Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ГЕОРГ ФОН-ГЕЛЬБИНГ

РУССКИЕ ИЗБРАННИКИ И СЛУЧАЙНЫЕ ЛЮДИ В XVIII-М ВЕКЕ 1

RUSSISCHE GUENSTLINGE

LXXV. СТАНИСЛАВ АВГУСТ ПОНЯТОВСКИЙ.

Оскорбления, наносимые нам лицами, неизменную привязанность которых мы заслужили строгою преданностию и жертвами, .... принадлежат, бесспорно, к наиболее чувствительным оскорблениям, которым подвержено несовершенное человечество.

Представьте себе два существа, живущие в дружбе. Дружба эта насильно разрывается. Вскоре затем она достигает высшего пункта земного величия; вместе с тем, она получает власть самопроизвольно отчасти определять, отчасти направлять своим влиянием судьбу многих миллионов людей. Она вспоминает о нем, и хотя сама уже скована новыми отношениями, она все таки поднимает его крепкою рукою из состояния частных лиц, возвышает до собственного положения и ставит его во главе соседнего, порабощенного народа. Впоследствии она забывает (о прежней своей дружбе и расположении к нему); она пользуется положением своего бывшего избранника для исполнения своего проекта и так как он слаб, так как он постоянно уступает, она делает его презренным. Блеск, его окружавший, превращает она в бледный отблеск. Наконец, она совсем (лишила его владений), оставила ему лишь ничтожные средства для поддержания его существования и сделала его вполне несчастным. [300]

В таком положении был Станислав Август Понятовский, который необходимо должен занять свое место в этой книге.

Фамилия Понятовских не принадлежит к числу знатнейших родов польской нации; она стала знаменитою только со времени отца того, о котором мы здесь говорим. Он носил имя Станислава и родился в 1678 году. В войнах Фридриха I с Карлом XII Понятовский-отец был на стороне шведского короля, на службе которого находился. После полтавской битвы, решившей участь двенадцатого Карла и принудившей его бежать в Бендеры, было уже весьма вероятно, что в Польше возникнет междуцарствие. Фридрих-Август I не мог еще вступить на польский престол, на котором уже колебался бессильный Станислав Лещинский. При этих-то обстоятельствах, Понятовскому, который покинул своего государя и был еще молодым человеком, вспало на ум, — что казалось возможным всякому польскому дворянину, — стать самому королем. С этим намерением отправился он в Польшу. На пути, прибыл он, однажды, вечером, в гостинницу. Рядом с его комнатой находилось веселое общество. Так как он не мог спать, то встал и отправился к соседям. Он нашел, что все присутствовавшие заняты ворожбой цыганки, которая, едва его увидела, назвала «превосходительством». Он показал ей свою руку.

«Вы стремитесь, сказала цыганка, к высшему сану, но вы его не получите; его, однако, достигнет один из ваших сыновей».

Понятовский записал это предсказание и Станислав Август нашел его в бумагах своего отца. По первому взгляду, этот анекдот может быть принят за суеверную сказку; но он поддается совершенно естественному объяснению. Люди Понятовского могли знать намерение своего господина и даже похваляться им. Этим путем могла узнать его и цыганка, которая, при помощи разумных комбинаций тогдашнего положения дел, ей, пожалуй, более доступных, чем самим кандидатам на корону, могла вывесть заключение, что его усилия будут тщетны. В то же время, она хотела утешить его надеждою, что один из его сыновей, из которых ни один еще тогда не родился, может, при других обстоятельствах, стать королем. Как бы ни было, но это предсказание сделало такое впечатление на Понятовского-отца, что он добровольно отказался от своего намерения сделаться королем, которое, впрочем, и без этого ему пришлось бы бросить. Он выбрал другое средство прославиться, которое едва-ли выдерживает критику строгой морали. Он отправился к королю Станиславу Лещинскому, приобрел выданный этому королю [301] акт отречения короля Фридриха Августа I и поспешил возвратить его тому, который был вынужден его выдать. За эту, во всяком случае, важную, но, конечно, непочтенную услугу, Понятовский был по королевски вознагражден Фридрихом Августом I или, как он зовется в польском королевстве, Августом II. Несколько времени спустя, король породнил его с одною из первых фамилий в государстве, доставив ему в супруги княжну Чарторижскую. Понятовский назвался с тех пор графом, как обыкновенно делают поляки, когда причисляют себя к великим родам своей земли. Графиня Понятовская, бывшая весьма богатою и славившаяся своим остроумием и любезностью, сделала своего супруга вполне счастливым. Король, всегда благодарный и великодушный, предоставил ему, находившемуся под руководством иногда противоположных принципов своей супруги, различные высокие и прибыльные должности в государстве, пожаловал ему, в 1726 году, орден Белаго Орла и назначил его, в 1731 г., мазуровским воеводою. Этот Станислав умер в 1762 году краковским кастеляном.

Его жена, умершая пятью годами ранее его, подарила его пятью сыновьями. Первый, Казимир, был коронным великим камергером и занимал другие важные должности. Он был отцем князя Станислава Понятовского, который состоит теперь (1808 г.?) военным министром на службе короля саксонского и герцога варшавского, и известен как благороднейший человек. Второй сын умер, состоя на французской службе. Третий сын был Станислав Август, о котором здесь будет подробно рассказано. Четвертый сын, Михаил, избрал духовную карьеру. Он был примасом королевства, хотя и было противно основным законам государства, чтобы эту должность занимал столь близкий родственник короля. Этот Понятовский был сторонник России и умер в 1794 году в Варшаве. Пятый сын, Андрей, умер, состоя на австрийской службе. Его сын Иосиф, от графини Кинской, отличился в несчастной польской революции, во время которой он потерял все свое состояние.

Станислав Август, третий из братьев, родился 7-го января 1732 года. Он получил превосходное образование, какого только можно было ожидать от заботливости такой превосходной матери. По окончании учения, он отправился путешествовать — в Саксонию, Германию и Францию. Его изумительная красота и любезность приводили его в сношения с знатнейшими женщинами при всех дворах. Он повсюду входил в сношения с иностранными дипломатами [302] и выказал способность к мелкой интриге, этой незаконнорожденной сестры истинной политики, от которой она часто заимствует маску и тем вводит в обман несведущих людей. Из Франции Понятовский отправился в Англию, где жизнь понравилась ему несравненно более, чем в какой либо другой стране. С этого времени и до самой смерти он сохранил решительное пристрастие к Англии и ее учреждениям. В Лондоне он опять увидел кавалера Уильямса Гэнбури 2, которого он уже знал и который питал к нему необыкновенную дружбу. В половине 1750-х годов Гэнбури отправился послом в Петербург и предложил графу Понятовскому сопровождать его. В начале он не мог получить согласия своей матери на это путешествие. Она, урожденная Чарторижская, и, следовательно, враг царствовавшего в Польше саксонского дома, не хотела отпустить своего сына ко двору, бывшему в самом тесном союзе с саксонским. Наконец, она уступила доводам, которые выставляли ей и поддерживали красноречием. Ей говорили, что, в союзе с Гэнбури, ее сын работал бы в Петербурге в интересах Англии и Пруссии и особенно фамилии Чарторижских, которая тогда явно выказывала свои виды на польский трон. Гэнбури и Понятовский отправились в Петербург 3; один как посол, другой как секретарь миссии, хотя и не имел этого титула. Здесь, по рекомендации посла, молодой человек познакомился с великой княгиней, которая составила его счастие в молодости и несчастие в старости. Свое значение при великой княгине он употребил к тому, чтоб приготовить ее на тот случай, когда, за смертию Фридриха Августа II, польский престол станет вакантным, и добиться ее содействия к возведению одного из Чарторижских — преимущество, на которое не мог тогда рассчитывать менее могущественный дом Понятовских, хотя отец его лелеял уже эту мечту в смутные времена Польши. Великого князя Понятовский привлек на свою сторону приятностью беседы, фанатическими восхвалениями короля прусского и своим отвращением к королю, своему государю. Он выказывал это отвращение публично и в форме крайне оскорбительной. Однажды, он ездил со всем дипломатическим [303] корпусом в Кронштадт для осмотра гавани и местных учреждений. Общество обедало у адмирала. За столом, всякий, по тогдашнему обычаю, провозглашал здоровье своего государя. Когда очередь дошла до Понятовского, он предложил тост за благополучие республики, и когда его спросили, почему он забыл о короле, он стал говорить об этом монархе и о графе Брюле в самых неприличных выражениях. Все это, как и отношения молодого человека (ко двору) также хорошо было известно в Варшаве, как и в Петербурге, и вызвало со стороны Польши приказ Понятовскому возвратиться в свое отечество. Он исполнил это, но с твердым намерением вскоре же опять прибыть к русскому двору.

Прибыв в Варшаву, Понятовский стал обдумывать побудительные причины быть снова отправленным в Петербург. На собравшемся тогда сейме он с большою горячностью говорил о необходимости иметь, при тогдашнем положении Саксонии, собственно польского посланника в России, обязанности которого не должны быть смешиваемы с обязанностями саксонского посланника. При этом он ясно намекал, что, по своим большим связям в России, он собственно и есть тот человек, который может в Петербурге оказать своей родине наибольшие услуги. И другие обстоятельства поддержали план графа Понятовского. Великая княгиня желала его возвращения и обращалась по этому поводу к своему супругу, даже и к великому канцлеру графу Бестужеву. Добрый великий князь был привлечен весьма тонко и незаметным образом, и сам же выразил великому канцлеру желание видеть польского графа в России. Бестужев весьма легко согласился сделать необходимые для этого приготовления, отчасти потому, что не хотел огорчить великой княгини, в содействии которой еще надолго нуждался, отчасти потому, что, как он был уверен, в Варшаве никогда не назначат посланником в Россию человека, о котором было известно, что он сторонник Англии и Пруссии и, следовательно, враг коалиции против Фридриха II. В этом он, однако, ошибся. Французское посольство 4 в Варшаве, считавшее графа Понятовского человеком подозрительным, даже опасным, употребляло все усилия, чтоб воспрепятствовать его назначению. Брюль обиделся. Давать ему предписания в этом деле он считал за вторжение в его права. Не обращая внимания на то, что предписывалось разумом и политикой, [304] он содействовал назначению графа Понятовского польским посланником при русском дворе, для того, как он говорил, чтоб заранее быть уверенным в благосклонности великокняжеского двора в нужных и непредвиденных случаях. Еще прежде отправки нового посланника в Петербург, он был назначен великим стольником Литовским и получил орден Белаго Орла — неслыханное отличие, так как до него ни один частный человек не получил этого ордена, будучи только 26 лет. При этом случилось обстоятельство, заслуживающее быть рассказанным. Когда Понятовский получил от короля орден, камердинеру монарха было приказано принести звезду. Камердинер ошибся и принес ту, которую носит гроссмейстер ордена, с надписью: pro fide, grege et lege, между тем как на кавалерской звезде надпись гласит так: pro fide, rege et lege. Многие видели тогда в этой ошибке дурное предзнаменование.

По приезде в Петербург 5 Понятовский вовсе уже не думал о своих посланнических обязанностях, исполнением которых он заранее еще похвалялся в Варшаве. Он жил только для наслаждений. Но его все еще терпели. Настроение русского двора было, однако, крайне возбуждено против него, когда в Петербург прибыл принц Карл саксонский и польский. Императрица и великокняжеский двор обратились к этому принцу по поводу посланника его отца. Елизавета охотно удалила бы его от двора, наследник же престола и его супруга желали его удержать. Наконец, он сам содействовал своему насильственному удалению, одним необдуманным поступком.

После одного случая в Ораниенбауме, Понятовский был арестован, приведен к великому князю, и графом Браницким 6, который как раз в это время был у великого князя, был вытолкан [305] за двери и таким образом освобожден. Великий князь от души хохотал над этим необычным способом удаления. Оно, однако, было весьма полезно. Случай этот дошел до императрицы, и летом 1758 года Понятовский должен был покинуть Петербург, не получив даже отзывной грамоты.

Он отправился в Варшаву, где был весьма неблагосклонно принят даже графом Брюлем, имевшим достаточно причин раскаяться в своем упрямстве. Понятовский вел теперь самую мизерную жизнь в своем отечестве.

По смерти Елизаветы, Понятовский отомстил за равнодушие, с которым относился к нему двор его родины. Особым, не делающим чести его характеру, образом высказался он на польском сейме открытым врагом саксонского дома, который не был уже более поддерживаем Россиею. Этим поведением значительно выиграло его значение в глазах супруги Петра III. Она публично высказывала теперь свое благорасположение к нему по этому поводу.

Вскоре затем последовала революция. В одной из первых депеш, писанных Фридрихом II своему посланнику Гольцу в Россию, он поручил ему осведомиться под рукою, приедет-ли опять в Петербург граф Понятовский. Но о чем-либо подобном нечего было и думать. Между тем, Екатерина постоянно продолжала сношения с своим бывшим другом, и вызвалась дать ему, при подходящем случае, фактическое доказательство ее благоволения.

Случай скоро представился. Фридрих Август II был убит горем, причиненным несчастиями его и его земли, и, вероятно, мыслью, что он лишен всех моральных и физических средств помочь своей наследственной земле. Благородномыслящий и достойный сожаления монарх умер в октябре 1763 года. Екатерина II тотчас предназначила вакантный трон Польши своему бывшему избраннику, который, как легко догадаться, сам навел ее на эту мысль. Она созвала для вида свой совет, чтоб услышать его мнение о польских делах. Бестужев, старый приверженец саксонского дома, знавший уже о видах Понятовского на польскую корону, советовал не нарушать свободы выборов в Польше. Все пристали к этому мнению; одна лишь Екатерина оспаривала его и, наконец, своим решением показала, что вовсе не желает принимать никаких советов. Она объявила всему собравшемуся совету, что желала бы видеть на польском престоле графа Станислава Августа Понятовского. Едва она высказала это, как вскочил Григорий Орлов, сидевший, как генерал-адъютант, за ее стулом. Своим обычным энергическим [306] языком он придал крепкий эпитет этому кандидату на корону и сказал: «только этого недоставало, чтоб такой господин стал королем!» Но так как этим путем он мог отделаться от тягостного ему человека, соперничества которого он все еще опасался, то он не возражал уже более. Екатерина II много говорила о мнимой свободе избрания в Польше, но сама соединилась с прусским королем, чтоб поддержать эту свободу самым несоответственным образом — выставлением войск на границе. В то же время она объявила, что все иностранные принцы исключаются из выборного списка и она признает польским королем только потомка Пястов.

8 мая 1765 г. он учредил орден св. Станислава, который, по слабости короля и вследствие его бесцельного и легкомысленного стремления приобретать себе друзей и сторонников, был обесценен до того, что заграницей, даже в России, никто не хотел принимать его, по крайней мере, без ордена Белаго Орла; в Польше же его носили только молодые люди.

В 1765 и 1766 годах обнаружились истинные побуждения, возведшие этого короля на польский престол: при помощи Понятовского, Екатерина II хотела совсем поработить Польшу. Греки не-униаты и диссиденты или не-католики, именно же лютеране и кальвинисты, за исключением, однако, всех сект, составляли до сих пор отдельный класс в Польше. Они занимали если не первые, то, во всяком случае, важные должности в государственной службе и все без различия места в армии, до которых только могли дойти; вообще, они были довольны (!?) своим положением и жили мирно. Теперь же некоторых из диссидентов, особенно же двух братьев Грабовских, уговорили требовать от нового короля сообразной с веротерпимостью века и, следовательно, более широкой, чем прежде, свободы веры. Станислав Август был готов удовлетворить их желание, но деспотические дворяне-католики, составлявшие сейм, воспротивились воле короля. Тогда диссиденты обратились к русской императрице, и эта государыня обещала поддержать их; она потребовала исполнения оливского трактата, по которому диссидентам обещаны большие права, но в котором Россия не принимала ни малейшего участия, и приказала своим войскам вступить в пределы Польши. Репнин 7 отправился послом в Польшу. Он неограниченно распоряжался там от имени императрицы и соломенный король [307] должен был его слушаться. Императрице представляли, что правительственная мудрость и общее благо необходимо требуют сделать известные разграничения между господствующею религиею и терпимою, но Екатерине было мало терпимости, она требовала полного уравнения диссидентов с католиками. В Баре, в Подолии, образовалась конфедерация, низложившая короля. В начале ей была противупоставлена конфедерация диссидентов, образовавшаяся под защитою Репнина, а потом была разогнана силою барская конфедерация, про которую так несправедливо утверждали, будто она составлена саксонским двором. Во всех концах Польши текла польская кровь. Наконец, был заключен, — иначе этого назвать нельзя, — мир с Польшею. В феврале 1768 года, грекам не-униатам и диссидентам была предоставлена формальным документом свобода богослужения и другие вольности, но все же с большими ограничениями, чем требовала императрица. Затем был заключен, так называемый, вечный, — нельзя найти более короткую вечность, — мир между Россией) и Польшею. При этом король находился в самом злосчастном положении. С одной стороны, Россия предписывала ему приказания, которые он готов был исполнять, но не имел необходимых для этого сил; с другой стороны, поляки требовали его энергического заступничества, которое им также мало могло помочь, как и его сопротивление повредить. Таким-то образом он потерял приязнь своих соотечественников, не приобретя благоволения русских 8.

В 1771 году с этим королем случилось редчайшее происшествие, которому, если мы не ошибаемся, кроме известного похищения саксонского принца, нет примера в истории. В ноябре, вечером, на одной из варшавских улиц, на него напали конфедераты и он был формально украден у государства или увезен. План этого предприятия был составлен Пулавским 9; другие привели его в исполнение. При этом нападении Станислав Август был ранен в ногу. Мало-по-малу похитители покинули его, а последний [308] из увозивших отпустил его на все четыре стороны. На другое утро он был опять доставлен в столицу.

В начале 1770-х годов барон фон-дер-Остен, с которым Станислав Август в одно и то-же время принадлежал к дипломатическому корпусу в Петербурге, был датским при нем посланником. Король думал, что может положиться на дружбу этого человека, и поэтому просил датский двор послать фон-дер-Остена посланником в Россию, где он, по старому знакомству с императрицей, мог бы позаботиться об интересах короля. В то время Понятовский был страшным образом утесняем русским двором; особенно же братьями Чернышевыми 10. Наконец, кредит Чернышевых пал и король, воспользовавшись этим обстоятельством, дал Остену письмо к Екатерине, в котором жаловался на Чернышевых. Когда датский посланник прибыл в Петербург, обстоятельства переменились. Чернышевы узнали о письме короля и, чтобы отомстить, содействовали первому разделу Польши, тогда только что предложенному.

Саллерн был, как известно, творцем этого проекта. Прусскому посланнику в России были сделаны об этом заявления, но Фридрих II отвечал: «Non, mon principe est de proteger les faibles 11 et de me defendre contre mes ennemis. Je n’ajonte rien а mes Etats, c’est l’heritage, que je laisse a mon neveu». Но Австрия и Россия стояли на своем. Фридрих II знал это; он послал в Россию своего брата Генриха, чтоб разузнать намерения императрицы, и, наконец, согласился, не желая быть исключенным из раздела, который в противном случае состоялся бы без его участия.

Последний, с которым говорили о намерении раздела, был Станислав Август. Он бесился, сыпал просьбами и угрозами. На [309] просьбы не обращали внимания; над угрозами смеялись. Был созван сейм. Депутация отправилась к королю; он должен был выслушать самые жесткие упреки, но изменить ничего не мог. Все было уже непорчено — он с самого начала был слишком слаб. Раздел Польши 1772 г. стоил этому государству пяти миллионов населения и отчасти лучших провинций. Король и сейм должны были ратификовать его. Станислав Август печалился и постоянно жаловался на свое несчастие и положение своей родины; но еще вопрос, не достиг-ли бы он большего, если б, пожертвовав своим политическим положением, воспротивился бы этим насилиям?

Как после всякого насильственного действия, после всякого захвата, так и теперь были изготовлены гарантии оставшимся у Польши землям, проект конституции, документы и т. под. В этом шаге русского посланника заключался переворот всего государственного устройства, и он был отвергнут.

Преступная податливость короля не защитила его от чувствительных возмездий, которых он вовсе не заслуживал, по крайней мере, со стороны России. 15-го мая 1776 г. он, по предложению трех держав, подпал под полную опеку Conseil permanent, который, как вся Польша, зависел от России.

Станислав Август, чувствовавший себя в конец несчастным, хотел попытаться примириться с Россиею, или скорее с императрицей и Потемкиным, возобновив заверения в своей готовности служить им и надеясь, таким образом, выпросить для себя некоторые преимущества. Он просил о разрешении, или устроил так, будто его просили, повидаться с императрицей, когда она будет плыть по Днепру близь Канева. Туда он мог съездить, так как Канев принадлежал еще тогда Польше, выезжать же за пределы государства запрещала ему конституция. Для этого путешествия король получил от императрицы 100 000 рублей. С лета 1758 года, Екатерина и Станислав Август не виделись. Как с тех пор все изменилось! Мы вскоре увидим, что Понятовский теперь ясно мог заметить, что мнение о нем Екатерины было уже не то. Между тем, он был принят на маленькой русской флотилии на Днепре, на которой находилась императрица, с тем изысканным почтением, какое подобает титулованному брату русской монархини. Он поцеловал у нее руку, она обняла и поцеловала его. Он, казалось, смутился в начале; она же вовсе не стеснялась его присутствием. Скоро настроение их обоих подчинилось этикету и стало спокойным и ясным. После первых красноречивых приветствий, к которым обе стороны [310] были должным образом подготовлены, они взаимно представили друг другу свою свиту. Затем последовал общий разговор, в присутствии обоих дворов, непринужденный, но, как всегда, незначительный, хотя и не неприятный. Перешли на другое судно, к обеденному столу, и разговор стал живее, привлекательнее, остроумнее. Когда встали из-за стола, он передал императрице ее перчатки, она ему — его шляпу.

— «Ah, Madame, сказал он, желая намекнуть на польскую корону, Vous m’en avez donne un plus beau».

Она ничего не ответила на это, вероятно потому, что имела еще виды на ту шляпу, на которую намекал король. После кофе они разошлись; она ушла в свой кабинет, он — делать визиты дамам русского двора. В пять часов он возвратился к императрице. Он опять был принят всем двором, но один Мамонов проводил его в ту залу, где императрица ожидала его. Они ходили взад и вперед по зале и начали говорить о политике. Король жаловался на свое злополучное положение и ясно дал понять, что оно происходит от раздела Польши. Это было тем неразумнее, что эти жалобы ничему не могли помочь в прошлом и могли лишь повредить в будущем. Екатерина извинилась, свалив всю вину на Австрию и Пруссию. Тогда Станислав Август перешел к своим личным просьбам, составлявшим главную цель его путешествия. Он просил об уплате его долгов, об уничтожении постоянного совета и об утверждении наследственности польской короны в его роде. Императрица, недовольная его предъидущими жалобами, хотя и обещала ему исполнить первый пункт, об уплате долгов, но в совершенно неопределенных выражениях. Она сказала ему, что он должен сперва составить роспись своих долгов, затем она переговорит с своим министром финансов, и если это окажется возможным, то можно будет войти в дальнейшие переговоры об уплате долгов. Король не мог добиться от императрицы более определенного и более выгодного для себя заявления. Относительно двух других пунктов Екатерина опять спряталась за венскими и берлинскими дворами и уверяла, будто не в ее власти изменить что либо без их согласия в польской конституции или прибавить что либо новое. Станислав Август приуныл; разговор не клеился. Наконец, императрица подала знак Мамонову и весь двор вошел в залу. Иные сели играть в карты. Императрица, король и графиня Браницкая 12 также сели, но не играли. Потемкин, Мамонов, [311] иностранные посланники, приехавшие с ними из Петербурга и Варшавы, и знатнейшие особы обоих дворов стояли. Начались разговоры; во смущение, исходившее от обоих главных лиц, было вскоре замечено и передалось другим. Беседа шла вяло. Всех расшевелил только фейерверк и иллюминация. Вся гора, на которой стоит Канев, до самого Днепра, казалась в огне. Невозможно выразить как был великолепен вид этой декорации с судна императрицы. Императрица, тронутая вниманием короля, сказала ему несколько любезных фраз. Вскоре они разошлись, чтоб уж никогда более не видеться. Вероятно, каждый из них подумал про себя, что если они так долго, и при столь приятных отношениях, не виделись, то это может и впредь продолжаться. Но в присутствии двора они простились так трогательно, как только это было возможно. Государыня проводила короля до берега и даже ступила на польскую землю. Затем она возвратилась и отправилась в спальню. Станислав же Август дал великолепный праздник обоим дворам и многим иностранцам, привлеченным любопытством. На следующее утро оба государя продолжали свой путь.

Станислав Август предложил Иосифу II, ехавшему тогда к Екатерине, переговорить где нибудь на пути; но австрийский монарх уклонился от тяжелой для него беседы. Это обстоятельство увеличило недовольство короля.

Полный отчаяния возвратился он в Варшаву, где должен был публично выслушивать ядовитые упреки за это путешествие от своих врагов и от врагов России.

Поляки и их король были погружены в глухую печаль. Их чувства, казалось, притупились. Это была лишь уснувшая месть, разбуженная в 1788 году судорожными конвульсиями. В то время Россия была занята двумя войнами и мало могла уделять внимания Польше. Там, под обманчивою эгидою Пруссии, уничтожили навязанную им в 1775 году конституцию, отказались от русской гарантии и соединились с прусским двором. Вся Польша, или, по крайней мере, лучшая часть населения, трудилась над новою конституциею: сильные — с разумным обсуждением, без притязательности; слабые — с преданностью и усердным послушанием. Сам король, увлеченный благородным воодушевлением сейма и нации, был чрезвычайно деятелен, пожертвовал всеми частными выгодами, [312-314] и своими советами показал, что он воодушевлен патриотизмом, которому можно было только пожелать терпения.

Наконец, 3 мая 1791 года, появилась новая конституция. Польша стала наследственным государством, престолонаследие в котором предлагалось нынешнему королю саксонскому и герцогу варшавскому и его дочери; но, ради благополучия своей земли, которая легко могла быть вовлечена в войну, этот Fabius Cunctator не решился принять это предложение. Новая конституция, понятно, заключала много еще пунктов, из которых самым важным было образование большой армии. Чтоб возжечь мужество в воинах, Станислав Август учредил военный орден, который он позорным образом сам же и должен был уничтожить, по приказанию императрицы, в 1793 году.

Русский двор очень скоро разрушил эту новую конституцию, согласившись по этому поводу с прусским. Соблазнили самозванных патриотов, объявили все, что было сделано, противозаконным и составили тарговицскую конфедерацию. Императрица написала королю, что если он желает, чтоб она продолжала называть себя его сестрою, то должен присоединиться к этой конфедерации. Слабый Станислав Август понял угрозу и, вследствие этого, объявил, что он не может противиться силе русского оружия, и присоединился к конфедерации.

Наконец, по приказанию императрицы, король, получив от нее 8 000 дукатов на путевые издержки, должен был отправиться в Гродно, где был назначен сейм. Так как сейм был бурен, то русский посол Сиверс приказал арестовать короля и все собрание. Результатом этой жестокости явилось вынужденное соизволение короля и чинов на второй раздел Польши. Это случилось 9 апреля 1798 года. На этот раз в дележе участвовали только Россия и Пруссия, которая, как казалось, только для того и приняла на себя в 1788 и 1790 гг. известную роль, чтоб тем вернее участвовать в захвате. От всей Польши осталась теперь только третья и, быть может, самая дурная часть. Король и сейм торжественно утвердили этот раздел.

Концом всего этого было полное уничтожение политического существования Польши. Дворы Петербурга, Вены и Берлина поделили между собою остаток злополучной страны.

Станислав Август перестал теперь быть государем, чем он, впрочем, и прежде был только по имени. 15-го ноября [315] 1795 года он отрекся от польского престола 13. Он должен был оставаться в Гродно, где находился как бы под командою русского генерал-губернатора, князя Репнина, и потому может быть назван только титулованным королем in partibus infidelium. Его долги доходили до трех миллионов дукатов; были приняты меры к уплате их. Для своего содержания он получал пенсию в 200 000 дукатов, выдача которых была разделена на пять частей, из которых Россия уплачивала три, Австрия и Пруссия по одной. В этом положении оставался ex-король до смерти Екатерины II.

Павел I вызвал его в Петербург 14 и ради хвастливости (?), составлявшей важный недостаток этого государя, часто заставлял несчастного Станислава Августа увеличивать блеск русского двора; он выказывал к нему, однако, что собственно всегда делал, много добросердечия и дружбы. Сделать более, или возвратить ему все им потерянное или часть его император не был в силах; отдать же ему то, что Россия оторвала (!!) от Польши, не позволяли ему государственные интересы России.

Станислав Август вел в Петербурге, в известном смысле, довольно счастливую жизнь. Павел оказывал ему весь почет, должный его высокому сану. Король часто являлся при дворе; император, императрица и императорская фамилия часто посещали его. Сверх того, Станислав Август приглашал к своему столу государственных сановников и ученых, составлявших его любимое общество. Недолго вел он такую жизнь. Спазматические припадки, которыми он давно уже страдал, расслабили его нервы и истощили его силы. Он умер 12-го февраля 1798 года и был погребен в католической церкви, где Павел I приказал вырезать замечательную надгробную надпись своему другу 15. [316]

Станислав Август не был женат. Насколько вам известно, было только два проекта его женитьбы. Во-первых, с русской императрицей Екатериной II. Во-вторых, с принцессой саксонской и польской Кунигундой. Это предложение, однако, не состоялось,

Станислав Август Понятовский, по отзыву всех, бывших к нему близкими в цветущие дни его зрелой молодости, был одним из красивейших мущин своего времени. Он был статен и высок, но не имел колоссального вида Потемкина и Орлова. Его внешность была внушительная; выражение глаз в высшей степени приятное. Он обладал всеми самыми любезными и интересными свойствами частного человека, но не имел ни одного качества, которое делало бы его достойным трона. По польски, по латыни, немецки, французски, английски, итальянски и русски он говорил и писал в совершенстве, легко и изящно. У него не было охоты для трудовой работы. Его красноречие, великий талант его лучших соотечественников, было только фразерством, которое не обманывает никого, знающего ему цену. Он, кажется, сам не понимал своего характера. Слабость он принимал за кротость, расточительность за щедрость, гордость за честолюбие, способность ослеплять толпу своими блестящими дарованиями за искусство убеждать деловых людей. Все эти недоразумения вместе сделали то, что он был чрезвычайно занят собою, чрез что его недостатки еще более увеличивались. Но самый больший его недостаток была его слабость. Эта слабость, бесспорно, самый порочный недостаток у правителя, не смягчалась его естественною, действительно выдающеюся, сердечною добротою, и невольно заставляла считать его характер подозрительным, каким он собственно не был. Станислав Август часто показывал добрые намерения относительно своего отечества; но именно его слабость делала наилучшие замыслы шаткими, даже роняла их, и давала его действиям неприглядный оттенок. Многие его враги утверждали, что в критические моменты своей жизни он выказывал мало личного мужества; но для такого позорного обвинения вовсе нет доказательств.

Никогда ни с одним монархом не говорили так откровенно, скорее так непристойно, как с Станиславом Августом. Известно и часто повторялось, что одна дама, когда речь зашла о приятных общественных дарованиях короля, сказала ему: «Il faut avouer, Sire, que vous etes le partlculier le plus aimable, mais aussi», при чем она сострадательно пожала плечами, «le roi le plus insupportable [317] qu’on puisse trouver». Во время спора о диссидентах, в 1766 году, киевский епископ сказал ему публично, при всем дворе: «Autrefois je priais Dieu pour votre prosperity aujourd’hui je le prie, pour que le diable vous emporte». Что сказал, что сделал бы этот человек, если бы жил в 1795 году! По случаю приступления короля к тарговицкой конфедерации, Феликс Потоцкий писал ему между прочим: «L’accession de Votre Majeste n’est que forcee, et ce n’est que la bonne volonte de l’imperatrice, qui vous а empeche, Sire, de ne pas faire, сe que votre mauvaise volonte vous dicte». Было чрезвычайно позорно, что Станислав Август послал это письмо императрице и жаловался ей на своего же подданного. Вскоре затем, после второго раздела польских провинций, появился памфлет, в котором были поименованы все поляки, содействовавшие погибели своего отечества. Это был мнимый каталог книг, вывешенный на углах улиц, на замке и даже у королевской комнаты. В нем было 28 книг; заглавие каталога было такое: «Catalogue des livres, qu’on trouve chez Proell, libraire de sa majeste polonaise». Две книги, трактовавшие о короле, были: «Deux traites sur les devoirs des rois, compares avec les actions des trois Boleslas, des Jagelions, d’Etienne Battory et de Jean Sobieski, ouvrage immortel de Stanislas Auguste Poniatowskl, roi de Pologne». В выборе числа, два, был намек на трактаты двух разделов Польши, которые Станислав Август заключил и подписал. Вторая книга называлась: «Moyen aise de payer ses dettes, par le meme» — сатира, менее остроумная, чем первая книга.

Крайне печально, если государь имеет несчастие выслушивать столь горькие упреки и не может ничего противопоставить им в свое оправдание, кроме слабости характера, которая столь часто бывает источником чудовищных несчастий. Истинный друг человечества всегда будет искренно оплакивать память такого государя на его могиле.

Примеч. переводчика. Станислав Август IV Понятовский, 1732-1797. П. С. З. № 17736; А. Г. С. I, ч. 1, 119; Письма Понятовского (Сборн., VII, 75; XVI, 442; «Русск. Стар.», 1870, II, 297; Осмнадц. век, II, 176, 189, 203; Воронцов, XXVIII, 525; Соловьев, XXVIII, 65, 77; Blum, Siever’s Denkwuerdigkeiten, III, 465, 466, 471, 473, 480, 487; Korrespolencya krajowa Stanislawa Augusta, Poznan, 1872; Korrespodencya miedzy Stanislavem Augustem а Ksaverym Branickim, Krakov, 1872); Mdmoires S. A. comte Poniatovski, Leipzig, 1862; Записки Понятовского (Воронцов, XXV, 426); Бумаги Екатерины II (Сборник, XIII, 211; XX, 177. 180, 204; ХXIIІ, 449, 534, 567, [318] 571, 577; XXVII, 353, 407, 478, 490; XLII, 119); Письма Екатерины II (Сборник, I, 258; IX, 86, 90; Воронцов, XXV, 414); Бумаги кн. Н. В. Репнина (Сборник, V, 133, 134, 206; XVI, 66, 105, 118, 141, 147, 351); Воронцов, III, 222, 223, 237; IV, 62, 111; V, 43, 45, 454; VI, 226; XXI, 168; XXV, 431; XXVI, 461; Письма поляков к королю (Чтения, 1865, II, 37); Письма Безбородко (Сборник, XXVI, 284, 308, 383, 395, 462, 464, 473; XXIX, 653) Любовные записочки (Архив, 1881, III, 401); Дипломат. документы (Сборник, XII, 40, 144, 160; XVIII, 120; XIX, 287, 305; XXII, 27, 77, 192, 285; 302, 315, 352, 445, 494, 518, 528; XXXVII, 7, 31, 153, 226, 272, 556); Catherine, 238, 241, 245, 254, 261, 287, 299, 306, 319; Храповицкий, 33, 75, 392, 401; Порошин, 19, 100; Oginski, Memoires, I, 45, 160; Castera, I, 114, 125, 129, 1 132, 299, 342, 355, 360, 362, 390; II, 71; Masson, 98; Russie, 173, 175; Segur, I, 433; II, 6, 27, 31, 37, 39, 51, 183; Записки Михаловского (Россия, 1880, I. 82: II, 356, 358, 361, 364, 366; ІII, 555, 557, 564, 566, 570, 572; IV, 674, 678, 680, 687); Karpinski, Pamictniki Krola Polskiego, Poznan, 1862, 87; Энгельгардт, 65, 145, 161, 178, 190; Виже-Лебрен, 398; Позье (в «Русской Старине» изд. 1870), 120; Казанова, 560; Неизд. сочинения кн. Щербатова (Библиогр. Зап., II, 399); Rulhtere, I, 380; II, 163, 195, 206, 286, 341; IV, 422, 437; Compte general des dettes du roi (Blnm, Sievers Denkwuerdigkeiten, III, 475); Костомаров, Последние годы речи Посполитой (Вести. Европы, 1869, 1, 685; II. 154, 618; III, 138, 559; IV, 89, 548; V, 17, 562; VI, 109, 668); Дубровин, Князь Волконский и его донесения из Польши, 1764-1770 (Вести. Евр. 1868, VI, 83, 543); Кн. Вяземский, Политика Фридриха В. (Осмнадц. век. I, 163); Щебальский. Французская политика в Польше (Русск. Вести., 1863, VII, 200); Дубровин, Накануне первого раздела Польши (Вести. Европы, 1870, IV, 191); Польша и поляки при Станиславе Понятовском (Вести. Европы, 1874, IV, 5, 429); Костомаров, Костюшко и революции 1794 г. (Вести. Европы, 1870, I, 5, 511; II, 137); Beer, Die erste Theilung Polens, 3 Bde, Wien, 1873; Sybei, Die erste Theilung Polens (Deutsche Rendscbau, 1874, 1); Соловьев, История падения Польши, М-ва, 1863; Correspondance sur les affaires politiques du royaume de Pologne (Buesching, XIII, 4); Шемякин, Записки о частной жизни Понятовского (Чтения, 1871, III, 1); Oeuvres de Frederic le Grand, ed. Preuss, VI, 12; Максимович, Бубновая сотня (Поли. собр. соч., Киев, 1872, І); Карнович, Мария-Терезия Угрюмова («Русская Старина», 1874, XI, 558); Уманец, Понятовский и Репнин (Россия, 1875; II, 200); Бантыш-К., Списки, 112, 217; Щебальский, Русская политика в Польше (Русск. Вести., 1864, X, 32); Herrmann, V, 137, 154, 363, 376, 399, 433, 502, 505, 573; VI, 150, 333, 366, 370, 477, 509; VII, 259, 274, 281, 505, 595; Соловьев, XXIV, 59; XXV, 305, 309, 319; XXVI, 64; XXVIII, 380; Estreicher, Bibliografia Polska, III, 476. — В. Б. [319]

LXXVI. ИВАН ЕЛАГИН.

Иван Елагин, русский, совершенно простого происхождения, был писцом в экспедиции лейб-кампании, учрежденной императрицею Елизаветой. Это место не давало ему никакого чина. Так как на службе он имел мало дела, то свободное время он употреблял на развитие науками своих, во всяком случае, больших способностей. Он хорошо изучил французский и немецкий языки, и приобрел много полезных и приятных познаний в новейшей литературе, за которою в последующие годы постоянно следил. Случайно имел он возможность познакомиться с придворными служителями низших разрядов и уже этим достиг значительных для себя выгод.

Наконец, он женился на камер-юнгфере императрицы Елизаветы и тем составил свою карьеру. Елагин достиг теперь почетных должностей и приобрел правдою и, как говорят, неправдою богатства и даже значительные имения. В последние годы царствования Елизаветы, Елагин был сослан в свои имения близь Казани, за то, что был посредником (в шашнях) графа Понятовского.

Петр III знал причины наказания Елагина и потому не дозволил ему возвратиться.

Но Екатерина II вспомнила об услугах, которые он ей оказывал, и призвала его из изгнания опять ко двору. Он тотчас стал тайным секретарем 16 императрицы, ее ежедневным собеседником, когда она хотела вести научный разговор, и ее [320] помощником в литературных работах 17. В царствование этой государыни он получил богатства и значительные почетные должности. Между прочим, он был императорский обер-гофмейстер.

В 1786 году, мы не знаем по какой причине, Елагиным были недовольны при дворе, и настолько дали ему это заметить, что он должен был подать в отставку. Место обер-гофмаршала было отдано Безбородко, который чрез это мог, не опережая других, получить чин действительного тайного советника.

Елагин умер в начале 1790-х годах.

Он был обер-гофмейстер императорского придворного штата, сенатор и кавалер орденов Белаго Орла и Св. Александра Невского.

Примеч. переводчика. Иван Перфильевич Елагин, 1725-1794. П. С. З., № 11868, 13150; Записка Елизаветы (Осмнадц. век, II, 216); Указ Екатерины II (Вяземский V, 332); Коммисия Уложения (Сборник, IV, 11, 28, 55; VIII, 398; XIV, 294; XXXVI, 17); Финансов. документы (Сборник, XXVIII, 45, 216); Ссылка кофишенка И. Елагина (Арханг. Губ. Вед., 1876, № 21); Сатирич. каталог Екатерины II (Архив, 1871, 2039, № 7); Бумаги Екатерины II (Сборник, VII, 75, 128, 131, 150, 319, 351; X, 243, 361; XIII, 231, 298; XXIII, 113, 137, 142, 213, 586, 589; XXVII, 39, 134, 184; XLII, 302); Елагин, Наука свободных каменщиков (Архив, 1864, 586); Письма Елагина (Библиогр. Зап., III, 548: Воронцов, XXX, 329; Архив, 1870, 750; Сборник, VII, 287, 295; X, 244); Голос Елагина (Чтения, 1861, II, 144); Елагин, Опыт повествования о России, Спб., 1803; Письма Безбородко (Сборник, XXVI, 253, 263); Письма Гримма (Сборник, XXXIII, 145); Воронцов, V, 200; XIII, 185, 282; Дипломат. документы (Сборник, XII, 203, 341); Фон-Визин, изд. 1866, 356; Catherine, 151, 161, 311, 312; Храповицкий, 73, 186, 495; «Русская Старина»: кн. Щербатов, 679; Пикар, XXII, 52; Порошин, 277; Донесение кн. Прозоровского о масонах (Осмнадц. век, II, 376); И. П. Елагин («Русская Старина», 1871, III, 571, 679; 1872, V, 466; 1873, VII, 285; VIII, 887; 1874, X, 541; XI, 489); Вей-демейер, Двор, I, 197; Евгений, I, 211; Бантыш-К., Словарь, II, 10; Списки, 222; Долгоруков, IV, 402; Соч. Державина, изд. Грота, IX, 666; Соловьев, Писатели русской истории (Арх. юридич. сведений, 1855); [321] Пекарский, Имп. акад. наук, I, 335, 554, 655; Аaанасьев, Н. И. Новиков (Бнблиогр. Зап., I, 163); Лебедев, Биография Сумарокова (Библиограф. Зап., I, 422, 426, 427); Сборник студентов спбургского университета, I, 332; Афанасьев, Литературная полемика (Библиогр. Зап., II, 451); Биография Фон-Визина (Библиограф. Зап., II, 3, 528); Лонгинов, Новиков и мартинисты, 93; Архив, 1883, III, 65; Вяземский, V, 26; Васильчиков, Семейство Разумовских (Осмнадц. век, II, 531, 598. 613); Коялович, История русского самосознания, 1884, 145. — В. Б.

LXXVII. ДИТРИХ ОСТЕРВАЛЬД.

Выбор воспитателей для наследника престола должен составлять одну из главных забот государей. В руках такого человека находится отчасти благо потомства; часто же государи пренебрегают этою обязанностью из мелочных соображений. Менее заботливым воспитанием своего наследника они думают достичь того, что их правление, в сравнении с будущим, будет резко отличаться.

Дитрих Остервальд, рожденный в Петербурге, от родителей мещан, получил хорошее, но совершенно обыкновенное, образование в кадетском корпусе. По выходе из корпуса, он был сперва ассесором в комерц-коллегии, а потом офицером в кадетском корпусе. Впоследствии он был избран учителем великого князя Павла. Он обучал этого принца истории, географии, русскому и немецкому языкам. По окончании образования наследника, Остервальд поступил в сенат.

Он умер в 1794 году, будучи действительным тайным советником, сенатором и кавалером орденов св. Александра Невского и св. Анны.

Остервальд был очень добрый и честный человек, но имел самый посредственный ум, и вовсе не имел ни познаний, ни характера, которые должен иметь воспитатель наследника престола в России.

Жена Остервальда была урожденная фон-Засс, 18 фрейлина [322] императрицы. Она была очень красива и имела много семейных добродетелей. От этого брака не было детей.

Примечание переводчика. Тимофей Иванович Остервальд. Бумаги Екатерины II (Сборник, XIII, 473); Финансовые документы (Сборник, XXVIII, 44, 85); Сатирический каталог Екатерины II (Архив, 1871, 2039, № 17); Порошин, в изд. «Русской Старины», 16, 21, 28, 34, 60, 71, 73, 152, 191, 281, 301, 374, 387, 400, 414, 434, 556; Russie, 318, 319; Карабанов, IV, 383; Поленов, Присяга иноземцев в русской службе при Петре В. (Архив 1869, 1749); Бантыш-К., Списки, 231, 304. — В. Б.

LХХVIII. ИВАН БЕЦКОЙ.

Иван Бецкой, незаконнорожденный сын генерал-фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого 19, родился от шведки, в 1702 г., в Стокгольме, где его отец содержался пленником. Фельдмаршал, давший этому побочному сыну свое фамильное имя, отбросив 20 первый слог, Тру; хорошо воспитал его, обучил искуствам и наукам, особенно же языкам, и послал путешествовать. Он служил сперва солдатом, но вскоре потом определился к гражданским делам.

При производстве суда над государственными преступниками в 1742 году, Бецкой вел протокол. Мало-по-малу он получил почетные должности при дворе, и в военной службе достиг поста генерал-лейтенанта.

Он оставил военную службу, чтоб посвятить себя только [323] гражданским делам. Россия обязана ему многими хорошими и великолепными общественными учреждениями; но проницательные люди утверждают, что он сделал большие ошибки в первоначальных уставах. Им учреждены, главным образом, женский институт, воспитательный дом и заемный банк в Петербурге, воспитательный дом и институт кормилиц в Москве. Между тем, нельзя отрицать, что до него, при нем и после него устройству этих прекрасных заведений много содействовали также идеи и других лиц. Все эти заведения, столь полезные по своему внутреннему достоинству, много способствуют своими великолепными зданиями украшению обоих главных городов империи.

Украшение города, по крайней мере, Петербурга, было по большей части возложено на него. Под его руководством сделана, между прочим, гранитная набережная Невы, Фонтанки и Екатериненского канала с их мостами, равным образом и постановка знаменитого памятника Петру I.

Круг дел, порученных Бецкому, был чрезвычайно обширен; действительно, можно сказать, что для точного исполнения этих дел были бы недостаточны способности и силы одного человека, если-б он не имел талантливых помощников 21. Еще прежде Бецкой был директором пехотного кадетского корпуса и, что особенно странно, женского института в Петербурге; он был также директором петербургского воспитательного дома и заемного банка. От него отобрали эти дела потому, что он был слишком стар и слаб и уже не мог долее заботиться о них. Но и те занятия, которые он сохранил, были слишком тяжелы для его физических сил, которые, по его крайней дряхлости, приближались к полному разложению. Он оставался еще начальником строительной конторы и императорских садов 22, президентом академии художеств и первым куратором воспитательного дома в Москве. По рангу он был действительный тайный советник, действительный камергер, кавалер орденов св. Андрея и св. Александра Невского, командор [324] первого класса ордена св. Владимира и кавалер ордена св. Анны.

Бецкой умер, наконец, в Петербурге, в 1796 году.

Люди, знавшие его в прекрасные дни зрелого возраста и могшие оценить его, утверждали, что это был человек посредственного ума и не вполне правильного суждения, которому, однако, нельзя отказать в больших и обширных познаниях всякого рода. У него были возвышенные, благодетельные для человечества идеи, которые он легко мог приводить в исполнение, благодаря изумительному великодушию императрицы Екатерины II, как мы то видели из основания и улучшения многих прекрасных заведений. Тем не менее, однако, справедливо, что встречаются иногда недостатки, столь очевидные, что кажутся невероятными; если они происходили и не от него, все же зоркий взгляд начальника должен был заметить их и изменить. Так, например, в институте для повивальных бабок принимались незамужние женщины, которые обучались быть повитухами. Впрочем, он обладал глубокими эстетическими познаниями и в совершенстве излагал свои мысли, устно и письменно, на главнейших живых языках. Кроме своего родного языка, он говорил по французски, немецки, итальянски и английски. Охотнее и лучше всего он говорил по немецки, притом с такою правильностью, как в самой Германии говорят только в лучшем обществе. При таких вспомогательных средствах ему легко было читать лучшие и полезнейшие сочинения по всем отраслям, входившим в круг его ведения. Обо всем, что он читал, он любил говорить даже и в старости, из чего можно заключить, что он в юности любил подобные беседы. Но он всегда говорил с некоторого рода удовольствием, вследствие чего люди, злоупотребляющие любезным талантом подобной односторонней беседы, легко прославили его болтуном. Он был неистощим в анекдотах о русских государях и придворных, особенно же из времени Петра I, которое он хорошо знал; он рассказывал эти анекдоты с благородною непринужденностью, но всегда весьма осторожно и скромно. Главные черты его характера были: верность, честность и человеколюбие.

Расточительная щедрость Екатерины II, не имеющая себе примера в неизмеримом поле истории, и дружба Орловых доставили Бецкому возможность собрать большие богатства 23. Он [325] оставил их лицам, оказавшим ему свои услуги. Большую же часть его богатств получили любезные и прекрасно воспитанные своею матерью дочери адмирала Рибаса.

Бецкой никогда не был женат но, в числе других связей с замечательными женщинами, он был в связи с ангальт-цербстскою княгинею, матерью Екатерины II, с которою жил в Париже, по смерти ее мужа.

Ни в одной, конечно, стране не выказывают столько разумной терпимости, как в России. Принцесса гессен-гомбургская 24, законная дочь фельдмаршала Ивана Юрьевича Трубецкого и, следовательно, сводная сестра Бецкого, публично жила с ним, как родная сестра. Она заказала свое и его изображение, из меди, и портреты их продавались в книжной лавке академии наук.

Примеч. переводчика. Иван Иванович Бецкой, 1704-1795 гг. П. С. З. № 11908; Бумаги Екатерины II (Сборник, I, 261; X, 158, 241; XXIII, 144, 592, 644; XXVII, 67; XLII, 236, 346); Финанс. документы (Сборник, ХХVIII, 46); Доношения Бецкого в сенат (Сборник, XVII, 305, 361); Челобитная Бецкого (Архив, 1866, 1567); Письма Бецкого (Чтения, 1863, IV, 82, 94; «Русск. Стар.», 1873, VIII, 709, 887, 899; Архив, 1876, III, 18; Сборник, ХVII, 319, 403); Дипломат. документы (Сборник, XII, 370); Письмо Бецкому и его дочери (Архив, 1873, 2254, 2271, 2278); Письмо Сумарокова Екатерине II (Библиогр. Зап., I, 423); Воронцов II, 4; IV, 504; V, 78, 475; VII, 259; IX, 146; XXI, 91; Храповицкий, 21, 22, 26, 448; Порошин, «Русск. Стар.», 349, 441, 453, 490; Щербатов, 115, 679; Кокс, XVIII, 322; Позье, 111, 122; Russie, 355; Dohm, Русский двор (Россия, 1879, III, 85); Барабанов, V, 459; Чистович, Матерьялы о Бецком (Чтения, 1863, IV, 81); [326] Пятковский, И. И. Бецкой («Русск. Стар.», 1873, VІII, 889); Биография Бецкого (Иллюстрация, 1847, 150); Вейдемейер, Двор, I, 27; Бантыш-К, Словарь, I, 166; Списки, 115, 213; Карабанов-Долгоруков, 194; Евгений, I, 37; Половцов, Характеристика Бецкого (Сборник, ХVII, VI); Соч. Державина, изд Грота, IX, 620; Сатирич. каталог Екатерины II (Архив, 1871, 2039, № 26); Майков, Сон 1765 г. (Архив, 1873, II, 1910), Эмин, Сон (Архив, 1873, III, 372); Петров, Екатерина II, образовательница подданных, Спб., 1864, 34; Пекарский, Ист. акад. наук, I, 390, 666; Пятковский, История воспитательного дома(«Русск. Стар.», 1875, XII, 146); Соловьев, Сенат при Екатерине II (Россия, 1875, I, 23); Родители Екатерины II (Осмнадц. век I, 7); Божерянов, Л. Ф. Кокоринов («Русск. Старена», 1883, XL, 704); Артемьев, Медальн. комитеты (Зап. археол. общ., III, 200); Herrmann, V, 285; VII, 613; Соловьев, XXV, 151, 292; XXVI, 324; Саитов, 18. — В. Б.

LXXIX. РИБАС.

Рибас родился в Неаполе. Его отец, кузнец, родом испанец, жил в Барцелоне. Будучи не очень то счастлив и имея предприимчивую голову, он отправился в свите короля Дон-Карлоса в Неаполь, где получил место в военной канцелярии.

Его сын, о котором здесь говорится, был офицером, но вскоре вынужден был покинуть Неаполь. Он отправился в Ливорно, где тогда жил Алексей Орлов. Он сделал его лейтенантом корабля и пользовался им, как мог. Рибас помог погубить злосчастную дочь (!?) Елизаветы и был послан в Петербург курьером, с известием, что она в руках Орлова. Он остался в Петербурге, стал гофмейстером молодого Бобринского и сопровождал его в путешествии. За эти услуги он стал мало-помалу подполковником, полковником и бригадиром. Будучи полковником, он командовал карабинерным полком.

Во время осады Очакова Потемкин сделал его контр-адмиралом. Вскоре затем он стал вице-адмиралом и командовал учебною флотилиею на Дунае.

Рибас умер в начале нынешнего столетия, будучи генерал-кригс-коммиссаром, вице-адмиралом, кавалером орденов св. Александра и св. Георгия второй степени, и мальтийского ордена, полученного им одновременно с Зоричем.

О его уме мало говорят; мало и о сердце. Весьма сомнительно, имел ли он способности, необходимые на многоразличных постах, [327] которые он занимал; но ему нельзя отказать в личной храбрости.

Он был женат на достойнейшей женщине. Она называлась mademoiselle Baby 25 и была камерфрейлиной императрицы. Уверяли, будто она дочь Бецкого. Несомненно, что никто не знал ее происхождения. Она была умнейшею, образованнейшею и прекраснейшею женщиною всего двора.

От этого брака произошли две любезнейшие дочери, которые своими принципами я своим образованием могли бы составить счастие своих мужей.

Примечание переводчика. Осип Михайлович Рибас, † 1808. А. Г. С., I, ч. 1, 744; Протоколы ясских конференций (Сборник, XXIX, 548); Бумаги Екатерины II (Сборник, XVII, 105; ХXIIІ, 277; XLII, 131 132); Письма Рибаса (Архив, 1876, III, 24); Бычков, Письма и бумаги Екатерины II, Спб., 1873, 98; Письма Безбородко (Сборник, XXVI, 381, 427; XXIX, 534, 518); Письма Рибасу (Архив, 1866, 969; 1871, 1525; 1878, 1, 490); Воронцов, V, 2; VIII, 43, 133, 153; IX, 33; XIIІ, 218, 228, 247, 330; Переписка Екатерины II с Потемкиным («Русск. Стар.» 1876, XVI, 475; ХVII, 643); Энгельгардт, 118, 123, 127; Caetera, II, 252; Sеgur, II, 176; Masson, 305, 392; Храповицкий, 92, 95, 406; Записки Шишкова, 1870, I, 5; Карабанов, V, 467; О. М. Рибас («Русск. Стар.», V, 38, 241; VIII, 368; X, 774; XVII, 458); Сумароков, Черты Екатерины В. (Архив, 1870, 2080); Кн. П. А. Зубов (Старина, 1876, XVII, 458); Соч. Державина, изд. Грота, IX, 724; Вейдемейер, Двор, II, 76; Бантыш-К., Словарь, IV, 308; Списки 237 Карабанов-Долгоруков, 188. — В. Б. [328]

LXXX. АНДРЕЙ ЧЕРНЫШЕВ.

Андрей Чернышев, сын крестьянина из деревни графа Чернышева, не имея фамильного имени, принял имя своего барина. Он был доставлен в Петербург, как рекрут; но обладание красивым лицом сделало то, что он, вместо того, чтоб стать солдатом, получил служительское место при дворе. Он понравился Екатерине, которая сделала его камер-лакеем. Тогдашний избранник, Орлов, нашел нужным удалить его. Чернышев получил место капитана в армии. Позже, он опять был вызван императрицею в Петербург и стал повышаться по службе. Наши сведения о Чернышеве доходят только до 1796 года. Он был тогда генерал-маиором и командиром Петербургской крепости.

Прим. переводчика. Андрей Гаврилович Чернышев, † 1797 г. Д. С. З., № 17,535. Список военных чинов на 1792, 37; Спб. Ведомости за 1796 г., № 93; за 1797 г., № 4. Письма Чернышева (Архив, 1865, 1002); Catherine, 63; Геннади, Соч. Душкина, 1860, VII, 152; Лонгинов, Заметки к письмам Екатерины II (Архив, 1863, 405); кн. Оболенский, Исторические замечания (Архив, 1865, 994); Долгоруков, II, 103; Башуцкий, Панорама Петербурга, 1830, III, 71; Бантыш-К., Списки, 224; Саитов, 145. — В. Б.

(Продолжение следует).


Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1886 г., т. L, апрель, стр. 1-180; т. LI, июль, стр. 1-20.; т. LII, октябрь, стр. 1-24.

2. Гэнбури был прежде посланником при дрезденском дворе. Он умер в Англии, вскоре по возвращении из России.

3. Понятовский вместе с посланником жил в доме графа Скавронского, на Неве; Станислав Август занимал угловую комнату, насупротив Мраморного дворца, имевшую овна на все четыре стороны.

4. Брольи и Д’Алльйон.

5. Как посланник, Понятовский хил на Невском проспекте, на углу Екатерининского канала. В 1780-х годах дом этот принадлежал княгине Голицыной, жене генерал-фельдмаршала, которая и умерла в нем. От ее наследников дом был куплен трактирщиком Лионом, который очень его увеличил и давал в нем маскарады.

6. Браницкий, происходивший не от знаменитой фамилии этого названия, стал, при поддержке России, великим коронным гетманом Польши Он женился на племяннице Потемкина и затем его употребляли для возбуждения неудовольствий в своем отечестве или для оскорбления королевского сана, смотря что требовалось. Повело бы слишком далеко передавать все его низости. Он хотел быть королем, но поступил опять на службу и дослужился только до русского генерала, чем и был еще в 1789 году.

7. Об этом муже, ставшем знаменитым в поле и совете, достаточно сказать, что он умер фельдмаршалом в начале этого столетия.

8. Не надо забывать, что весь настоящий очерк о Понятовском составлен саксонцем, потому уже самому враждебно относившимся в России в изложении всех перипетий польского вопроса при Екатерине II. Ниже помещен список трудов, представляющих драгоценные данные, разъясняющие всю историю падения Польши так, как она действительно происходила, а не так, как она казалась Гельбигу, современнику, смотревшему на события с своей предвзятой точки зрения. — Ред.

9. После этого происшествия Пулавский должен был бежать из своей родины, и умер в изгнании, если не ошибаемся, во Франции.

10. Было три брата Чернышевых: Петр Григорьевич был некогда послом во Франции и Англии, камергером, действительным тайным советником и сенатором; о Захаре мы уже говорили; Иван был вице-президентом адмиралтейств-коллегии (президентом был великий князь Павел), камергером, действительным тайным советником, сенатором и членом верховного совета. Все трое были кавалерами главнейших русских орденов.

11. Таков должен быть принцип всех истинно-великих государей. Так думал Фридрих II, который, однако, при малой власти, должен был подчинять свою волю обстоятельствам; этому же принципу следовал с неограниченною властью герой нашего столетия, Наполеон, достойный называться первым не только по имени, но и во всех отношениях.

12. Графиня Браницкая была старшею и самою красивою племянницею Потемкина. Она была статс-дамою императрицы и кавалерственною дамою св. Екатерины. Характером своим она также славилась, как и ее супруг, о котором мы говорили уже выше.

13. Польские королевские регалии, насколько нам известно, сохранялись прежде в Кракове. Куда делись они по уничтожении королевства? В Берлине и Петербурге их нет, по крайней мере об этом ничего неизвестно. Не в Вене ли они? Они, однако, не могли быть брошены в кладовую. Не время ли вынести их на свет Божий? В Дрездене хранятся скипетр и короны, которые носили Фридрих-Август II и Мария-Иозефа. Но они принадлежат саксонскому дому.

14. Как король, Понятовский жил в Мраморном дворце. Он в нем и умер.

15. Мы читали эту надпись, но не помним уже где. Быть может, в одном из томов знаменитого Коцебу: «Романы, повести, анекдоты и мелочи», где много говорится об этом короле.

16. О тайном секретаре или кабинет-секретаре Екатерины II будет говорено в другом месте.

17. Nachricht von einigen russischen Schriftstellern (Библиогр. Зап., III, 609). Литературные труды Елагина: 1) перевод романа Д’Аржанса «Приключения маркиза Г. или жизнь благородного человека, оставившего свет», Спб., 1756; 2) перевод трагедии Браве «Безбожный», Спб., 1781; 3) перевод комедии «Мизантроп или Нелюдим», Москва, 1788. Исторический труд Елагина упомянут ниже. — В. Б

18. Анна Павловна. — В. Б.

19. Князь И. Ю. Трубецкой, заслуженный генерал, которому Петр I издавна оказывал величайшее доверие. Как капитан гвардии, он содержал уже караул при арестованной сводной сестре монарха, царевне Софье Алексеевне. При всех последующих правительствах он сохранял посредственный кредит и умер в 1751 г., будучи фельдмаршалом, но вдали от двора, имея 82 года.

20. В России много лиц, фамильные имена которых произошли от совращений, перестановок и изменений действительных фамилий: Лицын от Голицына, Фитин от Фитингофа, Ронцов от Воронцова, Лот от Толль, Некас от Сакен. Другие давали своим незаконнорожденным детям фамилии от своих прозвищ или от своих имений: Чесменский от Орлова-Чесменского, Муромской от Мурома, имения графов Чернышевых.

21. По строительной части он имел, между прочим, весьма деятельного помощника в князе Путятине, о котором было уже говорено в этой книге.

22. Бецкой осуществил висячие сады Вавилона, которые, быть может, составляли просто миф, или же были не что иное, как сады, расположенные на холмах. Висячие сады в Петербурге находятся во втором этаже и очень тенисты, благодаря высоким и густолиственным деревьям. Бецкой устроил также зимний сад в эрмитаже, который собственно должен бы называться оранжереей.

23. Между прочим, он имел три прекрасные дома в Петербурге, на берегу Невы. Два дома, стоящие рядом, соединены внутри. Здесь жил и умер Бецкой. Здесь находятся прекраснейшие висячие сады, какие только можно себе вообразить. Третий дом, близь императорского летнего сада, отличается оригинальной постройкой. Он имеет особенности, какие нигде нельзя отыскать. Например, витая чугунная лестница, весьма, конечно, опасная в пожарном отношении. Далее, обширный верхний сад, который устроен над службами, конюшнями и хозяйственными строениями, отчего весь двор застроен и сделан неудобным. Вообще же, это прекрасный дом, очень удобный, как особняк.

24. Когда она вышла за принца гессенгомбургского, она была вдовою молдавского князя Кантемира, от которого у нее была дочь, вышедшая за князя Голицына, венского посла. Принцесса гессенгомбургская была доверенною подругою императрицы Екатерины, которая наградила ее орденом св. Екатерины. Эту орденскую ленту можно видеть еще в академии художеств, где она хранится в урне, в которую положила ее сама принцесса гомбургская. Она умерла в 1755 году и погребена в Александро-Невской церкви. Там сооружен ей прекрасный, но не очень красивый памятник.

25. Настасья Ивановна, рожд. Соколова. Бильбасов, Дидро в Петербурге, стр. 316, прим. 87. — В. Б.

(пер. В. А. Бильбасова)
Текст воспроизведен по изданию: Русские избранники и случайные люди. Составил Георг фон-Гельбиг, секретарь саксонского посольства при дворе Екатерины II, 1787-1796 // Русская старина, № 2. 1887

© текст - Бильбасов В. А. 1887
© сетевая версия - Strori. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1887