МАРИ ДАНИЕЛЬ БУРРИ ДЕ КОРБЕРОН
ЗАПИСКИ
ИЗ ЗАПИСОК КОРБЕРОНА
1775-1780
(Un diplomate francais a la cour de Catherine II. Journal intime du chevalier de Corberon, charge d'affaires de France en Russie. Publie par L.N. La-bande. 8-ка, 2 части. Paris 1901). |
Книга эта издана превосходно. ее издатель, г-н Ла-Банд близко знаком с источниками Русской истории XVIII века, и книга снабжена его обстоятельными примечаниями и азбучным указателем. Для нас она служит, так сказать, пополнением повествования, которое мы имем в Записках Порошина и в Дневнике Храповицкого. Это показания, записанные не с памяти, часто обманчивой, а по живым следам виденного и слышанного. Сначала идут они в виде дневника, a потом в ряде писем, которые посылались в Париж к родным и знакомым.
В истории наших международных сношений и сопряжений Записки Корберона должны быть поставлены рядом с Записками его соперника Гарриса 1. И Франция, и Англия искали в то время дружбы Русской. Дидерот, проживший у нас несколько месяцев (в самый разгар Пугачевщины), философически беседуя с Екатериною, все-таки домогался узнать про торговлю и промышленность и где бы завести какую-либо фабрику. Жюинье и Корберон с этими целями выслеживания ездили в Ярославль и Тулу. Представитель Франции добивался заключения торгового договора, Гаррис посредничества, необходимого для Англии в ее борьбе с Северо-Американскими ее подданными. И тот, и другой потерпели неудачу. Их [28] обоих превышал в значении Сольмс, много лет сряду бывший у нас послом Пруссии и знавший по-русски. На взгляд Гарриса, Екатерина воображала, что держит скипетр, между тем как в руках ее — только опахало; а Корберон дивился, как еще держится Россия.
Его отзывами напоминается нам одно утро в Зимнем дворце, у графини А.Д. Блудовой. Шла речь о том, что Бисмарк, выучившись по-русски, заказал себе и носил кольцо, на котором было вырезано слово небось. Находившийся тут Английский посол Морлей заявил, что у него записаны еще два присловья: авось и как-нибудь, причем вынул записную книжку и показал ее своему собеседнику, которого он тогда в первый раз видел. «У нас, говорил он, прежде чем начать дело, недоумевают, взвешивают, обдумывают, справляются; вы же действуете на основании этих трех поговорок». — «Это вам кажется от того, возразил ему его собеседник, что вы считаете Россию государством.» — «А что же она такое?» — «Россия — вселенная», было ответом.
Родившийся в Париже 15 Июля 1748 года, Корберон принадлежал к высшей Французской аристократии и получил хорошее образование. Он недолго был в военной службе и переменил ее на должность секретаря при маркизе Вераке, Французском резиденте в Касселе; но вскоре его перевели поверенным посольства в Poccию с жалованьем в 2000 ливров. Он был молод, полон философскими началами Жан-Жака Руссо, даровит, черноглаз, писал стихи, охотно играл на сцене, нравился дамам и чувствовал себя, как рыба в воде, в России, где в высшем обществе тогда господствовал Французский язык. Он выехал из Парижа 22 Июня 1775 года и, побывав в Варшаве, приехал 12 Августа в Москву к своему начальнику Жюинье (Juigne), человеку скупому и нрава с ним противоположного.
То было время, когда только что отпразднован был в Москве Кучук-Кайнаджийский мир с Портою и сделаны первые шаги к приобретению Крыма. Слава окружала Екатерину. В конце предыдущего года или в начале 1775, сочетавшись в Петербурге неоглашенным браком с Потемкиным 2, Екатерина прожила почти целый год в Москве, а лето проводила в старом дворце царя Алексее Михайловича, в селе Коломенском, где писала свое «Учреждение о [29] губерниях». В Москве она жила, на Волконке в доме князя Мих. Мих. Голицына, ныне принадлежащем его правнуку князю Сергею Михайловичу, дед-дядя которого, тоже Сергей Михайлович, сказывал при мне, что Екатерина в память своего пребывания в этом доме подарила его отцу парчевые обои (которые, неизвестно, сохранились ли доныне). Дом этот, стена со стеною, соседит с домом, ныне принадлежащим господам Петрово-Соловово, а тогда принадлежавшим матери Потемкина. В домовой Голицынской церкви были две иконы, одна Великомученицы Екатерины, другая Григория Просветителя; в настоящее время этих икон мы уже не нашли в этой церкви, но старику-сторожу было известно, как он говорил, нам, о стене, пробитой для удобства Потемкину навещать старуху-мать. Екатерина считала себя обязанной Г.Г. Орлову за восшествие свое на Русский престол, и она имела твердое намерение выйти за него замуж, чему помешал канцлер гр. Воронцов и негласный супруг императрицы Елисаветы Петровны граф А.Г. Разумовский. Потемкину же Екатерина считала себя обязанною за прекращение Пугачевщины (этого наследия царствований предыдущих; сама же Екатерина гласно подняла вопрос, еще за несколько лет до Пугачевского бунта, о раскрепощении помещичьих крестьян, а крестьян монастырских, отобранием их в государственную казну, спасла от жестокости черного духовенства. Она написала ему свое чистосердечное признание и вышла за него замуж 3.
Приводим выдержки из дневников Корберона:
Суббота, 12-26 Августа 1775 г.
Приехали мы в Москву в десять с половиною часов вечера и долго проплутали по этому дьявольски-бесконечному городу, который в месячном свете показался мне очень плох. Сомневаюсь, чтобы при свете дня он был лучше. Дюран 4 встретил нас холодно. Я думаю, что он устал дожидаться маркиза Жюинье, человека равнодушного, и оба наши министра, поговорив с четверть часа, уже не знали, о чем им говорить больше, пока, на выручку им, не позвали нас к ужину, я же очень проголодался. Помещение мне и Пюи-Сегюру 5 отведено было версты за три или за четыре от [30] помещения Дюрана. Это было вроде гостинницы, содержимой некиим Дофине. За неимением постели он дал нам только матрацы, на одном из которых я протянулся не раздеваясь. Уже довольно привыкнув к такого рода спанью, я все же не ожидал, что маркиз Жюинье до такой степени не позаботится о нас. На другой день за обедом увидали мы князя Одоевского, который, как большинство Русских, с виду любезен, но в сущности легкомыслен и лжив. Он владеет домом, в котором жил Дюран и в котором теперь будет жить маркиз Жюинье.
Одним из первых иностранных министров, кого я увидел, был Сольмс. Он прост и холоден, но очень тонок. Живучи здесь уже пятнадцать лет, навык он немножко в Русском языке, что, конечно, облегчает ему возможность бывать в разных кругах общества; он украшен орденами Прусского Черного Орла и здешнего Святого Александра.
Здесь на короткое время гостит любезный человек, Польский генерал граф Браницкий. Он очень приятен в обращении, толкует о девицах, об удовольствиях и делах со всею развязностью светского Француза. Это один из милых распутников, которые пользуются таким успехом. Приехал он к здешнему двору из-за некоторых дел, и воображаю, что переговоры ему удадутся: он создан для здешней страны.
Общественных развлечений в Москве немного. Комическая опера, помещающаяся в довольно хорошей зале, плоховата. Я был в Воксале. Это большой сад принадлежащий частному лицу, нанимаемый содержателем Воксала. В конце гульбища пруд, на берегу которого музыка; играют несколько духовых инструментов, каждый особым тоном, это как-будто бы разчлененный орган, довольно похожий на вечернюю игру Савояров на Парижских улицах. С наступлением сумерок сад освещается лампами. На возвышении просторный покой, где танцуют и играют. Воксал открыт до 2-х часов утра; входная плата один рубль.
Суббота, 26 Августа. Императрица приняла маркиза Жюинье у себя в кабинете, и как она потом больше никого не принимала, то в этот день мы не могли быть у нея 6. После прогулки Пюи-Сегюр, Комб 7 и я были в Воспитательном доме: мне очень приятно [31] было видеть, в каком порядке содержится он, как вежливы дети и прочее. Я рассчитываю в подробностях рассмотреть это учреждение.
Воскресенье, 3 Сентября. Обедал я на даче у князя Степана Куракина; он принял нас с простодушною любезностию, к каковой Pyccкие отменно способны, подражая нам в приемах и обхождении. Оттуда мы проехали в сад, где были хорошенькие женщины, между прочими девица Корсакова, физиономия которой меня поразила.
Воскресенье, 10 Сентября. Вице-канцлер, граф Остерман, в полдень, представил Пюи-Сегюра и меня ее Императорскому Величеству, и мы поцеловали у нее руку. Она возвращалась из церкви, где торжествовался праздник ордена Святого Александра Невского. Эта Государыня имеет вид величественный, и на лице у нее выражение благородства и любезности.
Нынешний дворец недавно устроен; это весьма искусное соединение деревянных и каменных домов, принадлежащих частным лицам; наружный вход украшен колоннами; за прихожей очень большая зала, за которою другая тоже большая, в которой Императрица принимает иностранных министров. Дальше следует еще более просторная зала, она тянется в длину всей постройки и состоит из двух комнат, разделенных посередине колоннами; в первой Императрица играет, а вторая служит для танцев.
Маркиз Жюинье представил нас графине Румянцевой. Это мать победоносного фельдмаршала, ей восемьдесят лет от роду; в прекрасной старости своей она счастлива успехами сына своего и внука. Нас представили также супругам графа Ивана Чернышева и фельдмаршала Захара Чернышева, ему самому и потом всем фрейлинам. Мы глядели, как в тронной зале обедали Императрица и кавалеры ордена 8 в орденских одеждах. Эта церемония очень величава. За обедом играла музыка; я с удовольствием слушал, как пел кастрат.
Мы обедали у графа Ласси 9. Как только я взошел, он отвел меня в сторону и сказал, что получил письмо от маркиза Верженя, в котором этот министр выражает ко мне свое участие. Затем граф Ласси объявил мне, что я могу располагать его домом как своим и что он готов все для меня сделать. Это очень меня обрадовало, так как мне очень хотелось с ним сблизиться. Императрица весьма к нему благосклонна. [32]
После обеда мы были представлены Великому Князю и Великой Княгине. Он мал и тщедушен, но довольно красив: в нем что-то детское, и он напоминает собою молодого человека, которого учат танцам и который старается понять указания своего учителя. Великой Княгини не было на представлении, ей пускали кровь в предосторожность: она беременна. Бал начался с появлением Императрицы и открыт был Великим Князем. ее Императорское Величество появилась на балу на одну только минуту. Она ушла на обручение девицы Волконской с одним Голицыным. Я танцовал с девицами Бибиковой и Бутурлиною, очень красивыми фрейлинами. Этих фрейлин от двенадцати до пятнадцати; оне воспитываются при дворе и имеют отдельные помещения, где их нельзя больше видеть после истории одной из них с Английским министром. Жалованья оне получают по две тысячи рублей, а при вступлении в супружество Императрица дает им двадцать тысяч; таково же число и статс-дам. Оне носят на груди портрет Императрицы, а фрейлины шифр, и эти знаки отличия остаются у них на всю жизнь.
Понедельник, 11 Сентября. Маркиз Жюинье обедал у графа Ласси, который приглашал и графа Ивана Чернышова, но Императрица оставила его обедать у себя. Он в милости, и думают, что он, пожалуй, заступит место Панина.
Воскресенье, 17 Сентября. Мы были при Дворе и видели графа Алексее Орлова, который покорил Крым. Это красавец, у которого вид Марса, а лицо приятное и благородное. Обедали мы по обычаю у графа Ласси: там был г. Нормандец, секретарь посольства; третьего дня вечером возвратившийся из Петербурга, честный малый, на вид простой. Он рассказывал нам о Фальконете, который 4 числа этого месяца потерпел неудачу с отливкою статуи Петра Первого. Он не хотел предоставить оную распоряжениям Страсбургского отливщика и убедил Императрицу, что сделает это сам. У него было на четыре тысячи пудов металлу, больше чем нужно: но оказалось не достаточно, а голова coвсем еще не готова. Говорят, что растопленный металл вытек в щель, которой не заметили. Фальконет и еще несколько человек получили легкие раны, и ему нездоровится от потрясения и конечно от горя. Уверяют, однако, что голову можно будет соединить с туловищем; по другим отзывам не только голова Петра Первого, но и голова лошади еще не отлиты.
Воскресенье, 1 Октября. Большое торжество при Дворе, по поводу дня рождения Великого Князя. Императрица не появлялась за [33] недомоганием. Вечером был бал: я не танцовал и даже уехал до окончания бала.
Вторник, 3 Октября. День коронования Императрицы. Большое торжество, но ее мы не видали: у нее продолжается легкая лихорадка. Обедали мы у графа Остермана. Вечером бал и ужин у Великой Княгини, где был маркиз Жюинье.
Понедельник, 9 Октября. Маркиз Жюинье сегодня утром с графами Ласси и Сольмсом уехал в Ярополчу, имение фельдмаршала Чернышева, который принимает там Великого Князя.
Вторник, 11 Октября. Я показывал Мартену журнал моей поездки в Ярославль: он похвалил его и уверяет, что если Императрица узнает о нем, то прочтет с удовольствием.
Воскресенье, 15 Октября. Ночью приехал маркиз Жюинье, весьма довольный своим путешествием: он говорил мне о Великом Князе и о Великой Княгине. По его словам у Великого Князя не сложился еще характер, что и не трудно заметить. Великая Княгиня зрелее eго, но оба не любят Русских и не довольно скрывают то, чем ослабляется несколько общественное к ним уважение. Приходил ко мне аббат и с испуганным видом спрашивал, слышал ли я пушечный выстрел, раздавшийся по закате солнца; я отвечал, что слышал что-то такое, но причина мне неизвестна. Он уверяет, что в народе большое возбуждение против Императрицы и Потемкина, что ежедневно хватают воров и что тут последствия Пугачевского бунта. Это может быть правда, но он не мог меня убедить в том, будто Пугачев еще не взят. По словам аббата казнен не он, а один из его соучастников, которого выдали за Пугачева. Аббат говорил также о возможности войны у Русских с Австрийцами и Шведами: этому я также не верю. Конечно, Императрица довольно суетна для того, чтобы завидовать Венгерской королеве, но по своей гордости и просвещению не захочет с нею ссориться в настоящих обстоятельствах.
Среда, 18 Октября. Сегодня утром с маркизом Жюинье и Пюи-Сегюром ездили мы смотреть дом графини Бутурлиной, отведенный Турецкому послу. Оттуда поехали в дом Загряжского смотреть на въезд посла. Он ехал на лошади, окруженный большою свитою. Замечательны только ручные лошади, которых вели в подарок: тут была толпа человек в пятьсот.
Четверг, 19 Октября. Мы с Пюи-Сегюром были у Панина смотреть на аудиенцию посла, который туда приехал на придворных [34] лошадях. У министра было довольно значительное число гусаров, два Турка вели посла под руки. На лестнице, и в прихожих комнатах стояла в ливреях прислуга министра иностранных дел. В первойтy тy Qt а’7 xтy 0тy @ 0тy с шапкою на голове, которую он не снимал, так как и посол был в турбане. В глубине этой комнаты стояло два кресла, на которые они оба воссели. Разговор шел с достоинством. Турок, лет шестидесяти от роду, говорил очень прилично и даже остроумно. Ему подали плодов и конфект, и он удалился, передав Панину два письма от великого визиря: одно к Императрице, другое к нему, и обоим по платку.
Суббота, 21 Октября. Утром, в половине десятого, ездил я ко Двору смотреть на аудиенцию Турецкого посла. Мы прождали довольно долго, она происходила в зале, с Кремлевскими столбами. Трон был устроен в углу залы. В половине второго воссела на него Императрица. Близ нее находились придворные чины. Вводил посла граф Брюс. Когда Турецкое превосходительство прибыл, Абдул-Керим-эфенди, Румелийский берлербей, стоя в шести шагах от ее Императорского Величества, отдал поклон, двинувшись вперед, поклонился вторично и, будучи уже близ трона, несколько минут произносил речь, которую толмач переводил по-русски. Императрица отвечала на нее с достоинством и грациею, и затем внесены были подарки, состоявшие из платков, эссенций, благовоний и т.п.; их положили на стол, перед которым стоял граф Остерман, направо от трона, а налево в такой же позе находился виночерпий Нарышкин. Потемкин стоял поодаль, Императрица несколько раз улыбалась глядя на него. Оттуда поехали мы к госпоже Соловой 10; но там обедали: церемония с послом длилась до 4-х часов. Я забыл сказать, что на аудиенции статс-дамы и фрейлины стояли направо от трона, а сбоку от них, ближе к Императрице, иностранные министры. На левой стороне находился Московский архиепископ Платон. Великий Князь и Великая Княгиня глядели на церемонию сверху из внутреннего окна залы, где они сидели в ложе.
Среда, 25 Октября. Утром мы осматривали сокровища Кремля. Там много богатства в вазах и в украшениях, ушитых жемчугом и драгоценными каменьями. Мы видели прекрасную чашу, которую Императрица Екатерина Вторая сама поставила в алтарь, как [35] приношении благодарности за состоявшийся мир; она усыпана драгоценными каменьями и преимущественно рубинами. Тут же Евангелие великолепно украшенное бриллиантами. В одной из зал стоит двойной серебряный трон 1682 года двух братьев, Петра и Иоанна Алексеевичей, которые царствовали вместе.
Турецкий посол был в театре, и мы зачумели от его табачного дыму.
В исходе Октября Корберон ездил, вероятно для собирания сведений о торговле, в Ярославль и описал эту поездку в прозе и в стихах. В свою очередь Шведский посланник Нолькен описал также в стихах поездку в Ярополец, и Корберон поправлял ему эти Французские стихи его.
26 Октября. Я ездил к графу Шувалову и к его супруге. Меня приняли, как нельзя лучше. Граф прочел мне сто стихов, невзначай сказанных Вольтером, а в прозе повесть Камальдюль, что доставило мне большое удовольствие; они просили меня у них поужинать, но клуб переманил меня: я там танцовал до часу утра.
Корберон рассказывает, как он навязывал графине Чернышевой блонды, привезенные из Франции его слугою.
9 Ноября. Мы обедали у графа Потемкина; он нам показывал стальные Тульские изделия отменной красоты с тонкими позолочеными украшениями.
16 Ноября. В 9 часов ездил я ужинать к графине Шуваловой; муж ее читал нам несколько очень хороших трагических отрывков, но он читает всегда с претензиями.
23 Ноября. День клуба. Я там встретил чудака, состоящего адъютантом при фельдмаршале Чернышеве, это человек надутый самолюбием, клеветник по привычке и никого кроме себя не любящий; он обо всех отзывается дурно, кроме фельдмаршала. Зовут этого господина Мезиер (Mezieres). Он хвалит его за доброту, но так, что можно подумать, что тот делает все, что угодно Мезиеру.
Пятница, 24 Ноября. Обедал я у графа Ласси, а вечером был у князя Волконского; это отец невесты того князя Голицына, который был убит некиим Лавровым и которого завтра хоронят. История весьма запутанная и необыкновенная. Несколько времени тому назад, князь Голицын ударил палкой офицера Шепелева; тот оставался спокоен, но через несколько месяцев покинул полк, в котором он служил и, приехав в дом князя Голицына в Москве, потребовал от него удовлетворения, и тут же дал ему [36] пощечину. Князь велел его вывести, и дело как будто этим кончилось. Все были удивлены тем, что князь Голицын не захотел драться; но он возражал, что ему не подобает выходить на поединок со своим подчиненным. Наряжен суд, Шепелеву велено оставить Двор, а князю Голицыну выходить в отставку. Пущен был слух, что князь Голицын будет драться с Лавровым, который якобы настроил Шепелева. Лавров обратился к нему с вопросом, с какой стати он про него это выдумал? Князь резко отвечал ему и вызвал eгo драться на пистолетах; но на месте поединка пистолеты были заряжаемы медленно, и Лавров, пользуясь этим, стал оправдываться и отрицать все, в чем его обвинял князь Голицын, который, раздраженный замедлением, напал на своего противника со шпагою в руке. Лавров также нанес ему две раны шпагою, от которых он и умер через несколько времени.
Воскресенье, 26 Ноября. При Дворе был маскарад. В Турецкой кадрили участвовали Императрица и Потемкин. Вожделение и усталость на их лицах.
Суббота, 2 Декабря. В одиннадцать с половиною часов мы с маркизом Жюинье доехали до Тулы и поместились у богатого и добродушнейшего купца. Маркизу дали постель, а я спал на диване. В 9 часов утра мы поехали к коменданту города. Это толстый Русак не знающий по-французски, но веселый и держащийся старины. Мы осматривали мастерские. Это учреждение довольно значительное на берегу реки Упы; изделия напоминают собою красивою отделкою Английское производство, но сталь не так крепка, и полировка ее могла бы быть лучше. В магазине на этот раз было немного тонких изделий, но нам показывали прекрасную шпагу, которую начал отделывать граф Иван Чернышев. Потемкин приказал дать маркизу Жюинье что ему наиболее понравится; он взял карабин. Затем мы были в церкви прекрасно и своеобразно украшенной. Там пели молебен в память привития оспы Императрицею. Палили из пушки и проч. За обедом было много народу. К главным нашим сотрапезникам присоединился епископ, который при входе всех благословлял. У него целовали руку даже две дамы. Хозяин дома напоминает наших старинных дворян веселостью, но у него в приемах больше изысканности, и видна наклонность к роскоши, чем в особенности отличается Русский народ: только, может быть, у одних Русских крестьянки белятся и румянятся. Обед наш прошел по старинному, т.е, пили за здоровье Императрицы и Их [37] Императорских Высочеств. При епископе был архимандрит или аббат, начальствующий над монахами: он не сказал ни слова, но не пропустил ни одного здоровья. В 5 часов возвратились мы в наше помещение, где нас навестил комендант. По счастию, это было недолго, и в 6 часов мы поехали обратно в Москву.
9 Декабря. У гетмана Разумовского Корберон познакомился со вторым сыном его графом Андреем Кирилловичем, который вскоре уехал с Великим Князем в Петербург и которому Корберон написал стихи в день его ангела.
18 Декабря. За обедом у гр. Панина была княг. Дашкова. Я прилежно наблюдал за этою женщиною, говорит Корберон; она прославилась своим участием в перевороте, своим характером и честолюбием, благодаря которому она поссорилась с боявшеюся ее Императрицею. За обедом она говорила мало, может быть ради нас, потому что она терпеть не может Французов, а любит Англичан. Она скоро уезжает в Ирландию, где останется несколько времени со своим сыном, воспитание которого она поручает Юму.
20 Декабря. За обедом у графа Брюля говорили о разных обычаях, о том, что в России перед едою пьют рюмку водки, а сладкое едят уже по выходе из-за стола. Это сладкое все едят одною и тою же ложкою, не вытирая ее; за здоровье пьют один за другим из одной и той же посуды, которая переходит от одного сотрапезника к другому, и каждый оставляет в стакане немного вина, которым брызгает в своего соседа.
С 26 по 30 Декабря. Французское посольство в дороге на пути в Петербург, т.е. проехало 735 верст. На каждой версте прибита дощечка с означением нумера.
1776 год 11.
Четверг, 4 Января 1776 г. Девице Брессоль.
Я ел и пил часть дня, как бы в кабаке. Да мы, действительно, были в кабаке. Я должен вам сказать, что здесь мало знакомы с развлечениями, но одно из самых любимых, это устройство пикников. Прокатятся туда и обратно в санях и воображают, что повеселились. В двух верстах от Петербурга, на Неве, есть очень красивый остров, Каменноостровский. Великий Князь, коему он принадлежит, собирается строиться на нем. Содержатель разрешенного [38] на этом острове ресторана Француз Готье 12. У него все хорошо: обед обошелся нам в 4 р. 75 к., т.е. приблизительно на наши деньги в луидор; но было холодновато: на дворе 19° морозу. Переезд через Неву по льду понравился мне больше всего в этом пикнике. Эта чудная река, протекая через столицу Империи Русской, очень способствует к ее украшению. Шириною она по крайней мере вдвое больше Сены.
Суббота, 6-ое Января 1776 г. К брату.
Сегодня вечером я был с Нормандецом у Штелина, секретаря Академии, для передачи ему одной книги от доктора Жибелина. Я был самого высокого мнения о Штелине, а он оказался каким-то оригиналом с немного смутными познаниями; впрочем, большой говорун и порядочный человек. Ведь болтуны всегда хороший народ. Мне сообщили о назначении камергера Нарышкина губернатором, в одну из Белорусских губерний. Государыня подписала этот указ сегодня, по прибытии своем в Петербург.
Воскресенье, 7 Января 1776 г. К нему же.
Я был сегодня утром во дворце, к целованию руки ее Величества 13. ее Петербургский дворец очень большой, но по наружному его виду в нем больше великолепия, чем вкуса. Перед ним большая площадь. Но меня удивило, что нужно подыматься очень высоко, войдя во дворец. Нормандец, выказывающий мне большую дружбу, познакомил меня с г-ом Бемером, президентом по торговым делам Немецких подданных.
От него я поехал к графу Андрею, который еще утром присылал просить меня побывать у него, так как он, из-за принятого лекарства, сидит дома. Граф Андрей, действительно, человек с сердцем; но его образ жизни мешает развитию его чувствительности, которою пользуются только его самые закадычные друзья. Мы поговорили с ним о наших страстишках, и он очень заинтересовался моим рассказом о некоторых из моих любовных приключений.
Понедельник, 8 Января 1776 г.
Был сегодня у Фальконэ и побеседовал с ним часа два. Он говорил мне о своем переводе Плиния, страшно раскритикованном. [39] Он возражал с уверенностию, но в тоже время воспользовался многим, в чем его упрекали. Он одолжил мне для прочтения экземпляр этого перевода с его собственноручными заметками. Он собирается, кажется, выпустить новое его издание. Я сообщу тебе мое мнение об этой книге.
Вторник, 9-ое Января 1776 г.
Вместе с моим сегодняшним письмом, №7, ты получишь письмо мое к матушке, к г-же де Жюинье. Писал еще в Москву, князю Долгорукому, камергеру ее Величества. Он достойнейший и добрый малый, постоянно выказывавший мне много хорошего. Он мягкого и доброго нрава, так как влюблен, а ты знаешь, что для меня это верный признак. Но я не завидую его победе: графиня Чернышева, жена Захара Чернышева, и некрасива и того еще менее добра 14.
Вторник, 9 Января 1776 г.
Помнишь-ли, милый друг, о том большом камне, привезенном в Петербург из Финляндии? Эта огромная скала назначалась для пьедестала статуи Петра I и должна была остаться в своем натуральном виде, а Фальконэ нашел, что она слишком велика и велел отсечь от нее часть. Теперь сплетники истолковывают действие Фальконэ тем, что он боялся, как бы пьедестал не привлекал больше внимания, чем сама статуя Петра. Но я не считаю его способным к такому мелкому чувству.
Среда, 10 Января 1776 г.
У меня был сегодня один господин, толстый, на коротких ногах, живой старикашка и большой болтун, а именно шевалье Дюмениль, Француз, которыми здесь хоть пруд пруди. Он учителем у князя Трубецкого, много путешествовал, и воображает себя очень знающим в искусстве лечить.
Четверг, 18 Января 1776 г.
Сегодня утром были торжественные похороны вдовы канцлера Воронцова. Ты слышал, мой друг, об обряде на счет паспорта, который вкладывают в руки покойнику, для предъявления его Апостолу Петру; обычай этот и по сиe время соблюдается в точности. По этому ты можешь судить об успехах философии в Империи. Недалеко она ушла и в отношении нравственности. [40]
Среда, 24 Января 1776 г.
Я обедал сегодня у Ивана Чернышева, где умирал со скуки. Жена его глупа; но он хуже того, так как в полном смысле слова царедворец, и в их доме полное отсутствие непринужденности.
Пятница, 26 Января 1776 г.
Вот, наконец, и я, по примеру прочих, плачусь насморком, мой друг, после того, что вышел около полудня сделать кое-какие визиты и потом ездил на обед к г-ну Рибасу, в Кадетский Корпус, и это в 29° мороза, о котором во Франции не могут себе составить и понятия. Рибас молодой Итальянец, директор Кадетского Корпуса. На редкость честный и образованный. После обеда собралось несколько кадет, все очень хорошо державшиеся. Мы слушали их игру на фортепиано. Не знаю, не слишком ли многому их обучают, во вред одного предмета против другого, и не дается-ли предпочтение приятному перед полезным. В числе этих молодых людей я видел одного двадцатилетнего кадета, который, говорят, чудный актер, хороший музыкант и недурно рисует, а при этих талантах обладает очень редким качеством, замечательною скромностью. Я разузнаю фамилию этого молодого человека и еще другого, помоложе его, которого считают сыном Императрицы.
Суббота, 27 Января 1776 г.
В числе многих посетивших меня сегодня был шевалье Козимо Мари, Итальянец из Пизы, путешествующий для собственного удовольствия. По наружности он не далек, но разговор полон всякого рода занимательности. Лицом чистый Итальянец (смейся, но это совершенно верно), большой нос, а к тому же его выдает произношение. Он был очень близок с Орловыми и сохранил дружеские отношения с Алексеем, что ему принесло немало выгод. Мы говорили о случае, возвысившем братьев Орловых и как своею удивительною дружбою они поддерживали друг друга. Ты ведь знаешь, что в 1771 г., тайными интригами графа Панина, Григ. Орлов, фаворит, был удален от Двора с соблюдением известных приличий; но, тем не менее, это была опала, которая сделалась бы окончательною, не заступись за Григория его брат Иван, употребивший все средства, чтоб оправдать его в глазах Императрицы во взведенных на него напраслинах. Он, тотчас же после этого был вновь призван ко Двору; мне обещали письмо Екатерины по этому поводу. Вернувшись в конце 1771 г., Григорий Орлов осыпал милостями своих врагов: для Панина выхлопотал фельдмаршальский жезл и мн. др. Но, для восстановления своего здоровья, он