ЛЕТОПИСЬ СОБЫТИЙ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ В XVII ВЕКЕ, составил Самуил Величко, бывший канцелярист канцелярии войска Запорожского. 1720. Том второй. Издана Временною Коммиссиею для разбора древних актов. Киев. 1851.

Киевская Коммиссия для разбора актов неутомимо трудится для пользы отечественной Истории и преимущественно Малороссийского края. Издания ее столь же важны, сколь и необходимы для всякого, кто занимается историею Малороссии по множеству вновь изданных материалов, любопытных в высшей степени. Так изо всех, доселе изданных малороссийских летописей, летопись Самуила Величка занимает бесспорно первое место; ни история Конисского, увлекательно, но желчно и без всякой критики писанная, ни история Ригельмана, подробная, но весьма дурно составленная компиляция, не могут сравниться по степени многочисленности и важности сообщаемых ими сведений относительно истории Малороссии с летописью Величка. Он не мудрствует лукаво, как Конисский, а просто собирает все, какие только мог найдти в находившихся у него под руками казацких летописцах, факты, и притом с большою разборчивостью и осторожностью; у него нет тех неосновательных сказочных известий, каких много у Конисского. Летопись Величка вся пропитана любовью к родине, к ее славному прошедшему, к геройским подвигам сынов ее, и враждебным чувством к Полякам, губителям отчизны, как он их называет; но с другой стороны Величко не слеп относительно недостатков, вкравшихся в свойства казаков; он говорит: «Народ наш козак руский истинний, простодушний и правосердечний», но тут же присовокупляет: «завсегда (хотя и к великому своему вреду) до брани и кровопролития склониий». Величко, можно сказать, со слезами на глазах описывает конечное опустошение Малороссии по ту стороне Днепра, разоренной Поляками и еще более Турками. Судьба этой Малороссии, претерпевшей несравненно более той, которая лежит по сю сторону Днепра, и со времени Богдана Хмельницкого почти постоянно принадлежала России, занимает [58] первостепенное место в повествовании Величка во втором томе его летописи. Последуем же за его рассказом и сообщим читателю, что у него нового, сравнительно с другими малороссийскими летописями.

Второй том Величка разделен на XXVII глав, или, как он их называет, разделов. В каждом разделе описан год Малороссийской Истории, так что второй том летописи Величка начинается рассказом о событиях 1660 года и оканчивается 1686 годом.

Богдан Хмельницкий, умерший в 1657 году, оставался до своей кончины верен данной им присяги на подданство России. Но сын его, Юрий, по кончине его и после кратковременного гетманства Ивана Выговского, получивший гетманский уряд, с самых первых дней своего гетманства стал колебаться в верности, и, лишь только в 1660 году польские войска вошли в Украину, Юрий Хмельницкий вероломно оставил им на жертву боярина Шереметева с русским войском, которое таким образом, при Чуднове, было разбито соединенным татаропольским войском, и почти все истреблено или забрано в полон. Причиною измены Хмельницкого, по словам Величка, стр. 14, было то, что, получив при утверждении себя гетманом от русского правительства в Переяславле статьи менее выгодные, чем те, которые были даны отцу его Богдану а Глухове, он за то питал недоброжелательство к России, надеясь от Польши получить более выгодные условия, которыми, действительно, манил его король польский, Ян Казимир, через своего посла каштеляна Волинского. Не мало раздражило также Юрия гордое обращение с ним надменного Шереметева, который будто бы сказал о нем заглаза, намекая на его молодость: «прилично бы тому гетманишку еще гусь пасть, а не гетмановать». Изменив России, Юрий тотчас же утратил владычество над восточною (по сю сторону Днепра) Малороссиею, где полки казацкие остались верны России под управлением переяславского полковника Сомка, дяди изменника Юрия 1. Тогда между Юрием и Сомком началось взаимное междоусобие; причем Сомку помогали русские войска под начальством князя Ромодановского, а Юрию — Поляки и крымские Татары. Успех был то на той, то на другой стороне; война же, как и должно было ожидать от междоусобной войны велась с крайним ожесточением, особенно со стороны Юрия, о котором Величко (стр. 22) пишет, что, вторгнувшись в Восточною Малороссию и негодуя на [59] жителей ее за то, что они не переходят на его сторону, он «не «только мельницы и села, но и местечки, какие на его дороге прилучились, з церквами божественными чрез огнь обернул в пепел. В Лукомле, городе полка Лубенского, как безумный много невинного народа вырубал, и весь без остатку истребил бы, если бы на счастие жителей в то время не находился там преосвященный странствующий отец Паисий Лигарид, митрополит Газский, и не задержал его в той ярости своим святительским советом и прошением». Величко, стр. 26, пишет, что все старые полковники и Западной Украйны с негодованием смотрели на это междоусобное кровопролитие, и советовали гетману Юрию, чтобы он, отринувши союз польский, вечно оставался верен России, и, выпросив себе за измену прощение царя Алексея Михайловича, старался иным способом, а не междоусобною бранью и кровопролитием, уряд свой гетманской, с поправою пактов переяславских утвердить». Впрочем, младоумний Хмелниченко, как называет его Величко, не только не послушал этого спасительного совета, но, и отрешивши тех полковников от должностей, отдал их уряды другим легкомысленным и легкомысленной его воле послушным. Сомко всячески старался сделаться гетманом, и для того в город полку Киевского Козелец собрал съезд полковников, однако не достиг желаемого. Почему же? — Величко на это в ответ говорить: «Мефодий, епископ Оршанский, Могилевский и Мстиславский, на том же Козельском съезде будучи, не позволил Сомке: цалим зостати Гетманом». Так сильно было влияние духовенства на внутренние дела Малороссии. Впрочем, о характере этого Мефодия можно судить еще из того, что «однажды, в присутствии князя Ромодановского, Мефодий, увидевшись с Сомком и поссорившись, грозились друг в друга выстрелить из пистолетов». Что не удалось Сомке, то удалось Бруховецкому; простой запорожский казак, бывший старший слуга покойного гетмана Богдана Хмельницкого, прибыл из Запорожья предложить Ромодановскому свои услуги в войне с Юрием. Ромодановский принял его ласково, и хитрый Бруховецкий умел втереться в милость не только к Ромодановскому, но и к Мефодию, которого благосклонность, как мы видели выше, много значила, и таким образом приготовить себе путь к гетманскому уряду, как замечает глубокомысленно Величко: «на пришлую людскую, свою временную погибель».

Потерпев под Каневым июля 16 1662 года сильное поражение от Ромодановского и Сомка, Юрий Хмельницкий отплатил им в свою очередь тем же под Бужиным, но тем не мог поддержать своего падавшего гетманства. Он видел негодование [60] короля польского, утратившего под Каневым значительную часть войска, видел и слышал всеобщее проклятие своих же казаков за опустошение их страны крымскими ордами, которые он постоянно приглашал к себе на помощь, и которые, разумеется, не щадили и его областей; получить же прощение от государя царя Алексея Михайловича он отчаявался после того, как дерзнул сражаться с его войсками. Слабый и нерешительный, далеко не владея высокими способностями своего отца, он решился сложить с себя власть гетманскую, столь бесславно и к укору отеческого имени им носимую, и в начале октября 1662 года удалился в Киев, где принял иноческий образ с именем Гедеона. Впрочем, тем он еще не кончил свое позорное поприще. Юрий Хмельницкий был последний гетман, владевший обеими Украйнами, восточною и западною до своей измены. С того времени постоянно видим двух гетманов: одного в восточной, а другого в западной Украине. Когда Юрии сложил гетманскую власть, ее принял зять его 2 Павел Тетеря, признавши над собою власть короля польского. Впрочем, замечает Величко, было много и таких, которые хотели поддаться снова России, однако не могли воспрепятствовать Тетериной партии одержать верх; энергически Величко говорит о Тетериных казаках: «Для сребра и злата не только из них каждый дал бы себе выколоть око, но брата и отца своего не пощадил бы» (стр. 36). А Бруховецкий в 1663 году избран на нежинской раде гетманом восточной Украины; правление свое начал он тем, что соискателя своего Сомку и державших его сторону полковников Васюту и Оникия черниговского казнил мечем в г. Борзне; остальных же людей себе враждебной партии отослал в Москву в ссылку, а сам деятельно стал готовиться к нападение на Тетерю, желая возвратить под свою власть и западную Украину. Впрочем, король польский Ян Казимир предупредил его; в конце 1663 года он собрал многочисленное войско и с ним двинулся на восточную Украину, горя нетерпением возвратить Польше эту страну, которую он в речи, говоренной на сейме, по случаю предполагаемого похода, называл «зеницею ока корони Польской, яблоком златым, стеною каменною и твердым от неприятелей басурманов защищением державы своей». Перешедши Днепр, король двинулся прямо на Глухов, думая покорением этого значительного города устрашить всю Украину. Но Глухов упорно оборонялся, пока Бруховецкий с [61] 30-тысячным казацким войском не поспешил ему на помощь. В происшедшей, января 30, 1664 года, под стенами Глухова битве Поляки потерпели совершенное поражение и были выгнаны совершенно из восточной Украйны. У Величка находим весьма подробное и любопытное описание осады Глухова, и победы под этим городом, одержанной Бруховецким, на стр. 78-85. Победу эту Величко ставит выше побед Богдана Хмельницкого; ибо этот последний одерживал их с помощию Крымских Татар, а Бруховецкий с одними казаками поразил стотысячное польское войско, находившееся под предводительством самого короля. Одолев Поляков, Бруховецкий, желая покорить власти своей и западную Украйну, перешел Днепр и осадил Чигирин, столицу гетмана Тетери, однако безуспешно, и должен был возвратиться восвояси; только запуганный Тетеря, опасаясь нового нападения, перенес, столицу свою в Корсунь. Однако Бруховецкий не отказался от своих покушений на западную Украйну, и в 1665 году, перешедши Днепр, овладел почти всеми городами ее, кроме Белой Церкви, от которой отступил с уроном, «вследствие, как пишет Величко, стр. 89, измены в войске своем какого-то Децика и неблагорасположения к себе своего войска». Впрочем, Бруховецкий на самое короткое время достиг своей цели; он был единственным гетманом Украйны на обоих берегах Днепра; ибо Тетеря, услышав о его приближении, уехал в Польшу. Тогда Бруховецкий, как бы не находя более, что делать в Украйне, в августе 1665 г. отправился в Москву, где принят был благосклонно царем, получив от него боярский чин, Бруховецкий женился на дочери одного боярина. Отсутствие Бруховецкого было вредно в том отношении, что западная Украйна снова отделилась от восточной, избрав гетманом Петра Дорошенка. С явлением вновь двух гетманов, возобновились междоусобия. Дорошенко, чувствуя свое бессилие, искал дружбы и союза хана крымского, который обещал ему содействовать, но отклонил предложение короля польского, Яна Казимира, предлагавшего ему на выгодных условиях принять его с казаками в подданство. Величко пишет (стран. 101): «Дорошенко придержался еще неутралства своего, и размышлял долго, с которым бы из трех монархов: Росийского, Полского и Турецкого приити в союз и избрати себе за протектора». Однако, когда в январи 1667 года в Андруссове заключено между Россиею и Польшею тринадцатилетнее перемирие, по которому восточная Украйна по Днепр осталась за Россиею, а западная предоставлена Польше, Ян Казимир решился [62] склонить Дорошенко на свою сторону, если не убеждениями, то силою. И, хотя Дорошенко, с помощию Татар крымских, разбил польского вождя Маховского, однако, чувствуя, что одному ему невозможно более бороться с Польшею, при Подгайцах, в октябре 1667 года, поддался Польше. Все это — переговоры Дорошенко с Крымом и Польшею, влияние на казаков Андруссовского договора, который и помещен в летописи вполне — описано у Величка подробно и обстоятельно с множеством новых данных, коих тщетно бы мы стали искать в других источниках. Состояние восточной Украйны Величко (стр. 136) описывает так: «на «сей стороне Днепра, хотя желаемая между народом позверховне тишина обреталася; однако внутрной злобы пламень в сердцах людских возгорался, и всенародное на гетмана Бруховецкого негодование расширилось». Этот пламень вспыхнул в 1668 году; опасаясь за свою собственную власть и даже жизнь, Бруховецкий думал спасти себя изменою России, и первый стал виновником всеобщего мятежа в Малой России, вследствие которого великороссийские воеводы с войсками выгнаны изо всех городов, кроме Киева, Переяславля, Чернигова и Нежина. Однако, измена не предупредила, а ускорила гибель Бруховецкого. Узнав, что этот легкомысленный правитель, не подумав о своей беззащитности, оттолкнул от себя единственную свою опору — Россию, Дорошенко тотчас проник в восточную Украйну, якобы на помощь Бруховецкому против Ромодановского, шедшего с великороссийскими войсками карать его измену; но, соединившись с войском Бруховецкого, схватил его и казнил; Бруховецкого выдали Дорошенку его же люди. Любопытно, какими чертами описывает беспристрастный Величко буйное казацкое войско, рассвирепевшее, как лютый зверь от запаха крови: «того ж вечера, зверонравное войско козацкое в обоих обозах Дорошенковом и Бруховецкого сполне с собою поподпивавши, зашумело было на убийство Дорошенка; но Дорошенко несколькими куфами (мера) горелки уладил оное, однако свирепству и шаленству (безумству) их недоверяючи, выехал на ночь со всею старшиною своею на край обозу своего, и там находился во всякой чулости (осторожности), поколь с того места рушил (двинулся)». Жители городов, в своеволии и самоуправстве, не уступали войсковым казакам; вот обстоятельство, приводимое Величком ( стр. 164 ): «Как только Полтавцы услыхали о кончине Бруховецкого, то, по наущению Клима Чернушенка, наказного полковника Полтавского, на Григория Ветязенка, полковника своего совершенного, и на Ивана Обеденка [63] асаула полковаго, какие-то вины сложивши, насильственно из домов их побрали, к пушкам поковали, а вскоре и тирански насмерть позабивали, а домы их до основания разграбили... а потом избрали и постановили себе полковником Демьяна Гуджола». Как мало казаки были расположены к Полякам, хотя признавали их верховное владычество, и как чувствовали благоприятное расположение к Русским, не смотря на явные с ними неприязненные действия, видно из обстоятельства, приводимого Величком (стр. 166): «Дорошенко... зичливости (благорасположения) своей ко Царскому Величеству весьма не тратячи... послал тайно к Ромодановскому (который было вошел в Украйну), давая ему знать о своем с сильными Татарскими и Козацкими войсками приближении, и советуя ему немедленно отступить назад, поколь Орда не наскочит; а Орду нарочно при себе удерживал, не позволивши оной ни мало наперед себя выходить». Это чувство любви к России спасло Малороссию, не смотря на многочисленные измены. Убив Бруховецкого, Дорошенко «сделался, по словам Величка, обоим войскам единым гетманом», но не на долго: немедленно ему нашлись соперники — сначала запорожец Суховей, потом черниговский полковники Демьян Игнатович Многогрешный, последний под верховным владычеством России.

У Величка помещены совершенно вполне не только 29 Глуховских статей, Февраля 12 д. 1669 года данных новому гетману Демяну Игнатовичу Многогрешному (стр. 180–211), но и новые Глуховские статьи под заглавием: «Придаток статей новых к тем же Глуховским статьям, по челобитью Нежинских и Киевских мещан в крайних нуждах их, составлених и указом Царскаго Величества тогдиж закреплених» (стран. 211–221). Дорошенко захотел вытеснить Многогрешного, и хотя собственный войска его были разбиты под Рогинцами наказным гетманом Стриевским, однако он, призвав на помощь орду, разбил наголову Стриевского, и присоединил к своему гетманству весь Дубенский полк. Но за такое честолюбие, не отступавшее от мысли за одно с неверными Татарами проливать крови своей же братии Малороссиян, Лукаш Мартинович, кошевой атаман запорожский, и все запорожцы прислали обличительное и укорительное послание, отличающееся, как и все ими писанные, резкими и энергическими выражениями; (оно помещено у Велички, стр. 224–226). Мы видели, что Дорошенко по договору в Подгайцах в 1667 году поддался Польше; однако, это подданство было только по названию, и взаимные отношения Украйны и Польши определены не [64] были, а были отложены впредь до коммиссии. Новоизбранный король Михаил, из роду князей Вишневецких, назначил эту коммиссию в г, Остроге, в конце 1669 года. Дорошенко с своей стороны отправил туда своими коммиссарами: Петрановского и Тарасенка, дав им, как пишет Величко, обширную инструкцию, часть которой, попавшуюся ему в руки, он и внес в свою Летопись (стр. 227–232). Условия Дорошенка, в этой инструкции изложенные, показались Полякам так тяжелы, что они под разными предлогами коммиссию отсрочили, и коммиссаров Дорошенка ни с чем отправили домой. Этот поступок Поляков имел важные последствия для всей Украйны. Дорошенко, сделав себе равно враждебными обе могущественные державы соседние, Россию и Польшу, и никак не будучи в состоянии отстаивать свою самостоятельность только своими собственными силами, решился на то, на что до него не решался еще им один малороссийский гетман. Правда, ни один из них не стыдился союза с крымскою Ордою, и силами ее все они пользовались против своих соперников, но ни один из них не решился явно отдаться под власть неверных. Дорошенко же, как пишет Величко, постановил, однако, после долговременного обсуждение и колебания, рад и не рад, искати себе у Порти Отоманской приязни и протекции и от Поляков оборони. Впрочем, не вдруг решился Дорошенко на столь важный шаг, а уже тогда, когда Поляки не только поставили в подвластной им части Украйны гетманом Михаила Ханенка, но и отклонив все его покушение помириться с ними на Острожской коммиссии, подтвердили вышеупомянутого Ханенка гетманом тогобочной Украйны, а Дорошенка объявили изменником. Вообще все действия Острожской коммиссии, взаимные обсылки Дорошенка и польских коммисаров, чрезвычайно подробно изложены у Beличка со множеством новых и доселе неизвестных подробностей (стр. 238–288). Тогда, в конце 1670 года, Дорошенко, видя, что от Поляков надобно ждать ничего более, как открытой вражды, поддался совершенно Порте. Величко, по этому поводу, замечает: «И таковим-то действием и состоянием едина по обох сторонах Днепра сущая малая Росия бедная и упадлая козако-руская отчизна, того 1670 года на всеконечний свой упадок и запустение на три гетманства и части разделиса». Из этих трех гетманов Многогрешный, благодаря затруднительному положению Дорошенка, возвративший вместе с Лубенским полком под свою власть всю сегобочную Украйну, имел пребывание в Батурин; Дорошенко в Чигирине, а Ханенко в Умани. Про этих [65] последних двух гетманов Величко остроумно замечает, что они жили, как два кота, в один мешок брошенные, т. е. грызлись и дрались беспрестанно. Днепр был естественною границею между Украйною тогобочною и сегобочною, но между владениями двух тогобочных гетманов никакой подобной границы не было, а потому и враждебные столкновения были непрерывные. Под 1671 годом у Величка находятся два весьма любопытных акта: 1) универсал польского короля Михаила о присяге, дайной киевским митрополитом Иосифом Нелюбовичем Тукальским на верность Польше (стр. 291–294), и 2) письмо Дорошенка к Запорожцам и их кошевому атаману Лукашу (стр. 295–302). В этом последнем, чрезвычайно любопытном и важном акте, очень умно и основательно писанном, Дорошенко излагаете всю политику свою с того времени, как он стал гетманом, оправдывает все свои действия и особенно последнее, самое трудное к оправданию, отдание себя под власть неверных. Изложив с жаром, что от России и Польши после Андрусовского договора надеяться больше нечего, Дорошенко, говорит: «Що я увидевши и старожитной славы вашей войска Запорожского в поругание Полякам допустити несхотевши, рад не рад з жалем сердечним мусилем удатися до Порти Отоманской». Однако, союзе с неверными весьма не полюбился как вообще малороссиянам, так и запорожцам в особенности, привыкшим жить добычею, от них полученною, и потому они отпустили весьма сухо посланца, присланного Дорошенком, не дав даже никакого письменного ответа на красноречивое его послание. В 1672 году гетман Многогрешный был выдан генеральною старшиною присланному из Москвы боярину, на том основании, пишет Величко, якобы он пересылался с Дорошенком, желая вместе с ним отдаться под покровительство Оттоманской Порты. Главная же причина падение Многогрешного видна из 3-й статьи Конотопских или Козако-Дубровских статей, данных новоизбранному после Многогрешного гетману Ивану Самойловичу (и помещенных у Величка вполне, стр. 306–328). В оной статье сказано: «Великому Государю Его Царскому Величеству били челом генералние обозной Петр Забела, да судии Иван Самойлов, да Иван Домонтов, писарь Карп Мокреев и полковники и сотники и вся старшина и все войско Запорожское, чтобы они от нашего новобраного Гетмана никакой неволи и жесточи, как от изменника Демка было, не терпели, и чтоб он над ними войсковою старшиною никакой справедливости без совету всей старшины и безвинно не чинил — дабы не по [66] воли, но по суду и праву посполитому поступал». И так из этого видно, что гетман Многогрешный, который здесь назван изменником Демкою, слишком произвольно и самовластно поступал с генеральною старшиною, и, вооружив ее против себя, тем был сам виновником своего падения. Многогрешный с семейством сослан был на житье в Архангельск. Любопытные известия находим у Величка, стр. 305, о жизни избранного после Многогрешного гетманом Ивана Самойловича. Между тем Дорошенко, отдавшись под покровительство Турков и призвавши их на помощь против Поляков, жестоко отомстил этим последним. В первый же поход Турки, с помощию Дорошенка, овладели Каменцом, о котором Величко пишет: «он яко Божиею силою есть з натури уфундованний, так здавался быти в очах людских негди недобутим». Сам же Дорошенко, дотоле едва державшийся в Чигирине, овладел Уманью, столицею своего соперника Ханенко, и большею частью тогобочной Украйны. Впрочем, счастие здесь постоянно переходило с одной стороны на другую, и, когда Ян Собеский, в 1673 году, разбил Турков под Хотином, то Ханенко с польскими войсками и с запорожцами, присланными из Сечи, едва было не захватил самого Дорошенка, осадив его в Стеблеве, и доведши до последней крайности. Однако, призванные на помощь Дорошенком крымские Татары не только освободили его, но и заставили Ханенка искать спасение на той стороне Украйны у гетмана Самойловича, который, принял его ласково и, по словам Величка, отвел ему для житья город, кто говорит, Козелец, а кто — Лохвицу. Так как русская Малороссия сравнительно с тогобочною пользовалась несравненно большим спокойствием и благосостоянием, то междоусобия и войны, которых театром была постоянно тогобочная Украйна, эта арена, на которой состязались и в могучих схватках пробовали силы свои три великие державы: Россия, Польша и Турция, содействовали к населенно нашей сегобочной Украйны. Величко пишет: «Многии Уманце и инних Украинских городов тамошних жители тоей беди 3 не дожидаючися, а свои красние жилища угодия и всякии изобилия з великим жалем опустивши, тогож 1673 року прейшли на сюю Днепра сторону». Весьма любопытные и новые находим у Величка (стр. 341–342) сведение о Мазепе, который впервые в истории Малороссии является по следующему случаю: Мы уже видели, что Запорожцы, не будучи благорасположены к [67] Дорошенку за его союз с Турками, поддерживали его соперника Ханенко. Восторжествовав над последним и мстя Запорожцам, Дорошенко всех их, сколько ему попалось в руки, отправил в подарок хану крымскому чрез Ивана Мазепу, ротмистра надворной корогви своей. Запорожцы на дороге перехватили его, и, освободив своих собратий, чуть было не убили Мазепу, но потом, убежденные кошевым атаманом Серком, заковали его в крепкие кандалы, в которых он и находился несколько лет. Тут-то по этому поводу Величко пишет о Мазепе: «Тот Мазепа был значний шляхтич Козакоруский; отец его Степан Мазепа жил в Белоцерковщине, в маетности своей Мазепинцях. Сын его, вислухавши прежде в Киеве риторики, одийгаол до Полски, где подобно скончавши философию, яко был дворак и беглец во всяких речах, залецился на службу до двору королевского, и был близким боку короля тогдашнего Яна Казимера. Егда же тот король маршируючи под Глухов был в Белой Церкви, тогда он, оставив королевскую службу, застал при отцу своему еще в живых бывшему. Когда же — потом — Дорошенко гетманом поставлен, тогда и он Иван Степанович Мазепа к нему Дорошенку присвоился, и для своей расторопности и цекавости вскоре от Дорошенка учинен ротмистром надворной его компаньи». Находясь в плену у запорожцев, Мазепа усильно молил о своем освобождении гетмана Самойловича, который наконец выкупил его из неволи за тысячу талеров и 20 куф горелки (водки), и взял к себе. Мазепа, как человек умный и деловой, ему был очень полезен, и за его усердную и верную службу Самойлович сделал его сначала дворянином гетманским, потом войсковым генеральным эсаулом. За все эти благодеяние Самойловича Мазепа после отплатил тем, что был причиною безвинной гибели Самойловича и его семейства. Захватив Мазепу, кошевой атаман запорожский Иван Серко со всем войском написали к Дорошенку от 26 октября 1673 года преядовитое послание, пропитанное и желчью и юмором, которое любопытные могут прочитать у Величка, стр. 343–346. Хотя Дорошенко, вытеснив Ханенко, и остался на том берегу Днепра единственным гетманом, но многие города, как-то Умань, Ладыжин, Лисянка и другие, прежде состоявшие под властию Ханенка, не признавали над собою власти Дорошенка. Вследствие этого, Дорошенко призвал на помощь Турков, которые в 1674 году многочисленными полчищами явились в Украйну. Жители ее, видя неминуемую гибель, умоляли Самойловича о помощи. Тот, по приказанию царя [68] Алексея Михайловича, вместе с русскими войсками, состоявшими под начальством князя Ромодановского, перешел Днепр, но не сделал никакой помощи бедным Украинцам, а был только свидетелем падение одного за другим украинских городов. Весьма живо, подробно и даже красноречиво описана у Величка история этого нашествия, уподоблявшегося Батыеву; местами рассказ его, при всей своей удивительной простоте, достигает высокой степени драматического интереса. Чтобы показать, до какой степени Величко выше других малороссийских летописцев, и оправдать наше мнение, что он, как по добросовестному и умному собиранию материалов, по обилию новых и достоверных данных, такт, и по простому, но местами не лишенному истинного интереса рассказу, заслуживает название историка, а не просто летописца, мы приводим здесь рассказ его о нападении Турков на Сечь Запорожскую, так как этот рассказ, можно сказать, составляет отдельный эпизод. Мы видели вражду Дорошенка с Запорожцами; будучи характера весьма мстительного, он подучил турецкого султана на их гибель. Султан приказал хану крымскому с 15,000 янычар и с своими ордами идти на Сечь и разорить ее. Далее мы будем говорить словами Величка, заменяя только инде непонятные читателю малороссийские слова русскими: «Когда кончился пост Филиповский, тогда он, Хан, со всем войском своими двинувшись из Крыму, пошол до Сечи Запорожской степями, поодаль на несколько миль от берега Днепровского, дабы не замечену быть от Запорожцев, по островах и ветках Днепровских зимовавших; об этом походе хана все войско низовое ни малейшего известия не имело. Третьей тогда или четвертой ночи по Рождестве Христовом, о полуночи, зближившися Хан до Сечи, снял чрез Орду сторожу Сечовую, за версту или за две на месте приличном стоявшую. От которой сторожи, когда уведомился, что уже больше нигде инде, и ни в самой Сечи нет сторожи, и что войско в Сечи спит пьяное беспечно в куренях своих, рад тому был весьма, и тотчас одного лучшего из поиманных сторожей Запорожцев выбравши, и волю ему учинити зо собливим награждением обещавши, приказал ему тоею фортою (дверью), какая по их же сторожей показанию на тот час была незаперта, впровадити янычаров пехотою внутрь Сечи Запорожской; и так з тим вожем Запорозким пославши всех янычаров в Сечь, приказал им вшедши в нее какой следует учинить над пьяноспящими Запорожцами промысел. А сам Хан с Ордою вколо Сечь объехавши, и густо обступивши, стоял не поодаль ея на [69] готове, чтобы и духа бежать имеющих не выпустить Запорожцев. Но що чоловек собе обецуе, то Бог ницуе: аще бо и ведал Хан тое, що войско между днями праздничными привыкло подписать и беспечно спать, но запамятовал то, что и множество его на праздник до Сечи з лугов Низо-Днепровых привыкло собираться, и что между ними больше трезвых, чем пьяных. И так о том полуночном часе, когда все войско ниединой и нималейшей прежде не имело в себе тревоги и о намерении бусурманском ведомости, и заключившись в куренях своих беспечно отпочивало, тогда янычаре, пойманным войждеме Запорожским незатворенною фортою в Сечь тихо уведеннии, все оной улицы и переулки собою наполнили, и как в церкве стеснились. Готовое же имея в руках оружие, Богом всевидящим наразуме были помраченны, так что и не сообразили, что далее делать и каким способом то рыцарское Низо-Днепровских казаков, как Мальтийских кавалеров, гнездо опровергнути, и самих всех до конца там же выбити; ниже начальники их янычарские, тесноты ради тогдашней, могли друг с другом сойтись и посоветоваться, как свое злое намерение привести к концу. Всю тогда, как выше мы сказали, Сечь собою янычаре наполнивши и всеми пушками Сечовыми овладевши, и все вообще места занявши, были несколько часов в недоумении и тихом молчании. Когда же з полуночи повернуло (к рассвету), и благоволил Бог Вседержитель от настоявшея тогда погибели соблюсти в целости жребий свой, тое Православное и преславное войско Низовое Запорожское, тогда отгна сон в некоем курене едному Шевчику. Той убо, на дело свое вставши и кватеку отворивши, когда сквозь оконечную щелину начал присматриваться, рано ли еще или нет, как увидел неожиданных гостей, и между ними неприятелей Турков битком набитую улицу; то, сего хотя и устрашился, однако тотчас несколько свечек в курене своем тихо засветивши, дал знать в тихомолку пяти или шести человекам казакам, в том же курене еще не спавшим, но в одном угле закрывшись тихо в карты игравшим. Которые то услыша и карты покинув, тотчас кинулись тихо до всех окон куреня своего, и неоттворяя их начали в оконечнии щелины присматриватись, правду ли им сказал Шевчик. Когда же и сами увидели полную Сечь своих неприятелей Турков, тогда тотчас всех своего куреня товарищей, которых было до трехсот с половиною, тихо побудили и беду предлежащую им открыли. Они, как возможно поспешнее встав, тихо поубиравшись и снарядившись оружием, по наущению своего атамана куренного такой [70] учинили порядок, что до каждого окна по нескольку десятков человеке лутших стрельцов поставили, с тем, чтобы они беспрестанно стреляли, а другие чтобы заряжали мушкеты. Каковый порядок тихо в курене том устроивши и Господу Богу помолившись, тотчас все окна и оконницы разом отворили, и густо и беспрестанно в тесноту янычаров начали стрелять и вельми их убивать. Что иные куреши услыхав и тех же неприятелей своих явно увидев, тотчас со всех сторон и со всех окон куренных, по улицах и переулках Сечовых, сильно густый и непрерывный мушкетний огонь запалили, и как молниею непрестанною темную тогда ночь в Сечи своей просветили, так тяжко разя Турков, что от одного выстрела два и три падало. Янычаре же тесноты ради своей не будучи в состоянии оружия своего до окон куренных просто исправити, на воздух стреляли, и как козлы, между собою мятущися часто густо убиваемии на землю падали, и в своей истой крови утопали. Когда же их в улицах и переулках поредшало так, что едва третья часть в живих осталась, тогда Запорожцы, увидя, что из куреней один против другого на неприятелей стреляючи и сами себе должны были вредить, крикнули единогласного до ручного бою. И так тотчас со всех куреней разом, с мушкетами, с луками, списами, саблями и дреколием высыпавши, начали останок Турков тех певистреленних, ручным боем доканчивати и нещадно убивать; и на самом рассвете их докончили и всю Сечь и все курени со всех сторон, даже и церковь Божественную и пушки все кровию бусурманскою окрасили и осквернили; и все улицы и переулки Сечовие теми неприятельскими трупами с их же кровию споммешанными и сильным тогдашним морозом замороженными и склеенными, наполнили так, что из пятнадцати тысяч Янычар едва полторы тысячи с Сечи убежало, и от Татар на их коней было посажено. Хан тогда с Ордами, около Сечи стоявший и ожидаемой ловитвы чаявший, неблагополучный конец дела увидев, восплакал, и как волк (подобием Мамая древнего от Россиян на поле Куликове и реке Непрядве побежденного) взвыл, столь не малое число отборных Стамбульских янычаров сверх чаяние в Сечи Запорожской утративши и погубивши, с которого неблагополучия великим страхом волнуемый от Сечи двинувшись днем и ночью поспешал до Крыму, опасаясь, дабы и самого его раздразненные Запорожцы, на коней всевши, не догнали и не разгромили. Скоро тогда по хмурной и темной и многокровной ночи тогдашней, хмурний и не веселий день дался видети очам людским, тогда тотчас [71] с общого войскового совета, а главное по приказанию Кошового Серка, под две тысячи доброго панцерного товариства Запорожского на конь всевши, и около Сечи обыкновенную объездку учинивши, пошло в след за Ханом, и мили две с половиною от Сечи, прошедши и боязнь Ханскую, что он без всякого коварства бежал прямо в Крым, уразумевши, повернуло и само до Сечи и наконец службы Божьей поспело. А по службе Божьей все войско общий благодарственный Богу Спасителю своему и Пресвятой Деве Богородице и Защитнице, своей всеблагоутробной молебен отпевши, разошлось до куреней своих, и чрез весь день тот во всех куренях гуляло, и с оружия палило и из пушек всех кровию бусурманскою довольно окропленных палити велело, трупы побитых в половину с кровию и снегом смешанных и как валы и могилы по улицах и переулках Сечових смерзшихся оставивши янычаров. Переночевавши тотчас как только стала заниматься заря, немедленно по приказу Кошевого ударено в котлы на раду, в которую когда войско сошлось, тогда советовалось (радилось), что делать с трупами побитых янычар. На которой раде одни радили — вытащив из Сечи трупы те по их же бусурманскому обычаю попалить, а другие молвили: поодаль от Сечи на снедение зверям и птицам оттащивши предать, третьи говорили в землю позарывать; четвертые советовали: в воду покидать. Из этих советов три оставлено, а именно: погребать в землю, потребовало бы много времени, а нихто даром трудиться и крепко замерзшую землю копать не похочет; другой совет сжечь тела оставлен потому, что пришлось бы понапрасну потерять много дров. Третье — если бы отдать зверям на снедение, тогда звери тем розстервившись, и живому войску могли бы впредь вредить; а на четвертом совете все войско остановилось, а именно трупы побытых янычар, вытащивши из Сечи, Днепровским отдать глубинам и быстринам. По этому определению тотчас несколько сот человек на Днепр для учинение прорубей отправлено, а иным трупы, в кучи смерзшиеся, разделять и к тащению приготовлять приказано; третьим немедленно с конями и арканами готовым быть с общего совета повелено. А когда в обеденном часу козаки с Днепра дали знать Кошовому и атамане (старшине), что пять или шесть обширных прорубей на Днепре уже учинили, тогда тотчас велено трупы те янычарские, в своей собственной крови угрязнувшие, и сильными тогдашними морозами смерзшиеся, арканами привязывать, потом прикреплять до стремен кулбачних и прочь из Сечи по нескольку, по двадцати и больше, [72] плитами и брилами 4 вытаскивать, и тащить до прорубей, а пешие козаки, окружавшие прорубы, те трупов янычарских смерзшиеся брили в проруби втаскивали и под лед отправляли. А так как в течение того дня всех трупов из Сечи неуспели выволочить, то и на другой день до поры обеденной тем же делом войско было занято. Добычи Запброжцам от трупов побитых янычар досталось весьма не много, разве только оружие; ибо на побитых и измерзшихся трупах кафтаны, кунтуши, кожухи, шаравары, шапки, поясы и чоботы, отнюдь все были в крови бусурманской как вымочены, и в одну плиту измерзшиеся, и еслибы их хто похотел снимати, и руки свои тем сквернити, то разве бы по одному трупу топором розрубал и платье с него здирал лоскутьями. Ибо и оружие какое осталось (сначала оружие тотчас по окончании битвы еще из средины трупов не совсем смерзшихся повытащено), достали не иначе, как разрубив, трупы, промежь коих оно находилось, топорами, а роги и штабелтаси также около них обрезывали. Когда таким образом все те трупы Днепровским глубинам были отданы, тогда все войско обще кинувшись, все улицы и переулки в Сечи, полные крови бусурманской, поочищали, повыскобливали и за Сечь с снегом повыметали, также стены куренные и пушки Сечовые, кровью сильно запачканные, пообтесовывали и пообмывали, и всю Сечь совершенно от той скверны очистили. А переночевавши и рано утреню, а по ней и службу Божию (обедню) раноже отправивши, к тому же и благодарственный молебен отпевши и воды освящение учинивши, пошли все священники тамошние Сечовые со всем клиром церковным по всех улицах, куренях и переулках Сечовых, безпрестанно молитвы от осквернения читаючи и водою священною везде окропляючи. Тотчас после оной церемонии, от скверны очистительной, все войско в куренях своих, а иные значительнейшие у Серка атамана Кошевого, до самого вечера гуляло и подпивало но уже тихо без громов пушечных и ружейных. Переночевавши, как скоро стал свет, немедленно все войско в ряду собралось и оружием янычарским в кучи прежде сложенным, метав жребий по куреням по обычаю козацкому, поделилось и приказало Кошевому своему Серку до гетмана Дорошенка писать, упрекая его в таковом злобном против себя поступке; а само войско того же дня, одно в острова и ветки свои розъехалось, а [73] другое до праздника Богоявленского в Сечи удержалось, а по празднике и то до своих веток розъехалось». (Величка, стр. 356–364).

Не менее подробно и обстоятельно пишет Величко и о последовавших за сим событиях собственно Запорожской истории; так как она, можно сказать, составляет совершенно отдельную от общей истории Малороссии часть, то мы и отсылаем читателя прямо к книге Величка. Но считаем долгом упомянуть, что описание похода кошеваго атамана Запорожцев Ивана Серка в Крым в отмщение хану за его предательское нападение на Сечь, не только в высшей степени любопытно, сообщая множество новых подробностей, характеризующих то время и его деятелей, но и написано увлекательно, живо и наглядно. Тут же Величко вставил вполне письмо кошевого Серка к хану, образец простого, даже грубого, но выразительного слога. (Величка, стр. 365–384). Известием о кончине митрополита киевского Иосифа Тукальского и Польского, эпитафиею, ему сочиненною, оканчивается у Величка роздел XVI, в коем события истории Малороссии доведены до кончины царя Алексея Михайловича или до 1676-го года. (Величка, стр. 384–388).

Документы, коими изобилует летопись Величка, придают ей, уж и без того обильной новыми и важными фактами, еще более важности. Так, например, в помещенном в розделе XVII, прелюбопытном письме гетмана Дорошенка к кошевому атаману Ивану Серке (Величка, стр. 390–394), в коем он оправдывается от клевет, которые против него распущал гетман Иван Самойлович, яко бы он, Дорошенко, с Татарами воюет сегобочную Украйну, читаем следующее, в высшей степени важное место: «Под час нынешнего упадку и всеконечного бессилия Поляков, могли бы мы, при всесильной помощи Божией, взглядом уволненя от их Поляков Подолских, Волинских, Полеских и Литовских градов и земель наших, прежде Православных, ныне же в Унию насильственно обращенных, Руских того (на чом и Богдана Хмелницкого антецессора моего, добре памятная была интенция), доказати и в вожделеную старожитной свободы их и Святого Православия преоблекти ризу» Из этого видно, как жестоко ошибаются те, которые видят в восстании Богдана Хмельницкого вспышку простого негодованья против утеснения панов, или, что еще хуже, разъигравшееся буйство и своеволие казаков, будто бы врагов всякого благоустройства. Нет! В западной России, не смотря на двухсотлетнее порабощение Поляками, живо сохранилось воспоминание о том, что некогда она была самостоятельной, и Богдан Хмельницкий [74] и некоторые из его преемников имели в виду освободить от Поляков не одну Малороссию только, но вообще всю западную Россию; предание о народной самобытности, поддерживаемое ненавистью к Полякам, живо было в западной России в XVII веке. Честолюбию Дорошенка скоро были положены пределы. Гетман Самойлович донес царю Феодору Алексеевичу, что союзники Дорошенка, орды Крымские и Белогородские, каждое лето опустошая Волынию и Подолию, на обратном пути вторгаются всегда и в сегобочную Украину, и «что даже самые Чигиринские жители, с Татарами содружившись и на кони их всевши, в эту Днепра сторону вторгались; сами всякия движимые имения людские себе в корысть брали, а братию свою Православных Христиан без всякого милосердия в неволю бусурманам похищать и отводить» (Величка, стр. 397). Вследствие этого повелено было князю Григорию Григориевичу Ромодановскому вместе с гетманом Самойловичем идти на Чигирин и вытеснить Дорошенка. Наскучив вредным союзом с неверными, Дорошенко, лишь только в январе 1676 года Ромодановский и Самойлович подступили к Чигирину, сложил с себя гетманство и сдал город. Отправленный на жительство в Москву, Дорошенко женился там на дочери одного знатного боярина и мирно окончил дни свои. Чигирин же сделался предметом состязание Турков и Русских; не думая отказаться от владычества над Украйною, Турки выставили с своей стороны гетманом Юрия Хмельницкого, сына знаменитого Богдана. Мм видели, что Юрий постригся в монахи под именем Гедеона, но этим не кончилось его житейское поприще. После взятия Каменца Турками, Юрий Хмельницкий, или, как его называют Величко и другие малороссийские летописцы, Хмельниченко, находясь в дороге из Умани в Киев, был захвачен Татарами, которые и отправили его в Константинополь, где он и жил, пока Турки, потеряв Дорошенка, не вывели Юрия из монастыря, и, сделав его гетманом с титулом князя русского, послали его в Украйну, воображая, что одного имени Хмельницкого будет достаточно привлечь всех Малороссиян на его сторону. Однако, весьма не многие признали Юрия гетманом; первое же нападение Турков на Чигирин в августе 1677 года, описанное у Величка весьма подробно и живо (стр. 418–452), кончилось совершенным их поражением. Не таков был результат вторичного, случившегося в 1678 году, нападение Турков на Чигирин, превосходно описанного Величком (стр. 453–466). В глазах Ромодановского и Самойловича, действовавших робко и нерешительно, Чигирин пал, и [] мужественный гарнизон его весь истреблен; доблестные же вожди — Ромодановский и Самойлович, рады были, что успели, подобру-поздорову, оставить между собою и Турками Днепр, не без потери, однако, значительной части войска. А все города тогобочной Украйны разрушены в конец Турками. Описав эти плачевные события, Величко замечает: «Пропал Чигирин и остаток тогобочной Украины для неслушности и коварства Ромодановского, а подобно и для недоброхотства к нему Самойловичего; бо ясно тое между войском Великоросийским и Малоросийским — было грухнуло, что визирь Турецкий, имея у себя в неволе Андрея Ромодановского, пойманного Татарами в Украйне в 1668 году, велел сказать Ромодановскому: если ты меня не допустишь взять Чигирин, так я велю с сына твоего живого содрать кожу, и, наполнив ее сеном, пришлю тебе». Запорожцы прислали Самойловичу обличительное послание от 25 сентября 1678 года, где винили его, что он, ради своего честолюбия, был виною совершенного запустение тогобочной Украйны. (Это послание напечатано у Величка, стр. 466–472). Не смотря на опасность, угрожавшую Польше со стороны Турков, безнаказанно опустошавших ее до самых ее недр, король польский, Ян Собесский, старался о введении унии во всех ее областях, еще оставшихся верными православию, и с этою целию назначил съезд в Люблине, в январи 1680 года. Циркуляр короля, сзывавший епископов, и любопытные подробности об этом съезде, который не послужил ни к чему, разве только взволновал умы, находим у Величка (стр. 473–489). Так как распространился было слух, будто Турки намерены возобновит нападение на Сечь, то гетман Самойлович и писал к атаману кошевому Серке и Запорожцам (письмо находится у Величка, стр. 489–492), предостерегая их, и обещая, в случае надобности, помочь войсками велико- и малороссийскими. Короткий и сухой ответ Запорожцев, крайне недовольных Самойловичем (у Величка стр. 492–493), весьма любопытен; поблагодарив за готовность его помочь им, они пишут: «Впрочем, если бы Ваша Вельможность для нужды нашей вздумал беспокоить свою гетманскую особу с такою приязнию и доброхотством, какую вы уже обнаружили к Ладыжину, Умани, Чигирину, Каневу и иным Украинским городам и поветам сегобочным, то лучше советуем оставаться вам дома, а не любоваться вблизи, как мы будем погибать, как равнодушно смотрели вы на гибель Чигирина». Какой едкий упрек гетману, и притом, как ловко высказанный; вообще эти письма Запорожцев, коими изобилует книга Величка, в [76] высшей степени интересны и оригинальны. 1-го августа 1680 года умер, пишет Величко, славний атаман кошевий Иван Серко. Преемник его, Иван Стягайло, написал к Самойловичу, от 10 августа 1680 года, письмо (у Величка стр. 498–500) гораздо более дружелюбное. Один из Запорожцев, Суховей, вздумал было идти по стопам Дорошенка, и над остатками тогобочной Украйны быть гетманом; однако Самойлович не дал ему привести в исполнение этого замысла, и заставил ни с чем возвратиться на Сечь (у Величка стр. 509–511). Король польский, Ян Собесский, не смотря на неуспехе, сопровождавший съез Люблинский, не отказался от мысли — во всей западной Руси, подвластной Польше, ввести унию, и с этою целию склонил на свою сторону епископа львовского, Иосифа Шумянского, дотоль ревнителя православия: любопытный подробности об отступничестве Шумянского и об усилиях короля Яна III ввести унию, находим у Величка (стр. 503–509). Упомянув о смерти царя Феодора Алексеевича и о воцарении Иоанна и Петра Алексеевичей и сестры их Софии, Величко (стр. 513) так оригинально рисует нам портрет Великого Петра: «Тот царь Петр бысть великотелесен и многосилен, быстроумен к бранем и разным потехам приклонен; лица был беловдячного, взору очес прозорливого и грозного, власов з натуры рудых, обаче всегда чернофарбуемых и мало кому сведомых, гласу бысть сипкогрубого. По Немецкому добре говорити изучился, майстер бысть совершенной корабелного строение и штуки токарской». Далее (стр. 513–519), у Величко следуете беглый, но довольно подробный обзор исторической деятельности Петра Великого; мы выпишем то, что непосредственно относится к политике его относительно Истории Малороссии: «Император сей Росийский первый, Петр Великий, во время вшествия Шведского в Малороссию, року 1708, любо (хотя) видал (издал) печатнии свои грамоти, виражаючи в них прошлии на разных месцах военнии над Шведом победы и утвержаючи народе Малороссийский в верности ку себе, а обешаючи за тую верность, в первой грамоте, по отдаленю неприятеля Шведа от своей Держави такими волностями Малороссиян ударствовати, яковими нихто з подданних под светом у своих Монархов не имел похвалитися; однак з тоею обетницею удержавшись, зараз по кончине Гетмана Скоропатского, року 1722, над чаяние Малороссийское, мимо древние права и волности войска Запорожского и народу Малоросийского, вместо гетмана устроил в Малой Росии Коллегию и збори разние негди пред тим не бывалии учредил и [77] обременил зело всех Малороссиян, так шляхетской Козацкой, яко и посполитой кондиции сущих». Здесь Величко, как и все другие малороссийские летописцы, увлекшись любовно к прошедшему своей родины, ложно обсудил действия Великого Петра. Этот мудрый государь смотрел, сглаживая следы самостоятельности Малороссии, не на интересы одной области, но на пользу всего государства, которая, конечно, не допускает в одном и том же государстве отдельного порядка вещей для каждой области. Притом, порядок вещей, существовавший в Малороссии, уже пережил свое существенное назначение; он был искусственный, вызванный необходимостью постоянной обороны против Поляков, Татар и Турков. Когда же Малороссия сделалась составною частью России, а преобразование Петра дало этой последней новые силы, тогда Малороссия уже перестала нуждаться в своем исключительном устройстве, и с другой стороны, наравне с другими областями государства, должна была нести его повинности. Патриотизм Величка несравненно более примирительного и беспристрастного характера, чем патриотизм Конисского, автора «Истории Русов». Любовь этого последнего к родине — какая-то фанатическая, граничащая с энтузиазмом; желчною, горкою насмешкою, даже ложно составленными обвинениями, преследует он тех, в ком думает видеть врагов своей родины. Не таков характер любви Величка к родине: он так же сочувствует ее славному прошедшему, сожалеет о нем, но внутренно сознает, что прошедшее невозвратимо, что облеченная в форму казачества самобытность Малороссии была ненадежна, и что для этого славянского ручья не могло существовать иной более славной будущности, как влиться в русское море.

Обращенная в пустыню, западная, или тогобочная, Украйна состояла под властию Турков. Султан турецкий в 1683 году отдал ее во владение Дуке, господарю волошскому. Величко (стр. 527) говорит: «Сказывали, будто Господарь Дука за немалую сумму купил было себе у Царя Турецкого пустую Козацкую Украйну, и для своего в ней панования желал наполнить ее людьми с Восточного берега Днепра; а для своей Господарской резиденции в полку Браславском за Бугом, в городке Печере, велел себе выстроить знаменитый дом, и в нем живучи, хотел владеть обеими землями — Украинскою и Волошскою». Впрочем, гетман Самойлович не допустил его привести в исполнение этот умысл, и стражайше запретил жителям сегобочной Украйны переходить на тот берег Днепра (стр. 528–531). Довольно [78] подробно рассказывая о случившемся в этом (1683) г. — освобождении города Вены королем польским Иоанном III, Величко (стр. 535) упоминает об одном обстоятельстве, объясняющем удивительный успех последнего,– обстоятельстве, о котором нигде в другом месте нам не случилось встречать намека, а именно: что Иоанн III находился в тайных ссылках с ханом крымским, и убедил его не усердно помогать Туркам. Хотя гетман Самойлович универсалами и запретил казакам идти на помощь королю Иоанну, звавшему их в поход, однако, благодаря щедрым обещаниям этого последнего, с ним в поход к стенам Вены было до 20 тысяч казацкого войска с полковниками Палеем, Искрою и Самусем. Любопытные известия у Величка (стр. 546–547) находим о последних годах жизни и о смерти Юрия Хмельницкого: «Отставив Дуку, Царь Турецкий вручил власть над запустелою Украйною нестаткове и розстризе Юрасове Хмельниченкове; а учинивши его своим на Украйне Гетманом, придал еще титул и Княжения Сарматийского и велел ему жить в Немирове, владеючи всею Украйною тогобочною и справуючися на том ураде Гетманском так, как бы надлежало доброму и цнотливому справоватись человеку. Неведомо, сколько годов он Хмельниченко в Немирове гетмановал, что з Гетманского и княжеского титулу поднесся в пыху (гордость) великую, и не только в Немирове и во всех околичных городах и селах тамошних, дабелами издирствами небывалыми и работизнами несносными отяготил было жителей; но и многих, не заслуживавших смерти, тирански поступаючи, безбожно погубил и позабивал невинно, отнюдь никому не показуя милосердия; и если только бывало хотя малую причину на кого-нибудь находил, то без всякого милосердия и респекту строги приказывал забивати и умерщвляти; так, например, Коваленка, полковника Браславского, приехавшого к нему с поздравлением на праздник, велел расстрелять, вспомнив какое-то неприятное слово, некогда Коваленком ему сказанное. Когда же приспело время и самому злому зле погибнути, тогда один богатый жид Немеровский Орун без его Хмельниченкова ведома, по своему жидовскому обыкновению, отправил веселе (свадьбу) сыну своему. За что он Хмельниченко узлившися велел жида Оруна поймать и к себе привести; но когда жид остерегшись ушол, тогда жидовка Оруниха в дому своем взята и до Хмелниченка приведена, которую Хмелниченко без великого рассмотрения, за преречоное веселле, велел живую облупити (с живой содрать кожу). Тогда жид Орун уведомясь о [79] таком Хмельниченковом над женою своею тиранстве и сам того же боячись, скоротечно забег до Каменца Подолского и все поступки здирства и тиранства Хмелниченка, со слезами подробно донес паше Каменецкому; а паша о том донес в Стамбул (Константинополь). З Стамбулу тотчас до паши того Каменецкого и еще до двух пашей, прислан указ, дабы Хмельниченка из Немирова в Каменец призвали, о всех поступках его розыскали и по заслугах судили. Жид доказал Хмельниченку призванному в Каменец перед пашами с очей на очи все, о чем заочно доносил. Тогда все три паши выехали из Каменца к Дунаю, там у конца мосту Дунайского за все злые поступка розстригу Хмельниченка судили и к смерти присудили. Вследствие этого определения янычаре, тотчас схватив Хмельниченка, закинули ему на шею веревку и там тотчас его удавили». Таков был бесславный конец бесславной жизни сына знаменитого Богдана Хмельницкого. По кончине Хмельниченка, от господаря волошского прислан был в Немиров наказным турецким гетманом Яней Драгинич, человек добрый и спокойный. Король польский Иоанн III выгнал Драгинича и на место его посадил гетманом Куницкого. Величко пишет (стр. 548): «По Куницком были еще в Немирове Гетманы от Поляков Могила и Самусь; но нет ведома, в котором именно году делались Гетманами, сколько времени оставались Гетманами и когда перестали гетманствовать». Так гетманство в западной Украйне, где оно первоначально возъимело начало, пало само собою, силою обстоятельства. Дальше Величко (стр. 550) пишет: «После Самуся Гетманов в Немиров и Браславле более уже не было, а было полковники: Туркулец, Абазин и иные, имея при себе войско Козацкое и Волошское, готовое на защиту Польши; но и тии все вскоре чрез хитлянство Лядское преведени и на пшик зведени». Любопытно обстоятельство, которому приписывает Величко (стр. 553) последовавшую за тем у России с Крымом войну: «во время размена обостороннего пленных, взятых в Чигиринскую войну, под Переволочною, Татары, получая подарки от Государей Росийских, на досаждение Росияном вимовляли, же (что) тие подарунки меют от Монархов Росийских чрез шаблю». Таков-то был предлог к началу войны России с Крымом, которой гетман Самойлович обязан был концем не только власти, но и жизни.

Любопытны и важны подробности, находимые у Величка, о переговорах Польши с Россиею о заключении вечного мира. Андрусовский договор, по краткости времени, на которое был [80] заключен, скорее можно назвать перемирием; а взаимная польза обоих государств, России и Польши, равно угрожаемых общим врагом Турками, требовала прочного и тесного между ними союза. В 1680 году были посыланы в Польшу для переговоров о вечном мире окольничий Прончищев и думный дьяк Емельян Украинцов. Об их пребывании в Польше и переговорах с тамошними думными людьми находим любопытные подробности у Величка, стр. 393–397, извлеченные из диариуша или дневника посольства, писанного на польском языке. Вечный мир между Россиею и Польшею заключен наконец в Москве в 1686 году; у Величка (стр. 562–594) договор помещен вполне (договоре заключал в себе 33 статьи). За тем у Величка (стр. 594–597) следует универсал короля Иоанна III, которым он, по просьбе Иосифа Шумянского, епископа львовского, предоставил греко-российскому духовенству относительно их имуществ те же права, какими пользовались духовные лица римского исповедания. Вследствие вечного мира, заключенного в 1686 году между Россиею и Польшею, король польский Иоанн III послал запорожским и донским казакам грамоту (у Велички стр. 597–602), в коей зовет из них охотников в свое войско. Второй том летописи Величка оканчивается 1686 годом, и именно: списком благословенной грамоты Иоакима Московского Патриарха Митрополиту Киевскому Гедеону-Святополку князю Четвертинскому (стр. 603–612).

Мы нарочно вдались в подробности при разборе летописи Величка, желая обнаружить хотя отчасти все богатство так тщательно и добросовестно собранных в ней исторических материалов, из которых весьма многие, даже большую часть можно найдти только у него. Не довольствуясь сведениями, найденными в казацких летописях, большая часть коих нам доныне неизвестна, Величко вносил в свою летопись все акты и документы, какие только попадались ему под руку, и тем несказанно много придал ей важности и цены. Притом, как в собрании сведений, почерпнутых из казацких летописцев, так и во внесении в свою летопись подлинных документов, Величко руководствовался истинно историческим тактом, заменявшим ему историческую критику, которой он не мог знать; у него не найдете полувымышленных и сказочных рассказов и подробностей, которыми так изобилует История Русов; равно не найдете перевода весьма плохого сочинения Шевалье о казацких войнах, который Ригельман вставил в свое сочинение, где, конечно, много важного, но [81] еще более пустого и лишнего. Наконец, что касается до изложение и слога, то и в этом отношении Величко по справедливости должен занять первое место между малороссийскими летописцами; его сочинение, скромно им названное летописью, исполнено мест высокого исторического интереса, и в малороссийской литературе должно занять одно из самых почетных мест. Вследствие всего этого, не можем не принести живейшей благодарности от лица всех, занимающихся отечественной историей, Киевской Коммисии для разбора древних актов за обнародование столь любопытного и важного материала для Истории Малороссии, и с нетерпением ждем появления третьего тома Величка, который, как думаем, будет вместе и последним.

А. КЛЕВАНОВ.

Апреля 3, 1852 г.


Комментарии

1. Сестра Сомка была второю женою гетмана Богдана Хмельницкого.

2. Павел Тетеря женат был на Елене, дочери Богдана Хмельницкого, когда она осталась вдовою после первого своего мужа Даниила Виговского.

3. Т. е. угрожавшего нашествия Турков.

4. Курсивом означены те слова, которые по-русски перевести нет соответствующих слов.

Текст воспроизведен по изданию: Критика и библиография // Москвитянин, № 15. 1852

© текст - Клеванов А. 1852
© сетевая версия - Тhietmar. 2016
© OCR - Андреев-Попович И. 2016
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Москвитянин. 1852