Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ФЕРНАН МЕНДЕС ПИНТО

СТРАНСТВИЯ

ГЛАВА CLXXXI

Как из порта Сунды я отправился в Сиам, где присоединился к остальным португальцам и пошел вместе с королем в поход на Шиаммай 321, и чем окончилось это предприятие

Мы уже десять дней пребывали в Сунде на попечении португальцев, которые о нас заботились, когда наступила пора муссонов и три корабля должны были отбыть в Шиншеу. С их уходом в Сунде осталось всего два португальца, [402] направлявшихся со своими товарами на патанской джонке в Сиам. За ними я вынужден был последовать, потому что они готовы были оплатить мой проезд и, кроме того, обещали дать мне взаймы кое-какие деньги, с которыми я снова мог бы попытать счастье и настойчивостью своей добиться его.

Из Сунды через двадцать шесть дней мы добрались до города Одиа, столицы империи Сорнау, называемой в народе Сиам. Оказавшиеся там португальцы приняли нас очень радушно. Имея сто крузадо, которые дали мне привезшие меня с Сунды купцы, я более месяца дожидался в этом городе муссона, чтобы отправиться в Японию в обществе шести или семи соотечественников, тоже державших туда свой путь, когда король Сиама, находившийся в это время в Одиа со всем своим двором, получил достоверные сведения, что король Шиаммая, заключив союз с тинокоухами, лаосцами и гейцами (все эти четыре государства занимают на северо-востоке большую часть внутренних земель по ту сторону Капимпера 322 и Пасилоко; это весьма обширные, очень богатые и могущественные независимые монархии, не платящие никому дани), окружил город Китирван 323 и убил ойя, главного пограничного капимпера на этом рубеже, и тридцать тысяч человек войска. Известие это так потрясло короля Сиама, что, ничего уже не дожидаясь, он в тот же день перебрался на другую сторону реки и, не пожелав остановиться в каком-либо доме, расположился в палатке, подавая тем пример остальным. Всему городу он велел объявить, что все мужчины, за исключением тех, кто по старости или увечью не может носить оружие, обязаны последовать за ним на войну, для чего на приготовления им дастся всего двенадцать дней. Всякий же не выполнивший этот указ будет сожжен живым, все его потомство покрыто позором, а имущество конфисковано в пользу короны. Кроме этих наказаний, он грозился применить и другие, настолько жестокие, что об одной мысли о них бросало в дрожь. Указ этот распространялся и на иностранцев, к какому бы народу они ни принадлежали, если только последние не покинут государства в течение трех дней. Все были вне себя от ужаса и не знали, что предпринять. В отношении португальцев, которые в этой стране пользовались значительно большим уважением 324, чем прочие иностранцы, было сделано исключение: король через своего комбракалана, правителя государством, предложил им добровольно сопровождать его в этом походе в качестве его личной охраны, ибо он считал их наиболее подходящими для этой [403] цели. Убедительность этого предложения, подкрепленного обещанием высокого жалованья, подарков и отличий, а главное, обещанием разрешить возведение в стране христианских храмов, так подействовала на нас, что из ста тридцати португальцев, находившихся тогда в Сиаме, сто двадцать человек согласились его принять. По прошествии двенадцатидневного срока король выступил в поход с четырехсоттысячным войском, в которое входило семьдесят тысяч иноземцев различного происхождения. Все это войско было усажено на три тысячи серо, лауле и жанга и за девять дней пути добралось до пограничного городка под названием Сурописен, находящегося в двенадцати легуа от города Китирвана, который осадил неприятель. В Сурописене король задержался семь дней, поджидая прихода четырех тысяч слонов, следовавших на соединение с ним по сухопутью. За это время он узнал, что Китирван находится в очень тяжелом положении как со стороны реки, где на двух тысячах судов хозяйничал неприятель, так и со стороны суши, где собралось огромное войско, число которого в точности не было известно, но, по видимости, не должно было уступать тремстам тысячам 325. Из этого числа, как утверждали, сорок тысяч было конных. Слонов, однако, у неприятеля не было. Получив это известие, король поспешил произвести подсчет своим силам, причем выяснилось, что воинов у него пятьсот тысяч, так как многие присоединились к нему по дороге. К этому следовало прибавить четыре тысячи слонов и двести повозок полевой артиллерии. С этим войском король снялся из Сурописена и направился в Китирван и, совершая в день переходы всего лишь в четыре легуа, через три дня пришел в долину под названием Сипутай, в полутора легуа от расположения неприятеля. После того как все это полчище было приведено в порядок командующими — двумя турками и одним португальцем по имени Домингос де Сейшас,— он двинулся на Китирван, куда прибыл до восхода солнца. Так как к этому времени неприятель через своих лазутчиков уже был осведомлен о силах и намерениях сиамского короля, он приготовился его встретить в открытом поле, надеясь на сорок тысяч своей конницы. Едва завидев сиамцев, он блестящими и стройными рядами своих войск, разделенных на двенадцать батальонов, по пятнадцати тысяч человек каждый, двинулся авангардом, в котором шло сорок тысяч конных, на авангард сиамского короля, состоявший из шестидесяти тысяч пехоты, и за каких-нибудь четверть часа, а то и меньше совершенно разбил его, причем погибло три сиамских принца. [404] Сиамский король, видя разгром своих сил, вынужден был отказаться от первоначально задуманного построения войска. Собрав четыре тысячи слонов и семьдесят тысяч иностранцев, он так неудержимо ринулся на неприятеля, что сразу же разбил его, обратив в бегство и перебив огромное количество людей; однако главная сила врага заключалась в коннице, но когда на нее напали слоны и иностранцы с аркебузами, они скосили ее менее, чем за полчаса, а с того мгновения, как конница оказалась разбита, отступать начали и все остальные. Сиамский король, преследуя неприятеля по пятам, оттеснил его к реке, и там последний, собрав воедино всех уцелевших, причем невредимых и раненых оказалось свыше ста тысяч человек, продержал их весь этот день у реки под прикрытием своего флота. Сиамский король не решился на них напасть, ибо их защищало две тысячи судов, на которых тоже было великое множество народа. Когда наступила ночь, неприятель маршевым шагом начал отступление вдоль реки; арьергард для большей безопасности охраняла армада. Сиамского короля это не огорчило, ибо большая часть его солдат была ранена, и необходимо было оказать им помощь, к которой немедленно и приступили,— на это была потрачена почти вся ночь.

ГЛАВА CLXXXII

О прочем, что совершил сиамский король до возвращения в свое королевство, где королева, его супруга, отравила его ядом 326

Одержав эту славную победу, сиамский король занялся спешным укреплением города и всем прочим, необходимым для его защиты. Приказав сделать перекличку войск, чтобы знать, сколько он потерял в бою, он выяснил, что у него погибло всего лишь пятьдесят тысяч, из которых большая часть была тот сброд, что попал в войско из страха перед жестоким наказанием и не имевший оружия, враг же, как узнали на следующий день, потерял убитыми сто тридцать тысяч.

Пока выздоравливали раненые, а король распоряжался поставить под охрану свои границы, приближенные подали ему мысль пойти походом на королевство Гибен 327, находившееся в пятнадцати легуа на север от Китирвана, ибо королева Гибена пропустила через свои владения короля [405] Шиаммая и, согласившись на проход его армии, была причиной гибели капимпера ойя и тридцати тысяч бывшего с ним войска. Сиамский король, одобрив этот совет, выступил из Китирвана с войском в четыреста тысяч человек и пошел на один из гибенских городов под названием Фумбакор, который захватил без всякого труда и сровнял с землей, предав мечу всех его жителей и не пощадив никого. Оттуда он шел несколько суток до Гитора, столицы королевства Гибен, где в то время находилась королева. Последняя после смерти короля правила государством 328 от имени своего девятилетнего сына. Когда Гитор был окружен, королева, видя, что она не в силах сопротивляться сиамскому королю, пошла на то, чтобы стать его вассалом и выплачивать ему пять тысяч турм серебром в год, что составляет шестьсот тысяч крузадо на наши деньги, немедленно же выплатила ему дань за пять лет вперед, а кроме того, передала ему царька, своего сына, в качестве вассала, какового король и увез с собой в Сиам. Вслед за этим осада была снята, и король проследовал на северо-восток в город Тайсиран, где узнал, что король Шиаммая уже вышел из союза. После шестидневного похода по земле неприятеля, во время которого войска грабили все, что встречалось им на пути, не оставляя в живых ни мужчин, ни детей мужеского пола, сиамский король дошел до озера Сингуапамор, которое в народе обычно называется Шиаммай, и остановился там на двадцать шесть дней, захватив за это время десять весьма знатных и богатых городов, окруженных стенами, рвами и бастионами на наш лад, с той разницей, что вместо каменных, на растворе, стены там глинобитные или кирпичные, ибо так принято в этих краях. Артиллерии там не было, за исключением камерных трехфунтовых пушек и бронзовых мушкетов. Но так как время подходило уже к зиме, начались дожди и люди начали страдать от болезней, король решил вернуться в Китирван, где пробыл еще двадцать три дня, употребив это время на окончательное укрепление стен и прорытие очень широких и глубоких рвов. Когда все работы были завершены и крепость могла с успехом защищаться, король на трех тысячах судов отплыл в Сиам и через девять дней прибыл в свою столицу Одиа, где проводил с двором большую часть времени. Город устроил ему весьма пышную и дорого обошедшуюся народу встречу со всякими хитроумными изобретениями, продолжавшуюся четырнадцать дней. Тем временем супруга сиамского короля, совершившая за время его пятимесячного отсутствия прелюбодеяние с одним из его торговых агентов по имени [406] Укуншенират 329, от которого она уже пятый месяц была беременна, опасаясь того, чего ей не без основания следовало опасаться, и желая избавиться от угрожавшей ей опасности, решила извести короля и, не откладывая дела, дала ему испить чашу отравленного молока, от которого он через пять дней умер. За это время он, впрочем, успел составить завещание, позаботиться об упорядочении некоторых государственных дел и выполнить свои обещания по отношению к иностранцам, служившим ему в шиаммайском походе, с момента возвращения из которого не прошло и двадцати дней. Португальцев, ходивших с ним на войну, он упомянул в своем завещании в первую очередь, отведя им следующий пункт: «А ста двадцати португальцам, верно охранявшим мою особу, пусть отпустят половину годовой дани с королевства Гибен и освободят их от пошлин в течение трех лет, не отбирая у них ничего из их товаров, а священникам их разрешат открыто проповедовать в городах и селах моего королевства веру в бога, очеловечившегося для спасения земнородных, об истинности которого они мне много раз говорили».

Кроме этого, он отметил и многое другое, безусловно, заслуживающее упоминания, что приводить я пока воздержусь, ибо надеюсь сделать это позднее. Всех сановников, стоявших у его смертного одра, он просил утешить его, объявив немедленно его старшего сына королем 330, что и было тотчас исполнено. После того как все ойя, коншали и монтео, высшие сановники королевства, принесли новому королю присягу, последнего показали собравшейся внизу толпе из окна королевского дворца и всенародно венчали богатой короной, напоминающей митру, а также вложили ему в правую и левую руки меч и весы, как этого требует их чин. После этого перед ним стал ойя Пасилоко, высшее должностное лицо в государстве, и, почти плача, громко произнес, так что все его слышали, следующее:

— Тебе, святой младенец нежного возраста, высокая и счастливая звезда судила быть избранным на небе в правители Сорнау, и империю эту ныне господь через меня, твоего вассала, велит передать тебе под клятвой, что ты будешь править ею, во всем соблюдая его святую волю и справедливость ко всем населяющим ее народам, не различая среди подданных своих ни великих, ни малых, иначе ты нарушишь данную ныне святую присягу. Ибо если ты из суетных мирских побуждений извратишь то, что является справедливым пред лицом господа, то будешь тяжко наказан в бездонной [407] пропасти Обители Дыма и низвергнут в кипящее озеро устрашающего смрада, где злые и осужденные в черной горести, охватившей все их нутро, предаются вечному плачу. А для того, чтобы наложить на себя это обязательство, вместе с приятием тобою царского венца, повтори за мной: «Xamxaimpom»,— что на нашем языке значит: «Аминь», на что мальчик, расплакавшись, ответил:

— «Xamxaimpom».

Слезы его вызвали в пароде неудержимый, ужасающий плач. Наконец ойя, водворив тишину, продолжал свою речь:

— А сей обнаженный меч, который я влагаю в твою десницу как скипетр, дающий тебе власть на земле усмирять мятежников, также налагает на тебя обязательство поддерживать всею правдою малых и слабых, дабы чванящиеся могуществом не повергали их наземь дыханием своей надменности, столь ненавистной господу, сколь и уста того, кто поносит невинного и никогда еще не согрешившего младенца. И дабы ты во всем удовлетворил прекрасную небесную финифть, каковая есть и совершенное божество, и право, и добро, простирающее изумительную власть свою над всем творением, повтори за мной: «Xamxaimpom»,— на что мальчик дважды ответил:

— Maxinau, maxinau,— что значит: «Обещаю, обещаю».

Ойя Пасилоко долго еще говорил таким же образом, и мальчик семь раз повторял за ним: «Xamxaimpom». На этом чин венчания его окончился. Напоследок, однако, к нему приблизилось высшее духовное лицо среди их жрецов, по имени Киай Понведе, которому, как говорят, было более ста лет. Он простерся ниц перед мальчиком и принес ему присягу на золотой чаше, наполненной рисом, после чего молодого короля поспешили увести, так как отец его уже отходил, а народ так расчувствовался, что ничего, кроме вздохов и рыданий, не было слышно.

ГЛАВА CLXXXIII

О печальной кончине короля Сиама и о некоторых великих деяниях его

Так прошли и день этот, и ночь, но на другие сутки в восемь часов утра несчастный король в присутствии большей части высших сановников государства испустил дух, отчего весь народ стал причитать и плакать без всякого разума, не считаясь с принятыми обычаями. Так как умерший король слыл добрым, щедрым на подаяния, великодушным, сострадательным, мягким со всеми, а главное, справедливым и не [408] боящимся наказывать преступных, подданные так расхваливали его в своих причитаниях, что, если только все, что они о нем говорили, было правдой, нужно признать, что лучшего короля в этой языческой стране не бывало, да и не было в то время на всей земле. Соглашаться с ними я не осмелюсь, ибо не был непосредственным свидетелем его благодеяний, а поэтому воздержусь от оценки их. Но если судить о нем по некоторым его поступкам, совершенным на моей памяти, я готов этому поверить. Из множества мне известных я приведу здесь три или четыре, относящихся ко времени между 1540 и 1545 годами, когда мне приходилось по торговым делам приезжать в эту страну.

Первый из них относится к 1540 году, когда правил Малаккой комендант Перо де Фариа; он получил от славной памяти дона Жоана III письмо, в котором король наказывал ему, прося приложить всевозможные к тому старания, выкупить некоего Домингоса де Сейшаса из сиамского плена, в котором тот находился уже двадцать три года, ибо это было крайне необходимо как для дела божья, так и для короля, ввиду того что этот Домингос де Сейшас, столь долго проживший в Сиаме, мог сообщить королю достоверные сведения об этой стране, о которой рассказывали всякие чудеса. По возвращении из плена его немедленно надлежало направить в Индию к вице-королю дону Гарсии, которому король уже писал, прося переправить Домингоса в Португалию с судами, отходившими туда в этот год. Перо де Фариа, почувствовав настойчивость, с которой король предлагал ему заняться этим делом, отправил в Сиам посольство во главе с неким Франсиско де Кастро, человеком родовитым и богатым, чтобы договориться о выкупе Домингоса де Сейшаса и других шестнадцати португальцев, также находившихся там в плену. Франсиско де Кастро прибыл в Одиа как раз в то время, когда я там находился. Он был прекрасно принят сиамским королем и передал ему письмо, которое привез с собой. Прочитав его и порасспросив о некоторых событиях и занимавших его вещах, король тут же дал ему ответ (что обычно никогда не делается) в следующих выражениях: «А что касается Домингоса де Сейшаса, которого малаккский комендант у меня просит, говоря, что, отпустив его, я доставлю большое удовольствие королю Португалии, то дело это могу решить я сам, а посему считайте, что он вам возвращен вместе со всеми остальными состоящими при нем португальцами».

За это Франсиско де Кастро изъявил ему благодарность, трижды простершись перед ним, как это принято у них делать [409] перед величайшим, по их мнению, владыкой всего мира. А когда пришло время Франсиско де Кастро возвращаться в Малакку, король приказал вызвать Домингоса де Сейшаса из города Гунталеу, где он занимал должность начальника всей пограничной охраны этого рубежа, имея в своем распоряжении тридцать тысяч человек пехоты и пять тысяч конных, и получал ежегодно восемнадцать тысяч крузадо жалованья. С ним прибыли и шестнадцать остальных португальцев, которых король передал всех Франсиско де Кастро, и тот снова выразил ему свою благодарность за его милость. Прощаясь с Домингосом де Сейшасом и его товарищами, король велел выдать им тысячу турм серебра, что составляет двенадцать тысяч крузадо на наши деньги, и еще очень извинялся перед ним, что дает так мало.

Второй случай относится к 1545 году, когда комендантом той же Малакки был уже Симан де Мело. Некий Луис де Монтарройо, следуя из Китая в Патане, случайно, из-за сильного шквала, внезапно ударившего одно из судов в борт и погнавшего его к берегу, потерпел крушение у Шатира, порта в пяти легуа ниже Лугора, где по распоряжению местного шабандара у него были отобраны все выброшенные морем товары, а сам он был взят в плен со всеми спасшимися от крушения. Уцелело их двадцать четыре португальца, пятьдесят мосо и еще малые дети, в общем семьдесят четыре человека христиан, а товара, спасенного с корабля, было на пятнадцать тысяч крузадо. Основание, которое выставил шабандар для конфискации имущества, заключалось в том, что таков издревле принятый в этой стране обычай. Некоторые португальцы, находившиеся в то время в столице, узнав об этом из письма, которое прислал им Монтарройо, послали ему первым долгом кое-какую одежду, в которой он крайне нуждался, а затем решили сложиться между собой на одиа (что значит подарок) из драгоценных вещей стоимостью в тысячу крузадо и преподнести его королю в день белого слона, который должны были справлять через десять дней, обратившись к нему с прошением, ибо в этот высокоторжественный день принято было оказывать всякие милости просителям и дарить подарки близким. Когда настал праздник, носящий у них название Онидай Пилеу, что значит «Радость добрых», все португальцы, которых было шестьдесят или семьдесят, собрались в условленном месте на одной из девяти улиц, по которым с великой пышностью и торжественностью должен был проехать король, и, как только он поравнялся с ними, простерлись перед ним ниц, как это принято в Сиаме, после чего один из них, [410] нарочно для этого выбранный, рассказал королю о Луисе де Монтарройо и его товарищах и попросил у короля как милости освободить этих потерпевших крушение. Возврата забранных шабандаром товаров он не просил, ибо считал такую просьбу чрезмерной и нецелесообразной. Король, услышав, о чем просят португальцы, и видя их слезы, велел задержать белого слона, на котором он ехал, а после того как он заметил, что они держат в руках предназначенные ему подарки, сказал:

— Считайте, что я принял ваши дары и благодарю вас за них. Но в такой день, как сегодня, мне более приличествует раздавать подарки, нежели принимать их, а поэтому очень прошу вас из любви к вашему богу, верным слугой которого я являюсь и впредь буду являться, распределите их между наиболее нуждающимися среди вас, ибо награда, которую вы получите за доброе дело, совершенное во имя господа, будет неизмеримо ценнее той, что я смог бы вам дать за них, поскольку в сравнении с господом я всего лишь жалкий червь.

Что же касается пленников, о которых вы меня просите, то я с удовольствием разрешу им вернуться в Малакку, не потребовав даже выкупа. Я также прикажу возвратить им товары, которые, по вашим словам, были у них отобраны, ибо тот, кто просит со слезами на глазах, должен быть удовлетворен с особенной щедростью и получить больше, чем он просил.

Услышав милостивые слова короля, португальцы простерлись перед ним ниц. На следующий день он приказал вручить им свой указ, согласно которому в обязанность шабандару вменялось доставить пленников со всем принадлежащим им имуществом в столицу, что и было в точности выполнено. Товаров, спасенных от крушения, было, как я уже раньше говорил, на сумму свыше пятнадцати тысяч крузадо, и все это король милостиво вернул португальцам, все же прочее, что было на корабле, погибло во время бури.

В том же 1545 году, спустя два или три месяца, королю Сиама потребовалось дать отпор королю Тупарахо 331, вторгшемуся в его земли со стороны Пасилоко. Разрушая и грабя наименее защищенные селения на сиамской границе, неприятель подходил уже к крепостям Шивау и Лантор, от которых зависела безопасность государства, с намерением их осадить, когда король самолично решил спасать свое государство. С этой целью он разослал по всему королевству двадцать [411] полковников, наказав им в двадцатидневный срок набрать солдат и явиться с ними в столицу, откуда король собирался выступить. Набиравшим велено было под страхом тягчайших наказаний не освобождать ни одного способного сражаться мужчину, за исключением больных, бедных и стариков свыше шестидесяти лет, при этом каждому вербующему была отведена определенная провинция. Одному из полковников, по имени Киай Раудива, человеку знатному и храброму, выпало на долю ехать в провинцию Банша, где живут весьма состоятельные люди, обладающие большим количеством денег и имущества. Народ этот весьма любит жить в свое удовольствие и большую часть времени тратит на пиры, игры и прочие времяпрепровождения. Когда Киай Раудива попытался, как ему было приказано, заставить их идти на войну, они выразили свое недовольство, ибо считали военную службу слишком непосильным ярмом для людей, привыкших к привольному укладу жизни. Самые богатые из них посовещались и решили взяткой избавиться от этого похода. Они тотчас же сложились, и собранную сумму отнесли полковнику. А так как деньги повсюду могучая сила, способная все победить и против которой никто не может устоять, полковник Раудива внял просьбе богачей, и все они остались у себя дома. Однако взамен ему пришлось набрать всяких стариков, больных, калек и бедняков, пренебрегая данным ему наказом. Когда Раудива прибыл со своими рекрутами в Одиа, ему пришлось привести их на смотр королю, как это делали все прочие полковники. Едва король из окна своего дворца увидел бедно одетых стариков, среди которых были и больные, причем ни один не привлек его внимания, он велел привести к себе четверых, шедших в одной шеренге,— все они были люди старые и, по-видимому, нездоровые. Король спросил, сколько им лет, чем они болеют и почему так дурно одеты, и все они в один голос рассказали ему, как производился в Банша набор; услышанное привело короля в крайнее негодование. Он немедленно призвал к себе Киая Раудиву и после очной ставки приказал связать его по рукам и ногам, а затем расплавить пять турм серебра и в своем присутствии влить их ему в рот, отчего тот немедленно умер. Увидев, что он мертв, король сказал:

— Если пяти турм серебра было достаточно, чтобы уморить тебя, как мог ты думать, что пять тысяч, которые ты получил взятками, чтобы освободить всяких трусов из Банша, не убьют тебя? Да простит тебе бог твою алчность, а мне — мягкость наказания, которому я тебя подверг. [412]

И тут же приказал обыскать дом полковника, откуда королю принесли найденные там пять тысяч турм (на наши деньги шестьдесят тысяч крузадо), которые король велел у себя на глазах распределить между старыми, больными и бедными рекрутами Раудивы, коих было более трех тысяч и коих он распустил по домам, наказав им молить бога за здравие его, короля; тех же, кто дал полковнику пять тысяч турм взятки, велел переодеть женщинами и сослать на остров Пуло-Катан, отобрав у этих трусов имущество и распределив его между теми, кто лучше всего сражался с врагом.

Был и такой случай: как-то раз король заметил, что один из ста шестидесяти португальцев, которых он взял с собой в поход, несколько отстает от своих товарищей во время удачного нападения, когда наши отбили захваченный неприятелями главный форт города Лантора. Он приказал ему вернуться в Сиам, так как он был не такой, как те португальцы, что были с ним, и запретил ему, пока он будет находиться в Сиаме, выходить из дому и называть себя португальцем под страхом, что ему сбреют бороду, как уклонившимся от службы франтам из Банша, ибо он такой же трус, как и они. А остальным, которых, как я говорил, было сто шестьдесят человек, за доблестный их поступок велел увеличить жалованье втрое, не взимать никаких пошлин с их товаров и дать им право в любых местах его королевства возводить церкви, в которых будут поклоняться португальскому богу, ибо ясно было, что он много лучше всех прочих божеств. Эти примеры и многие другие в том же роде, которые я мог бы привести, говорят, как великодушен и добр был по природе своей этот монарх, хотя и был язычником.

ГЛАВА CLXXXIV

Как сожжено было тело короля и как пепел его был перенесен в пагоду, а также о других событиях, происшедших в королевстве

Безмерны были скорбь и печаль всех сановников по поводу смерти их доброго короля, и бесчисленны слезы, которые они при этом пролили. Но так как всему есть срок, пришлось подумать и о похоронах государя. Собрались все священнослужители города, которых, по слухам, было двадцать тысяч, и, посоветовавшись с сановниками, решили, с какими церемониями нужно приступить к сожжению тела. Постановили, что [413] сделать это надлежит немедленно, прежде чем яд, от которого умер король, успеет вызвать в теле дурной запах, ибо тогда душа короля никоим образом не сможет спастись, как об этом написано в священных книгах. Поэтому с великой поспешностью был сложен огромный костер из сандала, орлиного дерева, алоэ и стиракса, который подожгли с соответственными церемониями. Тело короля было предано огню под жалобный плач всего народа, а пепел его заключен в серебряную раку, которую поставили на богатый лауле, называемый «кабизонда», буксируемый сорока серо, на которых сидели талагрепо — представители высшего духовного сана из жреческого сословия. Кроме них, прах короля сопровождало великое множество судов с бесчисленным количеством людей, и всю эту флотилию замыкали сто больших баркасов, наполненных фигурами идолов самых разнообразных обличий — кобр, ящериц, львов, тигров, обезьян, змей, летучих мышей, уток, коршунов, воронов и многих других животных. Изображения их были выполнены так искусно, что казались живыми. На все эти фигуры были наброшены в знак траура куски шелка под цвет шкуры или оперения каждой твари, а их было столько, что и шелка этого было потрачено, по подсчету очевидцев, не менее пяти тысяч штук — и все, чтобы прикрыть этих бесчисленных чертей. На другом, очень большом судне плыл царь всех этих идолов, которого они называют Прожорливой Змеей Бездонной Пропасти Обители Дыма, в виде завернутой в девять колец огромнейшей кобры с поднятой головой толщиной с бочку. Если бы ее растянуть во всю длину, в ней, верно, оказалось бы более ста пядей. Из глаз, из пасти и из груди этой кобры вырывались огромные языки искусственного пламени, придававшие ей столь страшный и безобразный вид, что при одном взгляде на нее охватывала дрожь. А на сцене высотой, по-видимому, брасы в три, сплошь покрытой позолотой и богатыми украшениями, стоял очень хорошенький мальчик лет четырех или пяти, с крыльями и волосами из золотых нитей, почти как у статуй наших ангелов, весь увешанный жемчужными ожерельями, цепочками и запястьями в драгоценных камнях. В руках у него был богато отделанный меч, чем давалось понять, что он ангел небесный, посланный захватить все это множество дьяволов, для того чтобы они не завладели душой короля, прежде чем она достигнет светлой обители, уготованной душе этой за добрые дела, которые сотворил на земле король. В этом порядке все суда дошли до берега и пристали у пагоды Киая Понтара, где после того, как похоронили серебряную раку с пеплом [414] короля и сняли с судна мальчика, все бесчисленное племя идолов на баркасах было предано огню под оглушительные крики, вопли, свист, трескотню мушкетов, грохот орудий, колокольный гул, звон тазов, звуки труб и букцинов, сливавшихся в такой невообразимый шум, что дрожь пронимала. Вся эта церемония заняла не более часа, так как все эти фигуры были набиты соломой, а баркасы нагружены большим количеством смолы и вара, отчего за очень короткое время поднялся такой огромный и устрашающий столб пламени, что все это казалось чем-то вроде ада, и баркасы, со всем, что в них находилось, были вскоре дотла уничтожены пламенем. Когда покончили с этим и с разными другими хитроумными изображениями, сделанными в подражание природе и обошедшимися весьма дорого, о которых я не пишу, ибо считаю это излишним и ненужным, вся толпа народа направилась в город, и каждый укрылся у себя дома, заперев на десять дней окна и двери, отчего площади и улицы совершенно опустели и на них нельзя было увидеть живой души, разве что нищих, ходивших по ночам и с великими жалобами просивших подать им милостыню. Когда для жителей миновал срок их затворничества, храмы, капища, пагоды, словом, все их молитвенные дома снова открылись. Проснувшись в этот день, народ увидел, что все они украшены шелковыми, праздничными навесами, хоругвями и знаменами, а на столах установлены курильницы с благовониями. На всех улицах появились всадники, одетые в белый штоф, которые под звуки сладкозвучных инструментов произносили со слезами умиления на глазах очень громким голосом:

— Внимайте, внимайте, удрученные жители Сиамского королевства, тому, что объявляется вам от имени господа. С сердцем смиренным и чистым воздайте все хвалу его святому имени, ибо справедливы решения его божественного разума. С веселыми лицами изойдите из домов ваших, где вы были заточены, и воспойте доброту создателя, ибо угодно было ему даровать вам нового короля, живущего в страхе божьем и приверженного бедным.

После этих слов всадники в одежде из белого атласа, следующие за глашатаем, заиграли весьма стройно и сладостно на инструментах. При этих звуках все присутствующие падали ниц, воздевали руки к небу в благодарение богу и, в свою очередь, проливая слезы, восклицали очень громко:

— Ангелам небесным поручим всечасно восхвалять за нас всевышнего! [415]

Затем все вышли из своих домов и, ликуя, с плясками пошли приносить жертвы Киаю Фанарелу, богу радостных, богачи — благовониями, а бедняки — курами, плодами и рисом на пищу священникам. В этот же день новый король был представлен своим подданным. Он проехал по всему городу, что вызвало у народа великую радость. Но так как король был мал и ему было всего лишь девять лет, двадцать четыре бракалана постановили, чтобы от имени его, главенствуя над всеми прочими правителями, правила вдовствующая королева, вскормившая и воспитавшая его. Так мирно и спокойно, без всяких изменений, прошло четыре с половиной месяца, пока королева не родила сына от своего агента. Уязвленная подозрениями, она решила выйти замуж за отца своего второго ребенка, человека, в которого была без памяти влюблена, и избавиться от законного своего отпрыска, чтобы передать королевскую власть приблудному. Измыслив для этого всевозможные невиданные и неслыханные козни, о которых я умолчу, ибо страшусь их пересказывать, она наконец решила притвориться, будто горячая любовь, которую она питает к царьку, своему сыну, заставляет ее все время трепетать за его жизнь. Как-то на совете она объявила присутствующим, что, поскольку король является единственной жемчужиной, заключенной в оправе ее сердца, она не желает, чтобы какое-нибудь несчастье вырвало эту жемчужину из ее груди, куда она ее схоронила, а посему ей кажется необходимым для того, чтобы избавиться от опасений и избежать всяких бед, которые может повлечь за собой недостаточная осторожность, поставить дворец и молодого короля под охрану особой стражи.

Вопрос этот обсудили в совете, и, так как ничего плохого в этом предложении не нашли, просьба королевы была удовлетворена. Последняя, видя, что план ее успешно осуществляется, постаралась подобрать в охрану людей, наиболее подходящих для ее дьявольского замысла и на которых она более всего могла положиться. Всего в охрану было назначено две тысячи человек пехоты и полторы тысячи конных, в каковое число не вошла обычная дворцовая стража, состоящая из семисот каушин и лекийцев. Над всеми этими людьми она поставила начальником двоюродного брата того человека, от которого она родила, по имени Тилеубакус, чтобы с его помощью быть полной хозяйкой положения и успешнее осуществить свои замыслы. Имея на своей стороне сильное войско, она постепенно стала расправляться с некоторыми из вельмож, ибо знала, что они относятся к ней не [416] так, как ей это было желательно. Первыми, на которых она посягнула, оказались два члена ее совета Пинамонтеу и Компримуан, которых она обвинила в тайных переговорах с королем Шиаммая на предмет пропуска его войск в Сиам через их феодальные владения. В наказание за мнимую измену она приказала их казнить и, забрав их земли, поделила их между своим любовником и одним из его свояков, бывшим, по слухам, простым кузнецом. Казнь эта была совершена с величайшей поспешностью и без предъявления каких бы то ни было улик и поэтому встретила неодобрение со стороны большей части королевских сановников, напомнивших королеве заслуги казненных, личные качества их и знатность и древность их царственного рода, ведшего свое начало от сиамских королей, но она на все это не обратила ни малейшего внимания и, притворившись на другой день нездоровой, отказалась от председательства в совете, передав свой голос своему любовнику Укуншенирату, для того чтобы он мог отныне главенствовать надо всеми, распределять милости между теми, кто готов был принять его сторону, и таким образом с меньшим риском захватить власть в королевстве и стать самодержавным властителем империи Сорнау, приносившей двенадцать миллионов золотом в год и способной дать еще столько же. Она приложила неимоверные усилия, чтобы сделать своего сожителя королем, а их ублюдка наследником престола, для чего в течение восьми месяцев, пока судьба ей благоприятствовала, предала смерти всю высшую знать королевства и конфисковала их земли, имущество и сокровища, которые потом раздавала другим вместо с почетными титулами, дабы привлечь этих людей на свою сторону. А так как царек, ее сын, был самым главным препятствием на ее пути, она отравила и его, принеся его в жертву своей безудержной страсти. Покончив с ним, королева вышла замуж за Укуншенирата, своего агента, и 11 ноября 1545 года заставила провозгласить его в Одиа королем Сиама, но уже 2 января 1546 года и узурпатор и королева были отравлены ойя Пасилоко и королем Камбоджи 332 во время пира, который те задали им в день храмового праздника пагоды Киая Фригау, бога солнечных пылинок. Со смертью этой пары и всех их приверженцев, которых убили вместе с ними, в стране снова воцарились тишина и порядок, и никто уже не мешал мирному существованию народов королевства, только вот знати в нем больше не осталось, так как к этому времени она вся уже была истреблена описанным выше образом. [417]

ГЛАВЫ CLXXXV—CLXXXVIII

В этих главах повествуется о том, как бирманский король попытался захватить королевство Сиам, и о том, что произошло вплоть до того, как он подошел к городу Одиа. (Вельможи Сиама провозглашают королем монаха — брата покойного короля. Бирманский король полагает обстановку благоприятной, чтобы напасть на Сиам. Взятие крепости Тапурау и города Журипилана.)

Как бирманский король пошел на первый приступ города Одиа и чем этот приступ окончился. Как был предпринят последний приступ и чем он увенчался. Последующие неудачные для бирманцев приступы. Восьмой приступ, во время которого к стенам города подкатили двадцать пять деревянных крепостей, которые затем подожгли. Как бирманский король снял осаду с Одиа, после того как получил известие о восстании в королевстве Пегу, поднятом Шеминдо, и о том, как бирманский король направился в Мартаван, где пегу из его войска перешли к Шеминдо, и как бой на поле Машан окончился победой бирманцев.

ГЛАВА CLXXXIX

Об исключительном плодородии королевства Сиам и о прочих его особенностях

Поскольку речь все время шла о походе бирманского короля на Сиам и о восстании в королевстве Пегу 333, мне кажется, будет уместным сообщить хотя бы кратко о расположении и размерах королевства Сиам и империи Сорнау, а также о состоятельности его жителей, его природных богатствах и плодородии его почвы, в чем я мог убедиться воочию. Насколько выгоднее было бы для нас владеть этим королевством, нежели всем тем, что у нас есть в Индии, и насколько дешевле эти владения бы нам обошлись!

Королевство это, как можно увидеть на картах, имеет, если переводить градусы на легуа, почти семьсот легуа береговой линии, ширина же внутренних земель не превосходит ста шестидесяти. Большая часть его представляет собой низменность, орошаемую пресноводными реками и покрытую обработанной землей. Благодаря рекам почва отличается плодородием, и в стране ни в полезных растениях, ни в мясе [418] недостатка нет. Возвышенности покрыты густыми зарослями ангелины, из которой можно было бы построить многие тысячи судов. Страна производит большое количество серебра, железа, стали, свинца, олова, селитры и серы. Здесь много шелка, алоэ, росного ладана, гуммилака, индиго, хлопчатобумажных тканей, рубинов, сапфиров, слоновой кости и золота — всего этого в очень больших количествах. В прибрежных лесах много пернамбукового и эбенового дерева, большое количество которого ежегодно отправляется на джонках в Китай, Айнан, на Лекийские острова, в Камбоджу и Шампа. Здесь также много меда, воска и сахара. Королевские налоги приносили обычно в этой стране двенадцать миллионов золота ежегодно; кроме этого, феодалы постоянно преподносят своему государю подарки, также составляющие весьма значительную сумму. Под юрисдикцией феодалов находятся две тысячи шестьсот населенных мест, которые у них называются «продун» и соответствуют нашим городам и селениям. Небольшие деревни в этот счет не входят, и им феодалы не придают значения. Большая часть этих городов не имеет никакой защиты, за исключением деревянных укреплений, благодаря чему завладеть ими не стоило бы большого труда даже небольшому вооруженному отряду. Жители всех этих населенных мест по сложению своему очень слабосильны и не имеют обыкновения держать у себя оборонительное оружие. Сиам имеет выход как на Северное, так и на Южное море 334. К Индийскому океану обращены Жунсалан и Танаусарин, к Китайскому морю — Мополокота, Куи, Лугор, Шинтабу 335 и Бердио. Столицей всей этой империи является Одиа, о которой я уже говорил. Это единственный город, окруженный глинобитными, кирпичными и сырцовыми стенами. Утверждают, что в нем четыреста тысяч домов, из которых сто тысяч принадлежат чужеземцам самых различных национальностей, так как королевство это богато и ведет огромную торговлю со всеми провинциями и островами Явы, Бале, Мадуры, Анжении, Борнео и Сорола. Не проходит года, чтобы из его портов не выходило в плавание свыше тысячи джонок, не говоря уже о более мелких судах, которыми кишат все реки и заполнены все порты. Король по складу своему не тиран. Доходы с таможен идут на содержание некоторых пагод, поэтому пошлины, которые приходится платить, очень низки, взимающие их монахи не имеют права держать деньги и берут с купцов лишь то, что те жертвуют им по доброй воле. В стране имеется двенадцать языческих сект, как и в [419] Пегу. Самый почетный титул короля — Прешау Салеу, что на нашем языке означает «Часть тела господня». Народу государь показывается всего два раза в году, но всякий раз с торжественностью и великой пышностью. Несмотря на все вышесказанное, король Сиама имеет монарха, которому он подчинен и вассалом которого является, в лице китайского богдыхана 336. Он платит ему дань, за что имеет право отправлять свои джонки в порт Конхай, где сиамцы закупают свои товары. В этом государстве имеется также много перца, имбиря, корицы, камфоры, квасцов, дивьего меда, тамаринда и кардамона, так что можно с уверенностью сказать то, что я уже не раз слышал об этом крае, а именно, что это одно из лучших государств, которые только есть на земле и которое было бы много легче захватить и сохранить, нежели любую другую страну, как бы мала она ни была. И утверждаю, что об одном том, что я видел в этом городе Одиа, я мог бы рассказать еще много больше того, что я сообщил обо всем королевстве, но я не буду этого делать, чтобы не доставлять моим читателям огорчение, которое испытываю я при мысли, сколько из-за наших грехов теряем мы в этих местах и какую пользу мы могли бы из них извлечь.

ГЛАВА CXC

О том, что еще произошло в королевстве Пегу, о смерти бирманского короля и о том, что было после

Но вернемся к прерванному мною повествованию. После того как бирманский король одержал под Пегу великую победу над Шеминдо 337, благодаря которой он сделался мирным властителем всей страны, он первым долгом занялся наказанием виновных в минувшем мятеже и велел отрубить головы многим знатным людям, военачальникам и феодалам, а имущество их отобрал в казну. Одного золота и серебра бирманский король при этом получил на десять миллионов золотом, не говоря уже о драгоценных камнях и богатой посуде, словом, как говорили тогда, за грехи одного пришлось расплатиться многим. Король продолжал творить эти жестокости и беззакония до тех пор, пока через два с половиной месяца до него не дошло известие, что восстал Мартаван и в нем перебито две тысячи бирманцев, а комендант Шалагонин перешел на сторону Шеминдо. [420]

Однако для того, чтобы причина этого восстания была понятна любознательным, прежде чем идти дальше, я вкратце сообщу читателю кое-какие сведения. Шеминдо этот, по национальности пегу, был монах, человек благородного происхождения и, как уверяли некоторые, близкий родственник покойного государя, умерщвленного бирманским королем двенадцать лет назад, как я уже об этом говорил. Шеминдо звали раньше Шорипансай, это был видный мужчина сорока пяти лет, человек большого ума, почитавшийся всеми людьми за святого мужа, весьма сведущий в уставах и предписаниях их языческих сект, а кроме того, отменно красноречивый. Проповеди его так увлекали слушателей, что стоило ему подняться па кафедру, как они простирались ниц и при каждом произнесенном им слове повторяли: «Pitarul aximan davoco Quiay ampaleu»,— что значит: «Ясно, что господь глаголет твоими устами». Шеминдо, видя, каким доверием он пользуется у народа, побуждаемый как природной своей решительностью, так и представившимся ему благоприятным случаем, захотел испытать фортуну и посмотреть, до каких высот он может подняться. Однажды, когда бирманский король пошел на Сиам и осадил город Одиа, как я уже раньше говорил, Шеминдо в храме Копкиая, являющемся в Пегу главным храмом или собором, произнес проповедь перед большим количеством народа. В речи своей он подробно изложил собравшимся историю гибели государства Пегу, умерщвления его законного государя, перечислил великие оскорбления, жестокие казни и прочие бесчисленные злодеяния, которые пришлось вынести пароду пегу от бирманцев, попиравших все божеские законы, так что даже богатые храмы, воздвигнутые на пожертвования добрых людей, для того чтобы возносить хвалу божеству, были разорены и сровнены с землей, а те, которые остались целы, превращены в конюшни или места для свалки мусора и всяких нечистот. Продолжая в этом духе, он наговорил столько всего, так вздыхал, пролил столько слез и произвел такое потрясающее впечатление на народ, что все слышавшие его тут же избрали его своим королем и присвоили ему высшее по почетности наименование Шеминдо, между тем как раньше он назывался Шорипансай. Последний, возведенный в королевское достоинство, первым долгом решил использовать народный пыл для нападения на дворец бирманского короля, где было пять тысяч бирманцев. Все они были преданы мечу, и никто из них не избег этой участи. То же потом проделали и с другими бирманцами, [421] размещенными по главным городам королевства. Шеминдо поспешил также захватить сокровище короля, которое было значительным. Таким образом, все бирманцы, проживавшие в королевстве Пегу, были уничтожены, а вместе с ними и их жены. Те из крепостей, которые сохраняли верность бирманскому королю, были захвачены и сровнены с землей, и в течение всего лишь двадцати трех дней все королевство оказалось в руках Шеминдо. Последний собрал пятисоттысячное войско, чтобы противостоять бирманскому королю, когда тот придет подавлять мятеж, после чего произошли уже описанные мною события. А так как мне кажется, что этого вполне достаточно, чтобы сделать дальнейшее изложение понятным, я возвращаюсь к своему предмету.

Итак, когда король Бирмы получил известие о восстании в городе Мартаване и о гибели двух тысяч бирманцев, он позаботился вызвать всех феодалов вместе с людьми, которых они по вассальной своей повинности должны были поставить, и дал им на сборы всего пятнадцать суток срока, так как больше медлить было нельзя, а сам на другой же день спешно покинул Пегу, чтобы и его сторонники последовали его примеру. Остановился он в небольшом городке под названием Моушан с намерением задержаться там на пятнадцать дней, пока не прибудут его вассалы. Он уже находился там неделю, когда узнал, что шемин, комендант города Сатана 338, находящегося в пяти легуа от Моушана, тайно послал большое количество золота Шеминдо и собирается передать тому этот город. Известие повергло короля на некоторое время в замешательство, но, обдумав, как лучше пресечь эту новую крамолу, он решил вызвать к себе шемина, который все еще не покидал города, в котором был комендантом, и, как только он прибудет, отрубить ему голову. Но последний лег в постель, сказался больным и ответил, что явится к королю, как только выздоровеет. Однако, чувствуя за собой вину и догадываясь, с какой целью его вызывают, он сообщил об этом десяти или двенадцати братьям и родичам, которые жили с ним вместе. Все они пришли к выводу, что, поскольку другого способа спастись нет, самым правильным будет убить короля, и без лишних промедлений принялись за дело. Тайно созвав своих сторонников, но не объявляя им цели созыва, они собрали еще кое-какой народ, который они соблазнили всяческими посулами, и весьма быстро сколотили отряд в шестьсот человек. Узнав, что король остановился в монастыре при пагоде, они напали на это здание и, к счастью для себя, застали короля в отхожем месте, где и убили его, не [422] подвергая себя ни малейшей опасности, после чего выбежали все вместе на наружный двор, где им пришлось выдержать почти получасовую схватку со стражей, ибо к этому времени измена была обнаружена и среди охраны поднялась тревога. Погибло при этом восемьсот человек, по большей части бирманцев. Сатанский шемин с четырьмястами своих сторонников отправился после этого в большое село под названием Поутел, куда собрались люди со всей округи. Узнав о смерти ненавистного бирманского короля, они тут же составили большой отряд, который отправился на поиски трех тысяч бирманцев, приведенных бирманским королем, но те, потрясенные известием о его гибели, разбежались кто куда. Все же в тот же день они были перебиты, причем пощады не было никому, а вместе с ними погибли и восемьдесят португальцев из трехсот, которых привел с собой сюда Диого Соарес. Последний и уцелевшие португальцы вынуждены были сдаться, так как иного выхода не было, и им была дарована жизнь при условии, что они впредь так же верно будут служить сатанскому шемину, как если бы это был их собственный король.

На десятый день после этого мятежа шемин, видя, что фортуна ему благоприятствует и что из людей, собравшихся со всей округи, получилось порядочное войско в тридцать с лишним тысяч человек, объявил себя королем Пегу 339, обещая богатые милости всем тем, кто встанет на его сторону и последует за ним, пока он целиком не завладеет королевством и не выбросит оттуда бирманцев. С этим он удалился в крепость под названием Тагала, намереваясь укрепиться в ней, ибо опасался войска, по слухам уже успевшего выйти из Пегу, которое ожидал убитый бирманский король. Однако один из бирманцев, перебитых сатанским шемином, уцелел и, хоть и был тяжело ранен, бросился в реку и переплыл на другой берег, а оттуда из страха перед пегу шел, не останавливаясь, целые две ночи, пока на третьи сутки не прибыл на поле под названием Коутасарен, расположенное в легуа от города, где нашел Шаумигрена, молочного брата бирманского короля, стоящего там лагерем во главе стовосьмидесятитысячного войска, из которого лишь тридцать тысяч составляли бирманцы, а все остальные были пегу. Шаумигрен уже готов был выступить через два часа и пережидал лишь самое жаркое время дня. Бирманец сообщил ему о смерти короля и о всех прочих событиях. Шаумигрен, как ни был потрясен услышанным, постарался до времени сохранить все в тайне с такой выдержкой и осторожностью, что никто не [423] заметил в нем ни малейшего волнения. Он облачился в богатую атласную одежду ярко-красного цвета с золотым шитьем, надел на себя ожерелье из драгоценных камней, велел созвать всех военачальников и феодалов своего войска и с веселым выражением лица сказал им следующее:

— Вы, верно, видели сегодня, как ко мне спешил человек. Он принес мне от короля, моего и вашего государя, вот это письмо, которое я держу в руке. В нем он упрекает меня в медлительности и нерадении, однако уповаю на бога, что он даст мне возможность оправдаться перед его величеством, и государь выразит нам еще благодарность за услугу, которую мы ему оказываем. Он также сообщает на основании достоверных сведений, что Шеминдо вновь собирает войско с намерением идти на Козмин и Далу 340 и по рекам Дагун 341 и Мейдо овладеть всей местностью от Данаплу до Анседы. А потому он приказывает мне с возможной поспешностью снабдить эти наиболее важные города гарнизоном, достаточным, чтобы дать надлежащий отпор врагу, и предупреждает меня не допустить ни малейшего упущения, чтобы по вине моей не пал ни один из этих городов, ибо никаких оправданий он от меня выслушивать не намерен. В силу этого мне кажется разумным и необходимым для верной службы государю нашему, чтобы вы, государь мой Шемимбрун, отправились немедленно, не теряя ни мгновения, и заняли с вашими людьми Далу, а свояк ваш, байнья Кен со своими пятнадцатью тысячами занял Дагун. Полковник Жибрай и Монпокасер должны пойти с тридцатью тысячами войска в Анседу и Данаплу, Сигуанкану с двадцатью тысячами надлежит пройти в Шару, а оттуда в Малакку, что же до Киая Бразагарана, то он со своими братьями, свояками и родичами пусть отправляется с пятьюдесятью тысячами человек на границу в качестве начальника всей пограничной охраны и пополнит гарнизоны тех мест, которые испытывают в этом необходимость. А о том, что я вам сейчас от имени короля объявил, надлежит тут же составить грамоту, под которой мы все распишемся, ибо я не желаю один поплатиться головой за ваши упущения или небрежность.

Все военачальники немедленно выполнили его приказ и без малейшего промедления отбыли к месту своего назначения. Таким вот хитроумным образом он менее чем за три часа избавился от ста пятидесяти тысяч пегу, ибо опасался, что, стоит им услышать о смерти бирманского короля, как они нападут на тридцать тысяч бывших при Шаумигрене бирманцев и, без малейшего сомнения, ни одного из них не [424] оставят в живых. Как только наступила ночь, Шаумигрен направился в город, находившийся оттуда в легуа с небольшим, собрал с великой поспешностью все сокровище убитого короля, составлявшее, как уверяют, более тридцати миллионов золотом, не считая драгоценных камней, не подлежащих оценке, забрал жен и детей бирманцев, а также оружие и боеприпасы, которые мог с собой увезти. Все же прочее, находившееся на складах, он велел поджечь, мелкие орудия расколоть, а крупные, с которыми проделать это было невозможно, заклепать; далее, он велел перебить семь тысяч слонов, оставив в живых лишь две тысячи для перевозки своего груза, боевых припасов, и сокровища, а все прочее приказал поджечь, так что ни от дворца, в котором были обшитые золотом палаты, ни от складов у реки, ни от сараев, в которых было укрыто до двух тысяч вытащенных на берег гребных судов, не осталось ничего, кроме пепла.

Покончив со всем этим, Шаумигрен с величайшей поспешностью оставил город за час до рассвета и направился в Тангу, к себе на родину, которую покинул четырнадцать лет назад, для того чтобы завоевать это самое королевство Пегу. А Тангу находилось в глубине материка на расстоянии ста шестидесяти легуа. От страху, говорят, на ногах вырастают крылья, так вот, страх этот заставил Шаумигрена так спешить, что уже через пятнадцать дней он добрался до места. Два дня спустя после описанных мною событий весть о смерти бирманского короля дошла и до ста пятидесяти тысяч пегу, а так как последние жестоко ненавидели бирманцев, они как можно быстрее устремились в город в поисках тридцати тысяч бирманцев, но узнали, что враги уже три дня, как его покинули. Пустившись за ними вдогонку, они дошли до селения, называемого Гинакоутел, в сорока легуа от Пегу, но там им сообщили, что еще пять дней назад бирманцы его прошли. Поэтому, отчаявшись осуществить свое заветное желание изрубить их на куски, они повернули вспять и, собрав совет по поводу того, что надлежит делать, решили, что, поскольку короля по праву крови в Пегу сейчас нет, а страна очищена от бирманцев, перейти на сторону сатанского шемина, что тут же и сделали. Последний принял их с великим волнением и радостью, наобещал им множество наград и почестей, а также повышения по службе, едва только страна немного успокоится. С этим все вернулись в город Пегу, где новый король был восторженно принят населением и коронован в пагоде Копкиая, являющейся как бы собором среди прочих пагод. [425]


Комментарии

321. Шиаммай — город и княжество Чиенгмай в современном северо-западном Таиланде.

322. Капимпер — область в Центральном Таиланде. Так же названа и должность на этой же странице. Последнее явно следствие какого-то недоразумения.

323. ...окружил город Китирван...— В данном случае сведения Пинто не подтверждаются, сам факт нападения Чиенгмая на Сиам считается выдумкой Пинто. Для придания правдоподобности выдуманному сюжету Пинто употребляет название «Китирван», которым он ранее обозначил Камбоджу. Реально события складывались следующим образом: сиамский король Прачай сам вмешался в спор о престолонаследии в Чиенгмае в 1547 г., о чем Пинто пишет позднее как об особом событии.

324. В отношении португальцев, которые в этой стране пользовались значительно большим уважением...— В Сиаме, а также в Камбодже и отчасти в Бирме европейцы составляли привилегированную часть армии, поскольку гвардия и личная охрана королей была, как правило, из иностранцев.

325. ...огромное войско... не должно было уступать тремстам тысячам.— Армия Чиенгмая и его союзников, бесспорно, была в несколько раз меньше.

326. ...королева, его супруга, отравила его ядом.— Речь идет о Тао Сри Суда Чан, одной из четырех главных жен короля Прачая. История с отравлением — реальный исторический факт.

327. Королевство Гибен.— Гибен — тот же Чиенгмай. Слабо разбираясь в политической обстановке и в географии Сиама, Пинто описывает Шиаммай и Гибен как разные государства, а войну с Чиенгмаем делит на две части — битву под Китирваном и осаду Гитора, столицы Гибена (Чиенгмая).

328. Последняя после смерти короля правила государством.— Имеется в виду регентша Чиенгмая после 1547 г., принцесса Махатеви, правившая княжеством после отъезда в Лансанг короля Чиенгмая, впоследствии короля Лансанга, Сеттатирата.

329. Укуншенират — сиамский вельможа Кун Воравонг, захватил власть в 1548 г., убит в 1549 г.

330. ...объявив немедленно его старшего сына королем...— После смерти Прачая на престол, согласно одной версии, был возведен не его сын, а малолетний племянник Кео Фа (правил в 1546-1548 гг.), согласно другой — его девятилетний сын от Тао Сри Суда Чан. Второй версии придерживается (не совсем точно) и Пинто.

331. Тупарахо — княжество Типперах, на северо-западной границе Бирмы; княжество Типперах войн с Сиамом не вело.

332. ...11 ноября 1545 года заставила провозгласить его в Одиа королем Сиама, но уже 2 января 1546 года и узурпатор и королева были отравлены ойя Пасилоко и королем Камбоджи...— Переворот Кун Воравонга произошел не в 1545 г., а в 1548 г. Ошибочна и дата смерти Воравонга и его жены, последовавшей в 1549 г., а не в 1546 г., как у Пинто. Противоречит Пинто сиамским источникам и в описании гибели короля. Согласно хроникам, он был убит во время охоты на слонов. Что касается одного из убийц — короля Камбоджи, то это был не правящий король Камбоджи, а наследник престола Сотха, будущий король Камбоджи Баром Реатеа (правил в Камбодже в 1566-1576 гг.).

333. ...речь все время шла о походе бирманского короля на Сиам и о восстании в королевстве Пегу...— Имеются в виду поход Табиншветхи на Сиам в 1548 г. и восстание монов, убийство Табиншветхи и восстановление независимости Пегу в 1550 г.

334. ...выход как на Северное, так и на Южное море...— Северным морем Пинто называет Бенгальский залив, а Южным — Южно-Китайское море.

335. Шинтабу — Чантабун, город и порт в Восточном Таиланде.

336. ...король Сиама имеет монарха... в лице китайского богдыхана.— В средние века дипломатические, торговые и прочие контакты стран Юго-Восточной Азии с Китайской империей были возможны лишь при условии признания номинальной вассальной зависимости от Китая.

337. ...бирманский король одержал великую победу над Шеминдо...— Шеминдо.— Пинто имеет в виду монского принца, затем короля Смимтхо (1550-1551). Имеется в виду одно из первых сражений Табиншветхи с восставшими в 1549 г. монами под руководством Смимтхо.

338. ...шемин, комендант города Сатана...— Имеется в виду монский принц Смимсотху, организовавший заговор и убивший Табиншветхи. Сатан — город Ситтанг в устье реки Ситтанг.

339. ...шемин... объявил себя королем Пегу...— Оба монских принца Смимтхо и Смимсотху (сатанский шемин) претендовали на королевскую власть в стране монов. Впоследствии Смимтхо убил соперника в Пегу.

340. Дала — монский порт Дала (Тванте) к западу от Рангуна (Дагуна).

341. Дагун — река Хлаинг, один из притоков нижнего Иравади.

(пер. И. Лихачева)
Текст воспроизведен по изданию: Фернан Мендес Пинто. Странствия. М. Художественная литература. 1972

© текст - Лихачев И. 1972
© сетевая версия - Тhietmar. 2007
© OCR - Ингвар. 2007
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Художественная литература. 1972

Мы приносим свою благодарность
Олегу Лицкевичу за помощь в получении текста.