СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АРАКЕЛ ДАВРИЖЕЦИ

КНИГА ИСТОРИЙ

(О ПРОИСШЕСТВИЯХ В АРМЕНИИ, В ГАВАРЕ АРАРАТСКОМ И В ЧАСТИ ГОХТАНСКОГО ГАВАРА НАЧИНАЯ С 1051 П0 1111 ГОД АРМЯНСКОГО ЛЕТОСЧИСЛЕНИЯ) (1602-1662)

ГЛАВА 7

О появлении джалалиев и жестоком голоде, о волках-людоедах, а также иных опустошениях, постигших страну

Земля араратская с отдельными ее гаварами лежала опустошенная между двумя завоевателями, то есть шахом и Джгал-оглы; шах отправился в Тавриз и был вне пределов досягаемости, а Сардар османский умер; сами же [османы] меж собой враждовали и не были единодушны. Потому и некоторые пароны, ободренные, понадеялись на свою силу, пришли и завладели областью Араратской, то есть Ереваном. Так, пришел и завладел страной парон по имени Канакрлу Махмат.

/80/ Вслед за ним другой паша из джалалиев, которого называли Топал Осман-паша, сын Зиал-паши, придя, столкнулся с Канакрлу Махматом в Котайском гаваре, который нынче зовется Кырхбулахом ¹, близ селения Ариндж, и прогнал Канакрлу Махмата. Сам Осман-паша, собрав вокруг себя множество праздношатающихся людей, составил войско [числом] около тысячи душ, сделал местом своего пребывания селение Карби, осел там и перезимовал зиму. Оттуда он посылал войска в окрестные гавары и селения добыть снедь для себя и [корм] для своих животных. И люди, посланные им, в какое бы селение ни вступали, не довольствовались необходимым, а, запасясь им, хватали и другое, захватывали мужчин, вешали – кого за ноги, кого за руки, а иных за то и за другое – и безжалостно били батогами, пока они не становились бездыханными, словно трупы, а некоторые даже умирали от мук. Отсекали людям уши, а других водили [напоказ], проткнув им нос стрелой. Подобными жестокими пытками заставляли [людей] показать запасы пшеницы и ячменя, тайники и хранилища сокровищ и имущества. И, вскапывая пол в домах и иных строениях, рыли, чтобы обнаружить добро, разрушали стены и кровли жилищ, допытывались и искали сокровища. И под этим предлогом причинили множество [90] разрушений [стране]. Прежде всего так поступили в селении Карби, где какого-то мужчину, уроженца этого селения, держали несколько дней закованным в узилище, требовали у него какие-то сокровища, мучили разными пытками, затем убили и, разодрав надвое, повесили на стене вдоль дороги на страх и ужас зрячим жителям гавара (В тексте ***-буквально "согаварникам", "землякам проживающим в том же гаваре, провинции".).

Несколько этих джалалиев направились к достославной /81/ обители Ованнаванк ². При виде их все обитатели монастыря разбежались, но [джалалии] схватили какого-то больного и немощного инока и стали требовать, чтобы он показал тайники и хранилища. И, повесив за руки, били этого монаха в течение трех дней. А когда он не показал никаких тайников, джалалии разъярились, как бешеные звери, и, развязав ему руки, повесили за мужской уд и жестоко мучили его; и он в отчаянии показал им хранилище. [Джалалии], войдя внутрь хранилища, разграбили и захватили все имущество, а затем убили монаха и бросили его в одно из подземелий монастыря. Из хранилища было вынесено много добра: одежда, медная посуда, сосуды, кресты, чаши священные, ризы, кадила и книги, а книги эти были все редкие и поучительные. Здесь же, в хранилище, находились святыни монастырские: покрывало с лица Христа, часть тернового венца Христа и десница святого первомученика Степаноса, а также другие святыни и святые Знамения. И джалалии все это захватили, унесли и растеряли. Главу [этих джалалиев] звали Абдурахман Мусалим.

В селении Ошакан они схватили другого мужчину и, повесив его за мужской уд, мучили два дня, чтобы тот показал тайник. Видя это, другие поселяне, забрав свои семьи, убежали в гавар Гегаркуни. Так поступали [джалалии] во всех окрестных селениях: гаварах Карби, на земле Апаранской, на земле Кырхбулахской, на земле Цахкунуцдзорской, в ущелье Гарни, ущелье Урца и по ту сторону реки Ерасх, в стране Саада – Кохбе и Агджакале. [91]

Некоторые из этих джалалиев направились в /82/ Гарнийский гавар, где они обнаружили искусственную пещеру, в которой спряталось множество убежавших от страха перед ними христиан. Эта большая пещера была вырыта под землей и имела лишь один вход, и не было нигде ни отверстия, ни отдушины, ни щели. Ее давным-давно вырыли князья и приспособили к каким-то своим нуждам; и теперь туда забрались [люди] и спрятались там в страхе перед джалалиями. Когда пришли джалалии и обнаружили их – много дней они, бились, но взять эту пещеру не могли. Тогда прибегли к такому способу: принесли и развели огонь перед входом в пещеру, так, чтобы дым от костра, попав в пещеру, выкурил бы тех, кто находился внутри, и бросили в огонь какой-то зловонный труп, запах которого заносило в пещеру. В пещере было множество людей – около пяти сотен или более того. Из-за темноты в пещере были зажжены светильники. Зловоние от трупа, брошенного в огонь, проникая в пещеру, начало осквернять воздух в пещере, запотели все камни, и пот ручьями стекал с них; светильники стали гаснуть, пока окончательно не потухли, а у людей начали вздуваться тела, покрываться волдырями и источать жидкость желтого цвета. Люди стали задыхаться, они изнемогали и, ослабев, там же падали в обморок и испускали дух. Все мужчины, женщины, старики, отроки и младенцы умерли, и никто из них не вышел [из пещеры]. Джалалии же, сторожившие вход в пещеру, думая, что люди, спрятавшиеся там, не хотят им повиноваться, были в /83/ недоумении и смятении. Они схватили какого-то уроженца этого гавара и стали вынуждать [его] показать им тайники; и тот, испугавшись смерти, сказал им: «Пойдемте со мной в Корадара, там я покажу вам тайники». [Джалалии] пошли [с ним], и тогда попечением Божьим несколько человек, вышедших незадолго до этого из потайной пещеры и ушедших куда-то по своим делам, вернулись и стали издали потихоньку наблюдать за входом в пещеру – нет [92] ли там кого. Потом они подошли к входу в пещеру, увидели, что там произошло, и, быстро развеяв огонь, зажгли светильники и вошли внутрь пещеры. И увидели, что все, кто там был, умерли, подобно согнанным в загон овцам; умерли отец и сын, мать и дочь, брат с братом, обняв друг друга. И тогда они стали поспешно вытаскивать их вон из пещеры; сперва вытаскивали [членов] своих семей, а затем и остальных и вытащили наружу скольких сумели. И те, кого выносили наружу и о которых тщательно заботились – обливали водой и растирали снегом, – милостью Божьей оживали. Многие вынесенные из пещеры таким образом избавились от жестокой смерти, но те, которых не смогли вынести, все умерли такой смертью. А вышедшие из убежища больше не могли оставаться там, так как боялись джалалиев, поэтому они быстро ушли оттуда, убежали кто куда, чтобы спастись. Так [джалалии] разорили и осквернили все селения гаваров Араратской [области], лишили их как семян злаковых, так и населения.

Затем задумали джалалии направиться в страну Гегамскую, то есть Гегаркуни, ибо знали, что есть там запасы пшеницы и ячменя, и отары овец, и /84/ многочисленные стада косуль. Поэтому многие из войск джалалиев, собравшись, направились в Гегамскую область, разграбив, разорили множество селений. И, найдя их запасы пшеницы и ячменя, руками их же владельцев нагрузили на их же скот и их самих поставили надсмотрщиками (это и есть кор), проводниками и погонщиками тяглых животных, на которых повезли пшеницу в свой стан. Заполонив, привели с собой также женщин и детей, с тем чтобы родственники пленённых принесли бы серебро и золото для выкупа их, вернули бы пленных. И они сделали все, что душе их было угодно. И так, собрав пленных женщин и детей, нагрузив при помощи людей, назначенных надсмотрщиками, вьючный скот и волов, принадлежащих им же, всякой кладью, и [захватив] также множество скота – отары овец и косуль, табуны лошадей – погнали их дальше. Когда они прошли двухдневный путь (события эти имели место зимой, а зима в тот год была суровой и снежной), все вьючные животные, измученные, остались в пути, [93] ибо из-за глубины и изобилия снега не могли идти дальше. А груз оставшихся вьючных разделили на ноши и навьючили на спины пленных мужчин, женщин и детей и так, перевалив через гору, довели их до селения Карби. И какое это было горе горькое для этих людей! Кое-кому отморозило руки, ноги и носы, которые и отпали. Другие, замерзнув от ледяного дуновения жестокого ветра, /85/ остались на месте и тут же на дороге умерли. Рассказывали о женщинах, навьюченных пшеницей, [о том], как, утомленные тяжким трудом и изнуренные холодом, они теряли остатки бодрости и, отчаявшись, не могли идти дальше, садились с ношей на снег и тут же умирали. Так вот, кто умер в пути – умер, а всех, кто остался [в живых], погнали и довели до Карби. Там кое-кого продали за серебро, а других оставили в услужении у себя. И так джалалии оставались [в Армении] до весны, до дней [праздника] Вознесения.

Затем, выступив оттуда, направились в Ахалцихскую область и там делали то же самое. Это делали не только эти джалалии; были [здесь] и другие – много ли, мало ли, – которые, осев и устроив себе логово в разных местах, делали то же, [что и эти]. Более того, некоторые из христиан, не имевшие [в душе] страха Божьего, увидев, что иноверцы поступают так, начали и сами вести себя так, ибо они своими глазами видели все и это пришлось им по вкусу. Они явно грабили и тайно воровали, ибо страна была беззащитна и обезлюдела из-за властителей-захватчиков и каждый делал что ему заблагорассудится. Итак, как рассказывают очевидцы-современники, в те дни не было даже проблеска добрых дел. Одни лишь горести, как мы рассказали и еще расскажем. Царь восточный шах Аббас с персидскими войсками разорил восточные /86/ области нашей страны, джалалии же разорили и осквернили часть восточных областей страны гораздо больше. Сардар османский со своими войсками разорил все в средиземных [гаварах], начиная с Константинополя и до города Еревана; джалалии, поднявшиеся в то время в разных концах страны османской, были большими, чем они, разорителями. И были это люди знатные и всепобеждающие, храбрые [94] воины и неодолимые бойцы. И так как этих джалалиев было множество, я считаю нужным перечислить имена их, по ним ты сможешь узнать о разрушениях, причиненных ими стране. Мы записали, сколько их было, и все, что слышали, от рассказчиков-очевидцев.

Во-первых, Кара-Языджи ³ со множеством всадников, который в 1047 (1598) году восстал против царя и, придя в город Урфу, вошел в крепость и укрепился [там]. Царь приказал Сардару выступить против него, и Сардар, выступив с 40 тысячами человек, никак не мог его одолеть и вернулся [ни с чем]. Затем Языджи, выйдя из крепости, собрал вокруг себя еще более многочисленное войско и начал вместе с ним разорять страну, прежде всего город Урфу, а затем другие [города]: Тохат, Себастию, Бурсу, Анкюрию и прочие, где только он появлялся. И харадж, взыскиваемый всегда царем с населения, этот Языджи сам взыскал за два года и роздал как жалованье своим войскам.

Хусейн-паша восстал против царя в 1048 (1599) году.
Кёса Сафар восстал в 1048 (1599) году.
Ахмат-паша восстал в 1050 (1601) году.
/87/ Инджахан восстал в 1053 (1604) году.
Юларкасты восстал в 1054 (1605) году.
Тавул с 12 тысячами человек восстал в 1042 (1593) году.
Брат этого Тавула, имени которого мы не установили.
Махмат-паша с 20 тысячами человек.
Ман-оглы.
Джанполат-оглы Али-паша.
Его брат, имени которого мы не установили.
Кёр-оглы ⁴ (это тот Кёр-оглы, который сложил множество песен, распеваемых ныне ашугами).
Гзир-оглы Мустафа-бек с одной тысячей человек (это товарищ Кёр-оглы, который упоминает его во многих местах своих песен). ⁵
[Затем] другой Мустафа-бек.
Гарагаш.
Далу-Насиб.
Еола Сехмаз. [95]
Тангри-Танимаз.
Гокапахан Чыплах.
Кёсакёса.
Крлу.
Кара-Саад.
Агаджан-Пири.

Все они были джалалии, не повиновавшиеся царю. Они не обосновывались нигде на житье, а разоряли и разрушали страну; и откуда бы ни дошла до них весть о созидании – устремлялись туда, спеша поспеть, и, разорив, опустошали и предавали огню все, что было уже создано.

И от окрестностей Константинополя до города Еревана, от Багдада до Дамур-Гапу, от Белого моря ⁶ до Черного в пределах очерченных нами границ – все эти страны разорили они и осквернили. И по этой причине земледельцы и хлебопашцы, где бы они ни были, убегали в страхе и ужасе, укреплялись в крепостях, и замках, и горных пещерах и не могли заниматься земледелием. И посему прекращены были вовсе сев и жатва, обмолот и сбор, и появилась скудость хлеба и всякой снеди, и нельзя было ничего раздобыть, а если даже в иных местах можно было добыть, то цены были [очень] высокие. И в эту пору скудости налетела на все /88/ средиземные области саранча и поразила сразу всю страну, съела траву, растительность и всю зелень, какая только была. После этого начался жестокий голод и совсем не стало хлеба и снеди и вообще съестного.

И тогда армяне рассеялись, и каждый ушел куда глаза глядят в поисках места, где можно было спастись и выжить. Кто в Румелию ⁷, кто в Бугдан ⁸, кто в Ляхию (т.е. в Польшу), кто в Кафу ⁹, кто на побережье Понтоса ¹⁰, кто в Тавриз и Ардебиль и гавары их. И сколько ни есть чужеземцев из армян в указанных странах – все они ушли в то время и по тем причинам. Множество христиан из армян, изгнанные шахом Аббасом и переселенные в Исфаханскую и Фахрабадскую области, – все они обосновались [там] в те дни, когда шах их переселил. [96]

И как уже было сказано, во время голода иные рассеялись и ушли, а оставшиеся в средиземных областях из-за отсутствия хлеба начали есть животных – быков и овец. А когда иссякли чистые твари, голод вынудил их поедать тварей поганых: лошадей, мулов, ослов и иных нечистых тварей, вплоть до собак и кошек и прочего, что только попадало под руку. А когда голод еще более усилился, начали есть мертвецов; [их уже] не хоронили, а поедали, ибо голод царил по всей стране. И часто в разных местах стали хватать людей и съедать их живьем.

Как рассказывали нам, в Араратской области, в селении, называемом Ошакан, какой-то человек тайно вырыл в своем доме погреб, обманом /89/ приводил к себе чужаков, убивал, хранил в том погребе и каждый день понемногу ел. Позже об этом узнали жители деревни и силой выгнали его из деревни.

В селении, называемом Бджни, как-то путники, проходившие через него, увидели дым, поднимающийся из [трубы] одного из домов, и, отметив, вошли в дом и увидели там трех женщин, подвесивших котел [над огнем] и варивших пищу; когда они приподняли крышку, стали видны кисти рук и иные [части] человечьего тела, которое [женщины] варили, чтобы съесть. Тогда они вынудили женщин к признанию, и те сказали: «Вынуждаемые голодом – ведь нам нечего есть, – обманом завлекаем к себе людей, проходящих мимо, и убив, варим и съедаем».

Такое же точно происшествие имело место в городе Эрзеруме, о чем рассказали мне очевидцы. Четыре женщины сошлись и поселились в каком-то доме; одна или две из них выходили ежедневно на прогулку и, обманывая людей лживыми речами, приводили домой, убивали схваченного человека, варили и ели. И случилось однажды им привести домой какого-то человека. Пока они собирались схватить его, человек тот, поняв намерение их, проворно отскочил, выскользнул из их рук и, убежав, выбрался из этого дома и, явившись к паше – властителю того города, рассказал ему [все]; и властитель [97] приказал воинам пойти с тем человеком и забрать женщин. Воины пошли, забрали /90/ женщин. Затем они стали обыскивать дом, а когда вошли в самый дальний внутренний покой, увидели головы 24 человек, убитых и уже съеденных. Воины пытали женщин и заставили их правдиво рассказать о своих проделках. И они рассказали, что, томимые голодом, хитростью заманивали людей к себе и, убив, съедали их. Взяв под стражу, повели этих женщин к паше, а паша приказал убить всех четырех. Так и было сделано.

Близ Басенской страны есть гавар, называемый Халиеази. Гавар этот ныне необитаем. Выходец оттуда, некий честный и сведущий человек, рассказал: «Во время этого голода жили с нами двое юношей, ибо у нас было немного пшеницы на пропитание. Однажды я увидел, что этих юношей нет; у меня появилось подозрение, что они попали в руки людоедов и их съели. Боясь людоедов, я взял с собой еще двух мужчин, – ибо я опасался идти к ним в одиночку, – и пошел туда, где, как я предполагал, собралось множество голодающих людей – мужчин и женщин, – подозреваемых в людоедстве. Войдя в дом, я стал расспрашивать их, но они отнекивались; тонир же был затоплен, и над ним висел котел, в котором варилась пища. Приподняв крышку, я заглянул в котел и увидел ногу юноши. Затем подошел брат этого юноши и сказал: «Брата моего зарезали и съели, а это вот – нога его». Долго мы горевали, а потом я взял второго юношу и увел к нам домой, так он выжил». И еще тот человек рассказывал: «Я видел, как две старые женщины схватили маленькую девочку, задушили и съели ее. Я рассказал об этом человеку по имени Саргис, /91/ и тот убил обеих старух». Во многих местах многие так поступали: хватали людей и съедали.

И съедали не только посторонних – мужчины и женщины съедали также и своих детей. Слышали мы, будто в области Себастии кто-то съел своих детей. В другом гаваре женщина съела двоих сыновей своих и дочь.

Иные, вынуждаемые голодом, выходили, скитались по деревне и, [когда], обессилевшие, изнуренные и похудевшие, изнемогающие от голода, не могли уже идти дальше, падали [98] посреди деревни, на проезжей дороге, под стенами, и, мыча, со стонами и рыданиями умирали.

Какие-то пришельцы, собравшись по десять, двадцать, тридцать человек, ходили по миру из селения в селение, из области в область в поисках чего-либо съедобного, но нигде не находили ничего, ибо голод как ниспосланная богом кара распространился в стране повсюду и, как сказал пророк, [господь] «призвал голод на землю; всякий стебель хлебный истребил» (Псалт., 104, 16). Случалось, что некоторые из них добирались до населенных мест, но бывало и так, что умирали прямо на дороге.

Хищные звери и дикие животные, особенно волки, пожирали эти трупы и, пожирая мертвецов, повадились пожирать также и живых. Их называли волками-людоедами. И настолько волки эти осмелели и привыкли к людям, что даже живого человека раздирали и пожирали. От страха перед волками-людоедами прекратилось движение по пешеходным дорогам. И настолько обнаглели /92/ волки [и перестали бояться] людей, что приходили в селение, забирались в дома и, где видели дитя, спящее в постели, в колыбели или на руках у матери, накидывались, насильно вырывали его из рук, или, стащив из колыбели, убегали и пожирали. Было множество людей, видевших это своими глазами. Они рассказывали мне все, что видели, – удивительные и ужасные истории. Нынче многие из похищенных в то время волками детей живы; они стали настоящими мужчинами, постарели. У них на голове, лице и других местах на теле [по сей день] видны разодранные и растерзанные следы волчьих клыков. Когда мы спрашивали их о рубцах, они отвечали: «Волки, схватив, утащили меня, чтобы съесть, но собралось много людей, и они сообща спасли меня из волчьей пасти».

Распространился голод между двумя великими морями, то есть Белым морем и Черным морем, от гаваров, близлежащих к Константинополю, до гаваров Тавриза, от Багдада до Дамур-Гапу. В этих пределах царствовал голод, и он так свирепствовал, [99] что люди, как мы уже рассказывали, начали есть собак, кошек, иных поганых тварей и человечье мясо. Начался голод этот в 1055 (1606) году. В тот год голод был не сильный и не жестокий; с наступлением 1056 (1607) года и в 1057 (1608) году он резко усилился, когда же наступил 1058 (1609) год, он пошел на убыль и в 1059 (1610) году вовсе кончился милостью всемилосердного бога, который до конца не гневается на тварей своих и не помнит вечно обиды. Которому слава вечная. Аминь.

/93/ ГЛАВА 8

О взятии городов Ганджи и Шамахи

Зимой, после второго нашествия и отступления Сардара Джгал-оглы, когда пришел он в Софиан, сражался с персами и, побежденный, вернулся в Амид, где и умер ¹¹, царь персидский шах Аббас со всем своим войском находился в городе Тавризе. А в весеннюю пору, когда подули южные ветры, собрал он все войска свои и выступил против османских войск, все еще находившихся в городе Гандзаке, т. е. Гандже, и было это в 1055 году нашего [летосчисления] (1606). Как только добрался он туда, осел и окружил крепость. И, подчинив своей власти всю страну, правил ею с миром, приказав войскам своим не беспокоить и не неволить жителей страны, из которой восполнялись /94/ все нужды их в людях и животных. Сам же шах был озабочен делами военными: он хотел во что бы то ни стало взять крепость.

[Персы] то били [по крепости] сверху, поднимая сибай, то делали подкопы внизу, под стенами, наполняли их порохом, поджигали и, взорвав стену, развеивали ее в воздухе. Подчас шах писал ложные клятвы и договор о мире и посылал в крепость, мол, выйдите со всем своим имуществом и семьями, уходите восвояси, а мы никакого вреда вам не причиним, только лишь крепость сдайте нам. Войска же османские не сдавали [крепость], а терпеливо ждали и, храбро сражаясь, сопротивлялись. Персидские войска не терпели нужды [100] в провианте, не страдали от холода, окружающих врагов или чего иного, а жили себе, ни в чем не нуждаясь, и беспрерывно воевали. И когда увидел шах, что военные действия несколько затянулись, велел отлить две огромные пушки – мощные и большой пробойной силы, – стрельба из которых сильно разрушила крепостную стену. Тем самым он причинил много беспокойства османам. И наконец, после всех этих сражений находящиеся в крепости османские войска, осмотревшись, увидели, что им неоткуда ждать помощи: ни из окрестных городов, ни от двора их царя, ибо в стране османов было много джалалиев, имена которых мы упомянули в предыдущей главе, и [двор] был занят ими. А также паша ганджинский, по имени Зынджилгран Али-паша, пал в сражении. И еще вновь отлитая пушка сильно разрушила стену. Поэтому, притесняемые со всех сторон, они сдали крепость персам. Взяв крепость Гандзакскую, шах завладел всей страной /95/ и назначил тамошним властителем человека по имени Ахсах Махмат-хан.

До сей поры шах держал при себе Теймураза, внука кахетинского царя Александра, а теперь он отпустил его на родину, дав ему царский приказ владеть своей родной страной и править делами своего царства, однако же пребывать в согласии [с ним] и подчинении от царства персидского. И Теймураз отправился в Кахетию, на родину свою, управлять царством и пребывал в покорности персам.

Говорили, будто после взятия шахом Ганджи в Ганджинском гаваре [все еще] жило какое-то племя магометан, которое сами они называют элем, и называли этот эль Джекирлу; они придерживались исповедания и религии османов, называемых сунни. Шах приказал собрать их всех в каком-то месте, затопляемом потоком, куда вел узкий ход, охраняемый персами; чем дальше, тем более расширялся [ход], а вокруг был высокий обрыв, и оттуда нельзя было выбраться и убежать. Шах приказал зарубить их всех – мужчин и женщин, стариков и детей – острыми мечами, даже малые дети были вырезаны и истреблены ¹².

А царь шах Аббас после взятия крепости Гандзак и [101] овладения всей страной пустился в путь и пошел по направлению к Грузии, в город Тифлис. Взял он с собой оставшиеся войска и османское население, выжившее после резни в крепости. Обманул их коварными речами, внушив им /96/ суетную надежду, мол, идите вслед за моей ратью, чтобы разбойники не нанесли вам какого-либо вреда, а я выделю из своего войска охранный отряд для вас, чтобы, оберегая и заботясь [о вас], он довел вас до границы вашей страны.

И этаким обманом [шах] повел их с собой и, дойдя до Ахстефского гавара, расположился станом у реки, в ущелье, называемом Инджайским ущельем. И там он приказал персидским войскам зарубить всех оставшихся османов и разграбить скарб и имущество, [полонить] жен и детей их. И все было сделано, как повелел шах.

После этого шах Аббас, двинувшись со всей ратью своей из инджайской земли, пошел в город Тифлис. С миром вошел и с миром ушел оттуда, ибо между персами и грузинами существовало соглашение.

Выйдя из Тифлиса, шах направился в Гегамский гавар, и войско царское раскинуло там стан, а сам шах Аббас остановился в селении Мазра в доме коренного жителя того селения мелика Шахназара. И был мелик Шахназар родом из армян, и христианин по вере, ишхан славный и могущественный; он оказал шаху гостеприимство, приличествующее царю; был он другом, близким человеком царя и пользовался его уважением. Почему и царь, возвеличив, одарил его почетными и благородными одеяниями, и пожаловал ему власть мелика того гавара, и пожаловал ему и братьям его другие имения и деревни. И написал надежный номос, закрепил царской печатью и дал им, дабы вотчина эта неизменно принадлежала /97/ им и сыновьям их навеки, из поколения в поколение.

И, выступив оттуда, шах двинулся со всем войском своим и достиг Тавриза; дождался, пока наступил следующий год, который был 1056 годом нашего летосчисления (1607), затем, собрав все войска свои, пошел на Шамаху и осел под крепостью, окружив и осадив ее. И, воюя с Шамахой [102] так же, как мы рассказали о Гандже, отнял ее у османов. Войска османские уничтожил мечом, а семьи и скарб разорил и разграбил. И назначил над ними властителем Зилфигар-хана, а сам выступил с ратью своей и вернулся в Тавриз. С наступлением 1057 (1608) года шах направился в город Исфахан.

/98/ ГЛАВА 9

О том, под каким предлогом призвал шах Аббас к себе грузинских царей и коварно обманул их

Во времена правления царя народа персидского шаха Тахмаспа ¹³ очень усилился этот шах, стал тиранить другие народы, соседствующие с ним, завладел народом грузинским и взял заложников из царства их: от царя тифлисского, великого Симон-хана, – дочь его и ее брата, от царя кахетинского, Александра ¹⁴, – сына его, по имени Константин. Были у этого царя Александра также двое других сыновей – Давид и Георгий; эти двое оставались при отце своем Александре. А Константин, отданный заложником персидскому царю шаху Тахмаспу, остался там, и, вскормленный при /99/ нем, вырос и стал знатным человеком при царском дворе, ибо его отвратили от христианской веры [и обратили] в религию лжетворца. Умер шах Тахмасп, сын его, шах Исмаил ¹⁵, царствовал полтора года, но [вскоре] его убили. После него царствовал девять лет брат его – шах Худабенде ¹⁶. После него царствовал сын его – разоритель мира шах Аббас. И Константин этот во времена шаха Аббаса все еще здравствовал. Когда шах пришел в Тавриз, Нахичеван и Ереван и подчинил их своей власти, этот Константин находился при нем.

В дни, когда щедрый на коварные замыслы шах Аббас находился под Ереваном и сражался с османами, бывшими в Ереванской крепости, задумал он привлечь к себе и царей грузинских, поэтому послал к ним зватаями оставленных ими заложников. Одним из них был этот самый Константин, [103] которого [шах] послал зватаем к его собственному отцу, Александру. Упомянутого нами выше Ханиса Тахмасп-Кули ¹⁷, брата Атабека, [шах] послал зватаем к тифлисскому царю Георгию ¹⁸. А царь Георгий, сын великого Симон-хана, был назначен после захвата Симон-хана царем вместо него. И шах, послав зватаев к грузинским царям, напомнил им: «Коли вы верны прежним обязательствам, которые предки наши, договорившись, приняли, то должны потрудиться и прийти на помощь нам, ибо мы сражаемся с врагом».

А цари грузинские были /100/ смущены этим, они не хотели выступать. После долгих размышлений и соображений они обещали выступить, но не добровольно или же по неведению, а просто потому, что не было у них иного выхода. Ибо они не были независимы, чтобы суметь противостоять османам и персам, а были немощны и бессильны, посему и вынуждены были подпасть под власть одного из них. Раньше, во времена шаха Тахмаспа, они находились под владычеством персов; позже османский сардар Лала-паша пришел, захватил грузинские города, построил в них крепости, расположил в крепостях янычаров и вынудил Симон-хана к бегству. Затем другой османский военачальник, Джафар-паша, пришел, захватил Симон-хана и отправил его к хондкару в Константинополь, и там Симон-хана и внука его убили ¹⁹. И по этой причине грузины оказались независимыми. И вот [теперь] шах требует от них признания покорности из-за заключенного прежде, во времена предков их, договора. И они задумали удовлетворить желание [шаха], но не из-за договора, или по неведению, или же доброй воле своей, а потому, что не было у них иного выхода, [они боялись], как бы шах, окончив войну с османами, не повернул бы на грузин. [Они решили] задобрить шаха, дабы жить в мире; и не ведали они, что в дальнейшем его рукою будут истреблены и погублены и сами они, и народ их.

Итак, оба царя грузинских – Александр и Георгий – прибыли в Ереван повидать шаха. А шах с присущей ему /101/ хитростью с великой любовью и почтением принял их, одарил, воздал почести, чтобы доставить удовольствие им и [всем] [104] взирающим на него, и с миром продержал их, пока не взял крепость Ереванскую.

А затем благодаря колдовству и чародейскому искусству своему напоил каким-то смертоносным зельем царя Георгия, чтобы тот спустя несколько дней умер. Некоторое время царь Георгий даже не подозревал о коварном поступке шаха по отношению к нему. Вслед за этими событиями шах любезно, с подарками отпустил Георгия домой. И он, выехав из Еревана, направился в свой город Тифлис и, прожив несколько дней, умер в соответствии с действиями и желанием шаха. А народ и князья тамошние посадили на место Георгия сына его, Луарсаба ²⁰, в отроческом возрасте. И так, в результате действий шаха окончились дни царя Георгия.

А царя Александра шах задержал у себя и не отпустил; взяв его с собой, заставлял его скитаться здесь и там, требовал от него заложников. Поэтому Александр, отчаявшись, поневоле привел внука своего Теймураза ^20а, еще ребенка, и отдал его в залог шаху. И тогда шах позволил ему уехать. Александр, отпущенный шахом, отправился восвояси, а внук его, Теймураз, остался при шахском дворе. И был этот Теймураз сыном Давида, сына Александра.

/102/ ГЛАВА 10

Еще один рассказ о предательстве шаха Аббаса, совершенном им по отношению к грузинскому царю

Вышеупомянутый царь Кахетии Александр отдал свое царство по собственной воле сыну своему Давиду, и Давид управлял царством. А другой сын Александра, Георгий, разгневался и убил своего брата Давида, чтобы самому стать царем. Но отец их, Александр, был еще жив и не отдал царства Георгию, а сам занял [престол] и правил царством.

В это время коварный, [поднаторевший] на злых уловках шах Аббас задумал новые способы ниспровержения христиан [105] и возбуждения раздора в их царстве. Призвал он пред очи свои вышеупомянутого вероотступника Константина, сына Александра, находившегося при нем, и заговорил, к его радости, с ним по душам, соответственно желаниям его, и сказал ему: «Возьми с собой /103/ сколько нужно воинов из нашего войска – я их предоставляю тебе – и возвращайся к себе на родину, найди способ убить отца своего Александра и брата Георгия, с тем чтобы стать царем вместо отца своего и править царством отцов своих. Но пока как при наших, так и там, среди грузин, не говори о причине отъезда: мол, еду на родину, чтобы там остаться, а отговаривайся следующей мнимой причиной и тверди об этом каждому: мол, посылает меня шах с этим войском в поход на Шамаху, чтобы взять ее. А по прибытии на родину ты сделаешь то, что тебе удастся: убьешь отца и брата своего или же возьмешь Шамаху».

И вот, получив такое поручение, змея подколодная (Константин), выступив с войском, направился в Кахетию, к отцу своему Александру. Но в тот раз он не смог осуществить своих козней, ибо при виде неправедных дел его подозрение запало в душу грузин, и посему он в то время скрыл сокровенную тайну души своей. И чтобы показать себя прямым и бесхитростным и угодить грузинам, он взял с собой из грузин-ратников отца большое войско и, выступив, пошел на Шамаху. А грузины очень хотели погибели его, поэтому во время сражения воздерживались и не сражались самоотверженно, [надеясь], что в этом сражении придет к нему погибель от руки османов. А коварный Константин понял в глубине души положение вещей и знал также, что с персидскими войсками не сможет победить войска османов, и покуда войска сражались /104/ с османами, бросил, оставил поле боя и убежал прямо в Персию, явился к шаху. И османы, окружив оставшиеся войска персидские, дотла уничтожили их, разграбили все добро его (Константина).

Шах вторично дал Константину войско – около 30 тысяч [человек] – и вторично послал его на родину с тем же намерением. И когда Константин достиг родины своей, притворился, будто сожалеет о вероотступничестве и хочет снова вернуться [106] [в лоно] христианства, поэтому, как человек благочестивый, от всего сердца пожелал постранствовать по церквам и монастырям грузинским. И таким образом он собрал множество церковной утвари, крестов, сосудов, кадильниц и другого, что пожелал, а затем всю утварь уничтожил и раздарил [в качестве] жалованья персидским войскам, пришедшим вместе с ним. Увидев это, грузины были глубоко уязвлены в сердце и хотели сейчас же лишить его жизни и, посоветовавшись с отцом его Александром, [решили] убить его, но Александр откладывал это дело и все еще размышлял об исходе выполнения [задуманного]. И пока Александр раздумывал, этот замысел стал известен Константину, и Константин поспешил предупредить их и убил отца своего Александра и брата своего Георгия, захватил власть в свои руки и завладел страной.

После этого Константин снова собрал рать свою и [рать] страны народа грузинского и, выступив с ними, пошел на город Шамаху. Когда прошли путь нескольких дней, грузинские войска, сговорившиеся по пути, напали на Константина и, разрубив его на части, /105/ растерзали и искоренили зло со света. А пришедшие вместе с Константином войска персидские, разгневанные этим, хотели начать войну с грузинскими войсками. [Тогда] грузинские воины показали письменную грамоту, якобы посланную шахом к ним, [с приказом] сделать это; тем самым грузины ответили, мол, сделано это по приказу шаха. И потому сторона персидская притихла и не стала воевать, и, расставшись друг с другом и рассеявшись, [они] пошли восвояси к своему народу. И было первое и второе нашествие и гибель Константина в 1054 году нашего летосчисления [1605].

Власть в Кахетинском царстве взяла в свои руки невестка Александра, жена Давида, и [случилось] это по двум причинам. Во-первых, потому, что так пожелала знать страны, ибо была она женой Давида, которому Александр поручил царство [свое]. И, во-вторых, потому, что она была матерью Теймураза, оставшегося наследником царства; и должна была она хранить как завет царство сына своего Теймураза, [107] все еще находившегося в качестве заложника при шахе. Как мы выше отметили, после взятия крепости Ганджи шах послал Теймураза в Кахетию и он, приехав, царствовал вместо предков своих.

А причина, по которой послали Теймураза в Кахетию, следующая: когда шах Аббас всяческими уловками дал убить деда Теймураза с тремя сыновьями их же (грузин) руками, осталось место их незанятым, наследником же престола был Теймураз, пребывавший заложником при шахе, поэтому [шах] и послал его. А также потому, что шах прекрасно знал, что, если он пошлет властителем Кахетии [кого-либо] из персов, знать кахетинская [его] не примет, а посему он послал Теймураза.

/106/ ГЛАВА 11

История и причины разорения страны грузин и смерти царя их, Луарсаба, от руки шаха Аббаса первого

Когда грузинский царь Георгий вернулся из Еревана в Тифлис, он [долго] не прожил, а вскоре умер, поскольку, как мы выше рассказали, шах Аббас отравил его. И князья грузинские определили на его место царем сына его в отроческом возрасте. И имя его было Луарсаб.

И случилось так, что по приказу этого царя Луарсаба в городе Тифлисе был назначен на должность моурава ²¹ (который нынче называется даругой) некий муж; и был муж, назначенный моуравом, велеречив и проницателен, сведущ в своем деле, а также исполин по росту и весьма храбрый. Был он воинственный и непобедимый /107/ ратник: к какой бы стороне ни присоединялся – побеждал другую, противную сторону. И, скосив полчища противников, подобно траве, покрывал ими поле [брани]. Храбрость его в дальнейшем много раз будет упоминаться, и оттуда ты узнаешь правду. Этот самый Моурав не был благородного происхождения и не был сыном [108] князя или же [отпрыском] знатного рода, а [был он выходец] из простого и низкого рода, который народ грузинский называет глехи. Была у этого Моурава сестра – юная дева, прелестная и красивая, пригожая и статная, стройная и высокая.

Царь Луарсаб рос и достиг пятнадцатилетнего возраста, [немного] более или менее шестнадцати лет; [возраста], когда пробуждаются желания и волнения и властвуют, подчиняя себе все.

В эту пору царю Луарсабу понравилась сестра Моурава: он полюбил ее исступленной страстью и тайно с нею развлекался; но они не совокуплялись, а были девственны оба – и Луарсаб и девушка. И хотя это дело некоторое время оставалось тайной – потом открылось, ибо, как велит господь, «нет ничего сокровенного, что не открылось бы» (Матф., 10, 26). Позже весть об этом достигла ушей Моурава: какие-то завистники и ненавистники Моурава, исчадия зла и возбудители гнева, упомянули об этом при Моураве и попрекали его, оттого Моурав огорчился до глубины души, со скорбью в сердце просил смерти себе и не находил ее. После долгих сетований, – а сетовал Моурав тайно – заговорил он явно и смело перед всеми /108/ и заявил, что я, мол, убью Луарсаба, ибо не могу перенести попреков, которые мне бросают в лицо, так как стал я постыдной притчей в стране. А князья и приближенные царя Луарсаба, услыхав эти слова Моурава и испугавшись, стали избегать его, ибо знали, что он может претворить в дело то, что сказал на словах. Поэтому в удобный и подходящий час смиренно и убедительно умоляли Луарсаба бросить затею эту, вовсе не подобающую царскому званию; а также [передали] ему угрозы Моурава, [которые], возможно, будут претворены в жизнь. На долгие уговоры своих друзей Луарсаб ответил: «Не могу я отказаться от этой девы, ибо люблю ее всей душой, но раз вы так говорите и так как вы сами прекрасно знаете, что у меня не было жены,  [109] а у нее – мужа, то сосватайте ее, как полагается по закону, мне в жены, обручите нас, сыграйте свадьбу, тогда недовольство оставит вас».

Князья, а также и сам Моурав согласились с этим предложением Луарсаба и, обрадовавшись, воздали хвалу господу за то, что он устранил ссору. И на основании этих слов сосватали девушку в жены Луарсабу. А брат девушки, Моурав, очень обрадовался этому и был признателен Луарсабу, называл себя рабом и слугой его, дескать, «себя и жизнь свою отдам за дело и повеления его, так как он не только не презрел безродность мою – ведь меня называли сыном глеха, но так благоволит ко мне, что сестру мою берет в жены и царицы себе».

А упрямому, высокомерному и гордому племени грузинскому, /109/ которое считается с родословной и происхождением предков и расследует [их], не понравилось это. Женам князей, вельмож и тавадов, бывшим прежде дочерьми дворян, а ныне – женами и матерями князей, а вместе с ними и кое-каким мужчинам вовсе не понравилось [это], и они не согласились на [этот брак]. Знатные женщины говорили своим мужьям и сыновьям: «Ужели подобает нам, дочерям таких-то дворян и женам и матерям таких-то князей, пойти на поклон и поздравлять ту, кто является дочерью какого-то глеха – крестьянина. И если убедите царя отказаться от этого намерения и взять себе жену из дочерей царских – хорошо, а если нет – мы не желаем идти на поклон и [приносить] поздравления какой-то дочери глеха, ибо нам это трудно; и если хотите – откажитесь от нас, жен своих, и берите других жен». Эти смятение и раздор, крамола великая и непримиримая в народе грузинском продолжались много дней. И как ни старалась группа сторонников, не могла убедить группу противников, потому, будучи в затруднении, сторонники мира поклонились в ноги Луарсабу, умоляли его как-нибудь мирно разрешить [спор]. А царь был тоже в затруднении и сказал им: «[Делайте] как знаете». Князья послали [людей] в страну [князей] Дадиани ²² и сосватали дочь царя Дадиани в жены Луарсабу. Поэтому Луарсаб отказался от сестры Моурава. [110]

В Моурава и без того прежде вселен был демон, а нынче этот демон, вселившись в Моурава, присоединил к себе семерых, еще более злых демонов. И эти последние были злее /110/ первого. Поэтому он ржал, как конь боевой, рыкал, как лев, как дракон огнедышащий, изрыгал [пламя] на Луарсаба и хотел убить его по двум причинам: во-первых, из-за прежнего позора сестры своей, и, во-вторых, из-за последнего унижения ее. И так он всячески старался найти способ убить Луарсаба.

А приближенные – князья и сострадатели-доброжелатели – берегли, блюли Луарсаба и предупреждали его, чтобы он остерегался Моурава. А также увещевали его убить Моурава. И вот князья и Луарсаб порешили меж собой убить Моурава. С этим намерением как-то во время пьяного веселья сильно подпоили Моурава, дабы хоть немного обессилить его, чтобы легче было убить. Когда наступил [назначенный] час, царь вышел вон; те из князей, что знали, тоже вышли по одному и позвали к Луарсабу какого-то палача, чтобы Луарсаб приказал ему войти и убить Моурава. Когда [Луарсаб] говорил с палачом, один из слуг Моурава – скороход, идущий впереди него, которого называют шатром, – услышал; подобно птице, влетел он в покои, где находился Моурав, и сказал ему: «Вот идут убить тебя, ибо так повелел царь».

И когда Моурав услышал это, от сильного страха хмель покинул его, будто он вовсе и не был никогда пьян. Сидел он тогда распоясанный, с непокрытой головой, и в спешке, как был, босой и распоясанный, с непокрытой головой, вскочив с места, ринулся в конюшню царскую /111/ (ибо находилась она близко), где стояли связанными дворцовые кони. И так как Моурав по собственному опыту знал, который из коней был быстрее и стремительнее [всех], бросил узду в рот коню, там же в конюшне сел на него и с одной лишь уздечкой, без седла, боясь, как бы, поймав, не убили его, вскочил на коня, вылетел из конюшни и, ослабив уздечку, пришпорил коня, чтобы тот ускакал вместе с ним. А крылатый конь тот, как птица поднебесная, ускакал вместе с ним, будто шел он не по земле, а по воздуху. И хотя многие из воинов Луарсаба [111] вскочили на коней и бросились в погоню, никому из них не удалось настигнуть [Моурава], за исключением двоих. А Моурав убедил их остановиться и обождать минуту; когда преследователи остановились, Моурав начал молить их оставить его и позволить уйти, и столько уговаривал он, пока не заронил жалость и милосердие в их душу, и они, [вместо того чтобы] схватить, отпустили его. И он направился в город Тифлис; ночью вошел [в город] и той же ночью вышел, взяв с собой какого-то толмача, ибо сам он не знал иноплеменного языка. Отправился в Ахстефский гавар к султану Казаха, правившему в этом гаваре, рассказал ему обо всех событиях и попросил переправить его к шаху Аббасу. И они, полные неописуемой радости, снарядили множество своих людей и, пустившись в путь, привели к шаху, который находился в то время в местечке, называемом Кызлагач, что в области Шамахинской.

И казахские воины привели Моурава, представили шаху Аббасу. Шах заговорил с Моуравом, спросил его, кто он, откуда и почему /112/ [приехал к нему], и Моурав на все вопросы отвечал как и следовало. И сказал: «Если примешь меня под покровительство твоего величества, на службу к себе, во многих делах и вещах я окажусь полезным тебе». Шах с войском своим пробыл там некоторое время, а затем, двинувшись оттуда к Исфахану, взял с собой и Моурава, и, медленно продвигаясь вперед, достигли они Исфахана. И шах, как только улучал минуту, говорил с Моуравом и справлялся у него о состоянии страны и народа грузинского, о мощи страны и мудрости царей и князей, о количестве населения и храбрости войск и обо всем ином, о чем желал. И так жили они в Исфахане. Прошел тот год, и наступил второй год, и сказал шах Моураву: «Прошло уже много дней, какой же мы придумаем повод, чтобы по этому поводу, собрав войско, выступить против народа грузинского?».

Моурав всячески хотел отомстить Луарсабу за обесчещение и унижение сестры; и по какой причине сам он явился сюда, соответственно этому и заговорил. Он поклонился шаху Аббасу и сказал: «Есть у Луарсаба сестра-принцесса, юная [112] дева, прелестная и красивая, достойная во всех отношениях; она достойна, чтобы владел ею никто иной, кроме тебя, господин мой государь; так посватай ее в жены себе, а когда приедет сюда дева эта, потребуй также и мать ее, [будто] ради девушки; и когда приедет мать – задержи ее здесь из-за девушки; [при помощи] их тебе нетрудно будет захватить Луарсаба и убить. Итак, /113/ если замысел сей осуществится так – хорошо, это удобно и легко, а если не послушают и не отдадут тебе девушку, тогда отказ их будет для тебя поводом выступления против них».

А непременный угодник сатаны, этот второй Сабюрос, шах Аббас, получив такой совет от Моурава, написал Луарсабу и матери его послание, полное любви и почтения, относительно сестры Луарсаба, содержащее на словах жизнь, а на деле – призыв к смерти. И суть послания была следующая:

«Мы искренне желаем, чтобы наше и ваше царства были твердыми и непоколебимыми во имя любви и согласия двух народов – персидского и грузинского; и управление всеми князьями и землями в этой части поручим вам, чтобы вы пеклись и правили как царь в северной части, а мы будем печься обо всех иных частях. И символом и причиной этого соглашения будет то, что деву – дочь свою вы приведете ко мне. Во-первых, чтобы она стала символом исполнения этого дела и союзом, связующим два народа, во-вторых, чтобы стала она царицей и государыней всего народа арийского». И вот письмо, написанное по такому образцу, [шах] послал в страну грузин, в город Тифлис, Луарсабу и его матери.

Когда [последние] прочли послание это, поняли, что содержание письма – предательство по наущению и вражде Моурава. Они не пожелали ни сами явиться, ни девушку отдать. И ответила /114/ мать Луарсаба: «Когда ты был в сражении под Ереваном, то призвал нас к себе по дружбе, и мы с открытой душой пришли к тебе, как к искреннему другу и царю, а ты поступил с нами по-вражески, ибо отравил зельем мужа моего и опозорил меня; и теперь мы, увидевши подобные деяния твои, как решимся еще раз приехать к тебе? И если ты, как говоришь, действительно желаешь укрепления [113] [союза] и спокойствия нашего – не притесняй нас, не тревожь и не нарушай спокойствия нашего, оставь нас в покое, ибо этого маленького княжества нашего нам достаточно для удовлетворения наших потребностей; будь здоров».

Ответ этот был доставлен шаху Аббасу, пока тот еще находился в Исфахане, где они с Моуравом целыми днями размышляли и обдумывали [способы] разорения страны грузин и низвержения царства их. Повеление, написанное шахом раньше, он дважды и трижды повторил и послал Луарсабу и матери его, дабы заполучить Луарсаба, мать [его] или сестру. Но ему это не удалось.

После того как посланники трижды отправлялись и возвращались и когда [Луарсаб, сестра его и мать] не явились, шах обратился к стране грузин и, собрав войско свое, двинулся из Исфахана, имея при себе советником коварного и всеразрушающего Моурава. Выступив из Исфахана, двигаясь спокойно и медленно, они достигли земли Карабахской, города Ганджи, и, расположившись там, переждали лето. И говорил шах Моураву: «Уже прошло много времени, когда же /115/ ты поведешь нас в Грузию?» И отвечал Моурав: «Потерпи еще, ибо сейчас не время; а когда наступит время, я сам напомню тебе и мы направимся туда». Моурав говорил, что не время, дабы лето прошло, наступила зима и деревья в лесах оголились, чтобы войскам персидским легко было бы продвигаться на конях и войти в страну грузин. А также чтобы убежавшее, укрывшееся и укрепившееся в твердынях, пещерах и труднодоступных местах страны население грузинское, [вынуждаемое] суровым зимним морозом и снегом, изнуренное голодом и иными нуждами, будучи не в состоянии терпеть холод и оставаться в укреплениях, вернулось бы на свои [прежние] места жительства, удобные для передвижения коней, дабы легко было персидским войскам – захватчикам и разрушителям – продвигаться на конях и грабить их. И в конце концов все претворилось в жизнь так, как он заранее задумал.

А грузины, услыхав о походе шаха к ним, стали искать [114] выхода из положения и решили заключить союз между двумя царями – Луарсабом, владетелем Тифлиса и Картлии, и Теймуразом, владетелем Кахетии и Греми, – чтобы они, взаимно помогая друг другу, сумели бы противостоять персам. Поэтому Луарсаб и приближенные его послали в Кахетию и пригласили Теймураза в Тифлис для [заключения] соглашения. А Теймураз, много раз испытавший вред разъединения и разлада и неоднократно познавший горе и вражду, причиненные персами, желал союза всем сердцем. Поэтому, собравшись, приехал он в Тифлис. Приезд его был /116/ радостью несказанной для Луарсаба и его приближенных. И дали они обет, [и заключили] соглашение быть единодушными и дружными, жертвовать собой друг ради друга и умереть во имя Христа.

В те дни, когда Теймураз прибыл в Тифлис, лазутчики шаха, вернувшись, сообщили шаху Аббасу весть о том, что слышали и видели. И добровольный угодник падшего Люцифера – шах Аббас, воодушевленный последним, задумал новые способы разрушения и раздора в христианском царстве. Поэтому, пока он находился вместе с войском своим в городе Гандже, начал и отсюда посылать письма, [полные] лести и обмана. Как раньше из Исфахана, так сейчас отсюда [писал письма], которые содержали на словах привет, любовь и мир, а на деле – лесть, обман и коварство, чтобы заполучить хотя бы одного из троих: Луарсаба, мать его или сестру. Но не смог.

И новый замысел его был таков: чтобы вместе с грамотой повеления, которую он открыто посылал, написать еще тайные письма отдельно Луарсабу и Теймуразу с сокровенными и коварными намерениями. Луарсабу он писал, мол, «не доверяй Теймуразу и не соглашайся с ним, ибо он твой враг и хочет [под покровом] дружбы обмануть и убить тебя и овладеть страной твоей, – таково его намерение, сообщенное мне. Ты сам, пока он не убил тебя, поторопись убить его, дабы владеть и своей и его страной, а я тебе помогу, если тебе понадобятся войска или деньги, ибо я согласен, /117/ чтобы ты овладел страной его». Точно такое же [письмо] по тому [115] же образцу написал он Теймуразу тайно от Луарсаба: «Убей Луарсаба и ты будешь владеть обеими странами». Трижды посылал он им эти послания – и тайные и явные. Но Луарсаб и мать его ни сами не пошли, ни девушку не отправили.

Тайные послания друг о друге Теймураз и Луарсаб, спрятав, держали при себе, стараясь узнать, где правда и где ложь. И благодаря попечению бога оба царя сообщили эту тайну друг другу, а также показали письма, посланные им шахом. Увидев [письма], они доподлинно узнали о вражде шаха к ним. И вместо вражды утвердили нерушимую любовь и нерасторжимую дружбу между собой. И Луарсаб, так как прежняя жена Теймураза умерла, отдал ему в жены свою сестру, которой домогался шах. Сыграли там же свадьбу Теймураза и сестры Луарсаба, чье имя было Пари ²³. После свадьбы Теймураз и Луарсаб отправились в Мцхету ²⁴, [где находится] престол и патриархия их, и [там] вторично поклялись жить в мире и согласии и воевать с персами.

После того как произошло все это, посланцы персидские, прибывшие открыто, и лазутчики, [прибывшие] тайно, уехав, рассказали шаху, и тот был глубоко уязвлен, ибо столько раз он просил [дать ему] эту девушку и пришел с таким большим войском ради нее – ему ее не отдали, а отдали Теймуразу. /118/ Призвал он Моурава и говорит ему: «Ты привел меня со всем войском сюда, а девушку, о которой ты говорил, отдали, как видишь, не мне, а врагу моему, который едва ли сравнится с моими слугами. Тем самым ты сделал меня шутом и посмешищем перед всем миром и, если не введешь меня в страну грузин и не завоюешь для меня страну их, так и знай – в живых не останешься, а тело твое будет разрублено на части». И Моурав ответил: «Если я не поведу тебя в ту страну, ты так и сделаешь, а что ты сделаешь, если поведу?» И говорит ему шах: «Ты станешь настоящим главой всех моих советников и знатных нахараров и будешь предпочитаемым и самым главным над ними».

По совету Моурава ждали до декабря месяца, до Великих праздников ²⁵, пока наступила зимняя пора, закрепчал [116] мороз и выпавший снег покрыл вершины гор и [перекрыл] пути побега. И скрывавшиеся в укреплениях люди, вынуждаемые холодом, спустились в деревни и села; листья с деревьев опали, так что все вокруг стало хорошо просматриваться. Тогда Моурав сказал шаху: «Вот теперь пойдем в страну грузин, ибо уже пора». И, двинувшись из города Гандзака, пришли они на границу Кахетии, страны Теймураза. Дорога, ведшая в Кахетию, шла по ущелью, лишь переправившись через которое можно было вступить в страну, и было оно узким, тесным и труднопроходимым, а по обе стороны ущелья – высокие и каменистые скалы, кустарники и густые леса, через которые ни человек, ни конь не могли /119/ пройти. Теймураз и Луарсаб с большим войском прибыли, заняли выход из ущелья и возвели прочные стены из камня и дерева, а [за оградой] подготовили место для сражения, откуда они, оставаясь внутри, сражались бы с врагами, находящимися за [стеной].

Персидское же войско расположилось в открытой местности напротив ущелья. Как только [персы] увидели, что грузины заняли проход, их охватило отчаяние и смятение. И шах снова призвал Моурава и стал угрожать ему смертью, но Моурав и сам не знал, что делать. Спустя два дня Моурав сказал шаху: «Подумав, я нашел в одном месте дорогу, но она проходит на расстоянии двухдневного пути отсюда, и нужны [еще] люди с топорами, лопатами и молотами, чтобы вырубить лес и превратить труднопроходимые места в легкопроходимые». Шах, как только услышал это, возликовал и приказал войскам своим взять множество топоров, лопат и иных орудий, пойти куда нужно и прорубить дорогу; и они, отправившись, вырубили лес, сделали удобными труднопроходимые места и открыли дорогу и, прибыв, сообщили шаху, мол, выполнено то, что ты приказал. И шах приказал рати своей, чтобы, как до этого составлены, разбиты и воздвигнуты были шатры, [где находились] верблюды и тягловый скот, орту-базарчи и все остальное, все так и осталось бы на своих местах, дабы грузины думали, что персидские войска все еще находятся там. [117]

Лишь боевые части персидские (В тексте *** т.е. части непосредственно участвовавшие в сражении; меж тем как обоз, шатры, животные и т.д. остались на месте) со своим военным снаряжением и конями должны были, снявшись, неслышно и тайно продвинуться и по открытой дороге вступить в Кахетию. Ратные войска персидские выступили /120/ и, продвигаясь по вновь открытой дороге, вступили в страну Теймураза, добрались до деревень и сел и стали безжалостно избивать грузинское население. А Теймураз и Луарсаб, находившиеся вместе с войском грузинским у входа в ущелье, не знали о действиях персов, пока неожиданно не увидели человека, раненного, окровавленного с головы до ног, который, спасаясь от персов, явился [в качестве] скорбного вестника, [чтобы сообщить] о нашествии персов и вступлении их в Грузию. Услышав это, Теймураз, Луарсаб и все, кто был с ними, опешили и не могли ничего предпринять: ни увезти имущество и пожитки, ни сделать что-либо иное. Каждый из них, взяв с собой семью свою и самых близких, еле-еле успев оседлать по одной лошади, в панике и тревоге спешили убежать, дабы не попасть в руки персов. Вот по этой причине Теймураз и Луарсаб, убежав оттуда, попали в Тифлис и оттуда – в Гори, но и там они не смогли остаться, а по Колбайской дороге перешли гору Кавказ, т. е. Эальбуз, и направились в страну Пашиачух. Ибо мать Луарсаба была дочерью пашиачухского царя, поэтому Теймураз с женой своей и Луарсаб с матерью своей и другие [члены] семей их, убежав в Пашиачух, спаслись от персов.

Войска персидские, пришедшие с другой стороны, вошли в страну Теймураза, дошли до входа в закрытое грузинами ущелье, разрушили ограду и открыли широкую и просторную дорогу, по которой прошла персидская рать и вошла в страну Теймураза, /121/ расположилась там станом, пробыла дней пятьдесят и не выходила из страны. И что натворили они в течение дней, проведенных там, – ни уста не в состоянии рассказать, ни язык – выговорить, ты сам представь себе и [118] пойми. Сколько невинных людей из христиан было заколото мечами и ранено либо вовсе убито! Невинных угнали в плен и обесчестили, [их] имущество и добро разграбили, а строения подожгли, предали огню и разрушили и церкви разорили, ниспровергли святые алтари и святые Знамения крестов. И пленных держали у себя в стране и мучили их холодом и наготой, голодом и жаждой и многими другими способами.

Шах Аббас, вступив в Кахетию, увидел, что Теймураз и Луарсаб убежали, а страна и народ остались в его руках. Тогда он, искушенный в коварных помыслах, пустил в ход новые всеразрушающие козни: приказал послать во все гавары и селения Кахетии глашатаев, чтобы они разъезжали в течение многих дней и громогласно возвещали, мол: «[Таков] приказ могущественного, миролюбивого и миросозидающего государя шаха Аббаса, чтобы все население Кахетии – как князья, так и всадники, ремесленники, простой люд и все, кто, уйдя, укрепился в горах и лесах, в крепостях и иных твердынях, – вернулось и пришло на свои места, в свои обиталища; пребывало в мире, и не страшилось, не боялось войска персидского, ибо царь приказал им не притеснять и не обижать никого из обитателей страны, покорных шаху, тех, что стали шахисеванами; чтобы не было [нанесено] им /122/ никакого вреда и чтобы пребывали они в мире. А против тех, кто, упорствуя, не повинуется приказу царя, царь пошлет многочисленные войска, которые, захватив, разорят укрепления их, самих их убьют, семьи захватят в плен, имущество разграбят. Итак, выходите из укреплений и покоритесь, станьте шахисеванами и пребывайте в мире. И кто из князей и знатных людей раньше придет, тем царь дарует славу, почет, множество подарков и княжеский сан».

А жители Кахетии, услыхав слова, которые объявляли глашатаи, одни, обманувшись, поверили, пришли и стали шахисеванами, другие в страхе перед смертью и пленением пришли и стали шахисеванами, третьи пришли и стали шахисеванами, так как много дней пробыли там, в стране персов, и уже отчаялись. А иные, увидев, что [персы] захватывают одну крепость за другой, вырезают и полонят обитателей [119] крепостей, испугались и ужаснулись, как бы и с ними не случилось то же самое, поэтому вышли из укреплений, пришли и стали шахисеванами.

И еще шах приказал, чтобы тех, кто стал шахисеванами, поселили повсюду в селениях и [иных] местах и беседовали с ними, ободряя и утешая великой добротой, и чтобы персы записали на бумаге имена мужчин и женщин, сыновей и дочерей и всех [членов] семей их и хранили при себе. А также повсюду приставили к ним стражу из воинов персидских, /123/ чтобы никто из них не убежал бы никуда. Но их самих обманывали и говорили: «Приставили к вам стражу, чтобы никто из персов вас не притеснял или не разграбил имущество ваше». И со всеми теми, кто пришел и стал шахисеваном, поступали так, как мы рассказали.

Что же касается тех, что не пришли, а остались в своих укреплениях, – персы выступили против их укреплений и много дней подряд всячески воевали с ними, пока, победив, не захватили и, предав мечу, не стали безжалостно убивать, будто, по свидетельству господа, считали это благоговением перед богом (В тексте ***. Очевидно, имеется в виду следующее место из Библии "...благоволение к богу-начало разумения (Притчи Соломоновы I, 7)). Затем разграбили их, разорили имущество и скарб, заполонили оставшихся жен и детей, привели их в свой стан. И, как я уже сказал, после пятидесятидневного их пребывания [там] не осталось ни одного незанятого укрепления либо места, которое не разорили; они опустошили дотла и осквернили изобильные, плодородные и густонаселенные земли Кахетии и Греми.

Шах приказал утварь, кресты и священные чаши, Евангелия, ладанницы, ризы и иные сосуды и святыни церквей Кахетии и Греми, великолепные и драгоценные, искусно украшенные благородными каменьями и жемчугами, не уничтожать, а повезти в город Исфахан и сдать в царскую казну. И по сей день остается все это там, в казне, о чем свидетельствуют многие из наших армян, видевшие эти святыни. [120] И еще увезли туда вместе с другими святынями и нешитую одежду Христову, /124/ что находится [поныне] в той же казне города Исфахана, и до сих пор перед ней ставят лампаду. Нам рассказывали об этом [люди], которые видели своими глазами, и им можно доверять.

После неоднократных грабежей страны той шах, двинувшись оттуда и подойдя к границе между двумя странами – Кахетией и Картлией, обосновался там. И приказал своим войскам не притеснять и не обижать никого из жителей Картлии, а если войскам персидским понадобится что-либо или будет нужда в людях и скоте – пусть приобретают это за деньги у жителей гавара и платят цену соответственно желанию продавца. А еще приказал шах выйти глашатаям и разъезжать по всем гаварам Картлии, кричать и возвещать, мол: «Великий и миросозидающий царь шах Аббас повелел, чтобы Картлия со всем своим населением – князьями и простым людом – жила в мире и спокойствии, а все, кто поднялись в крепости и укрепления в страхе перед войсками персидскими, пусть отныне не боятся и не опасаются ничего, а пусть спускаются в свои жилища и пребывают при деле своем и занятиях, и да будет любовь, и мир, и общение между народами персидским и грузинским. И так как Картлию я признаю своей страной, то ради себя и ради царя Луарсаба я не разорю ее, ибо его считаю сыном, братом и другом своим. И как только он вернется, я верну ему родину, а сам отправлюсь восвояси. Так вот, коли пожелает царь Луарсаб и придет – так и сделаю, а если не придет – вот Моурав, он родом из Картлии и [выходец] из народа грузинского, и сейчас он при нас. Картлию я отдам Моураву, а сам вернусь к себе в страну».

/125/ И еще шах поручил Моураву послать и своих слуг во все концы страны, чтобы и они то же самое говорили всем жителям гаваров, дабы убедить их. Внушив суетную и коварную надежду, он обманул и Моурава, сказав: «Придет Луарсаб или не придет – власть в Картлии я вручу тебе». [Он велел] и слугам Моурава то же самое говорить в народе. И так ложными и коварными речами были обмануты все жители, [121] так что не войной и не беспорядками, а полюбовно и мирно уговорили всех жителей и вынудили их спуститься из укреплений и поселиться в деревнях. Откуда и восполнялись нужды стана персидского в людях и скоте, и ничего не опасались персидские войска, а пребывали в мире и спокойствии во всех отношениях.

Однако жители Картлии боялись: а вдруг Луарсаб не вернется и, мстя за это, шах прикажет войскам своим разграбить и заполонить страну, подвластную Луарсабу. То же самое говорили им и персидские воины и еще говорили: «Давайте, вы тоже запишитесь шахисеванами, чтобы вас не взяли в плен, подобно жителям Кахетии, где [лишь] те, кто записался шахисеванами, не были угнаны в плен». По этой причине многие из Картлии пришли и записались в шахисеваны. Персы записывали в списки имена тех, кто становился шахисеваном, и всего его семейства и держали [списки] при себе. И тех, кто в надежде на великое благо и мир записались шахисеванами, поселяли повсюду. /126/ И шах, пока оставался на границе между двумя странами, задумал еще одну, новую уловку: одного из своих советников, крупнейшего князя и известного нахарара по имени Сару-ходжа, назначил посланцем мира и с письмом, полным любви, послал его в Пашиачух к Луарсабу. Содержание послания было таково: «Царь арийский ²⁶ шах Аббас с великой любовью шлет привет царю грузинскому Луарсабу; много раз мы писали тебе с любовью и высказывали дружбу свою сердечную к тебе, но ты не внимал и не верил речам нашим. Так вот на деле узнай и поверь: как видишь, страну Теймураза я разорил, а твою оставил целой и невредимой для тебя и жду твоего прибытия. Итак, не мешкая, приезжай, не слушай глупых и бестолковых увещевателей и не лишай себя царства своего, ибо нет в сердце моем злобы и коварства по отношению к тебе, так как ты никакого вреда мне не причинил. А прихода твоего я домогаюсь, так как хочу, чтобы, как при предках наших было согласие между двумя народами, так и в наше время было. Всю северную часть, что по сю сторону реки Ерасх, мы отдадим тебе, чтобы ты был главой и повелителем [122] над всеми князьями этих земель и оберегал эти земли, а мы спокойно оберегали бы другие земли и противостояли врагу. Будь здоров». Написав это письмо, отдал его Сару-ходже, а устно поручил ему [претворить в жизнь] много других дел и коварных козней, накопившихся у него в душе, дабы [тот] как-нибудь уговорил Луарсаба явиться к /127/ шаху. А Сару-ходжа, поехав в Пашиачух и представ перед Луарсабом, передал привет и письмо. Когда прочли письмо, поняли, что все слова – обман, и не поверили ему – как Луарсаб, так мать, сестра [его] и Теймураз. Хотя Сару-ходжа много дней и на все лады увещевал Луарсаба, однако они не поверили.

Спустя несколько дней они ответили на слова шаха следующим образом: «Ежели то, что ты написал, правда и ты действительно хочешь, чтобы была дружба между нами, то пусть знаком любви твоей и мира будет то, чтобы ты оставил целой и невредимой страну нашу и народ наш остался бы повсюду, а ты взамен себя оставил бы там кого-либо из своих князей, чтобы при его посредничестве мы утвердили бы любовь, согласие и союз с тобой, как ты того желаешь; а ты, покинув страну нашу, ушел бы, мы же, вернувшись, владели бы своей страной и пребывали бы в любви и согласии. Будь здоров».

После многих лукавых речей, когда увидел Сару-ходжа, что не поверили ему, он взял письмо Луарсаба, поехал к шаху и передал ему речи и твердое намерение их.

Выслушав слова ответа, шах Аббас двинулся со всей ратью и, выйдя на дорогу, ведшую в Пашиачух, выше Гори, там же, на дороге, раскинул стан. А раскинул он стан именно на этом месте, чтобы, в случае если кто-либо из грузин – князь или простолюдин – захотел бы убежать и направиться в Пашиачух, не смог бы пройти.

Шах отсюда /128/ вторично послал Сару-ходжу с предложением и письмом к Луарсабу, дабы тот, обманувшись, пришел. Но он не пришел.

И в третий раз был послан тот же Сару-ходжа к Луарсабу, но [Луарсаб] не пришел. [123]

Многократные посещения и возвращения [послов] надоели Луарсабу и его близким; в это последнее посещение они сделали нечто унизительное для Сару-ходжи, с тем чтобы шах не посылал больше посла к ним. А действия, которые были унизительными [для посла], заключались в том, что все его имущество они похитили, раздели его донага, отняли украшения и оружие, одежду и лошадей, вплоть до того, что и мула, на котором он сидел, взяли. А его отпустили пешим и наказали с большими угрозами: не ходи, мол, больше. И так Сару-ходжа вернулся опозоренный к шаху. А шах терпеливо ждал его у себя и, обдумывая, замышлял злые и коварные плутни-действия против Луарсаба и Теймураза.

Пока шах пребывал в таком смятении и не мог найти выхода из положения, в эти же дни некий муж из города Тифлиса, служитель зла и исчадие ада, движимый демонами по наущению сатаны, выйдя из Тифлиса, пришел в государев стан и спросил шаха, мол, не хочет ли твое величество, чтобы я привел Луарсаба; коли ты в самом деле хочешь и не причинишь вреда, я пойду и приведу его к тебе. И шах крайне удивился речам мужа сего и спросил его, как-де ты сумеешь привести его. А человек тот сказал: «Мы с /129/ Луарсабом – родственники: он мой крестник, и мы очень доверяем друг другу, поэтому я уверен, он поверит моим словам». Шах же при этих словах преисполнился несказанной радости, ибо то, над чем он так мучился и страдал и что не удавалось, то, чего он так долго желал и не достигал, с большой легкостью может осуществиться. И он обещал этому человеку большое богатство и множество подарков, а также [помощь] в достижении непомерной славы, если он приведет Луарсаба.

А злокозненный и коварный муж тот, ставший причиной гибели христианского царства, отправившись в Пашиачух к Луарсабу и Теймуразу, много дней говорил Луарсабу убедительные и умягчающие речи, пока не сломил твердость духа его. Но Теймураз, мать и сестра Луарсаба и все наперсники их не одобряли речей того человека, а гнушались ими, ибо доподлинно знали, что это – колдовские козни [124] шаха. Но одержимый бесом человек тот, подобно змее, совратившей Еву, внушил Луарсабу мысль явиться к шаху. Мать же Луарсаба и сестра, Теймураз и князья и все друзья плакали [горючими] слезами, горевали и говорили: «Не отдавай ты себя в руки врага своего, ибо он – враг твой, а не друг и старается погубить тебя». Теймураз говорил: «Не верь этому нечестивцу и коварному зверю, так как он старается нас погубить». Но разум Луарсаба больше склонялся к словам приспешника зла, чем к словам друзей. И так отвечал он всем: «Вот пришел шах и живет в нашей стране и просит меня заключить мир; если я не явлюсь к нему, [шах], разорив, /130/ осквернит всю страну и разрушит церкви, христиан убьет и заполонит. И всему этому буду причиной я; чем так долго терзаться от угрызений совести и быть обязанным стольким людям, не лучше ли мне явиться к шаху и вызволить всю страну, дабы не было по моей вине разорения стране? Уповая на бога, открыто пойду к нему, а что там случится со мной – смерть или жизнь, на то будет благословенная воля господня».

Так, лишившись разума, не послушался Луарсаб друзей своих, а поверил словам и клятвам шаха, выступил из Пашиачуха, чтобы поехать к шаху ²⁷. И когда принесли шаху благую весть о прибытии его, душа его возликовала безмерно.

Когда Луарсаб приблизился к персидскому стану, шах сам со всеми князьями и ратью вышел навстречу ему. Увидев друг друга, они с любовью, радостью и большим почтением приветствовали один другого. Что же касается шаха – тот радовался в душе и сердце своем, ибо для него день этот оказался более великим, чем все дни жизни его, так как исполнилась злая воля его [и он получил то], о чем так долго мечтал. И как принято у хитрого и коварного племени персидского, а особенно у этого шаха – искусного вишапа, вначале он принял Луарсаба с большой любовью и почестями, без конца говорил ему ложные, суетные и коварные речи, соответствующие желаниям его, пока по всей стране не распространилась молва о том, что шах домогался, мол, [125] Луарсаба не по какой-либо иной причине, а из-за любви [к нему] и ради союза с ним.

Затем, двинувшись оттуда со своим войском, шах направился в Тифлис; он взял с собою и Луарсаба и обращался /131/ с ним как с равным: всегда беседовал к удовольствию его о делах, приятных ему, и выказывал себя преданным ему.

Когда Луарсаб только что сел на престол, спустя [лишь] несколько лет после этого и года за четыре или пять до нашествия шаха, случилось как-то, что во время беседы, [когда рассказывали] об истории деда Луарсаба, Симон-хана, которого османы схватили, увезли в Стамбул, убили и там похоронили, вскипела кровь Луарсаба и возмечтал он привезти останки деда своего, Симон-хана, и похоронить [его] вместе с другими предками и их родными в своем фамильном склепе. И, справившись, проведал о каких-то людях, знавших место в городе Константинополе, где похоронены были останки Симон-хана. Он сейчас же послал тех сведущих людей привезти останки Симон-хана, и те, поехав в Константинополь, выкопали останки его и привезли, доставили в Тифлис. И случилось так, что в то время, когда прибыли люди, привезшие останки Симон-хана, шах находился в Тифлисе, так что шах узнал, что привезли останки Симон-хана. И он, преисполненный мыслей и коварства сатаны, который враждебен христианам так, что алчет крови их, не довольствуясь убийством и пленением живых, стал теперь чинить вражду также и костям умерших, поэтому строго-настрого приказал тотчас же принести [останки] к нему. И когда приказ его был исполнен, он сказал: «Я воздам им больше почестей и славы, чем вам, ибо вы не знаете, каких почестей достойны цари; желаю я послать их в Имамуруз, дабы их почитали вместе с предками наших царей и повелителей». Итак, с такими колдовскими словами /132/ послал он кости Симон-хана в Персию и не позволил похоронить их на грузинской земле, и никто так и не узнал, что сделали с ними или куда их дели. И так они бесследно пропали. И за то время, пока шах находился в Грузии, он подчинил своей власти всю [126] страну. Что же касается страны Теймураза, [шах] сделал так, чтобы всем было ясно, что она находится под властью Персии, [точно] так как если бы он мечом своим ее завоевал.

С этой целью он послал воинские части из персов, которые возвели крепости в стране Теймураза, и расположил в них персидские войска. И Селим-хана, Пекар-хана и Бекдаш-хана назначил там владетелями и военачальниками, дабы они блюли в стране власть персов. Население Кахетии и Греми он истребил убийствами и пленением, а всех тех, что остались и записались шахисеванами, велел вывести за границу, погнать в Персию. И назначил на это дело князей и воинов, [имевших] при себе прежние списки и грамоты, в которых записаны были имена их.

С этими списками начали они разыскивать всех родных их и всех их вместе с семьями и имуществом стали отовсюду выселять. Всех выселенных приводили, поселяли на берегу у реки Куры, в местечке, называемом Крзен, так как там был раскинут стан; делали так, пока не выселили всех записавшихся шахисеванами. А когда было завершено выселение по спискам, подняв их оттуда, по тем же спискам и реестрам погнали в Персию и довели до города Казвина, а оттуда переселили в город Фахрабад. Когда довели до Фахрабада, кое-кого из них – грузин, /133/ армян, магометан и евреев – поселили в городе Фахрабаде, многих же поселили в деревнях и дали всем им участки для домов, садов и полей. Вот таким образом [шах] разорил страны Грузию, Кахетию, Греми, а [жителей], переселив, согнал в страну Фахрабад.

Но переселенцы в той стране не умножались, ибо они не были приспособлены к сырому и суровому, удушливому и смрадному воздуху, а также к пище и питью и образу жизни этой страны, поэтому они (переселенцы) начали гибнуть и [127] умирать, и спустя немного времени столько [народу] погибло, что едва из десятерых один остался [жив]. И те, кто остался, спустя некоторое время так изнурились и похудели, снедаемые болезнями и недугами, что не могли заняться каким-нибудь физическим трудом для поддержания жизни своей.

Кроме того, вследствие изгнания и переселения они обеднели и обнищали, продали и проели все, что было у них. Вынуждаемые бедностью, грузины подали прошение, где жаловались на нищету и голод, терпимые ими, шаху, который в те дни находился в Фахрабаде. И шах ответил им, мол, отрекитесь от своей веры, примите веру Магометову, тогда я вас ссужу имуществом большим, чтобы вы могли жить и питаться. И они, вынуждаемые голодом, выполнили приказ шаха и стали магометанами, а шах не дал им много добра, как обещал, он солгал, обманул их. Он дал каждому – будь то взрослый или малый – по одному пиастру и отпустил их восвояси.

/134/ Так вот, если кто воздает хвалу этому шаху, мол, он любил христиан, был миросозидающим [царем], государем-миротворцем, вот она – любовь его к христианам, когда весь мир христианский – Армению, Грузию – разорил и всех истребил мечом, голодом и пленом, а остальных выселил и загнал в Фахрабад и Исфахан, и они там изо дня в день истребляются разными способами. И тот, кто хочет воздать ему хвалу, пусть сначала обратит взор на дела, содеянные им над христианами, а затем уже воздает хвалу.

[Выше] мы рассказали, как шах поступил с людьми, записавшимися в шахисеваны в стране Теймураза; точно так же поступил он с людьми, записавшимися в шахисеваны в стране Луарсаба: и над ними назначил он воинов и военачальников, которые по предварительным записям и спискам, собрав отовсюду, погнали их в Персию. Однако жителей Картлии повели не в Фахрабад, а в Исфахан и поселили в нагорных селениях Исфахана, где были поселены и армяне. И ныне, в то время когда мы пишем эту историю, в 1107 (1658) году нашего летосчисления, все те грузины уже [128] отреклись от веры своей [и приняли] магометанскую религию. И так люты и бесчеловечны они к христианам, что при встречах наших с ними где-либо в пути на приветствие наше они и не отвечают, считая грехом для себя ответ на приветствие [христианина]. Более того, понося, порочат отцов и предков своих, мол, были они неверующими и неверующими умерли, и еще воссылают хвалу богу за новую веру свою, /135/ мол, вот вера, которую мы ныне получили, – истинная вера. Еще когда их только переселили в Исфахан, часть этих грузин отделили и, погнав дальше, довели до страны Шираз и страны, называемой Асупас. Эти [грузины] тоже были истреблены разными способами, а оставшиеся все обратились в нечестивую веру Магомета.

Когда шах находился еще в Тифлисе и держал при себе Луарсаба, он ликовал и, радуясь, тешился, что поймал его в тенета свои. Но огорчался из-за Теймураза, ибо не мог поймать его, и размышлял о нем на ложе Бегемота (Автор, видимо имеет в виду библейского Бегемота, см. Иов, 40, 10-19), обдумывая в глубине души, как погубить его.

И вот задумал он такую западню для него: уговорил человека и послал его в Пашиачух, показал ему все ходы замысла, поручив строго-настрого во что бы то ни стало убить Теймураза – явно или тайно. И человека того, посланного тайком убить Теймураза, отправил он скрытно от всех своих нахараров, дабы никто [об этом] не знал. И тот, поехав, добрался до Пашиачуха и несколько дней входил туда, где жил Теймураз, и выходил оттуда и, наблюдая, примечал все: дорогу и место, где ночью спал Теймураз (а место это было верхним покоем, куда поднимались и спускались по деревянным лестницам). И однажды этот человек, спрятавшись, не видимый никем, бодрствовал в ожидании всю ночь, чтобы как-нибудь улучить удобный случай и убить Теймураза. В /136/ полночь, думая, что все спят, спит также и ночная стража, то есть кешикчи, пришелец тот, не замеченный никем, тихо поднялся по деревянной лестнице в верхний покой, где спал [129] Теймураз, и увидел: в одном углу покоя спали двое в одной постели, а в другом углу спали двое других – тоже в одной постели. И те, что спали в верхнем покое в одной постели, были Теймураз и жена его, другая же постель принадлежала двум служанкам, которые, прислуживая им, спали около них в одной постели. А человек, пришедший убить Теймураза, не мог понять, который из них Теймураз, поэтому решил не убивать этой ночью и уйти, а на следующий день разузнать точно, кто из них Теймураз, и затем уже прийти, ударить его и безошибочно убить. (Мысль эту заронил в душу тому человеку бог и отвратил его [руку], дабы не убил он царя-христианина; более того, раскрыв коварную злобу шаха, осрамил его.) Вот с таким намерением человек этот вышел из покоя и стал спускаться по той деревянной лестнице, по которой поднялся, а в это время сабля, висевшая у него на поясе, задела о лестницу и зазвенела; от [этого] звона проснулся пес кешикчиев и начал лаять на него. От лая пса проснулась стража, увидела человека, окружила и схватила его; и все видевшие его ошалели от страха. Назавтра Теймураз и другие князья призвали этого человека к себе, расспросили, и он откровенно во всем признался, мол, /137/ шах подослал меня убить Теймураза.

Тогда Теймураз, вздохнув из глубины души, сказал: «Вот, братья мои, обоих сыновей моих шах, отняв у меня, взял к себе и оскопил, мать мою, увезя, бросил в глубь Персии ²⁸, а теперь страну мою вконец разорил, весь народ мой и род угнал в плен, а я убежал один-одинешенек и живу на чужбине; и все же он, несмотря ни на что, не довольствуется этим и даже издали старается меня убить. И если он так старается убить меня, на что я могу рассчитывать, если осмелюсь поехать к нему?» И все, кто увидел содеянное [шахом] и услышал слова Теймураза, оправдали речи его. А Теймураз сжалился над тем человеком и не убил его, а отпустил идти своей дорогой. Но сам, боясь, как бы шах не задумал против него иные козни, тоже не дерзнул остаться в Пашиачухе, а выехал оттуда, отправился в страну Дадиани и ушел от шаха. [130]

Мы не в состоянии рассказать о всех подробностях злых козней, навязанных шахом стране грузин, так как это сильнее всяких слов. Целый год пробыл он со всей ратью персидской там, в Грузии, и спустя год задумал уйти из Грузии и вернуться в Персию.

Однако был шах в замешательстве и душевном смятении, [раздумывал], как бы погубить Луарсаба. Поэтому поручил нахарарам своим сказать Луарсабу, мол: «Ввиду того что благополучно с Божьей помощью пришел ты повидать шаха и установились между вами любовь и согласие, нынче для /138/ упрочения любви и мирного союза, а также потому, что так подобает, это принято, поскольку шах покидает страну твою, хорошо было бы и тебе проехать с ним в качестве сопровождающего путь трех или четырех дней до границ государства своего, а затем ты вернешься на трон свой». Сам шах тоже во время беседы сказал те же слова Луарсабу. И Луарсаб, ввиду того что, как это присуще христианам, в душе его не было лицемерия и хитрости, согласился сделать так, как велел шах. И когда шах двинулся из города Тифлиса, по предварительно поставленному им условию взял с собой и Луарсаба.

Проехав трех-четырехдневный путь, шах поручил своим нахарарам передать Луарсабу нечто новое: «Так как проехал ты путь стольких дней и это было очень хорошо, просим, чтобы ты не почел за труд проехать еще немного и доехать до города Ганджи, ибо шах задумал там, в Гандже, призвать к себе всех местных князей Шамахи и Еревана и хочет подчинить их твоей власти, а тебя – назначить правителем и главнокомандующим над всеми, дабы все, что нужно делать, они делали [лишь] по твоему приказу». Это тоже пришлось Луарсабу по душе, и он доехал с шахом до Ганджи. И там, в Гандже, когда прошло много дней и [все еще] не было видно никаких знаков того, о чем говорили нахарары шаха, более того, не видно было знаков и примет освобождения его, Луарсаб понял в [глубине] души, что с помощью уловок его вырвали из страны его и больше не /139/ отпустят на родину. Поэтому Луарсаб впал в глубокую печаль [131] и душевное смятение и хотя и думал, но никак не мог найти пути к спасению.

А многоопытный и хитроумный муж шах Аббас в коварной душе своей задумал: авось найдется удобный случай как-нибудь похитить Луарсаба ночью или днем. И в связи с этой мыслью задумал он новую уловку, которая заключалась в следующем: шах подарил Луарсабу джигу, которую вельможи надевают на голову, и была она весьма изящной и редкой, красивой и драгоценной; даря джигу, [шах] любезно велел Луарсабу, мол, чтобы всегда, когда ты будешь приходить ко мне, была она у тебя на голове. И Луарсаб так и делал всегда, когда являлся к шаху.

Спустя несколько дней шах приказал своим ворам, которых всегда держал при себе (ибо шах держал при себе множество искусных воров, для осуществления различных замыслов; вот так и нынче сделал), приказал им скрытно и тайно войти ночью в шатер Луарсаба и украсть именно ту джигу и другие вещи. Вот они и сделали [так], как подучены были шахом: украли джигу и множество вещей его. И однажды, когда Луарсаба, как всегда, призвали к шаху и когда пришел Луарсаб и сел, не было у него на голове джиги, как прежде. И, увидев это, шах, якобы ничего не зная, спросил: «Почему не надел ты джигу себе на голову?» И, услыхав, что [джигу] украли, шах, извиняясь и притворяясь другом и соболезнователем, [стал] сетовать и сожалеть. /140/ Затем, обратив речь свою к присутствовавшим там нахарарам, гневаясь и бранясь, стал угрожать им смертью и сказал: «Почему служите ему не с должной попечительностью и преданностью, столь нерадивы и беспечны, что даже воры входят в шатер к нему и воруют, а тем паче – такую великолепную и ценную вещь!» Говорил он это о джиге. И затем сказал: «Может быть, из-за вашей беспечности, придя в другой раз, воры украдут еще что-нибудь из вещей его, и будет нам опять стыдно. Снарядите сейчас же людей храбрых и благоразумных, чтобы еженощно охраняли они в качестве ночной стражи окрестности шатра его, дабы не был причинен ему малейший вред, иначе всех вас вконец уничтожу». Получив [132] такой строгий приказ, нахарары впредь учредили над ним стражу, днем и ночью исправно его стерегущую.

Шах применил такую уловку и поставил стражу над Луарсабом, дабы он не убежал. И довез его в сопровождении такой охраны до Тавриза, [затем] повез с собой в Казбин, Фахрабад, Исфахан и оттуда послал в город Шираз, чтобы держали его в заключении. И там тоже назначил над ним стражу, которая исправно его охраняла.

И случилось так, что спустя много лет прибыли послы русского царя ради [утверждения] дружбы и многих других дел ²⁹. В те дни шах поехал в гавар Исфахана и жил на реке, называемой Авикуран, воду которой хотел он подвести к реке Исфахан и смешать с нею, ибо воды в Исфахане было мало. Множество ремесленников и /141/ рабочих работало на водном пути, и по этой причине сам шах обосновался там и жил. Послы русского царя, явившись туда, встретились с шахом и в числе многих требований выдвинули требование о Луарсабе: чтобы он был возвращен к себе и пребывал под властью шаха и в покорности ему. Лукавый в своих намерениях шах Аббас любезно выслушал эти слова и благосклонно и живо взялся исполнить просьбу их – отослать Луарсаба на родину его. И, угодив таким образом послам, проводил их восвояси.

После этого шах призвал к себе вельможу, на чьем попечении находился Луарсаб, и говорит ему: «Ну, ты, достойный умерщвления и казни, почему до сих пор оставил в живых Луарсаба? Чтобы нынче эти, явившись, требовали бы освобождения его? Так вот, если в скором времени не придешь и не принесешь вести о гибели его, будешь уничтожен вместе со всеми близкими своими». А вельможа тот, получив сей приказ, поспешно поехал в город Шираз и стал притворяться перед Луарсабом, будто прибыл с любовью и миром.

Однажды Луарсаб и князь вышли вместе прогуляться по берегу реки, в которой стали ловить рыбу. Сначала вельможа-перс взял в руки невод, чтобы, расправив, закинуть его в воду и поймать рыбу, а сам нарочно плохо расправил и закинул его криво и косо в воду, притворяясь, будто это ему [133] никак не удается. А Луарсаб, ничего не подозревая и нисколько не беспокоясь о себе, взял из рук князя невод: самому-де лучше закинуть его в реку; и пока он, нагнув голову и /142/ склонившись над неводом, расправлял его руками, князь-перс, выхватив меч, висевший у него за поясом, занес его и неожиданно ударил Луарсаба по шее. От этого удара голова Луарсаба, отделившись, отлетела и откатилась в сторону ³⁰. И князь-перс, взяв голову Луарсаба, принес ее в местечко, называемое Авикуран, о котором мы выше говорили, в царский стан, и преподнес шаху. И шах, увидев голову и поняв, что это – голова Луарсаба, в жестокосердии своем впал в гнев и раздражение против головы, порочил, хулил и, презрительно пиная, катал ее туда и сюда. И, проведя в таком душевном раздражении много часов с головой, взял затем голову за ухо, отбросил ее прочь, и голова, покатившись, скатилась вниз, ибо место было покатое.

Вот таков был конец жизни тифлисского царя Луарсаба; таким образом злокозненный шах Аббас погубил его, а страну его захватил и подчинил своей власти.

/143/ ГЛАВА 12

История мученической смерти матери кахетинского царя Теймураза от руки того же царя шаха Аббаса

Когда царь Теймураз еще жил у себя на родине в Кахетии, мирно правил страной и повиновался персам (ибо тогда еще шах не пришел в Грузию, не вынудил к побегу царей и не разорил страну, о чем мы рассказали в предыдущей главе; Теймураз жил у себя в стране, а шах – в Персии), шах послал к Теймуразу и потребовал заложника, и тот отправил одного из своих сыновей. Шах еще раз потребовал заложника, и Теймураз послал второго сына. Шах в третий раз потребовал заложника, и Теймураз послал мать свою. Шах оскопил обоих сыновей Теймураза, дабы не родилось от них сыновей, чтобы не было наследников их царства. А мать [134] Теймураза [шах] послал в самую глубь Персии, в город Шираз, к Имам-Кули-хану, [чтобы тот] держал ее под стражей. И по этому приказу шаха Аббаса мать Теймураза, имя которой было Мариам, жила под /144/ стражей.

Спустя некоторое время она претерпела мученичество ради божественного происхождения Христа и скончалась как мученица за веру Христову от руки все того же шаха Аббаса по следующей причине. У персов жили и другие женщины из знатных родов грузинских, плененные персами, а также и сыновья их, взятые в плен персами и назначенные слугами великого государя шаха Аббаса первого, ибо из-за знатного происхождения их всегда назначали слугами, предстоящими перед царем. Однажды шах, беседуя о чем-то с этими слугами, испытывая их в беседе, сказал им: «Почему: позволяете матерям вашим пребывать в христианской вере, конец которой – погибель, и не обращаете их в веру и религию магометанские, конец которых – царствие небесное?» И слуги отвечали: «Много раз мы говорили [им], но они не обращаются [в магометанство]». Государь спросил: «Почему не обращаются?» И слуги в отчаянии, от страха не знали, какую выдумать причину или что сказать в ответ. Но кто-то из них сказал: «Не по знанию, а по неведению; когда говорим матерям своим: обратитесь в магометанство, они говорят нам: мать Теймураза – христианка, почему же нам стать магометанками?».

Коварный шах Аббас схоронил тогда в душе своей эти слова, но спустя несколько дней послал одного из князей своих, [приказав] или обратить дидопалу в магометанство, или предать ее жестокой смерти. /145/ И князь отправился в город Шираз и, став неподалеку, позвал дидопалу через дверь и, не видя ее, заговорил с нею из-за двери и сказал: «Тебе необходимо перейти в магометанство – таков приказ царя; если согласна – хорошо, а если не согласна – прими хоть на словах его, а в душе придерживайся веры своей; на глазах у людей притворяйся, будто перешла в веру Магомета, а тайком исповедуй свою веру, чтобы и нас избавить от угрызений совести из-за тебя». Такие речи произносил князь и [134] плакал, подобно палачу Ироду, идущему отрубить голову Иоанну Крестителю.

А дидопала сказала из комнаты: «Брат мой и сын мой, почему тайком говоришь со мной? Иди скажи мне [все] в лицо, ведь я – дочь царя, жена царя, мать царя и сама лично, пока сын мой не вырос, правила царством после мужа своего. Однако величие в этом мире преходяще и суетно; если государь твой [даже] станет владыкой всего сущего и даст мне все царство свое, я не отрекусь от бога моего Христа и не изменю любви, которую я питаю к нему. А ты поступай как знаешь».

Жили с дидопалой двое грузинских священников и другие слуги и служанки. Дидопала обратилась к ним и сказала: «[Даже] если меня растерзают на куски, любовь моя к Христу не ослабеет и не отрекусь от веры его, а вы выбирайте сами, что вам выгоднее». /146/ Те громко заплакали, горюя о том, что лишаются своей славной госпожи.

Затем приезжий князь долго убеждал и угрожал [дидопале], но видя твердость ее намерений, приказал разодрать ее тело железными крючьями и нанести глубокие раны. Она же воссылала хвалу богу и со слезами [на глазах] просила у господа терпения себе.

Потом накалили медный шлем и надели его ей на голову, но и это тоже не убедило ее.

После этого принесли железный заступ, которым роют землю, и, докрасна накалив заступ, положили его меж персей дидопалы – на грудь и сердце. С тем и вверила она свою благоуханную душу богу. Там же вместе с нею принял мученическую смерть один из священников, а другие рассеялись [кто куда].

Дидопала сперва велела: дескать, когда меня убьют, не выбрасывайте тело мое на обозрение простому люду. Но затем, передумав, сказала: «Когда я приму мученическую смерть за веру Христову, пусть сделают с телом моим что хотят». И когда ее убили, славные останки тела ее выбросили на съедение собакам и зверям. Но бог прославил ее небесным Знамением; поэтому находившиеся в городе франкские [136] патеры ³¹ выкрали останки ее, завернули половину в чистую холстину с ладаном и мирром и послали во Франкстан ³². Там они почитаются и [пользуются] большой славой. Другую половину тоже завернули в чистую холстину с ладаном и мирром и повезли в Грузию, к сыну ее Теймуразу, и он, исполненный невыразимой радости, с великой благодарностью воздавал хвалу Христу, богу нашему, /147/ за то, что он сподобил мать его мученической смерти, и сказал: «При заступничестве ее бог да сохранит царство наше непоколебимым», и с почетом отдал [останки] церкви своей. Память о ней да будет благословенна, и благодаря молитвам ее господь да помилует всех христиан. Мученичество дидопалы во славу вечно благословляемого Христа, господа нашего, имело место в 1074 году нашего летосчисления (1625). Аминь.