-

ДЕПЕШИ ПРУССКОГО ПОСЛАННИКА ПРИ РУССКОМ ДВОРЕ БАРОНА АКСЕЛЯ ФОН-МАРДЕФЕЛЬДА, 1740 ГОДА.

(Перевод с подлинников, находящихся в Берлинском государственном тайном архиве).

20.

Мардефельд — королю.

С.-Петербург, 29-го октября 1740 г.

Всемилостивейший государь! Для достижения своей цели, я разумею для того, чтобы быть назначенным регентом, герцог курляндский не только воспользовался своим неожиданным влиянием на покойную императрицу, но и фельдмаршалом Минихом, Бестужевым с его единомышленниками и даже семейством Трубецких, через посредство которых он привлек на свою сторону принца гомбургского, пользующегося любовью гвардейских полков. Вот смелое предприятие, равняющееся поступку Кули-хана. 17 лет деспотизма, 9-ти недельный ребенок, который может умереть кстати, чтобы уступить престол регенту, более способному к управлению государством, чем всякий другой, так как он уже с давних пор предписывал законы русскому народу, привыкшему повиноваться его приказаниям, регенту, который может поставить себе в заслугу обещание приобрести Курляндию для России. Эта внешняя сторона, конечно, прекрасна, но с другой стороны, если принять в соображение, что он оскорбил всю императорскую фамилию, а особенно принца брауншвейгского, которому позволял видеться с ее величеством императрицею только один раз во время ее болезни, что народ не терпит его, что те, которые по-видимому действуют в его интересах и которые способствовали его настоящему возвышению — сделали это только ради своих личных выгод и с намерением ввести республиканское правление после того, как свергнуть своего благодетеля, средством к чему послужит война со Швециею, делающаяся почти неизбежною после сегоднешней катастрофы, война, которая причинить, вероятно, внутренняя смятения. Можно предположить, что он поднялся на такую высоту только для, того, чтобы совершить тем большее падение. Может быть даже падение его ближе, чем полагают, и мы не уверены в том, чтобы в первые же дни не произошло возмущения, которое не обойдется без кровопролития. Я заметил, что почти все возвращавшиеся из дворца шли с печальными лицами и некоторые покачивали головою; все совершилось против воли графа Остермана и в это правление он не будет иметь никакого голоса в совете. Впрочем довольно странно, что вассал Польши будет регентом или даже государем России. Не смея, не смотря на шифровку, послать эту реляцию по почте, я поручил ее подполковнику Вартенбергу.

Приписка.

То, что я имел честь отметить вашему величеству в одном из моих предшествовавших почтительнейших донесений, касательно слов, сказанных герцогом курляндским принцессе Анне во время болезни императрицы, и того, что граф Остерман сказал вскользь по поводу регентства, все это я узнал из собственных уст герцога брауншвейгского. Если бы ее императорское величество умерла 17 октября, на второй день болезни, то без всякого сомнения принцесса Анна была бы провозглашена регентшею; но как искусство медика позволило надеяться на выздоровление и продолжило жизнь больной еще на несколько дней, то нашли время дать всему другой вид, а именно тот, который мы видим в настоящее время. Меня уверяют, что принцесса и герцог брауншвейгский не успокоятся на этом, хотя и скрывают теперь свою досаду. При хороших советниках, они возьмутся за дело, как следует, и тогда, конечно, они отнимут власть у регента; бояться же им нечего, потому что они родители императора. Но по многим причинам я не осмеливаюсь ожидать такого чуда. Кажется, думают пригласить Линара ¹, чтобы посеять раздор между супругами.

21.

Мардефельд — королю.

С.-Петербург, 1-го ноября 1740 г.

Всемилостивейший государь! Я уже имел честь почтительнейше доложить вашему величеству в реляции от 29 октября, посланной эстафетою на имя барона фон-Бракеля и дубликат, который везет курьер, отправленный маркизом де-Шетарди, о смерти императрицы, причиненной большим камнем, переместившимся с своего обыкновенного места и заткнувшим все проходы из желудка в мочевой пузырь, так что моча не могла образоваться. Вам известна также перемена, происшедшая по этому случаю. Принцесса Анна [283] завладела было сначала своим сыном и оставалась всю ночь с ним. Третьего дня утром император был перенесен в зимний дворец следующим образом: эскадрон конной гвардии открывал шествие, обер-гофмаршал граф Левенвольде, обер-шталмейстер князь Куракин и многие камергеры следовали за ним пешком, а герцог-регент шел тотчас за ними также пешком, перед портшезом, в котором сидела кормилица с юным императором на коленях. Позади портшеза ехала карета, где сидела принцесса мать с фрейлиною Менгден; перед ними 8 лакеев верхами, а пешая рота гвардейских солдат замыкала шествие.

Принцесса Анна выбрала для его императорского величества покои, прилегающие к ее собственным, где жил прежде принц ее супруг, который поместился теперь в комнатах, находящихся на лево от входа в большую залу. Герцог-регент предлагал принцессе комнаты, которые занимала покойная императрица, по как она пожелала лучше оставить за собою прежние свои комнаты, то думают, что в первых поместится герцог-регент. Он еще в летнем дворце и останется там до тех пор, пока не поправится сын его наследный принц, который в настоящее время опасно болен.

Четверть часа спустя после прибытия императора во дворец, все русские отправились туда для принесения поздравления регенту, при чем они целовали у него — кто руку, кто платье. Регент заливался слезами и не мог выговорить ни слова.

Герцог брауншвейгский, который был произведен в подполковники и поставлен во главе Семеновского гвардейского полка, в то время, как приносили присягу, также поздравил регента, при чем они нежно обнялись.

Вчера утром регент представлялся молодому императору, сделал визит принцессе Анне и отдал визит герцогу брауншвейгскому, а после полудня посетил великую княжну Елизавету. Из всех иностранных министров только один г-н Финч поехал с первой же минуты во дворец и смешался с толпою для принесения поздравления; за то герцог и не ответил ему ни слова.

На другой день генерал-поручик Любрис возвестил от имени императора и регента посланнику Франции, а советник герольдии Геннингер, имеющий чин полковника, другим иностранным министрам о смерти императрицы и о восшествии на престол императора Иоанна Антоновича; а на вопрос наш: когда будет угодно принцессе Анне и герцогу-регенту допустить нас к себе для выражения своего соболезнования и для поздравления? их высочества велели нам ответить, что нездоровье мешает им принять нас, что они известят нас, когда будут в состоянии сделать это.

Правда, что никто из иностранных министров за два дня до кончины императрицы не ждал подобной развязки, так как его светлость лютеранин и вассал Польши. Тем не менее все дали ему и супруге его титул Hoheit (высочества) и вообще оказывают ему еще большее почтение, чем при жизни императрицы.

Спокойствие так велико, что, как говорится, лист не шелохнется. Гарнизон усилен 6-ю батальонами, которым уже было назначено занять свои зимние квартиры в этом городе; говорят, будто это сделано для того, чтобы помочь гвардейским полкам. Многие держатся того мнения, что внутри России будет оказано менее покорности, но я полагаю противное, пока Россия не начнет войны; ибо недовольные не имеют вождя, а солдаты не могут существовать без своего жалованья, раздача которого зависит единственно от регента, во власти которого находится казна; остальные же почти ничего не значат.

Я присоединяю сюда три документа, как достоверные доказательства безусловной власти и неограниченного самодержавия герцога-регента.

Генерал-фельдмаршал граф Миних очень выдвинулся вперед в этом перевороте и будет теперь играть блистательную роль в этой монархии. Кабинет-министр Бестужев также будет иметь вес, а что касается графа Остермана, столь опытного в делах, как внутренних, так и внешних, и более искусного, чем все другие, то без него не смогут обойтись.

Я чуть было не забыл доложить, что судят различно о поведении здешнего брауншвейгского двора, обвиняют его в беспечности и нерешительности — свойства, без которых ему было бы не трудно дать другой оборот тому, что случилось; но я того мнения, что принцесса Анна и ее супруг, одаренные прекрасными качествами, а также барон Кейзерлинг, министр вольфенбютельского двора, человек мужественный и осторожный, видели невозможность успеха, а может быть, имели неточное представление о положении этого важного дела.

Недоверчивые сомневаются, чтобы императрица подписала распоряжение, которое теперь всенародно объявлено. Говорят, что в молитвах, читаемых в церквах, называют сначала императора, потом принцессу Анну и ее супруга, потом великую княжну Елисавету и в конце регента.

22.

Мардефельд — королю.

С.-Петербурга, 5-го ноября 1740 г.

Всемилостивейший государь! Я получил с чувством глубочайшей покорности приказания вашего величества, касательно позволения, испрашиваемого Шплитгербером и Дауном, закупить хлеб здесь и в Архангельске и перевезти его в Германию. Я не сомневаюсь, что получу это позволение для них, когда дела примут обыкновенное течение.

На прошедших днях я хотел лично от себя засвидетельствовать почтение принцу брауншвейгскому, но г-н Геймбург ² предупредил его об этом против моей воли и его высочество приказал мне ответить самым любезным приветствием, говоря вместе с тем, что не может меня принять по случаю траура. Великая княжна Елисавета, напротив того, приняла у себя всех иностранных министров. Это доказывает во 1-х): что регент боится только одного брауншвейгского двора, а 2-х), что означенный герцог находится в крайней зависимости, от которой мое сердце обливается кровью. Еще при жизни императрицы, герцог курляндский оскорблял его словами до того, что сказал однажды: «не думаете ли вы, что я когда нибудь буду нуждаться в вашей милости или в вашей особе? никогда, ни теперь, ни во веки». И принцессе Анне говорил он часто самым постыдным образом об этом достойном [284] принце, чтобы сделать его презренным в ее глазах и даже до сих пор прилагает к этому все свои старания. Он склонил покойную императрицу объявить его словесно регентом, по той причине, что без этого он и все его семейство погибли бы безвозвратно.

Кабинет-секретарь, очень честный человек, сейчас арестован за открытие, что подпись императрицы подложна ³. Впрочем в последнем конфиденциальном разговоре, мне сказано лицом, которому это может быть известно, что регент страдает неизлечимою болезнью, которая точит и изнуряет его мало по малу, так что он вряд ли проживет более года.

Камень, причинивший смерть императрице, имеет в длину около дюйма, а видом похож на коралловое деревцо с остроконечными ветками. Доктор, пользовавший ее, узнал тотчас настоящее положение болезни и утверждал только, что она не умрет от подагры.

Приписка. Неудивительно, что герцог курляндский имел успех в своих намерениях; он уже заранее составил себе довольно значительную партию, между тем как двор брауншвейгский не употребил для этого ни малейшего старания; последний дал себя провести и усыпить довольно суетными надеждами, а герцог брауншвейгский, которого я имел честь видеть только один раз частным образом, был вполне уверен, что его супруга будет иметь главное участие в правлении; самое же худшее то, что не смотря на уверения лиц близких к его высочеству, будто между этою державною четою существует полное согласие, те, которые знают близко их жизнь, утверждают совершенно противное, и прекрасная, но глупая Менгден ⁴, к которой принцесса питает непостижимую слабость, вся предана противной партии, которая через ее посредство может подсказывать и внушать ее высочеству все, что ей вздумается.

Два дня спустя после назначения великого герцога (т. е. Ивана Антоновича) преемником престола, граф Остерман был у принцессы для принесения ей поздравления и просил ее при этом случае позаботиться, чтобы тетка ее сделала распоряжения относительно регенства, но получил отрицательный ответ ее высочества, сущность которого состояла в том, что ему самому и прочим министрам следует сделать императрице представление об этом. Еще выдают за верное, что названный граф постоянно настаивал на том, чтобы императрица выбрала кого нибудь из лиц мужеского пола регентом на время малолетства императора, в твердой уверенности, что жребий падет на герцога брауншвейгского; но ходатайство это произвело, вопреки его ожиданиям, странное действие, зародив в голове герцога курляндского мысль присвоить себе это достоинство; он сообщил несколько времени спустя о своих намерениях фельдмаршалу (Миниху), который вполне одобрил их и взялся, не теряя времени, заставить принять участие в задуманном плане — Бестужева, Куракина, Головина и генерал прокурора Трубецкого, которые более смиренные и послушные, чем бы следовало, отправились с фельдмаршалом во главе умолять государыню назначить герцога регентом, на что она дала, хотя с трудом, свое согласие словесно, ничего не подписав; убедительное доказательство того, что распоряжение это о будущем правлении сделано не 17-го октября, как объявлено в манифесте, и заставляет предполагать подложность подписи, потому что не только в то время, но далее за 15 минут до своей кончины она не думала о смерти.

Все умы чрезвычайно возмущены против узурпатора и солдаты гвардии открыто поговаривают, что будут терпеть это регенство только до тех пор, пока не будет погребена их дорогая царица-мать, что не этому герцогу, происхождение которого им неизвестно, вмешиваться в дела правления, и многие прибавляют, что лучше бы поручить это кому нибудь из потомства Петра Великого, открывшего им глаза и просветившего их, ибо простые солдаты по большей части стоят за интересы великой княжны Елисаветы. Еще при жизни императрицы заключены в крепость некоторые лица этого сословия за то, что выражали недовольство по поводу того, что она предпочла своего племянника великой княжне, Елисавете Петровне, чувства неблагоприятные, как принцу брауншвейгскому и его супруге, так и регенту; между тем если бы нужно было выбирать между великой княжной Елисаветой и герцогом курляндским, то последний был бы более пригоден интересам вашего величества, чем великая княжна. Вообще здесь господствует сильное брожение, только я не вижу главы, и если герцог проживет спокойно год, пользуясь законною властию и деспотизмом, то его положение можно считать упроченным и тогда от него будет зависеть открыто облечь себя тем именем, которое принадлежите ему в действительности. Он и фельдмаршал, которые помимо других своих хороших качеств, бессовестны, — употребят все усилия и не задумаются совершить самые ужасные преступления для достижения своей цели.

Мне сказали сейчас, что герцог регент послал формальные приказы господам Бракелю и Ланчинскому ⁵, чтобы они представили обоим дворам, при которых состоят, что его высочество никоим образом не намерен вредить герцогу брауншвейгскому, к которому, равно как и к принцессе его супруге, питает должное уважение, что в доказательство этого он готов, после того как приведет в порядок и установит главные дела империи, передать правление в руки поименованного герцога, только чтобы ваше величество и император согласились гарантировать ему и его детям мирное обладание Курляндиею. Это кажется мне очень умным, но мало правдоподобным; чтоб не оказалось это опять отводом.

23.

Мардефельд — королю.

С.-Петербург, 8-го ноября 1740 г.

Всемилостивейший государь! С чувством глубочайшего почтения зараз получил я рескрипты вашего величества от 18 и 22-го октября и не пренебрегу ничем, чтобы вернее разузнать о церемониале, который наблюдал двор в отношении иностранных министров всех разрядов, чтобы сделать о том точный и обстоятельный доклад [285] вашему величеству. До посольства маркизов де-Ботта и де-ла-Шетарди по этому предмету не было ничего установленного и граф Остерман не раз уверял, что его двор не желает вводить никакого этикета, но с тех пор (двор) увидел необходимость переменить мнение.

В прошедшее воскресенье герцог-регент произнес с своим обычным красноречием речь, обращенную к русским вельможам, сущность которой состояла в следующем: во 1-х не ради своего удовольствия, но единственно из уважения и повиновения к настоятельным убеждениям и приказаниям покойной императрицы, которой он так многим обязан, взял он на себя тяжелое бремя правления; во 2-х, что он будет управлять со всевозможным радением, чтобы сделать счастливой и цветущей русскую империю, а также положение каждого частного лица; что у него не будет фаворитов, что всем он будет оказывать справедливость без всякого интереса, не из личных видов или особенного расположения, и что он будет считать их своими братьями и любить их как таковых. Еще ничем не подтвердилось, чтоб он принял 300,000 руб. содержания в год.

Всенижайше прилагаю здесь печатный объявления милостей, которые его светлость пожаловал именем императора, равно как и указ, по которому отныне должно давать титул высочества и герцогу брауншвейгскому; этот последний, видевший указ в прошедшую субботу, остановился на титуле светлость и не читал остального.

Кроме названных мною в последней всенижайшей реляции, в крепость посажен еще главный директор таможни Иван Данилович Романчуков, князь Путятин и Аргамаков ⁶, офицеры гвардии, и множество людей низшого класса за то, что они непристойно говорили об умных распоряжениях покойной императрицы.

Герцог брауншвейгский и герцог-регент имели сильные объяснения; если бы первому посоветовали показать себя таковым за два дня до кончины императрицы, я уверен, что дела приняли бы другой оборот. Фельдмаршал, правая рука и руководитель правителя, беспрестанно ходит от одного к другому, чтобы примирить их; он же уладил так, что принцесса Анна посетила регента. Я уверен, что указ, касающийся дел правления, не был подписан императрицею, не смотря на нижеследующее: Когда императорский резидент Гогенгольц ⁷из усердия или из простого любопытства спросил графа Остермана, в какой день покойная императрица подписала завещание? то получил в ответ, что она сделала это в тот самый день, который объявлен в статском печатном указе, что он тогда же запечатал его и положил в бюро в присутствии императрицы, так как в то время еще льстили себя надеждою, что она выздоровеет.

Двор извещен эстафетою о смерти императора римского, которая более неприятна первому министру, чем правителю.

Я сейчас узнал, что генерал-майор Бутурлину зять князя Куракина, пожалован в генерал-поручики, а князь Черкасский, гофмаршал двора принцессы Анны, полковник Стрешнев, зять графа Остермана, и полковник Лопухин пожалованы генерал-майорами.

Печатная вырезка приложенная к депеше.

С.-Петербург, от 28-го октября.

24-го числа этого месяца здесь объявлен указ, содержащей в себе титул отныне принадлежащей его светлости принцу Антону Ульриху, герцогу брауншвейг-люнебургскому, и гласящий так: Божиею милостью мы Иван третий, император и самодержец всея России и проч. и проч. сим повелеваем отныне во всех указах титуловать родителя нашего, его светлость принца Антона Ульриха, герцога брауншвейг-люнебургского; следующим образом: его высочество Антон Ульрих, герцог брауншвейг-люнебургский, и таковую нашу всемилостивейшую волю приказываем объявить по всему нашему русскому государству.

Подпись на подлиннике следующая: от имени его императорского величества Иоанн регент и герцог. 23-го октября 1740 г.

Печатан в С.-Петербурге при сенате 24 октября 1740 г. (М. П.)

24.

Мардефедьд — королю.

С.-Петербург, 12-го ноября 1740 г.

Всемилостивейший государь! Его высочество (т. е. Бирон) особенно старательно относится к делам, чтобы устроить их как можно полезнее и выгоднее для империи. Многие из русских, которые прежде нелестно отзывались о распоряжениях императрицы касательно регентства, в настоящее время стали самыми рьяными приверженцами его и находят, что только регент способен управлять кормилом правления.

Герцог брауншвейгский сложил с себя, как мне сказывают, все свои должности в том убеждении что, как отцу императора, ему не прилично быть под начальством тех, кто находится на службе его сына; таким образом этот достойный принц ограничится приятною обязанностью производить императоров для России. Г-н Шельан, единственный камер-юнкер, остававшейся при нем, послан курьером ко двору вольфенбютельскому. Сомневаются, чтобы он вернулся оттуда, потому что есть предположение, что он знал о заговоре, составленном несколькими гвардейскими офицерами против регента и фельдмаршала, с намерением отделаться от них.

Эти безумцы уже наказаны кнутом и так как большинство их из преображенского полка, то фельдмаршал присутствовал при их допросе. Предполагают, что молодой граф Штольберг, которого кабинет-министр Бестужев привез с собою из Копенгагена, первый узнал об этом заговоре и сейчас же открыл все названному министру. Граф получил в награду пенсион в 2 тысячи рублей.

Герцог брауншвейгский, хотя и поддается понемногу, но все-таки находится еще в дурных отношениях с герцогом курляндским; этот последний имел сегодня утром объяснение с Геймбургом, при чем сказал громко: «нет достаточно высокой виселицы, на которой я хотел бы повесить их» — вероятно имея в виду [286] арестованных адъютантов герцога брауншвейгского.

Принцесса Анна, по обычаю принятому в стране, часто ходить поклониться телу покойной тетки и заодно делает визит герцогине курляндской, где видится с регентом; к всеобщему удовольствие их высочества очень хороши между собою.

Камергер граф Миних, сын фельдмаршала, назначен обер-гофмейстером вышеназванной принцессы.

Граф Остерман, еще не совсем оправившийся от своего обыкновенного мнимого нездоровья, был вчера при дворе, где, как говорят, рассуждали о делах самых ничтожных; но никто не знает, о каких именно.

Посылаю приложенное при сем распоряженье, касательно траура; в эту самую минуту я получаю уведомление, будто бы Шельян привезен и посажен в крепость, но я не верю этому...

Приписка.

Следуя приказаниям вашего величестве от 29-го октября, я употреблю все усилия, чтобы разведать истинные чувства тех, кто находится во главе правления, относительно лица, которое они желали бы видеть облеченным императорским достоинством; но я буду иметь честь говорить с регентом только через две недели, потому что он избегает свиданий с иностранными министрами под тем предлогом, что еще находится в трауре; настоящая же причина может быть та, что он хочет подождать, пока они не будут извещены своими дворами на счет титула высочества, которого он домогается.

Не знаю, на сколько турки и шведы позволять его высочеству вмешиваться в дела Европы, но если будет можно, то он сделает это, потому что алчет славы, и именно его советам следует приписать смелые предприятия, имевшие такой успех в предшествовавшее царствование.

Граф Остерман желал бы, для противовеса сильному могуществу Бурбонского дома, чтобы выбор пал на герцога лотарингского, предполагая неделимость наследственных земель Австрии, с тем, чтобы эти последние единодушно признали, согласно с прагматическою санкциею, герцогиню лотарингскую своею государынею и чтобы ее королевское высочество захотела ради удовольствия быть украшенной титулом императрицы и променять золото на мишуру, т. е. разделить владычество над своими землями с своим супругом до самой его смерти; потому что под другим условием она не могла бы сделать этого, не причинив вреда другим претендентам, которые, включая туда же и сестру ее, без этой оговорки восстали бы все против нее.

По моему мнению, если принцесса эта метит для своего супруга на первое место в Европе то прежде всего она употребить все, чтобы склонить ваше величество в пользу своего дела и постарается доставить вам выгоды соразмерные с теми, каких она может ожидать от вашего содействия, а во-вторых, так как морские державы находятся далеко не в блестящем состоянии то она не пропустить ничего, чтобы вовлечь Францию в свои интересы для того, чтобы эта держава сдерживала обоих двоюродных братьев курфирстов и короля обеих Сицилий и препятствовала бы Оттоманской Порте переступать границы еще доселе неустановленный. Признаюсь, что согласие на все это его христианнейшего величества дорого обойдется эрцгерцогине; нужно будет уступить ему, не смотря на пограничный трактат, часть Нидерландов, что чрезвычайно не понравится морским державам; но в сильных болезнях часто нужны бывают сильные средства для их излечения.

Французский посланник сказал мне на днях конфиденциально, что, по его мнению, если его двор гарантировал прагматическую санкцию, то будет способствовать поддержанию ее, но никогда не допустить, чтобы его величество герцог тосканский был избран императором римским.

Другие же того мнения, что лучше было бы уничтожить это достоинство и разделить всю Германию между тремя или четырьмя курфирстами, уничтожив другие государства.

Не говоря уже о вопиющей несправедливости, которая таким образом была бы оказана вышепомянутым принцам, и о трудности выполнить подобный план, из этого произошло бы еще то неудобство, что в Германии явились бы три государства вместо одного, которые по величине и могуществу почти равнялись бы владениям вашего величества, и что если бы случился разладь между ними, то самое слабое из них было бы вынуждено прибегнуть к помощи Франции, которая мало по малу стала бы главным посредником в их ссорах.

Многие, как русские так и немцы, полагают что ваше величество, как самый могущественный из курфистов, имели бы под рукою все средства, чтобы приобресть императорское достоинство, другие же утверждают, что выгоды которые проистекли бы от того для вас, не достаточно значительны, чтобы соблазнить вас переменить религию или взять на себя бремя, которое нельзя не считать тягостным.

Что до меня, то я надеюсь и думаю, что какой бы оборот ни приняли дела, ваше величество всегда извлечете из них существенные выгоды и преимущества.

Комментарии

1. Граф Мориц-Карл Линар, саксонско-польский посланник при русском дворе с апреля 1733 по декабрь 1736 г. Он был очень хорош собой и Анна Леопольдовна страстно в него влюбилась, вследствие чего, по просьбе императрицы Анны Ивановны, он был отозван из Петербурга.

2. Подполковник брауншвейгской службы фон-Геймбург был сперва воспитателем принца Антона-Ульриха, а потом его адъютантом.

3. Кабинет-секретарь, статский советник Андрей Яковлев.

4. Фрейлина Юлиана Менгден, любимица принцессы Анны.

5. Тогдашние посланники русские, Бракель в Пруссии, а Ланчинский в Австрии.

6. В числе лиц, составивших заговор против Бирона, находились офицеры гвардии князь Путятин и Аргамаков; что касается Романчукова (?), то о нем нигде не упоминается и мы такого лица не знаем.

7. Николай-Себастиан Гогенгольц, австрийский резидент в Петербурге с октября 1727 г. по декабрь 1747 г.

Текст воспроизведен по изданию: Депеши прусского посланника при русском дворе барона Акселя фон-Мардефельда, 1740 года // Древняя и новая Россия, № 7. 1876