СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ФРАНЧЕСКО ГВИЧЧАРДИНИ

ЗАМЕТКИ О ДЕЛАХ ПОЛИТИЧЕСКИХ И ГРАЖДАНСКИХ

RICORDI POLITICI E CIVILI

1. Если, люди благочестивые говорят, что кто имеет веру творит великие дела; и если сказано в евангелии, – кто имеет веру, тот может двигать горы и т. д., то это потому, что вера дает упорство. Верить – значит не что иное, как иметь твердое мнение и даже уверенность в вещах внеразумных, а если вещи эти постигаются разумом, то верить в них с большей решительностью, чем разум в том убеждает. Итак, кто имеет веру, тот в ней упорен, он вступает на путь свой бесстрашно и решительно, презирает трудности и опасности и готов терпеть до последней крайности. Так как дела мира подвержены тысячам случайностей, то [108] благодаря долгому течению времени, может притти неожиданная помощь тому, кто упорствовал до конца; причиной этого упорства была вера, и потому справедливо говорится: кто имеет веру, творит дела великие. Пример этого в наши дни – величайшее упорство флорентийцев, которые, ожидая вопреки всякому рассудку, войны между императором и папой, без надежды на чью-нибудь помощь, разъединенные, среди тысячи трудностей, – семь месяцев выдержали за стенами натиск войск, когда никто бы не поверил, что они выдержат семь дней ¹; если бы дела обернулись так, что флорентийцы победили бы, никто бы уже не удивился, а вначале все считали их погибшими; причиной упорства их была во многом вера в предсказание Фра Джироламо из Феррары, что они погибнуть не могут ².

2. Некоторые князья, отправляя послов, полностью сообщают им свою тайну и желанную цель переговоров с другим князем, к которому послы направляются. Другие считают за лучшее открыть послам только то, в чем посол, по желанию их, должен убедить другого князя; если они хотят его обмануть, им кажется не обходимым обмануть сперва собственного посла, который служит им средством и орудием как переговоров, так и убеждения другого князя. И то, и другое мнение по-своему справедливо. С одной стороны, послу, знающему, что его князь хочет обмануть другого, как будто трудно говорить с тем же жаром и твердостью, как если бы он верил, что переговоры ведутся [109] искренне и без притворства, – не говоря уже о том, что он может по легкомыслию или лукавству открыть замыслы своего князя; если бы он ничего о них не знал, это было бы немыслимо. С другой стороны, если сделка притворная, а посол верит, что она настоящая, он часто идет гораздо дальше, чем это нужно по делу. Когда посол верит, что его князь действительно хочет достигнуть известной цели, он часто пренебрегает в переговорах теми доводами и уступками, на которые он мог бы пойти, если бы знал действительную суть дела. Почти невозможно дать послам такие точные указания, которые вводили бы их во все подробности, и если осторожность не научит их приспособляться к цели, поставленной им вообще, то человек, которому не все известно, сделать этого не может, и таким образом ему легко тысячу раз ошибиться. Мое мнение, что князь, имеющий послов разумных и преданных, зависящих от него настолько, что им незачем зависеть от других, лучше сделает, если раскроет им свой замысел; если же князь не уверен, что послы вполне таковы, то менее опасно не всегда им открываться и поступать так, чтобы, убеждая в чем-либо других, начать с того, чтобы убедить в этом собственного посла.

3. Известно по опыту, что даже могучие князья испытывают великую нужду в хорошо подготовленных советниках; никто не станет этому удивляться, если это бывает с князьями, не настолько рассудительными, чтобы уметь распознавать людей, или настолько скупыми, [110] что не желают их вознаграждать. Но вполне можно удивляться, когда это случается с князьями, не имеющими этих двух недостатков; ибо все видят, как много люден всякого рода хотят им служить и как просто князьям этих людей облагодетельствовать.

Все это, однако, не должно особенно удивлять того, кто посмотрит на дело глубже; ведь советник князя, – я говорю о тех, которые должны вершить большие дела, – должен отличаться необыкновенными способностями, а такие люди – величайшая редкость; кроме того, он должен быть человеком необычайной верности и честности, а это качество, может быть, еще реже, чем первое. Таким образом, если не легко находятся люди, наделенные одним из этих двух свойств, то насколько реже находятся люди, обладающие ими обоими. Князь, разумный и не ограничивающийся только будничными мыслями о необходимом, мог бы уменьшить эту трудность; зная все наперед, он выбирал бы советников, еще не вполне подготовленных, которые на опыте учились бы от случая к случаю, воспитывались бы на этом, привыкли бы таким образом к делам и целиком отдавали бы себя его службе; ведь трудно сразу найти людей того склада, о котором говорилось выше, но можно вполне надеяться, что со временем удастся их выработать.

Хорошо известно, что светские князья, когда они об этом должным образом постараются, скорее находят советников, чем папы; [111] происходит это от большего уважения к светскому князю и от надежды, что на службе его можно пробыть долго, так как правление светского князя обычно продолжительнее, чем папское, а наследник его – это почти то же, что он сам; наследник может легко ввериться тем, кто работал или начал работать при его предшественнике. К тому же эти люди, как советники светского князя, как подданные его или по крайней мере взысканные его милостями, должны, чтобы существовать, всегда считаться с ним, бояться как самих князей, так и преемников их; этих причин при папском правлении не существует, так как папы властвуют, обычно, недолго и у них нехватает времени, чтобы выводить новых людей; нет здесь и тех причин, которые позволяют вверяться людям, окружавшим предшественника; советники пап – это выходцы из разных стран, не связанные с папским престолом; выгоды их от князя и преемников его не зависят; они не боятся нового первосвященника и не надеются продолжать при нем свою службу: таким образом, если подойдет опасность, можно опасаться, что они окажутся более неверными и менее приверженными к своему господину, чем люди, служащие светскому князю.

4. Если князья, когда им вздумается, не считаются с своими слугами и во имя самого мелкого интереса своего показывают им презрение или прогоняют их, то может ли гневаться или жаловаться господин, что слуги покидают его или выбирают себе то, что им [112] выгоднее, лишь бы они не изменяли долгу верности и чести.

5. Если бы люди были достаточно благоразумны и преданы, то господин должен был бы пользоваться всяким случаем, чтобы оказывать своим слугам всякое благодеяние, какое только возможно; однако опыт показывает, и я испытал это с моими слугами на себе, что когда все у них есть или когда господину не представляется случая делать им то же добро, что и прежде, они его бросают. Кто думает о своей выгоде, у того рука должна быть жесткой, и со слугами своими он должен быть скорее скуп, чем щедр, удерживая их больше надеждой, чем делами; надежда может обмануть, поэтому необходимо изредка щедро одарять кого-нибудь из них и этого довольно; надежда в людях от природы много сильнее страха; людей больше утешает и укрепляет пример одного облагодетельствованного, чем устрашает пример многих, с которыми обращаются дурно.

6. Великая ошибка говорить о делах человеческих, не делая ни различий, ни оговорок и рассуждая, так сказать, правилами; ведь почти во всех делах благодаря изменчивости условий существуют различия и исключения, так что нельзя мерить их одной и той же мерой; в книгах эти различия и исключения не записаны, но познанию их должна учить рассудительность ³.

7. Будьте осторожны, чтобы не сказать в разговоре без нужды таких вещей, которые при передаче могут не понравиться другим; такие [113] слова, часто не продуманные во-время и должным образом, сильно вредят вам же; говорю вам, будьте очень осторожны; ведь многие, даже мудрые люди, в этом ошибаются и трудно от этого удержаться; но чем трудности больше, тем богаче вознаграждается тот, кто знает, как поступать.

8. Если нужда или гнев заставит вас говорить оскорбительные вещи другому, остерегайтесь по крайней мере сказать что-нибудь обидное не только для него; например, если вы хотите оскорбить кого-нибудь, не говорите дурно о его земляках, семье и родных, ибо великое безумие оскорблять многих, когда хочешь обидеть одного.

9. Читайте эти заметки часто и обдумывайте их как следует, потому что познать и понять их легче, чем следовать им; это облегчается, если свыкнуться с ними настолько, чтобы они всегда свежи были в памяти.

10. Не полагайтесь всецело на природный ум и не убеждайте себя, что достаточно его одного без участия опыта; ведь всякий, кто только соприкасается с делами, будь он умнейший человек в мире, мог познать, что опытом достигается многое, к чему не могут привести одни только природные дары.

11. Пусть неблагодарность многих не отпугивает вас от того, чтобы делать людям добро; ведь помимо того, что благотворение само до себе и без всякой другой цели – дело благородное и почти божественное, но, делая добро, встречаешь иной раз в ком-нибудь одном [114] столько благодарности, что это вознаграждает за всю неблагодарность других.

12. У всех народов встречаются почти те же или схожие пословицы, только сказанные другими словами; причина этого в том, что пословицы рождаются из опыта или из верного наблюдения вещей, которые всюду одинаковы или схожи.

13. Кто хочет узнать мысли тиранов, пусть читает у Корнелия Тацита рассказ о последних беседах умирающего Августа с Тиберием ⁴.

14. Нет ничего драгоценнее друзей; не теряйте поэтому случая приобретать их, когда только можете; ибо встречаются люди часто, друзья полезны, а враги вредят там, где ты этого никогда бы не ждал, и в такие минуты, когда ты об этом и не думал.

15. Как все люди, я хотел почета и выгоды; много раз достигал я даже большего, чем хотел или рассчитывал, и все же удовлетворения в той мере, как я себе это представлял, я не нашел в этом никогда; подумайте – и вы поймете, что после этого нечего считаться с пустой человеческой алчностью.

16. Величия и почестей обычно желают все, ибо все, что есть в этом хорошего и привлекательного, предстает снаружи и бросается в глаза, а заботы, труды, тягости и опасности скрыты и незаметны; если бы они проявлялись, как проявляется добро, у нас не было бы никаких причин мечтать о величии, кроме одной, что чем больше окружены люди почестями, почитанием и поклонением, тем ближе они [115] кажутся к богу и становятся как бы с ним сходными, а кто же не хотел бы ему уподобиться ⁵.

17. Не верьте людям, которые говорят, что они добровольно, из любви к покою, отказались от дел и мирского величия, так как почти всегда это произошло по их легкомыслию или по необходимости; на опыте видно, что почти все эти люди при первом намеке на возможность вернуться к прежней жизни, отказываются от прославленного покоя и бросаются вперед с яростью огня, пожирающего сухие и густо смазанные вещи.

18. Корнелий Тацит очень хорошо учит людей, живущих под управлением тирана, как им жить и как осторожно надо себя вести, – самих же тиранов он учит, как основывать тиранию.

19. Заговоры невозможны без участия других, – следовательно, это дело опаснейшее; люди большей частью неосторожны или злы, а потому слишком страшно окружать себя подобными лицами.

20. Для заговорщика, стремящегося к счастливому исходу своего дела, нет ничего более гибельного, чем стремление к чрезмерной безопасности и слишком большой расчет на успех; ведь тот, кто захочет вести дело таким образом, должен вовлечь в него больше людей, употребить больше времени, искать удобного случая, а все это ведет к тому, что заговор раскроется. Вы видите, как страшны заговоры, потому что здесь опасно все, что в других случаях предохраняет людей; причина, как мне кажется, [116] в том, что судьба, столь могущественная в этих делах, гневается на тех, кто так старается укрыться от ее мощи.

21. Я не раз говорил и писал, что Медичи потому лишились власти в 1527 году, что во многих случаях пользовались приемами свободного правления; и допускал, что народ мог бы лишиться свободы, если бы он во многих случаях стал править, пользуясь приемами тирании ⁶. Заключения эти строятся на том, что если Медичи, правление которых было ненавистно всему городу, хотели удержаться, они должны были опираться на друзей им преданных, т. е. на людей, которым их правление приносило бы достаточную выгоду, а люди эти, с другой стороны, должны были бы знать, что они пропали и не могут оставаться во Флоренции, если только Медичи будут изгнаны. Этого не могло получиться, так как Медичи щедро раздавали почести и выгодные места, не желая делать из этого признак особенного благоволения друзьям и родне и стараясь показывать, что они обходятся со всеми одинаково. Крайность в таких делах заслуживала бы сурового осуждения, но, даже избегая ее, Медичи не создали для своей власти опоры в лице преданных им друзей; если они даже нравились всем, этого было достаточно, ибо, с другой стороны, так крепко засело в сердцах людей желание вернуться ко временам Большого совета ⁷, что вырвать его не могли никакая мягкость, никакая снисходительность, никакое угождение народу. О друзьях же можно сказать, что [117] если власть эта им нравилась, то все же не настолько, чтобы они согласились ради нее подвергаться опасностям; надеясь на то, что при разумном поведении можно будет спастись по примеру 1494 года ⁸, они скорее готовы были предоставить вещам итти своим ходом, чем выдерживать бурю.

Совершенно обратно должна поступать власть народная. В общем ее во Флоренции любят, но это не машина, точно работающая по указанию одного или немногих, и она каждый день действует по-разному, вследствие многочисленности и невежества людей, участвующих в деле правления. Поэтому, если такая власть хочет удержаться, она должна быть приятной для всех и, насколько может, избегать раздоров между гражданами; если она не умеет или не в силах их заглушить, раздоры открывают дорогу переменам правления. Власть действительно должна соблюдать во всем справедливость и равенство; так создается безопасность, обеспечивается общая удовлетворенность и закладывается основа для сохранения народного правительства, опирающегося не на малочисленных приверженцев, с которыми оно не способно править, а на бесчисленных друзей; если народная власть начинает править как тиран, то удержать ее возможно, только превратив правление народа в другую форму власти; это не сохраняет свободу, а разрушает ее.

22. Сколько раз говорится: если бы было поступлено так или иначе, произошло бы то или другое; люди узнали бы, что подобные [118] мнения ложны, если бы можно было проверить их на деле.

23. Будущее так обманчиво и подвержено таким случайностям, что даже очень мудрые люди большей частью на этот счет ошибаются; если записать их суждения, в особенности суждения о подробностях, ибо общие черты событий схватываются чаще, окажется, что разница между ними и другими людьми, считающимися не столь мудрыми, очень мала. Поэтому упускать благо, которое у тебя в руках, из боязни будущего зла, – это большей частью безумие, если только зло не достоверно известно, или не близко, или по сравнению с благом не слишком велико; иначе ты очень часто теряешь возможное благо из страха, который потом оказывается пустым.

24. Нет ничего более преходящего, чем память об оказанных благодеяниях; поэтому рассчитывайте на тех, кто поставлен в такие условия, что не может отказать вам в благодарности, а не на тех, кого вы облагодетельствовали; ведь они часто или не помнят об этих благодеяниях, или считают, что благодеяния были не так велики, или думают, что они были оказаны по обязанности.

25. Остерегайтесь делать людям приятное, если для этого нужно в равной мере причинить неприятное другим; ведь обиженный не забывает, – напротив, он преувеличивает обиду; облагодетельствованный не помнит, и ему кажется, что он облагодетельствован меньше, чем на самом деле; поэтому, предполагая другие условия [119] равными, убыток оказывается гораздо больше прибыли.

26. Люди должны были бы считаться гораздо больше с существом и последствиями дела, чем с внешними формами, и тем не менее трудно поверить, до чего связывает каждое благосклонное или любезное слово; поэтому каждый считает себя достойным величайшего уважения и впадает в гнев, если ему кажется, что ты не отдаешь ему должное в той мере, в какой он, по убеждению своему, этого заслуживает.

27. Обезопасить себя по-настоящему от человека, в котором ты сомневаешься, можно лишь при таком положении вещей, чтобы он не мог тебе вредить, если бы даже и хотел; обманчива безопасность, которая зиждется на воле других, и это свидетельствует о том, как мало доброты и верности в людях.

28. Не знаю, кому больше, чем мне, противны честолюбие, жадность и изнеженная жизнь духовенства, как потому, что пороки эти отвратительны сами по себе, так и потому, что каждый из них в отдельности и все они вместе мало подходят к людям, жизнь которых, по словам их, отдана богу, и, наконец, потому, что все эти пороки до такой степени противоположны, что совмещаться они могут разве лишь в очень странном человеке. Тем не менее, высокое положение, которое я занимал при нескольких папах, заставило меня любить их величие ради моего собственного интереса; не будь этого, я любил бы Мартина Лютера как самого себя, не для того, чтобы избавиться от правил [120] христианской религии, как она обычно толкуется и понимается, а ради того, чтобы видеть, как скрутят эту шайку злодеев, т. е. как им придется или очиститься от пороков, или остаться без власти ⁸.

29. Я много раз говорил, и это несомненнейшая правда, что флорентийцам труднее управляться с своими небольшими владениями, чем венецианцам с обширными; происходит это от того, что флорентийцы живут в стране, где все более проникнуто свободой и очень трудно искоренить этот дух; поэтому победа дается лишь с величайшими усилиями и не менее трудно удержать побежденных в покорности. Кроме того, с флорентийцами соседствует церковь, могучая и никогда не умирающая, и если ей иной раз приходится тяжко, она в конце концов идет к. своей цели тверже, чем раньше. Венецианцам же достались земли, где все привыкли подчиняться, и не знают упорства ни в самозащите, ни в мятеже; к тому же соседями их были светские князья, которые не вечны ни сами по себе, ни в памяти людей.

30. Кто всматривается в вещи как следует, не может отрицать величайшего могущества судьбы в делах человеческих, ибо мы видим, что обстоятельства случайные ежечасно дают им сильнейшие толчки, и не во власти людей предупредить дли избежать их; правда, осторожность и старания людей могут многое смягчить, но одного этого все же мало, необходимо еще и счастье. [121]

31. Даже те, кто приписывает все мудрости и дарованиям человека и, насколько возможно исключает силу судьбы, должны сознаться, что очень важно попасть или родиться в такое время, когда высоко ценятся дарования или качества, которыми ты в себе дорожишь; это видно по примеру Фабия Максима, которому природная медлительность потому и создала такую славу, что качество это проявилось в войне, где горячность была гибельна, а медленность полезна; в другое время могло бы случиться обратное. Значит, счастье его было в том, что в его времена требовались именно те качества, какие в нем были; кто мог бы, однако, менять природу свою по условиям времени, т. е. сделать самое трудное и почти невозможное, тот был бы тем менее подвластен судьбе.

32. Нельзя осуждать честолюбие и порицать честолюбца, который жаждет достичь славы путями честными и достойными; напротив, все честолюбивы, кто творит дела великие и славные. У кого нет этого желания, тот человек духа холодного и склонен больше к праздности, чем к деятельности. Гадко то честолюбие, единственная цель которого – собственное величие, как обычно бывает у князей: создав себе этот кумир, они, ради приближения к цели, легко разделываются с совестью, честью, человечностью и всем прочим.

33. Есть пословица, что богатство неправедное идет в прок только до третьего колена. Если это происходит оттого, что нечист источник богатства, казалось бы, еще менее должно бы [122] оно итти впрок тому, кто его неправедно нажил. Еще отец мой говорил мне, что, по словам блаженного Августина, нет такого злодея, который не сделал бы какое-нибудь добро, а потому бог, не оставляющий никакого добра без вознаграждения и никакого зла без наказания, позволяет такому человеку в воздаяние за его добро наслаждаться в этом мире, с тем, чтобы в полной мере наказать его за зло в мире ином. Непонятно все же, почему богатство неправедное должно быть искуплено и не сохраняться дальше третьего колена. Я отвечал отцу, что не знаю, верно ли это, ибо можно привести из опыта не мало случаев обратного; однако, если бы это даже было верно, можно найти здесь другую причину; ведь естественная изменчивость дел мира сего приводит к тому, что где богатство, там и бедность, и чаще бывает это у наследников, чем у хозяина, ибо чем больше проходит времени, тем легче такое превращение. Наконец, хозяин, т. е. тот, кто нажил богатство, больше его любит; раз он сумел его скопить, он знает, как его сохранять и, привыкнув жить на малое, не расточает его; у наследников же нет этой любви к тому, что досталось им дома без труда, они уже воспитаны в богатстве, не учились искусству копить, а потому что удивительного, если от расточительности или неумения вести дело они выпускают его из рук?

34. Все, что должно закончиться не одним ударом, а от истощения сил, длится гораздо дольше, чем человек обычно воображает. Посмотрите, например, на чахоточного, про [123] которого думают, что он уже при последнем издыхании, а он живет еще даже не дни, а недели и месяцы; так же и в городе, доведенном до крайности осадой, каждый всегда обманывается насчет того, сколько осталось продовольствия.

35. Как отлична практика от теории! Как много людей, хорошо все понимающих, которые либо забывают, либо не умеют претворить в действие свое знание! Для таких людей ум их бесполезен; это все равно, что иметь в ларце клад и обязаться никогда его оттуда не вынимать.

36. Кто надеется приобрести расположение людей, пусть знает заранее, что никогда не следует прямо отказывать в просьбе, а надо отвечать общими словами; ведь тому, кто просит часто, уже не нужны твои услуги, а кроме того являются препятствия, которые всегда тебя оправдают. Кроме того, люди так просты и так легко позволяют убаюкивать себя словами, что, даже не делая ничего для себя неудобного или невозможного, ты часто, благодаря одной только ловкости ответа, вполне удовлетворишь того, кто всегда остался бы тобой недоволен, если бы сразу получил отказ.

37. Отрицай всегда то, что по-твоему не должно быть известно, и утверждай то, чему люди по-твоему должны верить; пусть многое тебя изобличает, пусть будет против тебя почти достоверность, но смелое утверждение или отрицание часто привлекает ум слушателя на твою сторону. [124]

38. Могущественнейшему дому Медичи с его двукратным папством много труднее удержать власть над Флоренцией, чем это было простому гражданину Козимо; помимо его необычайного могущества, этому способствовали и условия времени, так как Козимо приходилось бороться за власть с могуществом немногих, не вызывая противодействия народа, не ведавшего свободы ⁹; наоборот, при всех распрях между знатными и при всех переменах выдвигались люди среднего и даже самого низкого состояния. Теперь же, когда люди узнали, что такое Большой совет, речь идет не о том, чтобы взять или удержать власть, захваченную четырьмя, шестью, десятью или двадцатью гражданами, а о правлении всего народа, который так стремится к свободе, что никакая мягкость, никакое угождение, никакое превознесение народа со стороны Медичи или других властителей не позволяет надеяться, что он о ней забудет.

39. У нашего отца были такие удачные сыновья, что он в свое время считался всеми самым счастливым отцом во Флоренции, и все же я много раз говорил себе, что отец, если принять в расчет все, получил от нас больше огорчений, чем радостей; подумайте только, что происходит, когда дети безумны, злы или подлы.

40. Великое дело иметь власть над другими. Кто умеет хорошо ею пользоваться, устрашает этим людей еще больше, чем своей силой; подданный, не зная, как велики эти силы, должен скорее решиться уступить, чем испытывать, можешь ты исполнить свои угрозы или нет. [125]

41. Если бы люди были добры и разумны, то человек, поставленный над другими, должен был бы по справедливости применять мягкость, а не суровость, но так как они большей частью и не очень добры, и не очень разумны, то приходится больше полагаться на суровость, и тот, кто думает иначе, обманывает себя сам. Охотно признаю, что, если бы кто-нибудь мог соединить как следует то и другое и смешать их вместе, он создал бы то удивительное созвучие и ту гармонию, нежнее которой нет ничего на свете; однако, это такая милость, которую небеса даруют немногим, а, может быть, и никому.

42. Не дорожи приязнью людей больше, чем славой. Когда исчезает слава, исчезает и человеческое доброжелательство, а вместо этого тебя начинают презирать; наоборот, у человека, слава которого гремит, никогда не будет недостатка в друзьях, в приязни и доброжелательстве людей.

43. Во время своего управления я заметил, что, когда мне хотелось довести до конца такое дело, как мирные договоры, гражданские соглашения и т. п., то раньше, чем вмешаться в них самому, полезно было предоставить другим долго их обсуждать и вообще надо было действовать не торопясь; в конце концов партии, утомившись, начинают просить тебя уладить дело; когда тебя уже просят, то при влиятельности и бескорыстии ты можешь вести дело, за которое напрасно взялся бы вначале.

44. Делайте все, чтобы казаться добрыми, – это полезно в самых разнообразных случаях; [126] но ложные мнения непрочны, и вам будет трудно надолго прослыть добрым, если вы в самом деле не добры; об этом напоминал мне еще мой отец.

45. Он же, восхваляя бережливость, обыкновенно говорил, что один дукат в кошельке делает тебе больше чести, чем десять из него истраченных.

46. Во время моих наместничеств мне всегда были не по душе жестокость и слишком строгие наказания, да они и ненужны; ведь, помимо отдельных случаев, когда надо показать пример, достаточно для устрашения наказывать за проступки, считая, так сказать, пятнадцать сольди за лиру, но должно быть правило, что проступки наказываются все без изъятии.

47. Если ум слаб, то наука его не украшает, а, может быть, даже портит, но если она случайно встречает природу благодарную, то делает людей совершенными и почти божественными.

48. Нельзя править государствами по совести; если вдуматься в их происхождение, окажется, что все они порождены насилием, – свободны от насилия только республики, да и то лишь в пределах родного города и не дальше. Я не делаю из этого правила исключения для императора, а еще менее для духовенства, которое творит двойное насилие, так как принуждает и светским, и духовным оружием ¹⁰.

49. Не говори никому о вещах, которые хочешь скрыть, ибо причины, побуждающие людей болтать, разнообразны; один поступает так по глупости, другой – из-за выгоды, третий – [127] из тщеславия, чтобы казаться всезнающим; и если ты без нужды сообщил другому свою тайну, не удивляйся, что тот, кто дорожит ее знанием меньше, чем ты, поступит точно так же.

50. Не добивайтесь перемен, если при этом меняются не порядки, которые тебе не нравятся, а одни только люди; такие перемены не дают удовлетворения; например, какой прок в том, чтоб устранить мессера Джованни да Поппи, если место его займет мессер Бернардо да Сан Миниато, человек того же положения.

51. Кто стремится во Флоренции к перемене правления и поступает так не по необходимости, а только потому, что ему запало в голову стать во главе правительства, поступает неразумно: ведь, если дело не удастся, он подвергает опасности себя и все, что у него есть; при успехе он получит разве малую долю того, на что надеялся. И какое безумие затевать игру, в которой можно неизмеримо больше проиграть, чем выиграть! Пожалуй, не менее важно и то, что перемена правления заставляет тебя вечно терзаться страхом новых изменений.

52. Известно по опыту, что все, кто помогал другому возвыситься, почти никогда не бывают очень приближены к новому властителю. Причина, как говорят, в том, что новый князь, знающий себе цену, боится, как бы у него в один прекрасный день не отняли то, что ему было дано. Однако здесь возможно и другое, не менее важное – именно, человек, которому кажется, что он заслужил многое, хочет [128] большего, чем ему полагается; не получая этого, он становится недовольным; отсюда возникают между ним и князем злоба и подозрительность.

53. Если ты был виновником моего возвышения или помог мне стать князем, то ты сам уничтожаешь оказанную услугу, если хочешь, чтобы я правил по-твоему или согласился бы на такте вещи, которые умаляют мою власть, ибо ты стараешься целиком или частью отнять у меня плоды того, что сам помог мне приобрести.

54. Тот, кому приходится защищать города, должен поставить себе главной целью затянуть защиту насколько возможно, ибо, как говорит пословица, – у кого время, у того и жизнь; оттяжка приносит неисчислимые выгоды, на которые вначале никто не надеялся и даже не думал о них.

55. Не траться в расчете на будущие доходы, потому что часто их не бывает или они оказываются меньше, чем ты рассчитывал; расходы, напротив, всегда растут, и ошибка, которая губит многих купцов, состоит именно в том, что они берут деньги у ростовщиков в расчете на большие барыши, а, когда их не получается или они запаздывают, купцам этим грозит опасность разорения из-за процентов; проценты же никогда не приостанавливаются и не уменьшаются, а только нарастают и съедают все.

56. Разумность хозяйства состоит не столько в умении воздержаться от расходов, потому что расходы часто необходимы, сколько в [129] умении тратить выгодно, т. е. купить на грош пятаков.

57. Насколько астрологи счастливее других людей. Солгав сто раз, они раз скажут правду и приобретают такое доверие, что все верят их вздору; обыкновенный человек, солгавший один раз на сто, теряет доверие настолько, что никто не верит его правде. Происходит это от любопытства людей, которым хочется знать будущее, но средств для этого у них нет, и они готовы бежать вслед за всяким, кто обещает им его открыть.

58. Как хорошо говорит философ: De futuris contingentibus non est determinata veritas! Как ни вертись, а ты должен будешь признать, что вернее не скажешь.

59. Я говорил как-то папе Клименту, который пугался всякой опасности, что лучшее средство не бояться попустому – это помнить, сколько раз он в подобных случаях пугался напрасно; я вовсе не хочу, чтобы эти слова совсем отучили людей бояться, а только чтобы они приучили их не бояться постоянно.

60. Ум выше среднего дается людям на горе и муку; он оказывает им только ту услугу, что наполняет их жизнь тягостью и заботами, которых не знают люди более положительные.

61. Характеры людей разнообразны: одни так крепко надеются, что заранее уверены в том, чего у них нет; другие так боятся, что не надеются никогда, пока желанное еще не у них в руках. Я приближаюсь скорее ко вторым, чем к первым, и скажу, что люди с таким [130] характером обманываются реже, но живут мучительнее.

62. Народ и все неопытные люди обычно скорое дают увлечь себя, когда им дают надежду приобрести, чем когда показывают им опасность потерять; в действительности должно бы происходить обратное, так как более естественно стремление сохранить, чем приобрести. Причина этой ошибки в том, что надежда в людях обычно много сильнее страха; поэтому они часто не боятся там, где бояться нужно, и надеются там, где надеяться нечего.

63. Известно, что старики скупее молодых, а должно бы быть как раз обратное; ведь жить им осталось меньше, так что с них довольно и малого. Говорят, что причина этого в их робости; не думаю, чтобы это было верно; я видел многих стариков, которые были жесточе и развратнее если не по делам, то по желаниям, и больше мучились мыслью о смерти, чем люди молодые; причина этого, думается мне, в том, что чем дольше люди живут, тем больше к этому привыкают и сильнее привержены к делам мира сего; поэтому у них больше волнений и беспокойства.

64. До 1494 года войны тянулись долго, битвы были не кровавы, завоевания были делом медленным и трудным; правда, пушки уже были в ходу, но с ними обращались так неумело, что большого вреда они не причиняли; таким образом, если кто владел государством, то лишиться его было почти невозможно. Но пришли в Италию французы и внесли в войну [131] столько жара, что до 1521 года ¹¹ кто проигрывал поход, тот лишался и государства; при защите Милана синьор Просперо ¹² первый показал, как надо отбивать приступы, и пример его вернул властителям государств безопасность, которой они наслаждались до 1494 года, но по другим причинам; тогда она вытекала из того, что люди плохо владели искусством нападать, теперь она вытекает из того, что они хорошо владеют искусством защищаться.

65. Кто называл обозы «препятствием», не мог сказать лучше. Кто придумал поговорку: ему труднее сняться с лагеря, чем сделать то-то, сказал превосходно. Ибо собрать в одном лагере столько всего, чтобы он сдвинулся с места, – дело почти бесконечное.

66. Не верьте тем, кто так горячо проповедует свободу, ибо почти все они, а может быть вообще все, думают при этом о частных интересах; опыт же часто показывает, и это безусловно так, что если бы они надеялись найти для себя лучшие условия в самовластном государстве, они помчались бы туда на почтовых.

67. Нет в мире занятия или должности, для которой требовалось бы больше таланта, чем это нужно начальнику войск как по важности дела, так и по бесконечному разнообразию вещей, которые он должен обдумать и наладить; он должен предвидеть задолго и уметь исправлять сейчас же.

68. Невмешательство в войну хорошо для князя могучего, которому не надо бояться [132] будущего победителя; он сохраняет свои силы, не растрачивает их и может надеяться, что он выиграет от распрей между другими: вне этого, невмешательства легкомысленно и вредно, потому что отдает князя на добычу как победителя, так и побежденного. Хуже всего невмешательство, которое происходит не от обдуманного решения, а от нерешительности, т. е. когда ты сам не знаешь, хочешь ты остаться нейтральным или нет, и ведешь себя так, что не удовлетворяешь даже того, кто довольствовался бы тем, что ты обеспечил: ему свой нейтралитет. Heвмешательство этого рода свойственно больше республикам, чем князьям, так как оно часто происходит оттого, что нет согласия между людьми, которые должны решать; этот советует одно, тот – другое, и они никогда не могут сговориться настолько, чтобы дать одному мнению перевес над другим. Так обстояло дело в 1512 году ¹³.

69. Если вы всмотритесь как следует, то увидите, что от поколения к поколению меняются не только привычки людей, обороты речи, слова, покрой платья, характер построек, культуры и тому подобных вещей; более того, меняются вкусы, так что блюда, очень любимые одним поколением, часто не признаются другим.

70. Настоящий пробный камень для испытания людей – это неожиданно нагрянувшая опасность; кто устоит перед ней, а таких совсем мало, может действительно назвать себя твердым и неустрашимым. [133]

71. Если вы увидите начало упадка города, перемену правительства, появление новой власти и другие подобные вещи, которые иногда можно предвидеть почти наверняка, смотрите как бы не обмануться вам насчет сроков, ибо движение дел человеческих по природе своей и вследствие разных препятствий идет гораздо медленнее, чем люди воображают; ошибка может тебе страшно навредить, а потому знай, что люди часто в этом месте спотыкаются. Так бывает и в делах частных и личных, но гораздо чаще в общественных и всенародных; размах их по природе своей больше, движение медленнее, и поэтому они подвержены большим случайностям.

72. Нет в этом мире для людей ничего более желанного и торжественного, как видеть врага своего поверженным в прах и отданным тебе во власть; однако удваивает это торжество тот, кто пользуется им хорошо, т. е. милует и довольствуется победой.

73. Ни Александр Великий, ни Цезарь, ни другие прославленные люди никогда де миловали врагов, если знали, что это испортит или подвергнет опасности последствия победы, так что милость скорее походила бы на безумие; они прощали только в тех случаях, когда знали, что милость не грозила их безопасности, а заставляла других еще больше им поклоняться.

74. Месть не всегда коренится в ненависти или в дурной природе, но она иногда нужна, чтобы люди на этом примере научились не [134] вредить тебе; очень хорошо, когда человек мстит и не имеет при этом злобы на того, кому он мстит,

75. Папа Лев рассказывал, что отец его, Лоренцо Медичи, обыкновенно говорил: знайте, что кто говорит о нас дурно, тот нам добра не желает.

76. Все, что было в прошлом и существует в настоящем, предстоит еще в будущем; меняются лишь названия и видимость вещей, а человек недостаточно зоркий этого не распознает и не умеет вывести из этого наблюдения правила или суждения.

77. Когда я был посланником в Испании, я заметил, что Король Католический, дон Феррандо Арагонский, могущественнейший и мудрейший князь, собираясь итти в новый поход или принять важное решение, часто поступал таким образом, что еще раньше чем замысел его становился известным, весь двор и народ желали того же и громко требовали, чтобы король сделал то-то; таким образом, решение его открывалось в такую минуту, когда все его желали и славили, и трудно поверить, сколько одобрений и сколько любви снискивал он этим способом у своих подданных и в своем королевстве.

78. Дела, затеянные во-время, удаются легко, почти сами собой, и те же дела, затеянные до времени, не только не удаются, но при этом часто затрудняется их осуществление, когда приходил настоящий момент. Поэтому не гонитесь за ними так рьяно, не торопитесь, [135] выжидайте, пока дело созреет и ему настанет срок.

79. Пословица – «мудрый должен пользоваться благом времени», понятая плохо, была бы опасной. Когда желанное само к тебе идет, стоит человеку раз пропустить случай, и он больше его не дождется, так что во многих делах необходимо решать и действовать быстро; однако, в делах трудных и тяжелых, тяни и выжидай, сколько можешь, ибо время часто просвещает тебя или освобождает тебя. Если так применять эту пословицу, она всегда спасительна; понятая иначе, она часто была бы гибельной.

80. Счастливы по-настоящему люди, в жизни которых один и тот же случай повторяется не раз, ибо первый раз даже разумный человек может его упустить или дурно им воспользоваться; кто во второй раз не сумеет его распознать или воспользоваться им, тот неразумен безнадежно.

81. Никогда не полагайтесь всецело на будущее, и, как бы вы ни были уверены в исходе дела, непременно оставьте себе что-нибудь про запас на случай неудачи, если вы можете это сделать, не портя себе игры; опыт показывает, насколько разумно так поступать, потому что успех слишком часто приходит наперекор общему мнению.

82. Маленькие и едва заметные вещи часто бывают причиной великих бедствий или большого счастья; поэтому самое разумное – обдумать и хорошо взвесить все обстоятельства, даже самые ничтожные. [136]

83. Я думал прежде, что вещи, которые я не представляю себе сразу, останутся для меня непостижимы вообще; размышляя об этом, я в действительности увидел обратное и в себе, и в других; чем больше и лучше думаешь о вещах, тем лучше их постигаешь и знаешь, как поступить.

84. Если хотите быть у дел, не позволяйте себя отстранять, потому что к ним нельзя вернуться по своей воле; когда же ты вошел в дела, они приходят одно за другим без всяких твоих стараний и хлопот.

85. Жребий человеческий различен не только для разных людей, но и для одного и того же человека, который может быть счастлив в одном деле и несчастлив в другом. Сам я был счастлив в делах, для которых не нужно ничего, кроме собственного искусства, и несчастлив в других. Мне трудно давалось все, чего я добивался, а когда я ничего не добивался, вое бежало мне вслед.

86. Кто заправляет большими делами или стремится к величию, должен всегда скрывать то, что ему не наруку, и раздувать все, что ему благоприятствует. Это известный вид обмана, очень противный моей природе, но так как игра наша чаще зависит от людских мнений, чем от сущности вещей, то слава постоянной удачи для тебя полезна, а обратное тебе вредит.

87. Когда родные или друзья оказывают тебе услуги, которых ни ты, ни они не замечают, это гораздо важнее услуг, оказываемых ими сознательно: прибегать к их помощи тебе [137] приходится редко, а случаи, когда ты считаешь для себя возможным пользоваться их услугами по-своему, бывают каждый день.

88. Князь или всякий, кому приходится вершить большие дела, не только должен хранить в тайне все, что другим не следует знать, но обязан приучить себя и своих советников молчать даже о самых маленьких и по видимости неважных вещах, кроме тех, которые полезно разгласить. Когда дела твои неведомы, таким образом, ни приближенным, ни подданным, люди всегда напряженно и почти в ужасе ждут и следят за малейшим движением и за каждым шагом твоим.

89. Новостям правдоподобным я верю с трудом, пока точно не знаю, кто их распространяет; такие новости бродят в умах, и поэтому легко найдется человек, готовый их выдумать; не так просто выдумать новости неправдоподобные или неожиданные; поэтому, когда я слышу этого рода новости и не знаю точно, от кого они исходят, я отношусь к ним внимательнее, чем к другим.

90. Кто зависит от благосклонности князей, следит, не спуская глаз, за каждым движением, за малейшим их знаком и готов прибежать по первому зову; это людям часто приносит великий вред. Никогда не нужно терять головы, не вскакивать с легкостью на коня по их приказу и не двигаться, если нет особенно важного дела.

91. Мне всегда было трудно понять, каким образом божественная справедливость допускает, [138] чтобы сыновья Лодовико Сфорца могли пользоваться властью в герцогстве Миланском, которое он приобрел злодейством и стал через это приобретение виновником всеобщей разрухи ¹⁴.

92. Не надо говорить: бог помог такому-то, потому что это был человек честный, а такому-то ничто не удалось, потому что он был человек дурной; ведь мы часто видим обратное. Мы не должны из-за этого говорить, что нет божественной справедливости, ибо замыслы божий столь глубоки, что о них верно говорят – abyssus multa.

93. Частный человек грешит против князя и совершает преступление lesae majestatis, когда он хочет сделать что-нибудь относящееся к власти князя; точно так же грешит и совершает преступление lesi populi князь, когда делает вещи, относящиеся по праву к народу и частным людям; потому заслуживает величайшего осуждения герцог феррарский, занимающийся торговлей, монополиями и другими промыслами, т. е. делом частных людей.

94. Кто живет при дворе князей и жаждет служить, должен по возможности быть у них на глазах, так как часто случаются дела, которые князь поручит тебе, если ты здесь и он о тебе вспомнит; если же он тебя не видит, он поручит их другому.

95. Кто идет на опасность очертя голову, не зная о ней, – просто грубое животное; храбр тот, кто сознает опасность, но не боится ее больше, чем следует. [139]

96. Есть старинная пословица, что все мудрецы робки, ибо знают все опасности и потому боятся их; я считаю эту пословицу ложной, так как не может называться мудрым человек, который считает, что опасность больше, чем она есть. Я назову мудрым того, кто знает меру опасности и боится ее ровно насколько это нужно. Поэтому смелого человека скорее можно назвать мудрым, чем робкого; если оба они видят достаточно хорошо, между ними начнется спор, так как робкий выставляет все опасности, которые, по его мнению, могут быть, и предполагает всегда самое худшее; смелый тоже сознает все опасности, но, зная, как много их может быть избегнуто благодаря человеческой изобретательности, как много устраняется случайно, он не смущается, а берется за дело с уверенностью и надеждой, что не все, что может случиться, действительно случится.

97. Маркиз Пескара ¹⁵ говорил мне после избрания Климента папой, что он, кажется, никогда не видел успеха дела, которого бы желали все. Причина этого, вероятно, в том, что дела мирские вершатся немногими, цели которых почти всегда отличны от целей большинства; поэтому и последствия получаются не те, каких большинство желает.

98. Тиран разумный любит робких мудрецов, но и смелые ему не неприятны, если только он знает, что это люди спокойные, и он готов их удовлетворить. Больше всего не нравятся ему смелые и беспокойные; он не может предполагать, что ему удастся их удовлетворить, а [140] потому вынужден думать о том, как их уничтожить.

99. Если бы мне пришлось иметь дело с разумным тираном и я не был бы ему врагом, то я скорее предпочел бы слыть смелым и беспокойным, чем робким; таких людей он старается удовлетворить, а с другими чувствует себя увереннее.

100. Живя под властью тирана, лучше быть его другом до известного предела, чем принадлежать к числу самых близких; если ты человек уважаемый, то величие его полезно и тебе, иногда даже более, чем людям, с которыми он чувствует себя увереннее; а при падении его, у тебя есть надежда спастись.

101. Нет способа и средства спастись от тирана зверского и жестокого, разве только средство, предписываемое во время чумы: бежать как можно дальше и как можно скорее.

102. Осажденный, который ждет помощи, всегда распространяет слух, что его положение много хуже, чем в действительности; кто помощи не ждет, тому остается только утомлять противника, чтобы отнять у него всякую надежду; он всегда скрывает свое положение и распространяет слух, что дела его не так плохи.

103. Тиран делает все возможное, чтобы раскрыть твои тайные мысли, он действует для этого лаской, долгими беседами, приставляет к тебе людей, которые должны наблюдать за тобой, сближаться с тобой по его приказу, и трудно выпутаться из всех этих сетей; поэтому, если ты видишь, что он тебя не понимает, [141] будь осторожен, берегись всего, что может тебя выдать, и употреби столько же сил на то, чтобы не дать себя разгадать, сколько он тратит на то, чтобы тебя раскрыть.

104. Люди считают похвальным, да и каждому приятно иметь характер открытый и прямой, или, как говорят во Флоренции, чистый. С другой стороны, осуждают и ненавидят притворство. Но притворство гораздо полезнее тебе самому; прямота же скорее другим, чем тебе. Нельзя отрицать, что она прекрасна, и я восхвалял бы всякого, кто вел бы обычно жизнь человека искреннего и чистого, прибегая к притворству лишь в некоторых очень важных случаях, которые бывают редко. Этим путем ты мог бы приобрести славу человека откровенного и прямого и снискать благоволение, выпадающее на долю людей, которым молва приписывает такой характер; однако в делах, самых для тебя важных, ты мог бы извлечь выгоду из притворства, тем более что молва говорит о тебе, как о человеке, которому притворство чуждо, а потому люди легче верили бы твоим измышлениям.

105. Даже когда человек известен, как лицемер и обманщик, люди иногда попадаются на его обманы и верят ему. Странно сказать, но это святая истина, и я вспоминаю, что подобной славой больше чем кто-либо пользовался Король Католический; при всех своих ухищрениях он всегда встречал людей, веривших ему выше меры; это должно происходить от простоты или алчности человеческой: одни хотят легко верить желанному, другие не умеют распознать правду. [142]

106. В нашем гражданском строе самое трудное дело – прилично выдать замуж своих дочерей; происходит это оттого, что люди вообще о себе более высокого мнения, чем другие о них, и надеются сразу добраться до мест, совсем для них недоступных. Я видел, как многие отцы отклоняли предложения, которые они с благодарностью приняли бы потом, когда их как следует надули.

Необходимо поэтому хорошо соразмерять положение свое и чужое и не обольщаться самомнением больше, чем следует: это мне хорошо известно; не знаю, сумею ли я применить свой опыт и не впасть в ошибку, общую почти всем, требовать большего, чем мне полагается; однако эти слова не должны побуждать никого настолько унижаться, чтобы, как Франческо Веттори ¹⁶, отдавать дочь первому встречному.

107. Надо желать себе вообще не родиться подданным; однако, раз это случилось, лучше быть подданным князя, чем республики; республика унижает всех подданных и приобщает к своему величию только собственных граждан; князь же в большей мере властвует над всеми, и подданными его одинаково состоят те и другие; поэтому каждый может надеяться, что князь его облагодетельствует и применит к делу.

108. Нет такого мудреца, который никогда бы не ошибался, однако, счастливый жребий людей состоит в том, чтобы умудриться делать ошибки легкие или в делах неважных,

109. Плоды свободы и цель ее не в том, чтобы каждый правил государством, ибо править [143] должен лишь тот, кто способен и этого заслуживает, а в том, чтобы соблюдались хорошие законы и установления; в свободном строе законы охраняются строже, чем под властью одного или немногих. Заблуждение, от которого так сильно страдает наш город, в том и состоит, что людям мало одной свободы и безопасности и они не успокаиваются, если не участвуют в правлении.

110. Как ошибаются те, кто при каждом слове ссылается на римлян. Нужно было бы жить в городе, находящемся в таких же условиях, как Рим, а потом уже управлять по этому примеру; при разности условий это так же несообразно, как требовать лошадиного бега от осла.

111. Простой народ упрекает юристов за разнообразие мнений в их среде и не обращает внимания на то, что вина здесь не в людях, а в существе дела; невозможно охватить общими правилами все отдельные случаи, и часто бывает, что эти случаи законом не разрешаются; часто приходится нащупывать решение сообразно мнениям людей, а мнения не все бывают на один лад. Мы видим то же самое у врачей, философов, торговых судей, в рассуждениях людей, правящих государством, и разноголосица среди них не меньше, чем среди законоведов.

112. Мессер Антонио да Венафро говаривал и говаривал верно: посадите рядом шесть или восемь мудрецов, получится столько же сумасшедших; они не могут сговориться и больше спорят, чем решают. [144]

113. Ошибается тот, кто думает, что закон когда бы то ни было оставляет дело на решение, т. е. на свободную волю судьи, ибо закон никогда не облекает судью властью дарить или отнимать; есть, однако, случаи, которые закон точным правилом определить не может, и такие случаи он отдает на решение судьи; это значит, что судья, разобрав все обстоятельства и свойства дела, постановляет по голосу совести. Поэтому судья, правда, не может отвечать за свое решение перед судилищем людей, но он предстанет перед судом господа, который знает, судил судья или дарил.

114. Наблюдая совершающееся на их глазах, некоторые люди пишут о будущем рассуждения, которые кажутся читателю прекрасными, если только написаны умело; однако рассуждения эти – самый опасный обман; ведь каждое заключение вытекает из предшествующего, и, если нехватает даже одного звена, остальные выводы делаются впустую; малейшая изменившаяся частность может изменить все заключение, а потому нельзя судить о делах мира сего издалека, а надо судить о них и решать их изо дня в день.

115. В старых записях, сделанных до 1457 года, я нашел изречение одного мудрого гражданина: Флоренция избавится от долгов, или долги задушат Флоренцию. Мне представляется, что самое лучшее – это или отнять у Monte ¹⁷ всякое влияние, или настолько умножить займы, чтобы управлять ими сделалось невозможным. Однако, раньше чем неустройство обнаружилось, учреждение это было более [145] жизненным и вообще дело шло медленнее, чем это казалось нашему гражданину.

116. Правитель государства пусть не страшится опасностей, хотя бы они казались грозными, близкими и как бы уже наступившими; как говорит пословица, не так страшен чорт, как его малюют. Опасности часто устраняются благодаря разным случайностям, а когда бедствия действительно подступают, находятся такие средства и способы облегчения, о которых раньше не думали. Если как следует вдумаетесь в эти слова, увидите, что они каждый день оправдываются на деле.

117. Самое ложное суждение – это суждение по примерам; ведь если они не сходны во всем, то не годятся вовсе; при этом малейшее различие подробностей может быть причиной огромнейшей разницы в последствиях, а чтобы распознать эти различия, если они невелики, требуется верный и проницательный глаз ¹⁸.

118. Человеку, который дорожит честью, удается все; его не удержат ни заботы, ни опасности, ни расходы. Я испытал это сам, а потому могу об этом говорить и писать; мертвы и пусты все поступки людей, которыми не двигает эта могучая сила.

119. Документы редко подделываются сразу; это происходит постепенно, с течением времени и зависит от случая или необходимости; поэтому для защиты себя полезно, как только договор или документ составлен, сейчас же снять с него точную копию, чтобы всегда иметь ее при себе. [146]

120. Большая часть зла, творимого в управляемых землях, происходит от подозрительности. Люди не верят друг другу, и это вынуждает их принимать меры заранее; поэтому главная забота правителя всячески эти подозрения устранять.

121. Не поднимайте восстания в надежде, что за вами пойдет народ, ибо полагаться на это опасно, а народ, не склонный итти за тобой, часто мечтает о совершенно других вещах, чем ты думаешь. Посмотрите на пример убийц Цезаря, Брута и Кассия, за которыми народ не только не пошел, как они это предполагали, но, из страха перед тем же народом, им пришлось скрыться в Капитолий.

122. Посмотрите, как люди сами себя обманывают; чужие грехи каждый объявляет тяжкими, а свои собственные считает легкими; такова часто мера добра и зла, а вовсе не познание достоинств и качеств вещей.

123. Я охотно верю, что люди во все времена считали чудом многое, к чему они не решались близко подойти; несомненно, однако, что каждая религия знала свои чудеса, и таким образом, чудо – слабое доказательство истинности одной веры перед другой. Возможно, что чудеса хорошо показывают могущество божие, но это так же верно для бога язычников, как и для бога христиан; может быть, не погрешит тот, кто скажет, что чудеса, как и древние прорицания, – это тайна природы, до которой не могут подняться человеческие умы.

124. Я заметил, что каждый народ и почти каждый город чтит своих святых, и последствия [147] бывают от этого одни и те же; во Флоренции делает дождь и хорошую погоду святая Мария в Импрунетте, в других местностях я видел, что такой же силой обладает дева Мария или святые; это явный знак, что милость божия почиет на каждом; возможно, что все эти вещи создаются скорее человеческим мнением, а не тем, что происходит в действительности.

125. Философы, богословы и прочие, пишущие о вещах сверхприродных или невидимых, говорят тысячи безрассудств; ведь по-настоящему люди о вещах ничего не знают, и разыскания их служили и служат больше упражнению умов, чем открытию истины.

126. Было бы желательно вести дела с таким расчетом, чтобы в них никогда не было ни малейшего беспорядка или повода для сомнений; однако достигнуть этого трудно; итак, было бы ошибкой слишком из-за этого убиваться, потому что, пока ты тратишь время, стараясь все точно рассчитать, от тебя часто ускользает удобный случай; когда же подумаешь, что дело у тебя, наконец, налажено твердо, часто замечаешь, что это вовсе не так, ибо, по самой природе дел человеческих, почти немыслимо, чтобы где-нибудь не оказалось беспорядка или неурядицы. Приходится, поэтому, брать вещи, как они есть, и считать меньшее зло за добро.

127. Я очень часто видел на войне, как приходили известия, по которым надо было думать, что дело идет плохо, потом вдруг приходили другие новости, которые как будто обещали тебе [148] победу, и так одно сменялось противоположным; такие примеры бывали постоянно; поэтому хороший полководец нелегко падает духом или приходит в восторг.

128. В делах государственных надо обращать внимание не столько на то, как должен был бы князь поступать по указаниям разума, но на то, как он, вероятно, поступит по природе и привычкам своим; ведь князья часто делают не то, что должны, а то, что им кажется нужным; кто думает о них иначе, может жестоко ошибиться.

129. Если дело, само по себе злодейское или несправедливое, не совершается, не следует говорить, что это добро или благодеяние; ведь, это только середина между притеснением и благодеянием, между делами добрыми и злыми, подобно воздержанию от зла или воздержанию от притеснений; пусть люди поэтому не говорят: я не сделал или я не сказал, ибо настоящая хвала в том, что человек может сказать: я сделал, я сказал.

130. Князья да остерегаются всего больше людей, которые по самой природе своей всегда недовольны, потому что их нельзя ни облагодетельствовать, ни удовлетворить настолько, чтобы себя обеспечить.

131. Большая разница иметь подданными людей недовольных или людей, пришедших в отчаяние. Человек недовольный, даже желая тебе повредить, не легко идет на опасность, но выжидает случая, который может никогда не представиться; человек, пришедший в отчаяние, сам [149] выискивает случай и стремится к опасности в надежде на новое; поэтому одних надо остерегаться редко, а других – всегда.

132. Я от природы человек прямой и враг всяких ухищрений; поэтому со мной всегда было легко вести переговоры; однако я познал, что высшая польза всегда в том, чтобы уметь тянуть и выжидать; настоящее искусство при этом состоит в том, чтобы не сразу открывать последние решения, а, начавши издалека, обнаруживать их шаг за шагом и неохотно; кто поступает так, очень часто достигает большего, чем он удовольствовался бы раньше; кто ведет переговоры, как я, добивается всегда только таких вещей, без которых соглашения не было бы совсем.

133. Величайшее правило благоразумия, плохо соблюдаемое многими, требует, чтобы ты умел скрыть недоброжелательство свое к другим, если только в этом нет для тебя вреда или бесчестья; ведь, часто случается, что в будущем человек еще может тебе пригодиться. А использовать его помощь тебе не удастся, если он уже знает, что ты к нему недоброжелателен. Мне очень часто приходилось обращаться к людям, к которым я относился как нельзя хуже; они же были уверены в обратном, или, по крайней мере, не представляли себе этого, и потому служили мне с величайшей готовностью.

134. Все люди от природы больше склонны к добру, чем к злу; нет человека, который не делал бы охотнее добро, чем зло. если другие [150] соображения не побуждают его к обратному; однако природа человеческая так хрупка, а соблазны зла в мире настолько часты, что люди легко от добра уклоняются. Поэтому-то мудрые законодатели изобрели награды и наказания, означавшие только желание укрепить людей в их природной склонности надеждой и страхом.

135. Если отыщется кто-нибудь, более склонный от природы к злу, чем к добру, говорите с уверенностью, что это не человек, а зверь или чудовище, ибо ему нехватает склонности, естественно присущей всем людям.

136. Случается иногда, что безумцы творят более великие дела, чем мудрецы; происходит это оттого, что мудрый, которого не гнетет необходимость, крепко полагается на разум и слабо на судьбу; дела же, которыми вершит судьба, часто кончаются образом непостижимым. Флорентийские мудрецы уступили бы буре, разразившейся сейчас, а безумцы решили бороться с ней наперекор всякому рассудку, и никто бы не поверил, что наш город способен на подвиги, которые они до сих пор совершили. Это и говорит пословица: Audaces fortuna juvat ¹⁹.

137. Если бы вред от дурного управления обнаруживался от случая к случаю, то человек малоопытный или сумел бы научиться, или добровольно предоставил бы управлять тому, кто больше в этом деле понимает; зло в том, что люди, а больше всего народы, не постигая по невежеству своему причин неустройств, приписывают их не тем ошибкам, какие на деле к этому привели; они не сознают, какое [151] страшное бедствие жить под властью человека, не умеющего властвовать, и упорствуют в своей ошибке, т. е. сами берутся за вещи, которые делать не умеют, или предоставляют управлять людям неопытным; это часто приводит к окончательной гибели города.

138. Ни безумцы, ни мудрецы не могут в конце концов противиться тому, что должно произойти; я никогда не читал ничего, что было бы, как мне кажется, лучше сказано, чем изречение: Ducunt volentes fata, nolentes trahunt ²⁰.

139. Государства действительно так же смертны, как и люди; однако здесь есть различие: вещество человеческое тленно, и люди все равно погибают, даже если они никогда не затевали бы смут; государство погибает не от недостатка в материале, который всегда обновляется, а от рока или от дурного управления, т. е. от неразумных решений правителей. Гибель от рока – вещь редчайшая, потому что государство – тело крепкое, хорошо сопротивляющееся, и чтобы сокрушить его, нужна сила необычайная и яростная. Поэтому причиной крушения государств почти всегда бывают ошибки правителей; если бы государство всегда управлялось хорошо, оно, возможно, было бы вечным, или по крайней мере жизнь его была бы несравненно более долгой, чем теперь.

140. Кто говорит «народ», хочет в действительности сказать – безумный зверь, в котором все ложь и смута, и нет в нем ни вкуса, ни обаяния, ни устойчивости. [152]

141. Не удивляйтесь, что люди не знают ни прошлого, ни того, что творится в отдаленных областях или местностях; посмотрите внимательно – и вы увидите, что люди не имеют верного понятия о делах настоящего, или о том, что ежедневно творится в их собственном городе; между дворцом и площадью часто стоит такой густой туман или такая толстая стена, что людской глаз внутрь проникнуть не может, и народ столько же знает о поступках правителей или о причинах этих поступков, как о том, что делается в Индии; вот почему в мире легко преобладают мнения ложные и пустые.

142. Одна из самых больших удач, какая может выпасть на долю человека, – это иметь случай показать, что поступки людей, совершаемые для собственного интереса, делались ради общественного блага. Это прославило предприятия Короля Католического: они совершались всегда во имя собственной безопасности и величия, а часто казалось, что они совершены ради вящшего прославления христианской веры или ради защиты церкви.

143. Мне кажется, что все историки без исключения ошибались в одном: они не писали о разных в то время известных вещах, именно потому, что предполагали их известными. Отсюда получалось, что в истории римлян, греков и всех других народов нам хотелось бы теперь знания о многом, например, о власти и различии магистратов, о правительственных учреждениях, о родах войска, о величии городов и о других подобных вещах, которые во [153] времена тех писателей были известны всем и каждому и потому ими пропущены. Если бы они подумали, что с долгим течением времени погибают государства и пропадает память о делах, что история пишется именно для того, чтобы сохранить дела эти навеки, они тщательнее писали бы ее, так, чтобы все совершившееся во времена отдаленные, стояло бы перед нашим взором с той же ясностью, как и дела настоящего, а ведь это и есть истинная цель истории.

144. Когда в Испании было получено известие о союзе, заключенном венецианцами с королем Франции против Короля Католического, секретарь этого короля, Альмасано, передавал мне кастильскую пословицу; означавшую на нашем языке, что нитка рвется со слабого конца; он хотел сказать, что события в конце концов всегда обрушиваются на более слабых, ибо они измеряются не разумом и не благоразумием, но каждый ищет своей выгоды, а потому люди сходятся на том, что пострадать должен тот, кто слабее, так как с ним считаются меньше; поэтому, если кому-нибудь, придется вести переговоры с более могучими, чем он, пусть он всегда помнит эту пословицу, которая каждый час исполняется на деле.

145. Будьте уверены, что хотя жизнь людей коротка, но времени всегда будет достаточно у того, кто умеет его беречь и не тратить по-пустому; ведь, природа человека даровита, и раз он упорен и смел, то необычайно преуспевает в делах, [154]

146. Какое несчастие, что человек не может обрести добро, не изведав сначала зла.

147. Ошибается тот, кто думает, что удача задуманного дела зависит от справедливости или несправедливости его, ибо мы каждый день видим обратное, – а именно, что не правота, а благоразумие, сила и счастье дают предприятию успех. Конечно, в человеке правом пробуждается известная уверенность, основанная на мнении, что бог дарует победу справедливому делу; уверенность эта придает людям горячность и твердость, а эти два условия часто ведут к победе. Таким образом, правота дела косвенно может помочь, но неверно, чтобы она помогала прямо.

148. Кто хочет закончить войну слишком скоро, часто ее затягивает; не считая нужным ждать, пока подвезут необходимые запасы или пока созреет замысел, он делает трудным то, что само по себе легко; таким образом, на каждый день, который он стремился выиграть, он часто теряет больше месяца; не говорю уже о том, что это может привести к еще худшему беспорядку.

149. Кто хочет во время войны тратить меньше, тот тратит больше; ничто не требует таких денег и такой безудержной их траты, как война; чем обильнее запасы, тем скорее кончаются походы; кто не считается с этим ради сбережения денег, тот затягивает дело и тратит несравненно больше. Поэтому опаснее всего начинать войну, когда крупных денег нет, и отпускать средства время от времени; это способ не кончать войну, а питать ее. [155]

150. Доверяя или поручая что-нибудь людям, которых вы оскорбили, отнюдь не считайте, что вы себя обезопасили, если внушили им сознание, что это же дело, проведенное как следует, принесло бы им пользу и честь; в некоторых людях память обиды, по природе их, так сильна, что она побуждает их мстить вопреки собственной пользе; может быть, они дорожат радостью мести или страсть ослепляет их настолько, что они не различают больше собственной пользы и чести. Запомните мои слова, потому что многие в этом случае ошибаются.

151. Как сказано было выше о князьях, думайте всегда не столько о том, как должны были бы по разуму поступить люди, с которыми вам надо вести переговоры, сколько о том, как они, вероятно, поступят, имея в виду их природу и обычаи.

152. Если вы замышляете новые предприятия или дела, будьте чрезвычайно осторожны, потому что стоит только начать и потом уже надо по необходимости итти вперед. Поэтому людям часто приходится одолевать такие трудности, что они убежали бы за тысячи миль, если бы только во-время представили себе хотя малую долю всех препятствий; однако не во власти их отступить, когда они уже втянулись в дело. Причина здесь чаще всего – вражда, дрязги партий, войны. В этих, да и во всех других случаях, пока решение не принято, никакая осторожность, никакое старание не могут быть чрезмерными. [156]

153. Кажется, что послы часто берут сторону того князя, при котором они состоят; это навлекает на них подозрение в продажности, в желании получить награду или по крайней мере в том, что они поддались на ласковое и любезное обхождение князя. Между тем, здесь возможно и другое: наблюдая постоянно дела князя, при котором они состоят, и не так пристально следя за всем остальным, послы считают дела эти важнее, чем они в действительности есть; однако такой довод неубедителен для их собственного князя, который также знает все; он легко вскрывает ложные шаги своего посла и часто приписывает коварству вещи, совершенные скорее по неосторожности; поэтому, кто идет послом, пусть хорошо обдумает все заранее, так как это дело очень важное.

154. Бесчисленны тайны князя, бесчисленны дела, которые он должен обдумать; поэтому безрассудно судить о его действиях с налета, ибо ты часто приписываешь какой-нибудь поступок одной причине, а на деле причина его совсем иная; то, что по-твоему сделано случайно или неосмотрительно, оказывается искусством и образцом осторожности.

155. Говорят, что человек, не знающий хорошо всех подробностей, дела, не может о нем верно судить; тем не менее я много раз замечал, что люди, не обладающие очень острым умом, судят лучше, если имеют только общее понятие о деле, чем если им известны все его подробности; в общих чертах такой человек часто [157] может представить себе верное решение, но он сбивается, когда вникает во все подробности.

156. Я от природы был очень решителен и тверд в своих действиях; тем не менее со мной часто случалось, что после принятого важного решения меня охватывало как бы некоторое раскаяние; происходило это не от мысли, что если бы мне пришлось решать заново, я бы поступил иначе, а оттого, что, пока решения еще не было, я лучше видел трудности того или другого исхода; потом, когда все было кончено и мне не надо было уже бояться трудностей, которые я своим решением устранил, мне представлялись только те препятствия, которые надо было преодолевать, и, взятые сами по себе, они казались больше, чем раньше, когда приходилось сравнивать их с другими; отсюда следует, что для избавления себя от этих терзаний, надо тщательно представить себе и другие затруднения, которые ты отложил в сторону.

157. Не хорошо прослыть подозрительным и недоверчивым, и все же человек так лукав, так коварен, он действует такими окольными, и скрытыми путями, он так ненасытен, когда дело идет о его интересах, и так мало считается с интересами других, что не ошибется тот, кто мало верит другим и мало на них полагается.

158. Выгоды, которые приносят тебе доброе имя и добрая слава, ежечасно у всех на глазах; однако они малы рядом с теми, которых никто не видит, которые приходят сами собой, неведомо откуда и приносятся добрым о тебе [158] мнением; потому и сказаны мудрейшие слова, что доброе имя дороже великих богатств.

159. Не осуждаю ни постов, ни молитв, ни других подобных благих дел, установленных церковью или проповедуемых монахами; однако благо из благ, в сравнении с которым все остальные неважны, – это не вредить никому и быть полезным каждому, насколько ты можешь.

160. Великое дело, конечно, чтобы все мы знали, что нам предстоит умереть, а между тем все мы живем так, словно мы уверены, что будем жить всегда; причина этого, как мне думается, не в том, что, происходящее у нас на глазах и ощутимое волнует нас больше, чем отдаленное и невидное; ведь смерть близка, и можно сказать по ежедневному опыту, что она является нам ежечасно. Думается мне, что природа хотела для нас жизни, сообразной с требованиями движения или истинного строя этой мировой машины; не желая, чтобы она застыла как мертвая и лишенная смысла, природа дала нам способность не думать о смерти, потому что, если бы мы о ней думали, мир пребывал бы в неподвижности и оцепенении,

161. Когда я думаю о том, каким случайностям, какому бесконечному ряду опасностей от немощи, случая, насилия подвержена жизнь человека, или. о том, сколь много событий должны в течение года совпасть, чтобы получился хороший урожай, то нет вещи, которой я удивлялся бы больше, чем виду старого человека или урожайному году. [159]

162. На войне и во многих других важных случаях я часто видел, что люди не заботились о запасах, считая, что уже слишком поздно; однако впоследствии оказывалось, что они пришли бы как раз во-время, и это упущение принесло величайший вред; ведь движение вещей совершается обычно гораздо медленнее, чем мы предполагаем, и часто за три или четыре месяца не происходит того, что, по твоему мнению, должно было совершаться в один. Заметка эта важна и должна служить предупреждением.

163. Как точно было изречение древних: Magistratus virum ostendit ²¹. Ничто так не вскрывает качеств человека, как поручение ему дела иди передача власти. Сколько людей говорят хорошо, а сделать ничего не могут; сколь многие кажутся замечательными людьми, пока они рассуждают в советах или на площадях, а, если посмотреть их на деле, они просто тени,

164. Счастье людей часто оказывается их величайшим врагом, так как оно часто делает их злыми, легкомысленными и заносчивыми; поэтому самое большое испытание для человека – устоять не столько против неудач, сколько против счастья.

165. С одной стороны, кажется, что князь или хозяин должен лучше всех знать своих подданных и слуг; ведь сама необходимость так часто заставляет их итти к нему со своими замыслами и делами; с другой стороны, верно как раз обратное: со всяким другим они говорят откровеннее, а с князьями все старания, все [160] искусство их направлено на то, чтобы скрыть свою природу и свод думы.

166. Не думайте, что всякий нападающий на других, например, вступивший на чужую землю, может предвидеть все способы защиты противника; опытный истец, вообще говоря, знает обычные приемы защиты ответчика, но опасность и нужда открывают средства особенные, до которых не может додуматься тот, кто этой необходимости не знает.

167. Не думаю, чтобы было в мире что-нибудь хуже легкомыслия, потому что легкомысленные люди способны на всякое решение, как бы оно ни было дурно, опасно и гибельно; поэтому берегитесь их как огня.

168. Какое мне дело до того, что мой обидчик поступил так по неведению, а не по злобе, – наоборот, это часто гораздо хуже, ибо злоба имеет свои определенные цели, она действует по своим правилам и потому не всегда оскорбляет так жестоко, как могла бы. Неведение же не знает ни цели, ни правил, ни меры, – оно действует яростно и сыплет слепые удары.

169. Положите себе за правило до последней возможности прикрашивать все ваши намерения, все равно, живете ли вы в свободном городе, в олигархическом государстве или под властью князя. Поэтому, когда вам не отдают должного, не гневайтесь и не начинайте ссоры, если только участь ваша такова, что ею можно удовлетвориться; поступая иначе, вы вредите себе, иногда вредите государству и в конце концов почти всегда ухудшаете свое положение. [161]

170. Великое счастье князей в том, что они легко перекладывают на чужие плечи те неприятные дела, которыми должны заниматься сами; поэтому почти всегда бывает так, что ошибка обиды, ими чинимые, приписываются советам или подстрекательству окружающих. Происходит это, как мне кажется, не столько оттого, что князья стараются распространить такое мнение, сколько оттого, что люди охотно обращают свою ненависть и клеветы на тех, кто не так от них далек и на кого они скорее надеются найти управу.

171. Герцог Лодовико Сфорца говаривал, что князья познаются по тем же правилам, по которым испытывается крепость самострела. Хорош самострел или нет, познается по полету стрелы; точно так же и сила князя познается по его послам. Можно теперь судить, каково же было правительство Флоренции, которое в одно и то же время имело послами Кардуччи ²² во Франции, Гвальтеротто ²³ в Венеции, мессера Бардо ^24: в Сиене и мессера Галеотто Джуньи в Ферраре.

172. Князья были поставлены не во имя их собственного интереса, а для блага общего, им даны были доходы и богатства, чтобы они распределяли их для сохранения своих владений и для блага подданных; поэтому скупость в князе более противна, чем в частном человеке; накопляя больше, чем должно, он присваивает себе одному богатства, которые даны ему, собственно говоря, не как хозяину, а как управителю и распорядителю на благо многих. [162]

173. Расточительство в князе противнее и гибельнее скупости, ибо оно немыслимо без того, чтобы не отнимать у многих, а отнимать у поданных более оскорбительно, чем не давать им; тем не менее народам, повидимому, больше нравится князь расточительный, чем скупой ²⁵. Причина здесь в том, что хотя людей, которых расточитель одаряет, очень немного по сравнению с теми, у кого он отнимает, каковых, естественно, много, но, как уже говорилось, надежда в людях настолько сильнее страха, что всякий надеется скорее быть в числе немногих, кому дается, чем в числе многих, у кого отнимается.

174. Сделайте все, чтобы быть в ладу с князьями и властями предержащими; вы можете быть ни в чем не виноваты, жить спокойно и размеренно, не желать ни во что вмешиваться, и все же постоянно бывает так, что вы поневоле оказываетесь в руках правящих; кроме того, вам бесконечно вредит уже одно мнение о вас, как о человеке неприятном.

175. Правитель или судья должен, насколько может, стараться не показывать ненависти к кому бы то ни было и не мстить за личные обиды; ему было бы слишком обременительно пользоваться силой государства против своих обидчиков; пусть он запасется терпением и выжидает время, ибо не может быть, чтобы ему не представился случай достигнуть тех же целей путем справедливым, без всякого намека на злопамятство.

176. Молите бога, чтобы вы были всегда в лагере победителей, потому что тогда вас [163] восхваляют за дела, в которых вы никакого участия не принимали; наоборот, человеку, который оказывается в лагере побежденных, приписывается бесконечное множество дел, в которых он менее всего виновен.

177. Во Флоренции, по ничтожеству людей, почти всегда бывает так, что если кто-нибудь учинит всенародно какое-нибудь бесчинство с насилием, то его не карают, а наперерыв стараются обеспечить ему безнаказанность, лишь бы он сложил оружие и не начинал снова; Этими способами нельзя наказать зазнавшихся гордецов, но можно сделать львов из ягнят.

178. Хороши те способы обогащения, о пригодности которых еще не все догадались; когда все об этом узнают, они становятся негодными, потому что к ним прибегают многие и конкуренция делает их уже менее выгодными: вот почему во всех делах великое преимущество в том, чтобы начать рано.

179. Я юношей посмеивался над умением играть, танцовать, петь и над прочими светскими забавами, – над красивым слогом, над искусством ездить верхом, хорошо одеваться и вообще над всем, что как будто является украшением людей, а не сущностью их; однако впоследствии я хотел бы обратного; ведь, если юношам непристойно терять на такие вещи слишком много времени, потому что они вообще могут на этом свихнуться, я все же видел по опыту, что такого рода украшения и вообще светская ловкость придают даже способным людям достоинство и известность; можно сказать, [164] что, если у человека этих украшений нет, ему чего-то нехватает; не говоря уже о том, что обилие этих светских талантов открывает дорогу к княжескому благоволению, они приносят иногда людям великие выгоды и бывают причиной их возвышения, так как свет и князья устроены, как они есть, а не так, как было бы должно.

180. Когда начавший войну считает ее выигранной, это всего опаснее; войны, по видимости своей самые легкие и обеспеченные, подвержены тысячам случайностей, и все приходит в полное расстройство, когда эти несчастия застают человека слабым и неподготовленным духом; он был бы во всеоружии, если бы с самого начала считал войну трудной и привел бы все внутренние дела в порядок.

Комментарии

1 Запись, открывающая «Ricordi politici», – одна из наиболее поздних. Она сделана на седьмом месяце осады Флоренции, приблизительно в мае 1530 года. Гвиччардини во всех своих заметках, кроме одной (253), всегда говорит о религии в тоне внешней сдержанности и глубокой внутренней отчужденности, как о предмете постороннем и далеком. Собственно, он говорит даже не о религии, а о том, какую позицию должен занять в этом вопросе читатель его афоризмов, положение которого была далеко не легким, так как Гвиччардини учит его руководиться разумом (382), указывая в то же время на тесные границы рационального познания (125), воспитывает его в культе опыта (10, 293) и факта, тут же оговариваясь, что есть вещи, которым никакой опыт научить не может (186), утверждает существование духов (211) и в гораздо большей степени, чем Макиавелли, подчиняет человека силе судьбы (30, 31, 138, 216). Очень характерна, что он впервые задумался о сущности религиозного опыта в связи с чисто политическим фактором, осадой Флоренции папскими и императорскими войсками, когда ему пришлось встретиться с явлениям, необъяснимыми с точки зрения его общих предпосылок. «Безумство храбрых», превратившее расчетливых флорентийских купцов в воинов, всецело захваченных борьбой, и затянувшее безнадежное сопротивление на десять месяцев, сильно озадачило холодного и тонкого политика (1, 136). Гвиччардини ищет объяснений этому новому для него факту. Он хочет подвести какую-то основу под «упорство» осажденных и находит ее в сфере, глубоко ему чуждой. Он может определить ее только как «внеразумную», но уже не может отказать ей в политической значительности, так как она дает эффекты, недостижимые обычными путями. Однако скепсис остается в силе, и когда Гвиччардини описывает осаду Флоренции в «Истории Италии», он только констатирует невиданное «упорство» своих сограждан, покинутых «богом и людьми, не пытаясь давать ему психологические объяснения («Storia d'Italia», 1832, VI, 268).

2 Во время осады церковные проповедники вспоминали пророчества Савонаролы о том, что Флоренция за грехи свои будет наказана и осуждена папой по имени Климент, но она раскается, и ее спасут ангелы.

3 Основное теоретическое утверждение Гвиччардини, коренным образом отличающее его от Макиавелли, который, наоборот, всегда исходит из определенных общих положений. Гвиччардини, для которого разум не в силах формулировать общую норму, объясняющую какой-нибудь ряд явлений, знает только отдельный факт и заранее отвергает всякие общие суждения и абстрактные конструкции,

4 Вопрос о «тирании» особенно занимал Гвиччардини. В «Ricordi» ему отведено едва ли не наибольшее количество заметок (13, 18, 98, 99, 100, 101, 103, 220, 300, 301, 303, 304, 305, 330), написанных pro domo sua, так как под общим вопросом о тирании скрывался конкретный вопрос о Медичи. В этом отношении позиция Гвиччардини, помимо семейных традиций, определилась с самого начала его карьеры, так как уже наиболее ранние заметки (330, 305, 304, 303, 301 300) развивает ту философию приспособления, которая только повторяется в афоризмах позднейшего периода.

5 Запись, почти буквальна повторяющая более раннюю заметку (282) и характерная для чисто политической оценки религии.

6 Гвиччардини имеет в виду вторичное падение власти Медичи, 16 мая 1527 года, когда были изгнаны оба медичейские бастарда: Ипполито и Алессандро.

7 Большой совет – популярнейший институт флорентийской конституции, установленный Савонаролой. В состав Большого совета входили все граждане Флоренции, достигшие двадцатидевятилетнего возраста, отцы, деды и прадеды которых были членами высших государственных учреждений. В компетенцию Большого совета входило утверждение всех законов и назначение на высшие должности. Численность его колебалась в разные времена от восьмисот тридцати до двух тысяч четырехсот человек, характеризуя таким образом пределы флорентийской демократии (общая цифра населения около девяноста тысяч). Описывая учреждение Большого совета в «Истории Италии» (I, 248 и след.), Гвиччардини подчеркивает, что членами его могли быть только те, кто по «древним законам города» признавался способным участвовать в правительстве, но тут же прибавляет, что на этой основе мог бы создаться устойчивый государственный порядок, «если бы в то же время были введены все те учреждения, которые, по мнению благоразумных людей, были необходимы». Мысль о цензе, «политической способности» – одна из любимых мыслей Гвиччардини, являвшегося в этом отношении прямым предшественником буржуазных политиков первой половины XIX века. В «Ricordi politici» она высказана с четкостью (109, 233), не уступающей формулировкам Гизо.

8 Отношение Гвиччардини к духовенству и папскому управлению, особенно интересное для деятеля, сделавшего всю свою карьеру на папской службе, высказано с такой резкостью не только в «Ricordi» (28, 236, 246). Рассказывая в «Истории Италии» о походах Цезаря Борджа в Романье, Гвиччардини предпосылает этому целый очерк постепенного развития светской власти пап, в котором пишет: «Такими путями и средствами, отдавшись целиком мыслям о мирском могуществе, забыв понемногу о спасении души и божественных предписаниях, обратив все свои мысли к светскому величию, пользуясь духовной властью только как орудием власти светской, папы казались теперь скорее свирепыми государями, чем первосвященниками. Они не заботились уже больше о святости жизни, о ревностном распространении веры, о любви к ближнему, а думали только о войсках и о войнах против христиан, копили богатства, издавали новые законы, изобретали всякие способы и ухищрения, чтобы набрать отовсюду денег, ни с чем не считаясь, пользовались для этого духовным оружием и бессовестно торговали духовными и светскими вещами (II, 116 и след.). Однако, излагая начало Реформации и признавая, что Лютер, имел «достаточно честные или по крайней мере извинительные поводы для восстания против курии» (V, 340), Гвиччардини резко критикует его за то, что он открыл борьбу против догматов, а не сосредоточил «всю силу своего бунта на реформе нравов духовенства». Гвиччардини формально оставался, таким образом, в пределах церкви: открыто порывать с ней было еще не время» Otetea, «Fr. Guichardin, sa vie publique et sa pensee publique», 1926, 320).

9 Флоренция с конца XIV века управлялась крупной торговой олигархией, опиравшейся на старшие цехи и возглавлявшейся Альбицци. Политическое равновесие, установленное после ликвидации восстания чомпи (1378) между этой буржуазной аристократией и младшими цехами, быстро нарушается. Уже в 1382 году участие младших цехов в высших органах управления, синьория и коллегиях ограничено одной третью, в 1387 году – одной четвертью членов. Однако в пределах победившей олигархии происходит быстрый процесс концентрации власти. Традиционные институты флорентийской конституции (синьория, коллегии, советы) теряют всякую реальность и сохраняются только для механического утверждения решения действительных правителей. Все управления сосредоточены в руках сначала Мазо Альбицци (ум. в 1417 году), а после него Никколо да Удзано и Ринальдо Альбицци. Исконные соперники Альбицци, банкир Джованни Медичи и его сын Козимо (1388–1464) опираются в борьбе с ними на младшие цехи и на часть прежней аристократии, которой возвращается право гражданства, отнятое за полтора столетия до прихода Медичи к власти.

10 Конкретизируя это положение, Гвиччардини писал о себе самом: «Когда я советовал перебить пизанцев или держать их в тюрьме, я, может быть, поступал не в духе христианской религии, но в полном согласии с разумом и обычаем государства. Тот, кто порицал бы такую жестокость, но советовал бы вместе с тем употребить все усилия, чтобы взять Пизу, рассуждал бы так же не по-христиански, как и я, потому что его совет привел бы к бесконечным бедствиям ради завоевания того, что по совести вам не принадлежит» (Otetea, 252).

11 Гвиччардини считал 1494 год, связанный с походом Карла VIII, годом рокового перелома в истории Италии. С этого времени начались не только государственные перевороты, разрушения царств, разорения областей, грабежи городов, кровавые убийства, но тогда же появились новые нравы, новые обычаи и жестокие способы войны («Storia d'Italia», I, 162). См. там же подробное описание переворота, произведенного в итальянской психике действием артиллерии, которая привела всю Италию в такой ужас, что тот, кто не мог оказать сопротивление в поле, вообще не имел никакой надежды себя отстоять (V, 100).

12 Колонна, Просперо – знаменитый кондотьер; командуя союзными папскими и испанскими войсками, разбил 19 ноября 1521 года французов у Милана.

13 Гвиччардини имеет в виду политику нейтралитета, проводимую Содерини во время войны между «Священной Лигой» – папы, Испании и Венеции – против Франции. Политика эта косвенно подготовила реставрацию Медичи.

11 Злодейство, о котором говорит Гвиччардини, – захват власти Лодовико Моро, устранившего своего племянника Джан Галеаццо Сфорца и в значительной степени вызвавшего поход Карла VIII в Италию.

15 Пескара, маркиз (1489–1525) – родом неаполитанец испанского происхождения, крупный военный деятель, командовавший после битвы при Павии войсками Карла V в Италии. Когда в 1525 году Джироламо Мороне, министр герцога миланского Франческо Сфорца, составил заговор, целью которого было изгнание французов и испанцев из Италии, он обратился за содействием к Пескара, который выдал его планы императору. Гвиччардини, конечно, не мог простить это испанскому полководцу и характеризует его, как человека крупного военного таланта, но надменного, неверного, лукавого, неискреннего и вполне достойного иметь родиной Испанию, а не Италию («Storia d'Italia», V, 249). Пескара был женат на Виттории Колонна, знаменитой поэтессе и платонической подруге Микельанджело.

16 Веттори, Франческо – флорентийский политик, друг и корреспондент Макиавелли. В 1522 году содействовал падению Содерини и возвращению Медичи. В 1527 году играл весьма двусмысленную роль в событиях, кончившихся вторичным свержением Медичи. В 1530 году был послан в Рим для переговоров. После падения Флоренции – один из главных организаторов нового порядка.

17 Флорентийский ломбард, Monte – управление государственного долга, одно из старинных учреждений Флоренции, организованное впервые в 1222 году. Главный орган финансового управления.

18 Воспроизведено в «Истории Италии» (I, 183). Гвиччардини иллюстрирует свою мысль ссылкой на Пьеро Медичи, намеревавшегося в 1494 году спасти свою власть при помощи Франции и повторить тактику Лоренцо, которому после поражения Флоренции в войне с папой и Неаполем в 1479 году блестяще удалось обращение к Ферранте неаполитанскому.

19 Судьба помогает смелым.

20 Судьба руководит тем, кто ей подчиняется добровольно, и подчиняет силой того, кто сопротивляется. Часто возвращаясь к мысли о силе судьбы, Гвиччардини поясняет ее рядом примеров, особенно военных, так как поражение, или победа, по его мысли, определяются рациональными моментами («Storia d'Italia», I, 300).

21 Место выявляет человека.

22 Кардуччи, Бальдассаре – флорентийский политик, посол во Франции в 1528 году, один из главных противников Медичи.

23 Гвальтеротти, Франческо – политик и дипломат. При республиканском правительстве – один из ближайших сотрудников вождя демократов Франческо Валори. Посол в Венеции в 1529 году.

24 Барди, Агостино – посол в Сиене в 1530 году.

25 Идеалом князя, обладающим всеми чертами большого государственного деятеля, в том числе умением хорошо считать деньги, был для Гвиччардини Фердинанд Католик («Storia d'Italia», IV, 218).