СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

МАЛИК ШАХ-ХУСАЙН СИСТАНИ

ХРОНИКА ВОСКРЕШЕНИЯ ЦАРЕЙ

ТА'РИХ-И ИХЙА' АЛ-МУЛУК

До верховного малика дошло известие о том, что августейший наместник отдал Шахвирди-султану Махмуди-курду ⁹²⁷ область Кидж-у Макран. Это было вызвано тем, что малика неоднократно поощряли к захвату Мекрана, но он [явил] беспечность. На сей раз его почтенную голову осенило, что надо идти в Мекран и постараться завладеть страной. Готовясь к походу, он собрал войско. Еще до этого он неоднократно присылал [к сему рабу] гонца и предлагал сопровождать его в том походе. Я отказывался, но это не принесло пользы. В конце концов к [сему] рабу приехал Амир Камал ад-Дин Хусайн Табаки, который похвалялся дружбой. Языком наставлений уговорил меня принять участие в походе. Несмотря на то что по возвращении из паломничества в великую Мекку на [сего] раба свалилось множество неприятностей и вообще /485/ у него не было уверенности, что он сможет выехать в свои земли, [тем не менее] он дал себя уговорить на тот поход. Насколько позволяло терпение, держал себя улыбчивым и приветливым, однако удрученное состояние не покидало, пока не подъехал вместе [со всеми] к области Дизак. На дороге появились великие военачальники Сархадда с оснащенным войском и большим [запасом] провианта. Через Ладиз мы приехали в Дизак. Малик Мухаммад сын Малика Кубада, к которому эмир Мекрана, Амир Мухаммад, питал полное доверие, вышел вперед. Я сочинил в стихах письма с наставлениями и увещеваниями. Поскольку у упомянутого эмира существовали дружеские отношения со мной, он накрыл [коврами] место привала у пальмовой рощи, где раньше останавливался [сей] раб. Приготовили [также] длинный ковер под ноги, и великий малик изволил сойти [на него]. Завели разговор с отрядами воинов Систана, маликами и эмирами о сражении и мире, о том, как взять крепость. Каждый высказался в меру своего понимания и своих знаний. Наконец, твердое мнение того [обладающего] свойствами, [376] присущими ангелу, остановилось на сражении. Поскольку жителей района Сархадд [малик] считал сторонниками мекранцев, то те сведущие старцы ничего не сказали. Через три дня, когда пустой город был взят и окопы приблизились к арку крепости, верховный малик заговорил с [сим] рабом о [необходимости] решить дела тех людей. [Сей] бедняк по душевной простоте дал согласие. Тот же час я направил человека и запретил сторонам вести сражение, а сам уехал в крепость и договорился о харадже и [других] податях с Мекрана. Сумма [податей] была определена в 1000 туманов. Когда я выехал из крепости, группа [людей] изменила свое мнение и в ту же ночь совершила нападение. Бахадуры войска убили тридцать дервишей, которые не смогли войти в крепость из-за [своей] бедности и находились в мечетях при воротах крепости. Были убиты [еще] двадцать-тридцать человек из накибов шахраки, которые всегда очень дорого продавали в сражениях свою жизнь. Эти события заставили меня раскаяться в служении малику. Три дня спустя, пожаловав в наше жилище, он завел разговор о некоторых делах. Поскольку [сей] раб исполнение «испрашиваемого им» считал неизбежным и настоятельно необходимым делом, то вновь стал домогаться примирения [сторон]. Сразу же отправил в крепость гонца. Гарнизон крепости, питавший доверие к словам и поступкам [сего] раба, прекратил сражение. /486/ С этой стороны пожар сражения [тоже] потух. В пятницу 27 раджаба [1018]/26 октября 1609 г. во время полуденной молитвы [сей раб] пошел в крепость и подписал договор в соответствии с достигнутой несколько дней назад договоренностью. Воздав почести Амиру Мухаммаду и остальным эмирам Мекрана, я выехал из крепости и явился к малику. Опасаясь вероломства [со стороны] смутьянов, тот же час он откочевал в пограничный район. Несколько дней верховный малик занимался в Хаше посещением мавзолея со следами ног [святого], чтением и целованием Корана, [написанного] рукой повелителя верующих, мир ему ⁹²⁸. В те дни, ведя разговор с военачальником Амиром Афзалом относительно хараджа с Сархадда, к прежней сумме он набавил сорок туманов. Не обращая внимания на соблюдение прав и другие услуги тех людей, [малик] приехал в верхний пограничный район и в течение нескольких дней совершал прогулки в той горной местности и охотился, а [затем] выехал в Систан. [Сей] бедняк сопровождал [малика] до Рашкака. В дороге [малик] все дни изволил говорить, что «установленную сумму [податей] с Мекрана мы направим вместе с вами к высокому порогу. Вы вновь попросите высочайший диван, чтобы Мекран в соответствии с прежним [377] распоряжением был бы [причислен] к Систану, а Дизак и Джалк, лучшие местности, принадлежали бы [вашему] сыну, Мухаммад-Му’мину». [Сей] бедняк в конце концов размечтался и заявил о [своем] отъезде в Фарах, чтобы навести там порядок в своих владениях. Вначале [малик] не соглашался на [мой] отъезд в Фарах, [ссылаясь] на то, что «скоро [вам] предстоит ехать в Ирак». Наконец отпустил [сего] бедняка на несколько дней.

Время путешествия — три месяца, пройдено расстояние в 190 фарсахов.

Двадцать седьмого ша’бана, в конце (так!) 1018 (25 ноября 1609) г., [сей раб] уехал в Фарах. Защита власти Исма’ил-хан афшар, правитель той местности, встретил и отвез [сего] раба в крепость Фараха, поселил в доме Мустафы-бека сына Наджм-и сани, выражая искренность и дружелюбие. В то время как [внешне] он выказывал [мне свою] любовь, тайно он подстрекал Малика Шах-султана Хусайна Фарахи, который /487/ неправильно оценивал и вое- принимал последствия [всех] дел, к тяжбе из-за земельных владений и отрицанию наследства. Когда я увидел это, вызвал к себе Ходжу Камал ад-Дина Хусайна, Ходжу Абу-л-Хасана и Ходжу Йуниса Фарахи и всю остальную местную знать и завел [с ними] разговор о земельных владениях. Все они были тверды во [мнении] наладить отношения. На следующий день высокостепенный хан, кази, эмиры-афшары и калантары собрали маджлис. В конечном итоге эти люди, прежде всего те, кто был упомянут выше, показали правду о наследственных владениях Малика Гийас ад-Дина Мухаммеда и Малика Джалал ад-Дина Фарахи. Были составлены солидные документы. В тот же день были определены семена, землепашцы, пары волов. [Было решено], что знать Фараха дружно возьмется за дело и в течение 10 дней засеет все земли, а [сей раб] спокойно выедет в Систан. На следующий день прибыло письмо, написанное благословенной рукой малика: «Мы приехали в Пеласи для подготовки вашей поездки в Ирак. Бросьте все дела и выезжайте сюда!» Прочитав письмо, [сей раб] бросил наводить там [378] порядок. На пятьдесят пар волов, переданных в ту неделю сева местному правителю, взял назад расписку в получении и быстрее ветра прискакал в Систан. В селении Пеласи в доме Абу-л-Фатх-мирзы удостоился встречи [с маликом]. В конце того дня выяснилось, что злобные жалобщики и безмозглые завистники, невзирая на интересы малика, разукрасили свое дело в глазах того обладающего проницательностью разными красками. Свои отвергнутые замыслы и непохвальные намерения они представили в его глазах таким образом, что в его памяти не осталось и следа от сказанного в начале той недели. Чего ждать от [обладающего] природной забывчивостью, растоптавшего вместе с надеждами такого друга, как я, тысячи своих желаний ради удовлетворения нескольких клеветников, тайные намерения которых хорошо видимы. Под каким-то предлогом я уехал оттуда в Зийаратгах. Из Фараха я привез с собой лихорадку. Болезнь эта длилась шесть месяцев. Вдобавок к недомоганию и обидам с каждым днем все более становилась очевидной необходимость расставания. Мой организм, сломленный сильным недугом, был не в состоянии защититься от боли разлуки. Несмотря на /488/ бессилие, [сей раб] приложил много стараний. Опытный врач, в руках которого находилось лекарство от этой боли, явил скупость в ее снятии. Клянусь властелином Ка’бы, что со [времени] этого события до сегодняшнего дня, шестого числа благословенного месяца рамазан 1028 (17 августа 1619) г., когда я занят описанием этих событий в стольном городе Исфахане, прошло десять лет. Я не пишу о делах, которых не было, и не отступаю от правды ни на шаг. В те несколько дней старший рода совершил по отношению к вашему покорному, домогающемуся милости слуге несколько поступков, каждый их которых может стать поводом для обиды. Сколько я ни оказывал давления на свой терпеливый характер, возможности оставаться не было — арена стала [слишком] тесной. В конце концов [сей раб] поступил в соответствии с выражением: «Бегство от того, чего нельзя терпеть, — в обычае посланников».

Время поездки в Фарах составило два месяца, пройдено расстояние в 80 фарсахов. [379]

Не будь хиджра ⁹²⁹ у верующих святым делом,
Разве Пророк переехал бы из Мекки в Йасриб? ⁹³⁰

Поскольку в «Хронике» ⁹³¹ и в рассказе о путешествиях немного сказано о причинах [возникновения] обид, то в моих интересах разъяснить некоторые дела и дать подробное описание тому, что послужило поводом для разлуки друзей и кто этому способствовал.

Причиной первого огорчения, омрачившего сердце сего бескорыстного друга послужило следующее. Когда много времени прошло в страданиях в Кал’а-йи Тракун, великий малик сам пришел к мысли о том, что «каждый из нас должен обратиться за помощью к какому-нибудь государю и что всем ехать в одну сторону не следует. Быть может, кто-нибудь из великодушных [государей] окажет помощь, а мы избавимся от боязни [нападения] узбеков, а женская половина [семьи] благополучно уедет из этой крепости. Поскольку мы один раз уже съездили в Ирак и вернулись оттуда ни с чем, то [на сей раз] намерены отправиться к государю Индии. Вы же поезжайте в Ирак».

[Сей] раб соответственно приказу [малика] с течением времени /489/ отослал в Бам подвластный Кирману, свои пожитки, старых слуг и свою молочную сестру, а затем собрался ехать и сам. Верховный малик в тот вечер, когда [сей раб] уезжал, стал возражать: «Мы выедем в один день! Вы поедете по дороге на Ирак, мы же направимся в Кандагар!»

В условленный вечер, когда настало время расстаться, он сказал: «Малик Шах-Хусайн сын Малика Касима вот уже шесть месяцев как Перевез свой дом в Кандахар. Малик Мухаммад, мой двоюродный брат, которого я намеревался сделать хранителем ⁹³² крепости и защитником женской половины семьи, [тоже] уехал в сопровождении большого числа родственников. Теперь для защиты крепости должен остаться Малик Махмуди, вы же будете нашим попутчиков» в это время у [сего] бедняка из постельных принадлежностей и подстилок осталось не более четырех-пяти войлоков, и он без особой охоты направил поводья в сторону Кандахара, блюдя законы товарищества и дружбы. В конце того самого дня, [380] когда [малик] увидел Малика Шах-Хусайна сына Малика Касима, он сделал клеветнические измышления в отношении [сего] бедняка, сказав мне в лицо: «Вы говорили, что ваше имущество, отправленное в Ирак, составит крупную сумму». Клянусь Богом всего сущего, не говорил я этих слов. Это был повод к немилости. Вместо ласки он так поступил. Это был [его] первый недостойный поступок.

Во-вторых, поскольку [сей] бедняк во [время] поездки в священный Мешхед заболел и не смог сопровождать ни высокую ставку, ни [малика], то при [сем] рабе оставили Муллу ‘Абд ал-’Азиза: «Как только мне станет лучше, я [непременно] последую за высоким лагерем». Двадцать дней спустя, когда я собрался отправиться в высокую ставку, Будак-хан Чигини, правитель священного Мешхеда, возвращавшийся в Мешхед после облавы на зверя, привез от высочайшего наместника приказ, [согласно которому сей] бедняк [должен] ехать в Кандахар, собрать [там] систанцев и привезти в Систан. Поскольку эта просьба (так!) исходила от высочайшего наместника, он против воли вернул [сего] бедняка назад. Когда [сей раб] достиг Кандахара, от малика пришла записка: «Вы соберите людей. Как только получите от нас новое письмо, привезите [их] в Систан».

Если не было запрета, то зачем было лишать меня службы высочайшему наместнику и возможности сопровождать его самого? Разве так поступают друзья?

/490/ В-третьих. Когда я вернулся из Кандахара в Систан, то привел [дела] Систана в порядок и благоустроил. К прибытию [малика] собирал с Систана налоги мал-у джихат ⁹³³ с одной местности за другой; у вакилей Гандж-’Али-хана, который был правителем, за год до этого события я купил две тысячи харваров зерна по цене 500 динаров за [один] харвар ⁹³⁴. Три месяца спустя то зерно [поднялось в цене] и стало стоить три тысячи динаров за харвар. [Сей раб] обеспечил [малику] и другие прибыли. Несмотря на нужду, я не присвоил себе ни одного динара. По приезде малик одобрил [мои действия], но не осудил тех, кто свел на нет мои старания и не оставил для малика ни одного динара и ни одного мана плодов. Малик так увлекся присвоением прибылей с Систана с основного капитала и процентов на него, с больших и малых, что целых двенадцать лет не взглянул [даже] в сторону [своих] друзей. Забыл и думать о доле, пае тех, кто был его товарищем в [годы] невзгод и был удален [от него] в [годы] благополучия. Более того, во время карательных походов в Мерв и Балх и [во время] других смут он больше всего возлагал обязанностей [на сего раба]. У [сего] раба [381] он забрал часть крупного рогатого скота [нашего] клана, который многие годы принадлежал [сему] рабу в соответствии с грамотой эмира Тимура, пожалев [для меня даже] этой малости. [В то время как] я тратил на его походы ежегодно почти триста туманов, он пожалел для меня пять туманов, данных ранее из собственности [других] людей.

В-четвертых. Когда [сего] бедняка послали из высочайшего лагеря в Кандахар, подтвердив [свои] распоряжения относительно правления и союргала, [малик] перевел все мои земельные владения в союргал моего брата, не упомянув о былых отношениях — моей службе [ему], единодушии [с ним] и [моей] самоотверженности.

В-пятых. Во время осады Кандахара, когда все мои чувства, скрытые и явные, были направлены на [соблюдение] интересов благополучия [малика], все дни я тратил свое время на написание писем в высокую ставку, судебное разбирательство в суде, смотр войска, выдачу ежегодного жалованья систанцам; общался с гостями, то и дело посещал окопы, временами наведывался на Мазар-и Санг, где каждый раз во время послеполуденной молитвы шло сражение; [проявлял] отвагу и самоотверженность, /491/ снял урожай Кандахара, привлек на свою сторону афганцев и хазарейцев, отдельных систанцев, [проживавших в той стране]; раз в три ночи дежурил у окопов, наводил сведения о нравах тюрков и таджиков, их дружелюбии и враждебности; охранял [персону] малика, как об этом немного написано в рассказе о нем. Хамза-мирза, несмотря на свой малый возраст, хвалил меня: «Дядя, вы — тысячерукое индийское [божество], о котором мне читали в ”Кисса-йи Хамза”» ⁹³⁵. Несмотря на эту видимую всем службу и искреннюю внутреннюю веру, Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али, удостоившийся чести стать зятем великого малика и пользовавшийся в то время большим доверием и расположением малика, в те вечера, когда посещение окопов приходилось на его дежурство, всякий раз посылал человека в Кандахарскую крепость, и тот торговал продуктами в его пользу. Поскольку он был никому не известен, все, кто выезжал из крепости, называли кызылбашским эмирам мое имя. Когда об этом рассказали Исма’ил-хану, упомянутый хан возражал: «Такой-то никогда так не поступит! Тут какая-то тайна!»

Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али не был известен среди кызылбашей. Несмотря на это, кызылбашские «мудрецы», разбиравшиеся в людях, не принимали это во внимание. [Великий] малик знал, но ради своего зятя хотел опорочить и представить [меня] [382] платящим злом за добро шиитскому государю. Неоднократно тайком он приставал к кази Мухаммад-Амину Наджафи. Упомянутый судья поклялся, что Малик Шах-Хусайн сын Малика Гийас ад-Дина не совершал данного поступка. Малик, [однако], продолжал нападать на кази, пока Малик Шах-Хусайн сын Малика ‘Али не вступил в спор и в своих ядовитых речах не раскрыл тайну. Все это дошло до Исма’ил-хана. Он потребовал меня к себе и устроил праздник. В благодарность за устранение клеветы и раскрытие тайны [сей раб] испытал радость. Великий малик все еще считал постыдный поступок невероятным и не относил его к человеку, заслуживающему порицания. Его извращенная мысль заключалась в том, чтобы людей, которые были предметом восхваления того сборища, ославить этой подлостью.

/492/ Не имея [иного] выхода, однажды ночью я отправил группу [своих] людей. [Задержав с их помощью] троих из его слуг, несших в крепость топленое масло, я отослал их малику вместе с бурдюками с маслом. Через несколько дней Малик Шах-Хусайн [сын Малика ‘Али] и Мухаммад Гилани, стольник малика, подаренный ему защитником веры шахом [‘Аббасом], [юноша] необычайной красоты, которого малик из-за большого доверия [к нему] оставил для бесед с Маликом Шах-Хусайном, бежали в Кандахар. [Правда] стала всем ясной. Следовало благодарить меня за то, что я разоблачил неправедно поступающих людей и дал понять, что неуместно проявлять дружбу к людям, которые от природы являются врагами. Я назвал одну лишь причину сего поступка, [на самом же деле] есть пятьдесят [других] существенных поводов. Я же ограничился лишь этим для краткости.

В-шестых. После многолетних стараний [наконец] я собрался ехать в Мекку. Поездка была отсрочена на пять лет, чтобы малик [смог] присоединиться [к нам]. Уезжая, я доложил о своих делах и попросил разрешения на отъезд. Малик ответил: «Мы вместе выедем в высокую ставку. Оттуда, получив разрешение [шаха], направимся [в Мекку]».

В том году высочайший наместник находился в Шемахе и в Ширване. Сезон [паломничества] уже приближался. Сказав: «В этом году [ваш] замысел [осуществить] не удастся, отменить же поездку я не в силах», я пустился в путь. Когда я доехал до Кирмана, то услыхал известие о приезде высочайшего наместника в Исфахан. Я доложил [об этом] малику, отправив скакуна: «Из-за дальности пути в Шемаху я предпочел разлуку [с вами], так как в этом году [мое] намерение не удалось бы осуществить. Теперь же Исфахан [383] находится близко. Приезжайте, и мы вместе с вами предстанем на службе высочайшего наместника. Ежели вы не сможете ехать, отпустите [сего] раба». Ответа на письмо не последовало. Он поносил меня: «Такой-то испугался, что владыка мира заговорит относительно промахов, допущенных мной при взятии Кандахара. [Его] отъезд в Мекку лишь предлог».

Клянусь владыкой Ка’бы, это клевета! Мне и в голову не приходило подобное!

В-седьмых. Когда я вернулся из Мекки, из-за трений в наших [отношениях] малик не встретил паломников и поступил так, как поступил. На эту тему можно было бы говорить много, [однако размеры] страницы не дают возможности для /493/ изложения этих дел.

В-восьмых. После возвращения из Мекки я был вынужден уединиться, стать затворником и предаваться молитвам. 18 месяцев по доброй воле я был настоящим затворником. Против моей воли он увез меня для нападения и грабежа мусульман Мекрана, а [потом] насмеялся надо мной, как уже немного рассказывалось.

В-девятых. После возвращения из Мекрана он решил: «Пошлю вас в высокую ставку по делам страны». Спешно привез меня из Герата, а [потом] поступил в соответствии с наговором недоброжелательных людей, явил ко мне недоверие. Каким же надежным человеком был он сам, что счел меня тем, кому нельзя доверять! «Определена цена нашего [достоинства], дружба и верность друга — тоже».

В-десятых. В те дни, когда шли эти разговоры, он прибегал к содействию разного рода людей, правдивых и говорящих ложь. Много раз он заявлял: «Вы полностью должны включиться в наши государственные дела». [Сей] раб отвечал: «Когда я проявлял внимание и заботу о делах, ты сторонился меня. Теперь, когда я стал затворником, вы (так!) оскверняете меня бесконечными заботами. И это несмотря на наличие хороших мухтасибов! ⁹³⁶ Я же еще должен быть благодарен. Мне надо платить триста туманов в год! Двести туманов я получаю от [сбора] урожая и торговли, сто туманов полагается [получить] с вас!» Он не согласился с этим и отказал нам. Моей целью было испытать [его] великодушие. В противном случае уже давно [сей] раб распростился с надеждой, [внешне] же я выражал дружбу и согласие и сопровождал малика.

Одним словом, дело зашло в тупик. Клеветники получили доступ [к малику]. Поневоле я отказался от общения с дорогими мне людьми. [384]

В-одиннадцатых. Поскольку при жизни брата и храбрых родственников я постоянно бывал собеседником и другом малика, то наблюдал, как он производил расследование о каждом, кто входил в собрание: к каждому придирался, вступая в препирательство.

/494/ Поскольку я был свидетелем этих сцен и обладал житейским опытом, то знал со слов других, что враги нашли к нему путь, а место [друзей] пустовало. С возрастом его придирки росли. Основное направление маджлиса — разговор о добре и зле [сего] раба. Поневоле я оставил [малика]. Если начать описывать многочисленные поводы для [нашей] разлуки и [моего] отъезда из Систана, то смогу привести тысячу существенных причин. Вся тяжесть — в отсутствии близких. Для людей терпеливых и выносливых этого достаточно. Чье терпение способно выдержать хотя бы один из названных поступков [малика]? Несмотря на всю чистосердечность, все старания того, кто является верным товарищем в несчастье, дальновидным в делах правления, малик все годы тратит то, что [приобретает] из мирских благ, на людей чужих, приезжающих в ту страну в качестве прихлебателей того величавого и великодушного [малика]. [Сей раб] не имеет никакого дохода; люди же, которые не несут никакой службы, получают ежегодно 300-400 туманов. При таком хаосе, [царящем] на базаре мужественности и при отсутствии спроса на [нее], как можно на что-то надеяться? К тому же еще надо лицемерить. Несмотря на все, я терпел. Лицемерие и явилось поводом к нашей разлуке.

Одним словом, 10 раби’ I 1019/2 июня 1610 г. я выехал из своего дома в Баг-и Му’минабад в Расм-и Махмуд (?). В течение нескольких дней посещал там родственников. Оттуда я приехал в селение Джалк и три дня оставался там. В час послеполуденной молитвы на берег Хирманда явились Хамза-мирза ⁹³⁷, братья и большая часть родственников. [Сей] бедняк переправился через Хирманд. Дело дошло до того, что Хамза-мирза, совершеннолетний сын малика, в час расставания разревелся, говоря: «Если бы вы не уехали, я бы счел вас не уважающим себя! Мало ли в мире мест, что за нужда оставаться в таком, как Систан! Будь я проклят, если не последую за вами! Вместе мы будем жить при дворе сего государя!» Простившись, мы расстались. В те минуты на берегу Хирманда до моего сознания дошло значение [нижеследующих] стихов о чистой душе систанских подвижников:

/495/ Если ты с кем-то сел и не получил удовлетворения и
В страхе убежала от тебя благодать воды и суши, [385]
Берегись! Избегай общения с ним!
Не то не будет тебе прощения от душ дорогих [тебе] людей!

Той ночью я встал на постой в доме Амира Низама в селении Бунджар. Три дня спустя уехал оттуда в Газбар. Еще на три дня я задержался из-за Амира Мухаммад-Касима: «Быть может, малик одумается и не позволит [сему] бедняку уехать из Систана». [Затем], всецело потеряв надежду, я переехал оттуда в Ук. Десять дней великие накибы Ука по этой самой причине не занимали [сего] бедняка прогулками и [хождением] в гости, пока они тоже не возмутились таким положением вещей и приняли сторону [сего] бедняка. Конечной целью [сего] бедняка в той поездке был священный Мешхед. Однако было необходимо встретиться с верховным эмиром [Хорасана] Хусайн-ханом, ведь с тех пор, как я приехал из Мекки, мы еще не виделись. Он все время писал письма в стихах с просьбой к [сему] рабу приехать. Когда [сей бедняк] достиг Исфизара, вышеуказанный наместник [Хорасана] узнал [об этом] и прислал с мулазимом стихотворное послание, требуя [моего приезда]. Поневоле [сей раб] пустился в путь в Герат.

Когда показалось селение Макуфан ⁹³⁸, встретить [меня] он прислал главу саййидов и вазиров мудрейшего Амира Саййид-’Али, хатиба и главу эмиров ‘Алихан-султана туркмана. В час послеполуденной молитвы [Хусайн-хан] вместе со всеми эмирами, проживающими в Герате, пожаловал [собственной персоной] в Уланг-и Балан (Палан?). До половины ночи он оставался возле [сего] раба на лугу, [а затем] уехал обратно. Утром он приехал вновь и отвез [сего] бедняка в город. Приготовили подходящее жилье. В тот же день [хан] собирался отправить гонца в высокую ставку. [Сей] раб молил подождать несколько дней, пока выяснится, каковы намерения малика. Через пять месяцев, [в течение] которых малик никак не проявил своего красноречия, [напротив], день ото дня становился все менее любезным, верховный эмир [Хорасана] доложил высокому двору о положении сего бедняка. Два месяца спустя для сего бедняка пришел указ о снискании расположения и был прислан царский халат. Отдельный приказ [шах] написал на имя высокостепенного хана: «Ежели поводом для приезда Малика Шах-Хусайна /496/ в Герат послужил [спор о] земельной собственности, помирите вышеуказанного с маликом и выделите для него его долю. Ежели он желает остаться в Герате, постарайтесь расположить его [к себе], и мы определим ему место на правах тиула, чтобы он, как и прочие эмиры, нес бы государственные повинности. Если же он [386] желает находиться на августейшей службе, то направьте его [сюда]». [Мой] выбор пал на третье предложение. В конце месяца зу-л-ка’да 1019/в первой декаде февраля 1611 г. [сей раб] направился в священный Мешхед. Оставив Мухаммад-Му’мина и [остальных] домочадцев в священном Мешхеде, 14 зу-л-хиджжа 1019/27 февраля 1611 г. [сей раб] отправился в путь через Дамган. В Нишапуре его попутчиками стали многоуважаемый наместник Мир Абу-л-Ма’али Нишапури ⁹³⁹ и члены его семьи. Ночь под Науруз [сей раб] провел в Рибате Намаксара, подвластного Кашану ⁹⁴⁰. Оттуда приехал в Кашан. В [день] султанского Науруза показался столичный город Исфахан. [Сей раб] имел счастье припасть к ногам [шаха] и был удостоен сочувствия. По существующему обычаю [шах] представил [сего] бедняка всей знати и столпам государства, упомянув правду о службе деда, отца и брата и моих стараниях ради сего государства.

В те дни был праздник с иллюминацией. Когда настал последний [день], в парке Накш-и Джихан ⁹⁴¹ устроили множество увеселений и церемоний. В это время пришло известие о прибытии [в Иран] правителя Турана Вали-Мухаммад-хана ⁹⁴². Счастливое сердце светлейшего наместника обрадовалось. Вслед за известием несколько дней спустя хакан страны Туран сподобился явиться на службу и имел счастье встретиться с монархом [той] эпохи. Рукой покорности он коснулся подола милосердия обладателя короны и венца. Приезд правителя Турана, известие о нападении Турции на Арз-и Рум в дополнение к другим заботам отсрочили улаживание дел [сего] раба. Великий малик, воспользовавшись приездом властелина Турана, улучил момент и приехал в Исфахан. Поскольку несколько дней в Исфахане продолжались празднества, ликование и иллюминация, когда основным занятием были прогулки и увеселения, [когда] до слуха светлейшего [шаха] не доходило ни из одного источника никаких вестей, кроме музыкальных мелодий, он ни о чем не упомянул. Однако наедине и публично (тайно и открыто) верховный малик жаловался и пенял на [сего] раба. Столько раз он повторял свои слова, что высочайший наместник высказался по совести: «Хотя у такого-то /497/ были жалобы на отсутствие справедливости и притеснения со стороны малика, однако в эти дни он сдерживал себя и не произнес [по этому поводу] ни слова. Малик же, который должен был бы испытывать смущение и тревогу из-за отъезда [Малика Шах-Хусайна из Систана], [вместо этого] жалуется, переходя все границы».

Поскольку властелин Турана представил докладную записку относительно [своего] возвращения в Мавераннахр, высочайший наместник несколько дней занимался его делами и привел их в [387] порядок. Он предложил ему столько коней, оружия, золота, драгоценных камней, тканей, что сокровищница надежд стала полной. Отпустив [властелина Турана] в Мавераннахр, [шах] в соответствии с [полученным] известием о движении турецкого [войска] в сторону Арз-и Рума направился на летовье. С летовья он выехал в крепость Нихаванда ⁹⁴³, укрепил ее и произвел смотр войска в Чаман-и Султанийа ⁹⁴⁴. Оттуда [шах] поспешил в Ардабиль ⁹⁴⁵, чтобы совершить паломничество к усыпальницам [сефевидских шайхов]. После возвращения победоносные шатры были разбиты в Чаман-и Уджан ⁹⁴⁶. В начале осени столичный город Тебриз благодаря радостному приближению той драгоценной жемчужины царствования стал предметом зависти рая. Когда известие о приезде высочайшего наместника дошло до великого вазира, он прислал в качестве посла одного из своих улемов и предложил мир. Высочайший наместник, объектом благосклонного внимания которого всегда было благосостояние мусульман, направил в Стамбул к хандкару [Рума] главу саййидов и шайхов Кази-хана ⁹⁴⁷, который не нуждается в представлении и восхвалении, с дарами и подношениями и благословениями Ирана. Сам [шах] занимался прогулками и охотой [в окрестностях] Тебриза.

Тогда, когда верховный малик [Систана] приготовился для охоты, [собираясь] выехать вместе с высочайшим наместником в окрестности Тебриза, он вдруг ни с того ни с сего пошел [к шаху], просил отпустить его и уехал. В то время он иногда являл благосклонность и приходил в дом [сего] бедняка. Иногда присылал своих славных сыновей, Хамза-мирзу [и] Абу-л-Фатха, и [через них] приглашал [сего] раба в свой дом. Во время посещений он высказывал жалобы. В конечном итоге стал просить прощения за [свою] вину. Однако слова не совпадали с действиями. Вновь при тех обстоятельствах случилось одно дело. Он сочинил историю, какую не придумает ни один враг. «Из глиняного кувшина просыплется лишь то, что в нем есть».

/498/ Если бы [у него] были дальновидность и предусмотрительность, он должен был бы по совести сказать светлейшему [шаху]: «Истинная [причина] ссоры такого-то с противниками светлейшего наместника очевидна. Вы сами знаете, что у него есть все права. Систан же разорен, и его доходов не хватает на покрытие расходов всех маликов. Пусть августейший наместник позаботится о нас, и о нем, и об остальных родственниках». Жаловаться и враждовать совершенно не следовало, ибо у государей есть свое мнение о каждом деле. О последствиях он не думал, сделал несостоятельные [388] заявления, сославшись на обстоятельства, оснований для которых не было и которые ни к чему не приведут, кроме разрушения и уничтожения фундамента. Хотя мне известно, каков будет результат, однако возможности говорить об этом на данных страницах у меня нет. Рассказы об этом сложат после того, как не будет ни его, ни нас:

Тот, в ком заложено плохое начало,
Через короткое [время] и он проявит свою сущность ⁹⁴⁸.

Несмотря на эти разговоры, шах запретил [сему] бедняку в то время жаловаться. Однако на моем лице проступали тысячи ненаписанных жалоб. Зачем осквернять язык жалобами и обидами на [своих] современников?..

После отъезда малика [сей] бедняк однажды подошел [к шаху] и доложил истинное свое положение. Слова были высказаны. [Шах] проявил сочувствие и произнес несколько слов, в которых были заключены мудрость и надежда. Для надежды открывались широкие просторы, для отчаяния арена стала тесной. Выбор места проживания предоставили [сему] рабу: «Если ты остановишь [свой выбор] на Мешхеде, мы позаботимся о средствах к существованию. Если ты приедешь в Исфахан, мы подумаем и об этом и пожалуем тебе место, достойное твоего положения».

Поскольку в слабой голове засела мысль о проживании в священном Мешхеде, то [сей раб] попросился туда. Шах пожаловал [мне] Канабису, из достойных селений священного Мешхеда, располагавшего большим количеством пахотных угодий. У Мухаммад-Му’мина ⁹⁴⁹ наряду с [другими] маликами Фараха был пай на [владение] поместьями [Фараха]. Мой покойный отец тоже владел там многими землями. Владения маликов Фараха /499/ издавна были определены ему на правах союргала. Теперь эти местности из-за мятежа, поднятого Маликом ‘Абдаллахом по возвращении Рустам-мирзы и с согласия властелина Турана, были захвачены после убийства [Малика ‘Абдаллаха] правителем Фараха. [Шах] пожаловал эти местности Мухаммад-Му’мину на правах тиула и союргала на вечные времена.

Когда высочайший наместник ехал через пограничный район в священный Мешхед, то предложил [сему] рабу [присоединиться к нему]. Поскольку [сей раб] уже давно не получал известий от своих людей и пребывал в беспокойстве, то получил разрешение ехать в Мешхед через Казвин. Со всей поспешностью он пустился в путь. Навваб Мир ‘Али разбил палатки на стоянке Ходжа [389] Хушнам. На той стоянке пришло письмо-прошение верховного эмира [Хорасана] Хусайн-хана: «Ежели Малику Шах-Хусайну будет определена местность на правах тиула, прошу выделить ее в окрестностях Герата, дабы он нес службу шаху в Хорасане, — благодаря ему на этой границе наведен полный порядок».

По этой причине приказ на тиульное владение местностью под Мешхедом был отложен. В ответ на послание Хусайн-хана [шах] писал: «Поскольку Хорасан весной станет местом остановки августейшей свиты, Малику Шах-Хусайну будет определена на правах тиула любая местность, которую он пожелает». Был написан приказ на тиульное [владение] Фарахом. На том же самом маджлисе приказ был скреплен благосклонной печатью и вместе с почетным платьем передан высокопоставленному мустауфи ал-мамалику Мирзе Кавам ад-Дину, чтобы он доставил его [сему] рабу в Казвине. Через несколько дней после отъезда из Тебриза показался столичный город Казвин. Некоторое время я оставался там. В тот день, когда собрался ехать [дальше], [в Казвин] пожаловал Мирза Кавам ад-Дин Мухаммад и доставил [сему рабу] приказ [шаха] о снискании расположения вместе с грамотой на владение землями маликов Фараха и почетным платьем и подал надежду на [пожалование] на правах тиула помимо [Фараха] одной из местностей в Хорасане. Приехав оттуда в священный Мешхед, я в течение шести месяцев молился доблестному имаму на том святом месте. Верховный эмир Хусайн-хан прислал человека, и тот увез [сего] раба в Герат. Еще шесть месяцев я провел в той благодатной местности. Благодаря чистоте, свежести и приятности парков Герата и прогулкам по тем райским садам [сей раб] успокоился.

Никаких признаков прибытия в Хорасан в те дни /500/ высокой свиты заметно не было. Поскольку для благоустройства земель Фараха так или иначе надо было решиться на проживание в Фарахе, то, получив волей-неволей у высокостепенного хана разрешение на [отъезд] в Фарах, я выехал в Фарахскую провинцию. Остановившись в укрепленном селении, известном [под именем] Шахр-и кухна ⁹⁵⁰ и расположенном в центре [отведенных] мне угодий, я приступил к благоустройству своих владений, возделыванию земель и севу. Однако образ действий фарахцев не поддается описанию. Упоминание о нем вызывает огорчение. Пробыв там шесть месяцев и оставив [в Фарахе] Мирзу My’мина и своих людей, [сей раб] выехал в высокую ставку. Время путешествия, [включая] отъезд из Систана, пребывание в Герате и Мешхеде, поездку в высокую ставку, возвращение [в Фарах] и пребывание на [390] чужбине, составляет три с половиной года; [пройдено] расстояние в 800 фарсахов.

Разве во власти идущих по пути согласия и покорности приостановить или отсрочить [течение] дел? Что могут сделать путешествующие по морям и суше для скорейшего достижения желаний [и] цели? В чем вина ныряльщиков в море мечты за [слишком] позднюю добычу желанной жемчужины? Какие могут быть сомнения у знатоков страны рабов Божьих в низком происхождении вероломной судьбы? Разве [испытывают] усталость от дальности пути те, кто домогается страстного желания? Разве испытывают утомление от хождения по улицам те, кто просит поминовения друга? Если цель сокрыта в пасти крокодила на дне моря, как помочь мне отыскать [ее]? Если же цель спрятана в кармане солнца, какой смысл гадать по зернам четок, чтобы достичь ее?

/501/ Если главенство сокрыто в [алчной] пасти льва,
Ступай, ищи и вырви его из пасти зверя! ⁹⁵¹

Короче говоря, 17 ша’бана 1022/2 октября 1613 г. [сей раб] выехал из Фараха в Исфахан. В течение десяти дней благословенного месяца рамазана он оставался в селении Тигаб, подвластном Каину ⁹⁵², в доме Мир Ни’маталлаха Разави ⁹⁵³. Оттуда выехал в селение Хусф ⁹⁵⁴ к высокообразованному устаду мавлана Мухаммад-Шарифу Шу’уни ⁹⁵⁵ и провел два дня в присутствий упомянутого ахунда ⁹⁵⁶, который в действительности был устадом и наставником [сего] раба. Указанное лицо провожало [сего] бедняка на протяжении нескольких фарсахов. Он распрощался, как будто зная, что другой встречи в этом мире не будет. Несколько дней спустя в Ирак пришла весть о кончине сего лучшего из мудрых. [391]

В течение нескольких дней [сей раб] ехал переход за переходом по Табасской дороге, пока не показался Бийабанак ⁹⁵⁷. Туда пришло известие о том, что его шахская светлость выехали из столичного города Исфахан в Наин, Купа и Ардистан ⁹⁵⁸ для охоты и что, возможно, доедут до Кашана. Узнав это, я направился в «Обитель правоверных» ⁹⁵ [город] Кашан. Когда я приехал туда, августейшая свита отбыла в Казвин. Пробыв в Кашане несколько дней, [сей раб] тоже поспешил в Казвин. Стало известно, что сведущий шах собирается направить поводья своего гнедого в сторону Грузии. Я намеревался последовать за высочайшим станом, но заболел и задержался [в Казвине] на 15 дней. Немного окрепнув, выехал в «Обитель наставлений [на истинный путь]» ⁹⁶⁰ [город] Ардабиль и сподобился счастья посетить места погребения сефевидских шайхов, да будет над ними благословение и благоволение [Аллаха]! Оттуда по дороге на Арша ⁹⁶¹ и по берегу реки Араке [сей раб] прибыл в Карабаг, из [Карабага] в Ганджу ⁹⁶². Переправившись через р. Куру и проехав несколько остановок, [сей раб] присоединился к победоносному лагерю на берегу р. Кабри-Чай ⁹⁶³ в относящейся к Грузии [местности] и удостоился счастья припасть к ногам его величества. Расспросив об обстоятельствах, [шах] изволил обласкать меня. Много раз он упомянул о том, что «служба каждого, кто даст согласие идти со мной на войну с неверными /502/ в Грузию, достойна похвалы и будет оценена [подобающим образом]». Как бы то ни было, во время этого похода

Подпоясался я поясом служения [шаху],
Жизнь [свою], словно талию, опоясал кушаком [готовности].

Поводом для [шахской] ласки послужило следующее обстоятельство. Правитель Кахетии Александр-хан, подвязавшись поясом покорности и повиновения пребывающему в раю шаху ⁹⁶⁴, усердно служил. Когда его внук, Тахмурас, благодаря воспитанию и стараниям счастливого наместника стал обладателем короны и престола областей Кахетии ⁹⁶⁵, он отступил от верноподданности. Заключив соглашение с правителем Картли Луарсаб-ханом, внуком Симон-хана ⁹⁶⁶, они совместно заявили о неповиновении ⁹⁶⁷. Святой обязанностью государя и делом чести мусульман было наказать безбожников.

[Шах] встал лагерем на берегу реки Кабри-Чай и был там несколько дней, отправив к Тахмурасу с увещеванием Баграт-мирзу сына Да’уд-хана Гурджи ⁹⁶⁸, который с давних пор рос под сенью сего вечного государства.

Тахмурас послал к светлейшему [шаху] свою мать и своих сыновей в сопровождении 60 именитых азнауров ⁹⁶⁹ и заверил, что, [392] «как только августейшая свита покинет эту местность и прибудет в Карабаг, он будет иметь честь явиться [на поклон] к шаху». Данное заявление стало причиной еще большего гнева [шаха]. Мать и сыновей [Тахмураса] он задержал, а азнауров, являвшихся предводителями и главарями неверных и храбрецами того народа, отпустил к нему ⁹⁷⁰, [сказав им]: «Вы ослеплены многочисленностью войска и прочностью [своих] укреплений и укрытий ⁹⁷¹. Допустим! Мы как раз [для того] и пришли, чтобы [полностью] разгромить и уничтожить вас!»

Высокое войско откочевало и по ущелью Каник ⁹⁷² вступило в область Кисики ⁹⁷³, протяженность которой от города Загеми ⁹⁷⁴ до горы... ⁹⁷⁵ От склона горы до берега реки Каник ⁹⁷⁶ сплошь тянутся селения, засеянные поля, города, высокие и величественные сооружения, храмы и церкви.

В самый полдень поднялись в высокую церковь на вершине горы ⁹⁷⁷, сбросили несколько камней с ее стены, /503/ сломали крест, являющийся знаком их киблы ⁹⁷⁸, и возгласили в том храме азан и икаму ⁹⁷⁹. Сей раб согласно высочайшему приказу громким голосом призвал на молитву. Совершив в том месте намаз, [шах] восславил ислам и призвал к чистой вере.

Когда известие о прибытии августейшей свиты достигло [ушей] Тахмураса, в полночь вместе с 200 лицемерами он забрал свою семью и направился в Картли. В Картли останавливаться не стал и вместе с Луарсабом, правителем той области, ушел в сторону Баши-Ачу-ка ⁹⁸⁰ — это тоже одна из областей Грузии. Принадлежала она в прошлом хандкару Рума ⁹⁸¹ и не имеет никакого отношения ни к Кахетии, ни к Картли, которые подчиняются Ирану. Из-за громады гор и густоты леса на эту возвышенность нет пути даже воображению.

Высочайший наместник, пощадив грузин и азнауров, вступивших вместе с ним в укрепление, приказал, чтобы каждый из них шел в свою местность. Местность Кисики и Алаверди, а также местности, находящиеся по ту сторону реки Каник, как, например, Тогай, Итил, Торга-кал’аси ⁹⁸², вплоть до пределов Загеми, все были [заняты] и благоустроены.

В течение трех месяцев [шах] разъезжал по всем областям и местностям Кахетии и занимался охотой. Ежедневно [на приемах] в том подобном девятому небу дворце присутствовала знать того народа с сыновьями-красавцами, прелестными дочерьми и почтенными дамами привлекательной внешности и хороших манер.

Затем прибыли в Алаверди, лучшую местность в Грузии благодаря приятности и мягкости [климата]. Там находится величайшая [393] из местных церквей. В ее высоком, как небо, купольном помещении возвели цитадель ⁹⁸³. Правителем назначили ‘Ису-хана, внука Александра, доводившегося двоюродным братом Тахмурасу ⁹⁸⁴ и неизменно находившегося в тени благосклонности птицы феникс. Вся христианская знать одобрила назначение. В соответствии с местным обычаем были устроены празднества, описать которые перо не в состоянии.

Оттуда [шах] выехал в сторону карахалкан ⁹⁸⁵. Это — группа [людей, проживающих] между двумя [частями] Грузии. Они никогда не подчинялись и не служили ни одному из ханов Грузии. Было приказано в течение всей недели нападать, убивать и грабить. Почти 10 тысяч еретиков отправились в преисподнюю. [В число пленных] были записаны и включены 50 тыс. красивых женщин, девочек и мальчиков — /504/ они были распроданы среди мусульман ⁹⁸⁶.

Оттуда вступили в область Картли. [Шах] проявил предельное сострадание и милосердие к жителям той области. В течение целого месяца палатки стояли возле стены (плотины) Искандара ⁹⁸⁷, где протекает какая-то огромная река. [Шах] направил в [Баши-]Ачук ⁹⁸⁸ послом с увещеванием к Гургин-хану ⁹⁸⁹, властелину тех мест, мудрого советника Ходжу Мухаммад-Ризу, вазира Азербайджана, дабы он [своими] приятными советами склонил Тахмураса и Луарсаба к повиновению: «Как только они удостоятся чести припасть устами к [шахскому] порогу, их владения будут переданы им соответствующим указом» ⁹⁹⁰.

Упомянутый ходжа, приехав туда, беседовал с ними во время многих собраний. Между ними возникали споры. Всякий раз, как он побеждал в споре, начинал упрекать их, однако [упреки эти] не оказали на них никакого воздействия.

Гургин-хан и дидифал ⁹⁹¹, его жена, отдав должное смелости и правдивости речей [ходжи], встали на путь верноподданности. Тахмурас ушел оттуда в Дадийан ⁹⁹². Гургин-хан вместе с ходжой и Луарсабом шли следом за ним несколько переходов, но советы их на него не подействовали. Упомянутый ходжа тайно заключил с Луарсабом договор и условился, что Луарсаб через несколько дней присоединится к августейшей свите и попросит извинения за свои поступки ⁹⁹³.

Через 50 дней упомянутый ходжа выехал из того ущелья и прибыл в августейший стан.

В то время были приведены в порядок и отремонтированы крепости Гори, Са’дан ⁹⁹⁴ и ряд других крепостей. Спустя некоторое время Луарсаб-хан удостоился чести целовать [шахский] порог ⁹⁹⁵. [394]

Высочайший наместник провел несколько дней на лугах и в охотничьих угодьях. Между тем прибыл Накди-бек, кашикчи-баши ⁹⁹⁶, уезжавший в Кидж и Мекран, и пожаловался на тот народ. Светлейший наместник издал указ о том, чтобы войско Фарса шло в Кирман, а Гандж-’Али-хан ехал бы в Мекран и набегами и казнями привел в повиновение ту область. [Сей] раб доложил светлейшему [шаху], что народ тот крайне беден и немощен, у него не хватит сил вынести шахский гнев. Ежели [шах] еще раз простит тому народу их грехи /505/ и отправит к ним [сего] раба увещевать [их], быть может, они покорятся и оставят [путь] мятежа и непокорности. Эта просьба была уважена. [Шах] отпустил [сего] раба с разнообразными почестями и высочайшими приказами, облачив его полномочиями того, кому повинуются.

17 ша’бана 1023/22 сентября 1614 г. [сей раб] выехал из высокой ставки в те края. Его попутчиком до Казвина был мудрый советник Ходжа Джалал ад-Дин Акбар, вазир Хорасана. От Казвина свита его благородия держала путь на Хорасан. [Сей же] раб поехал дальше в направлении Кашана. Оттуда через Йазд приехал в Кирман. Провел в Кирмане несколько дней, встретившись с местным правителем. Оттуда двинулся в сторону Гармсира, в Мекран. Вначале я прибыл в Базман и Худийан, местность необычайно зеленую и привлекательную, как рай. Луга сплошь покрыты нарциссами. Оттуда [сей раб] прибыл в Бин Фахл, где встретился с Шах-кули-султаном гилем, пожаловал ему почетное платье, склонил на свою сторону и [сообщил ему] о приказе светлейшего [шаха], запрещающем набеги и грабежи. Оттуда я направился в Кидж. Три дня спустя приехал в Сарбаз ⁹⁹⁷, еще через два дня был в Фирузаба-де ⁹⁹⁸. Встретил [сего] раба Амир Хашим сын Амира Мухаммада. Выполняя условия верноподданности, он стал моим попутчиком и, [проезжая] остановку за остановкой, привез меня в Кидж. В селении Пишин ⁹⁹⁹ встретить [сего раба] приехал Амир Мухаммад. В том месте присутствовали все эмиры Мекрана. Малик Мирза ¹⁰⁰⁰ тоже приехал в Фахл (так!). В тот день я одарил [местного] малика вместе со всеми эмирами почетным платьем и вступил в Кидж. Целый месяц был гостем тех людей, занимался прогулками и охотой. По окончании охоты вызвал [к себе] Амира Мухаммада, Амира Тадж ад-Дина и [остальных] эмиров той страны вместе с кази, шайхами и улемами и завел с ними разговор о том о сем. Они сразу согласились с нами. Амир Мухаммад тот же час перенес свою палатку ближе к нашей. На другой день Малик Мирза вывез главную часть обоза. В то время, а это было месяц спустя после Науруза, там [395] распространилось какое-то заболевание. [Сего раба] стало лихорадить. За два дня заболели почти 60 человек из гулямов и [других] людей. /506/ Несколько гулямов и нукаров умерли. Амир Мухаммад и Малик Мирза и эмиры проявили доброту и принесли в жертву почти три тысячи крупных кур и несколько лошадей. Через одиннадцать дней [сей раб] выздоровел. Когда они собрались выехать, к Амиру Шахи, мир-ахуру Амира Мухаммада, который возвращался из высокой ставки, прибыл один из мулазимов Гандж-’Али-хана, правителя области. Он привез им приказ о снискании расположения: «Преисполненные надежд, приезжайте вместе с Маликом Шах-Хусайном и Амиром Мухаммадом. Если же малик не сможет приехать и что-то помешает ему [это сделать], то пусть направит [к нам] младшего брата, Малика Джалал ад-Дина». Эмиры Мекрана, наделенные приметами коварства, сочтя послание это [своей] поддержкой, атаковали [меня]: «Ежели Малик Мирза и Амир Мухаммад оба уедут, делам Мекрана будет нанесен полный урон. Поскольку Амир Мухаммад является вождем, предводителем и верховным эмиром, пусть он и едет с вами. Возьмите себе в попутчики также Малика Джалал ад-Дина, от поездки же малика откажитесь».

Поневоле Малик Мирза оказался не в состоянии сопровождать [нас]. Малик Джалал ад-Дин и группа мирзазаде выехали в Дизак. Амир Мухаммад попросил отсрочку на сорок дней и [обещал], что направится следом [за нами]. Когда я проехал от Киджа один перегон, с новой силой вспыхнула прежняя лихорадка. В течение месяца она трепала [меня] через день, в течение еще одного месяца — каждые два дня... ¹⁰⁰¹ Болезнь длилась три месяца. Амир Мухаммад в Кидже также заболел. Поскольку пребывание [сего] презренного в Дизаке и Джалке затянулось на четыре месяца, то, чтобы сменить климат, [сей[ раб выехал на границу Систана. Жители пограничного района, опасаясь смещения малика Систана, собрались в Кармистан-и турк ¹⁰⁰² с огромным войском. В Хаше они явились [ко мне]. Одарив их почетным платьем, я расположил их к себе. Сто семейств вместе с Амиром ‘Арифом сыном Амира ‘Абд ал-’Али и еще несколько мирзаде из военачальников Амира ‘Абд ал-’Али сопроводили [сего раба], и он сделал остановку в селении Тамандан ¹⁰⁰³. Там он оставался три месяца. Болезнь прошла. В те дни /507/ Гандж-‘Али-хан много раз присылал человека осведомиться [о моем здоровье], присылал [также] разнообразные лекарства. Когда известие о выздоровлении [сего] бедняка дошло до Систана, малик написал пару ободряющих слов, так как он сам очень страдал от лихорадки, и переправил [написанное] с белуджем из нукаров Раиса Канбара [396] Рамруди. Что говорить, какое проявление доброты было заключено в письме! Не помню, что я написал в ответ. Несколько дней спустя пожаловал сын Малика Йахйи ¹⁰⁰⁴. Мы отослали [с ним] в Систан и Фарах часть больных слуг. Собрав войско пограничного района, выступили в Мекран. Когда показался Хаш, Шах-кули-султан гиль прислал записку: «Белуджи из Лашара ¹⁰⁰⁵, собрав войско, захватили все крепости Турана и [селение] Шахр-Дераз ¹⁰⁰⁶. Помощи от Гандж-’Али-хана из Кирмана нет, так же как нет ее и от верховного малика Систана. Мы просим помощи у вас». [Сей раб] направил в Фахл [находившееся] в боевой готовности войско во главе с Амиром Сурхабом сыном Амира Афзала и еще несколько человек из своих слуг. Неделю спустя в руки воинов попали 40 тыс. овец и тысяча верблюдов. Отвоевав две крепости и передав их Шах-кули-султану, они явились [к сему рабу] и обратились с просьбой: «Поскольку войско пришло в расстройство из-за отъезда и передвижений, то оно направится в Мекран после 10-дневного отдыха».

В это время прибыл Мухаммад-Таки Гилани, мой писарь. Он привез известие о доставке Малика Мухаммеда в Дизак. Упомянутому эмиру [малик Мекрана] написал письмо с выражением дружбы и извинениями за грехи. Он упомянул [также] о своей тяжелой болезни и о том, что «через десять дней я явлюсь [к вам]». [Сей] бедняк, не доверяя их словам, выехал в Дизак. За те несколько дней, что я находился там, ежедневно назначал Малика Йахью и группу людей сборщиками податей, пока их не увезли. Выехали двести старост со всех частей Мекрана и 30 кочевников с большим числом людей и несметными дарами и подношениями, пока не доехали до Хаша и до Сархадда. У Малика Джалал ад-Дина поднялся жар. Он просил задержаться там на два-три дня. /508/ Между тем пришло письмо ‘Али-бека гиля. [Он писал]: «Шах вновь передал область Мекран Казак-султану сыну С.рари-султана. Ваш приезд в высокую ставку бесполезен».

Эти слова соответствовали вымыслам и россказням Амира Афзала относительно возвращения тех людей. Случились и другие [события]. Амир Мухаммад, в силу измены сожалевший об отъезде в высокую ставку, прислал к [сему] рабу гонца: «Прибыли такие-то послания, и у нас нет силы ехать. Если вы задержитесь, мы пошлем в высокую ставку гонца. Когда вновь прибудет новый августейший приказ, выедем вместе с вами. Хорошо? В противном случае поступайте как знаете, мы возвращаемся!» В тот же час, оседлав коней, они полетели словно стрелы из лука. Поскольку часть мулазимов [сего] раба уехала в пограничный район Сархадд, чтобы [397] привезти верблюдов, и никого при мне не было, я очень рассердился, приехал из Хаша в Тамандан и задержался там дня на два, чтобы отослать в Систан мулазимов, грузы и тяжести. Отослал в Систан также Малика Йахью и часть других людей, а сам галопом поскакал с несколькими людьми в Ирак. Миновал расстояния и перегоны, пока не приехал в Кирман, из Кирмана — в Йазд, из Йазда — в Исфахан и имел честь припасть к ногам сведущего шаха и доложил случившееся. [Шах] участливо расспросил [о моем здоровье] и сказал: «Мы едем на несколько дней на прогулку в Фарахабад. Ты тоже поезжай! Оттуда я пошлю тебя в те края. Ты накажешь тот народ и примешь в свои руки владения Кидж и Мекран. Мы вручим тебе приказ на управление той местностью».

Высокий лагерь двинулся в сторону пограничного района (т.е. в Мазандаран и Гилян. — Л.С.). [Сей] раб остался в Исфахане с Ака Камалом ¹⁰⁰⁷, сыном покойного мудрого советника Ака Зайн ад-Дина Мухаммада Кирмани, и занимался прогулками. Когда окреп, выехал в Фарахабад, из Фарахабада приехал в Ашраф и был удостоен чести преклонить колени перед августейшим [шахом]. В тот же час [шах] написал пайза ¹⁰⁰⁸ о том, что они отпускают меня и назначают правителем [Киджа и Мекрана]. Было решено, что [шах] издаст по этому поводу указы. Не успели приступить к этому делу, как пришло известие о разгроме кызылбашского войска, которое /509/ ‘Али-кули-хан диван-биги уводил в Грузию ¹⁰⁰⁹. Сие известие вызвало сильное недовольство светлейшего [шаха]. Вся знать и эмиры стали уговаривать [сего] раба: «Не покидай августейшей свиты ради предмета своего желания и власти над Мекраном».

[Сей] раб вместе с августейшей свитой направился из Ашрафа в [поход] в Грузию. Проехали весь Мазандаран и Гилян, попутно занимаясь охотой на кабанов ¹⁰¹⁰. Во время каждого гона ¹⁰¹¹ [сей раб] стрелял из лука перед взором сиятельного [шаха]. Через Кызыл-Агадж ¹⁰¹² выехали оттуда в Муган ¹⁰¹³, проехали по берегу реки Араке. Когда просторы Карабага стали местом стоянки пышных шахских шатров, все войска кызылбашей были в сборе. Они двинулись в Грузию, объехали [всю] горную местность, дороги и владения христианских государей, разорили область Кахетию, поубивали и разграбили [ее] народ. Были взяты сто укреплений, описать которые не представляется возможным. Почти 60 тыс. неверных отправились в преисподнюю. В плен к борцам за веру попали 200 тыс. молодых женщин, юных девушек, миловидных юношей и прелестных детей. Еще 100 тыс. пленных [грузин] увезли в плен со стороны горы Ал-бурз ¹⁰¹⁴ лезгины ¹⁰¹⁵. Их привезли в предместье Ширвана и продали. [398]

После такой победы [шах] прибыл в Картли и благоустроил тот край. Укрепив Тифлисскую крепость, расположенную на горе и [окруженную] семью рядами крепостных стен, [возвышавшихся] одна над другой ¹⁰¹⁶, [где] с горы стекают двадцать источников горячей воды, [шах] посадил на ханский трон, на место древних царей Грузии, Баграт-мирзу и удостоил его [почетного] обращения «дядя» ¹⁰¹⁷. Оттуда [шах] двинулся к летовьям Чухур Са’да. Всех пленных и воинов высокого войска отослали в Ирак и Азербайджан, [сами же] отправились на летовья. Со временем объехали летние кочевья Агрича, Акмискала вплоть до берега озера Гукча ¹⁰¹⁸.

Когда великий вазир [Турции] Мухаммад-паша ¹⁰¹⁹ подступил к предместью Еревана с несметным турецким войском, насчитывавшим почти 400 тыс. воинов, [шах] устроил смотр войску и отпустил на войну с турками Карчикай-бека, главнокомандующего войсками Ирана, вместе с Имам-кули-ханом, бегларбеком Фарса, /510/ Хасан-ханом, правителем областей ‘Алишкар и Хамадан ¹⁰²⁰, Гандж-’Али-ханом и другими именитыми эмирами, могущественными курчи, бесстрашными гулямами и стрелками Хорасана и Ирака. В помощь Амиру Гуна в крепость послали Мира Фаттаха Исфахани, Муллазаде Бафки, Ахмад-султана Туршизи, известного [под нисбой] Мичаки, в сопровождении отряда верных йуз-баши, всех каджарских ¹⁰²¹ курчи и [еще] десяти тысяч воинов. Сам [шах] счастливо занялся прогулками и охотой. [Сей раб] несколько раз приходил к шаху и умолял [разрешить ему] ехать в крепость вместе с главнокомандующим. [Шах] возражал: «Оставайтесь при нас и несите караульную службу». В те дни я постоянно находился при августейшем стремени.

После двух месяцев турецкое войско выбилось из сил в результате ночных атак и столкновений с кызылбашами, [стоявшими] с внешней стороны [крепости], и стрельбы из пушек и мушкетов [бойцов], находившихся в крепости. Они предприняли несколько атак. В то время был убит предводитель янычар ¹⁰²². Были убиты также Хасан-паша, правитель Алеппо, Да’уд-паша, правитель Дийар-и Раби’а ¹⁰²³ и Туркча Билмиз, командир сабленосцев того войска ¹⁰²⁴. Остальное войско во главе с великим вазиром отправилось в путь, направив в высокую ставку посла для закрепления мира. Сиятельный наместник вновь послал в Арз-и Рум к главнокомандующему Кази-хана. Сам благополучно и успешно выступил в путь через Урдубад, ‘Али-дарраси и Баргушад в сторону летовий Даники, относящегося к Ширвану. Ту зиму [шах] провел в той [399] местности. По дороге в область Баргушад случилось сильное заболевание. В Даники болезнь залечили.

В то время группа друзей упомянула о Кидже и Мекране и об отъезде [сего] раба. Высочайший наместник сказал: «Малик Шах-Хусайн сегодня, когда турки сидят в Арз-и Руме и в следующем году придут на войну, не оставит мою службу и не станет заниматься захватом Мекрана. Кроме того, для его проживания [нами] был определен пограничный район Сархадд, где [климат] прохладнее. В настоящее время [ехать туда] невозможно. Нельзя погубить его в [нездоровом] климате Мекрана».

/511/ [Сей] раб, выслушав этот рассказ, пришел на службу к светлейшему [шаху] и доложил: «Пока не решен вопрос с турками, [сей] раб не просит ни должности, ни назначения. После того как будет достигнута победа или же заключен мир, какой бы ни была милость сиятельного [шаха], [сей] раб повинуется!»

Построенный в то время дом из тростника 20 сафара 1025/10 марта 1616 г. сгорел. По этому поводу была сложена газель:

Мы — странники-погорельцы,
Мы — соловьи, гнездо которых сгорело.
Да будет наш дом еще более разоренным,
Так как мы страдаем от несправедливости судьбы.

Этим размером было сложено пять двустиший. По странности стечения обстоятельств в тот самый день в Фарахе скончалась мать моего дорогого сына, Мухаммад-Му’мина. Произошло разрушение семьи, о котором писалось выше.

В те дни я предполагал провести некоторое время на службе светлейшего наместника и совершенно не [собирался] напоминать о своем отъезде. В соответствии с изречением: «Терпение Аллаха — в отмене намерений» — увидел сон, свидетельствующий о моем бедственном положении, и душа пришла в смятение. Отправился к шайху, ученому, искателю истины, образованнейшему из муджтахидов, самому знающему из новейших богословов, величию народа и веры ¹⁰²⁵, и он погадал [мне] на Коране относительно пребывания в высокой ставке и отъезда в Фарах. Великий шайх, помощник народа, по [числу зерен] восемь и четыре дал отрицательный ответ относительно пребывания [в высокой ставке] и советовал ехать в Фарах. Более того, он настаивал: «Сегодняшний день благоприятен для отъезда. Ступай к светлейшему [шаху] и получи у него разрешение». [Сей раб] в тот же час отправился в высокий, как небо, дворец. Светлейший наместник вышел из [400] опочивальни... [Сей раб] подошел, попросил разрешения [на отъезд], приложился к ноге [шаха] и без промедления уехал. Светлейший наместник обратился к своим приближенным: «Что случилось с таким-то? Ни с того ни с сего он собрался в дорогу! Никогда и ни с кем он не говорил об этом! Почему он /512/ уехал подобным образом?» «Фидави» ¹⁰²⁶ пошутил: «У нас в Иране нет такой силы и власти, чтобы быть в состоянии задержать такого человека, как Малик Шах-Хусайн! Поневоле отправили его в Индию!» [На что] светлейший шах сказал: «С таким безразличием он не отвернется от нас и никуда не уедет! Он знает о наших интересах и [нашем] безграничном к нему сочувствии».

[Сей раб] еще не доехал до окрестностей Ардабиля, когда [ему] прислали [письмо], описав эту сцену. Одним словом, проехав [ряд] остановок, я несколько дней провел в Казвине, затем проезжал той весенней порой город за городом, селение за селением, занимаясь [по пути] охотой. Проехав Симнан, достиг Дамгана. Когда [сей раб] уезжал из Дамгана, прибыл мой верный друг Мир Махмуд и передал письмо [моего] сына, Мухаммад-Му’мина. Известие о кончине его матери нарушило состояние блаженства и радости. Рассказ о смерти моего племянника, Малика Гийаса, испытал мою терпеливость. Несмотря на это, [сей раб] проявил стойкость и выдержку и [во время всего пути] вел беседы с Шах-Вали-султаном Чагатаем ¹⁰²⁷ и другими знатными и уважаемыми людьми, моими попутчиками, пока не приехал в священный Мешхед. [Там] имел счастье совершить паломничество. После десятидневной остановки выехал в Гурийан. Два-три дня провел в той местности в беседах с счастливым вазиром Ходжой Джалал ад-Дином Акбаром, [затем] уехал в стольный город Герат и [там] провел время в беседах с Хусайн-ханом и Хан-и ‘Аламом, который приехал из Индии послом к [шаху]. Двадцать дней спустя я выехал из Герата в Фарах и утешил опечаленных детей и огорченных родственников. По прошествии дней траура стал молиться и благодарить Бога. В тот раз [сей раб] прожил в Фарахе один год и один месяц.

Время путешествия, которое явилось вместилищем [изречения]: «Поездка — знамение из преисподней», — три года и девять месяцев. Пройдено расстояние в 2660 фарсахов. [401]

/513/ ПУТЕШЕСТВИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ

Когда [сей раб] прибыл из четырнадцатого путешествия в Фарах, как написано [ранее], правитель той области и мудрый советник тех мест Мустафа-бек сын Наджма II вместо [дружеских] отношений и прежнего знакомства оказал тысячу противодействий [сему рабу]. Поводы для разъединения сердца были готовы. Вакил ас-салтана Урдугди-бек ¹⁰²⁸ был известен добронравием, веселостью и улыбчивостью. Своей справедливостью он покорял сердца и друзей и врагов. [На сей раз] для виду он расстелил сеть дружбы, на деле же рассыпал зерна раздора. Все обещания [еще] до того, как слетали с его уст, им же отрицались и нарушались. Ни друга, с помощью которого дело продвинулось бы вперед, ни товарища, благодаря дружбе с которым были бы устранены трудности. Из друзей Фараха: Ходжа Камал ад-Дин Хусайн ¹⁰²⁹, прежде говоривший об искренней дружбе, на сей раз разрушил основания привязанности топором противодействия; Ходжа Абу Са’ид, который хвастался давним знакомством, [теперь] раскаивался в дружбе благодаря установлению родственных отношений и породнением со «справедливым» маликом Фараха. ‘Али-кули-бек, гулам-и хасса, откупщик налогов, проживающий в Фарахе и получающий прибыль с Фараха ¹⁰³⁰, дивился странностям их поведения и недостойным поступкам. Малик Шах-султан, который, став калантаром всех земель, захваченных у других, в недобросовестности, предательстве, хитрости, недержании слова, вероломстве, нарушении соглашения, злобности, ненависти и оскорблении был заместителем ‘Абдаллаха б. Убаййа б. Салула ¹⁰³¹, в коварстве превосходил ‘Амра б. ‘Аса и Му’авию ¹⁰³². Как бы то ни было, несмотря на эти обстоятельства, [сей раб] провел в Фарахе один год и чуть больше месяца.

Когда во время приезда эмиров Киджа и Мекрана прислали для Мухаммад-Му’мина двух кобылиц светло-рыжей масти, [сей раб] отослал упомянутых лошадей с Шах-Карамом-ака и Султаном-Мухаммадом, известным [под прозвищем] Шатир-и Кишмиш, [402] /514/ в высокую ставку. Лошадей в столичном городе Фарахабаде подвели к светлейшему [шаху]. Тот же час [шах] осчастливил [сего раба] царским платьем, предписанием явиться [ко двору] и суммой денег на дорожные расходы. Мулазимам [сего] раба дали подарки и отправили назад. Сей приказ пришел в Фарах в то время, когда вспыхнул огонь смуты. С каждым днем занимающиеся обманом местные плуты изыскивали повод и затевали войну с группой мулазимов и систанцев, которые в поисках смуты были словно пламя и соломинки. Это был не вызов, а дарящая жизнь радостная весть — весть о восшествии в рай.

17 раджаба [1027]/10 июля 1618 г. я переехал из [своего] дома [в Фарахе] в новый дом, который выстроил в Баг-и Хаузхане. Был там несколько дней. 1 ша’бана (24 июля) выехал в селение Пандж-джуфт-гав. [Через] несколько дней, 10 ша’бана/2 августа, продолжил путь и один день провел в райском Исфизаре в доме калантара Ходжи Мир-Мухаммада ¹⁰³³. Оттуда выехал в Герат и в ночь на 15 ша’бана/7 августа, когда весь город собрался в Мир-и Ша-хид ¹⁰³⁴, въехал в город и наблюдал ту толпу. Остановился в доме защитника саййидов мудрейшего Амира Саййид-’Али. 14 дней провел в Герате в беседах с покойным [ныне] Хусайн-ханом. В те дни [своей] болезни он очень радовался приезду [сего] раба. Небольшую размолвку, случившуюся между легкоранимым ханом и его мужественным сыном, Хасан-ханом, водой советов и извинений смыло из памяти того обиженного и больного. Поскольку [сей раб] испытывал беспокойство из-за поездки, то был отпущен со службы того величавого и великодушного человека. Попрощался, и старые раны сердца разболелись, так как [сей раб] был уверен, что дела Хусайн-хана подошли к концу и что [вскоре] он переселится в вечный рай. 1 рамазана/22 августа [1618] г. показался Гурийан. В течение четырнадцати дней [сей раб] держал там пост. Простившись с добродетельным, мудрейшим, славой ислама и мусульман ¹⁰³⁵, поскакал галопом, чтобы в ночь на 19 [рамазана]/9 сентября, являющейся Ночью Предопределения ¹⁰³⁶, достичь святой гробницы в священном Мешхеде. Счастье и удача помогли мне, и в ту самую ночь я был у цели. До конца месяца рамазан молился возле гробницы и наслаждался беседой с господином Амиром Му’изз ад-Дином Мухаммадом ¹⁰³⁷, /515/ в доме которого проживал; постоянно испытывал радость от служения высокостепенным Миру Мухаммад-Заману, отпрыску Мира Мухаммад-Джа’фара ¹⁰³⁸, Миру Сафи ад-Дину Мухаммаду ¹⁰³⁹ и прочим высокого достоинства саййидам, известным своей ученостью и отшельническим образом жизни. [403]

Знать той страны, как, например, навваб Шах-Назар-хан ¹⁰⁴⁰, Мирза Абу Талиб ¹⁰⁴¹, Мирзы Мутавалли: Мирза Мухсин и его высокого достоинства отец, Мирза-Таки, ‘Али-падшах, Мирза Мухаммад и ряд других, ни на одно мгновение не давала [сему] бедняку скучать. Оттуда я выехал в путь 6 шавваля/26 сентября. Приехав в Нишапур, насладился там беседой с Миром Абу-л-Ма’али. В Сабзава-ре ¹⁰⁴² Саййид Хаджи-султан, местный правитель, и Мирза Султан Мас’уд, местный калантар, явили [ко мне] полную доброту. После нескольких дней остановки там вместе с [моим] достойным сыном, Мухаммад-Му’мином, которого я взял с собой в ту поездку, я отмерял остановки и проезжал перегоны, пока не доехал до Казвина. 1 зу-л-ка’да 1027/20 октября 1618 г. удостоился чести припасть к ногам [шаха] во дворце Казвина. [Шах] очень радушно встретил [сего раба] и явил милость к его сыну. Вознес молитву, чтобы он был достойным, счастливым и уважаемым. Из молитвы, произнесенной благословенным языком обладателя счастья, [сей раб] обрел полную надежду на благополучное завершение дел моего сына.

Короче говоря, в те дни на площади Казвина было устроено большое празднество. Подарки послов [разных] стран мира, например Хан-и ‘Алама, прибывшего [послом] от императора Индии, послов Европы, посла России, представили взору августейшего [шаха] ¹⁰⁴³. Несколько дней спустя [шах] выехал в Гилян ¹⁰⁴⁴, забрав с собой нескольких близких друзей вместе с Хан-и ‘Аламом. Вся [остальная] знать высокой ставки и придворные отправились в путь через Тегеран и Фирузкух ¹⁰⁴⁵. 1 мухаррама [1028]/19 декабря 1618 г. [сей раб] въехал в столицу Фарахабад и поселился в квартале ширванцев поблизости от дома мустауфи ал-мамалика Мирзы Каввам ад-Дина Мухаммада и некоторое время жил в том квартале. Кипение воды и земли в той местности было таким, что вызывало в памяти [коранический] стих «И закипела печь» ¹⁰⁴⁶. Из тучи нудно лил дождь. Через пятьдесят дней [сей раб] переехал в квартал Гилак-базар. 20 сафара/6 февраля 1619 г. Мухаммад-Му’мина отпустили со службы светлейшего [шаха]. [Шах] одарил [его] царским платьем /516/ и благосклонно пожаловал указ, [скрепленный] малой печатью — благословенным перстнем, о том, чтобы верховный эмир Герата уладил все дела. После отъезда вышеупомянутого в Фарах [сей раб] прогуливался в Фарахабаде по кварталу любви ¹⁰⁴⁷. Светлейший наместник в те радостные дни на высоких собраниях много раз расхваливал высокостепенным [особам] маджлиса услуги, оказанные в прошлом сему государству [моим] братом и отцом, и старания сего бедняка. Присутствовавшие на том [404] собрании близкие друзья то и дело передавали [сему рабу] радостные вести, проливая бальзам на раны отсутствия предмета желания и позднее достижение целей и исполнение желаний.

Предметом [моих] занятий в те дни было чтение суфийских книг и стихов старых [поэтов]. Дозволенные радости, которые в начале юности были сердечными волнениями любви, в глубине души привели к подчинению силе колдовства. Хотя для успокоения горячности и преодоления рабской страсти я прибег к хитрости ¹⁰⁴⁸ продажи и занялся [анализом своего] внутреннего состояния, однако это не сняло жара страсти. [Сей] бедняк свел знакомство со старухой, [проживавшей] по соседству. Она была известна [своим] даром [сватовства], разбиралась в женской красоте и была сладкоречива. Много лет она проживала в обеих частях Гиляна ¹⁰⁴⁹, Таруме ¹⁰⁵⁰, Дайламе и среди талышей, верховодила всеми группами населения, знала их характеры, была поверенной тайн людей всех сословий. Я поручил ей: «Разыщи [для меня] добродетельную женщину такой-то внешности и такого-то поведения, которая была бы в самом начале своего расцвета. Когда найдешь, сообщи мне». После беготни и усиленных стараний она обрадовала ждущее сердце радостной вестью, отвела [сего] раба... ¹⁰⁵¹ Я стоял возле садика в ожидании. Та разведчица души и разума, которая, словно мечта, располагалась в чутких сердцах, вошла в тот дом и подвела желанного свидетеля к беседке в саду. Разборчивое сердце успокоилось. Придя домой, я послал с верным человеком кошелек с монетами ‘аббаси ¹⁰⁵² родителям и той женщине, оказавшей мне помощь, и попросил [разрешить мне] вступить во временный брак ¹⁰⁵³ [с их дочерью]. Поскольку я подошел к ним столь дружески, те люди, расспросив, кто я и как зовусь, успокоились. Посоветовались со своими родственниками. /517/ В ночь на 1 раби’ I 1028/16 февраля 1619 г. был заключен временный брак. В ту же ночь я удовлетворил желание сердца и получил наслаждение от возлюбленной. Базар любви и страсти был оживленным, сердце обрело покой благодаря искомой красоте:

Соловей в саду спекся от жара моих вздохов.
Вдохнул я аромат розы; от моего жаркого дыхания она превратилась в розовую воду.
Был переворошен весь диван красоты,
Пока из него не был выбран длинный бейт ее бровей.

Уже давно сердце трепетало в мечте о волосах [красавицы] из Дайлама. Заполучив ту косу с 60 завитками, подобными 60 арканам (т.е. красавицу. — Л.С.), я сочинил следующее четверостишие: [405]

С тех пор как твои вьющиеся локоны стали скручиваться,
Мое несчастье удалилось в долину сна.
Каждое мгновенье мое сердце становилось пленником одного из завитков,
Сотни раз корабль мой попадал в водоворот.

В страсти и забавах я отвлекал сердце [то] локонами, [то] родинкой, [то] проказами той красавицы с речами попугая. Старому организму нужно [свежее] лекарство. Чувственной натуре полезно соединение с любимой. В преклонной старости я стал как малое дитя и переживал пору молодости. Два месяца я развлекался и веселился в опочивальне. 1 джумада I/16 апреля 1619 г. последовал августейший указ о том, чтобы жители пограничного района ¹⁰⁵⁴ явились в Мийан-кала ¹⁰⁵⁵. Собрался [народ] от Астрабада до Гиляна. Была проведена большая охота — ни в одно столетие не собиралось такое множество [участников]. Были добыты 1000 лосей ¹⁰⁵⁶. Большую часть из них выпустили на волю. В той охоте приняли участие все эмиры, вся знать, близкие друзья-собеседники [шаха], доверенные люди. Вместе с [его] величеством шахом в гоне и стрельбе из луков участвовали гости — послы, а также несколько татар, попавших в плен к отважным борцам за веру во время сражения с турками, в настоящее время они являются приближенными [шаха] и [его] дорогими гостями. В последние два дня [шах] призвал [сего] бедняка и явил шахскую милость. После охоты [все] /518/ выехали в Фарахабад. Поскольку основной приют и приятное место [пребывания] сего бедняка-скитальца находилось в Фарахабаде, птица сердца по достижению своего гнезда испытала радость и счастье. Соловей души, [питая] страсть к вновь [распустившейся] розе, стал выводить любовные трели:

Любое сердце, попавшее в силки ее локонов,
Позабудет свое смятенное состояние.
В каждом завитке твоего локона —
Место охоты [для] тысячи охотников.
Твой стан и [ствол] кипариса в саду —
Высоки и стройны, как [ствол] самшита.
Из каждого узелка твоих локонов —
Инородные татарин и тибетец (?).
Дабы отвести вред от твоего луноподобного лица,
Твои локоны в узелках, как рута,
Твое лицо — словно радостный праздник.
Да будет оно источником наслаждения моей души! [406]

Некоторое время я провел в том краю, благодаря всевышнего Бога и ожидая удовлетворения [своего] желания, пока свита августейшего шаха решилась покинуть Мазандаран. Сердца пришли в волнение, в головах заняло место желание путешествовать. Те, кто возвращался в [свои] родные места в Ираке, радовались. Те, кто чувствуют себя повсюду странниками, испытывали страдание из-за отдаленности мест остановки. Когда шатры величия были убраны с того лазоревого пространства и было решено ехать в Исфахан, [все] отправились в путь. Ехали отрядами и группами, каждый с теми, с кем дружил. [Сей раб] в течение нескольких дней был попутчиком высокого, [как] купол, мустауфи ал-мамалика ¹⁰⁵⁷. Поскольку он спешил, [сей] бедняк задержался на два дня в Фирузкухе. Продолжил путь вместе с любимцем друзей Искандар-беком Мунши ¹⁰⁵⁸. Через Намаксар ¹⁰⁵⁹ мы приехали в Кашан. В Кашане сделали остановку на три дня, затем выехали по дороге на Натанз. Утром в среду 6 раджаба [1028]/19июня 1619 г. вступили в Исфахан. В тот день высочайший наместник распорядился, чтобы жители выстроились в два ряда до самого Даулатабада ¹⁰⁶⁰ и осуществили бы церемонию встречи Хан-и ‘Алама. В тот день были в сборе 70 тысяч стрелков из мушкетов. Можно представить себе [число] горожан и прочих зрителей. /519/ Базары вокруг [площади] Накш-и Джихан, [базар] Кайсарийа ¹⁰⁶¹ и шахские дворцы были разубраны и иллюминированы. Поскольку на несколько дней [это место] было закрыто для широкой публики, большая часть требовательных зрителей лишилась того зрелища. В ту ночь, когда [шах] вызвал Хан-и ‘Алама и можно было всем идти на церемонию [встречи], с дороги, [по которой] ехал упомянутый хан, сняли указанное выше убранство, а иллюминацию отменили ¹⁰⁶². Автор настоящей книги написал один лист об иллюминации в Казвине и [о том, что] он не ходил туда из-за запрещения, которое последовало в одну из тех ночей. Искандар-бек Мунши написал на месте, на котором был след моего пера, несколько строк относительно лишения [видеть] иллюминацию [в Исфахане], отмененную в тот вечер по указанию шаха. [Автор] счел уместным [привести] написанное [Искандар-беком Мунши] на данной странице:

«Когда в среду 6 раджаба 1028/19 июня 1619 г. я прибыл в обществе его превосходительства высокого достоинства верховного малика из райского Фарахабада в столичный город Исфахан, [было] около трех дней, как сто тысяч жителей, высокопоставленных [сановников], знати, более того, все жители той области, которую исследователи считают нисф-и джихан («половиной мира»), для [407] встречи посла высокого государя-императора областей Индии, навваб Хан-и ‘Алама, стояли от площади Накш-и Джихан до Даулатабада, что в трех фарсахах [от Исфахана], в полном убранстве и готовности, ожидая его приезда. По причине того, что время въезда в город [признано] было неблагоприятным, поневоле надо было [успеть] въехать в город до того, как настанет тот неблагоприятный час. Приехав в город утром, я был лишен [возможности] видеть ту встречу. В [последующие] два-три дня в силу разного рода помех [также] не удалось увидеть убранство базара Кайсарийа, подобного которому никто не помнит ни в одну эпоху. Вечером в субботу, когда я собрался сходить на место [устройства] радостного пира, [сделать] это не удалось из-за запрещения для посторонних быть в месте, намеченном для царских особ с семейством. В ту же ночь последовал указ о начале церемонии. Одним словом, [сей] раб лишился этого подарка. Не знаю, жаловаться ли мне на несправедливость всего мира или на [свою] злую долю. Стремиться ли проникнуть в суть, взирая очами мудрости на убранство места для прогулок /520/ по миру сердца, [или же] лицезреть внешнюю сторону? Довольствоваться вечно цветущим садом внутреннего мира, [вызволив] себя из солончаков мира внешнего? Поспешить ли посмотреть тот раеподобный мир, стряхнув [с себя] усталость и смуту и расстелив в надежном убежище непритязательности и довольства малым, являющимся основой [ничего] не боящейся власти дервишества, ковер радости и засветив от света воображения, возбуждающего зависть звезд на небесах величия, тысячу светильников. После глубоких раздумий, сочтя предпочтительным оставить эти споры, язык сложил такие вирши:

Если ты не понял внешнюю сторону, не печалься!
Так как видеть внешнюю сторону бывает больно и мучительно.
Иди же степенно в царство [скрытого] смысла.
Таков конец, вот и все!» ¹⁰⁶³

Хотя [сей раб] в те дни и ночи не бывал на маджлисах августейшего [шаха], однако с красноречивого языка [шаха] многократно слетали сочувственные слова. Поводом послужило следующее. Когда высокостепенный Мухаммад-Касим-бек, брат высокосановного, добродетельного, любимца сердец Мухаммад-Хусайна Челеби ¹⁰⁶⁴, который во [время] сумятицы в Турции попал из Тебриза в дальний Египет и Сирию и [который] длительное время жил вблизи святой гробницы в великой Мекке ([сему] бедняку довелось встретить его в Мекке), уехал из Мекки в Индию, то оказался [408] среди приближенных великого императора. В настоящее время упомянутый государь направил [Мухаммад-Касима] из Индии к сведущему шаху для покупки драгоценностей, и тот стал приближенным государя Вселенной. Упомянутый Мухаммад-Касим только что прибыл из Индии и рассказывал о разных событиях в этой стране. Например, он поведал, что в Индии на службе императора Индии было упомянуто, что Малик Шах-Хусайн ¹⁰⁶⁵ будто бы взялся покорить Синд, Кидж и Мекран. Шах — убежище веры — назначил его [исполнить] эту службу, и [тот] принял на себя обязательство доставить в Лахор за два месяца родственников сведущего шаха, если они пожелают [этого]. /521/ По этой причине император Индии высоко ценит [Малика Шах-Хусайна] и многократно спрашивает о нем. Несколько раз упомянутый государь расспрашивал о нем у Мухаммад-Касим-бека и довел до сведения приближенных двора: «Малик Шах-Хусайн воевал и с узбеками, и с Рустам-мирзой и много потрудился на благо государства и веры. Что [значит по сравнению со всем этим] завоевание Мекрана? Даст Бог, мы поручим ему высокую службу!» Много раз присутствовавшие на пиру августейшего [шаха] и поверенные в разные тайны передавали [сему рабу] радостные вести. Из-за частых путешествий, [приобретенного] опыта, продолжительности [пребывания] на чужбине, из-за бесполезности непостоянных занятий делами для [сего] раба радость и печаль, родина и чужбина, душевное спокойствие и состояние смятения смешались воедино. Рассматривая свою удовлетворенность близкой одобрению Творца, [сей раб] произносит: «Я передаю свое дело Аллаху» (Коран, XL, 47):

Подаришь ли ты мне шапку, отрубишь ли голову,
Радоваться первому не стану, [так же как] печалиться из-за второго.

В сие благословенное время напрасно растрачены мгновения драгоценной жизни. Слова эти хотя и отдают жалобой, однако, [идя] навстречу письмам других, немного [об этом] будет написано. Сделать это лучше всего в конце этой книги.

Короче говоря, в те счастливые времена высочайший наместник в последние числа месяца ша’бан ¹⁰⁶⁶, удостоив послов Индии, Европы, России царским платьем и почетным чествованием, отпустил [их на родину]. Покровитель власти и могущества ‘Али-кули-хан, диван-биги, показал вашему покорному слуге подробный перечень подарков, подаренных Хан-и ‘Аламу: золотые монеты, [409] разного рода ткани, славные кони, халаты, золотая перевязь сабли с вставленными драгоценными каменьями, ожерелье, [всего на сумму] пятнадцать тысяч туманов. Подарки властелину Индии, которые [шах] послал с Зайнал-беком тушмал-[баши] ¹⁰⁶⁷, составили сумму почти в двадцать /522/ тысяч туманов. [О подарках] другим послам можно соответственно догадаться, ибо их подарки были не меньше подарков [императору] Индии. Милость государя по отношению к ним огромна. Равным образом подарки и подношения их государей не поддаются счету.

1 рамазана [1029]/31 июля 1620 г. [шах] выехал на летовье, [намереваясь] побывать на р. Куранг, чтобы посмотреть, сколько сделано и сколько остается сделать для того, чтобы отвести ее воды в р. Зинде-руд. Дай Бог, чтобы сему желанию сопутствовал успех! ¹⁰⁶⁸ Поскольку предложения ехать в августейшей свите не было, [сей раб], пребывая в Исфахане, имеет счастье в настоящее время держать пост [месяца] рамазан.

Когда по указанной причине [сей раб] написал правду о своих путешествиях, в его слабую голову пришла [мысль] на оставшемся листе книги изложить простыми словами свои деяния, чтобы затем в завершение обстоятельств пятнадцатого путешествия с Божьей помощью наилучшим образом описать свой жизненный путь, каким он был предначертан судьбой.

25 шавваля [1029]/23 сентября 1620 г. светлейший наместник после поездки на летовье и выяснения [состояния дел] по отведению вод р. Куранг [своим приездом] в столичный город Исфахан возбудил зависть райского сада. В том счастливом убежище в течение шести месяцев [шах] украшал собрания [своим присутствием]. [Сей] раб время от времени удостаивался чести положить сиятельному [шаху] земной поклон. За пять месяцев дважды представилось [сему рабу] счастье служить сиятельному наместнику: один раз в Мусалла Исфахана ¹⁰⁶⁹ в праздник ‘Ид-и гадир ¹⁰⁷⁰ и в другой раз 17 раби’ I [1030]/9 февраля 1621 г. тоже в упомянутом выше Мусалла. В эту благодатную местность приходили в те дни ученые, улемы и прочий народ, чтобы помолиться и послушать молитву, читаемую при совершении обрядов у гробницы святого. Данное обстоятельство явилось поводом для упоминания [сего раба] сиятельным [шахом]. В то счастливое время августейший наместник был занят раздачей денег должностным лицам, ученым и нуждающимся. По мере возможности [шах] сам старался расспрашивать об обстоятельствах [дел]. В государственной канцелярии постоянно сидели му’тамад ад-даула ‘Али-кули-хан, навваб [410] И’тимад ад-даула Мирза Талиб-хан /523/ и Мирза Рафи’ ад-Дин Мухаммад, садр-и хасса-йи тарифа ¹⁰⁷¹, занимались [выяснением] истинного положения дел народа, собирали прошения, [которые] поступали для ответа на службу светлейшему [шаху]. Часть драгоценного времени [шах] проводил в пирах и развлечениях в райском саду ‘Аббасабада, в парках и во дворцах [квартала] Хийабан, примыкающего к Дарб-и Даулат ¹⁰⁷². Мост через р. Зинде-руд ¹⁰⁷³ всегда был полон розовощеких, стройных как кипарис юношей и девушек с белоснежными лицами. Вот уже несколько месяцев как в столичном городе Исфахане происходили оживленные сборища.

8 раби’ II [1030]/1 марта 1621 г. [шах] отбыл в сторону раеподобного Мазандарана, оставив в столице августейшую канцелярию, диван-биги, садр ал-а‘зама и писцов, дабы они улаживали дела людей. В те дни [шах] много раз наилучшим образом упоминал [сего] раба, неоднократно представлял [сего] раба столпам государства, эмирам и приближенным высшего государственного совета.

Вечером накануне своего отъезда из Исфахана [шах] упомянул о предписании уладить дело [сего] раба, обратившись с речью к его благородию Мирзе Мухаммад-Ризе «Фидави», вазиру Азербайджана и собеседнику собраний в узком кругу. [Шах] дал также указания относительно этого приближенному его величества.

«Фидави», питавший большое расположение к [сему] рабу, говорил: «Проявление высочайшего внимания к Малику [Шах-Хусайну] очень и очень своевременно. Малик Шах-Хусайн...» ¹⁰⁷⁴. Эти слова в те несколько дней он повторял много раз. Именно они испортили настроение августейшего [шаха]. [Шах] стал укорять и выговаривать: «Разве Малик Джалал ад-Дин собирается выйти из повиновения, что такой-то поедет и запретит ему [это]?» — и сиятельный [наместник] разгневался.

Короче говоря, после возвращения в Демаванд обнаружились признаки отказа от места. И вновь [шах], явив милосердие, пожаловал [сему рабу] на правах тиула Них и Бандан, подарил также царское платье и отпустил [со службы]. [Сей раб] выехал в Фарах и прибыл в /524/ место своего пребывания.

Время путешествия — два с половиной года, пройдено расстояние в 960 фарсахов.

Окончена сия книга благодаря помощи щедрого малика! ¹⁰⁷⁵