Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ДЖОН ПЕРРИ

ДРУГОЕ И БОЛЕЕ ПОДРОБНОЕ

ПОВЕСТВОВАНИЕ

О

РОССИИ

Когда Fro Величество устроил таким образом дела, относящиеся до флота, как прежде того устроил дела, относящиеся дo войска, то он опять вернулся в Москву, где, кроме всего, сделанного им в первый приезд свой, он произвел новый выбор Господ для заседания в Coвет, и начал приводить в порядок дела, касающиеся до управления Государства и Церкви. Раскладка повинностей и податей, лежащих на народе, сбор Царских доходов и решение всех тяжб (за исключением тех, которые подлежали духовному ведомству), были до сих пор вполне предоставлены тем из важных знатных Господ, которые были любимцами Царя и принадлежали обыкновенно к именитейшим родам в России. Во всех областях, на которые разделена была Империя, они действовали, как подчиненные Царю владетельные Князья, имеющие право пользоваться Царским именем, чтобы придавать большую силу издаваемым ими приказаниям; можно сказать, что в их исключительной власти и в их руках находились жизнь людей и их имущества. Для рассмотрения дел и приведения в исполнение их приказаний, каждый из этих Господ, или Князей, имел присутственное Место или Палату в Москве, где эти знатные Господа большею частью имели место жительства; туда подавали просьбы из всеx меньших городов, находящихся в каждой из этих областей. В этом Присутствии, вместо судей, заседали Дьяки или Канцлеры (Diacks or Chancellors); обязанность их заключалась в том, чтобы выслушивать и решать дела, подписывать приказы, относящиеся до казначейства, военных, или гражданских, дел, и от времени до времени отдавать отчет в своих действиях тому из Господ, под начальством которого они действовали; вышеозначенные Господа редко сами приходили в Палаты, чтоб выслушивать дела. Дьяки представляли им вопрос в той форме и в том свете, как желали, а в случае неудовольствия в это время не существовало возможности подать прошение ни в какое высшее место.

Каждому из этих Господ предоставлено было исключительное право назначать и посылать Правителей во все малые и большие города, посредством которых каждая область [122] подразделялась на меньшие округи. Всякий из Правителей во всех этих местах имел в каждом городе своего Дьяка или мелкого канцлера и особое Присутственное Место, подлежащее его ведению и называемое Приказом (Precause) (или местом для приказания, согласно с значением этого слова), в котором они заседали, как Комиссары, для совершения дел, относящихся до Царских доходов, и как судьи, с безграничною властью решать все вопросы без присяжных Заседателей и Стряпчих для защиты несчастных людей. Только в случае вопроса жизни и смерти они обязаны были, прежде чем кого-либо казнить, отправить об этом письменное представление в Москву, на имя Господина, управлявшего областью. Но всегда вопрос представляли так, что наказание было согласно их желанию.

Эти Правители назначались на места и сохраняли их обыкновенно не более 3 лет, если еще ранее этого срока не бывали удаляемы за какое-либо явное плутовство, или притеснение с их стороны. Жалованье им никогда не назначалось, но, напротив, существовал обычай давать Господину, заведующему областью, в которую назначались они, сумму от трех до четырех тысяч рублей, тотчас по получении звания Правителя; сумма была более, или мeнее, значительна, смотря по доходности места, кроме тех подарков, которые они частным образом делали Дьякам, или Канцлерам главного Московского Присутственного Mестa или Приказа, из которого отправлялись к месту назначения, и, не смотря на то, эти Воеводы (Weywods) или Правители (Governors) славились тем, что умели обогащаться в вышесказанный трехлетний срок. Из всего этого (чтоб не сказать более) легко можно представить себе, каково было правосудие в отношении Царя и народа, вверенного их власти. Я не буду останавливаться на подробностях, но только замечу читателю, что на всем пространстве земли Русской, в среде простого народа, в случае обиды, или ссоры, происходящей между людьми, подкуп судьи есть первый шаг, на который решаются; каждая сторона запасается деньгами, и обыкновенно тот, кто предложит больше, выигрывает тяжбу, тогда как обиженный, не имея исхода, должен оставаться довольным решением. Это вызвало известную в народе поговорку; жалуясь на притеснения, они говорят: “До Бога высоко, а до Царя далеко”. [123]

Но доходы, которые Правители добывали себе посредством подкупа, и которых они до сего дня еще не лишились, не ограничивались исключительно преимуществами должности их; доходы эти извлекались также и из другого источника: на всем пространстве Царских владений, каждый из этих Правителей имел власть разлагать подати и назначать подвластных ему Целовальников или Сборщиков (Challavolnicks or Collectors) Царских доходов. Собранные суммы высылались, обыкновенно под прикрытием солдат, в главный Приказ или в cобcтвенную Канцелярию каждого из этих Бояр, живших в Москве, где подводился расчет сборов, сделанных в каждой области (смотря по тому, как для них было выгоднее), с приложением отчета об том, что было истрачено на разные вымышленные случаи, относящееся до служебных необходимостей и пользы каждой области; остаток денег, как уже было сказано выше, высылался в Канцелярию главного казначейства в Москве.

Царь предполагал, что существовала возможность устроить сбор доходов более добросовестным образом и препятствовать притеснениям, учиняемым этими Правителями, посредством неровного распределения податей. Его Величество благоволил созвать совет из Бояр, и предложил им устроить в Москве особое присутственное место для улучшения способа сбора Царских доходов, и назвать его Ратушей (заимствовав и имя и образец этого от Голландцев). Тут должно было заседать известное число достопочтенных лиц, избираемых из среды купцов, получивших название Бургомистров (Burgomasters), они должны были, заседая ежедневно в Paтуше по пяти человек, назначать Писарей и Чиновников, во-первых, для того, чтобы подводить расчет и собирать доходы, которые платились городом Москвою в их собственную Канцелярию, и оттуда они уполномочивали и давали поручение разным лицам, которых, под начальством Бургомистров, отправляли в малые города владений Его Величества, чтобы собирать пошлины, относящиеся до общественной торговли и всех мелких сборов на торговых площадях, также доходы, извлекаемые в пользу Его Величества из продажи пива, водки и меда, которые в России не позволено делать иначе, как по особому разрешению, и продавать для [124] непосредственной прибыли Царя, по известным установленным ценам столько-то с галенка (gallon), что и составляет одну из главных отраслей Царских доходов.

Простолюдинам или крестьянам не было позволено варить пиво, или гнать водку, для их собственного употребления, кроме известного количества, на производство которого они получали разрешение около больших праздников (в это время Русским самою Церковью дозволено веселиться), а в остальное время все необходимое количество напитков обязаны были покупать в кабаках (Cabacks) или общественных местах, установленных для этой продажи; таково было в то время положение этой отрасли Царских доходов. Но девять, или десять, лет спустя сделано было еще большее ограничение: ни один человек, кто бы он ни был, будь он самого высшего, или самого низшего, сословия, не имел дозволения ни в какое время варить пиво в своем собственном доме, для своего семейства, не заплатив столько-то за свидетельство на право пивоваренья каждый раз, когда это делал, в стране этой никому не дозволялось также гнать водку, ни покупать, или держать в доме своем, куб для перегонки; исключение существовало только в отношении тех лиц, коим препоручено было выкуривать водку в пользу Царя. В то время, когда издан был этот Указ, все кубы для этого употребления, в большом количестве находящиеся в каждой деревне, приказано было забрать.

Деньги, которые вышеозначенным способом предполагалось собирать по всем округам Царских владений, Его Величество предложил отсылать в главную Ратушу в Москве, где счеты, по приведению их в порядок, препровождались бы в главное казначейство, или в другое какое-либо место, куда Царь повелит, или куда потребуют нужды Государства. Правителям предоставлялось только взимать поземельную плату, плату с домов и поголовную подать.

Но когда, в торжественном собрании Господ, Царь сделал им это полезное предложение, то оно вызвало борьбу в среде Дворян, так как это отсекало у них значительную отрасль их власти. Они возражали Его Величеству, что честь собирать Царские доходы, как знак особого доверия, всегда возлагалась до сих пор на Дворянство, и что они надеются, [125] что исполнили эту обязанность верно и добросовестно, и обращаются теперь к милости и справедливости Его Величества, умоляя не делать им такого всенародного оскорбления и бесчестия, отнимая у них этот знак доверия, и отдавая его в руки мужиков и рабов, недостойных стать наряду с ними. Видя, что эти просьбы и ходатайства не имели успеха, они предложили несколько других проектов и способов, могущих удовлетворить в этом отношении Царя и просили, чтобы хоть некоторые Вельможи, или Дворяне из знатнейших семейств, достигли чести быть назначенными в Главную Канцелярию, которая устраивалась по этому делу в Москве. Убедившись, что борьба ни к чему не ведет, и что под конец Царь начинал уже сердиться на них, они начали бояться, что несколько голов будет отрублено для примера за ослушание, и принуждены были покориться. Предложение Царя приведено было в исполнение, и оставалось в действии несколько лет сряду, с большою выгодою для Царских доходов, до тех пор, пока некоторые злонамеренные кознодеи, бывшие в числе Царских любимцев, не предложили другого способа для увеличения доходов и насильственного привлечения больших сумм в Царскую казну. Хотя этим способом они достигали цели в течение двух, или трех, лет, но наконец все это оказалось столь разорительно для торговли, и вообще столь притеснительно для подданных Его Величества, что многие статьи, которые, благодаря хорошему управлению вышеозначенных Бургомистров, приносили 100, или 200, тысяч в год, не приносят в настоящее время и половины этой суммы; но об этом будет сказано далее, когда зайдет речь о торговле.

Скоро после возвращения своего из путешествий, Царь, также с целью облегчить в некотором отношении налоги, лежащие на торговых людях его народа, и вместе с тем увеличить доходы, отдал Указ Приказу или Присутственному Месту, где разбирались дела монастырские, взимать по всей Росcии подать со всех монастырских земель, так как они владели лучшими землями и деревнями. Скоро после этого Его Величество издал Указ, по которому никто моложе 50 лет не мог быть принят в монастырь, так как Царь заметил, что заключение в монастырях такого множества молодых людей [126] приводило их к бесполезной жизни и препятствовало размножению народонаселения в то время, когда люди были столь необходимы для войн его. Кроме этой цели Царь имел еще другую, политическую: он рассчитал, что, сократив число монахов, он мог взять в свою пользу часть их доходов, так как тогда потребовалось бы меньшее количество деревень на содержание их.

Pyccкие имели обыкновение, наподобие древних Пaтpиapхов, носить длинную бороду, спускавшуюся на грудь; они гордились бородами, расчесывали их, приглаживали, заботились о красоте их, и старались сохранить в целости каждый волос. Усы они отпускали до такой длины, что каждый раз, когда им приходилось пить, они обмакивали оные в чашку так, что потом надо было обтирать их; а в то же время волосы на голове стригли очень коротко, только у одних Священников или Попов, для различия от прочих людей, было обыкновение отпускать на голове длинные волосы, спускающееся на спину. Царь, желая преобразовать этот глупый обычай и привести их к тому, чтобы они с виду походили на прочих Европейцев, повелел обложить податью всех дворян, купцов и других подданных своих (за исключением Священников и простых крестьян или рабов), чтобы каждый из них за право носить бороду платил ежегодно 100 рублей; также и простолюдины в России обязаны были платить по одной копейке каждый раз, когда проходили через ворота такого города, где приставлено было лицо для сбора пошлины. Это распоряжение считали в то время почти грехом со стороны Царя и покушением на религию, и смотрели на это, как на великое притеснение, приписывая его влиянию иностранцев. Но так как женщины предпочитают в этом виде мужей и возлюбленных своих (без бороды), то они уже почти примирились с этим обычаем

Pyccкие положительно питали некоторого рода религиозное уважение к своим бородам, тем более, что это ставило различие между ними и иностранцами; а Священники поддерживали их в этом обычае, приводя в пример то, что все благочестивые мужи в древности носили бороду, согласно тому, как на иконах изображают Святых. Ни что не может заставить Русских расстаться с своими бородами, кроме самовластия Царя [127] и страха, что (в минуту веселого расположения духа) он прикажет вырвать бороды их с корнем, и уничтожит их таким грубым способом, что, вместе с волосами, оторвется и кожа. По этому случаю на улицах подбрасывались напечатанные письма на имя Царя, в которых Его Величество упрекали в тиранстве и язычестве за то, что он заставлял их расстаться с бородами.

Около этого времени Царь приехал в Воронеж, где я тогда находился на службе и многие из моих работников, носившие всю свою жизнь бороды, были обязаны расстаться с ними; в том числе один из первых, которого я встретил возвращающимся от цирюльника, был старый Русский плотник, бывший со мною в Камышенке, отлично работавший топором и которого я всегда особенно любил. Я слегка пошутил над ним по этому случаю, уверяя его, что он стал молодым человеком, и спрашивал его, что он сделал с своей бородой? На это он сунул руку за пазуху и, вытащив бороду, показал мне ее и сказал, что когда придет домой, то спрячет ее, чтобы впоследствии положили ее с ним в гроб и похоронили вместе с ним, для того, чтобы явившись на тот свет, он мог дать отчет о ней Св. Николаю. Он прибавил, что все его братья (подразумевая под этим товарищей работников), которых в этот день тоже выбрили, как его, также об этом позаботились.

Что ж касается до одежды их, то платье, которое обыкновенно носили Pyccкие, состояло из длинного одеяния, спускавшегося до половины икр их, на боках оно было собрано складками и с вида мало отличалось от женских юбок.

Вследствие этого Царь решил изменить этот наряд, и сначала отдал приказание, чтоб все его Бояре и все приближенные ко Двору и получавшие от него жалованье, обязаны были, под страхом подпасть в немилость, одеться по Английской моде в кафтаны из тонкого сукна, обшитые серебром, или золотом, смотря по средствам каждого. Затем он приказал вывесить на всех воротах города Москвы образец этого Английского сукна и объявить, что все (кроме простых крестьян, приносивших, в город товары и съестные припасы) обязываются шить себе платье по такому образцу, и что всякий, [128] кто ослушается этого приказания и пройдет через городские ворота в длинном кафтане, будет обязан или заплатить две гривны (Grevens), что составляет 20 пенсов, или стать на колени у городских ворот, чтоб кафтан его обрезали в уровень с землею и окоротили на всю ту длину, которая окажется лишнею против его роста, когда он стоит таким образом на коленях. Подобным способом окорочено было несколько сотен кафтанов. Так как все это делалось добродушно, то и вызывали веселость в народе, и вскоре уничтожило обычай носить длинные кафтаны, особенно в местностях, смежных с Москвою, и в других городах, где проезжал Царь.

Также и женщинам, преимущественно придворным госпожам, приказано было изменить одеяние по Английской моде, но они с этим скоро примирились по следующей причине: в Poccии всегда существовал обычай во всех общественных увеселениях не допускать женщин до разговоров с мужчинами; они даже не должны были показываться им; жилища всех знатных почетных людей строились с особым входом для женщин, которые содержались отдельно в своих отделениях. В виде исключения существовал обычай, по которому хозяин дома, если приезжал к нему гость, которого он хотел особенно почтить, выводил жену свою из этих покоев через заднее крыльцо; она появлялась, в сопровождении своих служанок, приветствовала гостя и подносила ему и всему обществу чарку водки, после чего женщины обыкновенно удалялись снова в свои покои и их уже больше не видали. Так как Царь не только желал ввести в употребление Английское платье, но и заботился об том, чтоб это было приятно Русским госпожам, то он издал Указ, постановляющий, чтобы с этого временя на все свадьбы и другие общественные увеселения женщины приглашались также, как и мужчины, но исключительно в платье по Английской моде. Их угощали в той же комнате, как и мужчин, подобно тому, как это делалось в чужеземных краях; вечер заключался музыкой и пляской, при которых он сам присутствовал вместе с большою частью высшего дворянства и придворных госпож. Царь не пропускал без внимания ни одной знатной свадьбы, особенно же свадьбы между иностранцами; он обыкновенно приходил почтить ее своим присутствием, и не редко давал невесте подарок, [129] соответственный необыкновенным издержкам, которые требовались на эти угощения, особенно если жених был из числа офицеров, только что приехавших в страну. Во время этих увеселений Русские госпожи скоро примирились с Английским платьем, так как заметили, что оно делало их тем более приятными и привлекательными.

В нововведениях Царя было еще нечто, что чрезвычайно нравилось женщинам. В Poccии существовал обычай устраивать свадьбы по обоюдному соглашению родителей с той и другой стороны, без предварительного свидания, любви и согласия жениха, или невесты, так как предполагалось, что они не в состоянии были сами судить и выбирать для себя; ибо в этой стране женятся весьма рано, иногда до 13 лет. Жениху дозволялось видеть невесту и говорить с ней только однажды до дня совершения брака. Во время этого свидания друзья и родственники с обеих сторон сходились в доме отца невесты, и тогда невесту, окруженную девушками-служанками, выводили в комнату, где находился жених. Пocле короткого приветствия, она подносила жениху чарку водки, или другого какого напитка, в знак согласия и благоволения к его особе. Затем принимали все предосторожности, чтобы она не видала жениха до самого дня свадьбы; в этот день ее везли в церковь с покрывалом на лице, и покрывало это снимали только в церкви; таким образом, с закрытыми глазами, совершался этот торг.

Царь обратил внимание на этот неприятный способ соединения молодых людей, помимо их собственного согласия, что в большей части случаев можно было считать одной из главных причин несогласия и недостатка любви, столь обыкновенного между супругами. В России мужья бьют жен своих самым варварским образом, и иногда столь бесчеловечно, что те умирают от ударов, но, не смотря на это, мужья не подвергаются наказанию за убийство, так как закон перетолковывает это в смысле исправления, и потому не делает их ответственными. С другой стороны, жены, нередко доведенные до отчаяния, убивали мужей своих, чтобы отмстить им за дурное обращение; в этом случае существовал закон, по которому, за убийство мужа, жену заживо стоймя закапывали в землю, так что только одна голова оставалась над поверхности земли. Тут приставлялась стража, чтоб наблюдать за тем, чтоб никто не [130] высвободил несчастную, пока она не умрет голодной смертью. Зрелище это весьма обыкновенно в этой стране, и мне известно, что осужденные таким образом нередко оставались в этом положении дней 7, или 8. Эти печальные обстоятельства понудили Царя, из сожаления к народу, устранить, по возможности, причину и повод подобных жестокостей. Так как предполагалось, что брак по принуждению составлял одну из главных причин вышесказанного, то издан был Указ, по которому никто не мог быть обвенчан без свободного согласия и любви, и всякий имел право посещать невесту свою и видеть ее, по крайней мере шесть недель до свадьбы. Этот новый Указ весьма понравился молодым людям, получил их одобрение, заставил их больше полюбить иностранцев и новые обычаи, сочувствие к коим пробудилось преимущественно между более образованными людьми.

Высшие Бояре имели обыкновение, для большой пышности и важности, содержать около своей особы дворню, состоящую из множества бесполезных слуг. Когда Бояре появлялись на улицах Москвы, то некоторые из этих людей предшествовали им с непокрытой головой, а другие следовали за ними в длинном ходе одетые в разнородные платья всех цветов; когда же их Бояре или господа ехали по Москве верхом, либо в карете и в санях, то, для большей важности, обыкновенно ездили весьма медленно, даже и в самую холодную погоду, чтоб эти люди могли следовать за ними пешком. Боярские госпожи также имели многочисленных прислужников.

Но Царь, который обыкновенно ездит очень скоро, подает им совершенно противоположный пример: он выезжает только с несколькими слугами, которые сопровождают его верхом и одеты в красивые мундирные ливреи. Царедворцы делают то же, и примеру этому обязаны следовать все Бояре и значительные лица. Чтобы еще успешнее достигнуть этого, Царь, по возвращении своем из путешествий, приказал составить список всех лиц, находящихся без должности около Боярских домов, и велел отправить их в войско. Это было им весьма не по нутру, и они стали сильно ходатайствовать об изменении этого закона; за многих из людей этих вносили значительные деньги, чтобы избавить их от службы; преимущественно же делалось это в отношении тех лиц из дворни их, которые сами были [131] настоящие дворяне и находились при этих господах единственно в ожидании повышения. Но как бы то ни было, Царским законам необходимо было покориться. Составлен был список нескольких тысяч бесполезных и лишних служителей, которые и отправлены были в войско. Пока Царь занимался всеми этими преобразованиями, в течение первых восьми месяцев после возвращения из путешествий своих на родину, Министрами его при Карловицком договоре выговорено было и заключено особое перемирие на 2 года, вследствие чего со стороны Поляков, Императора и Венецианцев, последовало немедленное соглашение на счет предварительных условий постоянного мира; по этому поводу Царь был вынужден написать Королю Вильгельму, избранному посредником в вышеназванном договоре, чтобы просить его выхлопотать для Его Величества дальнейшее продолжение этого перемирия. Согласно с этим Король Английский благоволил послать предписание Лорду Паджету (Pagett), Послу своему при Порте, чтобы он позаботился столько же о Царе Московском, как и о других Христианских Государях; вышеупомянутым посредничеством Царское перемирие, к крайнему удовольствию Его Величества продлено на 25 лет, затем, в 1700 году, объявлен мир с Турками, и на другой же день объявлена война против Шведов и отдано строжайшее приказание приступить к ней с величайшею поспешностью.

Сначала Царь не имел счастья в этой новой войне, и, при открытии похода, в первом же сражении потерял половину всего своего войска в знаменитой Нарвской битве, а также лишился почти всей артиллерии своей. Я не стану распространяться о различных случайностях войны и последующих успехах Царя, которые большею частью приписывают необдуманному поведению молодого Короля Шведского и его презрению к Русским силам, тогда как Царь с каждым днем укреплял все более и более свое войско, удерживая в службе своей иностранцев, и в среде собственного народа своего образовал лучших солдат. Все это хорошо известно всему свету, и я только замечу, что после потери вышеозначенной битвы, Царь преимущественно занимался распоряжениями для сбора рекрут, распределением офицеров по полкам, учением этих полков и заготовкою всего, необходимого для войска; не доверяя этой заботы никому [132] из вельмож своих, он сам до мельчайших подробностей присматривал за всем.

Что же касается до артиллерии, то, за недостатком металла, он приказал снять колокола с нескольких церквей и перелить их в пушки, чтоб заменить те, которые он потерял во время похода, что вскоре и дало ему возможность устоять против неприятеля и действовать против него наступательно. Хотя в последствии, в продолжение войны, он проводил большую часть своего времени в войске, но со всем тем не упускал из виду постройку флота в Воронеже (куда, при начале войны, ездил каждую зиму), а также приводил в исполнение свое намерение преобразовать народ и образ правления.

Затем я буду говорить о Церкви и Исповедании Русских. Во времена предшественников Его Величества существовал обычай, по которому ежегодно, в день Вербного Воскресенья, Цари Мocковские проходили в торжественном крестном ходе по улицам Москвы, ведя за повод лошадь Патриарха; ход этот производился следующим образом:

Впереди всех шла лошадь, покрытая до самой земли белым полотном; из того же полотна были сделаны длинные уши, наподобие ослиных ушей. На этой лошади сидел Патриарх боком, как женщины; на коленях его лежала великолепная книга с золотым распятием на переплете; он придерживал ее левой рукой, а в правой руке имел золотой крест, которым, проезжая по улицам, благословлял народ. Дворянин, или Боярин, держал, для большей верности, лошадь под уздцы, а сам Царь, идя пешком, вел ее за повод уздечки одною рукою, в другой же руке держал пальмовую ветвь. Затем следовали высшее Дворянство и все Дворяне вообще, около 500 Священников, каждый в свойственном ему облачении, и толпа, состоящая из нескольких тысяч простого парода. В этом порядке они входили в церковь (и по всем улицам, по коим они проходили, сопровождал их звон колоколов, вовсе не похожий на наш звон); оттуда Царь, с некоторыми из Бояр, Митрополитами и Епископами, отправлялся обыкновенно обедать в доме Патриарха.

Pyccкие говорят, что Патриарх их преемствовал власть свою и права от Патриарха Греческой Церкви, жившего сначала [133] в Константинополе, а потом на остров Скиосе (Scio) или Xиocе. Они долгое время подчинялись его духовной власти и посылали ему ежегодно подарки. Преследуемый Турками и изгнанный оттуда, Греческий Патриарх Иероним (Hieronime) (Иеремия. О. Б.), в 1588 году, по приглашению Царя, приехал в Москву, и там предал свою Патриаршую власть Митрополиту Московскому, как главному Епископу, пастырю и главе Греческой Церкви. Насколько это правда, я не знаю, но можно сказать, что Патриарх пользовался величайшим уважением народа и принимал некоторым образом учаcтиe в yпpaвлении Империи: он не только был верховным судьею в делах Церкви, но также имел власть изменить своим собственным значением все то, что считал вредным для благочиния, и произносить приговор над теми, кого присуждали к смерти, не докладывая об этом Двору; все это, по Указам прежних Царей Московских, приказано было приводить в исполнение, без прекословия и сомнения.

Но после смерти последнего Пaтpиapxa, весьма престарелого человека, умершего вскоре после возвращения Царя из путешествий, Царь воспротивился избранию нового Патриарха, и сделался сам главою Церкви, присвоив себе исключительно управление ею. По смерти же вышеупомянутого Патриapxa, он тогдашнего Митрополита Рязанского (Razan), который из всего духовенства оказался самым ученым и способным, воспитывался в Польше и был родом Поляк (Как известно, Стефан Яворский родился на Волыни, в городке Яворе, откуда и прозвание его Яворский, бывшем в ту пору (1658 г.) под властью Польши, следовательно, он Pусский, а не Поляк, что доказывается, между прочим, и тем, что родители его, бегая от притеснений Униатов и Шляхты, удалились в Заднепровье и поселились в Нежине. Скончался в Москве 27 Ноября, 1722 года, и погребен, по завещанию, в соборной церкви Переяславля Рязанского или нынешней Рязани. О. Б.), назначил Управляющим (Администратором) всеми церковными делами, с тем, чтобы о всех текущих делах он, от времени до времени, делал представления Его Царскому Величеству, и получал бы от него приказания и руководство.

Этот странный и изумительный оборот церковных дел возбудил сильное волнение в среде высшего духовенства. До [134] слуха Его Величества дошло, что один из Епископов выразился слишком свободно касательно новой власти, которую Царь сам себе присвоил. Вследствие этого Его Величество приказал лишить его сана; но никто из прочих Епископов не выказал готовности исполнить это приказание, а, напротив, все они представляли Царю, что лишение сана лица, столь высоко поставленного в Церкви было бы делом неслыханным. Они особенно напирали на то обстоятельство, что все они, Епископы, были равны друг другу по положению, не имели власти исполнить то, что от них требовалось. Поэтому они просили Царя благоволить даровать им paзрешение на избрание нового Патриарха, и обещали, что затем немедленно приступлено будет к лишению сана обвиненного; Царь, во гневе за их уклончивость и отказ, нарочно утвердил нового Епископа и повелел ему исполнить приказание. Согласно этому, виновный был лишен митры руками вышеозначенного нового Епископа, который, сколько мне помнится, и был тот самый нынешний Митрополит (или Apxиeпископ) Рязанский. В силу этого замечательного решения Царя, на улицах Москвы подбрасывались весьма вольнодумные письма (в России это делается обыкновенно таким образом, так как там никто не смеет печатать и распространять пасквили).

Хотя обнародовано было обещание значительной награды тому, кто откроет сочинителей этих писем, и всех принимавших в них участие, но, на сколько мне известно, ничего не могли открыть.

До времен нынешнего Царя весьма редко можно было встретить в Poccии, даже между высшим и более образованным духовенством, человека знакомого с каким-либо другим языком, кроме своего родного. Так как они сами были чужды всякого знания, и брали величайшие предосторожности против всех мер, способствующих к распространению знания, боясь, чтоб их собственное невежество тем самым не открылось. С этой целью они внушали прежним Императорами, что введение в употребление иностранных языков могло послужить к водворению в стране иностранных обычаев и нововведений, могущих со временем оказаться опасными не только для Церкви, но и для Государства; по этой причине в России положительно [135] противодействовали изучению иностранных языков и книг, подобно тому, как до сих пор в Турецкой Империи не дозволено печатание ученых книг, или, по крайней мере, все это сопряжено с большими затруднениями.

Однажды привезен был станок с буквами в Москву, где с дозволения одного из прежних Царей, устроена была типография, но не долго после этого, ночью, дом, в коем она находилась, был подожжен, станок и буквы сгорели: полагают, что все это сделано было по наущению Священников, которые все книги, кроме истории их собственной страны и описания подвигов и побед Царей, а также жизни и чудес Святых их, считали опасным, подобно чародейству. Рассказывают с достоверностью о том, как, около ста лет тому назад проезжал Посол из Персии через Poccию в Данию; ему случилось быть в Москве во время солнечного затмения; Секретарь его (Oлеарий? О. Б.) был математик, и рассчитал, каким образом явление это будет видимо в городе; он определил, что до полного затмения не доставать будет двух, или трех, дюймов; в городе распространился слух о том, в какой день и час это случится; сначала никто не хотел этому верить, и много рассуждали о том, как может человек притязать на такое знание и сметь предсказывать вещи, только одному Богу известные. Секретарь заметил, что, после распространения этих слухов, когда случалось ему проходить по улицам, толпа народа собиралась около него и глазела на него; он принял это со стороны их за знак простого любопытства и не придавал этому никакого зловещего значения. Но когда наступил назначенный день, и солнечное затмениe случилось именно в таких размерах, как он то предсказывал, то в тот же вечер чернь собралась вокруг дома и требовала выдачи Секретаря, чтобы сжечь его и разорвать на части за то, что он причинил вышесказанное затмение; но стража спасла его в эту ночь, а на следующий день его тайно выпроводили из страны, чтоб спасти от ярости народа, которая, без этой предосторожности, как говорят, неминуемо причинила бы ему смерть

Подобному невежеству не следует удивляться, если [136] вспомнить, что они не дозволяют сыновьям своим путешествовать, и что до времен нынешнего Царя не существовало в этой стране ни Университета, ни какого-либо другого высшего училища.

Я уже упоминал о талантливом Мистере Фергарсоне и других лицах, которых Царь в бытность свою в Англии пригласил в страну свою для преподавания Математики.

Вскоре по возвращении своем Царь велел построить с этою целью обширное училище, в котором множество мальчиков, на счет Царя, обучались Арифметике (До тех пор не существовало никакой школы, где бы преподавалась Арифметика и им не известно было yпoтpeблениe цифр (кажется, во всей стране не было и 20 человек, имевших об этом понятие). Они употребляли способ собственного их изобретения, а именно: особого рода бусы, нанизанные на проволоку, расположенную рядами в рамке, нечто вроде того, что употребляют наши Английские женщины, чтобы ставить горячий утюг. Эти ряды проволок с нанизанными на них бусами, изображают единицы, десятки, сотни, тысячи и десятки тысяч; передвигая бусы взад и вперед, они помножают и делят любую сумму способом весьма скучным и подверженным грубым ошибкам, что еще и до сих пор в общем употреблении во всех Царских Присутственных Местах. Только весьма немногие лица умеют считать цифрами, и между собратьями своими они считаются весьма искусными людьми.). Кроме свободного обучения, он давал еще деньги на содержание всем тем, которые добровольно приходили учиться. Из числа их избраны были некоторые более способные, для изучения Математики, и около сотни обучавшихся мореплаванию были посланы за границу в Англию, Голландию и Италию, чтобы образоваться там и поступить потом на службу офицерами во флот Его Величества. Царь, также употребляет вышеназванного Фергарсона для преподавания Астрономии, и приказал ему исчислить, когда и как будут видимы в стране этой затмения солнца, и Царь всегда оставался им доволен. Его Величество приказал привезти в страну свою весьма xopoшие телескопы, равно как и все другие полезные инструменты и книги, требуемые вышеупомянутым Фергарсоном. Его Величество, в сопровождение господ своих, всегда сам с величайшею любознательностью наблюдает все случающиеся солнечные затмения, рассуждая с господами своими и окружающими его людьми об естественной причине этого явления, а также и о движении других небесных светил, вращающихся [137] в солнечной системе согласно тому, что неоспоримо доказал современному миpy великий Сэр Исаак Ньютон (Isaac Newton). Где бы ни находился Его Величество и куда бы ни собирался ехать, будь это в Польше, в Петербурге, в Воронеже, или Азове он всегда предписывает вышеозначенному Фергарсону посылать ему чертежи и oпиcaние затмений, преимущественно же солнечных затмений, долженствующих быть в тех местах, где он находится, или куда намеревается прибыть к этому времени. Так как я теперь говорю о вышеозначенном Фергарсоне, тo не могу не упомянуть здесь о том, как с ним дурно поступали; он также, как и я, много пострадал на Царской службе, быв долгое время, несправедливым образом, лишен своего жалованья, и мы часто вместе с ним оплакивали нашу горькую судьбу. Вот в двух словах положение вышеозначенного Фергарсона. Когда он в Англии был принят в Царскую службу, то с ним заключено было условие, по которому обязывались выплатить ему все издержки его до Москвы, а по приезду туда назначалось ему хорошее жалованье и содержание до тех пор, пока он выучится языку сей страны. С этой целью к нему предполагалось приставить Латинского переводчика до тех пор, пока откроется приличное училище. Затем каждый раз, когда он выучит какого-либо ученика, преимущественно же обучит его искусству мореплавания настолько, чтобы из училища его можно было отправить в заморские страны изучать практическую часть мореплавания, то выше упомянутый Фергарсон за каждого такого ученика должен был получать чистыми деньгами награду в 100 рублей. Хотя, согласно этому условию, он еще до прибытия моего в страну эту усовершенствовал и выпустил из училища более 70 учеников, но ни до того времени, ни до сего дня (как утверждали мне новоприезжие из Москвы) не получил и копейки из денег, следуемых ему за обученных и выпущенных им из школы учеников. До самой смерти Графа Головина (с которым заключен был этот словесный договор), не смотря на неоднократные просьбы, его только от времени до времени ублажали обещаниями; когда же он по смерти Графа возобновил свою просьбу, то ему приказано было отнестись к моему старому приятелю, нынешнему Адмиралу Апраксину, который притворяется, будто бы ничего не знает об [138] этом условии, но, вместе с тем, недавно (в тот самый год, когда я выехал из этой страны) увеличил до некоторой степени сумму, назначенную на содержание Мистера Фергарсона. Не смотря на то, этот несчастный и талантливый джентльмен все еще в ожидании, и надеется, что, хотя во время настоящей войны, столь тягостной для страны этой, он и не может получить своих денег, но все-таки, рано, или поздно, Царь по справедливости и по его достоинствам согласится уплатить должные ему деньги и дарует позволение возвратиться на родину. Что же касается до двух математиков, прибывших из Крист-Чурч Госпиталь, чтоб помогать Мистеру Фергарсону, то (около 7 лет тому назад) на одного из них напала шайка мошенников, и убила его в то время, когда он, в 9-ть часов вечера, проезжал по улице, возвращаясь из училища. Сам Мистер Фергарсон чуть-чуть не подвергся той же самой участи, а Мистер Гвин (Quin), другой помощник, оставшийся в живых, очень благовоспитанный и талантливый человек, ежегодно получает чистыми деньгами только половину содержания, назначенного Мистеру Фергарсону, хотя, без сомнения, мог бы гораздо выгоднее употребить свое время, если б имел счастье продолжать жизнь в Англии. Прося извинения за это отступление, я снова возвращаюсь к Религии и нравственным правилам Русских. Церковнослужители их (которых они называют Попами, или Протопопами, или Священниками и Архиереями) никогда не проповедуют народу, так как они не имеют к этому ни какого искусства и дарования. Только некоторые из лучших людей иногда, в дни великих праздников, в соборных церквах проповедуют в присутствии Царя. Можно сказать, что верх учености, требуемой в подобных предметах от обыкновенного духовенства, или, по крайней мере, то, что для них необходимо, чтобы быть принятыми Епископом в священнический сан, заключается в следующем: они должны петь и читать внятно, по порядку, установленному для церковной службы, не пользоваться дурною славою между соседями, иметь хороший чистый голос и способность повторять: “Господи, помилуй!” (Hospidi Pomilio), со всевозможною быстротою 10, или 15, раз сряду, не переводя дух, так как это делается обыкновенно в их церквах и при каждой их молитве. Они также не очень-то разборчивы касательно того, [139] откуда берут своих Священников: я знал людей воспитанных в ремесленническом звании (преимущественно же знал одного деревенского кузнеца), которые потом допускались до Священнического сана. Во всей стране этой, сколько мне известно, не существует училища, устроенного для образования людей, предназначающихся к этой священной обязанности, за исключением Kиева, находящегося в Казацкой Земле, на границе Польши, за 700 верст от Москвы, куда Pyccкие весьма редко прибегают за наукою. Священники их не способны защищать свою Религию и выдержать удовлетворительного прения по этому предмету, и всякий раз, когда случится в разговоре с ними коснуться до вопросов о Боге, или нравственности, то они, как и миряне, преимущественно рассуждают о молитвенном обращении к Святым и о соблюдении постов (т. е., воздержании от всего мясного), что для них обязательно, по крайней мере, на половину дней в году. Рассуждают также о наложенном на них кратком покаянии за прошлые грехи, и испрашивании отпущения от Священника; когда же этот последний осенит их знамением креста и произнесет отпущение, то они отходят удовлетворенные и успокоенные, как будто не совершили никакого зла, хотя бы они и соделали самые страшные преступления в мире. Это-то, как я уже прежде имел случай заметить, и служит причиною вероломства и неблагородства Русских в отношении всех тех, кто имеет с ними дело; они постоянно перетолковывают неправильно свои слова и изменяют своему слову. Вследствие этого в стране этой между иностранцами существует поговорка: “Если ты хочешь знать, честный ли человек Русский, то посмотри, растут ли волосы на ладони его: если нет, так и не жди честности!” Когда они льстят, расточая ласковые речи, и с клятвой уверяют вас в своем уважении (что и есть обыкновенный их способ поставить вас в зависимость от них, и что они делают в отношении друг друга, равно как и в отношении иностранцев), то вы всегда должны быть на стороже, потому что можете быть уверены, что они имеют нaмеpeниe предать вас. Чувство стыда вообще так мало в них развито, и так мало связано с понятием о низком деле, что быть хитрецом в народе считается похвальным качеством; они говорят: “Этот человек понимает свет, и [140] несомненно будет иметь успех”. Об честном человеке они говорят: “Он глуп и не умеет жить” (Un Cloup nemeit shiet). Они так мало уважают свое собственное слово, и понятие о чести так мало имеет для них значения в истинном смысле его, что на языке их не существует даже слова, чтоб выразить это понятие.

Другая причина, могущая объяснить в Русских недостаток чувства стыда даже и при самых дурных делах, заключается в том, что быть битым батогами (Наказание батогами делается следующим образом: человека, которого наказывают, кладут плашмя, лицом к земле, с вытянутыми руками и ногами и с обнаженною спиною; двое людей приставлены к нему, чтоб бить его по спине батогами, т. е., палками, или розгами, толщиною, по крайней мере, в мизинец. Один из них садится в головах того, которого наказывают, и припирает его к земле, придерживая голову его между коленями своими, тогда как другой коленями пригибает к земле ноги виновного. Иногда, когда он борется и не хочет терпеливо покориться, то назначают еще двух других людей, чтобы держать его руки, распростертые на земле, покуда двое других, стоящих у головы и ног его, продолжают бить его по голой спине батогами, делая это равномерно, как кузнец ударяет по наковальне. Они не останавливаются, покуда розги их не разобьются вдребезги: тогда они берут новые, и продолжают бить, покуда спина наказуемого, вся израненная, не превратится в живое мясо, или покуда тот, кто распоряжается казнью, не скажет, что пора прекратить ее. Это делается иногда с большею, или меньшею, строгостью. Бояре и крестьяне равно подвергаются этому наказанию, которое иногда производится с такою строгостью, что причиняет людям смерть, и, не смотря на то, власть назначать подобное наказание присуща всем тем, кто только имеет первенство и начальство над другими, как то: Бояре, Дворяне, Офицеры и Господа: все они, при первом неудовольствии, или за какую-либо мнимую вину, без всякого формального допроса и суда, кроме своей собственной воли, могут упражняться в жестокостях, В наказаниях подобного рода необходимо заметить два нижеследующие обстоятельства: первое заключается в том, что наказуемый обязан кричать: “Виноват!” (Vinavat), т. е., обязан признать себя виновным, а не то, его следует бить батогами, пока он этого не сделает. Во-вторых, когда наказание окончено, он обязан пасть на колени с распростертыми на земле руками и бить челом о землю у ног того, кто распоряжается наказанием, и благодарить его за милость не быть больше битым. Весьма нередко случается, что Подьячие (Subdiackshiсks) и люди, занимающее такие же должности, подвергаются этого рода наказанию батогами, и все-таки остаются на занимаемом ими месте, так как в Poccии не существует обыкновения изгонять из службы людей за мелкие преступления и плутовские проделки, в которых они окажутся виновными; их только подвергают телесному наказанию, или лишают чинов и переводят на низшие места. Наказание кнутом совершенно другого рода и приводится в исполнение только после формального опроса перед лицом Правителя, или Судьи, или по приказанию какого-нибудь сановного лица, и обыкновенно исполняется рукою палача. Кнут состоит из толстого крепкого кожаного ремня, длиною около трех с половиною футов, прикрепленного к концу толстой палки, длиною 2 1/2 фута, на оконечности коей приделано кольцо или вертлюг, вроде цепа, к коему прикреплен ремень. Существуют два способа казни этим орудием; первый употребляется для наказания меньших преступлений. В таком случае виновного вздергивают на спину другого человека, снимают с него рубашку, и палач или кнутовой мастер (Knoutavoit Master) дает ему столько ударов по голой спине, сколько назначено было Судьею. При каждом ударе он отступает шаг назад, и потом делает прыжок вперед, от чего удар производится с такою силою, что каждый раз брызжет кровь и оставляет за собою рану толщиною в палец. Эти мастера, как называют их Русские, так отчетливо исполняют свое дело, что редко ударяют два раза по одному месту, но с чрезвычайной быстротой располагают удары друг подле дружки во всю длину человеческой спины, начиная с плеч и до самой поясницы.

Второй и самый строгий способ наказания кнутом (иначе называемый Рinе); в этом случае руки виновного связывают ему за спину и потом на веревке за руки поднимают его к верху, в то же время к ногам его привязывают гирю. Когда он таким, образом поднят вверх, плечи его вывернуты из суставов и руки распростерты над головой, а ноги притянуты вниз гирей, описанным уже мною способом, то палач дает ему столько ударов, сколько назначено было Судьею. Наказание это обыкновенно производится с расстановкой и в промежутках. Поддьяк, или писец, допрашивает наказуемого о степени виновности его в преступлениях, в коих он обвиняется, допрашивает и о том, нет ли у него сообщников, и также не виновен ли он в каких-либо других из тех преступлений, которые в эту минуту разбираются судом, как то: в изменнических делах, грабеже, или убийстве, в коих виновные не открыты. После всего этого их опускают опять на землю, палач вставляет руки их в суставы, и затем их отпускают на свободу, или обратно отправляют в темницу. Когда же кто-либо обвиняется в преступлении уголовном и таком, которое заслуживает смертную казнь, то наказание этим еще не оканчивается; около самой виселицы разводят мелкий огонь, и после того, как обидчика (потому что он не всегда оказывается преступником) сняли с виселицы и он отрекается от участия в том, в чем его обвиняют, ему связывают руки, ноги привязывают его к длинному шесту, якобы к вертелу. Двое людей поддерживают с обоих концов этот шест над огнем, и таким образом обвиненному в преступлении поджаривают спину, с которой уже сошла кожа; затем писец, как уже было выше сказано, допрашивает его и приводит к признанию. Он записывает все ответы, и, в случае, если обвиненный в уголовном преступлении, против которого не имеется достаточно сильных улик, не в состоянии выдержать этих различных наказаний три раза сряду (с промежутками трех, или четырех, недель), не сознавшись в вине своей, или если ответы его, данные во время наказания, не будут сочтены достаточно удовлетворительными, то после всей этой пытки он должен претерпеть смерть. Но если он достаточно силен, чтобы выдержать все это, не сделав признания, и никаким другим путем не будет доказана его виновность, он затем уже оправдывается.) или кнутом (Batoags or Knout), хотя бы это делалось рукой обыкновенного палача, [141] все-таки у них не считается позором. В Poccии вещь очень обыкновенная и часто встречающаяся, что после такого наказания допускают людей к местам почетным, требующим чести доверия, если только они имеют достаточно денег, чтоб подкупами достать себе новое место; они никогда не краснеют за совершенные ими плутовства, и когда зайдет речь об том, что [142] они вытерпели, то они с важным и благочестивым видом говорят, что вытерпели это за грехи свои, и что Бог и Царь прогневались на них, хотя Царю ничего не известно было об их плутовстве. Во всех случаях у них вошло в обыкновение в речах своих соединять имя Бога и Царя. “Также силен, как Бог, и Царь!”, “Если Бог и Царь позволят”, а иногда они как будто приписывают Царю до некоторой степени свойства божества, и относятся к нему с таким же уважением, как к Богу. Когда они говорят о вещах, превышающих человеческое понимание, и об том, что может случиться в будущем, они говорят: “Бог да Царь то знает”.

С целью внушить народу своему правила добродетели и дать ему лучшее понятие о совести и человечности, Царь вот уже восемь, или девять, лет, как приказал разным лицам переводить с иностранных языков много прекрасных книг по части богословия и нравственности, равно как и относящиеся до войны, искусств и наук. Он устроил типографию и приказал книги эти печатать в Москве и распространять по всей России, не смотря на сопротивление со стороны духовенства. Кроме того, он устроил несколько школ и издал Указ; по которому в стране его каждый владелец поместья с доходами, равняющимися 500 руб. в год, обязан был обучать сына своего чтению, письму и Латинскому языку, или какому-либо другому иностранному, а не то, [143] сын этот не мог наследовать отцовское имение, которое переходило к ближайшему в роде. Его Величество также на будущее время обязал духовенство учиться по Латыни, или лишится права священнодействовать в священническом сане. На основании всего этого можно надеяться, что со временем народ его придет к лучшему пониманию оснований Веры, нравственности и добродетели, равно как и военного искусства, торговли и других полезных наук.

Его Величество не ограничился только этим, но не пропускает случая в частных разговорах с высшими лицами духовенства и дворянства спокойно и беспристрастно беседовать и рассуждать обо всем этом; он желает, чтоб они говорили с ним свободно и представляли ему доводы и объяснения, какие только могут представить в оправдание своего ханжества, и преданности старым обычаям.

Между Русским существовало обыкновение (особенно между богатыми, которые могли позволить себе эту роскошь) ставить в комнатах своих, преимущественно же в переднем углу, против двери, множество изображений Святых; и до сих пор существует еще следующее обыкновение: каждый, входящий в комнату (приходит ли он в гости, или по другому поводу), первым делом, переступив порог, крестится и говорит: “Господи, помилуй!” и вместе с тем с большим уважением, кланяется образам, а потом обращается с приветствием к хозяину дома и ко всему обществу. В доме же бедного человека, где существует только один такой образ или изображение, и где бывает очень темно, а живопись уже стерта и цветом похожа на цвет стен, потемневших от дыма, свойственного Русским избам, да где не всегда перед образом горит и восковая свечка, которую зажигают только по праздникам, то чужому человеку, входящему в избу, трудно с первого раза рассмотреть, где находится изображение или образ, и он первым делом спрашивает: “А где же Бог”? (Ogdea Boag), на что кто-нибудь из присутствующих указывает ему, на каком месте стены весит образ. Он проявляет свою набожность, как выше сказано, а иногда, если имеет расположение, то кланяется в самую землю, касаясь головою об пол. Этот обычай стукаться головою об пол существует также и в отношении [144] важных лиц. Когда вы с ними начнете рассуждать об этом идолопоклонническом обычае, кланяться изображениям (Суждение Протестанта. См. также примеч. на стр. 114. О. Б.), то они скажут вам, что необходимо иметь что-нибудь перед чем можно было бы креститься, и что, входя в комнату, или в дом, разумно и прилично начать с приветствия Богу, а потом и всему обществу. В этом они опираются на указания и постановления Святых, также и на обычаи отцов своих. При всем этом между ними есть люди с достаточным здравым смыслом, которые скажут вам, что они знают, что покланяются только изображению Св. Николая (St. Nicholo), или какого-либо другого Святого, но что все-таки, оказывая им эту честь, они оказывают ее Богу, и так как самый смиренный и успешный способ, чтоб получить желаемое, заключается в том, чтоб обращаться к любимцам Государя, то не может быть сомнения и в том, что Святые в небесах постоянно приносят молитвы наши ко Всемогущему. Они утверждают, что дотоле, пока они не делают изваянья Святых, поклонение изображениям их не может быть воспрещено. Некоторые из самых богатых Русских имеют в домах своих изображение Бога Вседержителя, которого изображают в виде весьма престарелого старца, с большою седою бородой. Когда же они изображают Деву Mapию, то представляют ее молодою и прекрасною и в лучшем одеянии; икона ее обыкновенно отделана золотом, серебром и жемчугом; у них существует обыкновение выменивать эти образа на торгу за деньги, потому что сказать, что живописец продает их, или что они покупаются за деньги, считается грехом.

Царь же, который имеет более разумное понимание о Боге и Вере, равно как знает и набожность своих подданных в этом отношении, и желая исправить заблуждение их, сократил, в своих собственных домах и местопребывании число Святых, ограничиваясь только Распятием или изображением Благословенного Спасителя нашего. Он убедил Господ и других особ из числа его любимцев следовать его примеру, за исключением некоторых немногих старых Бояр, которые, не смотря на то, что они любимцы его, все-таки не могут отказаться в этом отношении от старых привычек своих. На следующее лето [145] после возвращения из путешествий Его Величество, сам, спускаясь на кораблях своих от Воронежа до Азова, назначил, чтобы каждым кораблем начальствовал один из его Господ, вместе с иноземными офицерами, которых он для этой цели привез с собою. Когда Царь пришел осматривать корабли, он увидел, что вышеозначенные Господа, по обыкновению своему наполнили каюту каждую корабля изображеньями, Святых, какие делают то у себя в домах. Увидев это, Царь сказал им, что и одного из этих изображений или икон достаточно будет, чтобы креститься перед нею, и потом приказал все прочие убрать, так как он не желал, чтобы было более одной иконы на каждом корабле, чему с тех пор всегда и следуют во флоте, в Воронеже и в Петербурге.

Из всех своих Святых Русские Св. Николу (или Св. Николая) всего больше уважают, и часто говорят о нем также как говорят о Боге, например, если спросить их, как мне случалось это делать, проезжая по озерам Онеге, Ладоге и Белому Озеру, от устья одной реки до другой? “Далеко ли до такого-то места? Как много времени потребно им, чтоб совершить в лодках своих такой-то переезд?” они тотчас же отвечают вам, что, “если угодно Св. Николе”, или: “когда Св. Никола пошлет им путный ветер, то они обыкновенно совершают путешествие в такой-то срок”.

Благодаря этому глупому и отвратительному суеверию, безграмотности Священников и вышеупомянутому вероломству народа не только Самоеды и Татары, живущие на границах Царских владений (о которых уже говорено было на предыдущих страницах), отказываются от Христианской Веры в томе виде, в каком представляется она им у Русских, но и Мордва и Меря (Murdaw and Morsie) (Morsie собственно Меря, oбщее название в старину для двух ветвей Мордовской и Ерзянской, теперь оставшееся за последней с небольшим изменением. О. Б.), также Черемышские Татаре (Cheremiss Tartars) по сю сторону Волги, покоренные за 140 лет тому назад, проживающие в деревнях, находящиеся в постоянных сношениях с Русскими и под непосредственным управлением Царя, также положительно отказываются от принятия Христианской Веры [146] хотя им многократно предложены были значительные выгоды и преимущества, если они перекрестятся в Русскую Веру, не смотря на то, что им приходится ежедневно терпеть со стороны Русских оскорбления и обиды за то, что они упорствуют в своем отказе. Когда я занимался устройством водного сообщения в Камышенке, почти половина присланных ко мне работников для рытья канала была из числа этих Татар, и большая часть всадников, присланных для прикрытия рабочих, состояла из Дворян или высшего сословия того же народа. Я часто пользовался случаем разговаривать с ними об их Bеpе, и они говорили мне, что употребление икон между Русскими пугает их при мысли о принятии этой Веры. Так как Бог один, то люди не могут его изображать, или описывать, и они, поднимая глаза к небу, говорят, что там обитает Тот, которого они боятся, и который останавливает их от злато дела; они страшатся переменив свою Bеpy, лишиться его благословения.

Вера их в некотором отношении сходна с Магометанскою; они очень разумно объясняют свои понятия, что Бог есть вечный творец всего существующего, что через него они получили жизнь, и что после смерти к нему возвратятся те, которые жили праведно. В разговорах своих с Русскими, они в лицо говорят им, что, глядя на вероломство всех дел их жизни, они не могут верить, чтобы в их Вере могло быть что-либо доброе. Они говорят им, что если их Bеpa правая и истинная, от чего же они не поступают по истине? Что же касается до этих Татар, то я должен отдать им справедливость и сказать, что всегда, когда я имел случай довериться им, или употреблять их в дело, то я и мои помощники могли заметить, что они искренны и честны в жизни своей, а в разговорах гораздо смышленее всего того, что я встречал в среде Русского народа.

В разговорах моих с этими людьми я часто говорил им, что не сомневаюсь, что если бы Христианская Вера была изложена им, согласно учению Английской Церкви, в той чистоте, в которой Спаситель наш передал ее Апостолам, и если бы они жили в стране, где существовала бы проповедь и была бы образованность и нравственность, жизни такая, какою славится [147] духовенство в Англии, и честность и бескорыстие в отношении друг друга, присущие Английскому народу, то, без сомнения, вышесказанные Татары, равно как Самоеды и другие народы, живущее по границам Poccии, давно бы уже с охотой и с радостью приняли Христианскую Веру.

Я окончу эту часть моего повествования еще одним замечанием насчет образа жизни Русских. Не смотря на то, что они гордятся тем, что правильно соблюдают посты и воздерживаются от мяса, но в народе, а также между Священниками, в праздничные дни существует обыкновение утром ходить в церковь, а после обеда напиться пьяным до ночи, и чем бoльше праздник, тем более считается это извинительным и обычным. В такое время проезжая по улицам Москвы, в вечер великого праздника, вы видите Священников, равно как и других людей, лежащих пьяными на улицах. Если кто-либо заговорит с ними, или подойдут к ним, чтоб помочь им встать, они говорят: “Воля твоя, батька, праздник: я пьян! (Wolla fway Bachca Prosnick ya Pean)”. В России обыкновенно люди, обращаясь к кому-либо с ласковою речью, называют его отцом (батькой). Напиться же пьяным ни мало не считается непристойным, для женщины, и не только женщины низкого происхождения, но даже знатные и светские женщины, ни сколько не стесняются признаться, что они были пьяны, и, возвращаясь в общество, где их угощали, благодарят за то, что их напоили, как за вежливость и любезность. Действительно, в то время, когда я приехал в эту страну, и в течение нескольких последующих лет, существовало обыкновение, не только на больших праздниках, где присутствовал Двор, но и в частном собрании приятелей, перед тем как гости разойдутся, напаивать их до опьянения, а не то, считалось, что прием не был достаточно радушен. Обыкновенно их приневоливали и заставляли пить, и доходило до такой степени, что двери и ворота замыкали и к ним приставлялась стража, чтоб никто не мог выйти, прежде чем получит свою долю, а не то, это считалось скупостью и как будто хозяин не хотел радушно угостить приятеля. Обычай этот существовал между иностранцами столько же, сколько и между Русскими, но когда в 1705 году приехал в эту страну достопочтенный Мистер Витворт, Чрезвычайный Посол Ее [148] Величества, он при первом своем представлении Главному Министру так сильно восставал против того, что в этом отношении лишают его свободы; и во всех благородных и приятных увеселениях, которые он у себя устраивал, он подавал пример и повод к уничтожению этого наиразрушительнейшего обычая; и вот уже несколько лет, как приневоливание не употребляется в общественных увеселениях, и всякий человек волен пить столько, сколько ему самому приятно и угодно. Та же свобода вошла в обычай и во всех частных беседах между более образованными джентльменами, которые уважают свое здоровье и разум, но в среде простого народа еще господствует обычай напиваться пьяным в день праздника какого-либо Святого, считая это знаком уважения к нему и делом религиозным. Таких праздничных дней у них бывает много в году. Сколько бесчинства, убийства и злых дел связано с этим обычаем, и все это от того, что Священники не просвещают их, они даже присоединяются к ним и поощряют примером своим. Я положительно тысячу раз видал их столь пьяными, что они не могли стоять на ногах. Предоставляю читателю судить: даже страшный грех Содомский в этой стране почти не считается преступлением; в пьяном виде они очень к нему склонны. Ничего нет более обыкновенного, как во время Русской Масленицы, и в другие дни утром после великих праздников, слышать о совершенных убийствах и видеть ограбленных и убитых людей, лежащих на улицах Москвы. Русские очень редко не убивают тех, кого они ограбили, придерживаясь варварской поговорки: “Мертвые не болтают”.

Между Русской Религией и Религией Папистов не существует большой разницы в отношении их поклонения Святым и соблюдения праздников, убеждения в том, что Священник имеет власть отпускать гpехи, а также и в склонности их поносить и проклинать всех тех, которые не принадлежат к их Вере. В этом отношении Pyccкиe не лучше относятся и к Папистам, потому что считают Папу Римского хищником и богохульником, взявшим на себя титул главы Церкви, который, как они говорят, принадлежит только одному Христу. Они обвиняют Папистов за то, что они не женятся, между тем как Апостол Павел, в послании к Тимофею, положительно [149] определил, что Священник должен быть мужем одной жены, и не более, и что если она умрет, то он не может более одного года служить в священническом сане, и уже более не называться Попом, но Распопом (Ruspopa), или бывым (quondam) Священником, и тогда обыкновенно из-за хлеба насущного идет в монастырь. По этой причине замечено, что Священники обращаются с женами своими лучше, чем все прочие люди в этой стране. Они разнятся с Папистами в Таинстве Причащения, которое Русские преподают мирянам в обоих видах. Они признают еще два других Таинства, то есть, Крещение и Елеосвящение. Они не разделяют понятия Папистов о Чистилище, хотя молятся об умерших; они верят, что если человек перед смертью получил благословение Священника и небольшую записку, как удостоверение, написанное Священником Св. Николаю, в том, что умер в истинной Христианской Bеpе, и если с этой записочкой, сложенной между пальцами его, положат его в могилу, то ему открыт доступ в небо. Они также, как Паписты, придают преданиям Церкви, по крайней мере, такое же значение, как Священному Писанию, и наравне с Папистами верят, что изменить своему слову в отношении еретиков и язычников не есть грех. В отношении Св. Троицы они расходятся одинаково и с Папистами и с Реформатскими Церквами, веруя, что Св. Дух исходит только от Отца, а не от Отца и Сына, и столь почитают Св. Духа, нисшедшего в виде голубя, что между ними очень немногие едят голубиное мясо. Они также твердо верят, что чистота их Религии заключается преимущественно в строгом соблюдении постов, коих у них в году бывает четыре больших, кроме двух дней на каждой неделе. В это время они воздерживаются от мяса и от всего, что от него происходит; даже яиц и молока ни за что не станут есть, и во время болезни, они скорее умрут, чем примут какое- либо лекарство, не осведомившись предварительно и не получив удостоверения в том, что оно не скоромно (Scorumno), т. е., не осквернено чем-либо, происходящим от мяса. Они считают всех прочих людей, Папистов и Протестантов, еретиками и язычниками за то, что они едят мясо, как собаки, которые не соблюдают поста. Самые сильные и жаркие распри между ними, когда зайдет речь о каком вероисповедном разногласии, заключается в [150] том, как складывать пальцы для совершения крестного знамения. Недавно Патриарх установил закон, по которому миряне должны креститься только двумя перстами, но, не смотря на это, между ними существует упорная секта, которая совершает крестные знамения тремя перстами (Совершенно наоборот. О. Б.). В числе поборников этой секты был некто Яков Нурсов (Jacob Nursoff), который произвел последнее возмущение в Астрахани и предводительствовал значительной шайкой, но потерпел поражение. До сих пор никакому человеку, не принявшему Русскую Веру, не дозволялось входить в их церкви; в тех же редких случаях, когда это было допускаемо, на это смотрели, как на великую милость, и после этого церковь очищалась святою водою и курением фимиама; иностранцев также не позволено было хоронить на их кладбище; но так как теперешний Царь сам, вместе с некоторыми из своих Господ, часто ходит в иностранные церкви, находящиеся в предместьях Москвы, преимущественно же на погребение иностранцев, пользовавшихся его особенным уважением, то с этих пор иностранцам открыт свободный доступ в Русские церкви. Мне также известно, что иностранцев, по приказанию Царя, иногда хоронят на Русских кладбищах, как, например, одного молодого джентльмена, Царского любимца, убитого, несчастным случаем в Воронеже, и над могилою которого воздвигнут там памятник.

(пер. О. М. Дондуковой-Корсаковой)
Текст воспроизведен по изданию: Перри Д. Другое и более подробное повествование о России // Чтения императорского Общества Истории и Древностей Российских. №. 2. М. 1871

© текст - Дондукова-Корсакова О. М. 1871
© сетевая версия - Тhietmar. 2006
© OCR - Abakanovich. 2006
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЧОИДР. 1871