СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПАТРИК ГОРДОН

ДНЕВНИК

DIARY

1635-1659

ЛЕТОПИСЬ РУССКОГО ШОТЛАНДЦА

"Сокровище неоцененное, материал по преимуществу исторический, не уступающий никакому акту в достоверности, исполненный множества любопытнейших подробностей!" (Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1858. Т. I С. LXXXIV.) — так отозвался о "Дневнике" Патрика Гордона выдающийся историк Н.Г.Устрялов. С.М.Соловьев считал Гордона "одним из самых замечательных людей", состоявших на царской службе, и был признателен ему за то, что он "изо дня в день записал свои похождения, свое житье-бытье и оставил нам любопытные известия о себе самом, о своих собратиях, о России пред эпохою преобразования" (Соловьев С.М. Соч. М., 1991. Кн. VII. С. 168.) — и, добавим, о начале той эпохи.

Нет, наверно, сколько-нибудь сведущего в русской истории человека, который не знал бы имени главного наставника Петра Великого и не слышал о его журнале. Поразительно, однако, что спустя три столетия после его создания редчайший по своим достоинствам памятник нашего прошлого не издан, как подобает, ни в оригинале, ни в переводе, вопреки всем попыткам отдать ему должное. Лишь немногие исследователи имели возможность прибегнуть к рукописи непосредственно, большинство же до сих пор довольствуется публикациями, далекими от полноты и совершенства. Да и о самом авторе написано меньше, чем он заслуживает.

Патрик Гордон (1635—1699) родился в поместье Охлухрис, близ городка Эллон, в шотландском графстве Эбердин. Клан Гордонов издавна принадлежал к самым знатным и влиятельным в Шотландии, но будучи, по его словам, "младшим сыном младшего брата из младшей ветви рода" (Он был отпрыском ветви Гордон оф Хэддо, восходящей к XIV в.), к тому же католиком в стране строгих пресвитериан, Патрик решает попытать счастья за морем, подобно тысячам своих земляков. В 16 лет он покидает охваченную распрями родину при нашествии войск Кромвеля и после наскучивших занятий в коллегии иезуитов в Восточной Пруссии и скитаний [230] по Польше добровольно вступает в один из рейтарских полков шведского короля. Успев за короткий срок получить десяток ран в боях и дуэлях, Гордон приобретает немалый воинский опыт. Он несколько раз попадает в плен и, по обыкновению наемных солдат тех времен, довольно легко переходит из шведского стана в польский и обратно.

В 1661 г. молодой офицер предлагает свою шпагу царю Алексею Михайловичу и появляется в Москве в чине майора пехоты (Патрик не был первым представителем своего клана на царской службе. Капитаны Александер и Уильям, ротмистр Роберт, прапорщик Александер, сержант Джеймс и рядовой Томас Гордоны явились в Москву не позднее зимы 1631/32 г. и в составе полка Александера Лесли участвовали в Смоленской войне (РГАДА. Ф. 210. Оп. 1, № 78)). Царский посланник в Польше З.Ф.Леонтьев, который после долгих уговоров переманил его у австрийцев, едва ли мог предвидеть, какую услугу оказал отечеству, ибо тогда еще неприметному "шкотскому немцу" предстояло дважды сохранить престол своему воспитаннику — величайшему из русских государей. Гордон, в свою очередь, не подозревал, что едет в неведомую Московию навсегда, а его первые впечатления о стране и ее обитателях оказались столь неблагоприятны, что он горько раскаивался в своем выборе.

Впрочем, бесконечные войны с Речью Посполитой и Османской империей давали много возможностей отличиться. К началу 1665 г. царь пожаловал Гордона в полковники, а год спустя отправил через него послание к королю Чарлзу II в Лондон, и там он смог проявить себя в качестве дипломата. Затем он несколько лет стоял со своим полком в южнорусских и украинских городах — Трубчевске, Брянске, Новом Осколе, Севске и Переяславе, которым часто угрожали казацкие мятежи и татарские набеги. В 1669—1670 гг., получив отпуск, он посетил по личным делам родные края, где не был с юных лет, и стал почетным гражданином города Эбердина.

Доблесть и боевое искусство Гордона ярко проявились в Чигиринских походах 1677—1678 гг. Будучи начальником обороны Чигирина от полчищ турок и татар, он после отчаянного сопротивления поджег пороховой склад и покинул крепость последним, чем заслужил чин генерал-майора и командира гарнизона в Киеве, который возглавлял до 1686 г. В это время он обнаружил и незаурядные способности военного инженера.

В Крымских походах он участвует уже полным генералом, а в августе 1689 г., как старший из всех иноземных офицеров, приводит [231] их к Петру в Троице-Сергиеву Лавру и тем самым предопределяет падение царевны Софьи. Первые посещения юным царем Немецкой слободы связаны именно с Гордоном, и с тех пор генерал становится ближайшим советником Петра, особенно в области военных реформ. Он командует одним из первых и лучших полков регулярной армии — Бутырским, руководит "потешными баталиями", содействует формированию гвардии и основанию флота в Переславле и Архангельске, где в ранге контр-адмирала переводит на английский первый свод русских морских сигналов. При второй осаде Азова Гордон предлагает необычный план взятия крепости с помощью "подвижного" земляного вала, который быстро заставляет турок капитулировать.

Последнюю и важнейшую услугу он оказал царю в июне 1698 г. Во время пребывания Петра на Западе в составе Великого посольства Гордону удалось рассеять мятежных стрельцов в бою под Воскресенским монастырем и подавить их выступление; перед тем, как открыть огонь, он лично приезжал на переговоры в лагерь бунтовщиков, целью которых было, между прочим, "Немецкую слободу рубить". Московское правительство по достоинству награждало "Патрика Ивановича" крупным денежным и кормовым окладом, подарками и привилегиями (в том числе правом беспошлинного ввоза из Европы вина и т.д.), а Петр пожаловал ему два больших села в Рязанском уезде, так что он сделался еще и русским помещиком. Однако карьера его в России отнюдь не была безоблачной: постоянные ходатайства об увольнении привели к тому, что однажды князь В.В.Голицын пригрозил разжаловать его из генерал-лейтенантов в прапорщики и сослать в Сибирь! Все это подробно освещено в "Дневнике", который, естественно, представляет собой и автобиографию.

Хотя Гордон с полным правом считал себя прежде всего человеком военным, о своем "малом" участии в государственных делах он говорит с излишней скромностью. После личного знакомства с ним король Великобритании Джеймс II удостоил его ранга чрезвычайного посланника в Москве, где по понятным причинам назначение отклонили. Но с конца 1680-х годов Гордон в силу своего положения вполне мог воздействовать на политику русского правительства — и делал это. После так называемой "Славной революции" 1688— 1689 гг. и низложения Джеймса II он долгое время удерживал царей Ивана и Петра от признания Вильгельма Оранского британским королем. Де-факто он сделался представителем партии якобитов (сторонников династии Стюартов) в России и заложил основы влияния этой партии при русском дворе, длившегося до середины XVIII в. [232]

Видное место в ее рядах занимали генерал-майор царской службы, автор любопытной "Истории Петра Великого" Александер Гордон (Cordon of A[u]chintoul A. The History of Peter the Great, Emperor of Russia. Aberdeen, 1755. Vols 1—2.) и главный командир Кронштадтского порта адмирал Томас Гордон; первый приходился Патрику зятем, второй, по некоторым данным, — племянником.

Вождь российских Гордонов, ставших к концу его жизни довольно большим кланом, был женат дважды; обе его супруги — Катарина Бокховен и Элизабет Ронар — происходили из осевших в Москве нидерландских фамилий. Из их многочисленного потомства выжили три сына и две дочери. Старший, Джон, смолоду вступивший прапорщиком в царские войска, вскоре уехал в Шотландию и поселился в родовой усадьбе Охлухрис, хотя управлял ею нерадиво; в 1698 г. он снова посетил отцовский дом в Москве. Средний, Джеймс (Яков), страстью к ратным подвигам и бесстрашной удалью походил на отца; бросив науки, он в 1689 г. примкнул к восстанию британских якобитов и сражался за них при Килликрэнки; вернулся в Россию под знамена Петра и с кончиной генерала Гордона принял Бутырский полк, но после Нарвы оказался в плену у шведов; в 1702 г. бежал из Стокгольма и при штурме русскими Нотебурга шел в первых рядах; покрытый ранами, он дослужился до бригадира, был возведен за заслуги отца в графы Римской империи и Мальтийские рыцари (Граф Яков Гордон первым из уроженцев России был принят в Орден Св. Иоанна Иерусалимского (в 1706 г.), именуясь при этом "московитом" (Archives of the Order of Malta, National Library of Malta, 265, f. 180)); умер бездетным в Москве в 1722 г. Его младший брат Теодор (Федор) тоже состоял в бутырцах и в ходе Северной войны получил звание полковника; очевидно, большинство семейных бумаг, в том числе несколько томов "Дневника", перешли к его сыну — скромному петербургскому чиновнику, чье имя нигде не упоминается. Дочери Патрика, Кэтрин и Мэри, по два раза вступали в брак с шотландскими и немецкими офицерами, служившими царю, но рано овдовели и потеряли всех своих детей. Так угас род, который вполне мог бы принадлежать к высшей знати Российской империи.

Даже те, кто полностью признавал достижения Патрика Гордона, порой отмечали, что он "служил в России, но не России" (Чарыков Н.В. Посольство в Рим и служба в Москве Павла Менезия СПб., 1906. С. 559.). Это верно лишь отчасти. Он в самом деле неустанно хлопотал о возвращении на родину и не желал умирать на чужбине, хотя московские [233] власти удерживали его так упорно, будто считали совершенно незаменимым. Он был преданным сторонником дома Стюартов и ревностным приверженцем Римской церкви — первый католический храм в России воздвигнут благодаря его усилиям. Но не подлежит сомнению, что он честно и самоотверженно исполнял свой долг. Один из его биографов справедливо заметил, что он готов был "каждую минуту жертвовать своею жизнью и жизнью других для России и ее военной чести" (Брикнер А. [Г.] Патрик Гордон и его дневник. СПб., 1878. С. 37.). Кроме того его связывали самые близкие и доверительные отношения с Петром. Царь часто навещал своего верного генерала и не мог сдержать слез у его смертного одра. 29 ноября 1699 г. "глаза того, кто покинул Шотландию бедным одиноким странником, были закрыты рукою императора" (Passages from the Diary of General Patrick Gordon of Auchleuchries. Aberdeen, 1859. P. 193.). Похороны Гордона в основанной им церкви в Москве стали одной из самых торжественных церемоний петровского царствования (О последних годах жизни и погребении Гордона см.: Корб И.Г. Дневник путешествия в Московию (1698—1699). СПб., 1906.).

Личные качества Гордона, как и его заслуги, единодушно превозносились современниками, будь то западноевропейцы или русские. Вот свидетельство австрийского дипломата Иоганна Корба: "Благоразумие, зрелая рассудительность и предусмотрительная во всем заботливость украшали Гордона. Не гордясь своею известностью и отличаясь любезностью и приятностью обращения, Гордон особенно сумел привлечь на свою сторону московитов, по природе своей недоброжелательных к иностранцам и враждебно относящихся к их славе. Поэтому при возникновении внутренних смут его дом представлял безопасное и надежное убежище для самих туземцев. Часто величаемый Государем именем "Батюшки" (Patris), почитаемый боярами, чествуемый думными, любезный дворянам и любимый чернью — он снискал себе у всех такое уважение, на какое вряд ли мог бы объявлять притязание иноземец" (Там же. С. 255.). Самому царю приписываются такие слова при погребении Гордона: "Я и государство лишились усердного, верного и храброго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы бедствие великое [очевидно, намек на стрелецкий бунт. — Д.Ф.]. Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом". А.К.Нартов, приводя эти слова, добавляет: "Сей чужестранец по сказанию тех, кои его лично знали, [234] любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим" (Рассказы Нартова о Петре Великом // Сборник Отделения русскаго языка и словесности Императорской Академии Наук. СПб., 1891. Т. LII, № 8. С. 104—105.).

Обширное рукописное наследие Гордона, как единое целое, не сохранилось. Не полностью дошла до нас и наиболее ценная его часть — журнал, который он вел почти на всем протяжении своей карьеры. Как и жизнь самого автора, судьба "Дневника" достойна не только научного исследования, но и исторического романа (Buxhoeveden S., Baroness. A Cavalier in Muscovy. L., 1932.). Из шести уцелевших томов IV и V попали в Московский Архив Коллегии иностранных дел среди конфискованных бумаг опального временщика графа А.И.Остермана, сосланного в Сибирь в 1741 г. Еще четыре тома (I, II, III и VI) в 1759 г. приобрел у потомков Гордона (У вдовы его внука, бухгалтера Петербургской Академии Наук и переводчика Адмиралтейств-коллегий. Об остальных томах владелица ничего не знала.) барон А.С.Строганов. От него они перешли к известному ученому и собирателю Г.Ф.Миллеру (1705—1783), после смерти которого также поступили в Архив Коллегии иностранных дел и, наконец, — в Военно-Ученый Архив Главного штаба. Преемник последнего — Российский Государственный военно-исторический архив в Москве — и хранит ныне все шесть переплетенных манускриптов (Ф. 846. Оп.15. Ед. хр. 1—6). Остальные книги, похоже, утрачены безвозвратно, хотя их долго и тщательно разыскивали в России и за ее пределами. Правда, в отечественных и зарубежных собраниях находится немало документов о службе Гордона, а также его письма; отдельные из них увидели свет (РГАДА. Ф- 9, И, 142, 150, 158, 159, 210. Konovalov S. (ed.) Patrick Gordon's Dispatches from Russia, 1667 // Oxford Slavonic Papers. 1964. Vol. XI; Idem. Sixteen Further Letters of General Patrick Gordon // Ibid. 1967. Vol. XIII; Dukes P. Patrick Gordon and His Family Circle: Some Unpublished Letters // Scottish Slavonic Review. 1988. № 10.).

Патрик Гордон вел свои заметки для себя и "не предназначал их для всеобщего взора", но их по достоинству оценили уже некоторые из его современников. В 1724 г., возможно по воле самого Петра I, который поощрял историков своего правления и должен был знать о труде Гордона, граф Остерман впервые приступил к русскому переводу с оригинала, но бурная политическая деятельность поглощала все его силы. Нанятый им некий Волков сумел перевести лишь небольшой фрагмент за 1684—1685 гг. Через несколько лет академик Г.З.Байер использовал этот источник для изучения Крымских и Азовских походов, [235] а затем упомянутый выше Г.Ф.Миллер проявил к нему еще большее внимание и задался целью перевести на немецкий язык, поручив дело своему ассистенту Иоганну Штриттеру. Последний усердно взялся за работу, но будучи убежден, что главное в тексте — военные события в России, он сильно сокращал или совершенно опускал все остальное, на его взгляд, не имевшее особого значения. К тому же Штриттер зачем-то изменил форму изложения от первого лица на третье, а его познания в английском языке и палеографии XVII в. оставляли желать лучшего, что привело ко множеству ошибок. В итоге получился не перевод, а вольное переложение или конспект. Недостаток средств и смерть переводчика помешали завершению и изданию труда, который скорее принадлежал Штриттеру, нежели автору.

Тому же Миллеру мы обязаны первым научным очерком о записках Гордона (на французском языке) (Memoires du General Gordon ecnts par lui-meme (1766) В том же году Миллеру было официально дозволено заниматься "Дневником" Гордона (РГАДА. Ф. 199. Портф. 1, № 2)). Он был частично опубликован в "Опыте трудов Вольного российского собрания при Императорском Московском университете" (ч. IV, 1778); перевод этой заметки, а также статья "О начале Преображенского и Семеновского полков гвардии", в которой Миллер использовал сведения Гордона, появились в "Санкт-Петербургском журнале" в апреле 1778 г. До конца XVIII в. вышло еще несколько печатных работ, непосредственно связанных с нашим источником" (Описание жизни бывшаго российскаго генерала Гордона // Академический, исторический и географический Месяцеслов на 1782 г.; Известия об осаде Азова в 1695 г. // Месяцеслов на 1783 г. Обе статьи переизданы в "Собрании сочинений, выбранных из месяцесловов на разныя годы" (1790. Ч. V). В "Новых ежемесячных сочинениях на 1788 и 1789 гг." —выдержки о Чигиринских походах 1677—1678 гг. В "Российском магазине" (изд. Ф.О.Туманский, июнь и декабрь 1793) — перевод части "Дневника" за 1684—1685 гг.). Но при всем внимании к Гордону в историографии тех лет, да и впоследствии, он обычно остается в тени других соратников Петра, особенно Лефорта. Так, в "Историческом изображении" И.И.Голикова шотландский генерал именуется "сослужебником славного женевца", а биография его изложена вдвое короче (Голиков И.И. Историческое изображение жизни и всех дел славнаго женевца... Лефорта... и сослужебника его, подобно же посвятившего себя службе Отечества нашего, знаменитаго шотландца войск Его же Величества генерала аншефа Патрика Гордона, известнаго у нас под именем Петра Ивановича Гордона. М., 1800.). Между тем Лефорт не только годился Гордону в сыновья, прибыл в Россию на [236] 17 лет позже и служил под его командой, но и обладал несравненно меньшими государственными способностями и заслугами.

Журналом Гордона интересовались и его соотечественники. В 1784 г. "Дневник" переписывал по заказу неизвестного аристократа некий Джон Ридли (Записки русских людей. События времен Петра Великого. Изд. И.П.Сахарова. СПб , 1841. Приложения. С. 97.). Из одного стихотворного послания лорда Байрона (Byron's Poetical Works. L , 1855. Vol. II. P. 394—395:

(Перевод мой. — Д.Ф.)) следует, что в 1818 г. его издатель Дж.Меррей готовил к печати записки петровского генерала; по материнской линии прославленный поэт вел род от Гордонов и носил их имя, так что его свидетельство приобретает особый смысл. Задуманное издание не осуществилось, но этот эпизод в истории "Дневника" имел продолжение. В 1835 г. А.И.Тургенев вспоминал: "В бытность мою в Лондоне известный книгопродавец Муррай [Меррей. — Д.Ф.] — друг и издатель Байрона — уступил мне найденную мною у него рукопись, содержащую подробный "Журнал генерала Гордона", шотландца, служившего во время двоецарствия и потом при Петре I. В сем собственноручном, как кажется, журнале означает он хронологически и ежедневно... каждое происшествие его времени... Записки Гордона могут быть любопытны не только для истории сего времени, и особенно для биографа Петра Великого, но и для занимающихся историею государственного управления в России вообще... Возвращая рукопись сию России, желаю, чтоб она послужила материалом для будущего историка преобразований Петра I, а вместе с сим и доказательством моей преданности и любви к отечеству (Тургенев А.И. Хроника русского. Дневники. М.; Л., 1964. С. 103.).

То, что А.И.Тургенев принял сначала за подлинник, на самом деле было копией, снятой с трех последних томов в XVIII в. (Хранится в Российской Национальной библиотеке, Санкт-Петербург. Отдел рукописей. Ф. 949, № 16.) Вернувшись в Петербург, он сразу же поделился находкой и увлек ею [237] своих знакомых. 21 декабря 1836 г. Тургенев отмечает в собственном дневнике: "Сын Келера переводит моего Гордона по Высочайшему повелению, а из Архива вытребовал и оригинал. Мой список с Архивского, но помечен рукою Мюллера... Сегодня о Гордоне. Пошел в дело мой сборник. Пушкину обещал о Шотландии" (А.С.Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974 Т. II. С. 172-173.). Имя Пушкина возникает здесь не случайно — он собирал тогда сведения по истории петровской эпохи.

О том же предмете известно свидетельство чиновника канцелярии Военного министерства Д.Е.Келера (1807—1839): "[17 декабря 1836.] Был на бале у [Е.Ф.]Мейендорфа. Он и жена его говорили с Пушкиным о данном мне поручении перевесть для Государя рукопись генерала Гордона. Я не танцевал и находился в комнате перед залой. Вдруг вышел Александр Сергеевич с Мейендорфом и нетерпеливо спрашивал его: "Mais ou est-il donc? Ou est-il donc?" ("Но где же он? Где он?" (франц.)). Егор Федорович нас познакомил. Пошли расспросы об объеме и содержании рукописи. Пушкин удивился, когда узнал, что у меня шесть томов in 4°, и сказал: "Государь говорил мне об этом манускрипте как о редкости, но я не знал, что он столь пространен". Он спросил, не имею ли других подобных занятий в виду по окончании перевода и упрашивал навещать его". При следующей встрече Пушкин убеждал Келера: "Продолжайте им заниматься, вы окажете большую услугу". — и предложил переводчику свою помощь, обещая показать выписку из Гордона на немецком языке о стрелецких делах (Дневник Д.Е. Келера (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16, № 1150. С. 37, 40)).

Итак, наш источник привлекал не только крупнейших представителей русской культуры, но и императора Николая I, который даже дал распоряжение Келеру заняться оригиналом и обсуждал этот проект с Пушкиным. Однако злой рок по-прежнему препятствовал начинанию. Пушкин, казалось, вступавший на путь Карамзина, погиб через несколько недель, а Келер пережил его лишь на два с половиной года.

Изучая тургеневский список, Келер узнал о существовании подлинника из статьи М.П.Погодина (О русских подьячих XVII в. // Библиотека для чтения, 1834 Т V С. 11 Эта статья основана на "Дневнике" Гордона.), в знаменитой коллекции которого находилось "изложение" Штриттера. По личному приказу императора все шесть томов были доставлены из Москвы, и Келер приступил к делу. Ему оказывали помощь первые ученые Петербурга, а также высшие сановники Империи: военный министр [238] граф А.И.Чернышев, статс-секретарь М.М.Брискорн, адмирал А.С.Грейг; последний, выходец из шотландского рода, советовал искать пропавшие тома "Дневника" на родине Гордона. Кроме исторических изысканий в русских архивах переводчик действительно пытался наводить справки в Британии, Австрии и Швеции. В 1837—1838 гг. первые "пять частей" перевода были представлены императору, а Келер удостоен подарков. Но "невероятные труды" и личные невзгоды Келера привели к "крайнему расстройству умственных и физических сил", попытке самоубийства и смерти в лечебнице для душевнобольных (РГВИА. Ф. 846. Оп. 16, № 1150; Ф. 1. Оп. 1, № 12135.). Не совсем ясно, сколько успел сделать Келер, так как подлинник на части не делится; вероятно, это был первый том и начало второго. Как бы то ни было, в печати его перевод не появился, и последующие издатели о нем умалчивают. В 1840-х годах эта рукопись, как и сам оригинал "Дневника", хранилась в Собственной библиотеке Николая I в Эрмитаже (РГИА, Санкт-Петербург. Ф. 472. Оп. 17, № 299. Из дела (л. 4) явствует, что в начале 1846 г. Академия Наук просила предоставить ей "рукописи журнала Патрика Гордона для извлечения из онаго необходимо нужных для Академии сведений"; Николай I не позволил выдать "Дневник" из Эрмитажа, но разрешил просмотреть его во дворце.

В РГИА (Ф. 1646. Оп. 1, № 22) хранятся также обширные черновики историка П.М.Майкова (1833—1918) с частичным переводом "Дневника" Гордона и набросками примечаний к нему; очевидно, Майков готовил соответствующее издание. Однако его русский текст опять же основан на немецком переводе Штриттера и Поссельта; в результате польский сейм (у Гордона — парламент) именуется рейхстагом и т.д.), но затем след ее теряется.

Труд Келера был подхвачен историком М.Ф.Поссельтом (1805—1875) при содействии начальника Московского Главного Архива Министерства иностранных дел князя М.А.Оболенского, хотя Поссельт вернулся к идее немецкого, а не русского перевода — и воплотил ее. В 1849—1853 гг. в Москве и Петербурге вышло трехтомное, до сих пор наиболее подробное издание "Дневника" (Tagebuch des Generals Patnck Gordon. Moskau, 1849. Bd.I; St. Petersburg, 1851—1853 Bd. II—III.), к которому и сегодня обращаются ученые. Оно потребовало больших усилий и затрат, взятых на себя князем Оболенским и генерал-адъютантом Ф.Ф.Бергом. Однако нельзя не согласиться, что это сочинение "далеко не удовлетворительно" (Алексеев М.П. Русско-английские литературные связи. М., 1982. С. 104.), поскольку оно опирается... на все тот же ущербный перевод Штриттера. Правда, Поссельт [239] использовал подлинник, значительно расширил объем переведенного текста и снабдил его полезными комментариями и приложениями. В собственном переводе, начиная с 1691 г., он позволил Гордону вести повествование от первого лица. Тем не менее и он допустил немало промахов (в частности, относительно шотландских слов и выражений), а пропуски подлинного текста в его публикации насчитывают десятки страниц, замененных кратким пересказом. Источник вновь подвергся безжалостному и произвольному сокращению, и более всего — первые два тома, где описан домосковский период службы Гордона. При всей своей основательности Поссельт не счел необходимым исправлять ошибки Штриттера и далеко не везде оговорил сделанные купюры, нередко пересыпая текст оригинала собственными замечаниями.

Все опубликованные впоследствии фрагменты "Дневника" так или иначе обязаны своим появлением Поссельту. На пороге Крымской войны родственник Гордона лорд Эбердин — президент шотландского исторического общества "Spalding Club" и будущий премьер-министр Британии — обратился к русскому двору с просьбой предоставить в копии те части "Дневника", где речь идет о родине автора. В 1859 г. по присланному Поссельтом списку "Spalding Club" напечатал первое издание памятника на языке оригинала (См. выше сноску. В приложении к этому изданию помещено 66 документов о поместье Охлухрис и его владельцах, главным образом из рода Гордонов, с 1370 по 1730 г. Многие материалы относятся к Патрику и его родным в Шотландии и России.). В него вошли почти исключительно отрывки с описанием отрочества и начала карьеры Гордона и его поездок в Британию в 1666—1667 и 1686 гг., что составляет лишь малую долю целого.

О качестве долгожданных русских изданий конца XIX — начала XX в. (Гордон П. Дневник. М., 1892. Ч. I—II (Чтения Московского Общества истории и древностей российских. Пер. с нем. М.Салтыковой); Русская старина, 1916—1918; Киев в 1684—1685 годах по описанию служилаго иноземца Патрикия Гордона. Киев, 1875 (Из "Киевских Епархиальных Ведомостей", 1875)), основанных не на подлиннике, а на обратном переводе с немецкого, вряд ли стоит говорить, причем они обрываются уже на Чигиринских походах. Таким образом, ничего похожего на научное издание "Дневника" Гордона доныне не существовало, и по этому поводу приходится признать справедливость упреков "неблагодарной стране, в которой автору суждено было испустить свой последний вздох" (Passages from the Diary... P. IX). [240]

И все же столь видной исторической личности не могло угрожать забвение. В 1878 г. коллега Поссельта по Дерптскому университету и по изучению петровских реформ А.Г.Брикнер выпустил в свет большую статью, посвященную биографии Гордона и его запискам и не превзойденную до сих пор, во всяком случае на русском языке. Автор оценивает достижения "искуснейшего из Петровых генералов" и "патриарха Немецкой слободы" весьма высоко: "Едва ли кто-нибудь из иностранцев, находившихся в России в XVII столетии, имел столь важное значение, как Патрик Гордон. И продолжительностью своего пребывания в России, и участием в самых важных событиях, и положением, занимаемым им в государстве и обществе, он заслуживает большего внимания, чем многие другие более известные современники... Между источниками для истории этой эпохи дневник Гордона занимает одно из первых мест... [и] превосходит все подобного рода произведения" (Брикнер А.[Г.] Патрик Гордон и его дневник СПб., 1878 (перепечатано из "Журнала Министерства Народного Просвещения", 1878). С. 1.).

Критикуя упущения Поссельта, Брикнер с сожалением замечает: "При громадности размеров подлинника едва ли можно рассчитывать на новое издание, более удовлетворяющее требованиям науки... Трудность подлинного наречия дневника и объем его едва ли дозволили бы многим историкам воспользоваться этим источником надлежащим образом. Если... немецкое издание сравнительно мало, можно даже сказать, лишь в виде исключения было принято в соображение исследователями истории XVII в., еще менее можно рассчитывать на научную разработку английского подлинника дневника" (Там же. С 5.). Размеры "Дневника" действительно впечатляют, но Брикнер (и не он один) напрасно винит Гордона в "чрезвычайно плохой и произвольной орфографии", в обилии искажений и темных мест. Напротив, почерк и язык автора довольно ясны и последовательны, особенно для XVII в., а большинство терминов, имен и топонимов не представляют особых затруднений, хотя неточности, конечно, встречаются.

Журнал Патрика Гордона, без преувеличения, — памятник уникальный. Русские летописи, как правило, анонимны и весьма скупы по содержанию, и сам жанр ежедневных заметок о службе и частной жизни в России практически неизвестен до XVIII в. Едва ли не единственное исключение — "Записки" И.А.Желябужского, но они во всех отношениях уступают Гордону. Что касается [241] иностранных трудов о Московии, обращенных к широкому читателю и, возможно, обладающих большими литературными достоинствами (Олеарий, Мейерберг, Коллинс, де ла Невилль и др.), то царский военачальник имеет преимущество в хронологической точности и последовательности событий, в осведомленности и взгляде "изнутри". Не следует забывать и о более широком измерении: ведь помимо России Гордон служил двум другим могущественным державам — Швеции и Речи Посполитой, сохраняя при этом британское подданство, и объездил не только все европейские владения царя от Архангельска до Азова, но и ряд стран Запада; кстати, и в этих странах личные журналы XVII столетия исчисляются единицами, поэтому ценность показаний Гордона еще более возрастает.

Даже будучи необстрелянным рядовым рейтаром, он бдительно следил за военными и политическими событиями в Европе, старался собрать достоверные свидетельства о том, чего не видел сам, и осмыслить происходящее. Впоследствии, используя целую сеть доверенных лиц, раскинутую почти по всем крупным городам на пути между Россией и Британией, Гордон получал быстрые и точные сообщения о зарубежных делах. Другое достоинство автора — его беспристрастность. Несмотря на многолетнюю службу разным коронам, он до конца не сроднился ни с одной из них, нередко воздавал должное противнику, не оправдывал пороки и жестокости своих сослуживцев, признавался и в собственных прегрешениях.

Шесть уцелевших томов "Дневника", при общем объеме рукописи (по авторской нумерации) 3183 страницы, посвящены событиям почти всей жизни Гордона от его появления на свет до 1699 г., когда он, ослабленный болезнью и старостью, уже не вел заметок (Правда, из других источников известно, что в последний год жизни Гордон не был прикован к постели, иногда участвовал в празднествах, принимал царя и других гостей. Возможно, начатая в 1699 г. тетрадь "Дневника" не сохранилась.). Хронологическое деление по книгам таково: I — до начала 1659 г.; II — 1659—1667; III — 1677—1678; IV — 1684—1690; V — 1690—1695; VI — 1695—1698. Два-три тома (или более) за 1667—1676 и 1678—1683 гг. утеряны. Есть и небольшие пропуски по отдельным годам.

Практически весь "Дневник" написан рукою автора, опрятным, разборчивым почерком, хотя плотность текста сильно колеблется, даже в пределах нескольких страниц. Исправления, помарки, ошибки (повторы, явные пропуски слов или букв) и надстрочные приписки немногочисленны; пометы на полях почти отсутствуют, за [242] исключением дат и кустодов. Годы детства и юности изложены довольно бегло, а обстоятельные записи начинаются с 1655 г., когда Гордон вступил в военную службу. Именно тогда, по-видимому, он и решил взяться за перо. Во многих местах, особенно в ранние годы, заметны признаки последующей доработки. Беспокойная солдатская жизнь, сопряженная с походами, боями, пленом, пожарами и проч., не способствовала сохранности тетрадей, и автору, вероятно, не раз приходилось восстанавливать, переписывать и дополнять их. Однако нет сомнений, что он начал вести "Дневник" раньше, чем полагали прежние издатели: он сам говорит, например, что во время битвы под Варшавой (июль 1656 г.) записал все, что слышал на польском военном совете, в тот же день, а годом ранее сожалеет, что по болезни не смог передать свои впечатления о померанском походе. Живость и подробность изложения, обилие дат, имен и цифр также убеждают в том, что Гордон стремился ловить события по горячим следам, насколько это было возможно.

Если учесть, что Гордон происходил из отдаленной области на северо-востоке Шотландии, учился там же и никогда не жил в Англии, может показаться странным использование им английского, а не шотландского языка (Scots). К тому же его привязанность к родине вполне очевидна, и он всегда отчетливо разделяет шотландцев и англичан. Возможно, объяснение кроется в том, что обучение и в школе и в коллегии велось главным образом на латинском, а английское письмо он осваивал посредством литературных сочинений. Однако Гордон прекрасно владел родным наречием, как явствует из орфографии и лексики "Дневника". Это не раз причиняло трудности переводчикам, которые либо ошибались, либо просто пропускали непонятные слова и фразы (например, поговорку burnt bairns fire dreid — "обжегшись, дети боятся огня").

Стиль Гордона выдает скорее солдата, чем беллетриста; он довольно сдержан, безыскусен, не всегда гладок и порою суховат, но его никак нельзя назвать бедным. Автор был человеком образованным, хорошо владел несколькими языками, включая латинский, не расставался с книгами, цитировал античных и средневековых писателей, любил произведения Ариосто, Сервантеса и Марло, увлекался театром и музыкой и, как показал недавно Г.Хэрд (Herd G.P. General Patrick Gordon of Auchleuchries (1635—1699): A Scot in Russian Service. Unpubl. Ph.D. Dissertation. University of Aberdeen, 1995.), был корреспондентом "Лондонской газеты" — первой в Британии. [243]

Содержание и тональность "Дневника" постепенно меняются: он все реже выражает личные размышления и переживания, а в последние годы становится все более кратким и бесстрастным. Но к строго хронологическим заметкам он не сводится. Здесь и очерки военных кампаний, и небольшие исторические наброски, и рассуждения о разных предметах (меморандум о государственном управлении и восточном вопросе для князя Голицына от 1684 г.) и т.д. Особенно подробен рассказ о Северной войне 1655—1660 гг. — трагическом времени "Потопа" для Речи Посполитой, когда почти все соседи ополчились на нее, а также о Чигиринских и Азовских походах россиян. В каждом из томов есть кульминационные точки, где взгляды и чувства автора переданы наиболее полно. Так, сознавая значение происходящего и словно собрав остаток сил, он подробно и эмоционально описывает стрелецкий бунт 1698 г.

Перед нами не только нарративный источник, хранящий память о множестве событий на доброй половине европейского пространства в течение полувека, но и ценное собрание документов. Гордон включил в свое повествование немало официальных и частных писем, свидетельств о службе, межгосударственных договоров, полковых списков, прошений, счетов, рисунков обороны чигиринской крепости и т.д.

В огромном по охвату журнале трудно было соблюсти единство стиля и избежать некоторого однообразия, тем более что Гордон касался не только великих, но и будничных событий, а иногда ему просто не хватало времени их запечатлеть. К тому же врожденная осторожность и благоразумие побуждали о многом умалчивать, так как записки могли попасться на глаза недоброжелателям. Можно пожалеть о том, что при встречах со знаменитостями своего века — полководцами, вельможами, правителями — он почти не останавливается на их внешности или характере и нередко даже не раскрывает содержание бесед с ними.

Гордон принадлежал к тому же поколению, что и русский царь Алексей Михайлович, британские короли Чарлз II и Джеймс II, монарх Речи Посполитой Ян Собеский, "князь-кесарь" Петра I Ф.Ю.Ромодановский, гетман Украины Юрий Хмельницкий, — и знавал их всех лично. Он приходился ровесником французскому военному инженеру Себастьену Вобану, английскому писателю Джону Драйдену, голландскому художнику Яну Вермеру и датско-немецкому композитору Дитриху Букстехуде — и, посещая места, где они жили и творили, благодаря своей любознательности вполне мог познакомиться с их произведениями. С другой стороны, он [244] уделяет немало строк монотонному перечислению своих доходов и расходов или расстояний между лежавшими на его пути городами и местечками. Но следует принять мнение шотландского историка Дж.Робертсона: "Нам скорее стоит удивляться настойчивому усердию мемуариста, написавшего так много, чем обвинять его, что не написал больше" (Passages from the Diary… P. XVI.). Ведь даже самые обыденные сообщения о ценах на услуги и товары в Москве, Риге или Эдинбурге не лишены интереса.

В то же время "Дневник" изобилует яркими картинами из жизни XVII в. и разнообразными приключениями. Круг сведений, которые можно из него почерпнуть, необычайно широк — от боевой тактики и оружия до денежного обращения, от политики и дипломатии до медицины. Не в последнюю очередь это и удивительная хроника шотландской эмиграции. Куда бы ни забросила Гордона судьба, везде он мог чувствовать себя почти как дома — одних лишь собратьев по клану на польской, шведской, австрийской и русской службе он упоминает несколько десятков.

Предлагаемый перевод рукописи знаменитого "русского шотландца", прямо причастного к важнейшим событиям российской и европейской истории в эпоху перехода от Средневековья к Новому Времени, — первый опыт ее полного научного издания. Я не ставил здесь целью сравнивать показания Гордона с другими источниками, исправлять или восполнять его изъяны — это, при необъятности материала, осуществимо только совместными усилиями ученых разных стран и направлений. Начало уже положено, и когда его сведения поддаются проверке, Гордон, несмотря на неизбежные погрешности, предстает вполне добросовестным и достоверным свидетелем (Поссельт, сопоставляя факты "Дневника" с авторитетными трудами современников — "De Rebus а Саrоlо Gustavo Sveciae Rege Gestis Commentanorum" Самуэля Пуфендорфа и "Annahum Polomae" Веспазьяна Коховского, нередко отдает предпочтение Гордону.). Прежде всего я стремился возможно более точно передать смысл и дух подлинника на русском языке, по необходимости опираясь на архаичные слова и обороты, а также идентифицировать приведенные автором термины, имена и географические названия.

В заключение, мой приятный долг — выразить искреннюю признательность руководству и сотрудникам Российского Государственного военно-исторического архива, особенно И.О.Гаркуше и М.Р.Рыженкову, — за предоставленную возможность [245] использовать подлинную рукопись "Дневника" Гордона и другие богатства Архива; моим шотландским друзьям Полу Дюксу и Грэму Хэрду — за ценные соображения и неизменное гостеприимство во время моей работы в Шотландии; Ю.М.Эскину — за консультации по обширному кругу вопросов; Иерониму Грале и С.В.Думину — за помощь в переводе польских имен и терминов; А.А.Россиусу — за определение источников латинских цитат; А.Л.Бондаренко — за оформление иллюстраций и карты; моим коллегам по Институту всеобщей истории Российской Академии Наук и Московскому Каледонскому Клубу, а также моей семье — за поддержку и всемерное содействие.

АРХЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ ИСТОЧНИКА

Несмотря на то что в настоящем издании "Дневник" Патрика Гордона публикуется только в русском переводе, представляется не лишним дать хотя бы краткое описание подлинника первого тома "Дневника", хранящегося в Российском Государственном военно-историческом архиве. Такое описание — необходимый элемент источниковедческого анализа, сопровождающего введение документального памятника в научный оборот. Возможно, это позволит уточнить датировку источника и прояснить обстоятельства его создания.

"Дневник" написан на бумаге форматом в четверть листа (in 4°), сложенной в виде тетрадей, позднее переплетенных вместе в единый том. Текст размещен по обеим сторонам листа и занимает площадь 16,5—17 х 12—13 см; размеры полей: сверху 1,5—2,5 см, справа и слева 1,5—2 см, внизу 0,5—1,5 см. Это расположение свидетельствует о том, что текст изначально писался на листах именно такого формата. Судя по почерку, весь первый том написан одной и той же рукой, а сличение с другими документами Патрика Гордона позволяет утверждать, что мы имеем дело с его автографом. Текст не производит впечатления поденных записей, но чередование фрагментов, написанных разными перьями и чернилами разных оттенков (от светло-бурого до почти черного), показывает, что записи делались в несколько приемов, приблизительно от 10 до 50 листов за раз. А вот нумерацию страниц всего тома автор сделал единовременно, видимо перед отдачей рукописи в переплет.

Изучение филиграней бумаги, на которой написан первый том "Дневника", затруднено самим форматом переплетенной рукописи При формате in 4° филигрань, помещенная, как правило, в середине полулиста, уходит в корешок и остаются видны только ее фрагменты. Но изучение и этих фрагментов дает определенную картину. В основном использована бумага голландского и отчасти французского и немецкого производства, имевшая распространение в России во второй половине XVII в. [247]

С первых листов рукописи прослеживаются филиграни с изображением герба Амстердама (л. 1, 20), головы шута с оплечьем в 7 (л. 10, 11) или 5 (л. 15) бубенцов и пасхального Агнца с крестом (л. 17). Эта голландская бумага именно с 1660-х годов все больше ввозилась через Архангельск (Лихачев Н.П. Палеографическое значение бумажных водяных знаков СПб.1899. Ч. I. С. 3—5.). Это может служить косвенным свидетельством того, что первый том "Дневника" был написан автором уже после переезда в Россию. Для такого предположения есть и более определенные признаки. Начиная с 72-го листа и далее неоднократно встречается филигрань с изображением дамы и кавалера, а также подписью "ALLEMODEPAPPIER", которая до сих пор не была описана на документах, датированных ранее 1670-х годов (Дианова Т.В., Костюхина Л.М. Филиграни XVII века по рукописным источникам ГИМ. Каталог М., 1988. № 1256.). Даже если учесть контакты Гордона с иноземными купцами и возможную залежность бумаги, то и тогда есть основания полагать, что первый том "Дневника" написан не ранее конца 60-х — начала 70-х годов XVII в. О том же говорят филиграни с двуглавым орлом (л. 134, 137, 245) (Там же. № 1037—1041.), с литерами CDG (Churchill W.A. Watermarks in Paper m Holland, England, France etc in the 17—18th с. Amsterdam, 1935. № 110, 412.) и якорем в круге и без круга (л. 198, 199). Филиграни, разумеется, позволяют установить только ранний хронологический предел в истории дошедшего до нас текста.

Сказанное выше вовсе не исключает существования у Гордона каких-то записей "по горячим следам", иначе трудно объяснить высокую степень подробности и точность в датировке, присущие "Дневнику". Тем не менее тот текст, которым мы располагаем, был написан или переписан (возможно, не без авторского редактирования) спустя 10—15 лет после описываемых событий. Читателю следует иметь это в виду.

Особого внимания заслуживает переплет первого тома "Дневника". Он носит совершенно индивидуальный характер и не имеет аналогов в описаниях коллекций русских старопечатных и рукописных книг. В этом нет ничего удивительного. Выдающийся историк книжного дела С.А.Клепиков отмечал, что "к концу XVII столетия получил широкое распространение индивидуальный переплет для знатных лиц, сильно отличающийся по стилю, материалу и [248] оформлению от издательских переплетов Московского Печатного двора и Троице-Сергиевской Лавры" (Клепиков С.А. Из истории русского художественного переплета // Книга. Исследования и материалы. М., 1959 Сб. I. С. 137—139.).

Размеры верхней крышки переплета (нижняя по размеру практически не отличается) составляют: длина 20,6 см, ширина 16,5 см, толщина книжного блока с крышками 3,7 см. Переплет цельнокожаный по картонным крышкам. Кожа гладкая, темная. Судить о первоначальном креплении переплетных крышек с книжным блоком трудно, поскольку переплет реставрировался после 1836 г., о чем свидетельствуют форзацы из бумаги с филигранями Е.Б.Ф. 1836 (Елизаветинская бумажная фабрика Е.Н.Кайдановой под Петербургом). Очевидно, реставрация переплета была связана с работой переводчика Д.Е.Келера. Торцы книжного блока покрыты красной краской, других украшений обрез не имеет. Нет и защитно-декоративных накладных элементов. Имеются ременные завязки, по две на верхней и нижней крышках. Корешок гладкий, без украшений; тиснение имеется только на крышках переплета.

Верхняя крышка переплета обрамлена бордюрной басмой из растительного орнамента с чередующимися в круглых медальонах головами в коронах (по три медальона на каждой роли). На нижней крышке — аналогичная бордюрная басма из двух прокатных полос, и таким же прокатом заполнен центральный прямоугольник без средника (6 полос проката).

На верхней крышке в ромбовидном среднике вытиснена (со следами позолоты) фигура сидящего отрока Христа — так называемый образ Спаса Эммануила. Безбородый юноша с нимбом сидит, скрестив ноги и преклонив голову на левую руку, а правой прижимает к груди сферу, увенчанную крестом (державу). На то, что изображен именно Иисус, указывают монограммы по обеим сторонам головы, а также изображения херувимов. В верхней части средника вытиснены слова "АS УСНУХ". Если считать, что буква S представляет собой букву 3, перевернутую из-за погрешности штампа-матрицы, то мы получим слова "Аз уснух" — начало 6-го стиха 3-го псалма: "Аз уснух и спах, востах, яко Господь заступит мя". В современном синодальном переводе: "Ложусь я, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня" (Пс. 3, 6).

Маловероятно, чтобы переплетчик по своему усмотрению оттиснул какую-то цитату, не связанную с заглавием книги или созданием переплета. С другой стороны, в некоторых современных [249] исследованиях средневековый средник рассматривается как суперэкслибрис. "Появление на обиходном переплете какого-либо средника не было случайным, напротив, оно отражало уже сложившуюся символико-эмблематическую и литературную традицию Средневековья" (Калугин В.В. Символика сюжетного средника // Герменевтика древнерусской литературы. М., 1989. Сб. II. С. 33.).

Сам Гордон писал, что всякий раз, когда он попадал в безвыходное положение и стоял на краю гибели, только обращение к Господу с горячей мольбой спасало его. О том же гласит псалом, цитата из которого появилась на переплете "Дневника". Очевидно, таково было желание заказчика. В изображении на переплете довольно редкого для русской иконографии образа безбородого юного Христа можно усмотреть признак украинской школы. Исследователи отмечали, что в орнаментации и деталях русских переплетов конца XVII в. все сильнее сказывалось влияние украинского барокко с его вычурностью и пышностью (Клепиков С.Л. Указ. соч. С. 141.). Не исключено, что и сам переплет был изготовлен на Украине, где Гордон провел немало лет. В любом случае цитата из псалма, воспроизведенная кириллицей, подтверждает, что хотя события, изложенные в первом томе "Дневника", происходили за пределами России, окончательное оформление своей рукописи Патрик Гордон завершил, находясь уже на русской службе.