АБУ РЕЙХАН БИРУНИ

ИНДИЯ

КИТАБ ТАРИХ АЛ-ХИНД

(КНИГА ИСТОРИИ ИНДИИ)

/9/ ГЛАВА I, В КОТОРОЙ ИЗЛАГАЮТСЯ И УСТАНАВЛИВАЮТСЯ ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ ИНДИЙЦАХ ДО НАЧАЛА НАШЕГО РАССКАЗА О НИХ

Прежде чем приступить к осуществлению поставленной нами цели, мы должны составить представление о тех обстоятельствах, которые сильно затрудняют ближайшее рассмотрение всего, что касается индийцев. Знание этих обстоятельств или облегчит нам дело или послужит нам извинением. Дело в том, что при разобщенности остается скрытым то, что при общении ясно обнаруживается; а разобщенность между нами и индийцами существует по ряду причин.

Одна из них заключается в том, что этот народ отличается от нас во всем, что народы могут иметь общего, и прежде всего в языке, хотя такое различие существует и между другими народами. Когда кто-нибудь стремится овладеть языком, чтобы устранить это препятствие, оказывается, что это не легко, так как он в сущности своей необычайно богат и обширен; он напоминает арабский язык тем, что одна и та же вещь имеет в нем несколько названий, как коренных, так и производных, и что для обозначения разнообразных предметов употребляется одно и то же слово. При употреблении такие слова требуют добавочных определений, так как иначе лишь тот может различить их значения, кто способен постичь расположение слов и уловить смысловую связь с предшествующим и последующим. Индийцы, подобно другим народам, гордятся такими качествами своего языка, тогда как в действительности это является недостатком в языке.

Далее, язык подразделяется на обиходный язык, употребительный только среди простонародья, и на оберегаемый чистый язык, к которому обращаются только достойные и искусные люди и который подчиняется разнообразным правилам словоизменения и этимологии и всем тонкостям синтаксиса и риторики ¹.

Кроме того, некоторые согласные звуки, входящие в состав этого языка, не соответствуют звукам арабского или персидского языка [65] и никак на них не походят. Самый наш язык и язычок с трудом повинуются нам, чтобы образование звуков происходило в надлежащем месте, наше ухо едва способно воспринимать их, отличая от сходных и близких звуков, а наши руки не могут записать их согласно их произношению.

И потому бывает трудно фиксировать что-либо из языка индийцев посредством нашего письма, так как мы, чтобы быть точными, вынуждены ухищряться, изменяя наши [диакритические] точки и значки и передавая его [т. е. язык индийцев] согласно общеизвестным или [специально] выработанным правилам арабской транскрипции ².

При всем этом [индийские] переписчики невнимательны к языку и мало заботятся о точности при переписывании и сличении копии с подлинником. Вследствие этого гибнет вдохновенный труд автора, его книга искажается уже при первом или повторном переписывании и текст ее предстает чем-то совершенно новым; в котором не могут разобраться ни знаток, ни посторонний, будь он индиец или мусульманин. Достаточно сказать для пояснения, что мы иногда записывали какое-либо слово непосредственно из уст индийцев, тщательно устанавливая его произношение, а потом, когда мы повторяли его им, они почти не узнавали его, разве что с трудом.

В языке индийцев, как и в языках других иноземцев, возможно сочетание двух или трех согласных без гласных; наши ученые называют их согласными, имеющими скрытую гласную. Поскольку большинство слов и имен в этом языке начинается такими согласными без гласных, произносить их нам бывает очень трудно.

Вместе с тем научные книги индийцев составлены в стихотворной форме, разнообразными размерами в их вкусе. Этим они стремятся сохранить книги в первоначальном состоянии, — предполагая, что они скоро будут испорчены добавлениями и пропусками, — |10| чтобы облегчить их заучивание наизусть, так как они больше полагаются на заученное наизусть, чем на написанное ³. Известно также, что метрические сочинения не обходятся без элементов искусственности, которые нужны для выравнивания размера, выправления отклонений и восстановления неполноты, что приводит к вынужденному многословию. Это также одна из причин колебания значения слов при употреблении. Таким образом, стихотворная форма сочинений является одной из причин, затрудняющих изучение индийской литературы.

Другая из того же ряда причин заключается в том, что индийцы совершенно отличаются от нас по религии: мы ничего не признаем из того, во что веруют они, и они не признают ничего из того, во что веруем мы. Среди самих индийцев религиозные разногласия редко заходят дальше споров и словопрений, при этом они не станут [66] упорствовать, рискуя душой, телом или имуществом. В то же время они совершенно иначе относятся к тем, кто не принадлежит к их числу. Индийцы называют их млеччха ⁴, то есть «нечистые» ⁵, и считают недозволенным ни вступать с ними в брачные или родственные отношения, ни сидеть, есть или пить в их обществе, полагая, что этим они оскверняют себя. Они считают нечистым все, что коснулось воды или огня иноземца, то есть тех двух вещей, вокруг которых вращается вся жизнь. К тому же нельзя и надеяться исправить это каким-нибудь способом, как все загрязнившееся очищается, переходя в состояние чистоты. Им не разрешается принимать никого, кто к ним не принадлежит, даже если он стремится в их среду или склоняется к их религии. Это также делает невозможной всякую связь и создает сильнейшую отчужденность.

Третья [причина нашей взаимной отчужденности состоит в том], что они настолько отличаются от нас по нравам и обычаям, что нашим именем, нашим одеянием и внешним видом они едва ли не пугают своих детей; все, что у нас есть, они считают идущим от дьявола, то есть противоположным тому, что должно быть. Впрочем, подобные предубеждения преобладают не только в наших взаимоотношениях с индийцами, но и между всеми народами в их отношениях друг к другу.

Я знал одного индийца, который мстил нам по такой причине: какой-то индийский царь погиб от руки своего врага, который двинулся против него из наших краев. От него остался младенец в утробе матери, который был затем объявлен царем под именем Сагара ⁵. Когда он достиг зрелого возраста, он спросил свою мать об отце; она ему рассказала его историю, от которой он возгорелся яростью. Он выступил из своей земли в страну врага и удовлетворял свою жажду мести к ее народам до тех пор, пока не устал от истребления и уничтожения. Затем он заставил оставшихся в живых носить наши одежды, чтобы этим унизить и опозорить их. Когда я услышал о его деянии, я был благодарен ему за то, что он не принудил нас уподобиться индийцам и принять их обычаи.

Еще одним обстоятельством, которое увеличило существующую отдаленность и отчужденность [между индийцами и другими народами], является то, что религиозная община, известная под названием аш-шаманийа ⁶, несмотря на свою сильную ненависть к брахманам, стоит ближе к индийцам, чем к кому бы то ни было. В древние времена в Хорасане, Фарсе, Ираке и Мосуле вплоть до границ Сирии придерживались буддийской религии до той поры, пока Заратуштра не выступил из Азербайджана и не стал проповедовать в Балхе маздеизм ⁷. Его учение понравилось Гуштаспу ⁸, и его сын Исфандийад стал [67] распространять это учение в странах Востока и Запада силой и мирным путем. Он воздвиг храмы огня от Китая до границ ар-Рума.

|11| Последующие цари отдали этой религии исключительное господство в Иране и Ираке, а буддисты были вынуждены переселиться из них в страны восточнее Балха. В Индии до настоящего времени остается некоторое количество маздеистов, которых там называют мага ⁹. Вот откуда начинается отвращение индийцев к хорасанским краям.

Но затем пришел ислам, погибло государство персов и отчужденность индийцев еще больше увеличилась вследствие завоевательных походов мусульман в их страну, когда Мухаммад ибн ал-Касим ибн ал- Мунаббих ¹⁰ вступил в землю Синда ¹¹ со стороны Сиджистана ¹² и, завоевав города Бахманва ¹³ и Муластхана ¹⁴, назвал первый Мансура, а второй — Ма'мура, проник в глубь Индии до города Канауджа, попрал землю ал-Кандахара ¹⁵ и на обратном пути — пределы Кашмира, то сражаясь, то заключая мирные договоры, оставляя народ при его старой вере, за исключением тех, кто добровольно соглашался обратиться [в новую религию]. Все это посеяло ненависть в их сердцах, хотя после Мухаммада ибн ал-Касима ибн ал-Мунаббиха ни один мусульманский завоеватель не прошел далее пределов Кабула и реки ас-Синда ¹⁶ вплоть до дней владычества тюрков, когда они овладели Газной ¹⁷ в эпоху Саманидов и власть перешла в руки Насир ад-дина Себуктегина ¹⁸. Последний избрал [своим деянием] войну [против неверных], и отсюда его прозвище ¹⁹. С целью ослабить пределы Индии он проложил для своих преемников те дороги, по которым более тридцати лет совершал походы Йамин ад-даула Махмуд ²⁰, — да помилует Аллах их обоих [т. е. Себуктегина и Махмуда]! Пользуясь этими дорогами, Махмуд уничтожил процветание индийцев и совершил в их стране такие чудеса, из-за которых они [словно] превратились в развеянный прах и разнесшуюся молву. В результате их разлетевшиеся остатки продолжают очень сильно чуждаться и сторониться мусульман; более того, по причине всего этого их науки прекратили свое существование в завоеванной части страны и удалились туда, где их еще не может настигнуть чужая рука, — в Кашмир, Бенарес и другие подобные места. Вместе с тем разрыв между индийцами и всеми иноземцами в этих частях страны еще более упрочивается благодаря политическим и религиозным побуждениям.

Сверх того, есть еще причины, упоминание которых похоже на поношение индийцев. Эти причины глубоко коренятся в природе их нравов, но совершенно очевидны. Глупость есть такая болезнь, от которой нет лекарства: дело в том, что индийцы убеждены, что земля — это их земля, люди — это представители только их народа, цари — только их правители, религия — только их вера, наука — только та, что [68] у них имеется. Они кичливы, тщеславны и самодовольны, но невежественны. Им от природы свойственно скупиться своими знаниями и исключительно ревниво оберегать их от непричастных к наукам индийцев, а что уж и говорить о прочих, когда они даже не допускают существования других стран на земле, кроме их страны, других людей, кроме ее жителей, какого-либо знания или науки у какого-либо другого народа. Все это в такой степени, что если им сообщают о какой-нибудь науке или ученом в Хорасане и Фарсе, то сообщившего эту весть они считают за невежду и не верят ему по вышеуказанной слабости ²¹. Если бы они путешествовали и общались с другими народами, они непременно изменили бы свое мнение, так как их предки не пребывали в такой ограниченности. Варахамихира ²², один из их достойных ученых, писал, наставляя о необходимости почитать брахманов: «Греки, хотя и нечистые, должны быть почитаемы, так как они стали искусны в науках и превзошли в них других. Что же мы можем сказать /12/ о брахмане, который вдобавок к своей чистоте присоединил еще и высоту знания?» Индийцы всегда признавали, что достижения греков в науках превосходят то, что самим им удалось достигнуть в них. Достаточным доказательством может служить пример Варахамихиры, который так восхваляет самого себя и все же приветствует и других ²³.

Вначале среди индийских астрономов я занимал положение ученика по отношению к учителю, так как в их среде я был иноземцем и был недостаточно знаком с их достижениями и методами. Когда я немного продвинулся в ознакомлении с ними, я стал объяснять им причинную связь, демонстрировать им некоторые логические доказательства и показывать им истинные методы математических наук, они стали стекаться ко мне во множестве, выражая удивление и стремясь получить от меня полезные знания. Они расспрашивали меня, у кого из индийских ученых я учился и перенял эти знания, а я им показывал, чего они по-настоящему стоят, и высокомерно ставил себя выше их. Они мне чуть ли не приписывали колдовство и, когда говорили обо мне высокопоставленным лицам на своем языке, называли меня не иначе как морем или водой, несравненно более кислой, чем уксус.

Итак, мы обрисовали общую обстановку [в Индии]. Пути подхода к изучаемой теме оказались очень трудными для меня, несмотря на мою сильную привязанность к ней, в чем я был совершенно одинок в мое время. Я не скупясь тратил по возможности все свои силы и средства на собирание индийских книг повсюду, где можно было предположить их нахождение, и на разыскание тех лиц, которые знали места, где они были укрыты. Кто еще, кроме меня, имел то, что досталось в удел мне? Разве что тот, кому Аллах даровал свою помощь в виде полной свободы действия, которой я был лишен; я же не имел [69] возможности и права приказывать и запрещать: это мне было недоступно, но я благодарю Аллаха за то, что он даровал в достаточной степени.

Я добавлю еще, что греки в эпоху язычества, до появления христианства, придерживались верований, подобных которым придерживаются индийцы: мировоззрение греческой знати было близко к мировоззрению индийской знати, а идолопоклонство простонародья в Греции схоже с идолопоклонством простонародья в Индии ²⁴. Я сопоставляю воззрения обоих народов по причине их совпадения и взаимной близости, а не ради исправления [их], ибо все, что не является истиной, есть отступление от нее, и неверие [в любой форме] составляет одну религию, так как оно есть отклонение от истины. Однако у греков были в их стране философы, которые выработали для них высшие особые принципы, а не низкие и обыденные, так как знать способна следовать по пути исследования и умозрения, а чернь способна лишь на безрассудство и упорство, если ее избавить от страха и боязни. Это доказывает пример Сократа, который, в противоположность черни своего народа, не поклонялся идолам и отказался своими устами называть звезды божествами, и то, как одиннадцать из двенадцати судей Афин вынесли ему смертный приговор, и он умер, не отказавшись от истины ²⁵.

У индийцев не было подобных ему людей, которые смогли бы придать наукам совершенный порядок. У них едва ли найдется для этого специальная [философская] спекуляция, разве что чрезвычайно неустойчивая и нестройная и в конечном виде перемешанная с выдумками толпы, то есть с преувеличениями в цифрах, с невероятно растянутыми периодами времени и разнообразными религиозными верованиями, находить противоречия в которых чернь считает кощунством. Поэтому среди индийцев безраздельно господствует традиция. По этой причине я скажу, насколько я знаю индийцев: я могу сравнить то, что содержится в их книгах по арифметике и другим математическим наукам, /13/ только с перламутром, смешанным с битыми черепками, или с жемчужинами вперемешку с навозом, или с кристаллами, перемешанными с камешками. Обе части для них имеют равную ценность, поскольку у них нет примера восхождения к вершинам логического познания ²⁶.

В большей части своего изложения со слов индийцев я буду рассказчиком, но не критиком, разве что для этого будет явная необходимость. Названия и термины на их языке, упоминание которых неизбежно, я упомяну один раз там, где необходимо дать определение. Если это слово является исконным, которое можно передать соответствующим арабским понятием, я не склонялся ни к чему другому. [70]

Там, где индийское слово удобнее для употребления, мы употребляли его, дав предварительно его точное написание. Если же слово является заимствованным, но широко распространенным, то оставляли его, предварительно разъяснив его значение, если даже в арабском языке есть известный термин для него. Таким образом, с терминологией дело обстоит довольно легко. Гораздо труднее придерживаться геометрического метода, как мы старались это делать: ссылаться только на предшествующее, но не на последующее; однако часто получается так, что в некоторых главах встречается неизвестное [понятие или термин], объяснение которого появляется лишь в следующей главе. А Аллах — тот, кто помогает.

Комментарии

1. Под «оберегаемым», «чистым» (масун фасих) языком ал-Бируни несомненно подразумевает санскрит, под «обиходным» — язык покоренных Maxмудом Газнави областей северо-западной Индии, в основном народные говоры Западного Пенджаба. В своей книге ал-Бируни нигде не приводит термина «санскрит». Он рассматривает «обиходный», т. е. живой разговорный язык современной ему Индии и санскрит как две стилистические формы одного языка, что, впрочем, вполне согласуется с традиционным взглядом средневековых индийских грамматиков (см.: S. K. Chatterji, Al-Biruni and Sanskrit, ACV, p. 88). Эта точка зрения сказывается у ал-Бируни в отсутствии строгого разграничения между правильным санскритом и пракритскимии ли новоиндийскими формами при передаче некоторых индийских названий и терминов (см. об этом подробнее в предисловии к настоящему изданию). Термины «пракрит» и «апабхрамша» также не употребляются у ал-Бируни. Что касается разговорного языка (то, что в индийской терминологии называется bhasa) северо-западной Индии XI в., книга ал-Бируни дает почти единственно доступный нам материал, позволяющий судить о его характерных особенностях. Захау находит, что из современных индо-арийских языков наиболее сходен с ним синдхи (Sachau, India, p. XXV). Чаттерджи указывает, что известный ал-Бируни язык Западного Пенджаба той эпохи, родственный языку Синда, должен быть близок западному апабхрамше — межобластному литературному языку, предшественнику браджа и хинди. При этом Чаттерджи отмечает, что нашему автору явно остались неизвестными другие пракритские языки, бытовавшие во внутренней Индии (S. К. Chatterji, Ibid., p. 93).

2. Текст не совсем ясен: ***, И'раб — технический термин арабской грамматики, обозначающий изменения гласных окончаний слов при склонении имен и при образовании наклонений от глагола несовершенного вида. Глагол а‘раба, от которого образовано это имя, имеет значение: сделать арабским, арабизовать. Здесь, по-видимому, речь идет о фонетической и графической «арабизации» индийских слов, проделанной автором’ (ма'мул) или известной до него (машхур).

3. Здесь ал-Бируни отмечает древнюю традицию, восходящую к тем временам, когда индийская письменность еще не была развита, и священные Веды передавались устно из поколения в поколение жреческими родами. Известно, что традиция устной передачи долго оставалась преобладающей в Индии и после того, как индийская письменность достигла полного развития; замечание ал-Бируни служит тому лишним свидетельством.

4. «Млеччха» (mleccha, млидж) в древнеиндийском языке не имеет, собственно, значения «нечистый». Первое значение слова: «варвар; человек, не знающий санскрита» (от корня «mlich» или «mlech» — бормотать, говорить невнятно). В ведическую эпоху так называли обычно коренное население Индии, говорившее не на арийских языках и не входившее в систему четырех варн — сословий древнеиндийского общества. В средневековой Индии млеччхами называли иноземцев и представителей низших каст, и отношение к ним со стороны ортодоксальных индуистов было таким, как его характеризует здесь ал-Бируни.

5. Сагара (Sagara, сапгар, 3 — стр.), сын Баху, легендарный царь Айодхьи из Солнечной династии (по линии Икшваку). Упоминаемое здесь предание о Сагаре встречается в литературе пуран. Согласно пуранам, однако, Сагара воевал не с соотечественниками ал-Бируни, а с царями Лунной династии и их иноземными союзниками: скифами, греками, пехлевийцами и др. Как повествует «Вишну-пурана», покорив своих врагов, Сагара предписал одним — брить головы, другим — носить длинные бороды и т. п., лишил их права соблюдать индуистские обряды и обычаи и тем низвел их на положение «млеччхов» (см.: Вишну-пурана, IV, 3; Бхагавата-пурана, IX, 8 и др. источники).

6. Слово шаман или шуман с производными аш-шаманийа и аш-шамани (у ал-Бируни встречаются только эти формы) проникло в арабский язык в значении «идолопоклонник», «идолопоклонство», «служитель любого неисламского культа», «буддист», по всей видимости, из согдийского smn — «монах произошедшего, в свою очередь, от пракритской формы санскритского слова cramana, означающего «подвижник, (буддийский) монах»; в указанном выше значении слово шаман широко представлено в лексике ранних таджикских и персидских поэтов (см. В. А. Лившиц, Согдийские слова в таджикском языке. Известия отд. общественных наук АН Таджикской ССР, № 12, 1957, стр. 35). Сведения ал-Бируни о распространении буддизма к западу до границ Сирии, очевидно, ложны (хотя известное влияние буддийской философии, несомненно, обнаруживается в культуре стран к западу от Индии до Александрии). Судя по утверждению о переселении буддистов с запада в «страны восточнее Балха», ал-Бируни не знал об индийском происхождении буддизма (см. ниже, прим. 7).

Надо еще иметь в виду, что термином ас-суманийа, очень близким к вышеприведенному, называли философскую школу, которая возникла на мусульманской почве (но считалась не правоверной, еретической) под индийским влиянием в Басре во II/VIII в. и вскоре прекратила существование (М. Horten, Die philosophischen Probleme der spekulativen Theologie im Islam, Bonn, 1910, S. 20; M. Horten, Die-lndische Stroemungen in der islamischen Mystik, Heidelberg, 1927, S. 4, Anm. 2; Massignоn, Essai, p. 83).

7. Маздеизм (маджусийа) — религия Древнего Ирана, в основе которой лежит поклонение божеству Мазда (Ахура Мазда, Ормузд). Легендарный Зарадушт (Зороастр) был, собственно, реформатором древнейших вероучений Мидии и Азербайджана. Очевидно, ал-Бируни значительно преувеличивает здесь размеры распространения маздеизма в странах Азии вне пределов Ирана. Реформа Зарадушта имела место ранее зарождения буддизма в Индии; версия о вытеснении буддизма из указанных стран зороастризмом или маздеизмом совершенно невероятна. Возможно, что источники, которыми пользовался ал-Бируни в данном случае, смешивают буддизм — аш-шаманийа — с древними религиями аборигенов Ирана и Двуречья.

8. Гуштасп, или Виштаспа, как и его сын Исфандийад, — лицо неисторическое, относимое вместе с Зарадуштом к VII в. до н. э.; попытки отождествить его с Гистаспом, отцом Дария I, не увенчались успехом.

9. Маги (древнеиранск. магу) — каста жрецов солнечного культа в Древней Мидии. Религия магов (восходящая, по-видимому, к древнейшим верованиям доарийского населения Ирана и реформированная в VII в. до н. э. Зарадуштом) действительно проникла к тому времени и в Индию. В санскритских памятниках I тысячелетия н. э. — «Брихат-самхита» Варахамихиры, «Бхавишья-пурана» и др. — упоминаются маги (санскр. maga) — жрецы-солнцепоклонники.

10. Мухаммад ибн ал-Касим ибн Мухаммад (у ал-Бируни, по-видимому, ошибочно: ибн ал-Мунаббих) ибн ал-Хакам ибн абу ‘Укаил ас-Сакафи — завоеватель и правитель Синда с 89/708 по 95/714 г. Завоевание Синда арабами началось еще в 42/662 г., но целый ряд сменявших друг друга военачальников добивались только временного и тактического успеха, а Мухаммад ибн ал-Касим вел планомерное наступление и за несколько лет окончательно покорил Синд. Его войско продвигалось сушей через Систан, но он использовал в качестве транспортного средства и суда (см.: ал-Балазури, стр. 436-441; Zambaur, р. 279).

11. Синд — арабское и вообще мусульманское название области вдоль нижнего течения р. Инд, включая часть Белуджистана (юго-восточный Иран).

12. Сиджистаи — арабская форма названия Систан.

13. Бахманва (Bahmanva, бамханава, очевидно санскр. Brahmanavata, позднее — Бахманабад) в начале VIII в. — столица Синда, сильная крепость и главный оплот синдского царя Дахира во время войны его с Мухаммадом (см. выше прим. 10). Город был назван мусульманами ал-Мансура («Покоренный»), якобы потому, что его завоеватель Мухаммад сказал: Насарту («я покорил»). Его развалины находятся в 47 милях к северо-востоку от Хайдерабада (см.: Minorsky, Hudud al-‘Alam, p. 372).

14. Муластхана (Mulasthana, мулстан) — современный Мултан; был взят Мухаммадом в 713 г. Маршрут похода Мухаммада после взятия Мултана точно не установлен. Канаудж — город на Ганге (в центральной части современной Уттар Прадеш), один из крупнейших политических и культурных центров Индии в эпоху раннего средневековья. Однако Мухаммад ибн ал-Касим едва ли мог проникнуть так далеко в глубь страны; вероятно, источники, которыми пользовался ал-Бируни, путают Канаудж и Киннаудж — небольшое княжество на северо-западе современной Раджпутаны (см.: CHI, vol. 3, р. 2-7).

15. Средневековый ал-Кандахар (Гандхара), который не следует путать с носящими то же название современными городами в Афганистане и Пенджабе, находился в восточном углу Камбейского залива у устья реки Нарбада (Minorsky, Hudud al-Alam, p. 245).

16. Инд.

17. Газна — ныне небольшой городок Газни в южном Афганистане.

18. Начало первой мусульманской династии в Афганистане положил Алптекин, ставший в 351/962 г. наместником Саманидов в Газне. Настоящим основателем династии Газневидов был Себуктекин, раб Алптекина и муж его дочери, правивший в 367/977-387/997 гг. (см.: Стэнли Лэн-Пуль, стр. 241-245; Бартольд, Туркестан, II, стр. 273 сл.; Zambaur, р. 282).

19. Прозвище Себуктекина — Насир ад-дин значит «Пособник веры». Захау полагал, что речь идет о его прозвище «ал-Гази» (Sachau, India, transi., II, p. 22).

20. Йамин ад-Даула Махмуд правил в 388/998-421/1030 гг. и с 1001 до 1026 г. совершил 12 или 15, или 17 походов в Индию. Ал-Бируни, по-видимому, округлил эти годы до тридцати (см.: Стэнли Лэн-Пуль, стр. 241-245; Бартольд, Туркестан, II, стр. 279-309; Zambaur, р. 282).

21. Эта жестокая критика расовой ограниченности и косности (весьма характерная для ал-Бируни) относится, разумеется, не к индийскому народу, но к представителям традиционной учености средневековой Индии, которую ал-Бируни посетил в период, когда ее классическая культура уже давно пришла в упадок (см. предисловие). Автор подчеркивает оторванность этой схоластической учености от народа, от «непричастных к наукам индийцев».

22. Варахамихира (Varahamihira, брахмхр) — VI в. н. э. — крупнейший древнеиндийский астроном и астролог, живший в эпоху расцвета классической культуры Индии. Aл-Биpуни цитирует здесь «Брихат-самхиту», трактат по астрологии, наиболее значительное произведение Варахамихиры. Буквально там говорится следующее: «Греки поистине — варвары; но у них эта наука основательно развита. Поэтому даже их следует почитать как мудрецов (rsi); насколько же более (достоин почитания) сведущий в астрологии (daivavid) дважды рожденный» (Брихат-самхита, II, 14). Приведенное высказывание, принадлежит, однако, не самому Варахамихире. В этом месте «Брихат-самхита» в свою очередь цитирует Гаргу, одного из древнейших индийских астрономов (около I в. до н. э.).

23. Здесь мы видим подтверждение тому, что упреки в ограниченности и самодовольстве ал-Бируни относил не к индийским ученым вообще, но лишь к ученым схоластам современной ему эпохи, времени глубокого упадка древнеиндийской культуры. Ссылка на Варахамихиру показывает большую проницательность ал-Бируни, отчетливо представлявшего характерные черты индийской науки и культуры в ее историческом развитии. В этом отношении великий мыслитель средневекового Востока оказался прозорливее и беспристрастнее многих европейских ученых нового времени, утверждавших, что чувство национальной исключительности и презрение к культуре других народов — отличительная черта древних индийцев на всем протяжении их культурной истории.

24. В своих отвлеченных рассуждениях об обществе — индийском, мусульманском или греческом — автор постоянно употребляет два термина с противоположным, но весьма широким значением: хасса (мн. ч. хавасс) — избранные, знать, аристократия, благородные, просвещенные; и амма (мн. ч. авамм) — масса, чернь, простонародье, плебеи, невежественный, подлый люд. Отдельные рассуждения автора (см., например, стр. 71) показывают, что он не просто прибегает к обычному словоупотреблению, а убежденно разделяет мировоззрение господствующих классов феодального общества. Однако ал-Бируни подчеркивает не имущественное и социальное неравенство, а разницу между этими двумя категориями людей в отношении просвещенности, религиозных представлений, способности к отвлеченному мышлению, моральных качеств.

25. Сократ был привлечен к суду в 399 г. до н. э. по обвинению в том, что он развращает юношество, не верит в богов, признаваемых Афинами, и вводит новые божества, и приговорен к смертной казни. Он отверг предъявленные ему обвинения и незадолго до казни покончил с собой, выпив чашу яда.

26. В этих утверждениях имеется доля истины, однако надо заметить, что многое в индийской науке неизбежно должно было остаться недоступным для ал-Бируни при ограниченности его возможностей изучения богатств чуждой ему и своеобразной культуры. В новое время только работы Ф. И. Щербатского позволили оценить в полной мере замечательные достижения древнеиндийской логики.