-

ЖАН ФРУАССАР

ХРОНИКИ АНГЛИИ, ФРАНЦИИ, ИСПАНИИ И СОСЕДНИХ СТРАН

ОТ КОНЦА ПРАВЛЕНИЯ ЭДУАРДА II ДО КОРОНАЦИИ ГЕНРИХА IV

Глава 121

Филипп ван Артевельде принимает своих капитанов за ужином и дает им инструкции, о том, как действовать утром, в битве при Розебеке. Ночью на небе было чудесное видение.

В среду вечером, Филипп ван Артевельде со всей своей армией подошел к полю боя и разбил лагерь на прекрасной и довольно сильной позиции, между канавой и рощей и с такой хорошей живой изгородью спереди, что на них нельзя было легко напасить. Это было между холмом и городом Розебеком, где расположился король. В тот же самый вечер, в своем шатре, Филипп дал великолепный ужин своим капитанам. Необходимые для этого средства он имел, поскольку его провизия следовала за ним. Когда ужин был окончен, он обратился к ним с такими словами: «Мои дорогие судари, вы — мои товарищи в этом походе, и я надеюсь, что завтра утром мы кое-что сделаем. Ведь французский король, которому не терпится встретиться и сразиться с нами, находится в Розебеке. Поэтому я прошу вас быть верными, и не беспокоится ни о чем, что вы увидите или услышите, так как мы сражаемся за правое дело, чтобы сохранить свободы Фландрии, и за наши права. Увещевайте ваших людей держаться хорошо и постройте их так, чтобы благодаря этому строю и нашей храбрости, мы одержали бы победу. Завтра, по милости Божьей, мы не найдем ни одного сеньора, который мог бы сразиться с нами, и никого, кто мог бы отважиться выйти на поле боя, если бы только он не хотел на нем остаться, и мы завоюем большую славу, чем если бы это было сделано при помощи англичан. Ведь если бы они были с нами, то вся слава досталась бы им одним. Весь цвет французской знати находится вместе с королем, никто не остался позади. Поэтому приказываю, чтобы ваши люди никому не давали пощады, но убивали бы всех на своем пути. Благодаря такому средству, мы останемся в мире. Я хочу и приказываю под страхом смерти, чтобы не брали никаких пленников, за исключением короля Франции. Что же касается короля, то я хочу его поддержать, так как он всего лишь ребенок и его следует простить. Ведь он не знает, что творит, и делает все согласно тому, чему его наущают. Мы привезем его в Гент и научим фламандскому языку. Но что касается герцогов, графов и других воинов, то убивайте их всех. Простой народ Франции никогда не будет на нас за это гневаться, ведь как я точно знаю, они хотят, чтобы ни один из них никогда не вернулся во Францию. И да будет так».

Его соратники, присутствовавшие при этом разговоре, происходившие из разных городов Фландрии и из графства Брюгге, согласились с этим предложением, которое они сочли годным и в один голос отвечали Филиппу: «Ты сказал хорошо, и так и будет». Затем они распрощались с Филиппом и все разошлись по своим местам, чтобы приказать своим людям, как им действовать, согласно полученным инструкциям. Так прошла ночь в армии Филиппа. Но около полуночи, как мне говорили, случилось наичудеснейшее событие, и такое, что о подобном никто никогда не слыхивал. Когда эти фламандские капитаны ушли, и разошлись по своим стоянкам, чтобы отдохнуть, а ночь продолжалась, часовым померещилось, что они слышат большой шум со стороны Золотой горы (Mont d’Or). Несколько часовых было послано посмотреть, чтобы это могло быть, не готовят ли французы этой ночью какую-нибудь атаку. По возвращении те доложили, что дошли до того самого места, откуда исходил шум, но ничего не обнаружили. Однако этот шум все еще был слышен, и некоторым казалось, что их враги сидят на конях на расстоянии примерно в лье от них. Таково же было мнение и одной гентской дамзели, которую Филипп ван Артевельде взял с собой в этот поход в качестве любовницы.

Пока Филипп спал в своем шатре на покрывале около костра, эта дамзель, так как не могла заснуть, вышла около полуночи из шатра, чтобы посмотреть на небо и на погоду, которая была в этот час ночи. Она посмотрела по направлению к Розебеку и увидела в глубине неба, дым и летающие вокруг искры огня, вызванные огнями французов, которые разводили их под живыми изгородями и кустарниками. Эта женщина внимательно прислушалась и решили, что слышит большой шум между своей армией и армией французов, а также крик «монжуа» и некоторые другие крики, и ей казалось, что они исходят от Золотой горы, расположенной между лагерем и Розебеком. Она очень испугалась, вернулась в шатер, разбудила Филиппа и сказала ему: «Сир, вставайте немедленно и вооружайтесь. Я слышу большой шум на Золотой горе, который, как я полагаю, издают французы, что идут сюда, чтобы на вас напасть».

При этих словах Филипп поднялся и, обернувшись в халат, взял боевой топор и вышел с ним из палатки, чтобы послушать этот шум. Также как и она, Филипп тоже услышал тот же шум, и ему показалось, что идет большой турнир. Он вернулся прямо в свой шатер и приказал гудеть в трубы, чтобы разбудить войско. Как только звуки труб были услышаны, то стало известно, что это делается по его приказу. Часовые, стоявшие в передовой части лагеря вооружились и послали нескольких своих товарищей к Филиппу, чтобы узнать, что он хочет делать, раз он вооружился столь рано. При их прибытии, он хотел послать их туда, откуда исходил шум, чтобы установить, чтобы это могло быть, но они сообщили, что уже это сделали, и что никакой причины для шума обнаружено не было. Филипп был сильно изумлен, а они были пристыжены, что слыша шум, идущий от вражеского лагеря, остались спокойными. «Ба, — сказали они Филиппу, — мы действительно слышим шум со стороны Золотой горы и мы послали узнать, чтобы это могло быть, но те, кому это было приказано туда отправиться, сообщили, что ничего не нашли и ничего не увидели. Не видя никаких определенных признаков движения врага, мы не захотели поднимать тревогу, чтобы нас потом за это не упрекали». Эта речь часовых несколько успокоила Филиппа, но сам с собой он сильно удивлялся тому, чтобы это могло быть. Некоторые говорили, что это дьяволы ада бегали и плясали около того места, где должна была состояться битва, поскольку они ожидали множество жертв.

Ни Филипп ван Артевельде, ни фламандцы не оставались спокойными, чтобы отдохнуть после этой тревоги. Они подозревали, что их могут предать и застать врасплох. Они неторопливо вооружились тем оружием, что у них было, разожгли около своих палаток большие костры и спокойно позавтракали, ведь припасов у них было изобилие. Примерно за час до рассвета, Филипп сказал: «Я думаю, будет правильно, если мы выйдем на поле и выстроим своих людей, потому что, когда французы нас атакуют, мы не должны быть неготовыми и несобранными, но нам надлежит выстроиться как мужам, хорошо знающим, что следует делать». Все повиновались этому приказу и, покинув свои палатки, вышли на пустошь перед рощей. Спереди находился широкий ров, который они только что вырыли, а сзади заросли ежевики, можжевельника и кустарника. Они неторопливо выстроились на этой сильной позиции и составили один большой полк, глубокий и мощный. По сообщениям от коннетаблей, там было около 50 тысяч человек, все — отборные люди, которые не ценили свои жизни. Среди них было около 60 английских лучников, которые без разрешения, оставив свои латы на своих квартирах, покинули своих товарищей в Кале, чтобы получать более высокую плату от Филиппа.

Все было готово, каждый взял свое оружие. Лошади, багаж, женщины и слуги были отпущены. Но у Филиппа ван Артевельде был паж верхом на превосходном скакуне стоимостью в 500 флоринов. Он приказал, чтобы конь находился при нем, чтобы обозначать его положение и для того, чтобы он мог сесть верхом, если будет преследование французов и при преследовании подтвердить свои приказы убивать их всех. Именно с этой целью Филипп и держал коня подле себя. Также у Филиппа было около 9 тысяч хорошо вооруженных людей из Гента. Их он разместил около себя, так как питал к ним большее доверие, чем к кому-либо еще. Поэтому он стояли с Филиппом во главе, с развевающимся знаменем впереди, а за ними стояли люди из Алоста и Граммона, затем из Куртре, Брюгге, Дамма, Слиеса и Франконата. Они были вооружены большей частью дубинками и железными касками, и были одеты в камзолы и перчатки с китовым усом. У каждого была палка с железным наконечником, и обитая вокруг железом. Граждане различных городов носили эмблемы и гербы, чтобы отличать одного от другого. У некоторых были куртки синие и желтые, другие носили красные, обитые черным, иные имели белые шевроны на голубом поле, другие зеленые и голубые, другие черные и белые ромбы, другие — красную и белую клетку, другие были все в голубом. Каждый нес знамя своего цеха. Также у них были большие ножи, свисающие с поясов. В таком положении они и оставались, ожидая начало дня, который вскоре наступил.

Теперь, также подробно, как я рассказал про фламандцев, я расскажу о том, что происходило у французов.

Глава 122

Король Карл в канун битвы при Розебеке принимает за ужином своих дядей и еще нескольких главных баронов. Коннетабль де Клиссон освобождается от обязанности находиться при короле во время битвы.

Французский король и сеньоры из его окружения хорошо знали, что фламандцы выдвигаются вперед, и что должна последовать битва, поскольку никаких предложений по поводу мира не предлагалось, и все указывало на то, что они настроены сражаться. В среду утром в городе Ипре было объявлено, чтобы воины следовали за королем и располагались в поле согласно инструкциям, которые они должны были получить. Каждый повиновался этому приказу, и не было ни одного воина, и даже слуги, который остался бы в Ипре, за исключением тех, кто был назначен сторожить коней. Кони были отправлены в Ипр, тогда как сами сеньоры были спешенными. Однако у авангарда кони при себе были, для того, чтобы использовать их для легких войск и для разведки полков врага, поскольку войскам авангарда приходилось нести больше обязанностей, чем остальным.

В эту среду французы оставались на прелестной равнине около Розебека, где сеньоры и капитаны были заняты организацией войск. Вечером король дал ужин своим трем дядям, коннетаблю Франции, сеньору де Куси и некоторым иностранным сеньорам из Брабанта, Эно, Голландии, Зеландии, Германии, Лотарингии и Савойи, которые приехали оттуда к нему на службу. Он, также как и его дядья, много их благодарил за добрую службу, которую они сослужили и еще намеревались сослужить. Граф Фландрский в этот вечер командовал стражей полка короля и имел под своим началом 600 копий и 12 сотен других людей.

После данного королем ужина, когда сеньоры ушли, коннетабль Франции остался для разговора с королем и его дядьями. На совете постановили (раз они все ожидали битвы), что коннетабль мессир Оливье де Клиссон должен будет утром оставить свою должность коннетабля, и что в этот день его место займет сеньор де Куси, а сам мессир Оливье останется рядом с королем. Поэтому, когда коннетабль прощался, то король сказал ему, как его научили, в любезной и дружеской манере: «Коннетабль, мы желаем, чтобы Вы отказались от должности, только на один завтрашний день, так как мы назначили другого, а Вы будете оставаться около моей персоны». Эти слова, которые были новостью для славного коннетабля, удивили его так сильно, что он ответил: «Наидражайший сеньор, я хорошо знаю, что мне нельзя оказать более высокую честь, нежели возложить на меня охрану Вашей персоны. Но, дорогой сеньор, моим товарищам и воинам авангарда будет очень неприятно, если они не будут видеть меня рядом с ними. Мы от этого можем больше потерять, нежели приобрести. Я не претендую на то, что являюсь настолько доблестным воином, что это дело может быть сделано мною одним. Но я заявляю, дорогой сеньор, и пусть меня поправит Ваш совет, что в течение этих последних 15 дней я, насколько мог, был всецело занят тем, чтобы возвысить Вашу честь, честь Вашей армии и своей собственной должности. Я дал инструкции войскам, каким образом им следует строиться, и если завтра, под Божьим руководством, мы сразимся, а воины не будут меня видеть, или если мне не удастся дать им совет или оказать помощь, так, как я всегда привык делать в таких случаях, то для них это будет подобно удару грома. Некоторые скажут, что я лицемер и сделал это лукавством, для того, чтобы избежать первых ударов. Поэтому я умоляю Вас, наидражайший сеньор, чтобы Вы лучше не вмешивались в то, что уже организовано и приказано, поскольку я должен сказать, что так для Вас будет лучше».

Король не знал, какой ответ дать на эту речь, а другие, присутствовавшие там лица, которые тоже ее слышали, знали это не больше его. Наконец, король сказал очень пристойно: «Коннетабль, я не имел в виду сказать, что каким-то образом можно подумать, будто Вы во всех случаях не самым полным образом выполняли свои обязанности, и не будете также их выполнять и дальше. Но мой ушедший господин и отец любил Вас больше, чем кого-либо еще, и питал к Вам величайшее доверие. Именно из этой любви и доверия, которым он наделил Вас, я бы хотел, чтобы в этом деле Вы находились подле меня и состояли в моей свите». «Наидражайший сеньор, — ответил коннетабль, — Вас сопровождает столько доблестных мужей, и все они наделены большой рассудительностью. Так что я не могу это никоим образом улучшить, и потому, и Вы и ваш совет должны быть этих довольны. Поэтому я умоляю Вас, наидражайший сеньор, чтобы из любви к Богу, вы позволили мне исполнять свою должность, и завтра Ваш успех будет такой, что Ваши друзья будут радоваться, а Ваши враги будут в ярости».

На это король только ответил: «Коннетабль, я хочу, чтобы это было так. Во имя Бога и во имя Сен-Дени, поступайте так, как велит вам Ваша должность. Я не скажу Вам больше ни одного слова по этому поводу, ведь Вы я этом деле понимаете лучше, чем я, или тот, кто первым это предложил. Будьте завтра на мессе». «Охотно, сир» — ответил коннетабль. Он распрощался с королем, который отсалютовал ему, и вернулся на свою квартиру вместе со своей свитой и своими товарищами.

Глава 123

Филипп ван Артевельде и его фламандцы оставляют сильную позицию, которую занимали утром, для того, чтобы разбить новый лагерь на Золотой горе, поближе к Ипру. Коннетабль и адмирал Франции, вместе с бастардом Лангре (Langres) выезжают на разведку их расположения.

В четверг утром вся армия, авангард, арьергард и полк короля, полностью облачились в свои доспехи, за исключением шлемов, как если бы они были почти готовы к бою. Ведь сеньоры, из сообщений фуражиров в среду вечером, видевших, что фламандцы во время своего марша требовали сражения, хорошо знали, что этот день без битвы не обойдется. Король Франции прослушал мессу, как и все остальные сеньоры, которые все вознесли молитвы Богу, чтобы этот день обернулся бы к их чести. Утром был плотный туман, который был таков, что нельзя ничего было видеть на расстоянии акра. Сеньоры сильно досадовали по этому поводу, но поделать ничего не могли.

После королевской мессы, на которой присутствовал коннетабль и другие великие сеньоры, было приказано, чтобы доблестные рыцари, коннетабль Франции мессир Оливье де Клиссон, адмирал Франции мессир Жан де Вьенн и мессир Гийом де Пуатье, бастард Лангре (Langres), как имеющие большой военный опыт, разведали бы позицию фламандцев и доложили королю и его дядьям об истинном состоянии дел. За это время сеньор д`Альбре и мессир Юг де Шатильон должны были заняться построением полков. Покинув короля, эти три рыцаря сели на своих лучших коней и отправились по направлению туда, где предполагали найти фламандцев и туда, где они разбили лагерь прошлой ночью.

Вам следует знать, что утром в четверг, еще до рассвета, когда надвинулся густой туман, как вы уже слышали, фламандцы стали выдвигаться к этой сильной позиции. Там они оставались до примерно 8 часов, когда, не видя и не слыша французов, множество их преисполнилось гордости и самоуверенности, а их капитаны, также как и другие воины, начали говорить между собой: «Чем мы заняты, стоя здесь и почти замерзнув от холода? Почему мы не храбро наступаем, хотя именно таковы наши намерения, и почему мы не ищем врагов, чтобы с ними сразиться? Мы остаемся здесь бесцельно, поскольку французы никогда не придут сюда на нас посмотреть. Давайте хотя бы дойдем до Золотой горы и взберемся на нее». Было много таких речей, и они все согласились идти на Золотую гору, которая была расположена между ними и французами. Для того, чтобы избежать рва, который находился у них перед фронтом, они пошли кружным путем вокруг рощи и вышли на равнину. Пока они так шли вокруг рощи, три рыцаря подъехали так удачно, что смогли все легко разведать. Со стороны их полков, которые опять построились, они подъехали на расстояние не более дальности выстрела из лука. Когда они рассмотрели их с левой стороны, то затем сделали то же самое и с правой, и таким образом, внимательно и полно их изучили. Фламандцы их хорошо видели, но не обращали на них никакого внимания, и никто не покидал своих рядов. Три рыцаря хорошо сидели на конях и были так опытны в этом деле, что не заботились о фламандцах. Филипп сказал своим капитанам: «Наши враги находятся поблизости. Давайте выстраиваться в боевой порядок для сражения. Для меня очевидны их намерения, поскольку эти три всадника, что ходят взад-вперед, ведут разведку, и все еще продолжают этим заниматься».

Когда фламандцы остановились на Золотой горе и образовали один глубокий и сильный полк, то Филипп громко сказал: «Судари, когда начнется атака, помните, как наши враги были разбиты и разгромлены в битве у Брюгге — благодаря тому, что мы держались плотным отрядом. Будьте внимательны и не открывайте своих рядов, но пусть каждый воин держится насколько возможно крепко и держит свою дубину справа перед собой. Вы перемешайте свое оружие так, чтобы никто не смог вас расколоть, и идите строго вперед добрым шагом, не поворачивая ни направо, ни налево, и действуйте совместно, с тем, чтобы когда начнется схватка, вы бы могли бросать свои бомбарды и стрелять из своих арбалетов так, чтобы внезапно поражать наших врагов».

Когда Филипп построил своих людей в боевой порядок и сказал им, как надо действовать, то подошел к тому крылу своей армии, к которому имел наибольшее доверие. Около него находился его паж на рысаке, которому он сказал: «Ступай, жди меня в том кустарнике на расстоянии немного больше выстрела из лука, и когда ты увидишь, что французы терпят поражение и началось преследование, то приведи мне моего коня и кричи мой клич, чтобы тебе дали ко мне подойти, поскольку я хочу в погоне быть первым». После этих слов паж оставил своего хозяина и сделал так, как ему приказали. Филипп поставил около себя, со стороны этого фланга, 40 английских арбалетчиков, которым он платил жалованье. Теперь, если рассмотреть, как хорошо Филипп устроил это дело, я придерживаюсь мнения, и в этом ко мне присоединяются и другие люди, что он хорошо знал военное искусство. Но в одном случае он поступил неправильно. Это касается того, что он покинул первую сильную позицию, которую занимал утром. Ведь французы никогда бы не решились сразиться с ним там, поскольку это было бы для них слишком невыгодно. Но он хотел показать, что его люди являются храбрецами, и мало бояться своих врагов.

Глава 124

Битва при Розебеке между французами и фламандцами. Филипп ван Артевельде убит, а вся его армия потерпела поражение.

Трое рыцарей вернулись к французскому королю и к своим полкам, которые были уже выстроены и медленно шли в боевом строю. Ведь там, и в авангарде, и в полку короля, и в арьергарде, было много сведущих и храбрых воинов, которые давно привыкли к войне, и хорошо знали, что им надо делать. Ведь это был цвет рыцарства христианского мира. Рыцарям была дана дорога, и сеньор де Клиссон говорил первым, склонившись к королю со своего коня и откинув забрало, которое он носил. Он сказал: «Радуйтесь, сир. Эти люди — Ваши, и наши крепкие слуги с ними хорошо сразятся». «Коннетабль, — ответил король, — да поможет вам Бог! Теперь идите в атаку, во имя Бога и Святого Дени». Рыцари, упомянутые ранее в качестве королевских телохранителей, теперь построились добрым строем. Король посвятил многих в рыцари, так же поступили и разные сеньоры в своих полках, в результате чего было развернуто несколько новых знамен.

Было приказано, что когда приблизится время схватки, полк короля вместе с Орифламмой Франции, должен будет находиться в центре. Авангард и арьергард должны будут, как можно быстрее, образовать два крыла, и благодаря этому окружить и стеснить фламандцев, которые были выстроены в плотнейшем строю и, тем самым, получить над ними огромное преимущество. Сообщение об этом предполагаемом маневре было послано к арьергарду, которым командовали граф д`О, граф де Блуа, граф де Сен-Поль, граф де Аркур, граф де Шатильон и сеньор де ла Фер. Юный сеньор де Орель (de Haurel) в этот день развернул свое знамя перед графом де Блуа, который также посвятил в рыцари мессира Тома д`Истра (d’Istre) и бастарда мессира Жака де Амета (de Hameth). Согласно сообщению герольдов, всего в этот день было посвящено в рыцари 467 человек.

Сеньор де Клиссон, мессир Жан де Вьенн и мессир Гийом де Лангре, сделав свое сообщение королю, оставили его и отправились на свои места в авангарде. Вскоре после этого, мессиром Пьером де Вийером, который был знаменосцем, была развернута Орифламма. Некоторые говорили (как они нашли это в старых записях), что никогда прежде она не развертывалась против христиан, и во время похода это было предметом больших сомнений — развертывать ее или нет. Однако когда этот вопрос был тщательно рассмотрен, то было принято решение ее развернуть, поскольку фламандцы имели мнение против папы Климента и называли себя урбанистами, на что французы сказали, что они являются мятежниками и находятся вне лона церкви. Это стало главной причиной, почему ее взяли с собой и развернули во Фландрии.

Орифламма ¹ была наипревосходнейшим знаменем, и было прислано с небес в результате великого таинства. Она имела вид гонфанона ², и в день битвы очень сильно подбадривала тех людей, которые ее видели. Тогда же было получено доказательство ее чудодейственной силы, поскольку, хотя все утро был плотный туман, так что было трудно разглядеть друг друга, но как только рыцарь ее развернул и поднял в воздух ее древко, то этот туман сразу же исчез, и небо стало чистым, как и в течение всего года. Французские сеньоры сильно обрадовались, когда увидели этот ясный день и сияющее солнце, и тому, что могли теперь обозреть все вокруг себя.

Эти знамена, шлемы и красиво украшенные гербами доспехи представляли из себя прекрасное зрелище. Войско сохраняло мертвое молчание, не издавая ни звука, но видело перед собой большой полк фламандцев, который двигался в плотном строю, со своими поднятыми в воздух дубинами, которые выглядели как копья, и их число было так велико, что казалось, что это двигается лес. Сеньор д`Эстонненор (d’Estonnenort) говорил мне, что он видел (также как и некоторые другие), что когда была развернута Орифламма, и как только рассеялся туман, над полком короля много раз пролетел белый голубь. Когда он сделал несколько кругов, и схватка уже почти началась, он уселся на одно из королевских знамен. Это было расценено, как счастливое предзнаменование.

Фламандцы подошли так близко, что открыли канонаду, стреляя железными болванками и арбалетными стрелами, покрытыми латунью. Так Филипп и его люди начали бой против полка короля. Бой с самого начала был очень жестоким, так как фламандцы, охваченные гордостью и бесстрашием, наступали с энергией и, проталкиваясь плечами и грудью, словно разъяренные дикие кабаны, они так крепко были сплетены друг с другом, что их ряды нельзя было ни сломать, ни продавить. В результате этой атаки пушками и бомбардами первыми убитыми со стороны французов были знаменосец сеньор д`Альбаруэн (d’Albaruin), Морле де Аруэн (Morlet de Haruin) и Жак Дор, и полк короля был вынужден отступить. Но авангард и арьергард продвинулись вперед и, охватив фламандцев с флангов, сильно их стеснили. На двух флангах латники начали свою атаку, и своими калеными бордосскими копьями пронзали их кольчуги до тел. Все, на кого они нападали, отступали назад, чтобы избежать ударов, и из спасшихся никто не возвращался назад в бой. Этим фламандцы были так стеснены, что не могли использовать свои колья для защиты. Они потеряли и мощь и жизненную силу и, падая друг на друга, умирали от тесноты, даже не получая ударов.

Филипп ван Артевельде был окружен, ранен копьем и сбит с ног вместе с множеством других гентцев, его телохранителей. Когда паж Филиппа увидел неудачу своих соотечественников, то, будучи верхом на хорошем коне, он ускакал прочь и оставил своего хозяина, поскольку не мог оказать ему никакой помощи, и возвращаясь в Гент, он поехал в сторону Куртре. Когда фламандцы обнаружили, что окружены с двух сторон, то это был конец дела, поскольку они не могли помогать друг другу. Полк короля, который вначале пришел в некоторый беспорядок, восстановился. Со всей своей силы воины сбивали фламандцев с ног. Они хорошо заточили боевые топоры, которыми разрубали шлемы и разбивали головы. Другие наносили такие удары свинцовыми булавами, что против них никто не мог устоять. Едва только фламандцы были опрокинуты, как подошли мародеры, которые, мешаясь вместе с воинами, дали волю принесенным кинжалам, и окончательно добивали всех, кто попадал к ним в руки, без большей жалости, чем, если бы они были просто собаками. Стук по шлемам, производимый топорами и свинцовыми булавами был такой громкий, что такой шум не могло произвести ничего из того, что было видано прежде. Говорили, что если бы все оружейники Парижа и Брюсселя занимались бы в этом месте своим ремеслом, то и тогда бы они не смогли произвести большего шума, нежели это делали эти воины, нанося удары по шлемам своих врагов. Ведь они были во всей силе и делали свое дело с величайшей доброй волей. Некоторые французы были продавлены в толпу слишком далеко вперед. Они были окружены и убиты, в частности, рыцарь из Берри мессир Луи де Гузаль (Gousalz) и мессир Флетон де Реньель (Fleton de Reniel). Было и еще несколько других, и это очень прискорбно, но в таких битвах, как эта, где сражается такое множество людей, невозможно добиться победы не заплатив за нее дорого. Ведь жаждущие добиться славы юные рыцари и оруженосцы охотно идут на гибель, надеясь заслужить почет.

Теперь толпа стала так велика и так опасна для тех, кто оказался внутри нее, что воины, если один раз падали и если им сразу же не оказывали помощи, уже не могли подняться сами. Из-за этого несколько французов было убито и задавлено, но таких было немного, поскольку, если они оказывались в такой опасности, то помогали друг другу. Была большая и высокая гора из тел убитых фламандцев, и никогда не было видано, чтобы было пролито так мало крови в столь великой битве, в которой было убито столь много людей. Когда фламандцы, находившиеся в задних рядах, увидели, что строй сломан и что они должны быть разбиты, то они были сильно изумлены и начали бросать свои дубины и доспехи. Они стали рассеиваться и бежать по направлению к Куртре и в другие места, никак не заботясь ни о чем, кроме как о собственном спасении, если оно еще было возможно. Бретонцы и французы неотступно их преследовали, загоняя в канавы, ольховые рощи и на вересковые пустоши, где дрались с ними и убивали их. Множество было убито во время преследования между полем битвы и Куртре, куда они бежали по пути в Гент.

Эта битва на Золотой горе состоялась в 27-й день ноября, в четверг перед рождественским постом, в год милости Божьей 1382-м, и в то время королю Франции было 14 лет.

Глава 125

Число убитых в битве при Розебеке и при последующем преследовании. Филипп ван Артевельде повешен после того, как был убит. Осада Ауденарде снята. Пьер дю Буа отступает в Гент. Король Франции останавливается на постой в городе Куртре.

Так фламандцы были разбиты на Золотой горе, их гордость была попрана. Филипп ван Артевельде был убит, а вместе с ним (согласно сообщению герольдов) 9 тысяч людей из Гента и его окрестностей только на месте, не считая тех, кто был убит во время преследования, которых насчитывалось еще 25 тысяч. Эта событие очень было достойно уважения для всего христианского мира, также как для знати и дворянства. Ведь если бы эти неотесанные крестьяне преуспели, то могли бы учиниться неслыханные злодейства, и все дворяне могли быть уничтожены простонародьем, которое повсюду восстало бы в мятеже. Теперь, подумайте о парижанах: что они должны были сказать, когда услышали известия о поражении фламандцев при Розебеке и о смерти их вожака, Филиппа ван Артевельде? Они не должны были быть сильно обрадованы, также как и жители некоторых других крупных городов.

Когда эта битва полностью завершилась, то преследователям дали время собраться. Трубы подали сигнал для отхода, и каждый удалился на место своего расположения, как и тому и следовало быть. Авангард остановился за полком короля, где в среду стояли лагерем фламандцы, и его воины устроились очень удобно, поскольку в королевской армии было достаточно провизии, кроме еще тех запасов провианта, которые прибыли из Ипра. Наступившей ночью французы разожгли в разных местах яркие костры из дубинок фламандцев. Тот, кто хотел для чего-нибудь это сделать, мог собрать их достаточно количество, чтобы нагрузить свою спину.

Когда французский король прибыл в свой лагерь, где был разбит его величественный шатер из красного шелка, и когда с него сняли доспехи, к нему пришли его дядья и многие бароны Франции, чтобы находиться в его свите, как это и подобало сделать. Тогда ему на ум пришел Филипп ван Артевельде, и он сказал: «Мертв ли Филипп, или жив, но я хочу его увидеть». Ему ответили: «они его поищут». По всему войску было объявлено, что если кто найдет тело Филиппа ван Артевельде, то получит 100 ливров. После этого слуги стали осматривать мертвых, которые все были полностью или почти полностью раздеты, и из-за своей алчности, стали искать Филиппа очень внимательно. Он был обнаружен одним слугой, который прежде служил ему некоторое время и очень хорошо его знал. Его тело приволокли к шатру короля. Король смотрел на него некоторое время, также как и другие сеньоры. Его переворачивали вверх и вниз, чтобы посмотреть не умер ли он от ран, но не нашли ничего, что могло бы быть причиной его смерти. Должно быть, он был зажат толпой, и когда упал в канаву, то на него упало множество гентцев, которые погибли вместе с ним. Когда они его достаточно осмотрели, то тело было взято и повешено на дереве. Таков был конец Филиппа ван Артевельде.

Мессир Даниель де Алуен, который со своими рыцарями и оруженосцами с такой великой славой удерживал Ауденарде, хорошо знал, что французский король находится во Фландрии и, что должна состояться битва с фламандцами. Поздно ночью в среду, накануне битвы, он зажег 4 факела, которые поднял поверх стен, в качестве сигнала того, что осада должна быть снята. Около полуночи в четверг сеньору Арзелю и другим фламандцам были доставлены известия, что их армия полностью разбита, а Филипп ван Артевельде убит. После этого они немедленно сняли осаду и отправились прочь в Гент, оставив позади большую часть своих припасов. Каждый бежал в Гент так быстро, как только мог. Гарнизон Ауденарде не знал об этом отступлении и оставался в неведении до утра. Когда его воинам об этом сообщили, то они вышли из крепости и увезли в Ауденарде огромную добычу в виде ножей, повозок и припасов, которые там были припрятаны.

Брюгге известие о разгроме их армии и о том, что все потеряно, достигло в четверг вечером. Горожане были этим поражены больше, чем когда-либо прежде и говорили между собой: «Теперь на нас идет наше разорение. Если бретонцы придут сюда и войдут в наш город, то мы будем ограблены и убиты, ведь они не щадят никого». После этого горожане обоих полов, собрали свои украшения и самые дорогие вещи и начали грузить их на суда, чтобы самим спастись морем в Голландию или Зеландию или куда-нибудь еще, куда их занесет фортуна. Этим они занимались в течение 4 дней и вы бы не нашли во всех гостиницах Брюгге ни одной серебряной ложки. Все было упаковано из страха перед бретонцами.

Когда Пьер дю Буа, который был прикован к постели из-за ран, полученных им в Комине, услышал о поражении армии, о смерти Филиппа ван Артевельде, и о том, как сильно встревожены обитатели Брюгге, он подумал, что ему здесь находиться небезопасно. Поэтому он объявил, что уедет из Брюгге и вернется в Гент, поскольку полагает, что гентцы должны быть сильно напуганы. Он приказал сделать себе носилки, чтобы его можно было везти. Вы должны знать, что когда в Гент прибыли вести о великой потере их людей, о смерти Филиппа ван Артевельде и об уничтожении их армии, то гентцы сильно пали духом, и если бы французы в день битвы, или даже в пятницу или в субботу, подошли бы к Генту, до прибытия туда Пьера дю Буа, то они смогли бы без всякого сопротивления открыть себе ворота, и гентцы сдались бы на их милость. Но французы этим не озаботились, полагая себя совершенными хозяевами положения, раз Филипп ван Артевельде мертв, и думая, что гентцы должны, по собственной воле сдаться на милость короля. Однако те этого не приняли. Напротив, они одни вели войну с еще большей энергией и ожесточением, чем прежде, как вы о том услышите в продолжение этой истории.

В пятницу, из-за трупного запаха, король уехал из Розебека. Ему посоветовали поехать в Куртре, чтобы отдохнуть там. Альц (halze) ³ и те рыцари и оруженосцы, что хорошо знали страну, сели на своих коней и на всем скаку ворвались в город Курте, не встретив никакого сопротивления. Женщины, как богатые, так и бедные, а также и многие мужчины бежали в свои погреба и церкви, чтобы спастись, так что это представляло собой жалкое зрелище. Те, кто ворвались в Куртре первыми, премного преуспели в грабеже. Затем туда подошли французы и бретонцы и располагались там по мере вступления в город. Король Франции совершил свой въезд 1 декабря.

Тогда город был сурово обыскан, поскольку фламандкам, которые пытались спрятаться сами и всем мужчинам не оказывалось никакого милосердия, Ведь французы ненавидели их так же сильно, как и горожане их, по причине битвы, которая состоялась перед Куртре в прежние времена, когда погиб граф Робер д`Артуа и весь цвет французской знати. Король слышал, что часовне Богоматери в Куртре находилось 5 сотен позолоченных шпор, прежде принадлежавших французским рыцарям, которые погибли при Куртре в 1302 году, и что жители города каждый год совершают большую торжественную церемонию, вроде триумфа, в честь успеха в той битве.

Вскоре поле прибытия короля и его сеньоров в Куртре, туда приехал мессир Даниель де Алуен вместе с 50 копьями из гарнизона Ауденарде с тем, чтобы оказать почтение королю. Король и его сеньоры приняли его очень радушно и, пробыв здесь один день, он вернулся со своими товарищами назад в Ауденарде.

Глава 126

Брюгге сдается на милость короля. Граф де Блуа охраняет графство Эно от разграбления. Гентцы обретают смелость благодаря Пьеру дю Буа.

Бретонцы и воины авангарда стали лагерем между Торхаутом (Tourout) и Брюгге, очень ясно проявив свое великое желание идти на Брюгге и разделить этот город между собой. Граф Фландрский, который имел склонность к городу Брюгге и который был бы сильно огорчен его разрушением, имел сильные подозрения относительно их намерений. Он получил сведения о том, что происходит в Брюгге, и о том, как сильно напуганы горожане. Поэтому он проявил к ним сострадание и поговорил со своим сыном, герцогом Бургундским, уговорив его, что если город Брюгге сам положится на королевское милосердие, то в этом ему не следует отказывать, ведь если бретонцы или другие воины получат позволение в него войти, то город будут непоправимо разрушен. Герцог с этим согласился. Теперь случилось так, что во время пребывание короля в Куртре, брюггцы, пребывавшие в великой тревоге и не знавшие, покидать ли им свой город или ждать того, что будет, решили послать к королю двух монахов, чтобы умолять его о выдаче охранных грамот для 12 лучших горожан, которые должны будут явиться к его величеству и изложить ему свое положение.

Монахи приехали в Куртре и говорили с королем, с его советом и с графом Фландрским, который, насколько мог, смягчил это дело. Король выдал охранные грамоты для приезда и возвращения 12 горожан и сказал, что охотно их выслушает. По возвращении монахов в Брюгге, 12 делегатов выехали из города с привезенными охранными грамотами и приехали к королю в Куртре, где застали его в обществе его дядей. Они упали на колени и умоляли его принять их в свое подданство, говоря, что они являются его людьми и, что город находится в его распоряжении, но умоляли его, из любви к Богу, сжалиться над ними и не допускать разрушения или разграбления города, поскольку, если это случиться, то погибнет слишком много людей. Относительно того, что они были против своего сеньора, то они были принуждены к этому Филиппом ван Артевельде и гентцами, поскольку сами они всегда верно вели себя по отношению к графу. Король выслушал эту речь через перевод графа Фландрского, который сам там присутствовал и который на коленях просил за них.

Брюггцам было объяснено, что будет необходимо удовлетворить бретонцев и тех воинов, что разбили лагерь между Торхаутом и Брюгге, и для этого нет другого способа, кроме как заплатить денег. После этого начались переговоры о сумме. Вначале требовали 200 тысяч ливров, но затем сумма была снижена до 120 тысяч, 60 тысяч из которых должны быть выплачены сейчас, а остальные — к сретенью ⁴. После чего король заверил их в своих мирных намерениях, но они сдавались просто как ленники по отношению к королю Франции, принося присягу и оммаж. Этими мерами добрый город Брюгге был огражден от разграбления. Бретонцы на это сильно досадовали, так как думали получить свою долю, и некоторые из них говорили, что получили слишком мало добычи, и что это добром не кончится, прибавив: «Но когда мы вернемся домой, то должны будем проходить через графство Эно, а герцог Альберт, который им правит, не помог своему кузену, графу Фландрскому, но поступал как двурушник. Будет справедливым, если мы отплатим ему визитом, ведь Эно — богатая и обильная страна. Кроме того, мы не найдем никого, кто бы помешал нашему походу, и мы сможем вознаградить себя за наши убытки и за плохо выплачиваемое жалованье». В это время такого мнения придерживались 12 сотен копий, бретонцев, бургундцев, савойцев и прочих воинов. Вы можете предположить, что очаровательный край Эно оказался в опасности. О замышляемом походе и о том, что бретонцы, бургундцы и другие воины, которые ищут только грабежа, грозят прекрасной стране Эно, услышал доблестный граф Блуа, который был одним из самых великих сеньоров в арьергарде и в королевском совете. Он немедленно предпринял шаги, чтобы это предотвратить, говоря, что не пристало, чтобы столь прекрасная страна была бы подвергнута опустошению и разграблению. Он позвал к себе своих кузенов, графа де ла Марш, графа де Сен-Поль, сеньора де Куси, сеньора д`Энгиена и еще нескольких других, которые все держали земли в Эно и которые оттуда приехали на службу к королю. Он представил им, что они должны любыми средствами не допустить того, чтобы пострадало доброе графство Эно, откуда они родом и где имеют владения, и чтобы никак не было бы разграблено. Ведь что касается этой войны, то хотя для Эно она никак не была нужна, но это графство самым верным образом помогало королю в этом походе своими баронами, а перед приходом короля во Фландрию, помогло графу Фландрскому своими рыцарями и оруженосцами, которые, с риском для своих жизней и имущества, сидели в осадах в Ауденарде и Дендремонде.

Граф Блуа так хорошо постарался и завоевал так много сторонников, что все эти приготовления к походу были оставлены, и Эно осталось в мире. Этот славный сеньор сослужил и другую благородную службу. Во Фландрии был рыцарь по имени сеньор д`Эскимен (d’Esquemine). Из чувства любви к своему родственнику по имени Даниэль Бюс (Buse), который был убит в Валансьене по своей собственной вине, он объявил, что будет вести войну и беспокоить этот город. Он так и делал и угрожал нанести еще больший ущерб, когда к нему примкнули многие его друзья, склонные ко злу. Говорили, что он собрал целых 5 сотен копий, которые намеревались пойти с ним в Эно, чтобы напасть на город Валансьен, в котором, как они говорили, он должен совершить правосудие. Но когда об этом узнал граф де Блуа, то поехал к нему в сопровождении благородных людей и приказал этому рыцарю не рисковать вторгаться в Эно, и не вести войска в страны его кузена, герцога Альберта, а иначе, он за это дорого заплатит. Этот славный граф пошел дальше и сделал этого рыцаря своим особым другом, который был послушен и ему, и сеньору де Куси, и так город Валансьен остался в мире. Такие вот услуги оказал граф де Блуа Эно и Валансьену, за что завоевал их большую любовь и привязанность, в особенности от жителей Валансьена.

Французские сеньоры и воины все еще жили в Куртре или в его окрестностях, поскольку не знали, пойдет ли король на Гент, или нет. Французы полагали, что раз Брюгге сдался на милость короля, то и Гент сделает тоже самое. Ведь они потеряли своего вождя и столь большое число людей в битве при Розебеке. И, по правде сказать, в течение 3 дней жители склонялись так и сделать и не знали, как им поступить: то ли покинуть город и бросить все, или послать ключи королю и сдаться самим на его милость. Сеньор де Арзель, хотя и находился в городе, но не мог их утешить.

Когда приехал Пьер дю Буа, то он нашел ворота открытыми без какой бы то ни было стражи, что его очень удивило, и он спросил, почему они не охраняют город лучше. Те люди, что подошли к нему, и которые сильно обрадовались его прибытию, ответили: «Ах, сударь, что мы можем сделать? Вы знаете, что наш добрый капитан убит, и по точному подсчету, город Гент потерял, не считая иноземцев, целых 9 тысяч человек. Эти утраты касаются нас так близко, что у нас не осталось никаких надежд». «Вы — глупцы, — ответил Пьер дю Буа, — что вы стоите, словно громом пораженные, когда ни война не близится к концу, ни столь славный город Гент? Раз Филипп мертв, так это случилось из-за его собственной суровости. Закройте ваши ворота и подумайте о том, как обороняться. Не думайте, что французский король придет сюда в это зимнее время, а до наступления подходящего времени года, мы получим подкрепления от наших друзей в Голландии, Зеландии, Гельдерланде, Брабанте и из других мест. Мы сможем иметь достаточно людей за наши деньги. Франсуа Атремен, который сейчас находится в Англии и вскоре вернется — он и я будем вашими капитанами. Война еще никогда не была настолько серьезной, и еще никогда так хорошо не велась, как это будет делаться. Нам гораздо лучше быть одними, нежели со всеми присоединившимися фламандцами. Ведь пока у нас была вся страна, мы не знали, как вести войну. Давайте теперь приступим к делу сами, и мы совершим большие подвиги, чем кто-либо совершал их до нас».

Такими речами, вроде этой, Пьер дю Буа сплотил повергнутых в уныние гентцев, которые, если бы не он, без сомнения, сдались бы французскому королю без всяких условий. Так много зависит от мужества и способностей одного человека. Когда гентцы увидели, что прошло 5 или 6 дней без всякой попытки овладеть их городом и без всяких признаков осады, они восстановили свое мужество и стали еще более дерзкими, чем раньше.

Глава 127

Договор между англичанами и фламандцами разорван. Французский король уходит из Фландрии.

Вы уже ранее слышали о том, как сэр Уильям Фремитон, посланный английским королем и его советом с письмами к главным городам Фландрии на предмет возобновления договора между ними, остался в Кале, а вместе с ним Франсуа Атремен и 6 граждан Гента. Когда фламандцы услышали о поражении при Розебеке, то они были так изумлены, что английский рыцарь увидел, что ему не зачем следовать дальше, поскольку это был конец договора. Поэтому он взял свои письма, не скрепив их печатями, и вернулся в Англию так быстро, как только мог, чтобы поведать там о подробностях этого дела.

Английские нобли не были очень расстроены, узнав об этом, поскольку они говорили, что если бы фламандская чернь одержала победу над французским королем, и вся его знать была бы убита, то гордость простых людей стала бы столь велика, что все дворяне имели бы причину это оплакивать. Ведь признаки мятежей были и в Англии. Фламандцы, которые были посланы в Лондон вместе с Франсуа Атременом, сильно упали духом и, поспешно сев в Кале на судно, отплыли в Миддлбург (Middlebourg) в Зеландии. Депутаты вернулись в свои разные города, а Франсуа Атремен и его спутники добрались до Гента, также через Зеландию, но не раньше, чем французский король покинул Фландрию.

Во время пребывания французского короля в Куртре, было проведено много совещаний, чтобы определиться, следует ли им начинать осаду Гента или нет. Король сильно к этому склонялся, также как бретонцы и бургундцы. Но, поскольку теперь был разгар зимы, сеньоры совета рассудили, что никакой действенной войны вести будет невозможно, и что рыцари сильно ослабнут и будут изнурены от холода, и что поскольку реки вокруг Гента широки и глубоки, то пытаться начинать осаду будет означать потерю времени. Кроме того, руководители похода также были утомлены от дождей, холода и ночевок на земле. Так что, взвесив все, королю дали совет вернуться в Турне, где он мог бы восстановить силы и отпраздновать Рождество. Воины из более удаленных краев, таких как Овернь, Дофинэ, Савойя и Бургундия, должны были спокойно отправиться в свои страны. Но король и его совет желали, чтобы бретонцы, нормандцы и французы остались бы вместе с ним и с коннетаблем. Поскольку король мог на них положиться, то намеревался использовать их против парижан, которые были слишком заняты ковкой своих доспехов, с тем, чтобы заставить их вести себя лучше, чем они вели себя, начиная со времени коронации короля.

Когда французский король уезжал из Куртре, то он не забыл, также как и ни один из его сеньоров, о позолоченных шпорах, которые были повешены в церкви в Курте, и которые принадлежали французской знати, павшей вместе с Робером д`Артуа в битве при Куртре. Поэтому король приказал, чтобы город был сожжен и разрушен. Граф Фландрский, услышав об этом, пошел к королю в надежде поправить это дело и, пав на колени, умолял его отменить приказ. Но король ответил, что он этого не сделает. Граф не осмелился повторить свою просьбу, но уехал к себе, прежде чем город был подожжен. Герцог Бургундский забрал с собой любопытные часы, которые били каждый час, самые красивые часы, что были виданы на обеих сторонах моря. Он приказал упаковать и погрузить их, вместе ударными колокольчиками, в свои повозки, и доставить в Дижон, где они и были размещены, и отбивали там часы и днем и ночью.

После того, как король покинул город, с ним обошлись жестоко, поскольку он был сожжен и разрушен без жалости, и множество рыцарей, оруженосцев, рядовых воинов и красивых детей, как мальчиков, так и девочек, было увезено оттуда в качестве рабов, с тем, чтобы получить за них выкуп. Король уехал в Турне, где ему оказали все подобающее уважение, и обосновался в аббатстве Святого Мартина. Жители города все оделись в белое с тремя зелеными полосками на одной стороне, а все пристойные дома были предоставлены сеньорам. Король жил в аббатстве Святого Мартина, а его свита заняла один городской квартал. Герцог Беррийский жил во дворце епископа, герцог Бурбонский в «Короне», герцог Бургундский в «Золотой голове», коннетабль — в «Голове Святого Иакова».

Были сделаны прокламации, чтобы, под страхом смерти, никто не причинял никакого вреда народу Турне, и не брал никакой вещи, не заплатив за нее, и не входил в графство Эно с намерением нанести тому ущерб. За всеми этими приказами следили. Сеньоры отдыхали там вместе со своими людьми, но воины из отдаленных краев, через Лилль, Дуай и Валансьен, вернулись к себе домой. Граф де Блуа распрощался с королем и его дядьями и со своим сотоварищем графом д`О и удалился в свою вотчину в Эно. Он на один день и на одну ночь остановился в Валансьене, где его очень радушно приняли, поскольку он заслужил любовь жителей, а также в благодарность за его услуги, что он им оказал, предотвратив намерения бретонцев, бургундцев и савойцев опустошить их страну, а также относительно мессира Тьерри д`Эскимена, который долго держал их в напряжении, а отдав себя в подчинение графу и сеньору де Куси, подарил им мир. Граф де Блуа покинул Валансьен и поехал в Ландреси (Landrecies), где, отдыхая от своих тяжких трудов, провел некоторое время со своей женой мадам Марией и со своим сыном Луи. Следующим летом он поехал в Блуа, но графиня и ее сын остались в Эно и большую часть времени они жили в Бомоне.

Глава 128

Тщетная попытка заключить мир между французским королем и Гентом. При своем возвращении в Париж, король приказывает убрать цепи, которыми были перегорожены улицы. Он сурово наказывает парижан.

Граф де ла Марш и его брат мессир Жак де Бурбон покинули Турне, чтобы отдохнуть в своем замке в Эно. Бретонец сеньор Ги де Лаваль, поехал в Шер (Cheure) в Эно, который был поделен между ним и мессиром Робером Намюрским. Сеньор де Куси остановился в Мортене на Шельде, где расположился и он, и его люди, но большую часть времени он проводил с королем в Турне. Графу де Сен-Полю было поручено исправить урбанистов города, которых, как сообщалось, там было много. Было обнаружено несколько человек, и где бы их не находили, даже в церкви Богоматери, их арестовывали, бросали в тюрьму и дорого брали за их освобождение. Этими мерами граф де Сен-Поль собрал за несколько дней 7 тысяч ливров. Ведь никто не получал свободу, не заплатив или не дав добрые гарантии уплаты.

Во время пребывания короля в Турне, гентцам даровали охранную грамоту на приезд сюда и на возвращение. Были надежды, что их простят, но во время состоявшихся совещаний они были так горды и тверды, как если бы это они победили в битве при Розебеке. В самом деле, они объявили, что с охотой отдадут себя в подданство королю и составят часть домена Франции под парижской юрисдикцией, но что они никогда не признают своим сеньором графа Людовика, потому что они никогда не смогут его любить за то великое зло, что он им причинил. Было предпринято несколько попыток добиться мира между королем и его советом с этими депутатами, но, несмотря на вмешательство нескольких мудрых прелатов, они не смогли добиться от них никакого другого ответа. Они объявили прелатам, что даже если они должны будут жить в таком страхе, что городе в течение 3 или 4 лет все будет перевернуто вверх дном, то и тогда они не поменяют своего мнения. Им сказали, что они могут вернуться, когда пожелают, и с этим они уехали из Турне в Гент, и дела остались в состоянии войны.

Французский король и его сеньоры предприняли огромные старания, чтобы все фламандцы стали клементинцами и повиновались папе Клименту. Но главные города, также как и граф, были так сильно привержены Урбану, что их нельзя было сдвинуть с места. Через графский совет они отвечали, что рассмотрят это дело и дадут определенный ответ до Пасхи, поэтому дело и отложили до этих пор. Король Франции отпраздновал рождество в Турне, а когда он уезжал, то назначил губернатором Брюгге благородного сеньора де Гистеля, а губернатором Ипра сеньора де Сен-Пи. Сеньор де Гистель стал главным регентом Фландрии, мессир Жан де Жюмон губернатором Куртре, куда король послал две сотни бретонцев и прочих воинов. Гарнизон был послан и в Ардембург. Мессир Гийом де Ломегьен (de Laumeghien) был назначен в Ауденарде с примерно одной сотней копий в качестве гарнизона. Так, все сильные места Фландрии были обеспечены воинами и припасами, чтобы они были способны вести войну в течение зимы против гарнизонов врага.

Когда все эти вещи были устроены, король, в сопровождении своих дядей и графа Фландрского, выехал из Турне в Аррас. Во время пребывания короля в Аррасе, город подвергся большому риску быть разграбленным бретонцами, которым должны были заплатить жалованье, и которые много сражались в этом походе. Они высказывали королю сильное недовольство, и пришлось приложить некоторые усилия, чтобы их удержать. Коннетабль и маршалы Франции успокоили их обещанием, что все их жалованье будут уплачено им в Париже, и свое поручительство в этом дали сеньор Луи де Сансер и сеньор де Бланвиль.

После этого король уехал, следуя дорогой на Перон. Граф Фландрский распрощался с королем и вернулся в Лилль, где было его постоянное житье. Король продолжил свой путь через Перон, Нойон, Компьен в Санлис, где и остановился. Войско разместилось на квартиры в деревнях между Санлисом и Мо в Бри, вдоль реки Марны и вокруг Сен-Дени, так что вся страна была заполнена войсками. Покидая Санлис и уехжая в Париж, король приказал своим чиновникам подготовить Лувр, куда он намеревался приехать. Три его дяди сделали тоже самое, послав своих слуг приготовить свои особняки. То же сделали и остальные сеньоры. Это им посоветовали сделать в качестве меры предосторожности, поскольку король и его сеньоры, после обсуждения положения, решили не въезжать в Париж внезапно, так как на парижан нельзя было положиться, но они хотели посмотреть, какие выражения лиц у них будут, и какие приготовления они смогут сделать против возвращения короля. Королевским чиновникам и слугам других сеньоров было приказано, что если о короле будет задан какой-нибудь вопрос, и спросят, приедет ли он, то им надо отвечать: «Да, правда. Он будет здесь тотчас».

Услышав об этом, парижане решили вооружиться и, при въезде короля в Париж, показать ему те войска, что были в городе, вооруженными с головы до ног, и готовые, если ему это будет угодно, передать себя в его распоряжение. Лучше бы им было оставаться спокойными в своих домах, поскольку эта демонстрация дорого им обошлась. Они говорили, что делали это с добрыми намерениями, но внушали они прямо противоположные чувства. Король остановился в Лувре (Louvres) ⁵, а оттуда поехал в Бурже (Bourget) ⁶. Немедленно в Париж было сообщено, что король скоро будет здесь. При этом известии, вооружилось свыше 20 тысяч парижан и, выйдя в поле, они построились в прекрасный полк между Сен-Ладром (St.Ladre) и Парижем, на стороне Монмартра. Их арбалетчики имели большие щиты и молоты и, казалось, что все они готовы немедленно вступить в бой. Король еще находился в Бурже вместе со своими сеньорами, когда ему были доставлены известия об этом деле и о состоянии Парижа. «Посмотрите, — сказали сеньоры — на гордость и самонадеянность этой толпы! Что они этим хотят показать? Если бы они также пришли служить королю, когда он отправлялся во Фландрию, то они поступили бы хорошо, но их головы были забиты только чепухой и молитвами Богу, чтобы ни один из нас не смог вернуться». К этим словам те, которые были бы рады идти дальше и напасть на парижан, прибавляли, что «если бы королю советовали хорошее, то он не отдал бы себя в руки такого народа, который встречает его в полном вооружении, тогда как должен был бы придти со всем смирением, с процессией, звоня в парижские колокола и благодаря Бога за грандиозную победу во Фландрии, которую он принес к нашей радости».

Сеньоры находились в некотором недоумении в том, как им действовать. В конце концов, было решено, что коннетабль Франции, сеньор д`Альбре, сеньор де Куси, мессир Ги де ла Тремуй и мессир Жан де Вьенн поедут и поговорят с ними и спросят их о причине того, почему они вышли из Парижа таким отрядом, и вооружились с головы до ног для того, чтобы встретить своего короля, поскольку о таком никогда прежде во Франции известно не было. Эти сеньоры готовились отвечать на все возможные ответы на свой вопрос, и были полностью способны выполнить это задание, будь даже оно в десять раз более серьезным. Они выехали от короля невооруженными и, чтобы дать повод для своей миссии, они взяли с собой 3 или 4 герольдов, которым приказали скакать впереди, сказав: «Ступайте к тем людям и спросите у них охранную грамоту на наш приезд к ним и наше возвращение, поскольку нам приказано вступить с ними в переговоры и говорить с ними по приказу короля». Герольды, вонзив шпоры в своих коней, вскоре подъехали к парижанам. Когда парижане увидели их прибытие, то никак не думали, что у них есть приказ с ними говорить, но считали, что они направляются в Париж, как люди, которые хотят приехать в него заранее.

Герольды, на которых были украшенные гербами камзолы, спросили громким голосом: «Где ваши вожаки? Где ваши вожаки? Кто среди вас капитаны? Наши сеньоры послали нас к вам». Эти слова заставили парижан осознать, что они поступили неправильно и, склонив свои головы, они ответили: «У нас здесь нет вожаков. Мы все, как один и находимся под командованием нашего сеньора короля. Скажите, ради Бога, что вы имеете сказать». «Судари, — отвечали герольды, — наши сеньоры (называя их) послали нас сюда, поскольку они не могут постигнуть ваших намерений, и хотят попросить, чтобы они смогли мирно и без ущерба приехать сюда и поговорить с вами, и вернуться к королю с таким ответом, какой вы им дадите. А иначе они бояться сюда приехать». «Ей Богу, — отвечали те, к кому была адресована эта речь, — не было необходимости говорить нам это, если только это не исходило из их благородных намерений, но мы думаем, что вы смеетесь над нами». «Мы не сказали вам ничего, кроме правды» — сказали герольды. «Тогда хорошо, — отвечали парижане, — идите и скажите им, что они могут приехать сюда совершенно безопасно, и они не понесут от нас никакого вреда, от нас, готовых повиноваться их приказам».

Герольды вернулись к своим сеньорам и поведали им о том, что вы только что слышали. Тогда четыре барона, в сопровождении герольдов, поехали вперед к парижанам, которых они нашли выстроенными в прекрасном боевом порядке. Их было свыше 20 тысяч. Как только эти сеньоры подъехали к ним, изучая и оценивая на свой взгляд, их красивый вид, то парижане склоняли головы, когда они проезжали мимо. Когда они достигли центра, то остановились, и коннетабль, обращаясь к ним, сказал громким голосом: «Вы, народ Парижа, что могло побудить вас покинуть свой город в таком строю? Ведь должно казаться, что построившись так, вы намеревались сразиться со своим сеньором королем, чьими поданными вы являетесь». «Монсеньор, — отвечали те, кто его слышал, — ради вашей милости, у нас нет таких намерений, и никогда не было. Мы пришли сюда так, как вы имеете удовольствие видеть, для того, чтобы продемонстрировать нашему сеньору королю силу парижан. Ведь он еще очень юн и никогда ее не видел, и если он не будет о ней знать, то мы никогда не сможем узнать, какую службу он сможет от нас потребовать в случае необходимости». «Хорошо, судари, — ответил коннетабль, — вы говорите прекрасно. Но мы говорим вам от имени короля, что сейчас он не хочет этого видеть и то, что вы сделали, для него уже достаточно. Поэтому, возвращайтесь немедленно в Париж, каждый в свой дом, и отложите ваше оружие, если вы хотите, чтобы король туда приехал». «Монсеньор, — ответили парижане, — мы с готовностью повинуемся вашим приказам».

После этого парижане отправились назад в Париж, каждый в свой дом, чтобы там разоружиться. Четыре барона вернулись к королю и доложили ему и его совету о тех словах, что вы слышали. Тогда было приказано, что король и его дядья, вместе с главными сеньорами, войдут в Париж с некоторым числом воинов, но что главный отряд должен остаться около города, чтобы держать парижан в страхе. Сеньору де Куси и маршалу де Сансеру было приказано снять с петель двери главных ворот Сен-Дени и Сен-Марсель сразу же после королевского въезда в Париж, так чтобы ворота могли быть открытыми днем и ночью, и войска могли легче попасть в город и справиться с парижанами, если в этом возникнет нужда. Они также приказали, чтобы были убраны те цепи, что были натянуты поперек улиц, с тем, чтобы конница могла пройти по улицам безопасно и без сопротивления. Эти приказы были в точности выполнены.

Король совершил свой въезд в Париж и стал жить в Лувре, его дядья вместе с ним, а остальные сеньоры поехали в свои собственные особняки, по крайней мере, те, у кого они были. Ворота были сняты с петель, а бревна, которые были сложены под башней ворот, и цепи с улиц были доставлены во дворец. Видя это, парижане находились в большой тревоге и так страшились понести наказание, что не хотели рисковать, выходя за дверь или открывая окно. Они пробыли в таком положении в течение 3 дней: в сильном страхе, как бы ни претерпеть больше вреда, чем они причинили. Это стоило им больших сумм, поскольку те люди, которых хотели отметить, вызывались по одному в палату совета, и там на них накладывались штрафы, на одних 6 тысяч, на других — 3, на третьих — тысячу, так что из города Парижа, к выгоде короля, его дядей и министров, была извлечена сумма в 400 тысяч ливров. Ничего не спрашивали ни у кого, кроме лучших горожан, с которых брали деньги, и те считали себя счастливыми, что удалось отделаться только штрафом. Парижанам приказали принести их доспехи в мешках, каждому свои собственные, в замок Бот (Beaute), который теперь зовется Венсенским замком, где их, вместе с молотами, бросали в огромную башню.

Так были наказаны парижане, как пример для других городов французского королевства. Вдобавок, они были обложены налогами: субсидией, помощью, габелью, фуажем, 12-м и 13-м денье и многими другими неприятными вещами. Полностью обшарены были также и окрестности Парижа.

Глава 129

Несколько лучших парижских горожан обезглавлены вместе с Жаном де Маретом (Des Marets), а также многими другими людьми в различных французских городах и местечках.

Король и его совет арестовывали и бросали в тюрьму тех, кого им было угодно. Многие были утоплены, но для того, чтобы успокоить страх остальных, от имени короля, по всем улицам и площадям Парижа была объявлена прокламация, что никто, под страхом смерти, не должен причинять вреда жителям и не грабить их дома. Эта прокламация была очень приятно парижанам. Однако экзекуции подверглось несколько жителей, которые, за возбуждение народа, были осуждены на смерть. Но было очень удивительно видеть в их числе Жана де Марета (des Marets) ⁷. Он считался мудрым и справедливым человеком, и некоторые говорили, что он был осужден несправедливо, поскольку про него всегда знали, что он действует с исключительным благоразумием и, кроме того, он являлся одним из самых крупных и мудрых членов судейской курии. Он служил королю Филиппу, королю Иоанну и королю Карлу с такой хорошей репутацией, что за ним не было найдено никакой вины. Тем не менее, он был осужден к обезглавливанию, а вместе с ним еще 12 человек. Когда их везли на казнь, он сидел в повозке выше остальных и взывал: «Где те, кто осудили меня на казнь? Пусть они выйдут вперед и рассудят, если могут, повод и причину, почему и за что они осудили меня на смертную казнь». Затем он обратился с речью к народу и к тем, что должен был быть казнен вместе с ним. Это заставило всех очень его жалеть, но никто не осмеливался об этом говорить.

Его доставили на рыночную площадь перед ратушей, где все, кто был вместе с ним, были обезглавлены на его глазах. В их числе был Никола Фламан (Flamand), драпировщик, за жизнь которого тщетно предлагалось 40 тысяч ливров. Когда палач подошел, чтобы отрубить голову Жану де Марету, то сказал ему: «Мастер Жан, моли короля о милосердии, чтобы он простил тебе твои преступления». На что тот повернулся и сказал: «Я служил его прадеду королю Филиппу, королю Иоанну и его отцу королю Карлу, служил верно и преданно, и никогда эти три короля не находили за мной никакой вины, и этого не сделает и этот король, если он достигнет возраста мудрости и зрелости. Я твердо верю, что в моем приговоре он никак не виноват. Поэтому у меня нет никаких причин молить его о милосердии, но одного только Бога я молю, чтобы он простил все мои грехи». После этого он попрощался со всеми людьми, большинство из которых было в слезах, и так умер мастер Жан де Марет.

Таким же образом было казнено несколько человек и в городе Руане, и множество было обложено штрафами для того, чтобы запугать народ. Аналогичные сцены произошли в Реймсе, Шалоне, Труа, Сансе и Орлеане. Города были подвергнуты тяжелым штрафам за то, что в начале этого царствования они были непокорными. По всему королевству были собраны несметные суммы, и все ушло к герцогам Беррийскому и Бургундскому, поскольку король находился под их опекой. Однако сказать по правде, большая часть от этого досталась коннетаблю и маршалам для уплаты жалованья воинам, которые служили во фламандском походе. Сеньоры и великие бароны Франции, такие как граф де Блуа, граф де ла Марш, граф д`О, граф де Сен-Поль, граф де Аркур, граф-дофин Овернский, сеньор де Куси и другие получили пожалования с королевского домена, чтобы самим собрать столько денег, сколько король должен был им за их службу во Фландрии и, чтобы заплатить своим людям. Я не знаю, как эти сеньоры собрали причитающиеся им деньги, поскольку совсем скоро после этого, по приказам короля, на эти земли были наложены новые налоги. Обычно королевский налог следовало уплачивать первым, и эти сеньоры были вынуждены ждать свою задолженность.

Комментарии

1. Орифламма представляла собой тщательно охраняемое священное знамя красного цвета и несла на себе имя Святого Дионисия. Оно никогда не демонстрировалось, за исключением самых важных случаев, когда в бою присутствовал сам король, и развертывалось оно исключительно против еретиков.

2. Гонфалон представлял из себя квадратный вымпел, установленный на конце копья, так, это сейчас делают в Италии. Его знаменосец назывался гонфалоньером.

3. Это имя меня очень сильно озадачивает. Я не могу найти его ни в одном словаре. Оно встречается и в манускриптах и в печатных изданиях в виде Hase, Haze, Hazale and Halze. — [Hase был титулом, пожалованным Бастарду Фландрии и Брабанта, но трудно что-то сказать о его происхождении. Согласно Cotgrave’s Dictionary, это слово означает «старая зайчиха или заяц», и в последующих частях книги эта персона именуется также как «Брабантский Заяц» (”Le Lievre de Brabant”). Вероятно, причиной для такого странного имени послужили какие-то случайные обстоятельства. — Прим. Изд.]

4. Ко 2-му февраля — прим.пер.

5. Город в Иль-де-Франсе, в 5 лье от Санлиса и в 6 от Парижа.

6. Маленький городок в Иль-де Франсе, примерно в лье от Парижа.

7. Жан де Марет был честным человеком, выдающимся судьей и генеральным адвокатом. Он пострадал из-за ненависти герцогов Беррийского и Бургундского, которые его сильно ненавидели.

Текст переведен по изданию: Froissart, J., Chronicles of England, France, Spain and the adjoining countries: from the latter part of the reign of Edward II to the coronation of Henry IV, Translated from the French, with variations and additions, from many celebrated MSS by Thomas Johnes, Esq. New York: Leavitt & Allen, 1857