СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНСУА БЕРНЬЕ

ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПЕРЕВОРОТОВ В ГОСУДАРСТВЕ ВЕЛИКОГО МОГОЛА

Желание увидеть свет побудило меня отправиться в Палестину и Египет, но не позволило остановиться на этом; у меня возникло намерение ознакомиться с Красным морем с одного конца его до другого. Я выехал из большого города Каира, где я прожил более года, и в 32 часа караванного пути добрался до Суэца, где сел на галеру, доставившую меня через 17 дней в порт Джидду на расстоянии полудня пути от Мекки. Тут мне пришлось против ожидания и вопреки обещанию, данному мне беем Красного моря, высадиться на эту якобы священную землю Магомета, куда не смеет ступить нога христианина, если он не раб. В Джидде я пробыл 34 дня, после чего сел на небольшое судно, которое через две недели доставило меня вдоль берегов счастливой Аравии ¹ в Моку, вблизи Баб-эль-Мандебского пролива. Оттуда я собирался проехать на остров Массову и в Аркико, чтобы затем добраться до Гондера, столицы страны Гобеги, или эфиопского царства ². Однако я узнал, что, с тех пор как вследствие интриг царицы-матери все португальцы там были перебиты или изгнаны вместе с иезуитом-патриархом, привезенным ими из Гоа, для католиков там стало небезопасно; один бедный капуцин даже лишился головы в Суакене за то, что хотел проникнуть в страну. Правда, выдавая себя за грека или армянина, я рисковал меньше, и, если бы царь [56] нашел, что я смогу ему быть в чем-либо полезен, он дал бы мне землю для обработки при помощи рабов, которых я мог купить, если бы имел деньги. Но при этом меня неизбежно принудили бы жениться, как недавно заставили это сделать одно духовное лицо, проникшее туда под видом греческого врача, и уже потом никогда не позволили бы покинуть страну.

Эти соображения, а также еще и некоторые другие, о которых я может быть скажу в дальнейшем, побудили меня изменить планы. Я сел на индийский корабль, проехал через пролив и двадцать два дня спустя прибыл в порт Сурат в Индостане, в империи Великого Могола ³. Там, как я узнал, царствовал в то время Шах-Джехан, что значит «царь мира». Как гласила история страны, он был сыном Джехан-Гира, т. е. «завоевателя вселенной», и внуком Акбара, по-нашему «Великого». Через Гумайона, или «счастливого», приходившегося отцом Акбару, и через других предшественников он был десятым потомком того Тимур-Ленга, что означает «хромой государь» (мы его неправильно называем Тамерланом), который так прославился своими победами и женился на своей близкой родственнице, единственной дочери царя народов Великой Татарии, именуемых моголами. Они дали свое имя чужестранцам, нынешним властителям Индостана, страны индусов, или индийцев; однако разные должности и высокие звания, даже в армии, не всегда занимают лица монгольской расы; часто они достаются представителям других народностей, пришельцам из разных стран, преимущественно персам, иногда арабам или туркам. В настоящее время, чтобы считаться моголом, достаточно быть белолицым иностранцем и магометанином; от них отличают индусов, язычников с темной кожей и христиан из Европы, которых называют «франги».

По прибытии я также узнал, что этот «царь мира», Шах-Джехан, более семидесяти лет от роду, имеет четырех сыновей и двух дочерей. Несколько лет назад он всех четырех своих сыновей сделал вице-королями, или губернаторами, четырех самых крупных провинций, или королевств. Менее чем за год до моего приезда он тяжко заболел, и уже думали, что он не поправится. Это обстоятельство посеяло раздор между четырьмя братьями, которые все [57] претендовали на престол, и между ними возгорелась война, тянувшаяся около пяти лет, которую я и собираюсь описать, так как был очевидцем некоторых из важнейших событий и восемь лет состоял при дворе. Судьба и скудость средств, оставшихся у меня вследствие встреч с разбойниками, и расходов, вызванных столь продолжительным путешествием, после сорока шести дней пути от Сурата до Агры и Дели, столиц империи, принудили меня поступить на службу к Великому Моголу ⁴ в качестве врача, а немного спустя другое приключение привело меня на службу к Данешменд-хану ⁵, ученейшему человеку Азии, занимавшему должность «бакши», или главного начальника кавалерии, и бывшему одним из самых могущественных и уважаемых эмиров, или князей, при дворе.

Старший из этих четырех сыновей Шах-Джехана назывался Дарой, т. е. Дарием, имя второго было Султан-Суджа, что значит «храбрый государь», третий был Ауренгзеб, «украшение трона». Последний был Морад-Бакш, что означает «исполненное желание» ⁶. Из двух дочерей старшую звали Бегум-Сахеб, т. е. «главная принцесса», а младшую Раушенара-Бегум —   «сиятельная принцесса», или «светозарная принцесса». В обычае страны давать такие имена принцам и принцессам. Так, жена Шах-Джехана, столь прославленная за свою красоту и за гробницу, которая с большим основанием заслуживает быть причисленной к чудесам мира, чем неуклюжие громады и груды камней Египта, называлась Тадж-Магал, т. е. «венец сераля», а жена Джехан-Гира, столь долго управлявшая государством, пока ее муж проводил время в пьянстве и всяких увеселениях, сперва называлась Нур-Магал, а позднее Нур-Джехан-Бегум  —  «свет сераля, свет мира». Причина того, что принцев и принцесс зовут такими именами, а не по названию земель и княжеств, как в Европе, заключается в том, что вся земля государства принадлежит падишаху; в Индии нет графств или княжеств, имена которых могла бы носить знать. Представители знати состоят на жаловании, которое они получают наличными или доходами с земель и которое падишах волен назначать, увеличивать, сокращать и отнимать по своему усмотрению. Поэтому и эмиры носят только такие имена: один например зовется Раз-Андаз-хан, другой — Сафе-Чекен-хан, третий  —  [58] Барк-Андаз-хан, или Дианет-хан, Данешменд-хан, Фазел-хан, т. е. «громовержец», «разбивающий ряды» (врагов), «метатель молнии», «верный князь», «ученый», «совершенный», и т. д.

Дара не был лишен хороших качеств: он был любезен в разговоре, находчив, очень вежлив и чрезвычайно щедр; но он был слишком высокого мнения о своей особе, считал себя мастером на все руки и не мог себе представить, чтоб кто-либо мог ему давать советы. Он весьма неделикатно разглашал имена тех, кто давал ему советы, так что даже наиболее преданные ему люди неохотно рисковали раскрывать перед ним интриги его братьев. Кроме того он был очень вспыльчив, угрожал, оскорблял и наносил обиды даже самым высокопоставленным эмирам, или князьям; но затем гнев его угасал так же быстро, как пламя соломы. Хотя он был магометанином и выполнял публично обычные церемонии религии, тем не менее в частной жизни он был язычником с язычниками и христианином с христианами. Около него постоянно находились так называемые пандиты, или языческие ученые; он им давал весьма значительные пенсии, а они (как говорят) внушали ему идеи, противоречащие религии страны; их я коснусь в другом месте, говоря о религии индусов, или язычников. С недавнего времени он весьма охотно выслушивал достопочтенного отца Бюзе, иезуита, речи которого ему начали нравиться. Однако некоторые говорили, что в сущности у него вовсе не было религии и что все его поступки в этом отношении не более, как любопытство и забава или, как говорили другие, политика, средство привлечь к себе христиан, довольно многочисленных в его артиллерии, и особенно заслужить любовь раджей, т. е. языческих властителей, данников империи, чтобы в случае надобности иметь их на своей стороне. Как бы то ни было это не очень подвинуло его дела; напротив, как мы увидим дальше, это послужило предлогом Ауренгзебу отрубить Даре голову, обвинив его в том, что он был кафиром, т. е. неверным, язычником, человеком без религии.

Султан-Суджа был приблизительно такого же нрава, что и Дара, но он был более скрытен и тверд, более ловок и умел лучше вести себя; он был вполне способен успешно проводить интриги и умел потихоньку привлечь к себе [59] друзей посредством подарков, которые он делал важным эмирам, особенно влиятельным раджам, как например Джессомсенгу и некоторым другим. Зато он пожалуй слишком предавался удовольствиям, имел неимоверное количество жен и, попадая в их среду, дни и ночи проводил в попойках, пении и танцах; он дарил им богатые одеяния, увеличивал или сокращал по своему усмотрению их пенсии. Трудно было заслужить его милость тем, кто старался извлечь его оттуда. Вследствие этого дела иногда у него подолгу оставались без решения, и у многих пропадало желание с ним связываться.

Он перешел в религию персов, хотя Шах-Джехан и все его братья принадлежали к религии турок. Магометанство распадается на несколько сект; это побудило знаменитого шейха Сади, автора «Гулистана» ⁷,сказать в двустишии: «Я  —  дервиш и любитель выпить, у меня как будто нет религии; меня знают все семьдесят две секты». Но среди этих сект имеются две главных; их сторонники  — смертельные враги друг другу. Первая — секта турок, которых персы зовут Османлу, как бы сторонниками Османа, так как турки считали его истинным и законным преемником Магомета, великим халифом, или первосвященником, который один имел право толковать коран и разрешать затруднительные случаи, встречающиеся в законе. Вторая — секта персов; их турки зовут «шия», «рафези», «али-мердани» (раскольниками, еретиками, приверженцами Али) ⁸, ибо они в отличи от турок полагают, что эта преемственность и первосвященническая власть, о которой я только что упомянул, принадлежала всецело Али, зятю Магомета. Султан-Суджа перешел на сторону этой секты из государственных соображений: так как все персы — шииты, а они или их дети являются большей частью самыми могущественными при дворе Могола и занимают важнейшие должности в государстве, то он надеялся, что при случае они все перейдут на его сторону.

У Ауренгзеба не было ни такого изящества ума, ни такой поразительной приветливости, как у Дары; но он казался более рассудительным, хорошо разбирался в людях, умел выбирать тех, которых хотел использовать, и знал кого и когда осыпать щедротами. Он был скрытен, хитер и до такой степени лицемерен, что долгое время [60] прикидывался факиром ⁹, т. е. бедняком, дервишем ¹⁰, преданным вере, отказавшимся от мира; он притворялся, будто нисколько не претендует на престол, а только мечтает о тихой жизни, молитве и благочестивых делах. При этом он неустанно интриговал при дворе, особенно после того как был назначен вице-королем Деккана ¹¹. Но делал это очень ловко, почти незаметно. Он сумел поддерживать дружбу со своим отцом Шах-Джеханом, который хотя и питал большую привязанность к Даре, но не мог не выказывать своего уважения к Ауренгзебу, считая его способным царствовать. Это вызывало сильную ревность у Дары, который иногда даже не мог удержаться и говорил своим друзьям: «Из всех моих братьев я опасаюсь только этого немази», т. е. этого святошу, этого великого молитвенника.

Морад-Бакш, младший из братьев, был вместе с тем наименее ловким и наименее рассудительным. Он думал только о развлечениях, выпивках, охоте, стрельбе из лука. Однако и у него были свои достоинства. Он был очень вежлив и очень щедр. Он почитал за честь ничего не скрывать, презирал дворцовые интриги и открыто хвалился, что возлагает все свои надежды только на свою руку и меч. Действительно он был очень храбр, и если бы эта храбрость сочеталась с большой выдержкой, то, как будет видно из дальнейшего рассказа, он мог бы одолеть всех своих братьев и стать правителем Индостана.

Что касается дочерей, то Бегум-Сахеб была очень красива и умна, и отец страстно ее любил; ходили даже слухи, будто любовь его достигала пределов, какие трудно себе представить; в свое оправдание он говорил, что согласно решениям мулл, т. е. знатоков законов, человеку позволено есть плоды дерева, которое он сам посадил. Он ей настолько доверял, что поручил ей свою охрану и надзор за тем, что подавалось к столу. Она превосходно умела влиять на своего отца и в самых важных делах склонять его на желанную для себя сторону. Она была очень богата, получая громадное содержание и большие подарки, преподносимые ей со всех сторон за хлопоты по делам, и много тратила, будучи очень щедрой в расходах. Она была исключительно привязана к Даре, стояла на его стороне и открыто высказывалась за него. Это немало способствовало успеху Дары и сохранению дружбы его с отцом, ибо она [61] его во всем поддерживала и предупреждала, когда нужно. Однако это происходило не потому, что оба они были старшими в семье, как говорилось в народе, а потому, что он обещал, как только станет царем, выдать ее замуж, чего почти никогда не делают в Индостане, так как муж принцессы неизбежно становится весьма могущественным и потому всегда находится в подозрении, что он стремится завладеть короной. Кроме того цари так высоко ценят свою кровь, что не считают возможным найти партию, достойную их дочерей.

Я позволю себе сказать мимоходом несколько слов о любовных интригах этой принцессы, несмотря на то что она заперта в серале ¹² и ее сторожат не хуже других. Я не боюсь нареканий, что я готовлю материал для какого-нибудь автора, пишущего романы. Это не любовные интрижки вроде наших, с галантными и комическими приключениями. За ними всегда следуют происшествия ужасные и мрачные.

Говорят, что принцесса сумела ввести в сераль молодого человека не высокого звания, но красивого и хорошо сложенного. Среди стольких завистливых и ревнивых женщин она не смогла сохранить дело в тайне. Скоро об этом узнал Шах-Джехан и решил захватить ее врасплох, сделав вид, что желает посетить ее. Принцесса при внезапном появлении Шах-Джехана только успела спрятать несчастного в большой ванный котел; невозможно было сделать это так незаметно, чтобы Шах-Джехан не догадался, однако он не стал бранить ее и осыпать угрозами, но завел долгую беседу, как обычно, а под конец сказал, что находит ее очень грязной, что ей необходимо вымыться и почаще брать ванны; он грозно приказал, чтобы развели немедленно огонь под котлом, и не ушел из комнаты, пока евнухи не дали ему понять, что с несчастным покончено.

Несколько времени спустя она предприняла нечто другое, назначив своим кан-и-заманом, по-нашему управляющим делами, или дворецким, некоего персиянина по имени Назер-хан; это был молодой эмир, самый изящный и хорошо сложенный из всех придворных, обладавший и сердцем и честолюбием. Его все любили; Шах-Гест-хан ¹³, дядя Ауренгзеба, даже предложил женить его на принцессе. [62]

Но Шах-Джехан очень плохо принял &то предложение, а когда ему открыли некоторые тайные интриги, имевшие место в связи с этим, он решил избавиться от Назер-хана и немедленно привел это в исполнение. Он, как бы в виде почести, подарил ему «бетель», который, по обычаю страны, надо немедленно начать жевать. Бетель — это пакетик из очень нежных листьев с небольшой примесью извести от морских раковин; от него рот и губы делаются красными и дыхание приятным. Молодой вельможа не мог и подумать об отравлении; он вышел из собрания радостный и довольный и сел в свой паланкин, но яд был настолько силен, что домой прибыло лишь его бездыханное тело.

Раушенара-Бегум никогда не считалась ни столь красивой, ни столь умной, как Бегум-Сахеб, но она была не менее веселой и жизнерадостной и столь же мало была врагом удовольствий, как и Бегум-Сахеб. Она была исключительно предана Ауренгзебу и потому стола врагом Бегум-Сахеб и Дары. По этой причине средства ее были невелики, и она мало принимала участия в делах, но, живя в серале, она как женщина неглупая и к тому же имевшая своих шпионов узнавала многое весьма важное, о чем тайно сообщала Ауренгзебу.

За несколько лет до смуты Шах-Джехан, видя перед собой четырех принцев, всех в зрелом возрасте, женатых, претендующих на престол, тайно интригующих и враждующих между собой, был в большом затруднении, как с ними поступить, и опасался за собственную жизнь, как бы предвидя то, что с ним позднее случилось. Запереть их в Гвалиор (крепость, куда обыкновенно запирали принцев, считая ее неприступной, так как она расположена на скале с крутыми склонами, имеет в своих стенах хорошую воду и достаточно провианта для содержания гарнизона) было делом нелегким. Они уже стали слишком могущественными; каждый имел свой двор, да и неприлично было бы их удалить от себя, не дав им в управление каких-нибудь провинций, соответствующих их происхождению; между тем он боялся, что они укрепятся в них и будут разыгрывать роль независимых царьков, что и случилось впоследствии. Однако из опасения, что, оставаясь постоянно при дворе, они перережут друг другу горло на его глазах, он решился их удалить. Он отослал Султан-Суджу в [63] Бенгальское королевство, Ауренгзеба — в Деккан, Морад-Бакша — в Гуджерат, а Даре дал Кабул и Мультан. Три первые удалились очень довольные в свои провинции, разыгрывали там из себя царей, удерживали в свою пользу все доходы края и содержали много войска под предлогом необходимости сдерживать подданных и соседей. Что же касается Дары, то, будучи старшим из сыновей и как бы предназначенным для престола, он не удалился от двора, и казалось, что это отвечало намерениям Шах-Джехана, который поддерживал в нем надежду, что после его смерти он будет его наследником. Шах-Джехан даже разрешил принимать от него приказания и позволил ему иметь нечто вроде трона, который стоял ниже его собственного трона, посреди эмиров, так что казалось, будто сидят два падишаха. Но так как очень трудно двум самодержцам жить в согласии, то Шах-Джехан относился к Даре подозрительно, хотя тот всегда выказывал ему большую любовь и уважение; особенно он опасался отравы, а зная качества Ауренгзеба и считая его наиболее способным управлять государством, он, как говорят, поддерживал с ним непосредственные сношения. Вот то, что я считал нужным сказать о четырех принцах и их отце Шах-Джехане, так как это необходимо, чтобы понять последующее.

Я не счел возможным умолчать и об обеих принцессах, так как они были в числе наиболее важных действующих лиц трагедии; женщины в Индии, как и в Константинополе и во многих других местах, нередко играют главную роль в крупных событиях, хотя часто на них не обращают внимания и ломают себе голову в поисках других причин этих событий. Для ясности всей этой истории надо начать издалека и рассказать, что произошло за некоторое время до смуты между Ауренгзебом, правителем Голконды, и его визирем Эмир-Джемлой ¹⁴. Из этого видны будут характер и ум Ауренгзеба, который будет героем всего рассказа и станет падишахом Индии. Взглянем, как Эмир-Джемла заложил фундамент для царствования Ауренгзеба.

В то время как Ауренгзеб находился в Деккане, визирем правителя Голконды и командующим его армиями был, как я только что сказал, знаменитый во всей Индии перс Эмир-Джемла. Он был невысокого происхождения, [64] но обладал большим опытом в делах, выдающимся умом и способностями великого полководца; он сумел скопить громадные богатства не только от управления этим богатым королевством, но и благодаря торговле на кораблях, которые он рассылал во все стороны, а также благодаря алмазным копям, которые он арендовал через подставных лиц и где у него работали чрезвычайно усердно; все только и говорили о богатстве Эмир-Джемлы, считая мешками количество его алмазов. Он сумел стать очень могущественным и влиятельным также благодаря тому, что кроме войск короля содержал лично прекрасное войско и в особенности очень хорошую артиллерию с многочисленными «франги», т. е. христианами в качестве командиров.

Словом, он стал столь богат и столь могуществен, особенно после того как сумел ворваться в королевство Карнатика ¹⁵ и ограбить там все древние языческие храмы, что король Голконды ¹⁶ стал завидовать ему и готовился сыграть с ним плохую штуку; особенно невыносимы были для короля слухи об его интимности с королевой-матерью, которая была еще красивой женщиной. Однако король никому не высказывал своих намерений, терпеливо выжидая возвращения эмира из Карнатика, где он находился с войском.

Но однажды, когда ему рассказали особенные подробности о том, что происходило между королевой-матерью и эмиром, он не смог дольше притворяться и дал волю гневу, брани и угрозам. Об этом вскоре предупредили эмира, так как при дворе было много родственников его жены и все эти родственники и друзья занимали высшие должности; мать короля также об этом скоро узнала. Поэтому эмир написал своему единственному сыну Махмет-Эмир-хану, находившемуся в то время при короле, и приказал ему во что бы то ни стало покинуть двор под видом охоты или под каким-нибудь другим предлогом и приехать к нему. Махмет-Эмир-хан сделал несколько попыток это выполнить, но король установил за ним постоянный надзор, и ни одна попытка не удалась. Это поставило эмира в затруднительное положение и побудило его принять крайне странное решение, вследствие которого королю угрожала опасность потерять свою корону и жизнь. Поистине, кто не умеет притворяться, не умеет царствовать. [65]

Эмир написал Ауренгзебу, который находился тогда в Даулет-Абаде, столице Деккана, в пятнадцати-шестнадцати днях пути от Голконды, и дал ему понять, что король Голконды хочет погубить его и его семью, несмотря на громадные услуги, которые, как все знают, он, эмир, ему оказал. Эта неслыханная несправедливость и неблагодарность побуждают его обратиться к нему с просьбой принять его под свое покровительство. Если же он захочет послушаться его советов и довериться ему, то он так устроит, что отдаст ему в руки и короля и королевство. Это будет легко сделать. «Вам нужно только, —  писал он, —   взять с собой четыре-пять тысяч конницы из отборных ваших войск и двинуться большими переходами к Голконде, распуская по дороге слух, что едет посол Шах-Джехана, который спешит по важным делам застать короля в Багнагере. Дабир ¹⁷, первый, к которому следует обратиться, чтобы о чем-нибудь уведомить короля, мой союзник, мой ставленник, целиком мне предан; позаботьтесь только быстро продвигаться, я же устрою так, что вы прибудете к воротам Багнагера, не будучи узнанным. Когда король, как это полагается по обычаю, выйдет, чтобы получить письма, вы сможете легко схватить его, а затем и все его семейство и поступить с ними по вашему усмотрению; это тем легче, что дом его в Багнагере, где он обыкновенно живет, не огражден ни крепостными стенами, ни рвами, ни укреплениями». Он добавлял, что он проведет это предприятие на свой счет и предложил принцу пятьдесят тысяч рупий в день (приблизительно 25 тыс. экю) за время похода.

Ауренгзеб, только искавший подобного случая, не преминул им воспользоваться. Он немедленно пустился в путь и так удачно выполнил свое предприятие, что прибыл в Багнагер неопознанным в качестве посла Шах-Джехана. Король Голконды, уведомленный о прибытии этого мнимого посла, вышел в сад, чтобы согласно обычаю принять его с почестями, и очутился на свое несчастье в руках врага. Десять или двенадцать рабов-грузин собирались уже схватить его, как было предположено, но один эмир, тронутый его положением, не выдержал и, хотя был сторонником и креатурой Джемлы, воскликнул: «Ваше величество, разве вы не видите, что это Ауренгзеб? Уходите отсюда, вас схватят». Король, очень напуганный, [66] уходит, вскакивает на первую попавшуюся лошадь и во весь опор мчится к голкондской крепости, которая находится на расстоянии не больше одной мили оттуда. Ауренгзеб, увидев, что его план расстроился, не смутился, зная, что эмир со своим войском на него не нападет; он немедленно захватил королевский дом, забрал там все, что было ценного и красивого, отослав впрочем королю всех его жен (это свято соблюдается по всей Индии), и затем начал осаду крепости. Однако осада затянулась на два с лишним месяца вследствие того, что не были привезены необходимые орудия, и Ауренгзеб получил от Шах-Джехана приказание прекратить осаду и вернуться в Деккан. Таким образом, хотя крепость была в отчаянном положении из-за отсутствия провианта и военных припасов, он был вынужден бросить свое предприятие. Принц хорошо знал, что Дара и Бегум-Сахеб убедили Шах-Джехана дать ему такое приказание из опасения, чтобы он не сделался слишком могущественным. Однако он не выказал никакого неудовольствия и только сказал, что приказы Шах-Джехана надо выполнять.

Впрочем он ушел, сумев втихомолку получить изрядную сумму в возмещение своих путевых расходов; он даже женил своего сына Султан-Махмуда на старшей дочери короля, который обещал сделать его своим наследником, пока же дал в приданое крепость Рам-Гир ¹⁸ с округом. Кроме того он добился у короля согласия на то, чтобы вся серебряная монета, которая впредь будет чеканиться в королевстве, носила на одной стороне печать Шах-Джехана, и получил разрешение для Эмир-Джемлы уйти с семейством и имуществом, войском и артиллерией.

Эти два великих человека за короткое время затеяли совместно большие дела: по дороге они осадили и взяли Бидер, одну из самых сильных и важных крепостей Биджапура, откуда они отправились в Даулет-Абад, где настолько подружились, что ни Ауренгзеб, ни эмир не могли прожить и дня, чтобы не повидаться два раза. Их союз продвинул дело вперед и заложил фундамент для царствования Ауренгзеба.

Этот вельможа так ловко устроил, что его несколько раз вызывали к Шах-Джехану; наконец он отправился в Агру с великими и богатыми дарами и предложил ему свои [67] услуги, побуждая начать войну с королем Голконды, с королём Биджапура ¹⁹ и с португальцами. Для начала он поднес ему большой алмаз, не имеющий себе равного ²⁰, давая тем самым понять, что камни Голконды ценнее скал Кандагара ²¹ (против которого Шах-Джехан замышлял в то время поход) и что именно в сторону Голконды надо направить военные действия и завоевать Индию до мыса Коморин.

Трудно сказать, был ли Шах-Джехан ослеплен алмазами эмира или он, как некоторые считают более вероятным, счел удобным перевести армию на походное положение, чтобы держать в узде Дару: последний явно забирал слишком большую власть; он позволил себе с необыкновенной дерзостью оскорбить визиря Садулла-хана, которого Шах- Джехан очень любил, считая его величайшим государственным человеком, когда-либо бывшим в Индии. Впоследствии Дара даже велел отравить его, видимо за то, что визирь не держал его сторону, а склонялся на сторону Султан- Суджи, или скорее за то, что он показался ему слишком могущественным и способным стать после смерти Шах- Джехана вершителем судеб короны, или же наконец потому, что Садулла-хан, не будучи ни персом, ни уроженцем Персии, а индийцем, насчитывал немало завистников, распускавших слухи, будто он держит в разных местах многочисленные отряды патанов, хорошо оплачиваемых и всегда готовых к бою, так как намерен сам сделаться падишахом или возвести на престол своего сына, во всяком случае прогнать моголов и вернуть престол народу патанов, откуда была родом его жена; так или иначе Шах-Джехан решил послать армию в Деккан под начальством Эмир-Джемлы.

Дара, учитывавший важность предприятия и понимавший, что послать в эту страну войско означает укрепить Ауренгзеба, весьма противился такому решению и прилагал все старания, чтобы помешать походу. Но увидев, что Шах-Джехан упорствует, он был вынужден волей-неволей согласиться. Это было однако сделано с условием, что Ауренгзеб останется в Даулет-Абаде только в качестве правителя страны и не будет вмешиваться в военные дела и командовать армией, что эмир будет вполне самостоятельным главнокомандующим и в залог верности оставит при дворе всю свою семью. Эмир с трудом согласился на это [68] последнее условие, но так как Шах-Джехан просил его уступить Даре и обещал, что вскоре отошлет ему жену и детей, то он уступил и отправился без замедления в Деккан к Ауренгзебу с прекрасной армией, вступил в земли Биджапура и начал осаду сильной крепости Калиани ²². [69]

В таком примерно положении находились дела в Индостане, когда Шах-Джехан опасно заболел. Не буду здесь распространяться о его болезни ни касаться ее особенностей, скажу только, что она была неподобающей для старца свыше семидесяти лет, который скорее должен был думать о том, чтобы беречь свои силы, а не растрачивать их ²³.

Эта болезнь сразу посеяла тревогу и волнения во всем Индостане. Дара собрал мощную армию в Дели и Агре, столицах государства; то же сделал Султан-Суджа в Бенгалии, Ауренгзеб в Деккане и Морад-Бакш в Гуджерате. Все четыре брата собирают вокруг себя своих союзников и друзей; все четыре пишут, обещают и интригуют. Дара, перехватив некоторые из этих писем, показал их Шах- Джехану и поднял вокруг них большой шум; сестра его Бегум-Сахеб не упустила случая, чтобы возбудить государя против остальных братьев, но Шах-Джехан не доверял Даре и, опасаясь отравления, приказал следить особенно внимательно за тем, что подавали ему за столом. Говорят даже, что он написал Ауренгзебу, Дара же, узнав об этом, не мог удержаться от угроз и метал громы и молнии. Тем временем болезнь Шах-Джехана затягивалась, и распространились слухи, что он умер. При дворе немедленно воцарился беспорядок, лавки закрылись на несколько дней, и четыре принца стали открыто делать серьезные приготовления, каждый со своей стороны. Сказать по правде, они не без основания готовились к войне: все они прекрасно знали, что им нечего надеяться на пощаду, что нужно, как говорится, победить или умереть, стать государем или погибнуть; они знали, что тот, кто одолеет, отделается от всех своих братьев, как в свое время это сделал со своими братьями их отец Шах-Джехан.

Султан-Суджа, который собрал громадные сокровища в богатой Бенгалии тем, что разорил некоторых раджей, или царьков, этой провинции и выжал громадные суммы из других, первый выступил в поход с большой армией. Надеясь на поддержку всех эмиров-персов, так как он перешел в их секту, он смело двинулся на Агру, заявляя во всеуслышание, что Шах-Джехан умер, что его отравил Дара и он идет отомстить за смерть отца, словом, что он хочет занять престол Дары; этим он заставил самого [70] Шах-Джехана написать ему, что он запрещает ему двигаться вперед, что его болезнь пустая, что он уже поправляется; но так как у Султан-Суджи были друзья при дворе, утверждавшие, что болезнь Шах-Джехана смертельна, то он продолжал итти вперед, притворяясь, будто уверен, что Шах-Джехан умер и что во всяком случае, если государь жив, он желает поцеловать его ноги и выслушать его приказания.

Немедленно вслед за ним и почти одновременно Ауренгзеб тоже двигается в поход со стороны Деккана, поднимая большой шум и готовясь итти на Агру. Ему посылают такие же запрещения и со стороны Шах-Джехана и со стороны Дары, который присоединяет к этому угрозы. Но он притворяется по тем же соображениям, что и Султан-Суджа, и дает такой же ответ. Однако видя, что финансы у него неважные, а солдаты, находящиеся в его личном распоряжении, немногого стоят, он придумал две хитрости, которые ему прекрасно удались, —   одну в отношении Морад-Бакша, другую в отношении Эмир-Джемлы.

Морад-Бакшу он спешно пишет красноречивое письмо, в котором уверяет, что он его истинный и нежный друг, что сам он нисколько не претендует на престол, что всю свою жизнь он жил факиром. Но Дара — человек, неспособный управлять государством, кафир  —  язычник, ненавидимый всеми главными эмирами, а Султан-Суджа  —  рафедит, еретик, следовательно враг Индостана и недостоин носить венец, что, одним словом, только он, Морад-Бакш, имеет действительные основания претендовать на корону, что его ждут при дворе, что весь двор, которому хорошо известна его доблесть, будет за него; что же касается лично его, Ауренгзеба, то если Морад-Бакш ему обещает, что, воцарившись, он позволит ему тихо жить в каком-нибудь уголке государства и молиться богу до конца своих дней, то он готов присоединиться к нему, помочь ему советом, друзьями, отдать под его начало всю свою армию, чтобы сразиться с Дарой и Султан-Суджей; пока он ему посылает сто тысяч рупий (что приблизительно равняется пятидесяти тысячам экю на наши деньги) и просит их принять как залог его дружбы; он ему советует завладеть как можно скорее Суратской крепостью, где, как ему известно, находится сокровищница государства ²⁴. [71]

Морад-Бакш, который не был особенно богат и могущественен, с большой радостью принял предложение Ауренгзеба и присланные ему сто тысяч рупий. Он показал всем письмо Ауренгзеба, дабы побудить молодежь взяться за оружие и стать на его сторону, а крупных купцов  —  охотнее ссужать его деньгами, которых он требовал от них с большой настойчивостью. Он начал всерьез разыгрывать из себя государя, надавал всем кучу обещаний и в конце концов снарядил вполне приличную армию, от которой отделил три тысячи человек под начальством Шах-Аббаса, храброго воина, хотя и евнуха, для осады Суратской крепости.

Ауренгзеб послал своего старшего сына, Султан-Махмуд а, которого он женил на дочери короля Голконды, к Эмир-Джемле, все еще занятому осадой крепости Калиан, с целью убедить его приехать к нему в Даулет-Абад, так как ему нужно сделать чрезвычайно важное сообщение. Эмир, подозревая в чем дело, уклонился от приезда, откровенно заявив, что Шах-Джехан не умер, что он имеет об этом достоверные сведения, а кроме того вся его семья находится в Агре в руках Дары, и таким образом он не может ни помочь Ауренгзебу, ни объявить себя его сторонником; Султан-Махмуд вернулся в Даулет-Абад, ничего не добившись и очень недовольный эмиром.

Однако Ауренгзеб не был этим обескуражен и снова послал к эмиру, но не Султан-Махмуда, а своего второго сына, Султан-Мазума, который передал письмо отца и так ловко обошел эмира своей мягкостью и заверениями в дружбе, что тот не мог устоять. Ускорив осаду Калиана, он принудил осажденных сдаться на льготных условиях, взял с собой цвет своего войска и быстрым маршем пошел вместе с Султан-Мазумом.

Когда он прибыл, Ауренгзеб осыпал его ласками, называя его не иначе, как баба и бабаджи   — батюшкой, государем-батюшкой, обнимал его сотню раз, потом отвел его немного в сторону и сказал, что, по сведениям, полученным от хорошо осведомленных лиц, раз семья эмира находится при дворе, около Дары, то ему не следует рисковать и открыто предпринимать что-либо в его (Ауренгзеба) пользу. Однако нет таких трудностей, которые нельзя было бы преодолеть при помощи некоторой хитрости. «Позвольте, —  [72] продолжал он, —  предложить вам план, который может быть на первых порах покажется вам странным, но, так как вы боитесь за вашу жену и детей, которые являются заложниками, я предлагаю вам как средство обеспечить их» безопасность позволить мне притворно арестовать вас и посадить в тюрьму. Без сомнения, все поверят, что это всерьез, ибо кто может вообразить, что такой человек, как вы, сочтете за удовольствие быть посаженным в тюрьму. Тем временем я смогу воспользоваться частью ваших войск и артиллерией, поскольку вы это найдете удобным. Вы могли бы также мне ссудить некоторую сумму денег, как вы мне это не раз предлагали, и, располагая всем этим, мне кажется, я мог бы попытать счастья, и мы могли бы совместно принять меры и обдумать, что мне нужно делать. Если бы вы кроме того допустили, чтобы я вас отвез в Даулетабадскую крепость, где вы будете полным хозяином и где вас будет сторожить мой собственный сын Султан-Мазум или Султан-Махмуд, дело покажется еще правдоподобнее; я не вижу, что мог бы Дара на это сказать, какие у него могли бы быть основания притеснять вашу жену и ваших детей».

Либо из дружбы, в которой он поклялся Ауренгзебу, либо из-за полученных великих обещаний, либо же, опасаясь Султан-Мазума, стоявшего рядом в полном вооружении, и Султан-Махмуд а, смотревшего на него сумрачно за то, что тот послушался брата, а по его просьбе не захотел приехать (когда он вошел, Султан-Махмуд поднял даже ногу, как будто желал его ударить), —   эмир согласился исполнить все желания Ауренгзеба и одобрил план быть посаженным в тюрьму. Тогда, едва Ауренгзеб удалился, главный начальник его артиллерии гордо подошел к эмиру и приказал от имени Ауренгзеба следовать за ним и запер его в комнате, к которой приставил надежную стражу; все солдаты, которые были в то время под рукой у Ауренгзеба, выстроились вокруг дома.

Едва распространились слухи об аресте Эмир-Джемлы, как тотчас же началось большое волнение; все, кого он привел с собой, хотя и были удивлены происшедшим, решили его освободить и с оружием в руках прибежали, чтобы отбить его от стражи и взломать тюрьму; это было бы легко сделать, так как Ауренгзеб не собрал достаточно [73] войск для такого смелого предприятия, и одно имя Эмир-Джемлы заставляло всех содрогаться. Но так как все тут было притворством, то волнения эти были немедленно успокоены искусными объяснениями начальникам войск эмира и присутствием Ауренгзеба, который находился тут же со своими двумя детьми и вел себя весьма решительно и говорил то с одним, то с другим. Наконец подействовали также обещания и подарки, которые были им сделаны; в результате все войска эмира и даже большая часть войск Шах-Джехана, видя, насколько все здесь запутано, и будучи лишены предводителя, перешли на сторону Ауренгзеба; подействовало также сообщение, что Шах-Джехан умер или находится при смерти, обещания увеличить их жалование и заплатить сейчас же вперед за три месяца.

Ауренгзеб, захватив весь обоз эмира, даже его верблюдов и палатки, двинулся в поход с целью осадить Сурат и ускорить его взятие, так как Морад-Бакш был в большом затруднении: его лучшие войска были заняты этой осадой, но они встретили такое сопротивление, какого он це ожидал. Но после нескольких дней похода Ауренгзеб узнал, что губернатор сдал крепость; он послал Морад-Бакшу поздравления и вместе с тем сообщил ему все, что произошло с Эмир-Джемлой, заявив, что у него достаточно сил, средств и связей при дворе, что у них нет ни в чем недостатка, что он пойдет прямо на Брампур ²⁵ и Агру, будет ждать его по дороге и просит его поторопиться.

Правда, Морад-Бакш не нашел в Суратской крепости столько денег, сколько предполагал: потому ли, что их действительно там не было в таком количестве, как об этом говорили, или потому, что губернатор присвоил часть их, как утверждали некоторые. Однако то немногое, что он там нашел, помогло ему заплатить солдатам, поступившим на службу к нему в расчете поживиться великими сокровищами Сурата. Сказать правду, у него не было основания очень гордиться взятием этот крепости, так как она не имела настоящих укреплений; тем не менее осада продолжалась более месяца, и крепость никогда не была бы взята, если бы не голландцы, придумавшие подвести мину, которая, взорвав большой кусок стены, повергла осажденных в страшное замешательство и принудила [74] их к сдаче. Взятие этого города помогло планам Морад-Бакша; повсюду пошла слава, что Морад-Бакш взял Сурат, что он сделал подкоп и заложил мину (а это очень поражало индийцев, которые еще плохо знают это дело) и что он нашел там огромные сокровища. Несмотря на весь этот шум и первые успехи, к чему присоединились частые письма и великие обещания Ауренгзеба, евнух Шах-Аббас, человек трезвого ума, большой храбрости и очень преданный интересам своего господина, был того мнения, что Морад- Бакшу не следует слишком тесно связываться с Ауренгзебом и слишком торопиться на соединение с ним; что надо занимать его переговорами и предоставить ему итти на Агру одному, а тем временем придут достоверные известия о болезни Шах-Джехана и можно будет видеть, какой оборот принимают дела, можно будет укрепить Сурат, прекрасный пункт, обеспечивающий господство на большой территории с значительным доходом. Может быть со временем удастся завладеть даже Брампуром, очень важным проходом, как бы воротами Деккана.

Однако письма и непрестанные уверения Ауренгзеба в связи с недостаточным количеством войск, артиллерии и денег, а также слепое честолюбие и чрезмерное желание царствовать побудили Морад-Бакша пренебречь всеми этими соображениями, выйти из города Амед-Абада, покинуть Гуджерат и двинуться лесами и горами, чтобы спешно прибыть на место встречи, где Ауренгзеб ждал его уже два-три дня.

В честь соединения обеих армий были устроены большие празднества и увеселения; принцы посетили друг друга. Ауренгзеб надавал Морад-Бакшу тысячу обещаний и, тысячу раз заверив его в своей дружбе, снова торжественно засвидетельствовал, что сам он отнюдь не претендует на царство, что он здесь присутствует только для того, чтобы помочь ему против Дары, их общего врага, и посадить его на престол, который его ждет. После этого свидания и подтверждения дружбы оба войска двинулись вперед, причем Ауренгзеб во все время похода продолжал выражать свою дружбу и преданность Морад-Бакшу, титулуя его публичной в интимных беседах «хазретом», т. е. государем и величеством. В результате Морад-Бакш дал себя окончательно убедить в том, что Ауренгзеб действует искренно [75] и от избытка дружеских чувств к нему. Он охотно допускал все эти выражения покорности и почтения, вместо того чтобы припомнить недавние события в Голконде и понять, что человек, так смело рисковавший всем, чтобы захватить королевство, едва ли способен жить и умереть факиром.

Обе соединившиеся армии составили значительный отряд, что наделало много шума при дворе и заставило задуматься не только Дару, но и Шах-Джехана, знавшего силу ума и настойчивость Ауренгзеба и храбрость Морад-Бакша и предвидевшего, что загорится пламя, которое будет очень трудно потушить. Тщетно он пишет письмо за письмом, что его здоровье поправляется, чтобы они возвращались каждый в свою провинцию, что он их одобряет и забудет все, что произошло до сих пор. Эти письма отнюдь не мешают им продвигаться вперед; и так как болезнь Шах-Джехана все еще слывет смертельной и находится достаточное количество людей, которые в этом уверяют, то они все продолжают притворяться, повторяя (а может быть даже искренне веря), что эти письма подделаны Дарой, что Шах-Джехан умер или при смерти и что наконец, если он еще жив, они хотят поцеловать его ноги и освободить его из рук Дары.

Что же делать Шах-Джехану, этому несчастному царю, видящему, что сыновья его пренебрегают его приказаниями, получающему ежечасно сообщения о быстром их продвижении к Агре во главе своих войск?

Между тем он, больной, находится в руках Дары, человека, который только и дышит войной, готовится к ней с возможной поспешностью и со всеми признаками страшной ненависти к братьям. Что может сделать он в такой крайности? Приходится отдать Даре свои сокровища, позволить ему свободно распоряжаться ими, приходится вызвать своих старых и наиболее доверенных военачальник ков, которые, как он знает, недолюбливают Дару, и приказать им итти сражаться за Дару против своих кровных детей, против тех, которых он уважает больше Дары. Ему необходимо немедленно послать войско против Султан-Суджи, так как он продвинулся дальше других, и принять меры для посылки другого войска против Ауренгзеба и Морад-Бакша, которые приближаются. [76]

Командующим армией, посланной против Султан-Суджи, назначен был старший сын Дары, Сулейман-Шеку, принц лет двадцати пяти, прекрасно сложенный, умница и хорошего поведения, благородный, щедрый и любимый всеми, особенно Шах-Джеханом, который осыпал его богатствами, считая своим преемником скорее его, чем Дару. Тем не менее Шах-Джехан, который предпочел бы, чтобы Султан-Суджа возвратился в Бенгалию, вместо того чтобы затевать кровавую битву, которая для него (Шах-Джехана) могла только плохо кончиться, так как он рисковал потерять в ней кого-нибудь из своих сыновей, дал принцу в спутники старого раджу по имени Джессенг ²⁶, в настоящее время одного из самых богатых и могущественных раджей всего Индостана, одного из наиболее ловких во всей империи. Джессенгу дается тайный приказ вступить в бой только в самом крайнем случае и стремиться всеми способами побудить Султан-Суджу отступить и сберечь свои силы до более подходящего момента, т. е. когда окончится болезнь Шах-Джехана и одержат победу над войсками Ауренгзеба и Морад-Бакша.

Но молодой принц Сулейман-Шеку, полный пыла и храбрости, только и мечтал отличиться каким-нибудь крупным подвигом, а Султан-Суджа боялся, что Ауренгзеб, выиграв битву, захватит раньше его столицы государства  —  Агру и Дели. Поэтому Джессенг не был в состоянии воспрепятствовать битве. Едва армии увидели друг друга, как они приготовились к атаке и немного времени спустя обменялись в виде приветствия несколькими пушечными выстрелами. Я не буду описывать подробности этого сражения: рассказ был бы слишком длинен и представлял бы мало интереса; в дальнейшем нам придется описывать более крупные битвы, по которым можно будет судить об этой. Достаточно будет, если я скажу, что первое столкновение было жестоким и очень упорным с обеих сторон; но в конце концов Сулейман-Шеку повел наступление на Суджу с такой решимостью и энергией, что привел его войско в беспорядок, заставил отступить и затем обратил в бегство, так что, если бы Джессенг и патан Делиль-хан ²⁷, один из первейших полководцев, человек очень храбрый, но интимнейший друг раджи, действовавший всегда под его влиянием, захотели честно поддержать Сулейман-Шеку, [77] то полагают, что армия Суджи была бы разбита и самому ему угрожало бы очутиться в плену. Но в планы раджи не входила его гибель, как не было это и в планах Шах-Джехана, давшего как раз обратное распоряжение. Добавьте к этому, что Джессенг был слишком тонкий политик, чтоб наложить руку на принца крови, сына своего государя.

Суджа имел время отступить и даже не потерял слишком много народу. Тем не менее, так как поле битвы и несколько пушек остались в руках Сулейман-Шеку, при дворе тотчас же распространились слухи, что Суджа окончательно разбит. Это очень упрочило репутацию Сулейман-Шеку и уронило в глазах всех Султан-Суджу и заставило сильно охладеть к нему персов, раньше питавших к нему симпатию.

После нескольких дней погони за Суджей Сулейман-Шеку, ежедневно получавший известия от двора и узнавший, что Ауренгзеб и Морад-Бакш стремительно приближаются, решил прекратить преследование Султан-Суджи. Он хорошо знал, что отец его, Дара  —  человек неосторожный и имеет много скрытых врагов, и счел нужным быстро вернуться в Агру, где Дара должен был по-видимому вступить в битву с Ауренгзебом и Морад-Бакшем. Лучшего решения он не мог принять, ибо никто не сомневается, что, подоспей он во-время, Ауренгзеб не оказался бы победителем. Думают даже, что он никогда не рискнул бы вступить в битву, так как силы были слишком не равные. Но злая судьба Дары этого не допустила.

Пока все это происходило около Алах-Абада — места, где Джемна сливается с Гангом, положение в Агре было совсем иное. Известие, что Ауренгзеб переправился через реку у Брампура и прошел все самые трудные проходы в горах, поразило двор. Спешно было послано несколько отрядов, чтобы помешать его переправе через реку Евгенес ²⁸, я тем временем все войско готовилось к бою.

С этой целью в качестве командиров выбрали двух самых влиятельных и могущественных вельмож. Одним из них был Казем-хан ²⁹, знаменитый полководец, очень преданный Шах-Джехану, но мало расположенный к Даре; он пошел против своей воли, лишь бы угодить Шах-Джехану, который, как он видел, был в руках у Дары. Другим был Джессомсенг ³⁰, очень могущественный раджа, который ни в чем не уступал Джессенгу. Он приходился зятем [78] Радже-Ране, который жил во времена Акбара и был столь могущественным, что считался как бы императором раджей.

Перед их отправлением Дара выказал им большую дружбу и сделал великолепные подарки. Однако до их выступления Шах-Джехану удалось тайно сказать им то, что он сказал радже Джессенгу, когда тот отправлялся против Султан-Суджи с Сулейман-Шеку. Поэтому они не преминули несколько раз за время похода посылать к Ауренгзебу и Морад-Бакшу гонцов, уговаривая их удалиться; но все оказалось напрасным: посланные их не возвращались, а армия продвигалась столь быстро вперед, что они ее увидели на возвышенности недалеко от реки гораздо раньше, чем ожидали.

Так как дело было летом во время самой сильной жары и реку можно было перейти вброд, то Казем-хан и раджа немедленно приготовились к бою; кроме того они сразу поняли по решительности Ауренгзеба, что он хочет их атаковать, но так как не все его войско еще подошло, то он их встретил несколькими пушечными выстрелами с целью на время отвлечь их внимание, опасаясь, как бы они сами не переправились через реку не только чтобы его отрезать от воды, но также и чтобы помешать его армии отдохнуть и выбрать выгодную позицию. Действительно, армия его пришла в полном беспорядке, такой усталой от похода и измученной от жары, что, если бы ее атаковали с самого начала и прогнали от воды, она несомненно была бы разбита без большого сопротивления. Меня не было при этой первой стычке, но так говорили все, и то же самое рассказали мне позднее французы, обслуживавшие пушки в армии Ауренгзеба. Но войска Дары ограничились тем, что держались у берега реки с целью помешать переправе Ауренгзеба согласно полученному ими приказанию.

Ауренгзеб дал отдохнуть своей армии только два-три дня и подготовил ее для переправы через реку, все время стараясь отвлечь внимание неприятеля. Затем он пустил в ход всю свою артиллерию, находившуюся на прекрасной позиции, и приказал итти в воду под ее прикрытием. Казем-хан и раджа с своей стороны пустили в ход артиллерию, стремясь отогнать неприятеля и помешать его переправе. Вначале бой был очень жарким и упорным вследствие чрезвычайной храбрости Джессомсенга; что же касается [79] Казем-хана, то хотя он был хорошим полководцем и храбрым человеком, но в этом случае не дал больших доказательств своей доблести; некоторые даже обвиняли его в предательстве, приписывая ему сокрытие ночью в песке пороха и ядер, так как после двух-трех залпов их больше не оказалось; как бы то ни было, битва, как я говорил, была упорной и переправу оспаривали настойчиво. В русле реки были скалы, которые сильно затрудняли переправу, и берег в некоторых местах был очень высокий и крутой. Однако Морад-Бакш бросился в воду с такой стремительностью и проявил столько мужества, что невозможно было ему сопротивляться; он перешел через реку, и за ним последовала значительная часть армии. Тогда Казем-хан отступил, а Джессомсенг подвергся лично большой опасности, так как должен был принять на себя всех врагов, и, если бы не чрезвычайная решительность его раджпутов, которые почти все погибли вокруг него, он бы остался на месте. Об опасности, которой он подвергался в этой битве, можно судить по тому, что когда он, насколько мог, освободился от врагов и вернулся в свои владения, не решившись вернуться в Агру вследствие понесенных им больших потерь, то из семи-восьми тысяч раджпутов, которых он повел с собой в бой, у него осталось не более пятисот-шестисот ³¹.

Эти раджпуты, ведущие свое имя от раджей, являющиеся, так сказать, сыновьями раджей, привыкли из поколения в поколение заниматься только военным делом; раджи, которым они подчиняются, отводят им земли для их содержания с условием, что они будут всегда готовы выступать на войну, когда им прикажут; можно бы их назвать языческим дворянством, если бы раджи давали им земли в наследственную собственность. Они большие потребители опиума, и меня не раз удивляло количество, которое они могли проглотить, правда, они приучаются к нему с детства. В дни сражений они принимают двойную дозу: это снадобье их воодушевляет или, скорее, опьяняет и делает их нечувствительными к опасности, так что они бросаются в бой, как дикие звери, не зная, что такое бегство, и умирают у ног своего раджи, пока он стойко держится. Им недостает только порядка; решительности же у них вполне достаточно; большое удовольствие видеть, [80] как они с головой, отуманенной опиумом, обнимают друг друга перед боем и прощаются, как люди, решившиеся умереть.

Вот почему Великий Могол, магометанин, а следовательно враг язычников, держит всегда у себя на службе множество раджей, которых он ставит наравне с другими эмирами, пользуясь их услугами в армии так, как если бы это были магометане. Не могу удержаться, чтобы не описать тут суровый прием, оказанный дочерью Раны мужу своему Джессомсенг после его поражения и бегства. Когда ей доложили, что Джессомсенг приближается, и рассказали о том, что произошло на поле битвы, с какой доблестью он сражался, как у него осталось не более четырехсот-пятисот человек и он, не будучи в состоянии долее держаться, вынужден был отступить, —  жена, вместо того чтобы послать кого-нибудь его встретить и утешить в его несчастьи, сухо приказала запереть ворота крепости и не пускать этого подлого человека; он ей не муж, она не желает его больше видеть, зять великого Раны не смеет быть столь низким; он должен был помнить, вступив в столь знатную семью, что он обязан подражать ее доблести, словом, он должен был победить или умереть. Мгновение спустя ее охватывают новые мысли: она приказывает, чтобы ей приготовили костер, она хочет, чтобы ее сожгли, ее обманывают, несомненно муж ее умер; иначе быть не может; немного спустя она вновь меняет решение, ее охватывает гнев, и она осыпает мужа потоком ругательств. Словом, она провела в таком возбуждении восемь или девять дней и не могла решиться принять своего мужа, пока не приехала ее мать, которая ее несколько успокоила и утешила, обещая, что как только раджа отдохнет, он соберет новое войско для борьбы против Ауренгзеба и восстановит свою честь какой бы то ни было ценой. По этому случаю можно судить о храбрости женщин этой страны; я мог бы к этому добавить, что сам видел некоторых, сжигавших себя живыми после смерти мужа. Но я также докажу, что нет ничего сильнее общественного мнения, предубеждения, обычая, надежды и понятия о чести.

Дара, узнав обо всем, что произошло у Евгенеса, впал в такой гнев против Казем-хана, что несомненно отрубил бы ему голову, если бы тот оказался у него под рукой. [81] Он также страшно сердился на Эмир-Джемлу, считая его первым и главным виновником несчастья, так как он дал Ауренгзебу людей, денег и артиллерию; он решил убить его сына Махмет-Эмир-хана и послать на базар, т. е. рынок публичных женщин, его жену и дочь, и несомненно в своем гневе он сделал бы нечто подобное, если бы Шах-Джехан с большой ловкостью и мягкостью не умерил его раздражения, указав, что Эмир-Джемла не мог поступить так дурно и не мог питать к Ауренгзебу такой дружбы, чтобы пожертвовать ради его выгоды своей семьей. Несомненно Ауренгзеб обманул его своими подлыми хитростями, и тот попался в ловушку;

Что же касается Ауренгзеба и Морад-Бакша, то счастливый исход первого столкновения так поднял их настроение и так воодушевил все их войско, что они почли себя отныне непобедимыми и способными преодолеть всякие препятствия. Чтобы еще более вдохновить своих солдат, Ауренгзеб хвалился громко, что в армии Дары у него имеется тридцать тысяч преданных ему моголов; как оказалось впоследствии, это до известной степени соответствовало истине. Морад-Бакш особенно рвался в бой и хотел итти вперед как можно скорее, но Ауренгзеб, желая умерить его пыл, говорил, что армии необходимо отдохнуть некоторое время на берегу этой прекрасной реки; что он тем временем напишет всем своим друзьям и достоверно узнает о положении при дворе и состоянии дел. Поэтому он двинулся к Агре лишь после нескольких дней отдыха, шел очень медленно, чтобы все разведать, как можно более тщательно и своевременно принять надлежащие меры.

Шах-Джехан, ясно видевший намерения Ауренгзеба и Морад-Бакша и понимавший, что нет надежды заставить их повернуть обратно, оказался в крайнем затруднении и не знал, на что решиться. Предвидя большое несчастье, он хотел помешать решительной битве, к которой, как он видел, Дара готовился с большой горячностью. Но что мог он сделать, чтобы помешать? Он еще был слишком слаб после болезни и понимал, что находится всецело в руках Дары, которому, как я говорил, он не очень доверял. Он был вынужден одобрить все, чего тот хотел, передать ему все силы и средства государства и приказать всем [82] военачальникам ему подчиняться. Немедленно все вооружились. Не знаю, видел ли когда-либо Индостан такую прекрасную армию. Считаю, что в ней было не менее ста тысяч конницы и более двадцати тысяч пехоты с восьмьюдесятью пушками, не говоря о невероятном количестве прислуги и базарных торговцев, которые необходимы для снабжения армии как в мирное, так и в военное время и которых историки, по-моему, нередко зачисляют в счет бойцов, когда говорят в своих книгах об этих Чудовищных армиях в триста или четыреста тысяч человек. Хотя эта армия была очень хороша и очень подвижна, достаточно сильна, чтобы разбить вдребезги две или три таких, как армия Ауренгзеба, у которого всего-навсего было тридцать пять  —  сорок тысяч человек, еще усталых и утомленных от долгих и трудных переходов в самое жаркое время, с артиллерией, немногочисленной по сравнению с артиллерией Дары, —  тем не менее (как это ни странно) почти никто не верил в успех Дары, так как все знали, что большинство важнейших эмиров враждебно настроено по отношению к нему и что все хорошие солдаты, на которых он мог бы положиться, были в армии Сулейман-Шеку. Вот почему самые осторожные и верные из его друзей и сам Шах-Джехан предостерегали его, чтобы он не вступал в бой. Шах-Джехан предлагал ему, что он сам, несмотря на свою слабость, отправится в поход навстречу Ауренгзебу, что очень помогло бы делу мира и интересам Шах-Джехана, так как несомненно Ауренгзеб и Морад-Бакш никогда не осмелились бы сражаться против собственного отца, а если бы и были способны на это, то им бы плохо пришлось: шансы были слишком неравные, и все главные эмиры были настолько преданы Шах-Джехану, что они без сомнения храбро сражались бы, если бы видели его во главе войска. Даже военачальники Ауренгзеба и Морад-Бакша любили и уважали этого государя, так как большинство из них было обязано ему карьерой и вся армия была, так сказать, его детищем. Никто среди них не нашел бы в себе решимости обнажить против него меч.

Кроме того Даре советовали: если он не хочет последовать их указаниям, то чтобы он по крайней мере не торопился, затягивал военные действия и дал время спешившему к нему Сулейман-Шеку соединиться с ним; это тоже [83] был хороший совет, так как принца все любили, он возвращался победителем, и, как я уже сказал, сколько у Дары было преданных слуг и храбрых солдат, все они находились в его войске. Однако Дара не желал слушать никаких предложений, он помышлял только о том, чтобы скорее дать сражение и лично выступить против Ауренгзеба. Может быть это было бы и неплохо для его чести и для его личной выгоды, если бы он был хозяином своей судьбы и если бы он сумел добиться успешного выполнения своих планов. Вот каков примерно был ход его мыслей; кое-какие из них он не смог скрыть:

Он смотрел на себя, как на владыку, который держит в своих руках Шах-Джехана и может распоряжаться им по своему усмотрению; вместе с тем в его власти были все сокровища Шах-Джехана и войска государства; Султан-Суджу можно было считать наполовину погибшим; другие два брата сами отдали себя в его руки со слабой и утомленной армией. Если он выиграет сражение, они не смогут ускользнуть от него, и он сразу станет неограниченным вершителем всех дел, к чему он так страстно стремился, и никто не посмеет ему противоречить или оспаривать у него царство. Если же выступит Шах-Джехан, все дела уладятся, братья вернутся в свои провинции, Шах-Джехан, который поправлялся, снова возьмется за управление государством, —  словом, все вернется к прежнему состоянию; если же он будет поджидать Сулейман-Шеку, Шах-Джехан может замыслить какие-нибудь неблагоприятные для него планы или что-нибудь затеять вместе с Ауренгзебом, и если тогда выиграют сражение, то, как бы ни были велики его заслуги, все равно при той репутации, которую приобрел Сулейман-Шеку, всю честь и славу победы припишут последнему. А после этого, возгордившись такой славой и такими удачами и в особенности опираясь на дружбу и благоволение Шах-Джехана и большей части эмиров, мало ли что будет способен предпринять Сулейман-Шеку? Можно ли знать, сохранит ли он хоть некоторую сдержанность, уважение к отцу и куда его приведет его честолюбие?

Эти соображения побудили Дару не поддаваться советам всех окружающих, а итти своей дорогой. И действительно, он немедленно приказал всей армии выступить в [84] поход и пришел проститься с Шах-Джеханом, который находился в Агрской крепости. Добрый старик расплакался, обнимая сына, но все же строго сказал ему: «Ну, Дара, раз ты хочешь, чтобы все было по-твоему, ступай, да благословит тебя бог, но запомни мои слова: если проиграешь сражение, смотри, никогда не являйся ко мне». Это произвело на него мало впечатления, он быстро вышел, сел на коня и отправился занять переправу реки Чембел, в двадцати милях от Агры, где он укрепился, с твердостью ожидая врага. Но хитрый и тонкий факир, у которого не было недостатка в шпионах и людях, извещавших его обо всем, и который знал, что эта переправа очень трудна, осторожно воздержался от попытки прорваться там. Он расположился вблизи переправы, так что из лагеря Дары можно было видеть его палатки. Но что же он делает? Он вступает в переговоры с одним восставшим раджей по имени Шемпет, делает ему большие подарки и обещает еще больше, если тот позволит пройти через его владения, чтобы быстрее достичь места, где, как он знал, легко переправиться через реку вброд. Шемпет согласился и предложил свои услуги показать ему дорогу через горы и леса своей страны. Ауренгзеб снял лагерь в ту же ночь без всякого шума и, оставив несколько палаток, чтобы ввести Дару в заблуждение, шел день и ночь с такой поспешностью, что уже оказался по ту сторону реки, когда Дара мог получить об этом известие. Таким образом последнему пришлось покинуть свои позиции на реке, бросить свои укрепления и двинуться вслед за неприятелем, который, как ему передали, шел форсированным маршем на Агру, чтобы добраться до реки Джемны и там без труда и с удобством укрепиться, пользоваться водой, хорошо расположить свои силы и ждать Дару. Место, где он стал лагерем, лежало в пяти милях от Агры; некогда оно называлось Самонгер, а ныне — Фатеабад, что значит место победы. Немного времени спустя Дара тоже стал лагерем невдалеке на берегу той же реки, между Агрой и армией Ауренгзеба.

Три-четыре дня обе армии стояли в виду друг друга, не вступая в бой. Между тем Шах-Джехан несколько раз писал Даре, что Сулейман-Шеку уже недалеко, чтобы он не торопился, чтобы он подошел к Агре, выбрал выгодную позицию и хорошо укрепился, поджидая Сулеймана; [85] но Дара ему ответил, что не пройдет трех дней, как ой приведет к нему Ауренгзеба и Морад-Бакша, скованных по рукам и ногам, чтобы он с ними поступил, как ему будет угодно, и, не ожидая дольше, он немедленно начал расставлять свою армию и подготовлять ее к бою ³².

Комментарии

(Для составления примечаний использованы кроме различных справочных изданий комментарии к английскому переводу Бернье. Bernier, Travels in the Mogul Empire, Westminster, A. Constable, 1891) и труд индусского историка Саркара о царствовании Ауренгзеба «Тhе Reign of Aurengzib», Calcutta, vol. 1-3, 1916. — Peд.)

1. Счастливая Аравия  —  южная часть Йемена, получившая это название еще в древности (оно встречается уже у Птолемея во II в. до н. э.) благодаря плодородию почвы и благоприятному климату, в отличие от гористой и пустынной части Аравийского полуострова.

2. Гобеги, или Эфиопское царство —  нынешняя Абиссиния. Гобеш, или Хабеш — арабское название этой страны. Эфиопией Геродот называл вообще все области, расположенные на юг от Египта. При переводе библии в Александрии в III и II вв. до н. э. на греческий язык (так называемая септуагинта, т. е. перевод 70 переводчиков, по преданию одновременно переводивших древнееврейский текст на греческий) Эфиопией была названа страна, именуемая в библии Куш. При переводе септуагинты на эфиопский язык (язык — геез) в III или IV вв. н. э. наименование это было перенято и стало официальным названием абиссинского государства.

Упоминаемое здесь и в дальнейшем (стр. 143) преследование католиков в Абиссинии связано с тем, что в 1623 г. португальцам удалось при помощи иезуитов обратить правителя Абиссинии и его семью в католицизм и ввести унию местной христианской церкви с католической. Это вызвало волнения в стране, и в 1632 г. абиссинское правительство изгнало католических священников, а некоторых даже казнило.

3. Империя Великого Могола  — название, данное европейцами государству, созданному тюркским завоевателем Бабером (Бабуром). Последний сам никогда не называл себя моголом, и название «Империя Великого Могола» объясняется тем, что европейцы впервые узнали об образовании нового могущественного государства в Индии от персов, которые называли джагатайских турок, обитавших за Аму-Дарьей, «могул». Основатель этой империи Бабер (его имя собственно было Загир-ун-дин-Мохамед; Бабер — его прозвище и означает тигр) был сыном правителя Ферганы Омар-шейха и приходился потомком Тамерлану (Тимуру). В историю он вошел не только как знаменитый полководец и родоначальник династии Моголов, но и как выдающийся поэт, писавший на джагатайском языке, близком к некоторым узбекским наречиям, подвергшимся иранскому влиянию.

Бабер в 1495 г. наследовал престол отца, и первые два десятилетия его царствования заполнены почти непрерывными войнами за обладание Самаркандом. Войны велись с переменным успехом, но в 1514 г. узбеки нанесли Баберу окончательное поражение, заставили его отказаться не только от завоевания Самарканда, но и от возвращения себе Ферганы и вернуться в Кабул, который он завоевал еще в 1504 г. Потерпев неудачу в своих завоевательных планах на Западе, Бабер устремляет свое внимание на Восток, на Индию. После ряда походов, предпринятых Бабером, начиная с 1519 г., он одержал решительную победу 27 апреля 1526 г. на равнине Панипата над войсками императора Дели Ибрагима (из патанской, т. е. афганской, династии Лоди), чем и положил начало империи Моголов.

Бабер умер в 1530 г. Его преемниками были: его сын Гумаюн (1530-1556), который однако вскоре был свергнут и вынужден бежать в Персию. Оттуда он вернулся только к концу жизни и снова завладел престолом при содействии своего сына Акбара. Акбар правил с 1556 по 1605 г. Ему наследовал его сын Селим, принявший титул Джехан-Гира (завоевателя мира) и правивший с 1605 по 1627 г. Сын Джехан-Гира Шах-Джехан занимал престол с 1627 по 1658 г., причем начал с того, что убил родного брата и других родственников, которые могли явиться претендентами на престол. В 1658 г. он был свергнут с престола своим третьим сыном Ауренгзебом; последние годы своей жизни (до 1666 г.) он провел в заточении. Ауренгзеб правил с 1658 по 1707 г.

4. Поступление Бернье на службу к Великому Моголу. —  Бернье очень скуп по части автобиографических сведений и в частности ничего не сообщает о своей службе при дворе Великого Могола. Если бы не краткое указание, которое он дает в самом начале своего письма к Кольберу (см. стр. 181), то можно было бы предположить, что по прибытии в Дели он служил только у Данешменд-хана. До прибытия в Дели Бернье случайно в течение нескольких дней исполнял обязанности врача при сыне Игах-Джехана Даре, когда последний уже потерпел полную неудачу в своей борьбе за престол с Ауренгзебом. Об обстоятельствах, при которых он попал на службу к Даре, Бернье кратко рассказывает, описывая неудачную попытку Дары проникнуть в Амед-Абад после поражения, нанесенного ему при Деоре (см. стр. 113).

Это сражение происходило 12-13 марта 1659 г., и Бернье следовательно встретился с Дарой около середины марта. Несколько подробнее, чем сам Бернье, рассказывает об этом, очевидно с его слов, Тавернье, известный путешественник того времени, бывший в Индии в те годы, когда там находил я Бернье.

В своих «Путешествиях» («Les six voyages de I. В. Tavernier», Paris 1692, t. II, p. 246) Тавернье сообщает:

«Когда он, Дара, приближался к Амед-Абаду (Ахмед-Абаду), французский врач г. Бернье, направлявшийся в Агру ко двору Великого Могола и пользующийся всеобщей известностью как благодаря своим личным достоинствам, так и благодаря хорошим описаниям своих путешествий, оказал большую помощь одной из жен этого принца, страдавшей от рожистого воспаления на ноге. Дара, узнав, что поблизости находится умелый европейский врач, велел немедленно пойти за ним. Господин Бернье отправился к нему в палатку, где ему показали эту женщину, и он дал лекарство против ее болезни, которое тотчас принесло облегчение. Бедный принц, будучи очень доволен господином Бернье, стал просить его поступить к нему на службу, и возможно, что тот принял бы это предложение, если бы Дара не получил сообщение, что в ту же ночь губернатор, оставленный им в Амед-Абаде, не впустил в город его фуражеров и перешел на сторону Ауренгзеба».

5. Данешменд-хан — персидский купец Муххамед Шафи (или Мулла Шафи), поступивший в 1646 г. на службу к императору Шах-Джехану и сохранивший свое влияние при Ауренгзебе; умер в 1670 г. Бернье состоял у него домашним врачом и познакомил его с философией Гассенди.

6. Сыновья Шах-Джехана. —  Борьба за престол велась между четырьмя сыновьями Шах-Джехана от его жены Мумтаз Магал, которую Бернье ошибочно называет Тадж Магал, тогда как это наименование носила усыпальница, где она похоронена.

Только дети Мумтаз Магал как принцессы крови (она приходилась внучкой императору Джехан-Гиру) имели право на престол.

Старший сын Дара родился в 1615 г., Султан-Суджа — в 1616 г. Ауренгзеб — в 1618 г., Морад-Бакш  —  в 1624 г.

7. Шейх-Сади (1184-1291) — известный персидский поэт. Главное его произведение «Гулистан» (Розовый сад) написано в 1258 г.

8. Шиа, сунни, рафези, али-мердани —  мусульманские секты. Бернье, излагая происхождение секты сунни, смешивает султана Османа, основателя Турецкой империи, с третьим халифом Османом, который был избран вместо Али.

В Исламе имеется 72 секты. Из них основными являются шиа и сунни. Большинство мусульманского населения Индии являются последователями секты сунни: большинство населения Персии и часть индусских мусульман принадлежат к секте шиитов.

9. Факир (от арабского факр)  — нищий, преданный вере, т. е. то же, что по-персидски дервиш. Возникши в мусульманской среде, слово факир по аналогии было перенесено на индусских йогов и на европейских языках чаще применяется в этом значении.

10. Дервиш — по-персидски нищий. В Европе ошибочно понимается как мусульманский монах. Ислам не знает монашества, и дервиши имеют право жениться и владеть имуществом, но в большинстве случаев они действительно являются нищими.

11. Деккан  —  происходит от санскритского слова «дакхин» —  юг. Этим именем называется вся территория между реками Нарбуда и Кришна в Южной Индии.

12. Сераль  —  правильно серай — по-персидски дом, дворец. Бернье неправильно понимает под сералем ту часть дома, где помещается гарем.

13. Шах-Гест-хап —  правильно Шайста-хан (1601-1694) —  брат жены Шах-Джехана, был решительным противником своего племянника Дары, впоследствии настоял на его казни. Занимал видные посты при Ауренгзебе. В 1664 г. предпринял успешную экспедицию против португальских пиратов в Читтагонге.

14. Эмир-Джемла —  правильнее Мир-Джумла. Настоящее его имя Мохамед Саид. Он был сыном торговца маслом в Испагани, в Персии. В 1630 г. отправился в Индию, в Деккан, где сильно разбогател благодаря торговле бриллиантами. Затем занял должность визиря главного министра в Голконде (см. прим. 16). По поручению ее правителя завоевал неприступные раньше области в Карнатике (прим. 15), пригласив для этого на службу европейских артиллеристов и литейщиков пушек. Во время войны в Карнатике сильно увеличил свое состояние, беспощадно грабя местных раджей и индусские храмы. По окончании же войны сумел превратить свой «джагир» (ленное владение) в Карнатике в почти независимое государство, успешно эксплоатируя там залежи алмазов. Правитель Голконды Кутб-шах хотел экспроприировать его. Тогда Мир-Джумла начал переговоры с Шах-Джеханом, но одновременно вел их с Биджапуром (прим. 19) и с Персией. Только когда Кутб-шах арестовал его семью и захватил его имущество, Мир-Джумла (в ноябре 1655 г.) отдался под защиту императора Дели. Шах-Джехан поручил Ауренгзебу как наместнику Деккана добиться от Голконды освобождения семьи Мир-Джумлы, а Ауренгзеб уже по собственному почину приступил к мобилизации. Уже в январе 1656 г. войска Ауренгзеба заняли столицу Голконды Бангагар, а Кутб-шах был вынужден бежать в крепость Голконду. Ауренгзеб осадил крепость и хотел аннексировать Голконду, но Шах-Джехан воспротивился этому и заставил его в конце марта снять осаду крепости. При Ауренгзебе был губернатором Бенгалии. Умер в 1663 г., по возращении из экспедиции против Ассама (прим. 60).

15. Карнатик  —  область в юго-западной части Индии. В середине XVII столетия мелкие индусские правители этой области были данниками Голконды и Биджапура, разделившими между собой Карнатик на «сферы влияния». В части, подчиненной Голконде, фактическим правителем был Мир-Джумла. В конце XVII столетия Карнатик был завоеван Ауренгзебом.

16. Голконда  — могущественное государство в западной части Деккана. существовавшее с начала XVI до конца XVII столетия, когда оно было завоевано (в 1687 г.) Ауренгзебом. Голконда управлялась династией Кутб-шаха. Она граничила на севере с империей Моголов, на Западе — с Биджапуром, на юге  — с Карнатиком. Столицей во времена, описываемые Бернье, был город Бангагар (у Бернье — Багнагер), впоследствии переименованный в Гайдерабад. Он находился в 7 милях от первоначальной столицы, тоже [345] называвшейся Голкондой. Последняя сохранила значение как крепость и подверглась осаде, после того как в ней заперся король Голконды.

17. Дабир  —  т.е. Дабир-уль-Мульк — должность, соответствующая должности министра иностранных дел.

18. Рамгир (Рамгири)  — крепость в 113 милях на северо-запад от Гайдерабада (Багнагера).

19. Биджапур  —  государство, образовавшееся в конце XV в. и просуществовавшее до конца XVII в., когда оно было сильно ослаблено набегами Сева-Джи. В 1686 г. оно было завоевано Ауренгзебом.

20. «Большой алмаз, не имеющий себе равного»  —  так называемый Ко-и-нор. Поднесенный Мир-Джумлой Шах-Джехану, он затем достался Аургензебу, а в 1739 г. при захвате Дели персидским шахом Надиром перешел в его владение. В 1849 г., после аннексии Пенджаба, бриллиант достался Ост-индской компании, которая поднесла его в дар королеве Виктории. Он весил первоначально 186 1/16 каратов.

21. Кандагар — область в нынешнем Афганистане; плодородны только орошенные долины в горной восточной части Кандагара. Кандагар был в 1648 г. отнят у Шах-Джехана персидским шахом. О предшествовавших событиях см. у Бернье стр. 171 и прим. 65.

22. Калиани  —  город в Западной Индии недалеко от Бидара, в Гайдерабаде.

23. Болезнь Шах-Дмсехана. — Шах-Джехан заболел в начале сентября 1657 г. и к середине ноября уже вполне оправился. К этому времени Султан-Суджа, управлявший Бенгалией, успел объявить себя императором.

24. Взятие Сурата. —  Морад-Бакш, следуя совету Ауренгзеба, в ноябре 1657 г. осадил Сурат, а 5/ХІІ провозгласил себя императором.

25. Брампур  —  правильнее Бурханпур  —  город на берегу р. Тапти. Ауренгзеб прибыл туда 18 февраля 1658 г. и там закончил свои приготовления к походу. Отсюда он 20 марта двинулся на соединение с армией Морад-Бакша, которое произошло 14 апреля.

26. Джессенг (Раджа Джан-Синг)  — правитель Джайпура, индусского феодального государства в Раджипутане, состоял на службе у Шах-Джехана. После первых поражений Дары перешел на сторону Аургензеба и своим авторитетом влиял в этом направлении на остальных раджей. В армии, отправленной против Султан-Суджи, он командовал индусскими войсками.

27. Патан Дилер-хан (у Бернье Делиль-хан)  —  командовал магометанской частью армии. Саркар указывает (т. II, стр. 136), что между Джессенгом и Суджей в мае 1658 г. было заключено соглашение, по которому Бенгалия, Орисса и Бихар, на восток от Мунгира, оставлялись Судже. После этого компромисса Сулейман-Шеку поспешил на помощь Даре в Агру, но уже опоздал. Ауренгзеб, одержав победу, в мае 1658 г. обещал Судже сохранить за ним Бенгалию вместе с Бихаром; однако Суджа не поверил столь ненадежным обещаниям.

28. Евгенес —  река Евгенес, показанная на карте у Бернье, в действительности не существует. В английском переводе книги Бернье в примечании на стр. 36 указывается, что Евгенес — искаженное название города Уджайн или Уджейн на реке Спире. Этот город играл у индусских географов такую же роль, как Гринвич у англичан, т. е. через него проходил их первый меридиан. В указанном примечании высказывается предположение, что Бернье, говоря об Евгенесе, имел в виду не самый город, а округ. По мнению английского комментатора, ссылающегося здесь на персидского историка Кхфи-хана, переход реки, упоминаемой Бернье, означает переход брода через р. Нарбоду у Акбарпура. Нарбода протекает на 70 миль южнее от Уджайна, с давних пор считалась границей, отделяющей Южную Индию (Деккан) от северной.

29. Казем-хам —  Набоб Казим-хан Джавини был в ранге командира 5 тыс. и командовал магометанскими войсками, посланными против Ауренгзеба. Саркар отмечает отсутствие спайки между магометанскими и индусскими войсками в армии Дары. Джасвантсинг (Джессомсенг у Бернье), командовавший индусами, не пользовался никаким авторитетом у мусульманских войск.

30. Джессомсенг —  правильно Джасвантсинг — раджа Джодпура, один из наиболее влиятельных феодалов Раджипутаны. территории в северо-западной Индии, находившейся в кольце владений империи Могола. Феодалы Раджипутаны, в том числе и Джасвантсинг, состояли на службе у Великого Могола, назначались на важные посты, но в то же время сохраняли свои владения, куда нередко уходили в критические для себя моменты. В частности так неоднократно было с Джасвантсингом, игравшим видную роль в борьбе за престол между сыновьями Шах-Джехана.

31. Первое сражение между войсками Дары и Ауренгзеба и Морад-Бакша произошло 15 апреля 1658 г. при Дхармате, западнее Фатиабада. Это был, как говорит Саркар, «спор меча с ружейным порохом», и «артиллерия восторжествовала здесь над кавалерией» (Саркар, цит. соч., т. II, стр. 10); там же указания на значение французских и английских артиллеристов, находившихся на службе у Ауренгзеба и Морад-Бакша. Описание поля сражения у Бернье Саркар находит неточным и ссылается на собственное обследование места сражения. Он не нашел камней в русле реки, а берега оказались совсем не такими крутыми, как утверждает Бернье.

Мусульманские войска дрались неохотно. Многие мусульманские военачальники втайне держали сторону Ауренгзеба.

32. Второе сражение между войсками Дары и Ауренгзеба  —  при Самонгере, правильнее Самугаре, в 9 милях на восток от Агры происходило 29 мая 1658 г. и подробно описано у Саркара (цит. соч., т. II, стр. 32-64).