-

167. Географические известия, издаваемые императорским Русским географическим Обществом.

Под редакциею В. В. Григорьева. Выпуск 1 и 2. Спб. 1850. Стр. 310 в 8 д. л.

Ученые экспедиции, премии, издание сборников и периодических сочинений, относящихся к географии и соприкосновенным с нею наукам — вот чем, в немногое время, ознаменовалась деятельность Географического Общества, возбудившего сочувствие к себе во всех краях и во всех классах Земли Русской. Издаваемые им «Известия» имеют целию знакомить публику как с действиями Общества, так и с новостями по части наук, входящих в круг его деятельности.

Любопытнейшая статья в 1-м выпуске: «Очерк путешествия в прибалтийские страны, Великий Новгород и Псков, совершенного рыцарем Гильбертом де-Ланноа, в 1412-1414 гг.», П. С. Савельева. — Ни Аделунг, автор «Критическо-литературного обозрения путешественников в России», ни издатель его не знали этого рыцаря, которого отныне должно поставить первым в списке путешественников по России XV века, непосредственно перед Иосафатом Барбаро. Рукопись его, писанная на Фламандско-Французском наречии, издана в 1840 г. в Монсе, под заглавием: Vogages et ambassades de messire Guillebert de Lannoy, etc.; потом Лелевель вновь издал ту часть его путешествия, в которой говорится о Славянских землях, поместив ее в собрании критических статей, изданных [2] В Познани, 1844 г. (Rozbiory dziel obejmujacych albo dzieje albo rzeczy Polskie zoznymi czasy).

«Фамилия де-Ланноа принадлежат к известнейшим дворянским домам Нижней Германии. Изо всей своей фамилии и касты, Гильберт был самый многостранствующий: это тип кочевого рыцаря XV века. Он родился в 1386, умер в 1462 году; имел трех жен, с которыми, не смотря на вечные свои странствования, успел обзавестись порядочным потомством; любил пожить весело, среди опасностей и трудов; в самом девизе своего герба написал он: Voslre plaisir; то, для спасения души, ходил на поклонение в Иерусалим и другие Св. места; то спешил на край Европы подраться, где есть пожива. Испания, Франция, Англия, Пруссия, Ливония, Русь, Польша, Греция, Турция, где бы ни дрались — Ланноа спешил туда, чтобы, по понятию века и своей касты, искать там «чести и славы». Ни одна порядочная война не обходилась без его участия: он сражался и за дома Ланкастера и Иорка, и против Мавров за Кастилию, и с Немцами, и во Франции, и в Греции, и в Бургундии. Владетельные лица знали этого удальца и употребляли его также для дипломатических посылок. Генрих V, Король Английский, посылал его в Польшу и в Сирию и Египет. Во время странствования своего к Св. местам он вел особый дневник. Другие путешествия, повидимому, писал на память, по желанию разных владетельных особ; все они писаны на Французском патуа, употреблявшемся во Фландрии, с примесью многих Фламандских слов и выражений, не весьма грамотно, как и подобало рыцарю. В Россию собственно де-Ланноа и не думал ехать: он ехал в Пруссию за своим делом, т. е. подраться. Время с 1409 по 1412 год провел он во Франции, участвуя в драках Иоанна Бесстрашного и Арманьяков. После осады Буржа не предвиделось вскоре работы его мечу, и Ланноа воротился в один из своих замков на реке Слёйсе, во Фландрии, чтобы повидаться с женою, которой давно не видал.... Исполнение семейных обязанностей, разумеется, не взяло много времени, и он вскоре полетел на восточный край Европы, где не звучал еще меч его».

Мы не последуем за странствующим рыцарем в пути его по Пруссии, Лифляндии, Литве, Юго-западной Руси и Польше, тем более, что подлинный текст его путешествия будет напечатан в «Записках» Общества, след. представит нам возможность еще поговорить об нем; здесь же ограничимся лишь теми местами, которые относятся к Новугороду и Пскову. [3]

«Est lа ville de la Grant Noegarde merveilleusement grant ville: так начинает он свой первый item (параграф), посвященный Новгороду, и это замечание об удивительной обширности тогдашнего Новгорода примечательно в устах Европейца, видевшего Лондон, Париж и другие столицы Европы. Впрочем, тут же изъявляет он недовольство тогдашними укреплениями города, которые называет de meschans murs, делая однакоже исключение в пользу башен.

«О правлении Новгорода он говорит: «это вольный город и управление общинное (ville franche et seignourie de commune); есть в нем Епископ, который как бы Государь у них и живет он в замке, лежащем на реке, там где собор Св. Софии. Сверх того, есть два правителя в городе: Герцог и Бургграф». Это, разумеется, Князь и Посадник.

«И есть в том городе, продолжает наш странствователь, много больших господ (molt grans seigneurs), которых называют боярами. И есть даже простые граждане (bourgeois), у которых земли до 200 миль в длину, дивно богатые и сильные». Показание это, при тогдашней обширности владений Новгородских, заключавших в себе большей частью огромные пустоши, приписанные к нескольким населенным пунктам, нисколько не должно казаться преувеличенным. «Русские Великой России (т. е. Великого Новгорода) — замечает рыцарь при этом случае — не признают других Князей, кроме тех, кого призовет община. Монета Новгородская — говорит он далее — состоит в слитках серебра, весом около 11 унций, без штемпеля, и не чеканят они монеты золотой, а мелкою монетою служат куньи и беличьи мордки (testes de gris et de martres)». Но сказанию же отечественной летописи, еще до прибытия Ланноа, именно в 1410 году, «начата (Новгородцы) торговати промеже себе лобци и гроши Литовскими, и артуги Немецкими, а куны оставиша». Судя по известию де-Ланноа, вероятно, что в 1413 году постановление это не вполне еще утвердилось в народе.

«Де-Ланноа пробыл в Новгороде девять дней, и отдал визит Епископу, Князю и Посаднику. Владыко посылал ему ежедневно свежие припасы, Князь и Посадник приглашали на обед. Кухня Новгородская показалась ему весьма странною, какой он нигде не видал. Между тем ходил он и на торговую площадь наблюдать нравы жителей. Тут поразило его, что Новгородцы «по закону своему продают и покупают друг у друга на рынке жен, за один или два слитка серебра, по уговору, кто даст запросную цену». Признаться, такое известие было бы и для нас не менее поразительно, еслиб [4] подтверждалось фактами. Но в известиях об аукционной продаже законных даже жен нет еще ничего удивительного: давно ли считалось несомненным фактом, что подобная публичная продажа их на веревке существует в Англии и теперь? В старину, при грубости несмягченных образованием нравов, чего не бывало? Но у нас о подобном обычае не осталось никаких, ни письменных, ни даже устных намеков, не только что положительных воспоминаний. Правда, в Софийском Временнике есть сказание, что во время ужасного голода, бывшего в земле Суздальской в 1024 году, мужья отдавала жен своих челядинцам на прокормление; но это, во-первых, было за 400 лет до прибытия де-Ланноа в Новгород; во-вторых — тут была не продажа жен, а временная отдача их на пропитание, в следствие чрезвычайного бедствия, постигшего народ; наконец, и в этом виде, событие это замечено в летописи как особый, необыкновенный случай, а не в виде общего обычая или закона, как выражается об этом благородный рыцарь, присовокупляющий притом с гордостью, что «мы-де франкские христиане никак бы на сие не дерзнули» (Nous les francs chrestiens ne l’oserions faire sur la vie). По всей вероятности, не дерзали на это и Новгородцы XV века. Основанием этой сказке был, вероятно, обычай давать калым за жену, непонятый рыцем; или же он принял в буквальном смысле выражения купец и товар, употребляемые в народе, когда говорится о женихе и невесте. Может быть, впрочем, что в Новгороде и существовал обычай — в известный день, на публичных сборищах, подмечать невест, сохранившийся доселе в некоторых местах России. Современные нам Европейские путешественники описывают же продажу невест, происходящую будто бы в Духов день здесь в Петербурге, в Летнем саду.

«О костюме находим у де-Ланноа, что «женщины в Новгороде распускают две косы на спине, а мужчины носят одну косу». Головной убор Новгородский доселе не был еще никем описан, и из наших сказаний мы не можем ни подтвердить, ни опровергнуть свидетельства рыцаря о косичках Новгородцев, которые ныне вообще на Руси остаются только уделом церковных причетников.

«Большие морозы особенно удивляли странствователя, и он рассказывает об них чудеса — в роде того, что на рынке рыба и мясо бывают в эту пору мерзлые; что борода, брови и века покрываются инеем и сосульками, которые едва можно оторвать, что от мороза деревья трескаются и зайцы белеют! Рассказывает, что однажды случилось ему развесть огонь на снегу и поставить на него горшок, наполненный водою: мороз [5] был так велик, что вода, кипевшая на дне горшка, замерзла в то же время сверху. Тут также должно предположить недогляд или недоразумение со стороны рыцаря, который делал это наблюдение сам полузамерзший; конечно, в горшке разогревалась вода прежде замерзшая, или налитая туда вместе со льдинами. Эти-то льдины, или плававший на поверхности слой льда, когда вода начала разогреваться снизу и по бокам сосуда, и привели рыцаря к сделанному им замечанию.

«Бояре Великого Новгорода — говорит он — могут выставить до 40,000 копий, а пешего люду без счету. Часто воюя с соседями, в особенности с Ливонскими рыцарями, они одержали в последнее время несколько великих побед». Память этих побед сохранена и современными летописцами, как Русскими, так и Ливонскими.

«Мы сказали, что рыцарь пробыл в Новгороде только девять дней. Оттуда отправился он в Псков, выдавая себя за купца, разумеется Немецкого. До Пскова считает он 30 Немецких миль, большими лесами.

«Псков нашел он также «весьма большим и сильно укрепленным» городом; при чем заметил с ужасом, что в кремль города (chasteau) «никакая франко-христианская душа (т. е. ни один иностранец) не впускается под опасением смертной кары». Такая осторожность относительно иностранцев, приезжавших в Псков, соблюдалась и долгое время после. В записках Самуила Кихеля, путешествовавшего с 1585 по 1589 год, говорится о Пскове, что там «в город, ни Немцев, ни других иноземцев, не впускают даже и тогда, когда принимают от них складные грузы и товары, и все переговоры с ними производят на мосту, ведущем в город с Завеличья, против Немецкого двора, и там только позволяют им прогуливаться».

«При описании местоположения, путешественник замечает, что Псков лежит при слиянии двух рек: Moede и Plesko. Нет сомнения, что он разумеет здесь реки Великую и Пскову; но примечательно при этом, что реку Великую называет он Moede или Moeude: впервые встречаем таким образом подлинное местное и, конечно, древнее название этой реки, потому что название Великая, несомненно есть перевод. В каких-нибудь Финских или Латинских наречиях и найдется, быть может, слово moede к значении «великой»; в тех, впрочем, которые доступны нам, не нашли мы его.

«О тогдашнем политическом состоянии Пскова рыцарь говорит, что он «составляет особое княжество, под верховною властью Московского Короля (roy), а своего Князя [6] Псковивитяне изгнали и сослали; видел я его в Великом Новгороде». Это было действительно так: речь идет о Князе Константине Дмитриевиче, сыне Дмитрия Донского, который точно проживал тогда в Новгороде, высланный из Пскова.

«А вот замечание о народном костюме: «Русские этого города носят длинные волоса, расстилающиеся по плечам, а женщины круглую диадему позади головы (derriere leurs testes), словно как бывает на изображениях святых». В последнем случае автор очевидно говорит о кокошниках, которые и теперь, где остались, носятся прикрепленные к затылку головы, чуть не под прямым углом к темени. Что касается до волос, то вот что говорить об этом Герберштейн: «Жители (хотя уже переведенные из Москвы, с Московскими развращенными обычаями) не во всем еще последуют Москвичам: например, волосы носят не по Русскому обычаю, а по-Польски, разделенные на две стороны» (то есть не в кружок, а с рядом, или пробором на лбу)».

Эти немногие сведения тем любопытнее, что о древнем Новегороде и Пскове мы почти ничего не находим в рассказах других иностранных путешественников.

Текст воспроизведен по изданию: Географические известия, издаваемые Императорским Русским географическим обществом // Москвитянин, № 21. 1850