СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЛЕВ ДИАКОН

ЭНКОМИЙ, ИЛИ ЛЬВА ДИАКОНА К ИМПЕРАТОРУ ВАСИЛИЮ СЛОВО ¹

1. Следовало бы, не прибегая в качестве спутника своего рвения к слову, благороднейший царь, оставаться в привычном безмолвии и не вызывать у слушателей вместо похвал и рукоплесканий невольный смех ², пытаясь как бы нечистыми руками ³ — так об этом принято говорить — вознести к небесам лучшее из своих речей; одним лишь тем, я полагаю, по справедливости дозволено чем-либо восторгаться, кому выпало на долю не только проявлять рвение, но и произносить нечто приличествующее случаю.

2. Но так как [военные] трофеи и удивительные победы ⁴ твоей благородной и в сущности наиболее царственной души сильнейшим образом возбудили к восхвалению не только тех, кто искусен в речах и обучен стрелять деяниями, но и тех, кто лишь в малой степени причастен к какой-либо из этих [доблестей], я, будучи человеком неблагородной души, ничему мужественному и замечательному не обученной, счел, однако, что было бы чудовищно не внести свою лепту в общую сокровищницу, оказаться единственным из всех, кто не стал данником.

3. Достойны порицания, я полагаю, как те, которые приносят военачальникам в конце раздела добычи то, что им досталось в начале, так и те, которые, забыв науку составления и произнесения речей, не воздают правителям совершенно необходимых славословий ⁵; их ведь самих из-за этого обходят молчанием; впрочем, и древние, я думаю, признавали, что каждому желающему позволительно возвеличивать и прославлять наилучшим образом [события и дела], имеющие к нему отношение.

4. Вот почему, смело полагаясь на твое человеколюбие, я устремился на состязание в восхвалении твоей особы, хотя отнюдь не часто получал призы за подобное на Олимпиониках, потому что надевал на уста намордник молчания ⁶, который служил как бы оковами для моего языка.

5. Обычно в изысканных оборотах речей такого рода сначала перечисляют доблести минувшего процветания и [подвиги] предков, а затем уже на восхваляемого обращают хвалу. Но напрасной и вовсе бесполезной [манерностью] кажется мне поступать так в отношении твоих деяний. Зачем расточать время, пускаясь в тонкие рассуждения о том, что всем очевидно? Не признавать доблестей и побед твоих предков, могущественный царь, это все равно, что [не признавать] Солнце. Но от столь прекрасных прекрасным, если сказать словами Платона ⁷, ты родился и [96] [правильно] рассудил, что их доблесть недостаточна, чтобы ей можно было соперничать с твоей. Если бы не оказалось, что ты по крайней мере трудами превосходишь их, ты счел бы себя оскорбленным.

6. И вот, как только ты достиг такого возраста, когда, как правило, естество не умеет распознать многое в происходящем, — именно в этом возрасте огромное, разноцветное, разноголосое, похожее на описанную поэтами Лернейскую многоглавую гидру ⁸ бурлит скопище страстей, и каждая страсть, будто в узких протоках сталкиваясь с другими, беснуется сама по себе и, как ураган, низвергает вырвавшихся из бездны — ты с самого начала обнаружил, какой высокой степени достигнут твои добродетели.

7. Ты ведь ни к наслаждению, ни к ярости, ни к иного рода зверству не склонялся, а, как и подобает царю, руководимый умом-наставником, принудил к смирению бурное волнение возраста, подобно тирании, ниспровергнув владычество страстей, примкнув к царственнейшей из добродетелей, [той самой], за которой, как за старшей, последовали три ее сестры ⁹, все противное прочь отринув.

8. Ты до того возвысился, что стал образцом и мерилом и, более того, честью царства благодаря величию нрава и прямоте ¹⁰ действий ... (пропуск в тексте) на этот прославленный трон, который занимали твои пращуры, ты, руководимый Всемогущим, воссел, и я не мог сказать, было рогом ли Амалфеи ¹¹, жизнью ли всего мира, текущей ли золотом рекой или страной, изобилующей наичудеснейшими цветами, было то, чем ты одарил царство уже одним тем, что занял трон. Ведь оно погибало от противозаконных домогательств нарушителей престолонаследия ¹², едва-едва лишь дышало, я следовало его оживить и старинной родовитости возвратить

9. А когда твоя власть достигла далеко не заурядной мощи ¹³, ты решительно ничем не стал себя возвеличивать, ты не возгордился из-за ее бремени и достоинства, которые другого, вероятно, привели бы к беде из-за неустойчивости разума. Не тебя, однако, могущественный царь. Как же! У тебя ведь повелось, как у древних, отличавшихся здравым, твердым благоразумием: ты охотно прибегаешь к спокойному, невозмутимому размышлению. Ты ведь не позволил благородству души устремиться, подобно неустойчивому судну, в [пучину] наслаждений, а в корне изменил природу удовольствий, так что стал утонченным мыслителем и ввиду этого не имел надобности противостоять наплывам страстей.

10. Кто оказался столь несклонным к наслаждениям и столь суровым к чувственному желанию, как ты, не устраняющий вовсе тех из числа подданных, которые споткнулись (подобно неумолимым врачам, отрезающим гниющие части тела), а поступающий [97] наоборот: словами исцеляя... (пропуск в тексте) ты вновь человеколюбивейшим образом обращаешь их на то служение, которое им первоначально было предназначено ¹⁴. Ты ведь отлично знаешь, что хороший человек должен показать несправедливость совершенного [по отношению к нему], не воздавая злом, но [наоборот] творя добро.

11. То, что от добродетели, божье, а то, что от самовластия, адово. Кто тот, который справедливым суждением и безошибочным замыслом вывел к пользе и верно направил подданных, так что они не обкрадены в своих помыслах, и чуждым воинственности и отваги не предлагается действовать в военной сфере, а не отличающимся мудростью и способностью к управлению не поручаются государственные дела, но то и другое распределяется уместно и ко взаимной выгоде?

12. А кто непогрешимым законом, словно каленым железом, сокрушил и прекратил, не дав ей чрезмерно распространиться, тираническую волю и своекорыстную силу, низринувшуюся, чтобы вершить зло ближним, и, подобно прожорливой пиявке, пожиравшую, не испытывая пресыщения, чужое добро? ¹⁵. И ныне уже не видно ни притеснителей, ни притесняемых, и никогда в жизни не будет достойного трагедии зрелища людей, под ничтожным, случайным предлогом от родной семьи угоняемых. Только ты один сумел мужественно противостоять безудержному напору и мощным усилиям погасить всеобщий пожар.

13. Но я незаметно для себя стремлюсь измерить чашей воду в Ниле; я думаю, что легче переплыть на дырявом судне Атлантический океан, чем рассказать, как следует, о силе и величии твоих добродетелей. Однако, уступая тем, кому на роду написано прославиться в столь важном деле, я добавлю к своей речи нечто едва не пропущенное мною, которое превосходит деяния большинства людей.

14. И пусть не представляется то, что я говорю, приукрашиванием или распространяющей бессодержательную угодливую лесть небылицей: ведь истина со временем выходит наружу, и давность никогда не бывает союзницей лжи. Я полагаю, что все ясно и отчетливо видят одно, разве только кто-либо умышленно вследствие зависти заливает свое внутреннее око гноем. Я говорю о заботе, которой ты ежедневно окружаешь голодающих, о терпящих холод, изнуряемых нуждой, находящихся на грани смерти, которых ты не только привел под кровлю, но и снабдил в достатке пищей; ты еще и теперь не перестаешь их оделять щедрой лептой своей доброты.

15. Вот что утверждают непогрешимые судьи всего сущего: лишь одно общее свойственно Богу и человеку — творить добро, но Богу — в большей степени, а человеку — в меньшей, каждому соответственно отмерено; ты же эти свойства полностью в себе [98] соединил и с самим Богом, если смелость позволит так говорить сравнился великодушием, устремив кормило [правления] целиком на добрые дела, черпая из казнохранилищ для неимущих столь щедро, что, может статься, до самого дна их опорожнишь. И прежде солнце перестанет распростирать свои лучи над землей, чем ты прекратишь эти раздачи.

16. Бурный поток, струящийся прозрачной и чистой влагой, стремится охватить кольцом как можно больше земли, чтобы избавить ее от губительного воздействия знойной засухи, обильно увлажняя [почву], он чарует нас и сулит тучную зрелость плодам. Так и ты в своем несравненном сострадании щедро оделяем милостью просителей и, обильно орошая их жажду пожертвованиями, не позволяешь горнилу нищеты чрезмерно раздуваться и пожирать своим огнем все, что ни попадется. И поэтому теперь всякий желающий может увидеть, как еще недавно изнуренные болезнью люди с бледной, как у мертвецов, кожей, обретая прирожденную силу, стремительно несутся и надуваются от распирающих их, вопреки всем ожиданиям, призывных возгласов, обращенных к жизни.

17. Но где ныне блестящие законодатели красноречия, гордящиеся тем, что изяществом периодов и колонов и чрезмерным восхвалением деяний превознесли прославляемых ими, поминающие каких-то Ксерксов, Александров, да еще Камбизов и Помпеев? Я думаю, что если бы они [сейчас] жили, то были бы вконец повержены твоими благородными делами и претерпели бы совершенно то же самое, что претерпевает луна. Она очень привлекательна в середине месяца, когда, не затененная тучами, далеко простирает сияние, зажженное на благо путникам, но как только утреннее светило появляется над горизонтом и начинает свой путь к высшей точке небесного свода, темнеет, и кто посмотрит на нее, видит тусклый, неясный диск, подобный гаснущему фитилю; вот так и совершенное тобой возвысилось и возвеличилось над тем, что [совершили] другие.

18. Да кто же отважится сравнить твои деяния с деяниями других, чтобы выяснить, сколь велика между ними разница? Я не думаю, чтобы он был в состоянии не сбиться со счета, разве только, как говорится, у него, словно в комедии, «глаза — гноятся гнилой тыквой» ¹⁶. Ты опытностью превосходишь самых отважных, а отвагой души — самых опытных и более того, отвагой — самых отважных, а опытностью — самых опытных, и тех и других — разительно. Столь большим числом великих прелестей ты осиян, так украсил подлунный мир; так блистательно, соединив в себе изобилие душевных благ, озаряешь своим светом подданных.

19. Вот какую невнятную речь я сочинил для тебя, могущественный царь, не имея смелости употреблять изящные и благородные слова, не извергая из себя ничего вполне ясного и вполне обстоятельного, но в одно и то же время и платя тебе [99] благодарностью за то добро, которое ты мне сделал — ты ведь меня, ничтожного, не обошел вниманием, а причислил к своим слугам ¹⁷, вследствие присущей тебе снисходительности, на которую тебя окрыляют твои самобытные и самодовлеющие душевные свойства — столь глубоко укоренилась в тебе неутолимая жажда творить добро, что скорее кто-либо откажется просить, чем ты раздавать и оделять — и признанную долю в общее дело, как следовало по обычаю, внося.

20. Так наслаждайся же этим, благороднейший царь, отличайся щедростью и впредь ¹⁸, и пусть не снаружи лишь без пользы ушей твоих достигает, но в глубине души твоей живет и неизмеримо ширится величие царской власти, и пусть дуновение полного благоденствия и счастье распространяется на твое правление свыше, чтобы аромат процветания и подданных освежал и свершение всех мыслимых радостей являл.

Комментарии

1. Энкомий — хвалебная речь, произнесенная Львом Диаконом, вероятно, в качестве «затрапезного слова» — тоста. Сохранился в Бодлейановской библиотеке, рукопись 141, по письму — XIV век (Сикутрис. 1933, 425-434). При изучении энкомия в первую очередь встает вопрос, к какому времени он относится. В заголовке не сказано, какой Василий имеется в виду — I или II. Но этот вопрос легко проясняется содержанием энкомия. В абзацах 6 и 8 читаем, что Василий имел знаменитых предков. У Василия I их не было. Далее говорится, что он уже в ранней молодости стал императором,— это можно отнести только к Василию II.

Второй вопрос: можно ли этот энкомий приписать нашему историку Льву Диакону? Трудно допустить, что при дворе императора Василия II одновременно были два дьякона, оба Льва... Судя по манере письма, обращению к архаическим образам, энкомий вполне мог быть произнесен Львом-историком. Никаких аргументов против такого допущения мы не находим. Более того, если считать, что автором энкомия был наш Лев Диакон, содержание этой застольной речи делается понятнее. Свою «Историю» Лев не опубликовывал, но не исключено, что он показывал ее друзьям, которые могли как-нибудь доложить о ней императору. Можно думать, что в энкомии Лев хотел предупредить эту возможность и объяснить, почему при описании событий, происходивших при Василии II, он не говорит о личной деятельности и доблестях императора. Лев Диакон не сразу стал жарким сторонником Василия, и это тоже нужно было объяснить в речи. Короче говоря, энкомий — не только и не столько хвалебное слово, сколько самооправдание человека, перешедшего на сторону Василия после долгого критического к нему отношения, что с очевидностью явствует из его «Истории».

Что касается общего впечатления от энкомия, то думается, что автор этой льстивой речи хотел продвинуться по служебной лестнице. Должность придворного дьякона могла быть ступенью к более высоким должностям в духовной иерархии, тем более, что в то время, когда произносилась эта речь (примерно в 994-996 гг.), в Византии не было патриарха (вплоть до 12 апреля 996 г.), а следовательно, всякое возведение в сан епископа или митрополита всецело зависело только от императора. Возможно, усилия Льва не остались втуне, и он добился какого-нибудь высокого поста.

2. В этом абзаце Лев самоуничижительно оправдывается, что так долго не выступал с хвалебной речью.

3. Ссылка на Илиаду. VI, 265-266:

Использование широко известной цитаты из Гомера — ловкий прием, с помощью которою Лев Диакон старается объяснить, почему в «Истории» он не вознес хвалы доблести Василия в его борьбе против мятежников.

4. Слова о военной славе, об удивительных трофеях не могли быть сказаны в начальный период правления Василия — тогда ему нечем было похвастаться. Они могли лишь послужить поводом для обвинения в насмешках над императором! Данный пассаж позволяет уточнить хронологию энкомия: вероятно, он был составлен после побед в Болгарии и Сирии (взятие в плен болгарского царя Романа в 991 г., отражение арабских войск и победы Василия в 993 г. в Сирии, укрепление Византии в Закавказье).

5. Лев признает свою вину н том, что так поздно выступил с энкомием.

6. Употребляя выражение «намордник молчания», Лев объясняет свою пассивность при дворе скромностью. Но, как видно из «Истории» Льва, причиной молчания был его пессимистический взгляд на положение Византии в правление Василия.

7. Выражение «из прекрасных прекрасный» заимствовано у Платона (Менексен, 237а). Лев говорит о сравнении доблестей Василия с достижениями его предков. В своей «Истории» Лев не только не возвеличивал предков Василия, но, наоборот, восторженно относился к Никифору и Цимисхию — узурпаторам! Здесь он как бы просит за это извинения.

8. Лернейская гидра — девятиглавое чудовище, у которого вместо каждой отрубленной головы вырастали две новые. Слово «лерна» означало беду. Так Лев характеризует первый период правления Василия, когда беда следовала за бедой. Энкомиаст старается показать, как трудно было Василию в такой обстановке сохранить самообладание.

9. У Платона (О законах, 963а) есть рассуждение о четырех доблестях, причем первая — ум, влечет за собой три другие — доблесть судовождения, врачевания и военного дела. Эти три сестры следуют за старшей.

10. Нужно отметить, что хвалебные отзывы Льва об аскетической твердости императора не являются чистой лестью: суровый воин, жестокий, но последовательный правитель, Василий отдал все силы приумножению мощи Византии в интересах военно-бюрократической прослойки господствующего класса.

11. Амалфея — божественная коза, молоком которой кормили малютку-Зевса. Рог Амалфеи, случайно обломанный, стал «рогом изобилия». Этим сравнением Лев хочет сказать, что уже с самого начала правление Василия было счастьем для подданных.

12. Под нарушителями престолонаследия следует понимать не только Никифора и Цимисхия, но и вождей апостасий — Склира и Фок, которые действительно довели империю до того, что она «едва дышала». Разумеется, про Никифора и Цимисмы это сказать трудно. Убеждение Льва, что империя находится на краю гибели, было доминирующим в момент завершения им работы над «Историей».

13. Начиная с абзаца 9, Лев говорит о том этапе, когда Василий одержал окончательную победу над претендентами и укрепил свою власть.

14. Лев имеет в виду, что после страшных казней (Дельфина, например, посадили на кол) Василий не только простил Варду Склира, причинившего столько бед Византии, но и вернул ему все права и титул куропалата; несмотря на неоднократные измены, император и Михаила Вурцу оставил на командных постах.

15. В абзаце 12 Лев говорит о внутренней политике Василия. Это место, несомненно, свидетельствует о борьбе Василия с мощной военно-землевладельческой знатью, чрезвычайно усилившейся за время правления представителей провинциальных динатов, Никифора и Цимисхия, а также в период гражданских войн.

Лев говорит о «pleonektikhn bian» — в полном соответствии с текстом новеллы от 1 января 996 г. Трудно сказать, выступал ли Лев после ее издания или воспользовался теми выражениями, которые слышал от окружения Василия. Во всяком случае, Лев произнес энкомий в период наиболее суровых мероприятий против динатов.

16. «Lhma kolocuntaiV — как гнилая тыква» — ироническое выражение Сократа в его разговоре с Стрепсиадом в комедии Аристофана «Облака» (237).

17. В «Истории» Лев пишет, что был дьяконом, но умалчивает, что непосредственно входил в императорскую свиту, — это подтверждают слова «приблизил к себе». Близость Льва ко двору заставляет нас несколько иными глазами взглянуть на него как на историка, поскольку он имел возможность пользоваться документами императорских канцелярий.

18. Пожелание «отличаться щедростью» должно быть истолковано не в абстрактном смысле как помощь ближним, а как конкретный совет: увеличивать денежные подарки и рогу представителям бюрократических и церковных кругов.