Рассуждения по поводу прибытия французов в Италию. Козни Лодовико Сфорца. Мирный договор между Фернандо, королём Испании, и Шарлем VIII. Смерть Фердинандо, короля Неаполя; Альфонсо наследует ему. Чезаре Борха делают кардиналом. Переговоры между итальянскими государями. Французские посланники в Италии. Приготовления Шарля VIII. Альфонсо отправляет послов к государю турок; поход войск его.

Нелишне сделать в сём месте некоторые размышления о различиях времён и о переменчивости дел человеческих. Франческо Сфорца, отец Лодовико, государь на редкость достойный и осторожный, был врагом арагонцев, от которых он ранее понёс жестокие оскорбления; именно Альфонсо, отец Фердинандо, обидел его таким образом; к тому же Франческо был давним сторонником Анжуйского дома. Однако, когда Жан д'Анжу, сын Рёне, напал на Неаполитанское королевство в году 1457, герцог Милана помог этому государству столь вовремя, что Фердинандо оказался обязан ему венцом своим; он не допустил крушения своего врага, так как счел, что окажется опасным для Миланского герцогства, если французы, уже столь близкие, сделаются ещё и хозяевами государства столь мощного, каким было в то время Неаполитанское королевство. Некогда те же самые причины достали свободу Альфонсо, которого генуэзцы взяли в плен в морском сражении при Гаэте. Когда этот государь был препровождён в Милан вместе со всей знатью королевства его, Филиппо Мария Висконти, который до этого неизменно содействовал анжуйцам, оставил их сторону и освободил Альфонсо, хотя оный и был его врагом. С другой стороны, к Луи XI, отцу Шарля, часто обращались многие с ходатайствами придать цену правам своим на Неаполитанское королевство; ему даже представились благоприятные возможности для успешного нападения на оное. К тому же генуэзцы обратились к нему с настойчивыми просьбами принять верховную власть над своей страной, бывшей прежде в подчинении у Шарля VII, отца его; но он ни разу не изъявил желание прислушаться к чему-либо из вышепомянутого, рассматривая походы в Италию как пагубные для Франции и полные затруднений. Теперь, по причине непостоянства ума человеческого, в отсутствие, быть может, какого-либо изменения в сути вещей, Лодовико Сфорца привлекает французов в Италию; он не боится со стороны могущественного короля Франции, захватывающего Неаполитанское королевство, того, чего ранее отец его, государь геройской храбрости, опасался со стороны слабого графа Прованса. С другой стороны, Шарль VIII, горя желанием учинить войну в Италии, предаётся безрассудству и неопытности кучки низкородных любимцев, оставляя в небрежении, таким образом, советы и пример отца своего, государя исполненного осторожности и опыта.

Вдобавок Лодовико оказался подкреплён в своём странном решении Эрколе д'Эсте (Эрколе да Эсти), герцогом Феррары, тестем своим, который горячо желал возвращения Полезине ди Ровиго, страны, прилегающей к его владениям и очень важной для безопасности оных. Венецианцы отняли её у него десять лет назад; он полагал, что единственный путь для возвращения оной заключается в том, чтобы ввергнуть всю Италию в пламя смуты. Кроме того многие люди посчитали, что государь сей, несмотря на все те проявления дружбы, что он выказывал зятю своему, в глубине сердца смертельно ненавидел оного; эту неприязнь рассматривали как плод злопамятства Эрколе по отношению к Лодовико. Когда ранее вся Италия встала на сторону герцога Феррары в той войне, кою с ним учинили венецианцы, оказавшиеся вследствие этого слабейшей стороной, Лодовико, уже будучи управляющим Миланским герцогством, вынудил прочих государей, ради своих личных выгод, заключить мир на том условии, что Полезине достанется венецианцам. Этот повод для недовольства Эрколе наталкивал на предположение о том, что он, не имея возможности отомстить Лодовико с помощью оружия, стремится лишь к тому, чтобы погубить оного пагубными советами.

Между тем, поскольку слух о заключённом с Францией договоре уже начал распространяться по Италии, поначалу в новостях достаточно неопределенных, люди по-разному рассудили о деле сём. Многие, принимая во внимание силы королевства Франции, да к тому же будучи знакомы со стремлением французов к новизне и ведая о раздорах в Италии, были встревожены этой новостью; другие, имея причиной возраст и нрав короля, присущую французскому народу небрежность, а также те затруднения и препятствия, кои крупные предприятия обычно влекут за собой, считали, что замысел сей является скорее порывом молодого человека, нежели твёрдым решением, и что этот первый пыл вскоре угаснет.

Сам Фердинандо, против коего буря и собиралась, показался не слишком встревожен этим. Он говорил, что предприятие сие является не таким уж и легким для осуществления; что если французы помышляют о том, чтобы напасть на него с моря, то ему необходимо противопоставить оным морскую рать, способную оказать им сопротивление в открытом море; что пристани королевства хорошо укреплены и все находятся под его властью; что он не опасается, что какие-либо бароны могут принять французов, как некогда государь Россано и другие вельможи встретили Жана д'Анжу; что если же французы решатся напасть на него с суши, то отдалённость их страны придаст предприятию сему большую трудность; что вдобавок оное подвергнет их недоверию государей, у коих оно не может не вызвать беспокойства; что им придётся пересечь Италию на всей её протяжённости; что другие державы, лежащие на их пути, должны будут испытывать не меньше опасений, чем он, а Лодовико Сфорца, быть может, - самый первый из них, хотя оный и хочет заставить поверить в то, будто опасность, общая для всех, грозит только Неаполитанскому королевству; что для короля Франции, приглашённого по причине соседства с Миланским герцогством, окажется более лёгким и, стало быть, более желанным захват оного; по крайней мере, Лодовико стоит опасаться, как бы этот государь, являющийся близким родственником герцога Милана, не стал помышлять о том, чтобы избавить оного от того притеснения, в коем тот пребывает, особенно заявив во всеуслышание, за некоторое время до этого, о том, что он отнюдь не потерпит, чтобы с двоюродным братом его обходились с такой недостойностью. Что же касается его собственного положения, добавлял Фердинандо, то дела его находятся не в том состоянии, чтобы придать французам смелости для нападения на него, а равно и уверенности в том, чтобы без труда осуществить намерение своё; что у него имеются цветущие войска, изобилующие конницей, боеприпасами, огнестрельным нарядом, и, наконец, всеми необходимыми для войны запасами; что его казна находится в состоянии достаточно хорошем для того, чтобы поставить на ноги, даже не стесняя себя при этом, новые войска, буде он испытает нужду в оных; что, помимо этих преимуществ, в его пользу говорит ещё и то, что он располагает превосходными военачальниками, в том числе и герцогом Калабрии, сыном своим, чья доблесть не вступала в противоречие с той громкой славой, кою он ранее приобрел себе во всех делах Италии, где получил возможность в течение многих лет вызревать в военном искусстве; что, наконец, помощь от его дома вскоре присоединится к его силам, и что не должны полагать, будто Фернандо, король Испании, его двоюродный брат и брат жены его, проявит к нему невнимательность в нужде, как по причине той двойной связи, что их соединяла, так и потому, что оный не пожелает потерпеть того, чтобы французы стали столь соседними с Сицилией.

Именно так Фердинандо прилюдно облагораживал свои силы, тогда как силы врагов своих он преуменьшал, что было мочи; но сей государь был слишком умел и опытен, чтобы не размышлять иначе наедине с самим собой; в душе он был терзаем жестокими тревогами и вновь и вновь вспоминал, вопреки своей воле, все те печали, что французы причинили ему в начале его правления. Он понимал, что бороться ему придётся с воинственными и могущественными врагами, конница, пехота и морские силы коих превосходят его рати; что французский огнестрельный наряд многочисленнее и лучше обслуживаем, нежели его; что Франция имеет больше возможностей в людях и в деньгах, нежели он, и что, наконец, она является питомником воинов, исполненных решимости не считаться с величайшими опасностями ради славы короля своего. С другой стороны, он был убежден, что у него имеются все основания для опасений; что имя дома его внушает отвращение почти повсюду в Неаполитанском королевстве; что у изгнанников и мятежников есть там значительные тайные связи; что подданные его, в большинстве своём томившиеся, в согласии с обычаем своим, по новому господству, расположены скорее последовать за удачей победителя, нежели остаться верными своему королю; что войска его скорее видимость, нежели действительная сила; что деньги, которые они ранее скопили, не способны быть достаточными для тех расходов, которые необходимо будет сделать, дабы поместиться в оборону, и что когда война вдруг заполнит все владения его беспорядками и мятежами, то доходы его сразу же иссякнут; что нет у него настоящего друга в Италии, где почти все открыто выступают против него. В самом деле, имелся ли какой-либо государь, который не должен был бы сетовать на оружие его или хитросплетения? Что касается Испании, то пример прошлого и то состояние, в коем пребывало тогда королевство сие, давали ему понять, что он должен ожидать от оного, после щедрых посул и пустого показного хвастовства о великих приготовлениях, лишь слабой помощи, которая к тому же прибудет только с крайней медлительностью. Вдобавок опасения его увеличивали некоторые пророчества, что несли в себе угрозу его дому. Они дошли до его сведения в различное время; и, в конце концов, через посредство недавно обнаруженной древней книги и через речи тех людей, которые, будучи чаще всего малосведущи в настоящем, притязают на то, что ведают будущее; предсказания, над коими посмеиваемся в благоденствии, но которые при приближении невзгод производят чрезмерное впечатление.

В этом замешательстве Фердинандо, видя, что для опасений имеется бесконечно больше причин, чем для надежд, осознал, что нет у него иного выхода, кроме как посредством какого-либо соглашения отвратить короля Франции от этого предприятия и разрушить предлоги к этой войне. У него имелись послы при французском дворе с целью ведения переговоров о браке Карлотты (Чарлотты), дочери Федерико (Федериго), второго сына его, с королем Шотландии; этот союз был предметом обсуждения в сём дворе, поскольку молодая государыня, являвшаяся двоюродной сестрой Шарля VIII, была там воспитана. Следовательно, он дал им новые указания относительно дел настоящих и вдобавок отправил Каммилло Пандоне, который ранее уже был послом во Франции. У этого нового посланника был приказ ничем не пренебрегать в деле обретения мира, либо расточая подарки и обещания любимцам, либо предлагая королю выплату податей или дачу ему иных знаков зависимости, буде это окажется единственным средством для умиротворения его.

Помимо этого Фердинандо приложил все свои усилия к тому, чтобы уладить неожиданно возникшее разногласие по поводу замков, купленных Вирджиньо Орсини, упорство коего, как он говорил, является причиной всего ранее приключившегося; вот поэтому он возобновил переговоры с римским первосвященником о том браке, что ранее уже был представлен на рассмотрение. Но главная его цель заключалась в том, чтобы возвратить и успокоить ум творца всего этого зла - Лодовико Сфорца, коего, как он предполагал, один лишь страх подтолкнул к столь пагубному решению. Поэтому он, принося в жертву своей безопасности выгоды внучки своей и сына её, повелел предложить Лодовико сделать того хозяином как судьбы племянника (Джана Галеаццо) его, так и Миланского герцогства. Именно ввиду этих самых взглядов он не пожелал последовать совету герцога Калабрии. Альфонсо, основываясь на природной боязливости Лодовико и не думая о том, что отчаяние может подтолкнуть труса к тем крайним мерам, на кои смельчак способен пойти из-за неосмотрительности, полагал, что угрозы и страх заставят его отступиться от своих новых козней.

После многих затруднений, причиной коих оказался не столько римский первосвященник, сколько Вирджиньо Орсини, спор о замках наконец был закончен благодаря посредничеству дона Федерико, который отправился для этой цели в Рим по приказу короля, отца своего. Договорились о том, что Вирджиньо сохранит эти приобретения, предоставив римскому первосвященнику сумму равную той, кою он вначале выплатил Франческетто Чибо.

Тогда же был заключён договор о браке Санчи (Санчезы), внебрачной дочери Альфонсо, с доном Гоффредо (Хофре, Джуффре), младшим из детей первосвященника; оба они были в том возрасте, что не позволял им вступить в брачные отношения. Условия оказались таковы: что дон Гоффредо вскоре отправиться жить в Неаполь; что он получит в качестве приданного за жену свою княжество Сквиллаче, десять тысяч дукатов ежегодной выплаты и будет принят Фердинандо на службу с состольней в сто латников.

Это соглашение подтвердило уже имевшееся мнение о том, что римский первосвященник ранее вступил в переговоры с Францией лишь для того, чтобы вынудить арагонцев к заключению сего брака. Фердинандо попытался, кроме того, учинить оборонительный союз с первосвященником, но безуспешно; ибо он, после многих препон со стороны Алессандро, не смог получить от оного ничего, кроме одной тайной грамоты, нёсшей в себе обещание о помощи ему в обороне Неаполитанского королевства при условии, что Фердинандо также окажет помощь первосвященнику в деле защиты Церковного государства. Когда дело сие было закончено, римский первосвященник отослал обратно те войска, что венецианцы и герцог Милана ранее ему предоставили.

Фердинандо, начиная вести переговоры с Лодовико, стал испытывать некоторую надежду на успех; но Лодовико пускал в ход крайнюю хитрость. То он казался раздосадованным тем, что король Франции обнаруживает столько рвения ради завоевания Неаполя, говоря, что он рассматривает этот поход как пагубное для всей Италии дело; то он ссылался на необходимость, перед коей его поставили уступка верховной власти над Генуей и давние его связи с Францией, прислушиваться к тем просьбам, которые, как он притворно заявлял, были ранее ему сделаны со стороны Шарля VIII; то он обещал порознь Фердинандо, римскому первосвященнику и Пьеро де Медичи приложить все свои усилия к тому, чтобы ослабить рвение короля. Он их отвлекал таким образом, дабы ни в коем случае не подвернуться нападению, прежде чем Франция сможет сделать свои приготовления. Прибавлялось речам его тем больше веры, что намерение дать проход королю в Италию казалось столь опасным для самого Лодовико, что не сомневались в том, что, в конце концов, он, принимая во внимание свои собственные выгоды, отступится от оного. Все лето прошло в этих кознях, и Лодовико, не внушая подозрения королю Франции, вел себя так, что Фердинандо, римский первосвященник и флорентийцы не теряли надежды узреть исполнение оным обещаний своих, хотя, тем не менее, они и не рассчитывали на это полностью.

Между тем во Франции основательно готовились к походу в Неаполь, коим король был с каждым днём всё более одурманен, несмотря на противность почти всех вельмож. Дабы не имелось ничего, что могло бы расстроить исполнение его намерения, он уладил те разногласия, что были у него с Испанией. Фернандо и Исабэль, оной тогда управлявшие, снискали себе немалую славу мудрым руководством, с помощью которого они ранее восстановили спокойствие и покорность в своих государствах. Вдобавок они сделались грозными благодаря завоеванию королевства Гранада, которое они только что, после десяти лет войны, отняли у африканских мавров, обладавших оным уже восемь веков. Шарль учинил с Фернандо договор, в соблюдении которого поклялись, с той и с другой стороны, в присутствии Бога. Король и королева Испании пообещали не оказывать никакой прямой или косвенной помощи Арагонскому дому, не заключать никакого союза с оным и никоим образом не чинить препятствия намерениям французов в отношении Неаполитанского королевства. Дабы получить эти сомнительные преимущества, Шарль добровольно понёс убыток подлинный и несомненный; ибо он, не получая обратно те деньги, что причитались Франции, возвратил Испании город Перпиньян и всё графство Руссильон, которые были заложены много лет назад Луи XI, отцу его, Хуаном, королем Арагона, отцом Фернандо. Это возвращение осудила вся Франция, поскольку Руссильон, расположенный у подножья Пиренеев, являлся частью Галлии, согласно древнему делению, и закрывал вход испанцам в королевство с той стороны.

Именно по той же самой причине Шарль примирился также и с Максимилианом, королем римлян, и с Филиппом, эрцгерцогом Австрии, сыном его, дабы положить конец всем поводам для споров, которые могли бы возникнуть меж ними. Луи XI, его отец, после смерти Шарля, герцога Бургундии и графа Фландрии, захватил Бургундское герцогство, графство Артуа и многие другие земли, что принадлежали ранее этому герцогу. Это поведение короля стало причиной великих войн между ним и Марией, единственной дочерью Шарля, которая вскоре после смерти отца своего сочеталась браком с Максимилианом. Когда Филипп, сын Марии и Максимилиана, наследовал своей матери, учинили, дабы удовлетворить фламандцев, соглашение, которое Максимилиан одобрил лишь скрепя сердце. Для обеспечения этого договора Маргарита, сестра Филиппа, была обручена с Шарлем, сыном Луи XI. Поскольку Маргарита была ещё очень молода, её привезли ко двору Франции, дабы она проходила там воспитание до достижения ею брачного возраста. Но, после того как Маргарита прожила там несколько лет, Шарль VIII, достигнув венца, расторг брак с ней, дабы жениться на Анне Бретонской, ставшей наследницей герцогства Бретань вследствие смерти Франсуа, отца её, не оставлявшего после себя никакого мужского потомства. Этот союз оказался для Максимилиана двойным оскорблением: одним - в лице дочери его, другим - в его собственном; ибо ранее он через уполномоченного сочетался браком с той самой Анной, которая только что взошла на престол Франции; следовательно, он решил отомстить за это оскорбление силой оружия. Но, не чувствуя в себе сил достаточных для перенесения войны, и видя, что, с одной стороны, фламандцы, которые во время несовершеннолетия Филиппа управлялись посредством своих собственных решений, желают сохранять мир с Францией, а с другой - короли Испании и Англии уже пришли к согласию с этим двором, он оказался вынужден последовать их примеру. Через этот договор Шарль VIII отдал Филиппу Маргариту, сестру его, которую удерживали до той поры во Франции, и графство Артуа, которое в первоначальном соглашении, заключённом с Луи XI, рассматривалось как приданное за Маргариту; но он оставил себе укреплённые места оного с обещанием возвратить их через четыре года, то время, когда Филипп, достигнув совершеннолетия, будет способен надлежащим образом утвердить договор сей.

Когда Шарль таким образом обеспечил себе мир со всеми своими соседями, он принял решение начать свой поход в Неаполь в следующем году; между тем занялись необходимыми приготовлениями, кои Лодовико ускорял весьма бойко. Случилось ему, как и всем другим людям, изведать, как неощутимо растут желания его и притязания. Вскоре Лодовико уже не ограничивался одним лишь сохранением за собой места управляющего Миланским герцогством; но, вознамериваясь на большее, он задумал присвоить себе верховную власть племянника своего под прикрытием той войны, что вот-вот должна была занять арагонцев. Имея целью несколько приукрасить праведностью столь великую несправедливость и дабы лучше укрыть судьбу свою от силы обстоятельств, он сочетал браком Бьянку Марию, племянницу свою, сестру Джана Галеаццо, с Максимилианом, который только что достиг империи вследствие смерти Фридриха, отца своего. Он пообещал ему в качестве приданного четыреста тысяч дукатов, подлежащих выплате в течение некоторого срока, и драгоценности ценой в сорок тысяч дукатов. Со своей стороны Максимилиан, более чувствительный к деньгам, нежели к тому, что требовал от него его новый союз, пообещал без какого-либо уважения к Джану Галеццо, ставшему свояком его, пожаловать Лодовико указ о даче во владение на Миланское герцогство - как ему, так и сыновьям его и потомкам оных, считая, что со времени смерти Филиппо Марии Висконти это государство ни разу не имело законного правителя, и передать ему постановление об этом в положенном виде тотчас же после последнего платежа. Всё то время, пока Джан Галеаццо оставался жив, об этом недостойном поведении императора было известно только крайне незначительному числу людей.

Во время тех кровавых войн, когда Италия оказалась раздираема отмежами гвельфов и гибеллинов, Висконти, дворяне из Милана, изгнав гвельфов, сделались хозяевами сего города; прежде они были лишь вождями одной из сторон, а верховной власти они достигли путём достаточно обычного для завершения гражданских войн переворота. Удерживаясь в этом состоянии в течение многих лет, они, будучи в согласии с присущей всевластью способностью к нарастанию, возымели желание, чтобы то, что являлось лишь властехитительством, стали рассматривать как совершённое по праву. Ввиду этого они прежде всего постарались укрепить свое высокое положение внешними признаками законного владения, а впоследствии и восславить оное громкими званиями. Вначале они получили от императоров, коих Италия знала в то время только по имени, звание воевод Милана, а затем - наместников Империи; наконец Джан Галеццо Висконти (Джован Галеаццо), который носил звание графа ди Вирту из-за графства Вертю, данного ему ранее Жаном, королем Франции, тестем его, получил от Венцеля (Винчислао), короля римлян, звание герцога Милана - как для себя, так и для своих потомков мужского пола. Два сына его, Джованни Мария (Джован Мариа) и Филиппо Мария наследовали ему один за другим. Филиппо Мария, последний мужчина из этого дома, установил по завещанию наследником своим Альфонсо, короля Арагона и Неаполя; это благоприятное к Альфонсо расположение стало плодом той дружбы, которую оный ранее стал выказывать герцогу Милана в признательность за ту свободу, кою последний ему некогда возвратил, как мы сказали об этом выше. К этому решению Филиппо Марию склонило ещё одно побуждение. Он вознамерился поместить Миланское герцогство в руки могущественного государя, имея целью помешать венецианцам захватить оное. Но Франческо Сфорца, в деле войны искушённый не менее, нежели в деле мира, воспользовался многочисленными благоприятными для своего возвышения обстоятельствами; страсть властвовать, более сильная в нем, нежели та верность, кою ему надлежало обнаружить в отношении наследника государя своего, поспособствовала увеличению его собственного могущества не меньше, чем дарования его; следовательно, он захватил путём открытой силы Миланское герцогство, которое, как он утверждал, принадлежало Бьянке Марии, супруге его, внебрачной дочери Филиппо Марии. Поговаривают, что он якобы имел возможность получить указ о даче во владение на герцогство сие от императора Фридриха посредством незначительной денежной выплаты, но он презрел оный в убеждении, что сможет прекрасно сохранять за собой это государство теми средствами, что прежде поместили его во владение оным. Как бы там ни было, Галеаццо, сын его, а затем и Джан Галеццо, внук его, наследовали ему без вышепомянутого указа.

Лодовико, посредством поведения столь же гнусного по отношению к своему племяннику, сколь и оскорбительного памяти его собственных отца и брата, стал настаивать на том, что прежде никто из этих троих не являлся законным герцогом Милана; поэтому он достал себе через посредство Максимилиана указ о даче во владение на это герцогство, как на вотчину, по праву перешедшую к Империи, беря по этой причине звание четвертого, а не седьмого герцога Милана. Вдобавок Лодовико, по примеру молодого Кира, брата Артаксеркса, государя персов, ссылался на то, что он имеет перед Галеаццо, своим старшим братом, преимущество как первый сын, появившийся у отца их с тех пор, как оный стал правителем. Он даже подкреплял данное притязание влиятельностью многих законников; и довод сей, так же как и первый, был отражён в жалованных грамотах императора. Этот государь, дабы покрыть властехитительство Лодовико, воспользовался смехотворным поводом, сутью которого стало добавление посредством отделенного постановления того, что по обычаю Империи никоим образом нельзя предоставлять указ о даче во владение на какое-либо государство тем, кто прежде якобы завладел им независимо от власти оной; что по этой причине он не пожелал прислушаться к тем просьбам, с коими ранее обратился к нему Лодовико, имея целью получить помянутый указ от лица Джана Галеаццо, ибо государь сей прежде признал, что держит герцогство своё от народа Милана.

Брак Бьянки Марии Сфорца с императором увеличил уже имевшуюся у Фердинандо надежду узреть вскоре, как Лодовико оставляет сторону Франции. Он льстился тем, что подобное обязательство перед соперником величины короля Франции и врагом оного по множеству причин, присовокуплённое к значительным средствам, которые Максимилиан получил только что от Лодовико, сделает последнего подозрительным для французского двора. Он даже пошёл ещё дальше в своих предположениях и вообразил себе, что, быть может, новый союз Лодовико придаст ему смелости в том, чтобы нарушить данное им королю Франции слово. Изворотливый итальянец поддерживал это мнение весьма искусно и умело; и, отвлекая одновременно и Фердинандо, и других властедержцев Италии пустыми посулами, он удерживал для себя хорошее положение в равной степени и подле императора, и подле короля Франции. Фердинандо надеялся также на то, что венецианцы, к которым Шарль VIII ранее отправил послов, не станут взирать без ревности на то, как государь настолько их превосходящий обосновывается в Италии, где они удерживали первое место благодаря могуществу и влиятельности. Наконец, его успокаивали короли Испании, которые сулили ему мощную помощь в том случае, если просьбы их и влияние окажутся неспособны изменить решение Шарля VIII.

Между тем король Франции, освободившись от тех помех, что были способны задержать исполнение его намерения, стал помышлять о том, чтобы предотвратить могшие обнаружиться в Италии затруднения. Для этой цели он послал туда Перрона дё Баше, человека достаточно сведущего в делах Италии, где он был задействован во времена Жана д'Анжу. Баше, заявив римскому первосвященнику, сенату Венеции и флорентийцам о намерениях своего господина в отношении Неаполитанского королевства, настоятельно призвал все эти державы примкнуть к нему; но он принёс от оных лишь неопределённые ответы, ибо, поскольку поход должен был начаться только в следующем году, никто не желал обнаружить свои намерения ранее того времени.

Кроме того король сам вступил в переговоры с послами Флоренции, которые ранее были отправлены к нему с согласия Фердинандо, дабы оправдать республику в той склонности, которую, как ей вменялось в вину, она имеет в пользу арагонцев. Шарль попросил свободу прохода для своего войска через земли республики и возможность покупки продовольствия; кроме того, он потребовал только сотню латников, которых он просил, согласно его словам, лишь как знак дружеских чувств флорентийцев к нему. Они представили королю, что до его прибытия невозможно для них без крайней опасности совершить подобный поступок, заверяя его, впрочем, что в любом случае нет ничего, что он не должен ожидать от уважения города их и от приверженности оного к его короне. Но настаивали с французской горячностью на том, чтобы флорентийцы поклялись в исполнении просимого, и грозили, в случае отказа, запретить им ту крупную торговлю, кою они вели во Франции. Эти настойчивые просьбы, как узнали об этом впоследствии, вершились по совету Лодовико Сфорца, бывшего душой всех тех переговоров, что Франция имела тогда с итальянцами.

Пьеро де Медичи попытался убедить Фердинандо в том, что просимое королём Франции столь малозначимо по отношению к основам войны, что, быть может, для него самого окажется выгодным, если флорентийцы сохранят посредством этого доверие Шарля, и что государь сей, принимая это во внимание, может однажды согласиться на их посредничество ради заключения какого-либо соглашения, тогда как, отказав ему, они навлекут на себя его враждебность без того, чтобы пришлась Фердинандо от этого какая-либо выгода. К тому же он представил ему всю ту ненависть, что станут испытывать флорентийцы к нему самому, буде вдруг торговцы их будут выдворены из Франции; что в конечном счёте добросовестность, являющаяся основой договоров, заключается в том, чтобы каждый из союзников терпеливо переносил какую-либо лёгкую невзгоду ради спасения других от невзгод более тяжких. Но Фердинандо, который учитывал то, насколько влияние его и безопасность пострадают от его разделения с флорентийцами, пришлись совсем не по вкусу эти доводы; напротив, он стал горько сетовать на то, что стойкость и верность Пьеро де Медичи начинают обнаруживать шаткость столь рано. Эти сетования склонили Пьеро к тому, чтобы предпочесть дружбу арагонцев; поэтому он пустил в ход различные уловки, дабы заставить отсрочить тот ответ, который французы просили столь настойчиво. В конце концов он повелел сказать, что республика отправит новых послов к королю, дабы объявить оному о своих решениях.

К концу этого года единомыслие между римским первосвященником и Фердинандо начало ухудшаться, то ли потому что порождавший новые затруднения Алессандро не имел иной цели, кроме как заполучить от короля Неаполя большие выгоды, то ли он действительно вознамеривался вынудить оного привести к покорности ему кардинала сан Пьеро ин Винкола. Он страстно желал возвращения этого священнослужителя в Рим, предлагая ему в качестве залога его безопасности слово коллегии кардиналов, Фердинандо и венецианцев. Алессандро немало беспокоился отсутствием этого кардинала; сей священнослужитель владел крепостью Остии, важным местом, а также Ронсильоне и Гроттаферратой, другими соседними с Римом местами. Вдобавок у него имелись ставленники при дворе, как и влияние при оном; наконец склад ума его, жадного до новизны, и столь упрямого, что даже величайшие опасности были неспособны поколебать его решения, делал оного грозным для первосвященника. Фердинандо оправдывал себя тем, что не в его власти побудить кардинала к сему поступку, поскольку тот настолько исполнен недоверия, что какие бы ручательства ему ни предложили, оные окажутся недостаточными для того, чтобы успокоить его в отношении той опасности, которая, как он считал, ему грозила. Что до остального, то он сетовал на свою несчастную долю, являющуюся причиной того, что первосвященник всегда делает его ответственным за ошибки других; он добавлял, что эти досадные расположенности заставили поверить Его Святейшество в то, что именно с его подстрекательства и на его деньги Вирджиньо Орсини купил ранее замки Франческетто Чибо; что, однако же, приобретение сие было совершено без его участия; что, напротив, именно он побудил Вирджиньо к соглашению, и именно он предоставил ему необходимые для исполнения оного деньги. Римский первосвященник не пожелал принять его оправдания и, в свою очередь, принялся сетовать на Фердинандо с немалой досадой и даже с раздражением, так что не казалось, что союз их должен быть долгосрочным.

Именно в сём расположении умов начался год 1494, если исчислять согласно римскому обычаю. Этот столь гибельный для Италии год открыл врата сонму бедствий, опустошивших почти всю землю. С первых же дней этого самого года Шарль, более чем когда-либо раздражённый против Фердинандо, приказал послам этого государя немедля покинуть свои государства.

Почти в то же самое время Фердинандо, обременённый тревогами ещё более, нежели грузом лет, внезапно умер от удара. Этот государь заставлял восхищаться в себе безупречной ловкостью и редкой осторожностью, качествами, которые, будучи поддержаны судьбой, сохранили за ним недавно приобретенный отцом его престол. Он смог преодолеть все те преграды, что препятствовали ему в начале его правления, и вознёс неаполитанский венец на такую вершину великолепия, что оный никогда прежде не был столь блистательным, как на главе его. Он унес бы в могилу похвалу доброго короля, если бы те достоинства, что отметили начало его правления, неизменно сопутствовали ему на престоле; но то ли нравы его подверглись перемене, и он, следуя обычной для большинства государей слабости, позволил чарам высшей власти одолеть себя, то ли, как все в это поверили, природа его, долгое время сдерживаемая, нашла, в конце концов, выход, - Фердинандо обнаружил недобросовестность и предался жестоким бесчинствам, кои, по самому признанию любимцев его, пошли до кровожадности и дикарства.

Не усомнились в том, что дела Италии понесут немалый урон от смерти Фердинандо; ибо, помимо того, что оный, быть может, нашел бы некоторое средство воспрепятствовать прибытию французов, было непросто сделать так, чтобы Лодовико перестал испытывать беспокойство в отношении нового короля Неаполя, государя с нравом вспыльчивым и гордым. Возможно, оказалось бы значительно легче расположить его к примирению с Фердинандо, который прежде неоднократно имел немалую осторожность в отношениях с ним, дабы не оказаться в розни с Миланским герцогством. Было известно, между прочим, что Лодовико всегда испытывал к Фердинандо благодарность за то, что тот выступил в его пользу в случае с браком Изабеллы д'Арагон, дочери Альфонсо. Когда эта государыня прибыла в Милан, дабы сочетаться браком с Джаном Галеаццо, Лодовико при первой же встрече без ума влюбился в неё и решился просить руки Изабеллы для себя самого у отца её. Побуждаемый своей страстью, он в течение нескольких месяцев прибегал к колдовству, дабы помешать Джану Галеаццо вступить в брачные отношения; по крайней мере, именно так тогда посчитали во всей Италии. Фердинандо охотно возблагоприятствовал бы страсти Лодовико, но Альфонсо высокомерно отверг оную. Обманутый в своих надеждах Лодовико, сочетавшись браком с другой женщиной, от которой у него уже были дети, стал помышлять только о том, чтобы закрепить за ними Миланское герцогство. Имеются даже писатели, рассказывающие о том, что Фердинандо, исполнившись решимости стерпеть всё ради того, чтобы избежать грозившей ему войны, вознамерился отправиться морем, как только время года ему это позволит, на галерах своих в Геную, а оттуда по земле в Милан, дабы дать любые виды удовлетворений управляющему Миланским герцогством; что помимо этого он намеревался увезти назад в Неаполь свою внучку, надеясь успокоить Лодовико не только этими действиями, но ещё и прилюдным признанием в том, что спасением своим он обязан лишь ему одному, прекрасно зная, что эти изъявления покорности польстят тщеславию оного и той имевшейся у него слабости быть рассматриваемым третейским судьёй всей Италии и почти оракулом оной.

Альфонсо, тотчас же после смерти отца своего, отправил четырех послов в Рим. Римский первосвященник, как казалось, возвратился к своей первой склонности в пользу Франции; только что он пообещал в грамоте своей, подписанной всей коллегией кардиналов, кардинальскую шапку епископу Сен-Мало; Просперо Колонна, который служил в войсках Фердинандо, и несколько других военачальников приняли решение о переходе в войска Алессандро и герцога Милана; первосвященник очень хорошо их принял и выплачивал оным жалованье вскладчину с Лодовико. При всём этом он прислушался к предложениям Альфонсо по причине тех значительных выгод, которые этот государь велел ему предложить, дабы заручиться поддержкой его и побудить его к своей защите; следовательно, они условились взаимно оказывать друг другу помощь в деле обороны своих государств и определили количество войск, которое каждый должен был предоставить. Римский первосвященник обязался дать Альфонсо указ о даче во владение на Неаполитанское королевство, с тем же сокращением податей, кое Фердинандо ранее получил от других первосвященников на всё время жизни своей, и отправить своего посла, дабы венчать Альфонсо на престол; еще было постановлено, что он даст кардинальскую шапку Луиджи (Лодовико), сыну дона Энрико, внебрачного брата Альфонсо, который впоследствии был прозван кардиналом Арагона; что Альфонсо, со своей стороны, выплатит в настоящее время тридцать тысяч дукатов первосвященнику; что он даст герцогу Гандии земли в королевстве с двенадцатью тысячами дукатов годового дохода, и ту из семи крупных должностей своего королевства, которая вдруг окажется свободной; что он на время жизни римского первосвященника возьмёт его на свою службу с тремя сотнями латников, коих герцог будет обязан употреблять равным образом для службы и одному, и другому; что помимо того, что уже было обещано дону Гоффредо, оному будет еще предоставлен протонотариат, бывший также одной из вышепомянутых семи должностей, и что он станет жить при дворе Альфонсо как будто для того, чтобы быть там заложником верности Алессандро; что, наконец, Альфонсо даст доходные места в королевстве другому сыну римского первосвященника - Чезаре Борха. Отец оного возвёл его с недавнего времени в сан кардинала, представив лжесвидетелей, которые заверили в том, что Чезаре является законным сыном другого человека, ибо внебрачники исключаются из римского пурпура.

Вирджиньо Орсини, при посредстве которого договор был заключен от имени Альфонсо, пообещал ещё, что государь сей поможет римскому первосвященнику возвратить крепость Остии в том случае, если кардинал сан Пьеро ин Винкола откажется отправиться в Рим. Но Альфонсо стал утверждать, что это обещание было сделано без приказа его и ведома; он чувствовал, что в столь острые времена может оказаться очень вредно для его чаяний навлечь на себя неприязнь этого священнослужителя, весьма влиятельного в Генуе, кою у него было намерение захватить врасплох по самой просьбе этого кардинала. Считая к тому же, что в настоящих обстоятельствах, возможно, встанет вопрос о церковном соборе или о других неприятных Святому Престолу вещах, он сделал всё для того, чтобы примирить первосвященника с этим кардиналом, но, так как Алессандро упорно желал, чтобы первый возвратился в Рим, в то время как тот со своей стороны настаивал на том, чтобы ни в коем случае туда не возвращаться, дабы не отдать, как он говорил, жизнь свою на милость каталонского слова, Альфонсо не смог достичь успеха в своем замысле; ибо кардинал, притворяясь, будто принимает посредничество короля Неаполя, внезапно покинул Остию в ночное время на вооружённой бригантине, оставляя замок под хорошей охраной. Остановившись на несколько дней в Савоне и затем в Авиньоне, где он был послом первосвященника, он отправился в Лион, куда Шарль VIII пришел незадолго до этого, дабы быть в большей досягаемости для ведения приготовлений к войне, на кою он, согласно его заявлениям, желал отправиться лично. Кардинал был принят оным с большой радостью и с великими почестями и примкнул к тем, кто трудился над крушением Италии.

Альфонсо, коего страх научил гнуть выю, не преминул как продолжить начатые Фердинандо переговоры с Лодовико Сфорца, так и предложить оному те же удовлетворения. Лодовико, будучи в согласии со своим обычаем, отвлекал того пустыми посулами; он говорил Альфонсо, что ему, дабы не навлечь на себя ту войну, что грозила Неаполитанскому королевству, приходится действовать весьма осмотрительно и искусно. С другой стороны он не прекращал настойчиво просить короля быть готовым к походу, в который должны были вот-вот выступить; а дабы объединить всё воедино, лучше согласовать замысел свой и ускорить исполнение оного, он послал во Францию Галеаццо Сансеверино (Галеаццо да Сан Северино), который ранее женился на одной из его внебрачниц. Галеаццо являлся доверенным лицом Лодовико; последний, дабы лучше укрыть свои козни, принялся распускать слух, будто именно Шарль вызвал к себе этого вельможу.

По совету того же Лодовико Шарль отправил четырех посланников к римскому первосвященнику, а именно: владетеля Обиньи (военачальника из шотландцев), главного сборщика средств Бриссонне, председателя парламента Прованса, и того самого Перрона дё Баше, что был послан в Италию в предыдущем году; они получили приказ настойчиво просить Флорентийскую республику объявить о своих намерениях. Следуя своему предписанию, подготовленному в Милане, они повсюду провозглашали о тех правах, что имеются у короля на Неаполитанское королевство, как у наследника Анжуйского дома, являвшегося угасшим, по крайней мере, в лице потомков мужского пола. Также они разносили весть и об уже принятом им решении провести этот самый год в Италии - не с намерением, как говорили они, захватить чужую собственность, но дабы возвратить свою собственную. Они добавляли, что, однако же, завоевание Неаполитанского королевства не является главной его целью, и что он рассматривает оное лишь как средство, кое позволит ему обратить оружие своё против турок во имя чести веры христианской и ради распространения оной.

Посланники эти, прибыв во Флоренцию, принялись объяснять жителям, что король немало полагается на верность их; они напомнили им, что прежде Карл Великий отстроил заново их город, который с тех пор неизменно ощущал защиту королей Франции; что совсем ещё недавно Луи XI помог ему в той несправедливой войне, которую им пришлось потерпеть со стороны первосвященника Систо, Фердинандо, умершего недавно, и Альфонсо, преемника его. Они также представили флорентийцам те немалые выгоды, которые последние извлекают из королевства Франции посредством торговли; что принимают их там так же хорошо и относятся к ним с тем же уважением, как если бы они родились во Франции; что флорентийцы, как только Шарль станет хозяином Неаполитанского королевства, смогут наладить в оном столь же благоприятную торговлю, тогда как прежде они только и делали, что получали оскорбления от арагонцев, да терпели убыток от действий оных. Наконец они стали настаивать на том, чтобы флорентийцы дали какой-либо знак своего единства с Францией в сём деле; они добавили, что если у них имеется какая-либо законная причина ни в коем случае не совершать подобный шаг, то, по крайней мере, пусть они дадут войскам короля проход через свои земли и согласятся предоставлять оным продовольствие за плату. Именно это они представили в общественном совете. Затем они напомнили Пьеро де Медичи, в частной беседе, о тех благодеяниях и почестях, которые ранее и отец его, и предки получили от Луи XI; они сказали ему, что в трудные времена этот государь предпринял ряд действий, дабы сохранить за ними их высокое общественное положение; что в качестве проявления своей благосклонности он удостоил герб их знаком королевского дома Франции; что Фердинандо, напротив, мало того что вёл с ними открытую войну, так ещё и поучаствовал в заговоре, погубившем Джулиано де Медичи, дядю Пьеро, и в коем Лоренцо, отец его, был опасно ранен.

Посланники, отбыв из Флоренции без какого-либо положительного ответа, отправились в Рим; там они указали римскому первосвященнику на былые услуги королей Франции Святому престолу и на их нерушимую приверженность к оному; они противопоставили этому усердию, о коем свидетельствуют все древние и современные бытописания, судонеподчинение арагонцев и постоянное неповиновение их. Затем они попросили у Его Святейшества для короля своего указ о даче во владение на Неаполитанское королевство, как причитавшийся ему по закону, и сделали первосвященнику немалые предложения на тот случай, если он возблагоприятствует этому походу, решение о коем ранее было принято в основе своей лишь по причине уговоров его и влияния.

Римский первосвященник ответил, что прежде указ о даче во владение на этого королевства был предоставлен предшественниками его одному за другим трем государям из дома Арагона, включая туда и Альфонсо, недвусмысленно упомянутого в пожалованном Фердинандо указе; что, таким образом, он не может дать оный Шарлю до тех пор, пока не будет решено по закону, что его право является наилучшим; и что в данном случае указ о даче во владение на имя Альфонсо якобы совершенно не нанёс ему ущерба, поскольку в оный было вставлено условие - не в ущерб правам других. Он добавил, что Неаполитанское королевство является прямым владением Святого престола, и он не может вообразить себе, что король намеревается нарушить те права, защитой коих его предшественники ранее всегда добывали себе славу; что, однако же, это именно то, что оный собирается учинить, принося войну в это королевство, тогда как более приличествует достоинству и доброте короля заставить путём правосудия признать законным то право, на кое он притязает. Он добавил, что, как непосредственный владетель вотчины и, следовательно, единственный судья в сём деле, он готов обеспечить ему правосудие, и это всё, что христианнейший король может требовать от римского первосвященника, долг которого состоит в том, чтобы гасить, а не поддерживать те распри и войны, кои вспыхивают между христианскими государями. Наконец он указал на то, что, даже если он и захочет поступить иначе, ему придётся столкнуться со множеством затруднений и опасностей из-за соседства с объединившимися друг с другом Альфонсо и флорентийцами, подкреплёнными поддержкой всей Тосканы; вдобавок он сослался на близость множества зависимых от Альфонсо баронов, земли которых простираются до врат Рима. Но все эти доводы были направлены только на то, чтобы оставить некоторую надежду французским посланникам; ибо на деле первосвященник был исполнен решимости держаться того союза, который он заключил только что с Альфонсо.

Флорентийцы немало склонялись в пользу Франции по многим причинам, главными из которых являлись - выгода от той торговли, которую они вели в этом королевстве; давнее, хотя и ложное, мнение о том, что город их был вновь отстроен Карлом Великим после того, как оный был разрушен Тотиллой, королём готов; тесные связи, имевшиеся в течение очень долгого времени у предков их, как у гвельфов, с Шарлем I, королём Неаполя, и со многими потомками его, защитниками сей отмежи в Италии; и, наконец, память о тех войнах, которые они потерпели со стороны Альфонсо Старого, а затем Фердинандо, отправившего против них Альфонсо, сына своего, в году 1479. Весь народ желал, чтобы было дано согласие на проход королевских войск; наиболее рассудительные и уважаемые в республике люди также желали этого. Они полагали крайней неосторожностью как привлечение в земли свои, из-за ссоры других, войны столь опасной, так и противление мощному войску, оначаленному подкреплённым силами Миланского герцогства королем Франции, который, если у него и не будет иметься согласие венецианцев, не должен будет, по крайней мере, опасаться какого-либо препятствия с их стороны. Они подкрепляли свое суждение примером Козимо де Медичи, признанного в свое время одним из мудрейших людей Италии. В то время, когда Жан д'Анжу и Фердинандо оспаривали друг у друга венец, Козимо неизменно считал, что республика ни в коем случае не станет чинить препятствия первому, хотя на стороне второго были и римский первосвященник, и герцог Милана. Вдобавок они воскрешали в памяти пример Лоренцо де Медичи, отца Пьеро, который каждый раз, когда заводили разговор о возвращении анжуйцев, придерживался того же суждения; они даже повторяли то, о чем он, с тех пор как Шарль VIII являлся хозяином Бретани, неоднократно говорил: Италии грозят великие несчастья, если государь сей познает свои силы.

Будучи в таких настроениях, он ответил посланникам в выражениях изысканных и учтивых, не дав, однако же, оным согласия на просимое ими. Он представил им с одной стороны природную приверженность флорентийцев ко Франции, и то имеющееся у них крайнее желание явить знаки оной столь великому королю, а с другой - те препятствия, что противятся их доброй воле; что союз, ранее учинённый ими по приказу Луи XI, отца его, с Фердинандо, по прежнему существует, ибо там недвусмысленно оговаривается, что после смерти этого государя оный будет иметь место и по отношению к Альфонсо; что через этот договор они обязались не только оборонять Неаполитанское королевство, но ещё и не позволять войскам, которые вознамерятся напасть на оное, проходить через свои владения; что для государей и республик нет ничего более недостойного, нежели нарушение данного слова, то, что они и сделают непременно, ежели уступят просьбе короля; что им очень досадно не иметь возможности принять другое решение, но они надеются, что король, столь рассудительный и справедливый человек, и коему известно об их доброй воле, возложит вину за их отказ только на эти столь обоснованные препятствия.

Король, возмущенный сим ответом, тотчас же повелел флорентийским послам покинуть Францию, и, следуя совету Лодовико Сфорца, изгнал из Лиона среди всех торговцев этого народа только тех, кто держал там лавки от Пьеро де Медичи, желая дать понять через это различие, что именно ему лично, а не республике, он приписывает тот оскорбительный отказ, который он только что получил.

Когда властедержцы Италии разделились таким образом: одни в пользу короля Франции, а другие против него, то остались лишь венецианцы, решившие пребывать неучастными и спокойно ожидать исход этой войны. Они не были против сих смут, намереваясь воспользоваться оными, дабы увеличить свои владения в то время, пока другие будут заняты войной. К тому же, будучи достаточно могущественны для того, чтобы не быть должными бояться чего-либо со стороны победителя, они считали, что будет крайней неосторожностью присоединиться к чужой распре без полной на то необходимости. Это не значит, что, с одной стороны, Альфонсо безостановочно не обращался к ним с просьбами, а с другой - король Франции не отправил к ним послов в предыдущем году, и даже в этом. Эти послы представили сенату, что прежде между Францией и республикой всегда имелись дружеские связи и обоюдное содействие; что король, желая поддержать и ещё увеличить это взаимопонимание, просит сенат дать ему совет в этом деле, и даже посодействовать ему в его предприятии. Венецианцы дали ответ немногословный и осторожный: что христианнейший король столь осмотрителен, а совет его столь просвещён и мудр, что они не находят в себе самонадеянности достаточной для того, чтобы влезать в дело дачи советов ему; что приверженность сената ко Франции всегда будет заставлять оный немало содействовать процветанию французского королевского дома; что сия искренняя преданность является причиной того, что они крайне огорчены в настоящее время своей неспособностью присовокупить к желанию действие; что опасение, в коем они пребывают, как бы турки на них не напали, вынуждает их с великими расходами держать под призором множество островов и приморских земель, коими они обладают по соседству с ними; что у дикарей сих имеется и желание причинять им беспокойство, и средства для этого, и что, таким образом, сенат не имеет возможности ввязываться в какую-либо чужую войну.

Но торжественные речи послов и получаемые ими ответы были ничем по сравнению с теми приготовлениями, кои Шарль уже делал повсюду - и на море, и на земле. Он послал Пьера д'Юрфи, своего главного конюшего, в Геную, где Лодовико Сфорца являлся хозяином при посредстве отмежи Адорно и Джована Луиджи даль Фьеско, дабы заставить оснастить там многочисленную морскую рать, состоявшую из стремительных галер и громоздких кораблей. Кроме того по его приказу готовили другие суда в пристанях Вильфранша и Марселя. Эти различные снаряжения судов явились причиной распространившегося при дворе слуха о том, будто король намеревается по примеру Жана д'Анжу, сына Рёне, отправиться морем в Неаполитанское королевство. Многие люди во Франции полагали, что неспособность короля, неопытность подстрекавших его к этому предприятию и нехватка денег сделают напрасными все эти приготовления. Но рвение Шарля был столь сильным, что ускоряли оные с невыразимым проворством; он даже принял только что, по совету наиболее дорогих своих любимцев, звание короля Иерусалима и Обеих Сицилий, звание, которое короли Неаполя носили в то время. Между тем вели сбор денег и набор войск, и прислушивались более лишь к Галеаццо Сансеверино, носителю тайн и намерений Лодовико.

С другой стороны Альфонсо, ранее не прекративший вести приготовления к обороне на земле и на море, счёл, что теперь уже не время позволять Лодовико отвлекать себя, и что лучше привести оного в ужас нападением, нежели терять время в попытках смягчить разум его. Следовательно, он приказал миланскому послу, бывшему в Неаполе, удалиться и отозвал того посла, который с его стороны находился в Милане; затем он завладел доходами с герцогства Бари, коим уже много лет обладал Лодовико в силу ранее сделанного Фердинандо дарования ему сего герцогства.

Не довольствуясь этими первыми действиями, которые являлись скорее проявлениями гнева, нежели настоящей враждебности, он принялся помышлять более лишь о том, как бы застать Геную врасплох. В настоящих обстоятельствах этот город имел безмерную значимость; взятие оного предоставило бы ему благоприятные условия как для того, чтобы подтолкнуть Миланское герцогство к мятежу против Лодовико, так и для того, чтобы лишить короля Франции средства для беспрепятственного нападения на Неаполитанское королевство с моря. Ввиду этого Альфонсо тайно вступил в переговоры с кардиналом Паголо Фрегозо, некогда дожем Генуи, и Объетто даль Фьеско, оба вожди со значительным числом сторонников в городе и на побережьях, а также с некоторыми людьми из рода Адорно, все бывшие изгнанными из Генуи по различным причинам. Он вознамерился восстановить там оных при помощи доброй морской рати, убежденный в истинности слов, часто бывших у него на устах, что два верных средства для победы в войне состоят в упреждении врага своего и в ослаблении оного распрями.

В то же самое время он принял решение лично отправиться во главе многочисленного войска в Романью, и затем внезапно перейти в земли Пармы. Его намерение состояло в том, чтобы поднять там знамя Джана Галеаццо в надежде на то, что, быть может, имя сего государя заставит народы миланского герцогства восстать против Лодовико. Альфонсо полагал, что даже если он и столкнётся с затруднениями в исполнении двух сих замыслов, то для него всегда будет весьма выгодно, если война начнётся в удаленной от его владений стране. Наконец он считал крайне важным вынудить французов провести зиму в Ломбардии. Знавший, что войска в Италии никогда не выступают в поход ранее появления травы для кормления коней, то есть до конца апреля, Альфонсо полагал, что король, дабы избежать суровой поры, якобы будет вынужден опостоиться до наступления весны в землях своих союзников, и он льстился тем, что задержка сия легко сможет предоставить ему какой-либо способ отвести опасность.

Альфонсо не ограничился этим и, имея желанием ничего не упустить, отправил послов в Константинополь, дабы просить помощи у Баязета, в то время властителя турок. Он повелел представить ему, что опасность, грозившая Неаполитанскому королевству, касается также и Турции; что предаётся огласке намерение Шарля VIII, после завоевания Обеих Сицилий, перейти в Грецию. Он не сомневался в том, что известие сие произведёт большое впечатления на разум оттоманского государя. Память о некогда совершённых французами походах в Азию ещё поддерживала у турок ужас к оружию этого воинственного народа.

Тем временем римский первосвященник повелел двинуть против Остии войска свои под началом Никколо Орсини (Никколо Орсино), графа Питильяно, коего Альфонсо поддержал с моря и с суши. Граф без труда овладел городом, и, когда стали вести по крепости огонь из пушек, управляющий оной, при посредничестве Фабрицио Колонна и с согласия Джованни делла Ровере, префекта Рима, брата кардинала Сан Пьеро ин Винкола, по прошествии нескольких дней сдал крепость с условием, что отныне первосвященник никоим образом не будет беспокоить ни кардинала, ни префекта, если только они ему не предоставят новых поводов для этого, и что Фабрицио, которого кардинал оставил ранее в Гроттаферрате, будет держать этот город как и прежде, выплатив, тем не менее, первосвященнику десять тысяч дукатов.

Между тем кардинал, будучи проездом в Савоне, раскрыл Лодовико Сфорца козни Альфонсо с генуэзскими изгнанниками и признался ему, что оные являются плодом советов его и влияния. Лодовико не преминул представить Шарлю VIII то, насколько успех этого предприятия короля Неаполя окажется вреден их намерениям. Поэтому он убедил его послать две тысячи швейцарцев в Геную, а также посоветовал ему немедля перевести в Италию триста копий, дабы оборонять Ломбардию, и поступать так и впредь, буде возникнет потребность в этом. Владетель Обиньи, получивший приказ по своему возвращению из Рима оставаться в Милане, был назначен королём, по совету Лодовико, начальствовать над ними. Пятьсот итальянских латников, нанятых в то же самое время на службу королю, под порядками Джанфранческо Сансеверино (Джованфранческо да Сан Северино), графа Каяццо, Галеотто Пико, графа Мирандолы, и Родольфо Гонзага (Ридольфо да Гонзага), и пятисот других, коих герцога Милана ранее обязался предоставить, должны были примкнуть к владетелю Обиньи. Между тем Лодовико, по прежнему использовавший свои обычные хитросплетения, беспрестанно заверял римского первосвященника и Пьеро де Медичи в искренности своих намерений на благо мира и безопасности Италии и внушал им надежду на то, что узрят вскоре плоды оных.

Почти всегда случается так, что столь положительные и твердые заверения производят некоторое впечатление на разум даже тех, кто более всего побуждены никоим образом не верить оным. Посему, хотя и не полагались более на посулы Лодовико, оные продолжали задерживать некоторым образом исполнение замыслов этого союза. Несомненно, что изъяви римский первосвященник и Пьеро де Медичи желание - генуэзское предприятие возымело бы успех; но, поскольку оное подвергло бы немалой опасности Миланское герцогство, Алессандро, когда Альфонсо попросил у римского первосвященника галер для этого предприятия и стал настаивать на том, чтобы оный присоединил свои войска к его собственным ратям в Романье, выдвинул требование, чтобы после этого присоединения войско ограничивалось только оборонительными действиями; что касается галер, то он стал чинить трудности в даче оных, говоря, что не нужно пока доводить Лодовико до крайности. Подле флорентийцев Альфонсо преуспел не лучше; так как, когда он обратился к ним с настойчивой попросьбой принять его морскую рать в пристани Ливорно и предоставить ей возможность подновляться, оные ответили, поколебавшись, что они, приняв свой давний союз с Фердинандо в качестве предлога для того, чтобы ничего не предоставлять королю Франции, не могут сделать ничего превыше того, что договор сей от них требует.

Тем временем, поскольку дела пребывали в том состоянии, кое не могло более терпеть отлагательств, морская рать вышла из пристани Неаполя под водительством адмирала дона Федерико, а Альфонсо собрал свои наземные силы в Абруццо, дабы перевести оные в Романью. Прежде чем выступить в поход, он счёл необходимым посовещаться с римским первосвященником, который также желал этого со своей стороны, дабы согласовать между собой всё то, что они должны сделать ради своей общей безопасности. Следовательно, они отправились оба 13 июля в Виковаро, землю, принадлежавшую Вирджиньо Орсини; и, пробыв там три дня, они разъехались в полнейшем согласии. Было решено на этом съезде, по совету римского первосвященника, что король Неаполя не пойдёт далее лично, но что он, ради безопасности как Церковного государства, так и своих собственных владений, останется на границах Абруццо, около Челли и Тальякоццо, с частью своего войска, которое, согласно его словам, было составлено приблизительно из ста отрядов - каждый в двадцать латников, и из более чем трёх тысяч самострельщиков и легкоконников; что Вирджиньо Орсини будет находиться в землях Рима, дабы противодействовать Колонна, и что двести латников первосвященника с частью легкоконников Альфонсо останутся в этом городе для той же цели; что Фердинандо, герцог Калабрии (именно это звание носили первенцы королей Неаполя), молодой государь, подававший большие надежды, двинется в Романью во главе семидесяти отрядов латников, оставшейся части легкоконников и большей части войск римского первосвященника, которые должны были ограничиваться только оборонительными действиями; что государя этого будут сопровождать Джан Джакомо Тривульцио (Джованиакопо да Триульци), управляющий войсками короля Неаполя, и граф Питильяно, который ранее перешёл со службы первосвященнику на службу Альфонсо, и что он будет соображаться с мнением двух этих военачальников, обладавших немалыми опытом и влиянием. Первосвященник и Альфонсо сочли, что во время перехода войска в Ломбардию присутствие Фердинандо сможет внести лепту в успех этого похода по причине той двойной связи, что соединяла его с Джаном Галеаццо; ибо этот последний в одно и то же время был и его свояком, как муж Изабеллы д'Арагон, сестры его, так и его двоюродным братом, как сын Галеаццо, брата Ипполиты Сфорца, матери Фердинандо.

Одна из главных статей на съезде римского первосвященника и Альфонсо касалась Колонна, не доверять коим у них имелись все основания. Прежде Просперо и Фабрицио были тот и другой на жаловании короля Фердинандо, который их одарил благодеяниями; но тотчас же после его смерти Просперо, несмотря на ранее данное им Альфонсо слово оставаться на службе оного, перешёл, при содействии кардинала Асканьо, на совместную римскому первосвященнику и герцогу Милана службу; впоследствии он отклонил предложения Алессандро о том, чтобы отступиться от Лодовико. Что касается Фабрицио, то он действительно остался в войсках Альфонсо; но под предлогом того негодования, которое римский первосвященник и этот государь обнаруживали против Просперо, он противился тому, чтобы последовать за герцогом Калабрии в Романью, прежде чем дела и Просперо и всего дома Колонна не будут улажены путём приемлемым и несомненным. Это был лишь повод для того, чтобы скрывать свои намерения; так как на самом деле они уже тайно примкнули к стороне Франции, либо по причине тех тесных связей, в коих оба они пребывали с кардиналом Асканьо, нашедшим убежище в их землях с тех пор, как он покинул Рим, дабы обезопасить себя от хитросплетений первосвященника, либо в надежде извлечь более значительные преимущества из союза с Францией. Вдобавок ещё одно более мощное побуждение подтолкнуло их к этому решению; они не смогли взирать без жестокой досады на то, как Вирджиньо Орсини, глава противной им отмежи, удерживает первое место в милости короля Неаполя. Между тем, поскольку им хотелось, чтобы дело оставалось тайным до тех пор, пока они не окажутся в состоянии безнаказанно обнаружить себя, Колонна притворялись, что намерены удовлетворить и римского первосвященника, и короля Неаполя, настаивавших на том, чтобы Просперо связал себя с ними и оставил миланские войска, дабы быть полностью спокойными на его счёт. Именно таким образом Колонна продолжали поддерживать переговоры, раз за разом порождая затруднения в отношении условий договора, дабы избежать заключения оного.

Алессандро и Альфонсо имели в сём деле намерения и взгляды весьма различные. Римский первосвященник вознамерился отнять у Колонна те замки, коими они обладали в землях Рима, и искал только повод напасть на них; но Альфонсо, который не ставил себе иной цели, кроме как заручиться их поддержкой, не имел никакого намерения вести войну с оными, если только они не вынудят его прибегнуть к этому крайнему средству; однако же он не осмеливался противиться алчности Алессандро. Следовательно, было решено меж ними подавить их с помощью оружия, и были приготовлены войска для этого похода; постановили и сам порядок предприятия; условились, тем не менее, подождать ещё несколько дней, дабы увидеть, может ли дело прийти к соглашению.

Отбытие дона Федерико для совершения похода в Геную стало, наконец, знаком к началу войны в Италии. Уже долгое время не показывалась в море Тирренском столь прекрасная и столь хорошо оснащенная морская рать, что была у него; она состояла из тридцати пяти быстроходных галер, из восемнадцати кораблей и сверх того из прочих мелких судов; оная несла многочисленный огнестрельный наряд, три тысячи человек для высадки и помимо этого генуэзских изгнанников, которые сулили Федерико несомненную победу. Но задержка с отплытием, вызванная отчасти теми затруднениями, что всегда сопровождают крупные предприятия, отчасти хитросплетениями Лодовико Сфорца, а затем и той стоянкой, которую морская рать сделала в пристанях сиенцев в ожидании, пока будут набраны пять тысяч пехотинцев, породила препятствия, с коими не столкнулись бы месяц назад. Эта медлительность дала врагам время на то, чтобы позаботиться о своей безопасности: уже и бальи Дижона прибыл в Геную с двумя тысячами швейцарцев, нанятыми королем Франции, и большое число кораблей и галер, которые вооружали в пристани этого города, были в добром состоянии. Часть вооруженных в Марселе судов также отправилась в Геную. Вдобавок Лодовико, который не считался с расходами в сём случае, отправил туда Гаспаре Сансеверино (Гуаспарри да Сан Северино), прозванного Фракасса, и Антоньо Марию, брата его, с большим числом пехотинцев. Вознамерившись пользоваться самими генуэзцами как своими собственными силами, он перетянул на свою сторону подарками, посулами или денежными выплатами Джана Луиджи Фьески (Джован Луиджи даль Фьеско), брата Объетто, членов семьи Адорно и немалое число других дворян и жителей Генуи, способных крепко постоять в городе за его выгоды; из предосторожности он даже удалил из Генуи и с побережий большое число сторонников изгнанников, призвав оных в Милан.

Присутствие герцога Орлеанского, вошедшего в Геную в тот же день, когда арагонская морская рать появилась в генуэзских водах, придало новую силу этим приготовлениям, самим по себе уже исполненным действенности. Прежде чем отправиться в Геную, государь сей провёл в Алессандрии с Лодовико Сфорца съезд, касавшийся настоящих дел; Лодовико принял его с большой радостью и с великими почестями, но, однако же, как равного себе, ведь неясность будущего не позволяла ему предвидеть, что вскоре и государство его, и жизнь будут отданы на милость сего государя.

Эти предосторожности со стороны врагов переменили решение арагонцев; сначала они вознамерились ввести морскую рать в пристань Генуи в надежде, что сторонники изгнанников учинят какое-нибудь движение в их пользу; но, поскольку замысел сей потерпел неудачу, они образовали другой - напасть на побережья. Когда разделились суждения в вопросе о том, с какого побережья - восточного или западного - должно было начать, уступили в итоге мнению Объетто даль Фьески; оный весьма полагался на жителей восточного побережья, что и подвигло отплыть к Порто Венере; но туда уже были отправлены из Генуи четыре сотни пехотинцев, а Джан Луиджи Фьески, который ранее направился в Специю, уже утишил край. Таким образом, тщетным оказался затяжной приступ на Порто Венере, учинённый арагонцами. Посему они, отчаявшись овладеть этим городом, возвратились в пристань Ливорно, дабы подновиться и увеличить численность своей пехоты, необходимость в которой стала для них очевидна благодаря дошедшим до них сведениям о том, что о прибрежных землях хорошо позаботились. В сём месте дон Федерико получил известие, что морская рать Франции, где имелось меньше галер, нежели у него, но больше кораблей, готовится выйти из пристани Генуи. Поскольку Федерико чувствовал себя слабейшей стороной в том случае, если вся французская морская рать отправится на встречу с ним, то он отослал свои корабли в Неаполь, дабы быть в состоянии уклоняться от врага благодаря быстроходности своих галер, но имея намерением завязать бой, буде галеры оного отделятся от кораблей - нечаянно или даже намеренно.

В то же самое время герцог Калабрии шел с наземными силами в Романью, дабы затем, следуя ранее образованному замыслу, перейти в Ломбардию; но для того, чтобы иметь свободный проход, и дабы не оставлять за спиной ничего, что могло бы доставить ему беспокойство, было необходимо удостовериться в государстве Болоньи и в городах Имола и Форли, ибо Чезена, город, зависимый от римского первосвященника, и Фаэнца, бывшая в подчинении у Асторре Манфреди (Асторе де Манфреди), маленького ребенка, находившегося на жаловании и под защитой флорентийцев, были расположены предоставлять войску Фердинандо всё, в чем оное будет нуждаться.

Оттавиано, сын Джироламо Риарио (Иеронимо да Риарио), владел Форли и Имолой со званием наместника Церкви, и находился под опекой Катерины Сфорца, матери своей. Уже несколько месяцев как римский первосвященник и Альфонсо вступили в переговоры с оной о том, чтобы принять Оттавиано на общую службу им с условием защищать государства его; но ничего так и не заключили по двум причинам: во-первых, потому что Катерина, дабы получить лучшие условия, породила некоторые затруднения; во-вторых, по той причине, что флорентийцы, неизменно твердые в решении сохранять осторожность в отношении короля Франции, ни в коем случая не переходя предел тех обязательств, кои носил в себе их союз с Альфонсо, отказывались войти в этот договор, на который согласие их, однако же, было необходимо. Ибо, с одной стороны, первосвященник и Альфонсо якобы возымели немалое желание разделить расходы сии с третьей стороной, а с другой Катерина хотела заключить этот договор лишь при условии, что флорентийцы возьмут обязательства по её защите совместно с другими. Все эти затруднения были сняты во встрече, состоявшейся у Фердинандо с Пьеро де Медичи в Борго дель Санто Сеполькро, в то время пока войско проводили через Мареккью. С самого начала съезда Фердинандо заявил Пьеро от имени отца своего, что тот волен располагать как им, так и войском его во благо всех тех намерений, что могут у него иметься в отношении Флоренции, Сиены и Фаэнцы, предложения, кои весьма оживили первоначальную склонность Пьеро в пользу арагонцев; поэтому по своему возвращению во Флоренцию он заставил тех, кто были более всего противны предлагаемому Катериной договору о найме, подписать оный, не обращая внимания на разумные внушения рассудительнейших людей республики.

Когда дело Риарио было закончено, совместно оплачивавшие его службу римский первосвященник, король Неаполя и флорентийцы оставили за собой также и Болонью посредством схожего договора с Джованни Бентивольо, который всецело располагал сим городом. Помимо этого первосвященник пообещал ему сделать кардиналом Антонгалеаццо (Антоньо Галеаццо), одного из сыновей его, уже первосвященничьего протонотария; Альфонсо и Пьеро де Медичи стали поручителями данного обещания.

Присоединение двух этих вельмож заставило возлагать немалые надежды на войско герцога Калабрии, но оное стало бы внушать намного больше опасений, если бы не промедлило настолько со вступлением в Романью. Медлительность войска с отбытием из Неаполитанского королевства и бдительность Лодовико Сфорца уже дали время прошедшим беспрепятственно через земли Болоньи владетелю Обиньи и графу Каяццо, управляющему войсками Миланского герцогства, на то, чтобы с частью предназначенного оказывать противодействие арагонцам войска отправиться в окрестности Имолы до прибытия последних в Чезену. Таким образом Фердинандо, не имея более возможности надеяться проникнуть в Ломбардию, оказался вынужден ограничиться ведением войны в Романье. Большая часть городов этой области была на его стороне. Равенна и Червия, города венецианцев, были неучастны; что касается маленького края, орошаемого По и подчинённого герцогу Феррары, то оный предоставлял войскам Франции и Миланского герцогства все виды удобств.

Неудача генуэзского предприятия и затруднения, внезапно возникшие в Романье, оказались неспособны умерить безрассудство Пьеро де Медичи. Тайным договором, учинённым без ведома республики, он пообещал римскому первосвященнику и королю Неаполя открыто воспротивиться королю Франции. В итоге он не только позволил морской рати Альфонсо укрываться и подновляться в пристани Ливорно, а также и набирать наёмников в пехоту во всех флорентийских владениях, но и, не соблюдая более никакой меры, побудил Аннибале Бентивольо, сына Джованни, состоявшего на военной службе у флорентийцев, отправиться вместе с его состольней и с состольней Асторре Манфреди на соединение с войском Фердинандо. Едва оное вступило в земли Форли, он даже повелел отправить туда из Флоренции тысячу пехотинцев и огнестрельный наряд.

Римский первосвященник, казалось, по-прежнему пребывал в тех же настроениях. Не довольствуясь тем, что он уже, посредством одного послания, призвал Шарля VIII ни в коем случае не переходить Альпы, а действовать скорее путем правосудия, нежели путём оружия, первосвященник написал ему второе послание, в котором велел оному под угрозой отлучения от церкви подчиниться себе. С другой стороны, епископ Калагорры, посол первосвященника в Венеции, настойчиво просил сенат противопоставить свое оружие оружию короля Франции ради спасения Италии, либо, по крайней мере, повелеть сказать Лодовико Сфорца, что его козни республике не по нраву. Также и Альфонсо имел там послов с той же целью; флорентийские послы тоже обращались с ходатайствами к сенату, но менее открыто, нежели послы неаполитанские. Дож ответил от имени республики, что не должно мудрому государю навлекать войну на свои владения, дабы отвести оную от владений других, и отказался совершить любое сколь угодно незначительное действие, могшее стать причиной недовольства какой-либо из сторон.

Король Испании, находясь под напором настойчивых просьб римского первосвященника и Альфонсо, обещал отправить в Сицилию многочисленное войско, чтобы оказать помощь Неаполитанскому королевству, когда для этого придёт время; но он извинялся за то, что не сможет сразу же привести оное в готовность, оправдывая себя нехваткой средств. Дабы помочь ему набрать войско сие, Альфонсо послал королю некоторое количество денег, а римский первосвященник позволил ему употребить для той же цели те средства, что были собраны в Испании властью Святого престола на крестовый поход и должны были послужить только обузданию врагов веры.

Все эти государи были весьма далеки от того, чтобы вести войну с неверными. Альфонсо, помимо тех людей, коих он уже послал в качестве своих представителей к великому турку, отправил ещё и Каммилло Пандоне. Джорджо Буччардо, генуэзец, который ранее уже был использован в Турции первосвященником Инноченто, получил от Алессандро тайный приказ отправиться от его лица в Константинополь вместе с Пандоне. Баязед оказал оным необычайные почести, дал им скорый приём и отослал их обратно с великолепными посулами, но оные, хотя посол Порты, прибывший вскоре после этого в Неаполь, и подтвердил их, не получили никакого продолжения, возможно, по причине отдалённости мест, либо потому что трудно установить прочное доверие между турками и христианами.