СИМЕОН ОКОЛЬСКИЙ
ДНЕВНИК
DIARYUSZ TRANSAKCYI WOJENNEJ MIEDZY WOJSKIEM KORONNEM I ZAPOROSKIEM, W ROKU 1637 MIESIACA GRUDNIA
8) Перечет убитых и раненных в битве при Кумейках.
Нет смерти прекраснее как смерть на поле битвы, поэтому прилагаю здесь список доблестных богатырей, сынов короны, покрывших себя бессмертною славою на вечные времена, хотя они и погибли от руки людей ничтожных и презренных. Да останутся их имена в памяти многих веков и поколений.
— Далее следует подробный перечень убитых и раненных по хоругвям. В общем выбыло из строя убитых: товарищей 20, в том числе капитан Ян Жолкевский, слуг 68 и лошадей 136; раненных: товарищей 83, в числе их пять офицеров, слуг 94, лошадей 175.
Впрочем сумма потерь была гораздо значительнее, так как многие хоругви не представили своих списков и потери их не внесены в общий реестр. Можно заметить, что иностранные хоругви, венгерская и волошская, понесли наиболее чувствительные потери.
Затем следует хвалебная эпитафия польским воинам, погибшим под Кумейками, а в заключение бранное надгробие павшим казакам.—
9) Поход против Павлюка к Боровице, его сдача, условия, заключенные с казаками, их присяга, замирение войска.
17 декабря, в следующий день после поражения своевольных казаков, войско в боевом порядке двинулось к Мошнам; [205] стражник коронный по обыкновению поспешил вперед со своим полком, но не застал уже там ни Павлюка, ни его войска. В замке оставалось немного людей, невиновных в восстании, и некоторое количество больных казаков, сверх того несколько здоровых скрывалось в погребах, но никто из них не оставлен в живых. Войско расположилось на ночлег в Мошнах; ночью показался огонь, и часть города сгорела. В течение следующего дня войско предавалось отдыху; получено известие, что Павлюк ушел из Черкас. В тот же день пришла почта с письмами от короля и от п. краковского, который извещал, что король продлил службу солдатам в полном составе хоругвей, обещая при том уплатить им жалованье из своей собственной казны, если бы то оказалось необходимым. Король разослал универсалы к городам и властям с приказом — восставших казаков казнить смертью и конфискациею имущества. О том же были универсалы и к казакам, из которых привожу один:
Владислав IV, Божьею милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жмудский, лифляндский, смоленский, черниговский и шведский, готский, вандальский наследственный король.
Всем вообще и каждому особо, кому о том ведать надлежит, а именно старостам и урядам гродским, подстаростам и державцам всех наших имений на Украине, любезным нам, объявляем нашу королевскую милость. Любезные нам верноподданные! По сведениям, полученным от вельможных гетманов наших, своевольные казаки уклонились вопреки присяге от должного нам повиновения и, забывая нашу королевскую милость, с какою мы прощали их преступления, все больше крепнут и усиливаются, проливая кровь лиц как шляхетского, так и иных сословий, грабят и опустошают украинские села и местечки. Поэтому мы послали против них гетманов с войском нашим и требуем также от ваших верностей, чтобы вы как самолично, так и при посредстве своих урядов и наместников повсюду карали смертью этих бунтовщиков, конфисковали их имущества [206] и с возможною быстротою и суровостью подавляли этот мятеж, который, не ценя нашей милости и благодеяний, заслуживает искоренения мечем и самыми суровыми мерами везде, где появится. Для того чтобы настоящий универсал как можно скорее дошел до всеобщего сведения, мы желаем, чтобы гродские уряды, вписавши его в свои актовые книги, приказали публиковать его в городах обычным порядком и чтобы никто не смел ослушаться,как из сознания своего долга, так и из боязни нашей немилости.— Дан в Варшаве 1 декабря, 1637 года, царствования нашего в Польше в пятый, в Швеции в шестой год.
Почту тотчас отправили обратно с известием о счастливом исходе битвы. В тот же день приехала к гетману поручики, не бывшие в деле, и выражали сожаление по этому поводу. Прибыли и реестровые казаки корсунские и белоцерковские, которым гетман приказал явиться на среду; эти были в действии в числе восьми тысяч человек и потеряли до двухсот. Привели туда же казака Млиевского, который приезжал в качестве посла к гетману из Корсуня; он рассказывал, что бунтовщики взяли его силою и принудили к участию в битве; впрочем они не тронули его одежды и литой сабля, из чего можно заключить, что он участвовал в измене, как это подозревали о нем еще в Рокитной. Гетман помиловал его, но сам Бог покарал его иным способом. Располагая на следующий день выступить из Мошен, гетман послал к Черкасам хоругви, не бывшие в сражении, поручив начальство над ними своему брату, Станиславу Потоцкому, воеводичу брацлавскому с приказом, если не застанут неприятеля в Черкасах, поспешить за ним к Боровице и там удержать его до прибытия самого гетмана с войском. Солдаты шли с одушевлением в надежде сослужить свою службу и вознаградить утерянный случай. 19 декабря гетман выступил из Мошен к Черкасам, пославши вперед п. стражника, за которым поддавало много охотников; но когда войско пришло к Черкасам, город пылал огнем так, что опасно было останавливаться в нем. Мещан там немного, а казацких домов две тысячи. Хотя [207] гетман приказал тушить огонь, но поднялся столь сильный ветер, что уцелели лишь немногие дома близь замка, словно Божья кара постигла город. Поутру войско вместе с коронною артиллериею двинулось к Боровице, откуда сообщили, что Павлюк осажден с двумя тысячами казаков. Обрадованное войско устремилось со всею поспешностью и расположилось на ночлег в миле от Боровицы, а гетман ночью послал туда 500 драгун и пару пушек, ибо и неприятель взял из Черкас в Боровицу три пушки и шесть гаковниц. Перед рассветом в лагере открыли пушечную пальбу, и п. Жолтовский начал готовить укрепления, придвинув окопы ближе к городу; видя это, неприятель начал просить пощады. 20 декабря подошел к Боровице польный гетман с войском в боевом порядке, осмотрел город и заметил, что осажденными приняты все предосторожности, много хоругвей развевалось в городе, тем не менее неприятель, окруженный со всех сторон начал тревожиться: грозным был для них п. воеводич, истребивший всех тех, которые шли к Павлюку, но еще грознее сам гетман, ибо совершенно окружил их окопами, даже отрезал воду. Правда они оказывали решительное сопротивление, отстреливались и возводили сильные укрепления, но в тех случаях, где люда доведены до крайнего отчаяния, не действительны человеческие усилия; поэтому они просили пощады ради ран Христовых и крови, пролитой на кресте. Им посланы в ответ королевские универсалы, и чернь оцепенела от ужаса, убедившись, что Павлюк говорил неправду и что король не знал об этой войне; поэтому чернь составила раду, на которой избран новый старший, по фамилии Каирский, а Павлюка решено арестовать. Кто-то известил его об этом, и он бежал ночью со своею дружиною, но встретил бдительную стражу Жолтовского, который не выпустил его из палисадов и дал знать гетману; тот прибыл на место и после двенадцати пушечных залпов, направленных в город, зажег его ракетами. Тогда осажденные снова прислали просить пощады, выражая готовность исполнить все требования гетмана, лишь бы менее виновные оставлены были в [208] живых. Гетман поставил условием — выдать Павлюка, Томиленка, Скидана и прочую старшину, остальным же даровал жизнь. Послы обещали на другой же день выдать всех поименованных за исключением Скидана, находившегося в Чигрине; тогда их взяли под стражу, а охотники из солдат в течение ночи держали пешие караулы вокруг города. Во вторник 21 декабря в три часа утра выданы были пленники почти на том самом месте, где Павлюк некогда расстрелял гетмана Савву и других, и тотчас отданы под стражу п. Жолтовскому. Затем оповещен приказ, чтобы никто из наших не входил в город, пока не покончат с казаками; но так как было много больных, то для них расписали одну улицу, чтобы не оставлять их на холоде, и в среду доставили в город. В пятницу ударили сигнал для созвания казацкой рады. Казаки вышли в поле и там ожидали гетмана, который послал вместо себя п. Киселя, подкомория черниговского и старосту носовского с п. обозным. Открывши раду, Кисель отобрал у них знаки казацкого гетмана, булаву, знамя, бунчуки и печати, затем от имени польного гетмана назначил им полковников, ассаулов, судей и войскового писаря, назначение же генерального старшего, по воле гетмана, было отложено до сейма, причем временно, впредь до королевского назначения, поставлен был старшим Ильяш, старейший из полковников. После того подкоморий написал им присягу и договор такого содержания:
«Мы, нижайшие подножки Е. К. Величества, пана вашего милостивого, светлейшего сената и всей Речи Посполитой, панов наших милостивых, верные подданные: Левко Будновский и Лютай — войсковые ассаулы, полковники: черкасский, Яков Гугнивый, каневский Андрей, Лагода, чигринский, Григорий Хомович, корсунский, Максим Нестеренко, переяславский, Ильяш Караимович, белоцерковский, Яцина, яблоневский, Терешко, судьи: Богдан и Куша, Богдан Хмельницкий писарь, все сотники, атаманы и чернь, братья посольство, молодцы войска Е. К. М. Запорожского. Для того, чтобы на дальнейшие времена не только среди нас, но и среди потомков наших оставалась вечная память как наказания за наши преступления [209] против непобедимого величества Е. К. М. и всей Речи Посполитой, так и их милосердия, сознаемся, что мы, по вине старших забыв куруковские статьи, писанные нашею кровью, порядки, установленные для Запорожского войска ясновельможным Станиславом Конецпольским, краковским кастеляном и великим коронным гетманом, и принесенную нами присягу, сперва недостойно избили старшину, поставленную нам от королевского правительства на раде при Русаве вельможными королевскими комиссарами, панами: Адамом из Брусилова Киселем, подкоморием черниговским, старостою носовским и Станиславом из Потока Потоцким, воеводичем брацлавским и полковником; затем, придя тайком в Черкасы, мы захватили запорожскую артиллерию, после чего, принявши к себе посполитых свыше установленного реестра в 7,000, дозволенного королем и Речью Посполитою, осмелились с нашим старшим, Павлюком, выступить против коронного войска, под начальством ясновельможного Николая Потоцкого, воеводы брацлавского, гетмана польного коронного, посланного для усмирения несчастных наших бунтов, и вступили с ним битву. Там же, на месте этой битвы, между Мошнами и Кумсйками исполнился над нами святой и справедливый суд Божий, ибо коронное рыцарство табор наш разорвало, отобрало артиллерию, знамена, бунчуки и все клейноты, с давних времен заслуженные от светлейших королей и Речи Посполитой, а большая часть войска полегла трупами; нас же, оставшихся в живых, ясновельможный гетман польный с войском коронным в Боровице праведным судом Божьим на том самом месте, где раньше избита была нами наша собственная старшина, окружил отовсюду, обнес шанцами и намеревался доконать штурмом.
Тогда все мы, отступавшие вместе со своим старшим и бывшие в этой осаде у Боровицы, не желая проливать до конца христианской крови, но желая сохранить свои головы для службы Речи Посполитой, просили милосердия у ясновельможного гетмана польного коронного при посредстве тех самых комиссаров, которые раньше устроили войско и дали нам старшину; мы выдали старшин наших, [210] которые привели нас к такому упадку и были причиною всего зла, т. е. Павлюка, Томиленка и некоторых других, а Скидана, зачинщика тех же бунтов, который успел бежать, обязываемся все сообща разыскать и доставить в руки ясновельможного гетмана польного. Так как старшего над войском, которого мы поныне привыкли иметь среди себя, ясновельможный гетман за наше преступление не пожелал назначить впредь до дальнейшего распоряжения короля и Речи Посполитой, назначивши только полковников, то верховное начальство на время поручено п. Ильяшу, переяславскому полковнику, который, не участвуя в бунтах, верно оставался при коронном войске. Теперь все мы, прося дальнейшей милости короля и всей Речи Посполитой, присягаем оставаться в спокойствии и порядке и назначаем из среды себя посольство к Е. К. Величеству, светлейшему сенату и всей Речи Посполитой, а также к ясновельможному Станиславу Конецпольскому, кастеляну краковскому, великому коронному гетману. Что же касается Запорожья, морских челнов и обычной стражи, то мы обязываемся быть в готовности выступать по первому приказу ясновельможных гетманов коронных и назначенных комиссаров, челны сжечь, если будет такое распоряжение и выслать из Запорожья всю чернь, которая превышает число установленной там стражи. Что касается самых реестров, приведенных в настоящее время в беспорядок вследствие нашего поражения, то в этом отношении, отдаваясь на волю и милосердие Е. К. Милости и всей Речи Посполитой, также ясновельможных гетманов коронных, мы обязываемся согласно компуту, составленному для нас комиссарами, и в том порядке, в каком желает иметь нас милосердие Е. К. М., пана нашего милостивого, пребывать на будущее время в полной верности и подданстве Речи Посполитой. Все это подтверждаем присягою, подняв руки к небу, а для вечной и бессмертной памяти, как о наказании за наши преступления, чтобы и в будущие времена не повторялись подобные бунты, так и об оказанном нам милосердии, даем эту грамоту за войсковою печатью и подписью войскового писаря. Каковая грамота должна всегда находиться при войсковых реестрах для того, чтобы мы [211] помнили как понесенную кару, так и милосердие Е. К. М. и всей Речи Посполитой.
Писано в полной раде под Боровицею, в канун Рождества Христова р. Б. 1637. Богдан Хмельницкий, именем всего войска Е. К. М. Запорожского, как войсковой писарь при печати рукою власною.
По принесении присяги старшина пришла благодарить польного гетмана, который внушал им помнить присягу, впредь не нарушать верности королю и Речи Посполитой, а нынешних бунтовщиков разыскать и покарать. Получив известие, что в четырех милях отсюда, в Ирклееве, находится Кизим с четырьмя тысячами войска, гетман послал к нему Станислава Потоцкого, а реестровым приказал на следующий день с другой стороны заходить к Ирклееву. Прибыли также и старшие казаки с Дорошем и Цехрынею, прося милосердия, которое и было им обещано под условием выдачи Скидана и прочих бунтовщиков; они утверждали, что Скидан ушел на Запорожье, других же выдали, Куша и Сачка, Павлюкова полковника, а Скидана обещали разыскать, в чем и присягнули.
В день Рождества Христова, отдавши честь Богу пушечными выстрелами во время утрени и прослушав литургию, коронное войско созвано на раду, где гетман усиленно и милостиво благодарил всех за согласие служить в течение трех недель, за столь успешную службу и покорность ему и Речи Посполитой; сообщил, что новые толпы собраны Скиданом за Днепром, за которыми показываются еще другие, а в виду того, что обещанные три недели близятся к исходу, просил каждого из поручиков с тем же усердием до конца громить неприятеля. Иные были согласны в не противоречили, другие предпочитали разойтись; наконец обещали служить до 1 марта, т. е. до конца сейма, и выбрали послами на сем для доклада об их нуждах старосту хмельницкого, старосту богуславского и п.п. Корыцинского, Длотовского, Стана. Убыша и др. В то время как рыцарство отбывало раду, казаки в количестве трех тысяч шли против Кизима к Ирклееву [212] при звуках бубнов и шаламайки (sic); старший полковник ехал, окруженный знаменами, под бунчуком, т. е. белым значком с двумя конскими хвостами, висящими пониже яблока и покрытыми черным чехлом. Многие, глядя на них, думали: «Если измените Речи Посполитой, то никто уже не сжалится над вами»; но, благодаря Бога, они доказали свою верность. Когда же доставлены были верные языки от п. воеводича и п. Гижицкого, дававшие знать о новых скопищах и о том, что Кизим послал своего сына вместе с Кропцем в Лубны за пушками, гаковницами и людьми, гетман в тот же вечер поехал к Дпепру, чтобы узнать, можно ли переправиться с артиллериею. Ночь была благоприятная, лед на Днепре остановился; наутро 25 декабря войско тронулось и перешло с пушками на другой берег, но едва отошло полмили от Днепра, как реестровые казаки привели Кизима к гетману, а его крестьянское ополчение разогнали. Видно сам Бог благоприятствовал гетману, ниспосылая по его желанию и дождь, и мороз, и победу. Поэтому, успокоивши с Божьею помощью Украину в столь непродолжительное время, Е. М., прибыв со всею армиею к Иеремиевке, часть войска отослал обратно за Днепр на квартиры, другую часть с пушками и пленными послал в Киев, третью направил дальше за Киев к Муравским Шляхам на зимние квартиры, с приказом всюду подавлять восстание. Но когда гетман, распустив таким образом войска, сам приблизился к Ирклееву, произошло новое замешательство: получено письменное известие из Лубен, что там в третий раз уже собирается неприятель и разоряет город; сперва Скидан, после Кукла и Скребець, теперь Кизименко и Дукренко, которые сожгли костел и монастырь, бернардинов перебили и запрещают их погребать, убили также п.п.: Клобучинского с братом и слугами, Ведлинского, Выснерского с женою и матерью, Красносельского, Каленского, Пудловского, Гловацкого и многих других шляхтичей и евреев. Е. М. снова послал своего брата Станислава Потоцкого, п.п.: Казановского, Гижицкого, Коморовского, Вихровского, кн. Четвертинского и других с хоругвями и вместе с тем приказ полковнику миргородскому: [213] вникнуть в дело, задерживать и карать виновных. Сам гетман направился к Переяславу, покарал там бунтовщиков, троих казнивши смертью, и так почти в каждом местечке, а по его примеру и сами паны наказывали своих непокорных подданных то смертью, то лишением имущества. В день Нового года направился к Нежину, где встретил радушный прием и всевозможные усилия со стороны черниговского подкомория, чтобы удержать дорогого гостя, хотя и сам он, по причине казацкой войны, был только временным гостем в своем доме. По прибытии в Нежин гетман приказал казнить бунтовщиков: Пирога и пятерых старшин; сюда же казаки Миргородского полка привели Кизименка. В то же время получено письмо от великого коронного гетмана, который в лестных выражениях поздравлял польного гетмана с столь громкою победою и быстрым успокоением края.
(Далее следует самый текст письма, исполненный красноречия, но не представляющий фактического интереса).
Пробыв недолгое время в Нежине, гетман направился к Киеву, чтобы водворить законный порядок в этом центре возмущения, между тем как в назначенных пунктах стояли наготове хоругви. Город принял гетмана с подобающими почестями, его посетил митрополит, а вновь учрежденные школы приветствовали пышною речью. На другой день гетман приказал посадить на кол начальников бунта и святотатцев, Кизима с сыном, а третьего, Куша, обезглавить. В тот же день он распорядился, чтобы полковник Ильяш в присутствии назначенных комиссаров составил список реестровых казаков, чтобы видеть число недостающих и принять от всех присягу.
Позже отправились в первый день поста на ту же перепись в Трехтемиров п. подкоморий черниговский и Станислав Потоцкий, полковник королевских войск. Там происходило большое смятение, ибо Скидан, собравши пять тысяч бунтовщиков, подымал уже восстание на Запорожье; но стараниями комиссаров удалось успокоить крестьян, а казаки поодиночке присягнули на распятии в соблюдении Куруковских статей. Затем гетман польный послал на [214] Запорожье ротмистра Мелецкого и старшего полковника Ильяша с предписанием отобрать и там присягу, сжечь лодки и отобрать киевские пушки, которые были взяты п. краковским у города под расписку и посланы в Кодак, захватить Скидана и вывести излишек стражи из Запорожья. Далее гетман двинулся к Летичеву в сопровождении пленников и казацкой артиллерии, взятой как военный трофей. Четыре пушки носили надписи: « Ferdinandus me fecit», «Rudolphus secundus Jmper.», «Rudolphus secundus Jmperator, Bohemi? Rex, etc.», четвертая с арабскою надписью, пятая гладкая без пометок, шестая киевская витая, седьмая отдана п. стражнику, осьмая пожалована реестровым казакам; прочие пушки, взятые казаками в городах, возвращены этим городам. Отсюда гетман двинулся к Тисменице, где ему вручено благодарственное послание от короля. [215]
Дневник 1638 года.
1) О распределении зимних квартир для коронного войска после прошлогодней победы над Павлюком.
Все советы Плутарха исполнены глубокого смысла, но более всего заслуживает он благодарности, напоминая предусмотрительным полководцам, с какою обдуманностью должно заботиться о расквартировании войск. Ясновельможный п. краковский, великий гетман коронный, и теперь с обычною своею предусмотрительностью для полнейшей безопасности Речи Посполитой и усмирения начавшегося пожара поручил гетману польному коронному предварительно осмотреть позицию за Днепром, отчасти потому, что ничто не может быть вреднее, как пренебрегать неприятелем, хотя бы самым ничтожным, а тем более таким, который гнездится в самых недрах государства, всегда может по желанию собраться в большом количестве, владеет достаточною артиллериею и держится неустрашимо при малейшей естественной защите — болоте, кустах и пр.; отчасти же и потому, что всегда следует остерегаться усмиренного неприятеля, особенно того, который выдерживал и отражал татарские силы, умеет претерпевать голод, жажду и все невзгоды, даже по временам с неутомимым трудолюбием воздвигает могучие голландские батареи, парапеты, валы и шанцы, а на своих плоских челнах подражает на водах иностранным морским приемам и обычаям; частью также потому, что ничем [216] нельзя так обессилить врага и быстрее рассеять мятежные скопища, как занятием выгодных позиций в стране противника, особенно в этом крае, ибо как варвары природные враги народов цивилизованных, точно также русины враги поляков. Поэтому если солдатам назначить квартиры за Днепром в казацком логовище, где находятся их жены, дети, засеки, скот, хутора и прочее имущество, то этим лучше всего можно укротить мятежников.
В виду этого ясновельможный п. краковский не только следил зорким взглядом за распределением квартир, но почти уподобился Аргусу, с такою предусмотрительностью назначал их, имея в виду при этом и целость государства, и достоинство Е. К. М., и мир в Речи Посполитой, и славу польского оружия, и силы язычников, кочующих близь Украины. А так как распространилась молва о новом бунте в Пруссии, где Данциг претендовал на морское владычество, ссылаясь па какие-то привилегии и какую-то грамоту, якобы выданную ему кем-то от имени всех штатов королевства, и обращался к покровительству иностранных держав, то п. краковский разделил коронные войска: частью их занял Приднепровье и Заднепровье, обеспечивши все пути при Днепре; другой части назначил стоянки в Польше, поближе к прусской границе, чтобы удобнее следить за безопасностью государства; затем поручил польному гетману, товарищу по мечу и мудрости, дальнейшее усмирение крестьянского восстания на Украине. Польный гетман вывел польское войско из под Иеремиевки и Ирклеева, разместил жолнеров по квартирам, оставив реестровых казаков в подчинении, после чего передал начальство своему брату, Станиславу Потоцкому, воеводичу брацлавскому, ротмистру королевских войск, которого назначил полковником, ибо не мог оставить на свое место никого более верного.
2) Польза, вытекавшая для Речи Посполитой от распределения квартир для войска.
Указанное расквартирование войск должно было принести и действительно принесло немало выгод для Речи Посполитой, ибо [217] водворено было утраченное на Украине спокойствие для помещиков, относительно которого многим приходилось сомневаться, так как они знали убеждения непокорных казаков, которые рассчитывали отпустить войску квартиры только по сю сторону Днепра и то лишь до берегов р. Роси. Таким расквартированием не только усмирена тирания над домами, личностями и имуществом шляхты, не только разысканы и возвращены костелам похищенные из них утварь и св. чаши, не только выслежены бунтовщики и мятежники и выданы для казни, возвращено право суда гетманам и собственным их панам, но, благодаря такому порядку расквартирования, солдаты не допускали ни сборищ, ни распространения злостных замыслов. Поэтому каждый мятежный казак сидел тише и покорнее смотрел на жолнера, чем попавший в западню волк; и прислуживал, и стеснялся, и проклинал дружину. Наконец после занят зимних квартир немалую выгоду, заслужившую гетманам великую признательность, представляет то, что все принадлежавшие дотоле казакам города, уходы, укрепления от Днепра до Муравского Шляха и оттуда в дикие поля до самого Запорожья, все осмотрели и измерили солдаты, и то, что в старину известно было только свободным казакам, за что они получали в награду должности полковников и старшин, то узнал теперь каждый простой солдат в глухих казацких селениях на Украине, и все это он может рассказать и показать. Наконец Речь Посполитая извлекла еще ту выгоду из такого расположения зимних квартир, что при начале нового возмущения удалось сразу встретить его грудью и дать отпор на первых порах, что было бы не только затруднительно при отдаленных стоянках, но и сопряжено с опасностью; между тем как теперь коронным войскам легко было отразить самый сильный натиск, словно какую домашнюю ссору.
3) Весною казаки возлагают надежды на Днепр Славуту.
Различные способы избираются военачальниками для одолевания неприятельских сил. Так, например, древние литовские князья, [218] не будучи в состоянии победить немецких рыцарей, переселяли в укрепленные замки на шестьдесят и более миль вглубь края своих подданных со всем их имуществом, а когда ожидалось наступление неприятеля, тогда и зеленые поля, и города, и села,— все приносилось в жертву огню. Когда же неприятель, вторгнувшись далеко внутрь страны, успевал миновать пожары и пустыни, он до того страдал от голода и утомления, что должен был уходить побежденный без боя, не находя ни пастбищ, ни пропитания.
Иные метят в один пункт, а бьют в другой и быстро поражают противника; иные побеждают неприятеля, возлагая надежду на городские укрепления, на запасы оружия и провианта и много иных способов можно встретить как у политиков, так и у стрегиков. Но для казаков, живущих над Днепром и Доном, наиболее надежды и безопасности представляет вода, т. е. река или болото; поэтому они и назвали Днепр Славутою, т. е. гутою или кузницею славы, а Дон господином «Don». Там, где казак лишен воды, болота или оврага, он погиб; над водою он весьма силен, находчив и способен на великие подвиги, без нее же глух, нем, ничего не знает и гибнет как муха; потому-то зима, когда нельзя окапываться и прикрываться водою, жестокий враг для казака и самое плохое время для войны: за то весна, лето и часть осени это для него хлеб, богатство и всякое благополучие. Поэтому начало половодья в Днепре и прочих реках придало казакам столько отваги, что они задумали воскресить погибшую и погребенную под Кумейками славу. С этою целью, избравши себе Острянина 83 старшим на Запорожье, а при нем Скидана, послали просить в помощь донских казаков. Затем разослали письма и грамоты в более известные монастыри и города, отправили священников и монахов на Подолие, Покутье и Волынь, чтобы [219] возбуждать к войне народ и шляхту греческого вероисповедания, употребляя даже монахинь для этой пропаганды. Наконец снарядили посольство в Рим с предложением подчинить папе целую Украину и все города и замки, какие удастся завоевать, под условием разрешить им вести войну, прикрываясь папским именем. Таким образом казаки не только прибегали ко всем земным силам, но готовы были бы, если бы то было возможно, обратиться к самому Плутону за советом и помощью против своего короля и Речи Посполитой, лишь бы каким-нибудь способом воскресить казацкую силу, погребенную год назад Николаем Потоцким, гетманом польным коронным; такую отвагу сообщило бунтовщикам вскрытие Днепра и других рек с наступлением весны. Но Станислав Потоцкий, полковник, заступавший место гетмана, зорко следил за ними, получая много вестей, грозивших серьезными опасениями, и все время о том только думал, каким бы образом закрепить раньше одержанную победу, что и доказал на своем посту всему рыцарству и целому миру, как это наглядно можно видеть в дальнейшем изложении.
4) Выступление из Запорожья своевольных казаков.
Бедствовавшие на Запорожье казаки полагали, что легко будет нанести поражение солдатам, разгостившимся в украинских селах, которых постигнет бедствие подобно тому, как некогда ослабела доблесть Аннибала от роскоши в Кампании; но вы, любезные казаки, не сообразили, что Кампания производит не такие лакомства и фрукты, как села украинские: брага, горилка, мед а пиво с дрожжами — вот украинское блаженство, и солдатам не над чем было изнежиться, но скорее можно было закалить себя для военных трудов. В то время Острянин вышел уже из Запорожья, как носились слухи, с войском огромным, страшным, непобедимым, с хорошею артиллериею, с расчетом на обещанную помощь и на благорасположение населения, готового изменить Речи Посполитой; одни приготовляют порох, другие поставляют людей, деньги и провиант; уже устроили свою больницу в Трехтемирове; [220] Межигорский монастырь шлет им благословение и Печерский воздает честь; на водах уже готовы переправы; самые реки Псел, Сула, Старица и Днепр несут Острянину эхо: veni, vide, vince! Ободренный всем этим Острянин сухим путем и лодками подвигался к населенной Украине, но, вспомнив участь своих предшественников, он содрогнулся и подумал, что все эти обещания хороши, но жизнь ценнее всего. «Были гетманами Наливайко, Подкова, Косинский, Павлюк и пользовались тою вольностью, какою я теперь пользуюсь; неужели и мне суждено окончить жизнь на колу?» Вследствие таких размышлений его тайные намерения направлены были к тому, чтобы привлечь всех к восстанию, но самому уцелеть. Он выходил уже из степей и вступал в заселенную область, но тайком и украдкой, чтобы о нем не знали, ибо силы его были еще малы; однако за ним зорко следил бдительный полковник, получивший предварительно здравый совет от товарищей. Он известил об этой опасности гетмана польного коронного, который со всею поспешностью устремился к Срибному, желая встретить Острянина еще в степи, но тот, будучи предостережен, направился к Кременчугу, вступил в заселенную местность, раздобыл лошадей и, ограбивши Кремевчуг, Хорол и Омельник, а жителей их захватив с собою, повернул к Голтве, городу князя Иеремии, заперся там и укрепился.
5) Поход коронного войска под Голтву.
Неприятель, затворившийся в городе, был почти также безопасен, как рыба в неводе, поэтому п. полковник не хотел упускать такого случая, но убеждал и воодушевлял рыцарство к быстрому наступлению, так как неприятель вошел уже в город; с приближением нашего войска он не мог получить никакого подкрепления, ни сохранить надолго смелости и дерзости духа, которую должна была уничтожить наша поспешность. Рыцарство выказало полковнику полную готовность без возражений и промедлений, забывая совершенно, что в течение нескольких лет они не только не получают платы за своя кровавые труды, [221] но даже последние их заслуги и потери под Кумейками и Боровицею не принесли им никакого вознаграждения; теперь они готовы были идти на последние свои средства, чтобы тем сильнее доказать готовность служить отечеству, королю и Речи Посполитой. Столь изумительна была готовность рыцарства, что каждый наперерыв друг перед другом спешил на место битвы, прося для себя и выбирая самые опасные посты. Одних побуждало сожаление о том, что они не участвовали в сражении под Кумейками, и они жаждали вознаградить свое отсутствие; других воодушевляла раньше добытая слава и желание увеличить ее новыми подвигами.
Довольный и обнадеженный такою готовностью рыцарства Станислав Потоцкий из числа его избрал себе совет и назначил временно полковников и прочих офицеров, за отсутствием в войске настоящих. На места полковников были назначены: поручик подольского воеводы п. Блажейовский, поручик князя Иеремии Длотовский, поручик маркграфа и старосты гродецкого Владислав Ташицкий; должность стражника поручена бдительному ротмистру, обозным назначен п. Кохан; затем поспешно направились к Голтве с коронною артиллериею и немецкими солдатами.
6) Об укреплении Голтвы Острянином.
Кому памятно поражение казаков под Кумейками, тот должен догадываться о значительности сооруженных ими у Голтвы укреплений, несмотря на то, что город от природы хорошо защищен; действительно, Голтву с двух сторон омывают реки Псел и Хорол, и этот Псел, окруженный огромными болотами, подобно Диже в Молдавии, окаймляет город полукругом; по ту сторону реки леса, а в этом полукруге город, обнесенный крепким частоколом и замок, точно также укрепленный. Всего один мост ведет от замка через воду, а вдоль этих рек у города глубокие овраги у заросли. Кроме такой защиты казаки насыпали вал вне палисада, ворота загородили накрепко и засыпали землею, то же самое сделали и в замке; перед городом от одной [222] реки до другой возвели крепкий вал, а находившийся перед валом курган обратили в сильный редут для того, чтобы польское войско, которое не могло подойти иначе, как с этой стороны, при наступлении обратило туда свои силы и не приближалось к городу. На валах расставили тысячи людей, несколько сотен разместили для охраны ворот и башен, передовой окоп снабдили артиллерией; сверх того разместили на высоких крышах колдунов и чаровниц, чтобы они могли производить заклинания над порохом, пушками, воздухом и огнем.
7) Устройство польского лагеря у Голтвы.
Различные народы во время войны различным образом укрепляют свои лагери, польские же коронные войска, состоящие почти исключительно из лиц шляхетского происхождения, вместо искусственных сооружений укрепляют свой лагерь живым оплотом, устанавливая шлем к шлему, меч к мечу и ногу к ноге. Пехота же, состоящая из черни, обыкновенно строит для себя при польской артиллерии какой-нибудь небольшой окоп, приспособленный в виде бруствера для стрельбы из ружей; поэтому и здесь она перекинула небольшой вал от реки до реки и устроила впереди его три хорошо укрепленных шанца. Вслед за тем п. полковник, видя, что лагерь уже устроен и хоругви установлены в назначенных им местах, приказал готовить мост на Пселе и приступил к его постройке, выслал разведчиков, разместил передовую стражу, послал для поимки свежего языка, осмотрел местность и выследил положение неприятеля, желая на следующий день, 6 мая, начать наступление. Но так как в этот день оставалось еще много свободного времени, то п. полковник сделал опыт: перевел на другой берег Псела два полка немецкой пехоты — один п. обозного Бегановского и другой немецкого капитана, которому вручено командование этим полком по смерти великого богатыря Жолкевского 84, сверх того несколько тысяч реестровых [223] казаков, под начальством старшего полковника п. Ильяша, и хоругвь п. Мелецкого и приказал всем им обратиться к замку и мосту. Полки тотчас же насыпали шанцы, в которых и затворились, а Ильяш как добрый воин вскочил на мост со своею компаниею, пытаясь захватить ворота, но, подавленный стремительностью ружейных залпов, был ранен сам, а неприятель тотчас подложил огонь и сжег мост. Однако и в среде самого неприятеля произошло немалое смятение, и он, уразумевши обманчивость своих надежд, при виде такой энергии солдат и своих потерь, начал замышлять нечто иное; но все это было прервано наступлением ночи.
8) Сражение коронных войск с Острянином у Голтвы.
П. полковник приготовился к битве сообразно всем требованиям военного искусства, ибо тот имеет большое преимущество перед противником, кто сам избирает поле для сражения и на нем поджидает врага. Между тем п. полковник коронного войска, зная, что ум их замышляет грабеж, а уста произносить ложь, приказал соблюдать осторожность полкам, помещенным в окопах, а также реестровым казакам и рекомендовал бдительность начальникам лагеря; в то же время он распорядился как можно скорее оканчивать мост. С своей стороны Острянин в ту же ночь выслал несколько тысяч казаков через Псел и леса; одним приказано незаметно приблизиться к польским полкам, преграждая дороги древесными стволами и ветвями для того, чтобы конница не могла их атаковать, другим — по оврагам и трущобам с двух сторон пробраться к коронному лагерю и до рассвета атаковать немцев.
Таков характер хлопской войны; они не признают правила, что лучше быть побежденным в честном бою, нежели побеждать [224] бесчестным образом: предательская победа — постыдное дело, но в крестьянской войне это слава. П. полковник коронный приказал вслед за тем стрелять из ружей и пушек в казацкие шанцы; оттуда ответили тем же, и завязалась перестрелка. С своей стороны и казаки, высланные ночью, начали откликаться к полкам, которые отвечали из пушек и мушкетов, поражая казаков и причиняя им большой урон. Разъяренные казаки все сильнее, чаще и упорнее наступали на немцев из-за дубов и бревен, словно медведь на пчел; но те с несокрушимым сердцем до самого вечера выдерживали натиск, пока, наконец, им недостало пуль, но и тогда они предпочли умереть друг возле друга, чем достаться в руки неприятелю 85. Действительно, немалый отряд людей остался там на месте, ибо поляки но успели так быстро построить моста и не могли подать им помощи в лесу, столь густом, болотистом и заваленном колодами; поэтому умирали там как богатыри, как доблестные рыцари, как высокие бароны. Был момент, когда коронное войско подступало к валам и наносило значительный им урон; но казаки, выйдя из лесных долин и оврагов, зашли в тыл войску, когда же некоторые хоругви обратились на них, они бежали в эти овраги, словно в какие берлоги. Казаков пало около 2,000, но и наших достаточно; всего же больше жаль гибели конницы, которая оттиснута была вследствие неудобства местности для конной битвы и на третий день принуждена отступить. Желал бы я знать, почему в войне, столь справедливой и начатой по воле короля и Речи Посполитой, Бог послал такая суровое начало? Думаю, что на то были две причины: первая та, что многие из отдаленных панов пренебрежительно относились к этой крестьянской войне, глядя на [225] казацкую чернь как на своих пастухов и поденщиков и тем самым уменьшали славу добрых воинов и гетмана. Поэтому Бог показал в первой же стычке, что хотя в среде казацкой нет ни князей, ни сенаторов, ни воевод, с которыми солдат мог бы померяться в битве, зато есть такие люди, что если бы не препятствовали тому составленные против плебеев законы, то среди них нашлись бы достойные назваться равными по храбрости Цинцинату, который от плуга был призван в диктаторы, или Фемистоклу. Во-вторых, угодно было Богу показать, что крестьянские войны бывают столь жестоки, что могут быть подавлены только самим Богом 86.
9) Отступление от Голтвы.
П. полковник благоразумно отвел войско от Голтвы и направился к Лубнам, куда рассчитывал выступить и Острянин. Это было в день 11 мая; выйдя в поле, полковник ожидал почти целых два дня, не удастся ли выманить Острянина из города, но тот прочно засел. Когда же п. воеводич отправился дальше, Острянин ложно втолковал своим, будто он постыдно бежал и убедил их, что лучше им двинуться к Лубнам, где сходятся все пути, где находится центр военных сил, где сосредоточены и люди, и припасы, и защита, нежели оставаться на [226] месте. Возлагая большую надежду на обманчивую фортуну, улыбнувшуюся ему у Голтвы, он ожидал полного успеха; казаки уже распределяли Украину между предводителей: одному отдавали Переяслав, другому Киев, третьему Волынь. Остановившись в 14 милях от Голтвы, п. воеводич расположился лагерем под Лубнами над р. Сулою, откуда поскорее послал весть гетманам в Бар и на Покутье. Немедленно после отправки этой почты он получил известие, что Острянин выступил из Голтвы и направляется к Лубнам; солдаты рады были гостям и готовились к пиру, чтобы достойно принять мятежников и клятвопреступников.
10) Наступление Острянина под Лубны.
Острянин имел уже немалое основание для наступления, ибо не только послал Скидана в Чигрин, где находится средоточие отборного казачества, но и получил верное известие, что на помощь ему тотчас прибудут несколько полков. Одним из них предводительствовал Путивлец; полк этот своеволием и мятежным духом превосходил почти все остальные и в состав его, между прочим, входили опытные в военном деле донские казаки; другим предводительствовал Сокирявый, а с той стороны, от Киева, Солома и другие составляли новые полки; вообще немалое число казаков приходило к нему стороною. Одно только у них всегда было неосновательно и небезопасно, а именно то, что они не допускают к войску своих священников и потому не достаточно думают о Боге, но как безумные доверяют только своей силе и численности. Очутившись уже в миле или полутора мили от коронного лагеря, Острянин заметил, что перестали прибывать значительные подкрепления и не видно тех полков, которые по рассказам должны были находиться близь Лубен. Предстоит наступать дальше, но ему как-то неприятно; тогда он приказал подать горилки и выпил с прочею старшиною для храбрости по кварте или ковшу, говоря: «Милостивый п. воеводо, старосто и судья, тепера ж так будемо витатыся; поспишаймо до них». И так Острянин, который обманом сманил многих реестровых, [227] притеснял беднейших, насильно сгоняя неповинных людей из городов и сел, наобещал им после победы много шуб, серебра, лошадей и всякой добычи, потом, когда вывел их на войну и увидел, что они тысячами лежать после битвы, насытившись, этим мясом и падалью, сам задумал бежать от них. Приведя в порядок и надлежащим образом осмотрев табор, он подступил к Лубнам, где уже поджидал его п. воеводич, генеральный полковник коронного войска со всею компаниею. Когда табор был остановлен на избранном месте, выпрягли лошадей и сцепили возы с возами, после чего п. полковник коронный приказал ударить в бубны и затрубить в трубы, подавая сигнал к началу битвы.
11) Битва войск коронных и запорожских.
Занявши поле для битвы, войска были обнадежены, во-первых, более выгодною позициею, во-вторых, надеждою на будущую удачу; и обе стороны начали обмениваться пушечными и ружейными выстрелами. В действительности шансы были не равные, так как одна из сторон могла доказывать свое мужество под прикрытием возов и бруствера, другая в открытом поле пешим или конным строем; но это послужило лишь к большей славе последних, как доказательство непреклонности шляхетского сердца. Сильно наступал п. полковник, руководимый отчасти примером недавней победы под Кумейками, одержанной его братом, гетманом польным коронным, частью советами своих полковников и условиями местности, частью врожденною сообразительностью, унаследованною вместе с кровью храброго своего родителя и доблестного рода графов Тарновских из Тарнова. Он наступал на табор, на артиллерию, окружил неприятеля своим войском, реестровым казакам приказал укрыться в приготовленные ими гуляй-городы, чтобы защитить их от выстрелов, и так, напирая с нескольких сторон, истощал силы неприятеля, расстраивал его замыслы, ворочал им, будто в котле, и с каждым ружейным залпом повергал в прах его гордые мысли. Казаки [228] едва успевали восстанавливать табор, разорванный несколько раз; все это происходило, однако, не без урона для нашего войска, потерявшего при этом много людей и лошадей. Обе стороны держатся крепко, напрягая все силы в ожидании, над кем Бог произнесет свой приговор и кому присудит победу. Поле уже обильно оросилось кровью, время перешло далеко за полдень, уже миновала вечерня, а битва все еще продолжается, оставаясь нерешенною. Полковник снова отвел войска на более удобное место для того, чтобы лавою атаковать всю продольную линию табора и приказал хоругвям двинуться на него со всею стремительностью. С наступлением ночи неприятеля окружили кольцом, но так как ночь была темная, а люди сильно измучены, то коронные полагали, что проведут ее спокойно при известных предосторожностях, а на следующий день, 17 мая, можно будет просить гостей на завтрак. Но Острянин, вышедший из Голтвы с тою уверенностью, что ему стоит только показаться в поле, взглянуть на войско и одолеть его одним страхом без боя, в ту же ночь ушел непредвиденною стороною через болота и топи. Так после этого сражения смирился Острянин, возгордившейся после Голтвянской победы; он страшился, что вскоре над ним и его сообщниками насыпана будет могила, а может быть его ждет еще более грозная участь: острый кол, как острого, или высокая виселица, как величайшего из бездельников. Теперь, подорвавши свои силы, Острянин во время бегства спрашивал в городах знахарок и гадальщиц, останется ли он в живых; об этом расспрашивал он в Лохвице после битвы и затем в Миргороде во время дальнейшего бегства.
12) Что происходило 17 мая по уходе Острянина.
Три условия необходимо исполнить в христианском войске после каждой победы. Прежде всего все сообща должны за победу возблагодарить Бога, который укрепляет силы в войне; так и поступало христианское рыцарство, и каждый во время литургии выполнял или подтверждал данные Богу обеты. Во-вторых, [229] следует отдать последний долг павшим товарищам; потому иные провожали их до могилы, другие складывали жертвы на их поминовение. В третьих, составлен совет о том, что делать дальше? Оставить ли убегающего неприятеля без преследования или же покончить с ним, не давая ему собраться с силами. Решено было послать за ним в погоню и п. полковник выелал ротмистра Гижицкого, хоругви п.п. Павловскаго и Казановского и несколько сот реестровых, которые, выйдя из лагеря, шли за ними по возможности то дорогою, то стороною, зорко следя по сторонам.
13) О приходе Путивльца.
Когда п. Гижицкий с вверенными ему компаниями вышел в погоню за Острянином, п. полковник коронный двинул лагерь и войско и послал вслед за п. Гижицким двух коморников с предостережением, чтобы он овладел мостом под Миргородом. На пути они заметили войско, которое показалось им более похожим на неприятельское, нежели на свое, после чего они повернули обратно к п. полковнику, которого застали в то время, как он посылал с поручением к Слепороду несколько хоругвей гетмана польного коронного и хоругви казацкую и свою. Посланные хоругви, подойдя к этому неведомому войску, наглядно убедились, что это неприятель. Высланные для поимки языка добыли такового и привели к п. полковнику; он сообщил, что в войске этом предводителями Путивлец, Мурко и Репка, народ у них отборный, все добрые стрелки; среди них находится также 500 донцов, а остальные пришли от границ запорожских на помощь Острянину. Полковник поспешил как можно скорее вывести все войско, приказав этим хоругвям задерживать тем временем неприятеля; напор казаков сдерживали п. Коморовский, поручик гетмана польного коронного, с п. Творжанским, поручиком п. полковника, до тех пор, пока не подошло все коронное войско.
14) Наступление коронных войск на Путивльца.
Оставив лагерь под охраною и хорошим надзором, п. воеводич вышел боевым строем в поле навстречу неприятелю; [230] сердца трепетали у воинов; они еще не натешились недавнею забавою и жаждали новой утехи; охотно и весело, даже не отдохнувши, выходило рыцарство против Путивльца. Тот при виде войска смутился, ибо он полагал, что не было иного войска кроме отряда, который его задерживал и потому смело шел вперед; впрочем и теперь, наскоро окопавшись валом, он вновь ободрился. Казаков стесняло то обстоятельство, что они принуждены были остановиться в безводном месте, но они надеялись, что во время битвы им легко удастся придвинуться к воде.
15) Второе сражение под Лубнами с Путивльцем.
При виде коронных хоругвей Путивлец не только не повинился в мятеже, но решился дать битву коронному войску. Табор, на который он особенно полагался, был устроен таким образом: возы тесно сцеплены и оглобли обращены к фронту наподобие рогатин для того, чтобы не допустить доступа к самым повозкам; самый окоп был им оставлен, а табор расположен в виде овала, и в нем засели многочисленные добрые стрелки с янчарками. П. воеводич окружил его почти отовсюду для того, чтобы в случае, если бы не удалось прорвать табора, по крайней мере утомить неприятеля постоянными приступами и принудить его, понемногу отступая, наконец, очистить поле. Небезопасно было доводить неприятеля до такой крайности, так как отчаяние могло только усилить его энергию, но вместе с тем на сильного, свежего и пылкого врага необходимо было наступать с равным пылом, а не отступать. Почти со всех сторон целили и стреляли в табор, атаковали его, так как на равнине в открытом поле не было никаких преград. С своей стороны не дремал и неприятель, беспрерывно и жестоко поражая богатырей, которые устремлялись на табор, своею и конскою грудью пробивая его лучше, нежели какими-либо стенобитными машинами. Долго исход сражения оставался нерешенным, благодаря устройству казацкого табора и их отборным стрелкам, а равно и храбрости нашего рыцарства, которое повторяло атаки с возрастающим мужеством, особенно [231] в местах, представлявших наибольшую опасность. Пыль ест глаза к разжигает жажду, солнечный зной истощает силы, часы бегут в трудах без отдыха, а оба войска все еще стоят чело к челу, не отступая ни на шаг. Но когда солнце стало склоняться на небе, начал склоняться и жребий войны; мятежники поняли, что с наступлением ночи их ожидает смерть, ибо они останутся без пищи; тем не менее они все еще не подают вида смущения. Немало их пало в таборе, много было раненных, раздавались там стоны и людей, и коней, тоже было и у нас в значительной мере, но битва все еще продолжалась. Наконец п. полковник наступил еще раз и сломил силы и строй мятежников; они просят милосердия, изъявляют покорность, нарекают на свою несчастную судьбу и обещают принести присягу. После того войско удержало свои сабли, но, наученное побегом Острянина, окружило осажденных тесною стражею и зорко следило за ними до самого утра.
16) Прошение войска Путивльца и полученный ответ.
Ясновельможный м. п. полковник войска Е. К. М. коронного, пан наш милостивый.
Припадаем к ногам В. М., пана нашего милостивого, мы несчастные нижайшие слуги и подножки В. М. Среди этих злополучных бунтов и мятежей мы не могли угадать, в какую сторону обратиться; много нас было таких несчастных слуг и нижайших подножков короля Е. М., п. нашего милостивого, которые, услышав грамоту В. М., нашего вельможного пана, отправились было к старшему своему, полковнику войска Е. К. М. Запорожского, Ильяшу Караимовичу, но у перевозов встретили неутешительную и грозную весть о том, что Острянин разослал свои письма, в которых грозил казнить нас огнем и мечем, если мы не пристанем к нему. Вероятно за наши смертные грехи случилось так, что мы, безвинные люди, пошли к нему, но величайшее несчастье, постигшее нас, состояло именно в том, что мы поверили письму Острянина, который писал, будто уже заключены условия с вельможным В. М. п. нашим милостивым и В. М. [232] приказал ехать к нему, чтобы все войско было вместе для составления реестров. Мы, неповинные люди, сидели по домам, а когда случился этот грех, словно на крыльях налетели на кровь, которой множество должны были пролить люди безвинные; присягаем именем Бога живого, что мы шли не на войну и не думали подымать руки на короля Е. М. п. нашего милостивого, ни на Речь Посполитую, ни против Вашей Милости. Сжался, ясновельможный м. пане и добродию, над нами, людьми неповинными, не допусти всем нам погибнуть и дальше проливаться невинной крови, которая взывает к Богу, ибо не наша воля была, но тех, которые вышли недавно из Запорожья, так как мы живем на самой границе его и запорожцы постоянно переходят сюда и туда по нашей стороне. Окажи милосердие, ясновельможный пане, дозволь нам возвратиться по домам и молить Бога за благополучное господство Вашей Вельможности; к Острянину же мы не думаом идти. Смилуйся, милостивый пане, соблаговоли отпустить нас домой, а оттуда мы готовы являться на службу В. М. вашего милостивого пана под начальством старшего нашего полковника, назначенного нам приказом Е. К. М., п.п. гетманов коронных и В. М. Объявляем также В. М, что сегодняшнего дня мы выбрали старшим себе Ивана Висилевича, который убеждает нас пасть к ногам В. М. и хочет приложить старания, чтобы склонить к покорности и Острянина с его компаниею. Итак, вторично и в десятый раз припадаем к ногам В. М и просим милостивого спасения. — Дан в окопе в среду. Ясновельможному, а нам милостивому пану, нижайшие подножки. Иван Василевич.
На это прошение последовал такой ответ от п. полковника.
«Не только этот дерзкий поступок ваш и поднятие руки на Е. К. М. и его войска доказывают, с каким намерением, куда и зачем вы шли, но из самого вашего писания видно, что вы предпочли повиноваться скорее бездельнику Острянину, нежели своему королю и его полковнику. За это вы недостойны милосердия, но в виду того, что вы просите о нем так убедительно и [233] многократно и по-видимому просите искренно, а также в виду того, что вы отступили от старшин, которые привели вас сюда и выбрали других, я готов оказать вам милость на таких условиях. Во-первых, вы должны выдать прежнюю старшину, т. е. Путивльца и Репку, во-вторых, тотчас же должны остаться на службе под начальством полковника Ильяша, скрепив верность присягою».
Ответ казаков: «Призываем Бога в свидетели, что бывшие старшины люди невинные, а так как они состоят на службе Е. К М., то их легко будет взять и после,, во всякое время; Репка теперь тяжело ранен, но будучи подданным В. М. из Кременчуга, всегда останется в ваших руках. Сейчас остаться на службе не можем, так как имеем среди себя много больных и убитых, но, отвезши их домой, через 3—4 дня явимся, куда прикажет В. М.».
Однако п. полковник иначе не соглашался на милость и стоял на своем; поэтому казаки на следующий день 19 мая, оплакавши Путивльца и Репку, отослали их к п. полковнику и тем снискали себе помилование. За свой мятеж и вероломство они заслуживали смерти, но так как их научили для собственного спасения закрыться Путивльцем, то они выдали бездельника. «Нехай твоя голова за вси наши головы; прощай нас господару!»
17) Истребление табора казацкого.
В то время, когда послы казацкие, выдавши старшину, трактовали с п. воеводичем, прося дальнейшего милосердия, рыцарство осматривало табор, окруженный войском и, не досчитываясь под хоругвями многих товарищей раненных или убитых, а также, видя множество своих лошадей убитых под табором, прониклось великою скорбью; затем, разъярившись, ворвалось в табор и вырезало всех, отомстив таким образом за оскорбление Е. К. М. и свою обиду не только Путивльцу, но и всем бунтовщикам. Конечно, следует сдерживать слово, данное даже врагам, тем более, что намерение Речи Посполитой состояло только в усмирении казаков, а не в их истреблении; возможно также, что в этом увидят и некоторое неуважение к п. полковнику коронному, но следует [234] сделать уступку и неутешной скорби солдат, испытавших столько горя и утрат; иначе придется приписать этот факт воле самого Бога, проявившего строгий гнев против клятвопреступников и нарушителей общественная спокойствия. Впрочем и в том случае, если бы казаки разошлись по домам, на чем сами настаивали, все же последовали бы значительные затруднения, так как Острянин с войском готов был двинуться к запорожской границе, но после их уничтожения на неприятеля наведен был ужас. Поэтому, если бы поставить Острянину на вид Путивльца и столько иных голов, погибших впоследствии из за него, Сокирявого, Скидана и прочих бунтовщиков, он затрепетал бы и принужден был бежать. Между тем хоругви возвратились беспрепятственно в лагерь, чтобы начать преследование Острянина.
18) Осторожность п. полковника после одержанной победы.
Тот, кто заменяет главного военачальника, должен быть столь же бдительным как отец, охраняющий своих детей от всякого рода случайностей, для того, чтобы вверенное ему войско было в безопасности, как бы в отцовском доме. В предупреждение возможных неблагоприятных случайностей п. полковник, воздавши хвалу Богу, послал вниз по Днепру в одну сторону п. Хршонстовского, в другую — п. Длотовского, поручив им не допускать народ собираться в отряды и уничтожить уже сложившиеся шайки. Выйдя на рекогносцировку с несколькими сотнями конницы, п. Хршонстовский застал под Иеремиевкою, пониже Секирной, сто тридцать человек мятежников, которые, заметив войско, заперлись в двух хатах и начали защищаться; ротмистр открыл их и уничтожил огнем 22 мая. Выйдя оттуда и найдя пути свободными, он послал к Киеву двух реестровых, Захарию и Залеского с половиною своего отряда 25 мая, а сам направился к Трехтемирову. Обследовавши берега Днепра, он убедился, что на этой стороне совсем нет бунтовщиков, на Заднепровье есть немного, и они намерены [235] переправиться у Трехтомирова. Узнал он также, что кн. Иеремия Вишневецкий с значительными силами переправился уже через Днепр. Ротмистр отослал эти известия к п. полковнику коронному, а сам поспешил к Трехтемирову; 6 июня он напал пониже этого города на казаков, которые плыли вверх по Днепру и целый день продолжал с ними перестрелку с целью не дать им прохода. Казаки гибли как животные, однако же трудно было удержать их, разъезжая верхом по берегу; при этом едва не попали из самопала в самого п. Длотовского. Возвратившись из объезда, он застал 7 июня кн. Иеремию с его отрядом и с отрядами кн. Доминика, п. канцлерши и п. конюшины; он прибыл к коронному лагерю, в который вступил 8 июня, обрадовавши, своим приходом усталое рыцарство словно ангел, ниспосланный с неба. Не было нужды спрашивать князя, кто приехал, но дивиться должно было, глядя на шляхту родовитую и богатую, на опытных воинов; была здесь несокрушимая гусарская кавалерия, артиллерия казацкая, сагайдачные, отборная пехота, а вел их тот, кто давно привык управлять ими и в малом теле носил великую доблесть и неустрашимое сердце, для кого были забавою величайшие опасности.
19) Список войска, прибывшего под Лубны с кн. Иеремиею Вишневецким.
Гусары и. воеводы краковского, п. Бжозовский полковник, п.п. Гжызовский и Черный, подстароста белоцерковский. Казаки, п. Островскип и две другие хоругви. Пехоты 400, Жарновецкий, драгун 100.
Отряд п. канцлерши коронной, которым предводительствовал хорунжий брацлавский Дзик, 400.
Отряд кн. Владислава Доминика Острожского, конюшего коронного, полковник п. Андрей Хоенский.
Отряд кн. Вишневецкого: драгун 100, казаков 200, венгров 100, украинных людей 1,000, орудий 6. [236]
Отряд п. конюшины коронной Вишневецкой с п. стражником: гусар 100, ротмистр п. Дембинский Эразм и казацкий п. Барановский, пехоты 200 и драгуны.
Гусарские хоругви: п. Адама Калушовского 100, п. Андрея Черменского 100, п. Станислава Гурского 200.
Петигорцы: п. Семена Чечеля 100, п. Яна Вроновского 100, п. Андрея Русиновского 100, п. Андрея Олдаковского 200, п. Яна Прилуцкого 200, п. Стефана Линского 200 и татар 200, драгун с капитаном Петерсоном 200.
Пехота: п. Дыбовского 100, п. Андрея Севрюка 100, п. Лагневицкого 100, п. Луки Венгерца 100.
Артиллерия: 6 орудий со всеми боевыми принадлежностями.
20) Известия, посланные из лагеря и в лагерь от гетманов.
Дня 24 мая п. полковник коронный, исполняя вверенную ему должность в этом военном пункте, послал И. М. п.п. гетманам известие о Путивльце и о значительных потерях коронного войска. Но так как подобный несчастья никогда не бывают иначе как обоюдные, то оба гетмана коронные обнадеживали войско, во-первых, тем, что кастелян краковский из Польши возвращается уже на Подолие; во-вторых, тем, что король приказал польному гетману как можно скорее спешить к войску на Украину, чтобы предупредить скопище бунтовщиков; в-третьих, тем, что на сейме Речь Посполитая много сделала для рыцарства: подарена солдатам одна четверть жалованья, уничтожены все баниции, а единовременную награду раненным и жалованье всем определено уплатить в последний день августа. Обо всем этом Е. К. М. изволил выдать рыцарству следующий универсал:
Владислав IV, Божиею милостью король Польши, великий князь литовский, жиудский, лифляндский, смоленский, черниговский и шведский, готский, вандальский наследственный король...
Всем вообще и каждому особо, кому о том ведать надлежит, а именно: полковникам, ротмистрам, капитанам, [237] поручикам и всем лицам военного сословия, состоящим на службе нашей и Речи Посполитой, любезным нашим верноподданным объявляем нашу королевскую милость.
Любезные наши верноподданные! По прибытии послов от Ваших Верностей на недавно минувший сейм, выслушав и милостиво приняв представленная нам нужды целого войска, на все, относящееся к удовлетворению Ваших Верностей в законном порядке, охотно даем согласие, даруя и впредь нашу милость всему рыцарству; оставляем Ваших Верностей на службе, которая началась 1 марта и оканчивается 1 сентября, при чем напоминаем и требуем, чтобы В. Верн. вели себя со всею скромностью, не угнетая бедных людей, но соблюдая военные правила и не подавали никаких поводов к жалобам. Что мы, принявши милостиво от Ваших Верностей наравне с прочими услугами, даруем вам нашу королевскую милость и на предбудущее время.
Дан в Варшаве, мая 5 дня, года по P. X. 1638, царствования нашего в Польше и Швеции в шестой год.
Vladislaus rex. — Иоанн Гембицкий, секретарь королевский.
Удовлетворенные такою грамотою от п.п. гетманов коронных и Е. К. М., доблестные воины и сыны короны почти забыли все труды и опасности войны и, словно оживленные каким-нибудь драгоценнейшим алхимическим эликсиром, с новыми силами и рвением объявили о полной готовности служить своею кровью королю и Речи Посполитой против неприятеля.
21) Наступление вслед за Острянином к Слепороду и пленение Сокирявого.
После того как Путивлец с его отрядом был уничтожен так неожиданно, очевидно по воле Божьей, в наказание бунтовщикам и ко славе коронных войск, п. полковник, снесшись немедленно с кн. Вишневецким и прочими начальниками панских отрядов, 10 июня повернул на Слепород к Лубнам, зная, что Острянин намеревался все свои силы обратить на лагерь. Перейдя от Лукомля на эту сторону к Слепороду, последний [238] отправил к нашему лагерю своего полковника Гирявого, разослал и в другие стороны сильные сторожевые отряды, сам же остался с малою частью своего войска на Слепороде. То была крупная ошибка с его стороны, так ослабить себя; видно сам Бог уже готовил для него кару.
Коронный полк и с ним хоругви п.п. Четвертинского, Милецкого и Казановского, подоспевши к Слепороду раньше остального войска, удерживали неприятеля до его прибытия; в полдень сделали приступ, но Острянин, ослабленный рассылкою отрядов, защищался до ночи, а ночью ушел в Лукомль. Вслед за отступлением его в ту же ночь прибыл к лагерю немалый полк мятежников с Сокирявым во главе; последний, желая в темноте лучше рассмотреть, какое войско находится в лагере, отойдя от своих, взлез на дуб и начал оттуда присматриваться; его заметили реестровые казаки, окружили и схвативши выдали кн. Вишневецкому. То был старый казак, знакомый с морем и известный предводитель бунтов, знал он многие хитрости и чары, заклинания на ружья, и на мор; но если кому пойдет на погибель, то не поможет и гадальщица. Поимка его весьма обрадовала реестровых, которые были так довольны, как будто держали ужо самого Острянина. Люди, бывшие с Сокирявым, до 1,500 человек, видя, что лишились старшего, сами начали о себе заботиться: удалившись в болота и заросли, они поделали засеки и кое какие загороди; ночью реестровые казаки пытались добывать их, но, ни в чем не успевши, отступили. На следующий день, 11 июня, делали приступ драгуны кн. Владислава Доминика Острожского и произвели сильное смятение среди осажденных; приходила в помощь им и пехота из других отрядов и до того удручила казаков ружейным огнем, что те отступили из занятой позиции и углубились дальше в болото, а так как наступление на них шло непрерывно, то много было павших с обеих сторон. Погиб там старший инженер и капитан кн. Доминика, погибло немало офицеров и пехоты. Тем не менее, по приказу полковника, необходимо было продолжать наступление на неприятеля, который был [239] уже рассеян; поневоле разрешены были войску передышки, при чем неприятель выигрывал время для бегства, а солдаты для его преследования. Разными дорогами наступали они за неприятелем и нападали на отряды, пробиравшиеся к Острянину, а именно у Александрова, где погиб и добрый товарищ п. Гижицкого п. Жикуленский, и иные вкусили того же угощения, но все же бунтовщиков больше отправилось к черту. Тогда п. полковник выслал впереди войска несколько хоругвей с ротмистром, п. Гдешинским, вслед за Острянином к Лукомлю, чтобы захватить переправу и мост на р. Суле. Эта передовая стража догнала бунтовщиков и овладела мостом, но так как это была ничтожная горсть против тысячного казацкого отряда, то она принуждена была отступить от моста и едва ушла к Лубнам; вслед за нею, тою же дорогою, наступало коронное войско и впереди его один полк; эти также силились овладеть мостом, но казаки, не в силах будучи удержать последний, подложили огонь и зажгли его; однако люди п.п. Казановского, Гижицкого и Коморовского действовали с таким усердием и поспешностью, что успели отнять мост и потушить огонь. Тогда войско прошло свободно, между тем как Острянин со всею поспешностью уходил к Жолнину. Бегство это значительно ободрило солдата, которые охотнее преследовали неприятеля, догнали его пониже жолнинских мельниц, где и задержали до следующего дня.
22) Битва с Острянином и Гунею под Жолнином.
Уже при Слепороде рыцарство убедилось, что Острянин никогда не ожидает зари, имея в виду беспрерывными переходами доконать измученное наше войско и лошадей, чтобы выждать удобного для себя времени; поэтому войско, предупредив его, весьма рано выстроилось в боевой порядок, воззвало к небу о помощи и ударило на казацкий табор. При этом хоругви, как кварцяные так и панские, наступали с такою горячностью, что нельзя было различить, чья очередь идти на приступ; с совершенно равною отвагою, мужеством и охотою, не взирая на потери, раны [240] и смерть, пытались они прорвать табор, прочно скрепленный, хорошо защищенный огнестрельным оружием и рогатинами, пока не разорвали большей его половины; отняли 8 пушек и порох и самый табор пробегали во всех направлениях словно опустелый. Видя свое поражение, Острянин ушел вплавь через Сулу, оставшись с одним только бунчуком 87. Правда, счастливое было начало этого тринадцатая дня, но Бог еще задержал победу, потому ли, что не свершилось еще Его правосудие, или потому, что Он желал дать им время покаяться, или, быть может, случилось при этом разгроме табора что-либо, оскорбившее Божие величие. Не берусь решать этого вопроса, знаю только, что необычное увлечение в погоне за беглецами не только ослабило коронное войско, но и дало время оставшимся казакам укрепиться в таборе, беглецов же, доведенных до крайности преследованием, побудило образовать новый табор и вновь принять участие в сражении. После этого битва приняла с обеих сторон такой кровавый характер, что хуже и быть не могло. Немало погибло там людей высокого сердца, между прочими — старый и заслуженный поручик каменецкого кастеляна и старосты скальского, п. Николая Гербурта, п. Былина; пал и пан Владислав Ташицкий, поручик маркграфа и старосты гродецкого, человек бесстрашного сердца и больших дарований; пал и поручик п. Балабана, теребовельского [241] старосты, п. Врублевский, хорошо известный всему коронному войску. Погибло так много товарищей, рыцарства кварцяного и панского, что, взявшись за перо, нельзя вспомнить о них без горького сожаления,
Рыцарство прилагало все усилия, чтобы овладеть табором, но казаки избрали себе нового старшего, Дмитра Гуню, при котором Марс так сильно помог им, что они продержались до вечера, а в течение ночи окружили табор окопом. Ночь прошла спокойно, а на утро четырнадцатого дня возобновилась битва; кн. Иеремия Вишневецкий, не жалея себя, собственным примером воодушевляет войско, пальба не прекращается, и рыцарство коронное, возбуждаемое пролитою кровью братьев шляхты, продолжает наступать. При виде столь великой отваги и силы шляхетской померкла смелость хлопская; они просят милости и хлопочут о присылке к ним кого-нибудь для переговоров. П. полковник приостановил военные действия, князь также склоняется на мир; послан брацлавский хорунжий п. Дзик с обозным кн. Иеремии, а когда они прибыли в неприятельский лагерь, казаки предложили им следующие условия мира: l) требование выдать сам шесть Ильяша Караимовича, верного полковника и первого среди реестровых казаков; 2) дать им новые знамена; 3) возвратить пушки, отнятые у них под Кумейками; 4) утвердить старшим того, кого сами они изберут, после чего они готовы продолжать переговоры.
На это п. хорунжий заметил им: «Ведь это вы просите о милости, а не коронное войско; зачем же вы так гордо поступаете?» Ему не дали окончить и приказали уезжать поскорее; затем спросили его имя; он ответил, что называется Дзик. Казаки изумились и сказали: «Дзику, идыж, щоб дзиковиння з тебе не було!» Едва он отъехал от окопа на расстояние полета стрелы, как вслед за ним выпустили до 2,000 выстрелов, при чем убита лошадь под конюшим. Вот каковы хлопская правда и гордость.
Причиною такого усиления их дерзости было известие о том, что Скидан, посланный Острянином в Черкасы за [242] подкреплением и военными запасами, уже переправляется через Днепр и должен прибыть к ним в ту же ночь, что и случилось действительно. П. полковник, зная также об этом, выслал четыре кварцяные казацкие хоругви и Ильяша с реестровыми, которые сильно его обеспокоили, а когда он двинулся от Днепра, они изрубили оставленные там челны и стражу при них. Вскоре в лагере получено известие, что п. гетман польный прибыл уже в Киев, очистил занятия неприятелем дороги, привел с собою значительное количество войска, панов и ротмистров, а вскоре после него явится и краковский кастелян, который уже приблизился к границам Подолия. Видно, узнали о том и мятежники, поэтому они советовали не дожидаться прибытия гетманов, другие хотели еще раз попытать счастья при участии Скидана.
Итак, 16 июня п. полковник, снесясь вновь с князем, с княжескими и панскими отрядами, ударил на табор как со свежими, так и с потерпевшими уже в деле силами; обилие пороха и солдат еще больше придало ему отваги, а рыцарство наступало со свойственною ему неустрашимостью. При этом ранен выстрелом Скидан, пало и много других; тогда казаки начали думать о себе и приискивать более удобное для защиты место, а Скидана, который найден был живым среди убитых, отослали для безопасности в Чигрин. Но реестровые тотчас пронюхали об этом, ибо и змей не будет змеем, если не станет грызть себе подобных; послано за казаками несколько хоругвей на разведки, чтобы выследить Скидана, при чем они, открывши казацкие челны, изрубили их и сожгли. 17 числа п. воеводич продолжал разить неприятеля и выслал сверх того на стражу к Трехтемирову и Монастырю ротмистра Хршонстовского, который в следующий день перестреливался с казацкою передовою стражею, напал на челны, изрубил и затопил их, не переставая топить и истреблять побежденных. Хотя они и взывали о милосердии, но уже не были достойны его после первого своего поступка, напротив, заслуживали истребления мечем. Между тем, как с приходом бунтовщиков ежедневные схватки все усиливались, 20 июня получено было [243] известие, что п. гетман примчался с конницею к Переяславу, оставив под Киевом пушки, ядра и прочие тяжести. Коронное войско было весьма обрадовано приятною новостью, равно как люди кн. Иеремии вместе с самим князем; но неприятель, прибывший в тот день к Монастырю в 250 челнах с тысячею конницы, рассыпался в разные стороны, а Гуня, услышав о том в своем лагере, ночью построил себе мост и ушел с войском на устье р. Старца в Днепр. Место это, хорошо защищенное от природы, имело издавна готовый окоп, ибо там, как сказал нам казак Себастьянович, был некогда лагерь, в котором осаждал казаков черкасский староста кн. Вишневецкий, отчего и теперь находят там в земле старинные шпоры. Местность эта обильна водою, лесом и пастбищами для лошадей, днепровский берег неприступен, теперь же она так хорошо была укреплена и изнутри, и со стороны поля, что ворота всегда оставались открытыми. Не один инженер дивился изобретательности грубого хлопа и его искусству в такого рода сооружениях, глядя на прочные валы, шанцы, батареи и брустверы; и точно, если бы коронному войску, благодаря храбрости сердца и быстроте коней, удалось проникнуть в их рвы, перекопы и норы, собственною грудью проломить дубовые палисады и частоколы и мужественно пройти валы и привалки, необходимо было бы, овладев неприятельским окопом, употребить еще больше сил и новой отваги на то, чтобы его самого добыть внутри этих укреплений. Казаки, не зная, что делать дальше, построили эти фортификации потому, что отказавшись от наступления, думали лишь о средствах защиты, как доказывают частые их мольбы и просьбы о мире.
28) Кто был этот Гуня, региментарь мятежных казаков после Острянина.
Казаки имеют обыкновение превозносить свое войско и единогласно хулить свою старшину, утверждая, что каждый из старшин их человек неспособный и ничтожный и никогда не дают о них похвального отзыва. Делается это с тою целью, чтобы посторонние, [244] заметив в них какие-либо достоинства, относили их к целому войску, в случае же неудачи, чтобы легче было защитить и старшину, и самих себя. Однако, присмотревшись к этой старшине, должно признать, что избираются в нее далеко недюжинные люди и не первые встречные, в особенности в тех случаях, когда они подымают руку на своего короля, его гетманов и солдат. Когда крестьянин и подданный восстает на своего господина и короля, тогда уже старший над бунтовщиками не только должен быть без совести и чести, но всегда и во всем необходимо должен проявлять большую отвагу и осторожность, чтобы не попасть на кол. Этот Гуня и раньше пользовался у них немалою известностью, так как за год перед тем, под Кумейками, он с остатками войска и несколькими пушками ночью ушел к Боровице и там соединился с Павлюком; оттуда отправился вместе со Скиданом на Запорожье, где казаки избрали его кошевым атаманом. Он-то оскорбил посланного к запорожцам п. Мелецкого, выказал презрение к реестровым и обещал разогнать их по селам тотчас по вскрытии Днепра. Наконец пошел дальше, осмелился писать и высылать посольство к татарскому военачальнику, султану калге, выражая готовность подчиниться ему, о чем свидетельствует копия этого письма, присланная королю из Крыма.
Вельможный, милостивый султан Калга, пан наш милостивый!
Усердно поручаем нашу рыцарскую службу Вашей Царской Милости, желая доброго здоровья и во всем счастливого успеха, от Господа Бога Всемогущего Вашей Царской Милости на многие лета.
На славное и дружелюбное обещание как Его Царской Милости, так и Вашей, нашего милостивого пана, сохранить к нам приязнь, мы также, сохраняя верную дружбу с Вашею Царскою Милостью, паном нашим милостивым, посылаем нарочно к В. Ц. М. товарищей наших, Грыцька Горилого и Андрия Ожеженка, прося убедительно В. Ц. М., чтобы В. М. благоволил прислать нам в подкрепление свои войска, ибо неприятели наши наверно [245] идут, чтобы уничтожать нас; за что мы обязываемся отслуживать В. Ц. М. в каждой нужде по первому требованию везде, где прикажет В. Ц. М., и войску В. Ц. М. доставлять всюду безопасный проход и проводников; о чем вторично и убедительно просим В. Ц. М. Если будет на то милостивое согласие В. Ц. М., благоволите, не задерживая, отпустить к нам наших товарищей. При этом поручаем нашу рыцарскую службу милости В. Ц. М.— Дан на Запорожье 26 февраля 1638 г. Вашей Царской Милости во всем покорные слуги. Дмитро Тымошевич Гуня, гетман войска Е. К. М. Запорожского.
Этот-то Гуня, хорошо изведавший под Жолнином мужество как своих, так и доблестных жолнеров, остановившись с войском на устье Старца, окопался и сильно угрожал из этой позиции, но в то же время с своей стороны достаточно испытывал рвение коронного рыцарства.
24) Прибытие гетмана польного коронного под окоп на Старц.
Удалившись от Жолнина, Гуня поспешно направился со своею артиллериею, состоявшею из восьми орудий, к валам и окопу над Старцем; 22 июня он входил уже в окопы, надеясь, что коронное войско не поспеет за ним так быстро и казакам останется достаточно времени, чтобы укрепиться. Но сверх всякого их ожиданья, п. гетман польный коронный из Киева прибыл с конницею к валам и дал битву отсталым казакам, не успевшим еще проникнуть в укрепление. В самое короткое время усердные товарищи много казаков положили на месте саблею, прочим смешали все их соображения и поколебали их надежду. Когда старшина удивлялась, что войска так быстро подоспели вслед за ними, раненные казаки объяснили, что это сам польный гетман; вскоре они заметили это и по знаменам, и мужество их стало охладевать. Когда ночь прекратила битву, подошли коронные войска и стали лагерем. Панские и княжеские люди, а также отряд кн. Иеремии, заняли чело и крыло под самым окопом; оттуда в одну линию [246] протянулся немецкий шанец, а позже была устроена батарея; коронный лагерь окружил их почти от воды до воды. На следующий день 24 июня п. гетману выдали Скидана, которого, раненного в жолнинской битве, отправили было в Чигрин; передавал его п. Доброшевский, товарищ обозного стражника п. Ловчицкого, и событие это составляло важное и счастливое предзнаменование.
П. гетман приказал нескольким хоругвям кавалерии отразить казацкую вылазку; стычка эта длилась от полудня до вечера, и затем, почти ежедневно, происходили подобные же стычки. Делалось это с тою целью, чтобы мятежники беспрерывно тратили порох, а тем временем гетман поджидал оставленную под Киевом коронную артиллерию. Но Бог помог нам сверх ожидания, ибо и ротмистры поспешили к войску, и панские отряды также прибывали в лагерь, а дерзкий казак сбрасывал рога и начинал просить мира у гетмана; но так как напоследок казаки не заявляли ничего решительного для снискания милости, то гетман снова принужден был перейти к оружию.
25) О свежих панских войсках и коронной артиллерии.
В самом начале июля прибыла из-под Киева коронная артиллерия, которую провел с большим трудом и осторожностью среди всех опасностей п. Петр Коморовский, ротмистр Е. К. М.; при ней много товарищей и поручиков и 150 человек венгерской пехоты гетмана польного.
Прибыл п. Петр Потоцкий, воеводич брацлавский, ротмистр королевской гусарской хоругви, с ним собственных людей 100 человек казацкой конницы, 80 пехоты и множество дворовых слуг. Затем с коронным стражником, п. Лащем, 400 человек.
Затем пришел отряд краковского воеводы, состоявший из нескольких сот пехоты и нескольких сот гусар и казаков; им назначена позиция отдельно от коронного лагеря, на другой стороне Днепра для того, чтобы не пропускать подкреплений в казацкие окопы и лучше охранять Заднепрянщину от казаков. [247]
Прибыл п. староста хмельницкий, Николай Стогнев, полковник и вместе поручик королевской хоругви, привел на собственный счет 100 казаков и 100 драгун. Пришла с ним и хоругвь ланцкоронского старосты, п. Зебжыдовского и, занявши позицию на краю лагеря, храбро выдерживала беспрестанные нападения казаков и служила несокрушимым оплотом для лагеря.
Прибыл отряд киевского судьи, остерского старосты, п. Стефана (Аксака), состоявший из 150 всадников, под начальством п. Высоцкого; этот последний на пути к лагерю соединился с людьми киевского бискупа и с кварцяными хоругвями, которые п. гетман польный послал было под начальством ротмистра Е. К. М. Побятынского к Дымеру, где, как было слышно, находился Пожарский с отрядом бунтовщиков в несколько сот человек; там он разгромил их, многих взял в плен и, поймавши самого Пожарского, представил гетману, от которого тот получил суровое возмездие за свои преступления. П. Олизар, как и всегда отзывчивый на каждую нужду Речи Посполитой, привел 150 человек своих родственников, людей отборных, подвергаясь при том всем опасностям от неприятеля с честью для доброго рыцарства. Ксендз Елец, иезуит, привел 70 всадников; видя как размножаются шайки бунтовщиков, он выбрал в имении, которое посвятил Богу и своему ордену, таких людей, которые могли бы дать им отпор.
П. Немирич по пути в лагерь озаботился тем, чтобы не допустить бунтовщиков усиливаться и спешить к лагерю с той стороны Днепра, откуда сам он прибыл; это требовало немало силы и деятельности, для лагеря же было весьма выгодно.
Итак, мятежные крестьяне ежедневно наблюдали из окопа прибытие новых полков, между тем как сами они не получали никакого подкрепления; одни советовали просить мира, другие, а именно наиболее виновные, предпочитали погибать все вместе. Однако же и самый тот Гуня, который свою гуню (сермягу) покрыл было гетманским атласом, сам сбросил ее, перестал [248] называться гетманом и обратился к п. гетману польному с таким прошением:
Копия письма этого сброда к Е. М.
Поручая со всем усердием милости Вашей Вельможности нашу нижайшую и покорную рыцарскую службу, и т. д.
С великою радостью ожидали мы дальнейшей милости В. М., нашего м. п., утешенные намедни универсалом В. М. и полагая, что В. М., как пан христианский, сжалившись над пролитием христианской крови, изволит положить как-нибудь милостивый конец этим смутам. Поэтому мы и не распускали войска Запорожского, не желая дольше смотреть на столь несносное пролитие невинной крови. Теперь же по-видимому должны допустить, что В. М. не для примирения или какого-нибудь договора спустился в плавни со всем своим войском и приблизился к войску Запорожскому, но, вероятно, для того, чтобы в конец истребить нас и с этою целью распустил своих разведчиков, которые издеваются над безвинною христианскою кровью хуже всякого неприятеля св. креста, словно слуги жестоких тиранов. Видно, нет здесь ни правды, ни страха Божьего. Уж пусть бы вели войну с нами, с войском Запорожским, которое решилось пожертвовать жизнью и отдаться на суд и волю всевышнего Бога за наши кровавые заслуги и безвинно пролитую кровь нашу, лишь бы оставили в покое бедных невинных и угнетенных людей, которых голоса и безвинно пролитая кровь взывают к Богу о мщении, к какому побуждают и нас. Теперь, по вине наших предателей, мы лишаемся всех прав и вольностей, издавна дарованных за наши кровавые заслуги блаженной памяти польскими королями, теряем все, что с давних пор было добыто исключительно нашею саблею; поэтому мы готовы умереть и все до последнего сложить своя головы скорее, нежели принять такой мир, как под Кумейками, который, дай Бог, чтобы никогда не возобновлялся. Однако же, как прежде объявляли мы письменно В. М-ти, так и теперь, сдаваясь на вашу мудрость и рассудительность, просим В. М. изволить прекратить это безвинное пролитие христианской крови и к нам, войску Запорожскому, [249] сохранить свою высокую милость для того, чтобы мы не терпели больше таких бед и притеснений и вновь могли оставаться при первых, издавна добытых нашими кровавыми заслугами правах и вольностях наших. Разумеется, мы не хотели бы видеть долее такого пролития безвинной крови, нас смущает только то, что В. М., приблизившись сюда, не изволит надлежащим образом заключать перемирия, ни вести настоящей войны, а между тем просто взять нас будет нелегко. Для того же, чтобы на нас не пало обвинение, ибо мы, как слуги и подножки В. М., не желаем сражаться против В. М., но если бы кто нападал на нас, принуждены будем защищаться, то просим В. М. поступить с нами так, чтобы это было со славою для В. М. и без угнетения как для нас самих, так и для убогих неповинных людей и без пролития крови. Прибегаем к В. М. как к отцу с уверенностью, что В, М. своею мудрою осмотрительностью загладить наш поступок и, принявши нас по-прежнему в свою панскую милость, благоволит быть милостивым нашим защитником и заступником перед Е. К. М. и Речью Посполитою; мы же до конца жизни будем молиться, чтобы Бог наградил В. М., милостивого пана и благодетеля нашего, всяким счастьем и благополучием.
Поручая себя милости вельможного пана вместе с нижайшими услугами нашими, покорно просим скорого ответа, благоприятного или такого, какой укажет воля и милостивое соображение В. М., так как мы во всем полагаемся на мудрость и рассудительность В. М. и просим сегодня же уведомить нас о своем решении. В. М., нашего милостивого пана, совершенно покорные и нижайшие слуги. Дмитро Тымошевич Гуня, старший войска Е. К. М. Запорожского.
В ответ на это Е. М. написал, что прежние вольности они утратили, благодаря своим бунтам и возмущению против королевского величества, теперь же будут пользоваться теми вольностями, какие дают им Е. К. М. и Речь Посполитая. Казаки, не внимая этому, пишут вновь то же самое, т. е. что желают тех прав, какие имели от прежних польских королей. Убедившись, что [250] дело сводится к бесполезному промедлению, п. гетман 10 июля возобновил приступ и в то время, как вызвавшиеся охотники приближались к неприятельским валам, артиллерия целила внутрь окопа из позиции гетмана с одной стороны и из немецких шанцев с другой. П. гетман польный коронный сам вел атаку, желая своим личным примером еще больше воодушевить охочее войско, при чем под ним убита лошадь. Стычка продолжалась до ночи.
На следующий день осажденные прислали письмо с мирными предложениям; желая мира, они просили гетмана не обременять их необычными требованиями и оставить при прежних вольностях, предостерегая при этом, чтобы он не доверял находившийся при нем реестровым, ибо они изменяют ему также, как изменили казакам, с которыми ели хлеб соль. В ответ отправлено посольство для прочтения казакам конституций сейма текущего года, для того чтобы они не подозревали гетмана в суровых намерениях и убедились, что не сам он сокращает их вольности, но выполняете только волю короля и Речи Посполитой. Послами были п.п.: Петр Коморовский, Ролинский, Жолдовский, писарь летичевский, Яков Келчовский из хоругви п. гетмана польного и др. Когда их ввели в окоп, Гуня объявил, чтобы казаки собирались на раду, затем привел их в середину кола, где находились бунчук и бубен, приказал принести и разостлать на земле вязанку сена, усадил послов рядом с собою, велел подать хлеба и варенной рыбы и просил их кушать. Послы приняли это гостеприимство и тем доказали свою верность воинским обычаям и своему государю. Подали воду, Гуня выпил их здоровье, после чего велел подать водки, выпил сам немалый кубок за здоровье гетмана и рыцарства и угощал послов. Гуня объявил казакам цель посольства и предложил прочесть волю короля. По прочтении конституции поднялся сильный ропот и волнение среда мятежников и черни, ответ отложили на завтра, и Гуня сказал послам: «Когда переговорим между собою, дадим вам знать», после чего послы спокойно удалились. [251]
26) Рассылка разъездов на казацкие поселенья и приступ к окопу.
Осажденные казаки долго медлили в окопе, предпочитая путем лишений изнурять панское войско, солдат и лошадей, нежели правдиво и усердно вести переговоры. Поэтому п. гетман разослал разъезды в ближайшие села, чтобы предать их огню. При виде сильных пожаров искренние просьбы, мольбы и вопли из окопа направлены в лагерь: однако это бедствие хотя и расположило их к состраданию, но мало побуждало к действительному раскаянию в своих преступлениях и к покорности. Поэтому артиллерии снова приказано из всех шанцев стрелять в окоп, пехоте же, региментам и кавалерии быть в готовности и выжидать удобного момента для битвы; подступали к валам и воротам, каждый старался сделать все возможное, до самой ночи длилась перестрелка, ночь также не была спокойна, напротив, тревога сделала воинов столь бдительными, что приучила их в продолжение целых пяти недель не сбрасывать панцирей.
5 июля, желая попытать счастья, Гуня вышел из окопа, но не отважился далеко отходить от него; часть казаков окружила валы, другие намеревались что-то предпринять против валов, но хитрость их предупредили, ибо гетман приказал выстрелить в знамя Гуни из трех пушек; при этом убит был казак, носивший над ним бунчук, и сам он был в страхе, однако тотчас же схватил бунчук и сперва собственноручно носил его, потом передал другому казаку. Натешились там и реестровые казаки и пехота. То же продолжалось и на следующий день, но борьба происходила в двух направлениях, так как с одной стороны войска п. воеводы краковского и п. стражника коронного, приближавшиеся от Доментова, очищали дороги от мятежных скопищ, водворяя в полях порядок как бы благоустроенном городе, между тем как с другой — дело под окопами и в этот день продолжалось с не меньшей настойчивостью. При конце битвы, когда обе стороны уходила с поля, Гуня повторил вчерашнюю шутку: выпустил несколько ядер в гетманское знамя; при этом ядро ударило в [252] голову коня п. Жолтовского, ехавшего рядом с гетманом, а гетманский конь спасся прыжком.
Привожу здесь шутку неустрашимого сердца: когда конь вдруг упал под п. Жолтовским, стражник войсковой, п. Ловчицкий заметил. «Моя будет Черешенка», намекая на королевщизну, которою тот владел. Когда же вслед за тем его самого пугнули ядром, он воскликнул. «Не хочу уже и Черешенки». Много развлекались паны подобными шутками между собою, ибо смерть забава для доброго воина. В той же стычке ранен выстрелом в плечо п. Яков Келчовский, товарищ гусарской хоругви п. гетмана польного, состоящей теперь писарем гродским летичевским, а в то время оберегавший особу гетмана. Можно сказать, что он словно щитом заслонил собою гетмана, давая последнему возможность избегнуть опасности, так как ранен был, заслоняя его спереди. Эту заслугу признал за ним и сам гетман польный, как пан, любящий правду, но оба они прежде всего приписывали это Божьей милости. Так шло время с уроном для обеих сторон, и казаки надеялись постоянными вылазками, как ночными так и дневными, утомить коронное войско и тем самым ослабить путы, связывавшие их своеволие. П. гетман польный милостиво поступил с казаками, оттягивал войну, не желая пролития крови, убеждал их искренно покориться Е. К. М., объяснял вольности, права и милости дарованная им королями, они же всем этим пренебрегали, считая притворством, и выше всего ставили крестьянские претензии. Поэтому решено было, не обращая внимания на их просьбы, в течение десяти дней непрерывно днем и ночью вести приступ, учредивши между хоругвями очередь для отдыха, а также построить близь немецкого шанца, бывшего под начальством п. Жолтовского, батарею из дубовых бревен с земляным блокгаузом на вершине, откуда было бы удобнее и вернее целить из пушек в их лагерь.
Комментарии
83. Яцко Острянин, ошибочно называемый позднейшими казацкими летописцами Остряницею, был полковником реестровых казаков; в этом звании он упоминается уже в 1634 году, во время похода казаков вместе с польскими войсками в Северщину и под Севск. (Акты Московского государства I, 585-587).
84. В переводе Величка в этом месте прибавлено следующее примечание: «В двох рейментах оних, за Псел выправленных, любо не вспоминает списатель сего дияриуша, велебный Симон Окольский, личбы товариства, знать встидаючися напсиати правды, для победы от войска Острянинового над ними станулой, однак я в рукописном козацком летописцу вычитляем тое, иж было товариства в двоих помененных рейментах полских 9800». (Величко, т. IV, стр. 200).
85. Примечание Величка: «Свидетельсвует летописец козацкий, же при нестаню олова нестало и обоих тих региментов немецких, чого отец Околский, складач сего диариуша, не выразил для жалю, чили для встыду з так значнаго людей своих упадку, бо з 9800 товариства, в помененных двоих рейментах бывшого, заледво з полтораста человек живых до свого обозу, ни в чим, в едных толко кошулах, приволоклося». (Величко, IV, стр. 202).
86. В конце главы в переводе Величка помещена следующая приписка, заимствованная, по его словам, из «Козацкого летописца»: Хоча при концу роздела композитор сего диариуша, отец Окольский, положил такое слово, что из иных корогвей много товариства таковую войну и погребу кровю печатовали, одвак не выразил того именно, колко власне там под Голтвою полского пропало жолнера, чи то не мел о том певной реляции, чили околела была ему на тот час рука его, же не написал правды тоеи, иж под Голтвою от войска Остранинового казацкого (которого всего на тот час ищислялоса на 12,000) забито поляков розного гaтункy, то есть товариства значного, пахолков и лиозных полчварти тисячи злишком, кроме козаков реестровых; бо по отходе войск полских от Голтви, знайшлося в шанцах полских, около Голтви починенных, и по инних розних местнах, ярах и долинах, не погребенних трупов полских на 3000, а погребенних, исчисляючи могилки, явилось на 500 злишком, по единому тилко человеку рахуючи в могилце. (Величко, т. IV, стр. 205).
87. С этого времени Острянин уже не упоминается в дневнике Окольскаго, и казаки продолжают борьбу под начальством Дмитрия Гуни. Дальнейшая судьба Острянина известна из других источников. Потеряв надежду на успех, он с бывшею при нем частью войска удалился за Московский рубеж. С ним был его сын, генеральный ассаул, 10 сотников и 1019 казаков; правительство указало им местом для поселения Чугуево городище (ныне город Чугуев, змиевского уезда Харьковской губ.), наделило землею и оказало пособие для первоначальная обзаведения. Уже 21 февраля 1639 г. белгородский воевода Пожарский рапортовал о постройке Чугуевскак укреплений. В это же время Острянин ходил в «поиск над татарами», но между ним и казаками произошла неурядица, они его бросили, а сами возвратились в город; некоторое время спустя распря эта усилилась и кончилась убиением Острянина. Большая часть казаков возвратилась за Литовский рубеж (Багалей. Материалы для истории колонизации степной окраины, т. I, стр. 13-17).
(пер. К. Мельника)
Текст воспроизведен по изданию: Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси. Вып. II (первая половина XVII ст.). Киев. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Андреев-Попович И. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001