офицеры, а Виткевича — в портупей-прапорщики. Яна прикомандировали к Оренбургской пограничной комиссии. Это был своего рода разведывательный орган, собиравший сведения о казахских «ордах», экономическом и военно-политическом положении среднеазиатских ханств.

Особенно оживилась деятельность Пограничной комиссии в 1833 г., после назначения оренбургским военным губернатором флигель-адъютанта и любимца Николая I В. А. Перовского. Перовский стремился к активной политике в Азии. Ему нужны были энтузиасты изучения Востока. Виткевич, который к тому времени прекрасно владел многими языками (есть сведения, что он знал 19 языков), изучил обычаи многих народов и цитировал на память чуть ли не весь коран, мог надеяться на блестящую карьеру. В 1834 г. он уже поручик и адъютант Перовского. В то время начался период «англо-русского соперничества на Востоке», когда активную роль играли опытные разведчики, выполнявшие подчас функции дипломатов, отважные и решительные люди. Буржуазная Англия захватила Индию и превратила ее в базу дальнейшей экспансии в Азии. Навстречу ей двигалась военно-феодальная Россия, в которой развивались капиталистические отношения. Особую остроту приобрела борьба за торговые рынки, за политическое влияние.

В 1835 г. Виткевич отправился в путь. «Цель и предмет моего отправления в степь состояла собственно в том, чтобы вникнуть в положение и отношения здесь отдаленных от линии родов Киргизских (киргизами в царской России именовали казахов. — Н. X.), действовать внушениями на умы и дух Ордынцев, доставить возможно верные и подробные сведения по делам этим, проведать о влиянии бохарцев, хивинцев и англичан..., — гласит его докладная записка. — Таким образом, назначение мое ограничивалось пределами степи, но обстоятельства принудили меня проникнуть далее и побывать даже в самой Бохарии» ²,

С посещением «Бохарии» царские власти немного «запаздывали». В 1831 — 1833 гг. английский военно-политический агент Александр Бернс проехал по маршруту Дели — Лахор — Пешавар — Кабул — Кундуз — Карши — Бухара — Чарджоу — Мерв — Мешхед — Исфахан — Шираз — Бендер-Бушир — Бомбей — Калькутта ³. Он был переодет восточным купцом (обнаруженному в мусульманской Бухаре христианину грозила казнь), собрал много важных сведений о посещенных городах и вел в них переговоры о развитии торговли с Англией.

О пребывании Виткевича в Бухаре есть разные сообщения. По одним, он разъезжал там открыто, в своем офицерском мундире ⁴; по другим — посетил город «инкогнито», но был опознан бежавшим из России солдатом, обречен на смерть и спасся лишь с помощью преданного ему узбека Шапулата ⁵. Как бы то ни было, доставленные им в Оренбург материалы о Средней Азии получили высокую оценку, а географические данные о пути в Хиву использовались при планировании военного похода Перовского против этого ханства в 1839 году.

Яна ожидало еще более ответственное поручение. В середине 1830-х годов Иран и Афганистан стали центром острых англо-русских противоречий. Афганистан не представлял цельного государства. Кабулом правил Дост Мухаммед из рода Баракзаев; он провозгласил себя эмиром и стал объединять разрозненные афганские земли. Кандагаром управляли его братья, а Герат находился под властью Камран-мирзы из соперничавшего с Баракзаями рода Садозаев. Пешавар был захвачен одноглазым Ранджит Сингхом, махараджей Пенджаба. С запада на Герат наступали войска иранского шаха, которому желали успеха Дост Мухаммед и правители Кандагара, рассчитывая на ослабление Камран-мирзы. С юга за положением в Афганистане внимательно следили со своего индийского плацдарма англичане. Они стремились утвердиться в этой стране и подкармливали Шуджу уль-Мулька, бывшего афганского шаха, еще в 1808 г. бежавшего от народного гнева в британскую Индию.

Дост Мухаммед отправил посланцев в Калькутту, Петербург и Тегеран, чтобы заручиться поддержкой крупных держав против Ранджит Сингха. Первой откликнулась [218] Англия. В сентябре 1837 г. в Кабул прибыл А. Бернс; его сопровождали четыре английских офицера, 60 индийских сипаев и огромный караван из 420 верблюдов, часть которых несла на себе подарки для различных правителей ⁶. Он обещал эмиру содействие в возвращении Пешавара в обмен на расширение англо-афганской торговли.

В это время Виткевич находился в иранском городе Нишапуре, направляясь в афганскую столицу. Он проделал большой путь. Летом 1836 г. Виткевич сопровождал в Петербург добравшегося до Оренбурга посла Дост Мухаммеда — Хусейна Али. 13 мая 1837 г. царь распорядился об отправке его через Иран в Афганистан в качестве спутника постоянно болевшего Хусейна Али, а на следующий день министерство иностранных дел вручило Яну специальную инструкцию. Она предусматривала «собрание всяких сведений об Афганистане и других местностях» и установление контакта с кабульскими торговцами для «расширения обоюдных торговых оборотов». Политическая часть инструкции была очень определенной: «...примирить афганских владельцев (кабульского Дост Мухаммед-хана и кандагарского Кухандиль-хана. — Н. X.), объяснить им, сколь полезно для них лично и для безопасности их владений состоять им в согласии и тесной связи, дабы ограждать себя от внешних врагов и внутренних смут». Далее внимание афганских правителей обращалось на необходимость «пользоваться благосклонностью и покровительством Персии», поскольку «Россия по дальности расстояния не может оказать им действенной помощи, но тем не менее принимает в них искреннее участие и всегда будет через посредство Персии оказывать дружеское за них заступление» ⁷. Кроме того, директор Азиатского департамента «дал понять» Виткевичу, что Петербург может ссудить Дост Мухаммеду 2 млн. руб. наличными и еще на 2 млн. прислать товаров ⁸.

Декабрь 1837 г. застал Яна с несколькими спутниками в Кабуле. По дороге он посетил Кандагар, правители которого согласились вступить в союз с Ираном и участвовать в гератском походе. Но со стороны Дост Мухаммеда прием был прохладным. Достигнув соглашения с Англией, эмир не хотел связывать себя переговорами с Россией. Вскоре, однако, положение круто изменилось: генерал-губернатор Индии лорд Окленд дезавуировал своего посла. Провоцируя войну, он сообщил, что Англия не намерена содействовать возвращению Пешавара Афганистану, и под угрозой разрыва потребовал отказа Дост Мухаммеда от каких-либо сношений с представителями России ⁹. Это было нарушением договоренности и суверенных прав эмира. Шантаж не принес успеха. В сложившейся обстановке Дост Мухаммед принял Виткевича и имел с ним ряд встреч. Он согласился развивать торговлю с Россией и участвовать в союзе с Ираном и Кандагаром. Миссия Бернса покинула Кабул. Виткевич вернулся в Кандагар, а оттуда — в лагерь шаха под Гератом, куда прибыл пользовавшийся большим влиянием в Иране русский полномочный посланник И. О. Симонич, затем снова отправился в Кандагар и Кабул, укрепляя союз против Гератского владения, обороной крторого руководил британский офицер Элдред Поттингер.

Между тем средневосточный узел борьбы приобретал все большее звучание. Прикрываясь шумихой об «угрозе Индии», английское правительство потребовало снятия осады Герата и высадило войска на одном из островов Персидского залива. Шах был вынужден уступить. Одновременно с этим Лондон предпринял ряд демаршей в Петербурге. В британских нотах утверждалось, что действия Симонича и Виткевича на Востоке могут привести к англо-русским осложнениям, и содержался ехидный вопрос, чьи взгляды отражают эти действия — Симонича или же царского правительства, заявлявшего о желании жить в мире и дружбе с Англией. Не желая обострения обстановки, и без того напряженной в связи с военно-политическим кризисом на Балканах и в Малой Азии, Петербург заменил Симонича А. О. Дюгамелем, слывшим «человеком умеренных взглядов». Новый посол отозвал Виткевича и объявил шаху и правителям Кандагара об отмене данной Симоничем гарантии их союза. Виткевич направился в столицу с большим грузом собранных им материалов. В Петербург он приехал 1 мая 1839 г., остановившись в уже известных нам номерах «Париж»...

Что же произошло в течение недели до злополучного ночного выстрела? И что это был за выстрел — самоубийство? Или убийство? Поразительную осведомленность проявляет английский историк, бригадный генерал Перси Сайкс. «После возвращения Виткевича в Петербург, — пишет тот, — ему было отказано в аудиенции у гр. Нессельроде, заявившего, что «не знает никакого поручика Виткевича, хотя слыхал об авантюристе с такой фамилией, который недавно занимался интригами в Кабуле и Кандагаре». Виткевич, зная о недавнем британском протесте и полагая, что является жертвой бездарного Нессельроде, написал ему письмо, полное упреков, и пустил себе пулю в лоб» ¹⁰. На деле Виткевич очень точно и четко выполнял полученную инструкцию, о которой было известно широкому кругу лиц, и мы полагаем поэтому, что [219] Нессельроде вряд ли мог сделать подобное заявление. К тому же оставленная Яном записка вовсе не содержит упреков в чей бы то ни было адрес. С заданием он справился блестяще, даже по оценке самих правительственных кругов.

Пожалуй, наиболее полную картину обстановки, в какой находился Виткевич накануне гибели, рисует письмо Сенявина Перовскому от 21 мая 1839 года: «В Петербурге Виткевич пробыл... только 8 дней; он был очень хорошо принят министерством, и в самый день его смерти приготовлен был доклад о переводе его в гвардию и о награждении сверх того орденом и деньгами. При свидании с ним я ему сказывал, какое благосклонное участие Вы принимали в нем, как Вы беспокоились, услышав, что он будто бы заехал в Хиву и был там убит, как пред отъездом Вы мне особенно рекомендовали устроить приличное ему вознаграждение за трудную его экспедицию. Притом я присовокупил, что он может надеяться на получение награды. Казалось, он был очень доволен и весел еще за день до его смерти, где он целый вечер проболтал с Салтыковым. Накануне его самоубийства, говорят также, видели его также в середине дня, и он тоже был весел; вечер же он просидел у Симонича и, возвратясь оттуда, заперся в своей комнате по обыкновению, велел себя разбудить на другой день в 9 часов, а сам между тем застрелился» ¹¹. Примерно так же рисует состояние Виткевича его приятель по Оренбургу К. Бух, с которым они встретились в столице, «катались по островам», посещали Каменноостровский театр. «Я не замечал в нем печальной задумчивости, — вспоминал впоследствии Бух. — Накануне трагической кончины его я был у него; какая-то статья немецкой газеты, где упоминалось о нем, его волновала. Он показывал мне приобретенные им на Востоке ружья и пистолеты, к которым всегда имел страсть» ¹².

Что же это: убийство, совершенное в центре Петербурга, может быть, «по заданию одной иностранной державы»? Но ради чего? Чтобы завладеть привезенными документами? Но что это были за материалы? Сенявин в том же письме дает им такую характеристику: «Бумаги эти состояли, во-первых, в разных его заметках... по делам Афганистана..., во-вторых, в копиях переписки английских агентов с разными лицами в Афганистане. Одним словом, с ним пропали все сведения об Афганистане, которые бы для нас теперь были в особенности любопытны и полезны» ¹³. Версии об убийстве с целью похищения документов придерживаются те советские литераторы, которые посвятили Виткевичу свои произведения, — Юлиан Семенов ¹⁴ и Михаил Гус ¹⁵. До них аналогичную мысль высказывал русский дореволюционный военный историк М. А. Терентьев. Он писал, что Виткевич был принят министрами, военным и иностранных дел, «обласкан ими», но накануне представления царю был найден застреленным, а его бумаги исчезли. «Следствие ничего не раскрыло...», — продолжал Терентьев, но трудно допустить, что человек, который бился «столько лет, чтобы поправить свою карьеру, отказался от нее как раз накануне исполнения самых пылких мечтаний... Многие подозревали в этом загадочном происшествии английскую руку... Кому более всех должны быть интересны бумаги Виткевича, как не англичанам? Кто наиболее был раздражен неудачей Бернса и сердит на Виткевича, как не англичане?... Смерть Виткевича лишила нас важных сведений об Афганистане, исчез и договор, заключенный им с Дост Мухаммедом. Единственная бумага, которая осталась на столе в нумере гостиницы, оказалась письмом Виткевича о том, что он сам сжег свои бумаги» ¹⁶. К сожалению, сторонники этого предположения тоже не приводят убедительных данных в пользу своей версии, хотя логика развития событий и поведение самого Виткевича в последнюю неделю его жизни свидетельствуют в их пользу.

Ну, а предсмертное письмо? Содержащиеся в нем мелкие детали (имена купца, портного, «человека Дмитрия», суммы долгов и т. п.) говорят как будто о том, что оно подлинное. Но где его оригинал? Я цитировал по копии с копии, и хотя их достоверность не вызывает сомнений, обнаружение подлинника дало бы возможность сличить руку Виткевича с уже известными его документами. Пока местонахождение оригинала не установлено.

Имеется еще одна гипотеза о происшедшем. Я. Я, Полферов, автор рассказа «Предатель. Из времен графа Перовского», ссылаясь на личные записки полковника П. И. Сунгурова, треть века прослужившего в Оренбургском крае, и путая некоторые факты, сообщает следующее. Накануне царской аудиенции к Виткевичу в номер пришел его старый друг, «пан Тышкевич». Восторженный рассказ Яна о его странствиях, «великой услуге», которую он оказал России, и будущей карьере вызвал протест Тышкевича: «Стыдись, пан Виткевич... Ты говоришь про свое поручение, как про какой-то святой подвиг... И это ты, который не задумался принести в жертву свою жизнь, богатство и почет во имя освобождения дорогой родины от рабства... И вдруг сам же способствуешь порабощению самостоятельных государств. Ты, презиравший предателей, сам стал шпионом и предателем...» Тышкевич убежал, а Ян зарыдал, «качал головой и скрежетал зубами. — Предатель... Да, верно, предатель..., — шептал [220] он. — Так да будет же все проклято!» ¹⁷. Сжег бумаги и застрелился. Эта версия в значительной степени мелодраматична и лишена серьезной логической основы. Но она высказана, и я счел целесообразным сообщить о ней.

Уже через две недели после случившегося Сенявин писал, что причина самоубийства Виткевича — «до сих пор загадка да, вероятно, загадкой и останется». Через тридцать лет А. О. Дюгамель подчеркивал, что «настоящая причина такого отчаянного поступка никогда не была обнаружена» ¹⁸. К сожалению, истекшие с того времени годы ничего не прибавили для решения этой тайны: самоубийство и его подлинные причины? Или убийство, мотивы которого более ясны? Нужны новые документы, материалы, доводы, доказательства.

Н. А. Халфин

Комментарии

1. «Записки Песляка». «Исторический вестник», 1883, № 9, стр. 584,

2. ЦГВИА СССР, ф. 67, «Генерал-майор Данзас», д. 103, л. 5.

3. См. А. Бернс. Путешествие в Бухару. М. 1849.

4. М. А. Терентьев. История завоевания Средней Азии. Т. I. СПБ. 1906. стр. 109.

5. «Записки Песляка», стр. 585.

6. Государственный архив Оренбургской области, ф. 6, д. 738, л. 30.

7. «Акты Кавказской археографической комиссии». Т. 8. Тифлис. 1881, стр. 944-945.

8. «Автобиография А. О. Дюгамеля». «Русский архив», 1885, № 5, стр. 108.

9. «Papers. East India (Cabul and Afghanistan)». I., 1859, pp. 111-115.

10. P. Sykes. A History of Afghanistan. Vol. I. L. 1940, p. 408.

11. ЦГВИА СССР, ф. 67, л. 1.

12. Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина. «Воспоминания К. Буха».

13. ЦГВИА СССР, ф. 67, л. 1.

14. Ю. Семенов. Дипломатический агент. М. 1959.

15. М. Гус. Дуэль в Кабуле. Ташкент. 1964.

16. М. А. Терентьев. Указ, соч., стр. 110.

17. «Исторический вестник», 1905, № 5, стр. 496-503.

18. «Автобиография А. О. Дюгамеля», стр. 105,

Текст воспроизведен по изданию: Драма в номерах "Париж" // Вопросы истории, № 10. 1966