1 июля.
Швеция может быть накануне разрыва с Mосковией. Порта должна тайно разрешить татарам нашествие. [275]
23 июня / 4 июля
Герцог курляндский наконец вывезен из Шлюссельбурга в место ссылки.... “я это весьма заслуживал....” Линар просит... девицу Mенгден. Чем более я думаю об этом браке, тем более убеждаюсь, что он повлечет и причинит здесь много сцен, или я сильно ошибаюсь. Не говорю о великолепии, с которым отпразднуют свадьбу, — я очень уверен, что в этом отношении не будет пощажено никаких расходов. Я преимущественно обращаюсь к следствиям, которые могут произойти, если на этот брак смотреть, как на сигнал для двух совершенно противоположных партий. Одна состоит из принца брауншвейгского и Остермана, другая — из фельдмаршала Mиниха, гр. Линара и его жены, отъявленной фаворитки правительницы 29. Нельзя не согласиться, что взаимная ненависть тем более вкоренена между этими лицами, что принц брауншвейгский и гр. Остерман, справедливо видя в немилости Mиниха дело своих рук, захотят поддержать его. Они с крайним нетерпением смотрят на милость к девице Mенгден. Принц брауншвейгский сохраняет в памяти живое неудовольствие о неприличных с ним поступках Линара лет 7 или 8 тому назад и о письмах, которые этот писал тогда герцогу курляндскому, чтобы помешать принцу жениться на правительнице (По свидетельству Mанштейна (Memоirеs sur lа Russiе, II, 132), граф Динар пленил принцессу Анну еще в первое свое пребывание в Петербурге в 1733-36 годах, но Бирон и императрица Анна, узнав тогда об этой интриге, обязали польского короля отозвать своего министра. Сравни далее Примечание 36). Остерман, не смотря на весь почет, который он имеет низость выказывать Линару, далеко не забыл, что он во время [276] первого своего пребывания при русском дворе, хотел не с ним вести переговоры, а прямо с герцогом курляндским.
Mиних (здесь явная ошибка оригинала: должно читать Остерман) никогда не простят девице Mенгден что она, зная чувства к ней принца брауншвейгского, платит ему совершенно тем же. Наконец гр. Линар, также не нечувствительный к почестям, останется всегда неприятелем принца и гр. Остермана, если будет увлечен надеждою нравиться правительнице и желанием играть здесь роль пошлости своей жены. Средства, которые будут употреблены при всем этом, могут быть различны, также как и последствия от них. Более естественным представляется уму моему, что гр. Mиних, после того как желал из собственных выгод, чтобы девица Mенгден вовсе не выходила замуж, и, бывши противником гр. Линара, не имел успеха победить в ней склонности к последнему, — присоединится ныне к нему и составит по обоюдному соглашению систему для сохранения в делах влияния, которого он преимущественно будет жаждать, как бы однако ни прикрывался, чтобы обмануть других. Этого однако недостаточно: два противоречия, которые можно предвидеть, трудно будет согласить в случае, если девица Mенгден, живя с своим мужем, не будет более иметь так часто свободного доступа к правительнице. Судя потому как перед тем случилось с той, которая, кажется владеет ныне всею доверенностью правительницы, можно быть уверенным, что последняя не замедлит передать эту доверенность другой, которая будет постоянно находиться с ней. В том же случае, напротив, когда для избежания такого неудобства, захотят, чтобы девица Mенгден удержалась в теперешней милости, то это не может быть иначе, как если Линар будет [277] жить во дворце вместе с женою, и получит должность оберкамергера. А так как это не случитея без того, чтобы он не подвернулся случайностям, слишком обыкновенным при русском дворе, то может быть интерес саnосохранения пересилит в нем на столько, что у него не достанет мужества подвергать себя опасностям, неизбежным в блестящей карьере, к которой влечет Линара его честолюбие.
Mаркиз Де-ла-Шетарди графу С. Северину, 26 июня/7 июля.
Mиних сказал кому-то, что русские морские силы без матросов, что оне никогда не могут выступить в море, если неприятельская эскадра, хотя бы и слабейшая запрет проход (lе саnаl) Финского залива и что без ветра, слишком редкого и благоприятного для судов, еще более не возможно, чтобы русский флот, в случае преследования, возвратился.
30 июня/11 июля.
Настоящее положение русского двора, так и сведения, которые не давно собрал и собираю еще о его [281] действительных силах и состоянии, мне осязательно показывают, что это государство не так страшно, как бы оно желало то показать.
Двор хочет протянуть до августа (?).... Турецкий посол вчера приехал.... Принц Людовик вольфенбюттельский прибыл также вчера.
Mаркиз Де-ла-Шетарди министру, 4 июля
Если оказываемыми правительнице почестями, только приличествующими коронованным главам, совершенно оправдается подозрение, которое у меня всегда являлось после падения герцога курляндского, что отныне эта принцесса может совершенно присвоить и требовать себе те же почести (dе lа mеmе rерresеntаtiоn), которыми пользовалась покойная царица, то должно тем менее сомневаться, чтобы случившееся недавно не имело последствий, которые маркиз деБотта сообщил сегодня после полудня г. д'Альону. Он говорил, что правительнице настолько понравилась церемония в среду (т. е. публичная аудиенция правительницы), что установленный етикет (l’etiquette pretendue), будто бы требующий не показывать детей царской крови прежде достижения ими одного года, может быть продолжут на многие годы и что в будущем дела пожалуй зайдут далее, чем думали это прежде. Правда, Ботта присовокупил, что такое распоряжение будет только тогда осуществимо, когда я уеду. В этом он противоречит себе, сам того не замечая, потому что еще вчера говорил, что очень желает, чтоб я остался здесь и мог поправить (rерlаtеr) прошедшее. [282]
7 июля.
Гвардейские офицеры, нриверженцы принцессы Елизаветы, сильно взволновались слухами о ее замужестве с принцем Людовиком вольфенбюттельским. Чтобы разузнать об этом, они прибегли к тому человеку, которого мне достал Нолькен пред своим отъездом и которого жена при принцессе Елизавете. Он выполнил поручение к совершенному удовольствию гвардейских офицеров, сообщив им от имени принцессы, что точно были новые покушения принудить её к этому браку; причем делали даже обещания, что в таком случае русское правительство откажется от всякого притязания на имения, приобретенные бывшим герцогом курляндским (т. е. Бироном) на деньги, которые он успел захватить (Чтобы понять смысл этого обещания Елизавете в случае согласия ее на брак с братом герцога брауншвейгского, не должно забывать, что в то время было предположение возвести этого принца в герцоги курляндские вместо арестованного Бирона. 27 июня 1741 г. принц Людовик был действительно избран курляндским дворянством в герцоги), и предлагали, что не ограничутся приданым, назначаемым русским принцессам, и чтобы в том убедить, постановили предложить принцессе пенсион в 50 тысяч рублей, тогда как пенсия покойной царицы не превышала 10 тысяч рублей во все время бытности ее герцогинею курляндскою. Но принцесса Елизавета постоянно отказывалась от таких предложений. Она узнала потом, что в надежде побудить ее к браку, намеревались дать ей Ливонию, присоединив к тому Курляндию и Сенигалию. Далекая от того, чтобы поддаться на такую приманку, принцесса Елизавета решилась, для предохранения себя от новых преследований, отправиться в деревню, и гвардейские офицеры [283] могут быть уверены, что она ни за что не отдаст своей руки тому, кого предлагает настоящее правительство 30.
Действительно принцесса Елизавета уехала в деревню, но несмотря на все мои хлопоты проверить это обстоятельство чрез Лестока, невозможно было ни победить его уклончивости видеться со мною, ни рассеять страха, которым он объят еще доныне.
Я мог бы предполагать, что русский двор, с своей стороны, не без опасений. По крайней мере я знаю из верных рук, что серьезно шла речь о путешествии в Mоскву и что, под предлогом исправления путей для облегчения передвижений войскам, сильно работают над дорогою отсюда в Mоскву, чтобы быть в готовности на всякий случай.
11/22 июля
Его держут (турецкого посла?) как бы в заключении. Неплюев или переводчики этого двора пристают к нему каждый день и не допускают его видеться с кем бы то ни было....
Отдали приказ, что каждый шведский офицер, находящийся в русской службе, должен немедленно или приготовиться к отъезду в Украйну, или же проситься в отставку, которая будет дана тотчас.
Солдаты постоянно толкуют между собою, что их не заставят хорошо биться с неприятелями, которые у них скоро будут, и что с ними иметь дело далеко не все равно, что с турками, татарами и поляками. Велик был ужас здес, когда узнали, что англичане принуждены снять осаду Картагены (В войну Англии, тогдашней союзницы России, против Испании, в апреле 1741 г. внглийский адмирал Вернон осадил было с моря Картагену, испанский город в южной Америке, но потерпел сильный урон и удалился, не взяв города).
18/29 июля.
Правительница разрешилась от бремени принцессою; в 8 часов она была еще в комнате девицы Mенгден, а в 10 1/2 все уже кончилось. [285]
Комментарии
29. Здесь заметить кстати, что все курляндцы, лифляндцы, эстляндцы и разные выходцы из немцев, укоренившиеся при русском дворе со времен Бирона, были между собою в родстве, свойстве и кумовстве. Так и Mенгдены с Mинихами были родственниками и свойственниками несколько раз. Бароны Mенгдены, родом из Вестфалии, давно поселились в Лифляндии. При императрице Анне было три брата Mенгдены: Иосиф-Генрих, Карл-Людвиг и Георг Первый — президент лифляндского гофгерихта был женат на дочери Mиниха, ХристинеЕлизавете; второй — президент коммерц-коллегии сочетался с племянницею фельдмаршала, Христиною Вильдеман. Часто упоминаемая здесь Юлиана Mенгден была двоюродная сестра этим трем Mенгденам и дочь дяди их, Густава. Из сестер ее — Анна Доротея была замужем за гр. Mиниховым сыном, а Софья за третьим Mенгденом — Георгом, генерал-директором лифляндских государственных имуществ (Gеnеаl. Нistоrisсhen Nасhriсhtеn, ХLIII, S.S. 1106, 1109).По словам Mанштейна (Memоirеs sur lа Russiе, II, р.р. 130 — 132) Юлиана Mенгден при [278] учила еще более к беспечности правительницу Анну, ссорила ее с мужем и способствовала ее наклонности к Линару. Анонимный автор замечаний на записки Mайнштейна (Отеч. Зап. 1829 г. г. ХХХVIII, № 108, стр. 12 — 13) опровергает таким образом эти обвинения: “Гулиана была пригожая собою смуглянка, благотворительная и кроткого нрава; столько же была предана она великой княгине, сколько сия любила ее всем сердцем. Не будучи сотворенною к придворным проискам, не хотела она принимать ни малейшего участия в делах. Беспечная по природе, Mенгден не хотела приметить сего недостатка в государыне своей; следственно не могла и сообщить ей оного. Заботы государственные (?!) подавали иногда повод к размолвке между правительницею и супругом ее. Молодая фрейлина, не имея никакого понятия об оных, не могла примирять супругов, а тем менее ссорить их: ибо доброе сердце сей девицы опровергает таковую клевету, и вообще все, что рассказывает о ней Mанштейн, есть также клевета.”
Если действительно эти замечания на записки Mанштейна, как предполагает г. Щебальский, принадлежат Mиниху сыну, то разумеется не мог иначе отозваться бывший гофмейстер правительницы Анны и муж сестры смуглянки Юлианы. Впрочем несостоятельность опровержений его видна с первого раза: Юлиана Mенгден принимала деятельное участие в доставлении императорского титула правительнице. В 1743 г., когда судили Лопухиных и некоторых приверженцов правительницы Анны, жена камергера Лилиенфельда Софья на допросе показывала, что “маркиз де Бота с сожалением говорил, что она, принцесса, неосторожно жила и правление свое чрез то потеряла, и завсегда слушала фрейлин Юлии. На что мы (т. е. [279] Лилиенфельд, Наталья Лопухины и гр. Анна Бестужева-Рюмина) ему ответствовали, что то совершенная правда: и сама она, принцесса, пропала, и нас погубила, и в подозрение привела”... Не могла она быть так невинна, как рассказывает автор замечаний, когда решилась выдти замуж за Линара, с которым была принцесса всегда на ее глазах, что свидетельствует и сам фельдмаршал Mиних. Было бы также наивно поверить, что одне государственные заботы были причиною размолвок между принцем и принцессою брауншвейгскими.
Приводим здесь много раз печатанный отрывок из сочинения фельдмаршала Mиниха Ebauche pour donner une idee sur la forme du governement russe, Сореng., 1774, стр. 140 — 143: “Принцесса Анна от природы была небрежна в одежде: с головою, повязанною белым платком, она ходила к обедне без юпки на китовых усах, являлась так в публике, за обедом и после обеда, чтобы играть в карты с избранною партией. В ней участвовали принц ее муж, гр. Линар, министр польского короля и фаворит ее, маркиз Ботта, министр венского двора и поверенный Линара — оба враги Прусии — Финч, английский министр и мой брат. Прочие иностранные министры и знатные придворные не были приглашаемы в эту партию, которая собиралась у Юлианы Mенгден, поверенной великой княгини и графа Линара. Последнему правительница пожаловала из своих рук орден св. Андрея и наградила его поцелуем прежде, чем встала с постели, хотя и была совершенно здорова (Об этом есть также в последующих депешах Де-ла-Шетарди).”
“Она дурно жила с принцем своим мужем и спала отдельно от него; когда же тот хотел утром [280] войти к ней, то обыкновенно двери находил запертыми. У ней с гр. Линаром были часто свидании в третьем придворном саду, всегда в присутствии девицы Юлианы, которая там пользовалась минеральными водами. Если принц брауншвейгский хотел проникнуть в этот сад, то для него ворота были заперты, так как часовые имели приказание не пропускать через них никого. Линар жил не подалеку от ворот этого сада в доме Румянцова, почему принцесса и приказала построить вблизи дачу — этот дом теперь стал летним дворцом. В хорошую погоду она приказывала выносить свою постель на балкон зимнего дворца, выходивший на реку. Хотя ставили экран, чтобы скрыть постель, однако из второго этажа соседних к дворцу домов все можно было видеть”...
30 По восшествии уже на престол Елизаветы, гр. Левенвольда спрашивали об этом сватовстве, и он показал : “когда принцесса Анна в последних родинах лежала, и он был у нее поутру, при чем других никого не было, (то она) ему говорила, что приехал сюда брат герцога генералиссимуса — желается де мне его в брачный союз привесть с ее величеством, нынешнею государынею императрицею, и не может ли он с тою препозициею идти к ее величеству? На что он ответствовал, отговариваясь, что ему то неприлично и не соизволит ли она сама о том с ее величеством поговорить. И с тем он от нее пошел, а больше того о сем деле от нее и от других не слыхал. и ни с кем не говорил, кроме того, что будучи у гр. Остермана ему об том [284] происхождении объявил, и он, Остерман, ему сказал что вы то принцессе Анне хорошо ответствовали”...