СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

СТАНИСЛАВ ЖОЛКЕВСКИЙ

НАЧАЛО И УСПЕХ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ

POCZATEK I PROGRES WOYNY MOSKIEWSKIEY ZA PANOWANIA K. J. M. ZYGMUNTA III-O, ZA REGIMENTU J. M. P. STANISLAWA ZOLKIEWSKIEGO, WOIEWODY KIJOWSKIEGO, HETMANA POLNEGO KORONNEGO

ГЛАВА VI.

Движение Жолкевского к Москве. — Низложение Василия Шуйского. — Переговоры Московских бояр с Жолкевским об избрании на царство Владислава. — Бегство второго самозванца из-под Москвы в Калугу.

В войске было столько много раненых, что не доставало места для помещения, надобно было везти их на подводах, ибо они не могли сидеть на коне, и великое множество их умирало. Хотя сие было и прискорбно для гетмана, но видя, что если (в варианте Б вместо «Хотя сие… что если» стоит «если по причине сей») он будет медлить, одержанная победа не принесет никакой пользы, он хотел преследовать Шуйского, дабы не дать ему времени оправиться от недавнего страха. У Шуйского было много денег и сокровищ, которыми он мог бы поддержать войну и дела свои, если бы только дано было ему времени опомниться от прежней неудачи. Это была первая причина поспешности гетмана; другая та, [65] что самозванец, называвшиеся Димитрием, хотел воспользоваться нашей победой в своих действиях против Шуйского. Он пришел из Калуги, соединился с нашими соотечественниками, над которыми начальствовал Сапега, при реке Угре (в варианте Б нет «при реке Угре»), в расстоянии семи миль от нас, и дав на каждого всадника по 4 1/2 злотых, двинулся через Медынь к Боровску (город [замок], но в то время бывший без войск) к монастырю Св. Пафнутия (См. Приложение № 28), который был окружен малой стенкой. Окрестных поселян собралось такое множество, что они не могли поместиться в монастыри, и множество их расположилось около оного за рогатками. Наши, находившиеся с самозванцем, увидев это, напали на них, крестьяне пустились бежать в монастырь, но такой массой, что нельзя было затворить ворот (в варианте Б нет «крестьяне пустились … ворот»): за ними вторглись наши и убили в церкви князя Волконского (Михаила. См. Никонов. летопись. стр. 137), которого Шуйский назначил туда воеводой: перебили иноков, чернецов и всю толпу, ограбили монастырь и церковь (по словам самого Сапеги, участвовавшего в этом штурме, из 80 чернецов осталось в живых только 10. См. Zycia Sapichow, Т. II, стр. 242). Оттуда самозванец отправился в Серпухов, город лежащий на Оке, занятый войсками Шуйского. Самозванец обманул гарнизон, говоря, что гетман ведет войну в его пользу: таким образом защищавшие город, не полагаясь на свою силу и страшась такой же участи, какой подвергнулся монастырь [66] Св. ПаФнутия, сдались обманщику. Из Серпухова обманщик пошел к Москве, где напало на него около 3.000 татар, которые, внезапно устремившись на лагерь, произвели в нем ужас; но когда наши сели на коней, то Татары кинулись вплавь чрез Оку в свой табор. Шуйский употреблял все средства, какие только мог: он призвал и Татар, сделавший им подарки; двое знаменитых татарских мурз, Батербий и Кантемир мурза, привели с собою до 15.000 Татар и почти во время самой битвы при Клушине, узнав от взятых языков о потере сего сражения, не хотели переправиться с табором на ту сторону Оки, хотя Шуйский побуждал их к тому, а выслали только, как мы выше упомянули, 4,000 человек. Когда же узнали от пленных, захваченных в войске самозванца, что гетман собрав отборное войско, намеревается идти против ник, они, уже обремененные добычей, ушли со всевозможной скоростью той же дорогой, по которой прибыли. Оттуда самозванец двинулся прямо к столице, надеясь во время сего смятения, устроить дела в свою пользу.

Гетман, как выше было упомянуто, не дремал в делах, касающихся до е. в. короля и Речи Посполитой и, как скоро сделал с Московскими людьми договор, отправил к е. в. королю под Смоленск со своими послами воеводу князя Елецкого (См. Приложение № 25), который знатностью происхождения превосходил Волуева, но не мог сравняться с ним умом и опытности в делах, почему гетман и оставил его при себе и довольно [67] испытал верность и приверженность его. Перебрав все иностранное войско, он оставил при себе около 3.000, а прочих, которые не хотели служить, отправил под Смоленск, дав им приставов, и ходатайственные письма к е. в. королю, дабы они (сие иноземцы) были свободно пропущены чрез владения Речи Посполитой, а сам поспешил к столице.

Каждый день приходили известия из Москвы о большем смятении, которое приготовлялось там (См. Приложение № 21); наконец доставлено известие, что Шуйский низвергнут с престола и сперва был посажен в своем боярском доме, а потом пострижен в монахи в Чудове монастыре (по словам Маскевича это известие доставлено гетману перед 12 июня (стр. 471 . В Летописи о мятежах (стр. 188) находим следующее: «гетману же Желтовскому с Русскими людьми стоящу в Можайске, приидоша к нему Смольяне и возвестиша ему, что царя Василея с царства ссадили. Гетман же Желтовской поиде из Можайска и хотяше стати в Звенигороде, приидоша же к нему и досталеные Смольяне с Москвы и возвестили ему, что царя Василея постригли. Он же поиде к Москве, и ста на Хорошовских лугах на Москве реке.» т. е. в 7 верстах от столицы.). Низведение с престола монарха, неограниченно царствовавшего, вещь весьма редкая. Упомянем вкратце, как до этого дошло.

Гетман посылал тайным образом в Москву много писем с универсалами для возбуждения ненависти против Шуйского, указывая, как в царстве Московскому во время его правления, все идет дурно, и как через него и за него беспрестанно проливалась христианская кровь; эти универсалы разбрасывали по улицам; в частных же письмах он делал обещания некоторым лицам и обнадеживал их; от чего умы [68] волновались, особенно после недавнего страха; жители опасались новой осады, которая им надоела при самозванце. Когда уже Шуйский сам почувствовал опасность, то как прежде не хотел допустить гонца е. в. короля, так теперь начал думать о том, каким бы образом отправить своего гонца к гетману, и призвав к себе Слонского, одного из наших (это был слуга воеводы Сендомирского, находившийся там в заключении), начал спрашивать его, не хочет ли он принять на себя посольство к гетману; когда Слонский предложил ему для сего свои услуги, Шуйский стал спрашивать, не лучше ли подождать, чтобы прежде гетман прислал к нему? — и так сие посольство было отложено; между тем, 22-го июля пришли к нему большой толпою дворяне, - которых там было несколько тысяч; прежде всех выступил некто Захарий Ляпунов, и начал говорить ему сурово: долго ли за тебя будет проливаться христианская крове? Земля наша опустела, в царстве ничего доброго в твое правление ре делается, сжалься над упадком нашим, положи посох (т. е. скипетр), пусть мы постараемся о себе другими средствами. Тяжки были эти слова для Шуйского, он начал ругать его срамными словами: как ты мне это смел сказать, когда бояре (т.е. сенаторы) (гетман о сем действии Ляпунова говорит ниже (стр. 70): «носилась молва, что это сделалось по наущению Голицыных.» Показание гетмана подтверждается и летописей о мятежах (стр. 181): «Прокофей же (Ляпунов) наипаче нача с княз Василеем Голицыным умышляти, как бы царя Василея ссадити.» В Бере (Московская летопись, стр. 182) находим следующее: «среди всеобщего уныния три отважные боярина, уже давно бывшие в согласии с Жолкевским: Захарий Ляпунов, Михаило Молчанов и Иван Резецкий, составили за говор против царя Василия Ивановича: 14-го июля они вышли на лобное место, созвали народ и объявили, в каком горестном состоянии находится земля Русская.» (стр. 115) не говорят мне сего? [69] и он бросился на Ляпунова с ножом (Москвитяне имеют обыкновение носить длинные ножи); Ляпунов был мужчина большого роста, дюжий и смелый; он закричал на него громко: не бросайся на меня, — как возьму тебя в руки, так всего изомну. Другие дворяне, находившиеся при Ляпунове, особенно некто Хомутов и Иван Никитич Салтыков сказали тогда: пойдем, пойдем, — вышли из комнаты прямо на лобное место; сие лобное место находится в Китай-Городе между лавками, (там же в Китай-Городе) очень красиво выстроенными Борисом, и стенами Крым-города [Кремля] (в тогдашнее время Поляки называли Кремль Krymgrod. (См. Дневник Маскевича и Дневник Таннера). Франциск Таннер, родом Богемец, находился в свите Польского посла князя Михаила Чарторижского и во время путешествия своего в Москву (в 1678 году) вел Дневник, из коего извлечение напечатано в V Томе Собрания Памятников о древней Польше. Немцевич заимствовал оное из следующей книги: Legatio Polono-Lithuanica in Moscoviam potentissimi Poloniae Regis ac Reipublicae mandalo et consesu A. 1678 feliciter suscepta ie nunc breviler sed accurate quiad singula notabilice descripta, a teste oculato Bernhardo Leopoldo Francisco Tannero Boemo Pragense, Dn. Legati Principis Camerario Germanico Norimbergae, sumptibus Johannis Liegeri A. 1689. 4° стр. 191.) Площадь сия не весьма большая, посреди которой находится пространство около десяти локтей, окруженное каменной стеною. Оттуда обыкновенно государь, если нужно, говорит к народу. Эти дворяне, при шедшие в то время туда, послали за патриархом и думными боярами; а как стечение народа было столь велико, что он не мог поместиться на оной площади, то вышеупомянутые Ляпунов, Хомутов и Салтыков закричали, чтобы все шли в поле за город, и [70] вышедшие за заставу, там отрешили от власти Шуйского. Они послали к нему, чтобы он удалился в свой собственный дом, что он и сделал; тотчас приставили стражу к нему, и к братьям его князю Димитрию и князю Ивану; сундуки и кладовые их опечатали.

Носилась такая молва, что это сделалось по наущению Голицыных (сравни выше, примечание на стр. 68), ибо вышеупомянутые были клиентами их, и один из старших Голицыных князь Василий, когда Шуйский был низвергнут, по знатности своего происхождения, благородству, влиянию и уму, которым обладал, явно питал надежду на обладание государством, но он имел большое препятствие в князе Мстиславском, который ему не доброжелательствовал. Князь Мстиславский был в сии времена именитейший человек в Москве, честный, добродетельный, весьма умеренный; хотя ему перед прочими, по его знатности, открыть был путь к престолу, но он никогда не был честолюбив, напротив объявил публично, что как он сам не желает быть государем, так равным образом не хочет иметь государем никого из равной себе братии (под сим он разумел Голицына); полагая лучшим избрать себе государя откуда-нибудь из царского племени (под этим он разумел королевича Владислава, к которому он был весьма расположен).

Шуйский, отправясь в свой дом, хотя и был под стражею, но имел сношения с людьми, которых считал приверженными к себе и своему дому; он хотел [71] подкупить деньгами стрельцов, — а у них много зависать от стрельцов, ибо их было до восьми тысяч; вообще он искал средств усилиться против неприязненной партии (разнёсся было даже слух, что Шуйский вновь вступил на престол). Как скоро это дошло до бояр, она прислали к нему того же 3axapия Ляпунова; он имел с собою чернца из Чудова монастыря и крытые сани (ибо в городе женщины, особенно знаменитого происхождения, и мужчины ездят в санях). Когда оный чернец спрашивал у Шуйского, хочет ли он быть чернцем, то он объявил, что не имеет сего желания; но это не помогло ему, ибо Ляпунов с несколькими другими, крепко держал его в руках, а чернцу велели постригать, и, положив его в сани, отвезли в монастырь, и там уже держали его под стражей.

Гетман, получив известие о низвержении Шуйского с престола, и зная, что самозванец, ждущий в сем деле благоприятного случая, спешит к Москве, написал письмо к думным боярам, похваляя, что низложили Шуйского с престола, давая им знать, что самозванец подступает к столице, что он, по приказанию е. в. короля, хочет помогать им против обманщика и защищать от всякой опасности; часто присовокуплял, что е. в. король пришел тронутый одним только христианским состраданием, слыша, какое смятение происходит в этой земле, желая усмирить и остановить кровопролитие и водворить спокойствие и тишину в государстве. До Москвы оставалось только восемь миль, когда принесли ему ответ на его письмо; [72] ответ этот в себе заключал: что они не требуют помощи, и чтобы гетман не приближался к столице. Но гетман не взирая на это, продолжал свой путь и 3 августа [24 июля стар. стиля] стал под Москвой, куда уже приспел с своими обманщик, и в тот день, когда пришел гетман, подступив под город Коломенской и Серпуховской дорогами, зажег слободы и деревни, которые были вблизи города. Москвитяне также выступили из города против него и начали сражаться уже не наступательным боем, а наездниками; однако с коней валилось их не мало.

Думные бояре, видя, что с одной стороны по Серпуховской дороге наступает обманщик, а с другой стороны от Можайска войско с гетманом, выслали двух боярских детей к гетману, спрашивая, приходит ли он как друг, или как недруг. Гетман отвечал сообразно с тем, что написал в письме, что он не думает о предпринятии чего-либо неприязненного, но что напротив, если склонят к тому свои мысли, как некоторые извещали, что примут королевича Владислава за государя, то он хочет им помогать против самозванца. Угостив и одарив боярских детей, он их отпустил.

В тот же день из войска обманщика приехали послы, от Сапеги и прочих наших, к гетману: Яниковский с несколькими товарищами и сказав, что они посланы от товарищества к е. в. королю (в Дневнике Яна Сапеги также упоминается об отправлении 3 августа послов к королю), просили свободного проезда, представляя гетману главные статьи [73] своего посольства. В оных находилось, что они довели до того царя Димитрия (как они его называли), пана своего, что он хочет ударить челом пред е. в. королем, давать ежегодно известную сумму денег и уступить Северскую землю, только бы е. в. король помог ему воссесть на царство. Сказывали также, что он хочет отправить посольство с подарками к гетману, желая снискать его благосклонность и дружбу (См. в Приложении № 33 письмо Лжедимитрия к Я. П. Сапеги, открывающее нам намерения самозванца).

Гетман хотя и видел, что сие посольство к е. в. королю не заключало в себе ничего постоянного, ничего верного, однако же после внимательного рассмотрения, позволил оному безопасный проезд и дал приставов для провождения послов; но объявил, что подарков от пана их не примет, ибо довольно было времени их пану снестись прежде с е. в. королем, если он хотел того; вследствие чего могла бы быть дана гетману инструкция от е. в. короля, а теперь как он не имеет никакой, то и не хочет и не может входить ни в какие дела с их паном.

Потом думные бояре назначили день для переговоров с гетманом; разбили Московской намет против Девичьего монастыря, дав с обеих сторон заложников, съехались в равном числе; сперва поклонились взаимно, сидя на конях, потом, сойдя с лошадей, здоровались; с гетманом были некоторые полковники, ротмистры; из столицы приехал сам князь Федор Мстиславский, Феодор Шереметев, князь Данила Мезецкий и два думные дьяка, (тоже что у нас [74] печатники) Василий Телепнев и Томило Лаговский (в варианте Б нет «Василий Телепнев и Томило Лаговский»). Все они имели власть действовать, врученную от всех чинов по нашему (в варианте Б нет «чинов по нашему»)станов. И сделав в сем намете заседание, объявили от имени всего царства, что желают в цари себе королевича Владислава, но хотят, чтоб гетман обеспечил их присягою, что королевич Владислав исполнит некоторые статьи, по нашему артикулы. Был то большой свиток, (ибо они таким образом свертывают в трубку); Василий Телепнев читал оный.

Гетман, насколько мне известно, хотя (в варианте Б нет «насколько мне известно, хотя») посылал к е. в. королю тотчас после Клушинского сражения, надеясь, что дело дойдет до переговоров, и просил, чтобы е. в. король прислал из сенаторов и других, к тому способных; ибо он не имел никакого наставления на подобный случай; — однако ж за болезнью ли е. в. короля, которую он в то время был одержим, или по какой-нибудь другой причине, не было прислано гетману никакого наставления. Дела же не терпели отлагательства, и Москвитяне должны были немедленно принять надлежащие меры. Обманщик, который был близко, своими происками старался о себе, и большая часть Московской черни была к нему весьма хорошо расположена, а патриарх побуждал, чтобы (и представлял одного из двух) избрали или князя Василия Голицына или Никитича Романова, сына Ростовского [75] митрополита (т.е. Михаила, сына Феодора Никитича Романова, Ростовского митрополита (Филарета)), это был юноша, может быть, пятнадцати лет. Представлял же он его потому, что митрополит Ростовский, отец его, был двоюродный брат (по матери) царя Феодора: потому что царь Феодор родился от царя Иоанна тирана и от родной сестры Никиты Романовича, Ростовский же митрополит сын сего последнего; однако ж к патриаршему мнению более склонялся народ, а все почти духовенство было на стороне Голицына.

Гетман, имея следовательно тогда опасение, чтобы не сделался перевес на чью-нибудь сторону и чтобы обстоятельства не затруднились, особенно имея в виду то, что не было достаточных средств для приведения дел к концу войною, хотя не имел от е. в. короля инструкции, должен был объявить, что хочет заключить с ними договор, и крестным целованием утвердить сообразно со статьями, которые было представлены е. в. королю, Салтыковым и прочими боярами под Смоленском, и в силу которых заключен был у них с сенаторами договор, уже подтвержденный 20 подписью и приложением печати е. в. короля (договор этот заключен 24 февраля 1610 года. Он напечатан в Приложении под № 20. См. также в Приложение № 26). Поелику же о прочих статьях или артикулах перед е. в. королем ничего не было упомянуто ни Салтыковым, ниже кем либо другим, а потому-то гетман не имеет никакой инструкции и, следовательно, не может согласиться на такие дела, советовал, чтобы лучше через [76] послов своих уговаривались с е. в. королем ; касательно Русской веры (в варианте Б вместо «Русской веры» стоит «перекрещения»; а в варианте ЕМ – «королевича в Русскую веру») и многих других несообразностей, гетман не хотевший удалять их от себя отказом, обращал их к е. в. королю.

На этом первом заседании не пришлось даже долго говорить, ибо обманщик подступил почти во время этого совещания под город, там была стычка; прибегали беспрестанно к князю Мстиславскому, извещая о том, что там происходит; бояре спешили, чтобы подать своим совет и помощь в сражении, и гетман был рад замедлению, ибо сам имел время для размышления, и, надеясь, что придет наставление от е. в. короля, сколько мог делал проволочку.

Когда же, наконец, приступили к нему бояре и посольство, а воины со своей стороны роптали, говоря, что они не намерены служить без денег, — тогда после частых съездов сношений, 27 августа съехался гетман в пол в с теми же боярами, которых прежде высылали, но и других было до 10,000 и больше, которые присягали на подданство королевичу Владиславу. После чего также и гетман с полковниками, ротмистрами и другими знатнейшими особами в войске, присягали на исполнение заключенных условий, которых так как они ходят по рукам, я не почитаю за нужное вписывать здесь (этот договор напечатан в Румянц. Собрании Грамот т. II, стр. 391. См. также Приложение № 26). Все несообразности были [77] уничтожены или отосланы на разрешение е. в. королю (статьи, на которые гетман не хотел или не смел согласиться, вписаны в Наказ, данный при отправлении к Сигизмунду III Российских послов, Ростовского митрополита Филарета, князя Василия Васильевича Голицына и проч. См. Румянц. собрание Государ. Грамот и Договор. Т. II, стр. 417). Все же прочие [условия] вошедшие в заключенный договор, сообразны были с записью е. в. короля, данною боярам под Смоленском; одна только была статья касательно городов [замков], за которую упорно стояли Москвитяне, требуя чтобы им были возвращены города, взятые во время этого смятения; они же приняли на себя заплатить всему войску все заслуженное [жалование]. На сейме, которого мы в скором времени ожидали, должны были происходить переговоры с Московскими послами о старых спорах между короной и Великим Княжеством Литовским и государством Московским, то есть о Смоленске и Северской земле.

Хотя договор был заключен таким образом, что удовлетворял каждого, но гетман не довольствовался этим, ибо он обращал внимание на то, чтобы завистники не упрекнули его, что он в сих делах не довольно сделал для Речи Посполитой. В самом деле, за день (т.е. 26 августа) до заключения договора, созвав все рыцарство, рассказав и представив в каком состоянии дела, просил их объявить, хотят ли они помочь ему и остаться на службе е. в. короля, хотя бы и пришлось подождать до некоторого времени денег, ибо ежели бы они остались, то можно бы было с помощью Божьей принудить этот народ к условиям более полезным для Речи Посполитой. И так ежели [78] бы они не хотели остаться на зиму, по причине неуплаты (до окончания же четверти года оставалось только пять недель), то дела Речи Посполитой находились бы в трудном положении, ежели бы они, как угрожали, прибегнули к конфедерации; — а чтоб декларация войска не сделалась известной этому народу [Русским], гетман приказал дать оную от каждой роты письменно. Ротмистры со своим товариществом, отправившись каждый в свой намет, предъявили декларации, что никаким образом не останутся без денег; и все знатнейшие говорили гетману, что так как возможен честный и выгодный мир, то чтобы он не вовлекал Речь Посполитую в долгую войну, но кончил и заключил договор. Эта декларация войска наиболее заставила гетмана, не ожидая инструкций е. в. короля, заключить договор с боярами, таким образом, как выше было упомянуто; к чему он был притом вынужден как жителями столицы, так равно и обманщиком, который радел о своих делах (Самозванец находился тогда близь Москвы (см. стр. 72) и выжидал благоприятной для себя минуты, которой бы без сомнения воспользовался, тем более, что чернь Московская была к нему хорошо расположена (см. стр. 74).

Через два дня [т. е. 29 августа нов. стиля.] после окончания всех дел, приехал из Смоленска некто Москвитянин Федор Андронов (об Андронове смотри Карамзина Т. XII прим. 641. В летописи о мятежах. стр. 197 сказало: «гетман же Желтовский егда бысть на Москве, и государевою казною всею нача владети и Литовским людем давати, а король присла в казначеи Московскаго изменника, торгового мужика гостиной сотни., Федьку Андронова), который доставил гетману письмо от е. в. короля, заключавшее в себе то, [79] чтобы гетмана принимала власть не на имя королевича, а на имя самого е. в. короля. Потом приехал через несколько дней староста Велижский [Гонсевский] с письмом и инструкцией е. в. короля, которая в себе заключала то же самое. Но поскольку дела уже были устроены, то гетман и не хотел в этом открываться, и староста Велижский, хотя приехал с этой инструкцией, однако же сам не советовал, видя (как хорошо сведущий в делах Московских) (в варианте Б нет «видя… Московских)»), что это вещи невозможные: напротив ему нравилось и он весьма радовался, что дела были приведены гетманом в такое положение, и так почли за нужное не открывать этого, боясь чтобы Москвитяне (коим имя е. в. короля было ненавистно), не восстали и не обратили желаний своих к самозванцу или к кому-нибудь другому.

Оставалось дело с обманщиком и войсками, при нем бывшими. В условиях было постановлено, чтобы гетман взял на себя отвлечь от самозванца Сапегу и войско Польское и Литовское, присоединившееся к нему, а если бы не захотели добровольно отстать от него, то действовать против них силой и вместе с Московскими боярами стараться об истреблении и уничтожении обманщика. И так чтобы удовлетворить требованиям договора, гетман послал к Сапеге и к тому войску, с увещанием, чтобы они, зная, что столица Московского царя присягнула и отдалась на имя королевича Владислава, довольствовались бы этим и не затрудняли дел е. в. короля и Речи Посполитой, своего [80] отечества, в котором они родились, а чтобы этого человека самозванца, при котором они до сего времени оставались, быв им обманываемы, или бы довели добрыми способами до того, чтобы он изъявил покорность е. в. королю (гетман говорил, что хотел употребить свое ходатайство у е. в. короля, и выпросить ему у его величество Гродно или Самбор), но если бы самозванец не захотел сделать сего добровольно, чтобы или выдали его, или от него отложились.

Гетман поступил так потому, что князь Василий Шуйский, бывший царь, и братья его князь Димитрий и князь Иван были ему выданы вследствие договора (См. Приложение № 35), и ему хотелось бы и этого самозванца отправить к е. в. королю, дабы освободить эту страну от сих людей; в последствии же е. в. король во всяком случае мог воспользоваться ими, смотря по обстоятельствам. Сапега охотно бы желал согласоваться с волею гетмана, но товарищество имел упрямое, своевольное, дерзкое, которое давало дерзкие ответы гетману, и объявило, что не хочет отступить от Москвы и желает с этим своим паном (т.е. самозванцем) испытать счастья.

Гетман, увидев тогда, что справедливые увещания и убеждения его не действуют, согласившись с думными боярами, заняв бдительными стражами броды и прочие места, для того, чтобы не дошла до них [т. е. до партии самозванца] о сем весть, двинулся ночью с хорошо устроенным войском, оставив стан на месте и на рассвете был уже с войском, устроенным в [81] боевой порядок пред их лагерем. Бояре Московские также вывели из Москвы в поле до пятнадцати тысяч войска, оставив гарнизон в Москве сколько его требовалось; ибо так было им приказано гетманом, дабы не оставить города без войск (гетман знал, что там было множество людей, приверженных к самозванцу). Не смотря на то, что занят был войсками столь обширный город, каковым была Москва, все таки собралось в поле до пятнадцати тысяч добрых людей, способных к бою (в варианте Б нет «Не смотря… к бою»). Князь Мстиславский, приехавший к гетману со знатнейшими боярами, со знатнейшими головами, приветствовал его как правителя (что на Латинском языке называют губернатором), желая повиноваться ему.

Гетман отправил к Сапеге краткое письмецо, которое написал еще на месте. Это письмецо заключало в себе, что он не жаждет крови их, но, будучи вынужденным их безрассудными ответами, пришел сюда с войском, желая уговариваться с ними не через послов, но лично, дабы сегодня положить конец в пользу той или другой стороны; а посему приглашаем приехать Сапегу и со знатнейшими для словесного с ним объяснения (в дневнике Яна Сапеги сказано: «5 сентября (нов. стиля) Сапега намеревался собрать генеральный совет (kolo generalne), но тому воспрепятствовал коронный гетман (Жодкевский}, став против нас cо вcем своим войском, а равно с Москалями и Немцами. Того же дня Жолкевский прислал к нам письмо, в коем обязывала, что ежели царь его милость (т. е. самозванец) прибегнет к его королевской милости и не будет мешать его делам, то король его милость отдаст ему Самбор или Гродно, и на будущем сейме, обязан это подтвердить согласием всех чинов (omnium Ordinum).» Zycia Sapiehow T. II, стр. 246). [82]

Сапега, или, лучше сказать, войско его, увидев пред собою войско гетмана и Московскую рать, весьма устрашилось. Москвитяне были того мнения и просили гетмана, чтобы он позволил им напасть на испуганных и не готовых; но гетман не согласился.

Между тем, прежде нежели дошло до Сапеги письмецо гетмана, прибыл Побединский с пятью ротмистрами, прося гетмана с величайшею покорности, чтоб он не велел наступать войску. Гетман и сам не думал действовать против них неприязненно; а только хотел сим страхом заставить их последовать правому делу.

Действительно, Сапега выехал тотчас, и там сообразно с тем, что было предложено гетманом, объявили и пожатием руки подтвердили: что если бы пан их не захотел довольствоваться тем, что предложено гетманом (а касалось сие до Гродна и Самбора) (в варианте Б нет «(а касалось… и Самбора)»), они не хотели более оставаться с ним. Самозванца в то время, не было в лагере: он находился за две мили оттуда, у своей жены в монастыре, который Москвитяне называют Нове — гроши (обитель Никола на Угреше) (в варианте Б вместо «он находился… - гроши» стоит «быль у жены своей в монастыре»). И так они отложили до следующего дня уведомление гетмана, доволен ли этим обманщик, или нет. Но он не думал сим удовольствоваться (в варианте Б вместо «сим удовольствоваться» стоит «удовольствоваться Гродном и Самбором»), а тем более жена его, которая, будучи женщиной властолюбивой, довольно грубо [83] отозвалась: пусть е. в. король уступит е. в. царю Краков, а е. в. царь отдаст королю Варшаву.

Гетман, услышав об этом, снесся с думными боярами, имея намерение двинуться ночью, настигнуть этого злодея в монастыре и стараться поймать его. И так мы двинулись в час ночи; нам надлежало из лагеря идти через самый город Москву, а бояре, прежде нежели мы пришли (ибо нам надобно было идти две мили до города), вывели до 30,000 войска в поле. Наше войско вошло в город, замки почти пустые [т. е. без войск], но мы прошли, не причинив никакого вреда, и не сходя с лошадей; вследствие этого Москвитяне возымели большую доверенность к гетману и к нам за то, что мы, вошедши со всем войском и имея в руках город и укрепления, обошлись с ним так добросовестно.

Сие предприятие не было бы тщетно, если бы один изменник Москвитянин, ушедший из Москвы к обманщику, не предостерег его. Самозванец, узнавши тогда от этого Москвитянина, что гетман идет с войском против него, вскочил на коня, и посадив на коней свою барыню и женщин, бежал из монастыря; с ним отправился один только Заруцкий с несколькими сотнями Донских казаков; бежал же он как после оказалось через Серпухов, к Калуге, ибо многие думали, да и он сам распустил такой, слух, что отправляется к Коломне. Этот город (Калуга) имеет хорошие укрепления наподобие Смоленска, каменные, половиной меньше Смоленска, но на весьма выгодном месте, при впадении реки Москвы в Оку. [84]

Неизвестность о дороге, которой отправился обманщик, помешало войску тотчас выступить за ним в погоню, — наступила ночь, — и около шести часов имел он впереди.

И так гетман возвратился в лагерь, а бояре в город. На другой день тотчас бояре и все знатнейшие вельможи Московские, которые оставались в войске обманщика (коих было немалое число), приехали к гетману, поручая себя его покровительству: присягу же желали дать такую, как принималась в столице на имя королевича Владислава, и просили о том, чтобы их оставили при боярском т.е. сенаторском звании, которое они имели при самозванце, ибо предвидели, что столичные бояре сделали бы им трудности в этом отношении.

Гетман принял их ласково, велел выслушать присягу, данную королевичу, и обещал постараться о примирении их со столичными боярами. И действительно, он уговаривал столичных бояр, чтобы они, посредством амнистии простив, и приписав прошлые дела несчастным временам, приняли их братски: представлял и пользу от этого, ибо когда прочие находящиеся в городах, держащих сторону самозванца, услышат, что обходимся ласково и благосклонно с этими, все присоединятся к нам и с городами, чем может быть ускорена погибель обманщика. Напротив того, если бы мы обошлись с ними сурово (в варианте Б нет «сурово и приняли их презрительно»), то надобно опасаться, что [85] они, будучи раздражены, опять убегут к обманщику и еще сильнее убедят других, которые его придерживаются, Столичные бояре, будучи против них весьма раздражены, никак не соглашались признать себе равными тех, которые (как они говорили) находились при воре. И так они согласились принять их как заблудших братьев, но не хотели допустить их до боярского достоинства, к местам сенаторским, данным им самозванцем, Последние не довольствовались сим и несколько из них опять убежало к обманщику.

Присяга Русской земли на верность Владиславу. — Посольство Московских бояр к Сигизмунду под Смоленск. — Жолкевский занимает Москву. — Отношения Жолкевского ко второму самозванцу и его приверженцам.

Однако ж все почти города, как только услышали, что в Москве присягали королевичу, с рвением присягали таким же образом, как и в столице, именно: Новгород Великий, Чаранда (Чаранда или Чаронда, бывший город прежней Новгородской губернии Белозерской провинции, ныне слобода и принадлежит к дворцовым волостям. См. приложение № 36), Устюг, Переяславль-Рязанский, Ярославль. Вологда, Бело-озеро [Белозерск], Силийские города [замки] (См. приложение № 36), и весь тот тракт к Архангельскому порту и к Ледовитому морю, также вся Рязанская земля до Нижнего Новгорода, находящегося при соединении рек Волги и Оки, также города, державшие сторону обманщика, Коломна, Тула, Серпухов, и [86] все прочие, кроме Пскова, который колебался, и некоторых Северских городов, которые еще признавали обманщика за царя, и за то были весьма тревожены Запорожскими казаками. Из Казани и Астрахани, по причине отдаленности, еще не было вестей о том, довольны ли они сим поступком. Но во всех прочих близких областях, как выше было упомянуто, от Великих Лук, от Торопца и других городов (в варианте Б нет «как выше… других городов») весьма были довольны, что им, как они говорили, Господь Бог дал государем королевича Владислава.

Освободили всех, находившихся в разных городах в тяжком (в варианте Б нет «тяжком») заключении; их всех с теми, которые были выпущены в столице, было около двух тысяч с половиною; многие между ними были дворянского происхождения; одних отсылали в столицу, а других, которым было ближе, как из Новгорода Великого, из Чаранды (См примечание на стр. 85) и прочих (в варианте Б нет «как из… и прочих»), под Смоленск.

Когда гетману довелось уговариваться о прочих делах с боярами, то он склонял к тому, чтобы послы к е. в. королю как наискорее были высланы. А поскольку те лица, которые имели притязание на царство (т. е. Никитич Романов, молодой сын митрополита Ростовского, и князь Василий Голицын), были подозрительны тем, чтобы, по какому-нибудь случаю, не приобрели вновь прежнего расположения [народа], то гетман старался и уговаривал Голицына принять на себя [87] посольство, представляя ему, что великие дела должны быть совершаемы великими, каким он есть, мужами; уверяя притом, что через это посольство он будет иметь первое место и первый доступ к милости е. в. короля и королевича. Это предложение понравилось Голицыну, и он принял на себя посольство. Никитич Романов, (как упомянуто выше), был юноша, а потому никак нельзя было включить его в посольство; но гетман постарался, чтобы назначили послом от духовного сословия, отца его (дабы иметь как бы залог). Он представлял, что на такое дело нужен человек честный, по нашему почтенный, не только по достоинству, но и по происхождению, а этим указывал как бы пальцем на отца Никитича, Филарета, митрополита Ростовского; ибо знаменитого происхождения никто из духовных не был ему равен, равно как и саном митрополита, занимающим второе место между митрополитами Московскими [т. е. царства Московским].

Таким образом, когда уже объявили этих двух начальниками посольства, назначили и других (именно, окольничего князя Данилу Ивановича Мезецкого, думного дворянина Сукина и дьяков Томилу Луговского и Васильева. В Румянцовском собрании Госуд. грамот и договоров (Т. II, стр. 4) находится весьма длинный, данный Российским послам наказ при отправлении их под Смоленск. Владислав избран был на Русский престол наказ гетмана с боярами ¹⁷/₂₇ августа 1610 года. Акт избрания сделан тем же числом; в нем положено отправить к Сигизмунду III посольство. Взглянув на число, выставленное в наказ (17 августа), рождается вопросы каким образом мог быть написан в продолжение одного дня столь длинный акт, занимающий столбец в восемьдесять пять листов? (Румянцов. собрание грамот и дог. стр. 438). Можно сделать два предположения: акт мог быть написан после отъезда послов и послан к ним после, число же выставлено заднее; или у бояр еще до съезда сговорившихся обо всем с гетманом был уже заготовлен наказ послам. Кажется, последнее предположение вероятно.), [88] которых Голицын сам, почти всех, избрал по своему усмотрению, чтобы располагать ими произвольно: и так послы с большой свитой, около четырех тысяч человек (у Голикова во II-ом Томе Дополнений Деяний Петра Великого (стр. 21) находится подробные список послов и бывшей при них свиты, по которому видно, что все посольство вместе с конвоем (русским) состояло из 1194 человек), отправились в путь к Смоленску (послы поехали 11 сентября). Гетман дал им в приставы Николая Гербута, старосту Тломацкого, с которым отослал условия заключенные с боярами, за печатями их и подписями. Гербут отвез их к е. в. королю в целости (русские послы прибыли под Смоленск 7 октября стар. стиля. (Голиков, Дополнения к Деяниям Петра Великого Т. II. стр. 37)); но сам же (в варианте Б вместо «с которым…но сам же» стоит «сей отвез их к е. в. королю, где сам») юноша, достойный более долгой жизни, приехав под Смоленск, занемог и умер.

Е. в. король принял послов с благосклонностью; на встречу им выходило почти все войско, и в поле приветствовал их Яков Потоцкий, каштелян Каменецкий, с князем Христофором Збаражским. Поместили их против лагеря, под Троицким Монастырем, на другой стороне Днепра, и снабдили большим количеством съестных припасов. А как я выше упомянул, что было их столь большое число, (четыре тысячи) (в варианте Б нет «А как я…(четыре тысячи)»), то е. в. король дал им трех приставов: Януша Скумина Тышкевича старосту Брацлавского, Яна Кохановского ловчего и Войцеха Мясковского, придворного своего, и, дав сему последнему сто человек [89] пехоты своей, приказал стоять с ними на другой стороне Днепра.

Гетману оставалось в столице два дела. Он думал о том, как бы с тем войском, какое при нем было, без опасности занять столицу; ибо, как иначе и быть не могло, были такие (особенно имевшие в виду обманщика и доброжелательствовавшее ему), которые производили замешательства. Гетман обращал внимание на то, чтобы Московская чернь, склонная к возмущениям, не произвела мятежа, не призвала бы обманщика, и не расстроила бы всего, в случае ежели бы он отвел войско от столицы. Он заметил в предусмотрительных боярах, что и они опасались того же; ибо свежее было тому доказательство: когда князь Василий Шуйский, воссев на престоле Московского царства, послал в Псков Шереметева, мужа знаменитого, воеводою, и Шереметев уже находился там около полугода, вдруг, без всякого повода, чернь возмутилась и убила Шереметева с его приверженцами. Бояре опасались того же и в столице, и желали, чтобы под защитою войска е. в. короля, они могли быть безопасны от ярости народа. Патриарх и чернь, которые сопротивлялись этому введению войска, преодолели различными способами. Наконец дела были доведены до того, что войско вошло: гетман выбрал ему места, удобные на всякий случай, так что войско полками и отрядами расположилось в особенных дворах, чтобы при всякой нечаянности одни другим могли подавать взаимную помощь. Полк Александра Зборовского расположился в Китай-Городе, все вместе, в близком [90] один от другого расстоянии; полк Казановского и Вейгера в Бел-Город также по близости друг от друга; сам гетман со старостою Велижским остановился в главной крепости, Крым-городе [Кремле] (См. Примечание на стр. 69), во дворе, бывшем некогда царя Бориса, в то время, когда он еще был правителем при царе Феодоре.

Гетман приказал тщательно наблюдать за тем, чтобы наши не заводили ссор с Москвитянами; постановил судей как из наших, так и из Москвитян, которые разрешали всякие споры; наши жили так смирно, что бояре и чернь, знавшие своевольство нашего народа, удивлялись и хвалили, что мы жили так спокойно, не причиняя никому малейшей обиды. Боярами, на то назначенными, распределены были на все войско волости, кто откуда должен был получать съестные припасы. И так мы жили там в добром порядке и при всех удобствах; ни в чем не было недостатка, и за известную цену доставали съестные припасы и все нужное; ибо мы открыли большие дороги от Вологды, Ярославля и с других сторон; от Коломны вверх по реке Москве приплыли суда с хлебом и с различными потребностями.

Другую заботу гетман имел с войском Сапеги, которое, оставшись после бегства самозванца, хотело непременно участвовать во всем том, чем пользовалось войско королевское, служившее под начальством гетмана. Они хотели также жить в столице, и когда отказали им в этом, намеревались идти в Рязань (а [91] страна та Рязанская весьма обильна); однако мы и это воспретили им, и были готовы сражаться с ними в случае, ежели бы они туда пошли ; ибо из той страны мы наиболее ожидали съестных припасов для нашего войска. Наконец кончилось тем, что гетман дал им на бумаге, что по- прежнему обычаю своему желает исходатайствовать у е. в. короля, чтобы они в плате уравнены были с полком Зборовского; но чтобы за то не опустошали уже Рязани и других областей, присягнувших на имя королевича Владислава, но чтобы лучше отправились в Северскую землю, державшую еще сторону самозванца и приводили ее к повиновению е. в. королю. Поскольку это войско терпело великий недостаток и находилось в нем большое число больных и раненых; то, для снабжения его и успокоения, гетман приказал выдать 10,000 злотых из казны Московской, и тайно некоторым из начальников дал по несколько сот злотых (23 Сентября «гетман коронный (т.е. Жолкевский) прислал Сапеге тысячу рублей для больных и раненых товарищей.» Дневник Сапеги, стр. 248)), чтоб только без хлопот избавиться от них честным образом, и направить туда, где они были нужны. В самом деле они так сделали, и пошли в Северскую землю (24 сентября. Выступил Сапега с войском из-под столицы в землю Северскую» (Там же). Далее в том же Дневнике (стр. 249) читаем: «5 октября (1610 г.) войско расположилось в 10 милях от Кременска. Пришло письмо от царя, писанное к некоторым лицам с приглашением прибыть к нему. В тот день приехал к Сапеге из Москвы Федор Плещеев, а с ним человек сто русских. Гетман послал к Сапеге своего казака с письмами, в которых пишет, что Московские бояре дозволили войску стать в Москве, и о том, что он посылает к Сапеге Немецкое и Русское войско, которые соединившись общими силами, действовали бы против царя Димитрия.») мимо Калуги, не в дальнем расстоянии от коей, ожидая заморозей. остановились при Мосальске и Мещайске [Мещовске]. [92]

Гетман, как всегда, так и в это время, не переставал действовать с тонкостью, разными уловками. Когда уже Сапега отступал с войском своим, он позволил какому то Валявскому, бывшему первым и почти главным наперсником самозванца (в варианте Б вместо «Гетман, как ... наперстником самозванца» стоит «Гетман позволил какому то Валявскому, бывшему первым наперсником самозванца»), отправиться к самозванцу и обнадеживать его в милости е. в. короля, обещая предстательство за него гетмана; приказывая убеждать его, дабы он с полною надеждою прибегнул к милости е. в. короля, добровольным образом. Но это было тщетно; обманщик и жена его не согласились на то.

Отъезд Жолкевского из Москвы под Смоленск. - Причины отъезда. — Собрание бояр и народа Московского об отъезде Жолкевского.

По удалении от Москвы войска Сапеги, гетман тем усерднее думая отправиться к е. в. королю, с величайшим прилежанием приготовлял все нужное для устройства войска и столицы. Он очистил чужестранное войско, которое оставалось еще до двух тысяч с половиной, опасаясь, чтобы оно, служа без платы, не изменило в верности. А как платить [93] жалование столь многим войскам не было откуда, то, вместо помощи, от них могла приключиться опасность; и так он оставил из них только восемь сот пехоты; прочих же отправил, выплатив им из казны Московской. Это отправление Немцев было весьма приятно Московским боярам, помнившим еще своеволия, какие они производили при Шуйском; очень радовались, что освободились от них.

Многое также зависало от того, кто бы начальствовал над Московскими стрельцами: ибо должность начальника стрельцов у Москвитян столь же важна как у Турок Янычар-Аги; цари никому не вверяют её, кроме братьев или приближенных. В царствование Василия Ивановича должность ciro исправлял брат его князь Иван Шуйский. Этот вакантный пост е. в. король, по ходатайству некоторых приближенных, поручил было Ивану Салтыкову (в варианте Б к «Ивану Салтыкову» добавлено «молодому человеку»), который быль верным и доброжелателем е. в. королю, что и доказал своей смертью. Но прежде нежели прислано было ему назначение к сей должности из-под Смоленска, гетман уже послал его в Великий Новгород (Салтыков, как видно из его донесения присланного из Новгорода к Сигизмунду III и Владиславу (Румянцов. Соб. Гос. грамот и договор. Т. II, № 209) выехал 4 сентября 1610 года (стар. стиля ), а приехал в Новгород 4 октября) для охранения той страны и для очищения крепости Ладоги от занявших ее Шведов (в Русских Летописях приводится иная причина, отправления Ивана Салтыкова. См. приложение № 37): и действительно, он [94] исполнил это: но после, когда же в Москве (о чем будет сказано ниже) дела пришли в расстройство, в Новгороде во время мятежа был убит чернью.

Что касается должности начальника стрельцов, то гетман так повел дела, что по добровольному согласию бояр, переговоря с ними о том прежде, начальство над стрельцами поручил старосте Велижскому, на что и сами стрельцы добровольно согласились; ибо гетман всевозможной обходительностью, подарками и угощениями так привлек их к себе, что мужичье это готово было на всякое его мановение. Они сами охотно приходили спрашивать: не знают ли где-либо изменников, говоря, что желают их изловить, и оказывали признаки великой верности своей и доброжелательства.

Когда староста Велижский был поставлен над ними начальником, то они охотно изъявили согласие и желание свое повиноваться ему (о назначении Гонсевского начальником стрельцов в делах Польских, (№ 30, л. 134) сказано: «А ты Александр (Гонсевский) по королевской грамоте сверх всего уряду учинился боярином в Стрелецком Приказе» (Карамзин Ист. Рос. Гос. Т. XII, стр. 193, примеч. 624.).

С патриархом, человеком весьма старым, ради религии (опасаясь в ней перемены) сопротивлявшимся делам нашим, гетман сносился сперва пересылаясь, а потом, сам у него бывая, приобрел, (по-видимому), великою дружбу его, и различными способами ухаживал до того за ним, что старец, как было слышно, возымел к нам противное прежнему расположение (здесь прерывается копия М. (Муханова), и что следует далее, печатается со списка рукописи Жолкевского, находящегося в Импер. Публ. Библиотеке.). [95]

Устроив и распорядив все так как требовало время, он торжественно объявил думным боярам, что желает отправиться к е. в. королю, представляя им различные причины своего отъезда: отдать отчет лично е. в, королю о всем, что случилось и по какой причине, послам их помочь в желанном и скорейшем отправлении, и переговорить наконец о надлежащем содержании войска и уничтожении Калужского обманщика. Но причины эти были поверхностные, о действительной же причине он умолчал, храня се в великой тайне, а именно, что е. в. король, как письмом, так и через старосту Велижского, объявил свое желание приобрести государство Московское не для королевича Владислава, но для самого себя. Гетман, имея достаточную опытность касательно воли народа Московского, который никоим образом на это не согласится, предвидел, что должны наступить великие замешательства и затруднения, когда нам намерение е. в. короля будет открыто. Ибо сперва еще, когда Салтыков и другие, преданные е. в. королю, бояре прибыли в первый раз под Смоленск, то, уговариваясь там с сенаторами, они твердили при каждом собрании, что ежели король желает приобрести это государство для королевича Владислава, в таком случае он успеет без больших усилий; если же для себя самого, то не обойдется без великого кровопролития. Писать обо всех таковых обстоятельства казалось, что будет безуспешно; послать же не было столько способного человека, коему было бы можно это вверить, и кто бы все е. в. королю, по причине важности дела, представил надлежащим [96] образом. А как е. в. король, не смотря на обещание свое, данное под Смоленском Салтыкову и другим боярам стороны королевича Владислава, уведомлял теперь гетмана о противном, — то различные были мнения в суждениях людских об этом обстоятельстве, когда оно сделалось гласным. Большая часть виновником этого почитала Яна Потоцкого, воеводу Брацлавского, который, как сам собой, так и посредством брата своего Стефана Потоцкого, бывшего Спальником (в подлиннике назван он pokojowym; мы решились перевести это cлoвo спальником. Этот Стефан известен в Польской истории своим легкомыслием и самоуправством, накликавшими много бед на Польшу. Вступясь за брата жены своей, Константина Могилу, свергнутого с Валашского престола, Стефан Потоцкий, в противность приказаниям королевским, собрал 6000 войска, и вторгнулся в 1612 г. в Молдавию. На берегах Прута войско его на голову поражено Турками; несколько сот человек только успело спастись бегством; сам Стефан Потоцкий достался в руки Турок.) у е. в. короля, беспрестанно твердил королю не довольствоваться условиями, заключёнными под Москвой, представляя, что вся слава останется при одном гетмане, ежели тем кончится, и что король возвратится из этой экспедиции с бесславием; посему доказывал королю, что он совершил бы более, если бы за одним предприятием овладел Москвой, ибо собраться на вторую подобную экспедицию будет трудно, а завладев Москвой с великими ее богатствами (о которых, как обыкновенно бывает, слава больше сущности) указывал на средства, помощью коих можно бы было преодолеть все могущие представиться затруднения и так, Потоцкий употреблял все возможные средства для преклонения воли е. в. короля к своему [97] мнению, как казалось из ревности, что у гетмана дела пошли так счастливо, его же под Смоленском напротив; а потому он желал, чтобы все это [т.е. устроенное гетманом] не состоялось, и советовал привести в исполнение дело сие против мнения других сенаторов, особенно Льва Сапеги, канцлера Литовского, всеми способами старавшегося и советовавшего королю утвердить эти условия и внести их на сейм. Е. в. королю понравился совет воеводы Брацлавского и обнадеживание силой достигнуть цели и, как бывает в делах человеческих, чего желаем, тому охотно верим, король, приняв его советы, последовал его мнению.

В то время, когда гетман должен был выезжать из Москвы, пришел к нему Мстиславский, и с ним около ста знатнейших бояр, и, запершись с гетманом, просили его о двух вещах: во-первых: не предстоит ли возможности, чтоб он не уезжал от них, ибо, говорили они, теперь в присутствии твоем мы живем смирно и согласно, а по отъезде твоем опасаемся, чтобы люди ваши, как своевольные, с нашими людьми не произвели ссоры; во-вторых, ежели иначе быть не может, и он должен ехать, то в таком случае, чтобы войско свое оставил в хорошем управлении. Они же [бояре] с своей стороны обещали стараться до прибытия королевича удержать дела ненарушимо и в спокойствии; но только чтобы гетман поехавши просил е. в. короля сколь возможно скорее отправиться на сейм, присовокупляя: «знаем, что у вас не может быть ничего прочного без утверждения сейма; а потому, пусть е. в. король, уговорившись и [98] определив с послами нашими все дела, касающаяся обоих государству после сейма, как наискорее приезжает к нам с государем нашим королевичем Владиславом, ибо мы знаем, что королевич, по молодости своей не совпадает еще с столь великими делами, то чтобы король до совершеннолетия управлял государством». Гетман отвечал им, что иначе не может сделать, как только отправиться; однако так уезжает, что войско будет содержаться в таком же порядке, как и в присутствии его; просьбу их касательно отправления е. в. короля на сейм обещал представить, напоминая постоянно пребывать в утвержденной присягой верности, и обещал, (что было им [боярам] приятно), отделавшись у е. в. короля, возвратиться немедленно назад. Гетман, собравшись в дорогу (гетман не говорит, которого именно числа он выехал; весьма вероятно, что он оставил Москву в последних числах октября, ибо 2-го ноября (стар. стиля) он уже находился на конференции Московских послов с министрами польскими (см. Голикова Допол. к Деянии Петра Вел. том II. стр. 102). См. примечание на стр. 106. В Дневнике Яна Петра Сапеги под 6-м числом ноября (нов. стиля), между иными происшествиями сказано: «Гетман коронный (Жолкевский) поехал под Смоленск, поверив управление над всеми Гонсевскому.» (Жизнь Яна Петра Сапеги. стр. 250). Перед отъездом гетман, собрав все рыцарство, произнес речь, помещенную у Кобержицкого (стр. 352). Считаем не излишним упомянуть о следующем распоряжении гетмана: «Гетман сей, укрепя Кремль и Китай всевозможно, свезя в оные все бывшие в войске Русском и на площадях градских пушки, и наряд пушечной и пищальной (слова летописи Палицыной) весь отъемше и внесше внутрь града Кремля и Китая». (Голикова Допол. к Деяниям Петра Великого. Т. II стр. 98.), поручил войско полковникам, под главным начальством старосты Велижского, и расположил также часть войска в Можайске, Борисове и Верее, поручив оное Струсю, старосте Хмельницкому. Князь [99] Мстиславский и другие первостатейные бояре проводили гетмана около доброй мили, а пока ехал он через город, вся чернь по улицам, забегала ему дорогу, прощаясь (zegnaiac) (слово zegnac имеет два значения — крестить и прощаться; мы приняли оное в последнем значение) и благословляя.

Здесь, должно упомянуть, что делалось под Смоленском, ибо прежде казалось неуместным прерывать нить происшествий, бывших по выезде гетмана из-под Смоленска до самого возврата его туда.

Сведения об осаде Смоленска в отсутствие Жолкевского. — Смертность в Русском гарнизоне. — Представление Русского посольства Польскому королю. — Неудачи переговоров. — Причина этой неудачи. – Приезд Жолкевского в лагерь под Смоленском. — Его аудиенция у короля. — Его старания убедить короля принять предлагаемые Московскими боярами условия.

Воевода Брацлавский [Ян Потоцкий], надеясь легко взять Смоленск, коль скоро исправлены были орудия, приказал ставить и насыпать туры, за которыми постановлены были пушки, идучи с поля, налево от Копыцинских [копытинских] ворот, при помощи проведенного рва, из которого безопасно можно было ходить к шанцам и другим турам. Он не принимал в соображение того, что за стеною тут же непосредственно быль старый вал, вышиной более десяти локтей, во времена предков наших, бывший сильнейшим оплотом крепости, нежели эта каменная стена, построенная в царствование царя Феодора; и хотя бы стену [100] ниспровергнули, что сделать хорошими орудиями нетрудно, то все таки оный столь высокий вал служил препятствием ко входу в крепость, как оказалось после и на самом деле. К тому же еще не собраны были люди, которыми должно было осаждать крепость, и орудия, без всякого действия, по пустому стояли в шанцах в продолжение нескольких недель, пока наконец из Северской земли и еще, со старостью Велижским, из Белой не выступило всего на все около пятнадцати тысяч казаков. Потом, когда собрались все, воевода приказал из всех орудий разбивать прежде башни, — куртину состоявшую из каменной стены (здесь, кажется, видно намерение гетмана выказать ошибку Потоцкого, который вместо того, чтобы разбивать башни и уничтожить сим фланговую оборону, сосредоточил действие своей артиллерии против куртины.); и в самом деле, при деятельном действии пушек на среднюю бойницу [или амбразуру] как бы в средину стены, имевшей впадину согласно желанно стрелявших, стена не могла устоять против пальбы, и наконец обрушалась, сделав довольно широкий пролом; этим, однако, проломом войти в крепость не было никакой возможности, ибо как не были еще уничтожены боковые

обороны, (которых нельзя было миновать без явной опасности), так равно, имея сроку несколько недель и зная откуда будет попадание, укрепились Русские еще впереди помянутого вала, так что, ходя вокруг всей крепости, нигде не найдешь места сильнее этого.

Воевода Брацлавский, видя разрушение стены и считая уже в руках своих победу, непременно хотел тотчас же начать штурм. Михаил Шеин, хотя не [101] слишком опасался этого приступа, однако, услышав, что произошло с войском Шуйского и с самим Шуйским, (чего перед тем никогда не делал) теперь выехал из крепости в намерении начать переговоры с воеводою Брацлавским и канцлером, ибо видел, что когда наши предпримут штурм, то в таком случае не обойдется без потери людей, чем не хотел раздражать против себя наших, а потому, на совещании с канцлером, объявил, что какой будет договор в Москве с боярами, так и он поступит. Но воевода Брацлавский был весьма нетерпеливым, думая, что Шеина побуждала к тому боязнь, не дозволившему дальнейшей отсрочки, прервал совещание, и через несколько часов начал приступ (военные действия, бывшие под Смоленском, описаны довольно подробно в II-м томе Голикова. Дополнений к Деяниям Петра Великого), который Москвитяне с валу и с оных башен отразили без всякой со стороны своей опасности. Тогда воевода снова приказал разбивать башни, по разрушении коих хотел предпринять штурм вновь, который сверх потерянных уже тысячи слишком человек, кроме большей погибели солдат не принес бы никакой пользы; но выпавший сильный дождь в то время, когда хотели начинать приступ, воспрепятствовал иному, и спас тем от дальнейшей потери людей.

Е. в. король, в это время занемог и лежал в постели, а в противном случае он верно бы на приступ не согласился, ибо и после того часто упоминал, что приступ оный произведен быль необдуманно; [102] потом также и сам воевода Брацлавский, увидев, что ничего там не сделает, предприятие свое оставил. Однако орудия оставались на том же месте, за турами, без всякой основательной причины; пехоте, (которой не весьма много было), докучали частые караулы , и мало при них оной находилось, а посему орудии сии стояли в великой опасности, так что в случае вылазки неприятеля, без всякого сомнения, эта горсть пехоты не могла бы их удержать. Но Москвитяне в продолжение всей осады, кроме нескольких вылазок конницей, пехотой их не делали, потому что, как уже упомянуто выше, запершись вдруг в крепости в столь большом количестве, постигнуты были чрезвычайно большою смертности); и так вскоре, по прибытии нашем под Смоленск, их тотчас стало убывать во множестве от болезни, начинавшейся в ногах и распространявшейся потом по всему телу. Столь ужасной и частой смерти Москвитян, умиравших по несколько сот ежедневно, причиной был не столько недостаток в продовольствии, (которого и после, по взятии крепости — ржи, овса — нашлось в достаточном количестве), как особенно бывшая между ними какая-то язва, не вредившая нам нисколько (болезнь сия, начинавшаяся в ногах, и распространявшаяся потом по всему телу, была ничто иное, как цинга: «и грех же ради наших, прежде в Смоленск на людей болезнь великая цинга.» (Летопись о Мятежах, стр. 218)); Москвитяне, выходило из крепости весьма много; они спускались различными способами и уловками со стены и выскакивали из окон: находясь между нами, они были чрезвычайно бледны, но нас ни что не коснулось. [103]

Таким образом, как упомянуто, воевода Брацлавский, оставив приступ и доставши одного Русского беглеца из крепости, работавшего там около подкопов и обещавшего ему служить всем деле, сталь размышлять о взятии крепости подкопами. Предприятие это было однако ж затруднительно, потому что Москвитяне предупредили его заботливостью своей; и так вместо успеха оно приносило больше вреда, ибо Москвитяне, имея везде около стен под землей слухи, как скоро услышали, откуда наши подкапываются, предупреждали подкладывая под наших порох, и выгоняли их вон. Наконец, помянутый Москвитянин сталь уже копать в самых шанцах наподобие глубоких колодезей, и подошел таким образом под слухи крепости, идя под ними так низко, что осажденные не могли того заметить; уже в декабре месяце подложенные несколько десятков центнеров пороху, вопреки великому ожиданию от этого подкопа, не произвели никакого успеха; ими была поднята на воздух та же самая избитая стена, но вал остался невредим. Следовательно, вход в крепость не был открыт, и эта великая надежда исчезла.

Припомним себе, что выехавшее из столицы послы Московские, по причине худых дорог в тогдашнюю мокрую осень, долго находились в пути, и только в последних днях октября прибыли под Смоленск; им отвели становье, как сказано выше, по ту сторону Днепра против лагеря и почти против Троицкого монастыря, в котором стоял Щенсный Крицкий, подканцлер коронный. Еще прежде послов приехали двое боярских детей: Молчанов и Соловецкий, принесшие [104] е. в. королю от думных бояр поклон и все договоры. Они имели также письмо к Шеину, извещавшее его о принятии за государя всего землею Русской королевича Владислава и об учиненной ему присяги, поручая тоже исполнить и Шеину; Шеин тотчас объявил, что готов сие сделать, и выслал к е. в. королю некоторых детей боярских, извещая о готовности своей подобно боярам Московским, учинить присягу королевичу Владиславу. Е. в. король отвечал ему: что положение Смоленска совсем иное, чем в других городах; что здесь сам король своей особой; посему и потребно, чтобы самому е. в. королю и королевичу присягали и немедленно бы сдали крепость, полагая между прочими причинами и славу свою, уж будто бы е. в., находясь лично столь долгое время под крепостью, не мог покорить ее. Вышедшие из крепости Москвитяне начали было дружиться с нашими, покупать и продавать, но после, когда их не допустили к покупке соли и других потребностей, услышав неприятный для себя ответ, они перетревожились и заперлись в крепости. Великие послы, будучи допущены к е. в. королю, по отдании поклона и челобитии от всего царства, отправили посольство, согласно данной им инструкции, по которой они особенно должны были просить о королевиче Владиславе, и об утверждении статей, о коих было условленно с гетманом. Король отвечал им благосклонно через канцлера Литовского, принимая доброжелательство, с которым они отзывались относительно е. в. короля и королевича Владислава, и приказал совещаться им о статьях с сенаторами; послы [105] имели несколько совещаний с сенаторами, но большая часть статей (даже и те, которыми она довольствовались, или которых не отстаивали упорно) отложена была до сейма (переговоры Московских послов, веденные под Смоленском с Польскими министрами, весьма подробно изложены Голпковым во II-ом томе. Дополения к Деяниям Петра Великого. Голиков почерпнул сии сведения частью из рукописи Филарета, частью же из Архива Министерства Иностранных Дел. 15 октября был первый съезд или конференция послов с панами радными, которые были: гетман Потоцкий, маршал Литовский Дорогостайский, ведший канцлер Лев Сапега, подканцлер Щенсной-Крицкий, королевский писарь Скумин, и с ними же были два попа Римских. (Голиков. Допол. к Деян. Петра Великого. Том II. стр. 53). А как на счет позволения е. в. короля дать Владислава не было упомяна, и сенаторы напротив того настаивали, чтобы присяга относилась вместе к королю и к королевичу, и чтобы тотчас был сдан Смоленск; то все это весьма потревожило Московских послов и находившихся при них детей боярских, особенно же бывших там около тысячи бояр Смоленского уезда, которым канцлер Литовский приказал именем е. в. короля, чтобы они присягали вместе королю и королевичу, ежели не хотят лишиться своих поместьев (русские послы, еще до приезда в Смоленск, с дороги уведомляя Московских бояр о не соблюдении договора, заключенного с гетманом, между прочим, от 30-го сентября (стар. стиля) писали о следующем: «Многие Русские дворяне приезжают к королю под Смоленск, и по воле королевской присягают уже не одному королевичу, но и ему королю, и король за то их жалует и дает грамоты на поместья и вотчины; а тем, которые хотя и присягнули королевичу, велит вновь присягать себе; противляющиеся же сему отдаются под стражу». (Голикова Допол. к Деяниям Петра Великого. том II стр. 35); наши, приведши некоторых таким образом к присяге, произвели между ними великое смущение и перемену в образе мыслей.

Гетман встречал некоторых из них еще в пути своем, которые по недостатку продовольствия, и [106] раздраженные ответом, противным данному им обещанию, во множестве ехали обратно в столицу; тогда же стали они рассылать по всему государству слышанную ими волю и декларацию е. в. короля под Смоленском, и по этому, первому уже поводу Москвитяне начали возмущаться и бунтовать, как о сем будет упомянуто ниже. Приехав под Смоленск (гетман приехал под Смоленск 8-го ноября нового стиля (см. Жизнь Яна Петра Сапегу, стр. 267). Гетман вероятно по скромности, не говорит о сделанной ему под Смоленском великолепной встрече, о речи, произнесенной канцлером Литовским Львом Сапегой; все это подробно описано Кобержицким), гетман сперва на частной аудиенции у е. в. короля давал отчет о всём, что сделано было и по каким причинами, а особенно представлял, что известие о воле короля дошло не прежде как по совершении уже всего; что он, гетман, не имея другого наставления, поступал согласно с декларацией е. в. короля, данною уже прежде Салтыкову и другим боярам, и что, наконец, должно было согласоваться с желанием народа. Ибо, если бы объявить то, что было привезено старостой Велижским, то этот народ, наверное бы вспыхнул и выбрал бы себе за государя кого либо другого, а нам осталась бы таким образом в прибыли только война, которую не захотели бы поддерживать не удовлетворенные жалованием солдаты.

Гетман излагал также другие сильнейшие причины своих советов; во-первых, что полезно было бы как Речи Посполитой, так и самому е. в. королю и потомству его не пренебрегать и не отвергать условий, которые сам Бог послал; во-вторых, что е. в. король, [107] поставленный Богом на столь высокой степени, обязан же отвращать заранее бедствия, могущие постигнуть Речь Посполитую; он указывала сколь гибельны были для Речи Посполитой три междуцарствия, бывшие на нашей памяти, одно другого хуже, из коих последнее довольно и кровью обагрилось, и одна только чудотворная милость Божия предохранила от грозивших величайших бедствий; а потому гетман просил во избежание сего и, помня о смерти, чтобы е. в. король позаботился о Речи Посполитой, ибо в случае смерти е. в., чего Боже сохрани, неминуемо воспоследуют великие смятения; а сделается ли тотчас королем Владислав королевич, того никто не может наверно обещать, потому что много осталось раздраженного народа из прошлого возмущения и много может произвести недовольных свежая ненависть (гетман напоминает королю о большом и продолжительном возмущении, бывшем в Польше, которое было прекращено поражением противников королевских в сражении при Гузове 6-го июля 1607 года).

Гетман припоминал также пример короля Сигизмунда I, который хотя пользовался укоренившимся и продолжительным уважением, однако же, ведая, что в состоянии сделать не изгладившаяся еще ненависть, старался короновать сына своего в молодых летах (Литва в 1529 году избрала себе в государи десятилетнего Сигизмунда Августа, сына короля Снгизмунда I; примеру сему последовали и Поляки, провозгласив, его на Пиотрковском сейме наследником после отца, с условием, чтобы он при его жизни не вмешивался в правление. Торжественное коронование юного короля происходило в 1530 году); в то время, это не было еще воспрещено законами, но теперь, когда уже путь пресечен, так что ни е. в. король [108] ни коим образом не может приложить о том старания, ниже мы со своей стороны дать согласия, чтобы во время жизни е. в. назначить на царствование другого короля, то пребывание королевича Владислава на престоле Московском споспешествовало бы миру и спокойствию Речи Посполитой. Тогда другие соискатели лишились бы надежды, а Речь Посполитая освободилась бы тем от опасения возмущении, ибо ни один из соискателей не мог бы доставить республике таких выгод, какие бы открылись ей от соединения с государством Московскими. Сверх того припоминал, что легче было бы тогда завоевать обратно Швецию, ежели бы королевич воссел на престоле этого государства.

Дальше продолжал, что не может вдруг статься так, как бы мы предполагали себе, желали и хотели, — что конец должно предоставить времени, ибо один только Господь Бог может в совершенстве исполнять то что хочет, напротив, при человеческих средствах, по естественному ходу, дела имеют в известное время начало свое и возрастание: так дитя становится со временем человеком, а из малого прутика вырастает в последствии большое дерево. От соединения Великого Княжества Литовского королем Ягеллою минуло 160 лет прежде нежели оно слилось с Короной настоящим образом.

Гетман приводил не мало и других причин, советуя действовать сообразно со склонностью этого народа, и положить конец войне, поскольку из условий, заключенных теперь под Москвой, могли проистекать великие выгоды для Речи Посполитой. Если же [109] король не захочет этим довольствоваться, тогда, кроме, других неудобств, необходимо завяжется продолжительная война, которой неизвестно когда и какой будет конец. Надобно, говорил также, обратить внимание и на солдат, склонных к бунтам и мятежам в случае, если бы им не могло быть выплачиваемо жалованье, чтобы, по уничтожении сих трактатов, они не взбунтовались и не вступила в области Речи Посполитой, с требованием от неё заслуженной платы, которую по уговору должны была получить из казны Московской.

Но уши е. в. короля были закрыты для убеждений гетмана, после приезда которого с послами Московскими было снова несколько совещаний (по приезде гетмана под Смоленск, назначен был послам ²/₁₂ ноября съезд с Польскими министрами; на этой шестой конференции присутствовал и сам гетман. Подробности об этой конференции можно видеть во II Томе Голикова. Дополнения к Деянием Петра Великого. стр. 102.); приезжали также из крепости те, коих присылал Шеин, но как со стороны сенаторов, так равно и Москвитянами повторяема была одна и та же песня.

Пребывание второго самозванца в Калуге. — Его тайные сношения с Московскими приверженцами. — Намерение самозванца укрепиться в Воронеже. — Убиение им царя Касимовского. — Умерщвление самозванца.

В это время, как упомянуто выше, самозванец находился в Калуге, посылая, однако, в Москву, через своих поверенных, тайным образом письма и не переставая тем возмущать народ. С таковыми его [110] письмами пойман был поп; в числе писем было одно из них к почетнейшему боярину, князю Воротынскому; этот же поп, на пытке, оговорил князя Андрея Голицына, (родного брата Василия, бывшего послом) сказав, что он о том знает, да и о самом князе Василии объявил, что с дороги, едучи в Смоленск, писал, будто к самозванцу письмо. Князей Воротынского и Андрея Голицына тотчас взяли под стражу, а помянутый поп наказан с другими, оказавшимися виновными.

Самозванец, видя, что наши твердой ногою расположились в столице и что сверх того полк Сапеги, поставленный в Можайске и Мещовске, — близко примыкал к нему, не имея при себе никого из верных людей и не полагаясь на свои дела, думал уходить к низовьям Дона в Воронеж; ибо он знал, что это войско Сапеги договаривалось с е. в. королем о некоторых статьях, и был уверен, что, получив требуемое, оно было намерено покуситься против него.

Крепость Воронеж, построенная царем Борисом на Дону, была на дороге, которой ходили обыкновенно в Москву Татары: ее то, на всякой случай, укрепил было самозванец и снабдил всеми потребностями в надежде иметь там убежище при клонившихся к упадку

делах своих. Однако не пришлось ему сие исполнить, ибо много было при нем таких людей, которые, узнав обман самозванца, желали истреблением его возвратить стране мир и тишину. К тому же он, как человек безрассудный, царствовал нагло и жестоко: [111] незадолго умертвил царя Касимовского (Ураз-Магмет (Кар. Т. XII. стр. 270)) из Ногайской Орды, находящейся под правлением великого хана, Москвитянами Золотым царем называемого; во власти сего великого хана был этот царь, называвший себя царем Казацкой Орды. Он был еще молод, когда во время войны с Москвитянами, взят был в сражении в плен князем Петром Горчаковым, теперь вторым воеводою, после Шеина.

Царь Иван, в царствование коего он был взят в плен, не предал его смерти, во уважение знатности происхождения, но напротив того даровал ему Касимов, подарок достойный, от коего Москвитянами назван царем Касимовским; у царя Ивана он был в великой почести, и получил первое место перед всеми боярами; таким же образом обходились с нам царь Феодор, царь Борис и первый самозванец Растрига; по умерщвлении же последнего, он жил в своем поместье.

После, когда второй самозванец остановился под Москвой в Тушине с князем Рожинским, и когда многие области и города передавались к нему от Шуйского, тогда же приехал к нему и царь Касимовский с немалым числом людей и блестящей свитою; как он был человек щедрый, в чем соглашаются знавшие его, то и роздал более 300,000 (вероятно злотых) солдатам, а наиболее самому самозванцу. После бегства обманщика из-под Москвы, царь Касимовский поехал к е. в. королю под Смоленск, оставив много любимого им [112] сына в стане под Москвой при князе Рожинском. Но этот сын не столько любил отца, сколько отец сына, ибо, когда стали наши разделяться на две партии, он предпочел ехать с теми, которые шли к самозванцу в Калугу, где имел также мать и бабку.

Потом царь Касимовский ехал с гетманом из Смоленска и в продолжение всего этого времени вел себя степенно и верно. По заключении трактатов, в то время, когда самозванец бежал из Москвы в Калугу, царь Касимовский, соскучившись по жене и по сыне, скрытно уехал в Калугу, где помня однако милость е. в. короля и обходительность, оказанную ему гетманом и рыцарством, принял намерение уехать оттуда, уговаривал и сына ехать с собою; но сын не только не хотел с ним ехать, но напротив того, предуведомил о том самозванца, который и приказал умертвить его, ускорив этим собственную свою гибель; — весьма многие сожалели о сем царе Касимовском, особенно Юртовские Татары, между коими был некто князь Петр Урусов, человек воинственный и отважный; он сговорился с несколькими десятками Татар на его жизнь и воспользовался против самозванца следующим случаем. Самозванец любил обыкновенно, проезжаться. Напившись до пьяна за обедом как это он часто делал, (а случилось это 20 декабря 1610 года) (по словам Бера 11-го Декабря стар. стиля), приказал он запрячь сани, положив в оные фляги с медом, и пил с некоторыми боярами.

Князь Петр Урусов с несколькими десятками [113] тех, сговорившихся с ним, всадников, ехал за самозванцем, будто провожая его, и когда самозванец с боярами подпил, Урусов, прискочив к саням, сначала выстрелил в него и ранил, а потом, отрубив саблею голову и руку, пустился в обратный путь в Калугу (См приложение № 38). Некоторые думали, что, на сие навел Урусова гетман; подозревали же в сем вероятно потому, что гетман, после бегства самозванца из-под Москвы, обращался с Урусовым обходительно и ласково. Как бы то ни было, бездельничества самозванца прекратились и, по убиении его, бояре, между коими были князь Димитрий Трубецкой и князь Григорий Шаховской, запершись в Калуге и снесясь с боярами столичными, учинили также присягу на имя королевича Владислава. Жену самозванца и всех её слуг, родом Поляков, взяли под бдительную стражу; госпожа эта выдавала себя за беременную, и в Калуге же, в заточении, родила сына, которого, для снискания расположения Москвитян, приказала окрестить в Русскую веру.

Весть о том, что Сигизмунд не хочет дать Владислава на Русское царство, волнует народ. — Прокофий Ляпунов призывает народ для изгнания Поляков из России. — Патриарх Гермоген. — Заруцкий. — Взятие под стражу Русского посольства под Смоленском и отсылка его в Польшу. Отъезд Жолкевского из лагеря на Русь. — Сожжение Москвы и битва Русских с Поляками.

Между тем, известия, что е. в. король не хочет дать на царство Московское сына своего королевича Владислава, более и более распространялись по земле [114] Московской, вследствие чего в разных местах начинались бунты и измены, усилившиеся наиболее от некоего Прокофия Ляпунова, родного брата 3axapия, который был первый поводом к низложению с царства Шуйского. Этот Прокофий Ляпунов, еще при Шуйском, был воеводой Рязанским, но вовремя сих смут, он ненавидел обманщика; Шуйскому также повиновался, когда хотел, за что в области, в которой был воеводою, (многолюдной и весьма плодородной) имел у народа великую доверенность, и Шуйский, находясь от самозванца в затруднительном положении, ничего ему не мог сделать. Он был из числа тех, которые не желали царствования как самозванца, так и Шуйского; радовался, услышав, что бояре сделали с гетманом договор о королевич: тотчас присягнув сам на имя королевича, привел к присяге и всю область Рязанскую. Послал к гетману сына своего Владимира, бывшего в совершенном возрасте, которого гетман, почтив благоволением, угостив и одарив, отослал к нему обратно.

В таком расположении Ляпунов пребывал довольно долгое время, приказывая доставлять из Рязани нашим людям в Москву съестные припасы; когда же стали сомневаться в приезде королевича, писал к думным боярам письмо, опрашивая: какое они имеют известие, и будет ли королевич или нет, по условию, учиненному с гетманом? Объявляя, при том, от имени своего и всей Рязанской земли, что, согласно присяге своей, с готовностью желают иметь государем королевича. Письмо это было весьма длинно и начинено [115] изречениями из священного писания, но смысл был окончательно такой. Бояре отослали оное и е. в. королю под Смоленск. Когда же известие, что е. в. не дает королевича, еще больше распространилось в народ, по разным местам царства Московского, тогда Ляпунов снова написал к боярам второе уже очень суровое письмо, объявлял, что хочет изгнать наших из столицы, и сочиняя универсалы в неприязненном духе против нас и против тех, которые бы нам благоприятствовали, рассылал от имени своего и всей земли Рязанской, призывая к себе как долженствующему потушить всеобщий пожар. И этот универсал был длинен и заключал в себе все, что только могло послужить к возжжению ненависти против нас и думных бояр; особенно возбуждал страх и опасение со стороны веры, говоря, что мы намерены их веру искоренить и ввести свою, и присовокупляя многие другие сему подобные обстоятельства.

Побудительной причиной к тому был также патриарх, возбуждавший и подстрекавший его на таковой поступок, ибо патриарх сам сознался, что делал это. Иные обвиняли в том и Василия Голицына, который будто бы возбуждал и подстрекал Ляпунова, но Голицын упорно стоял в том, что он не имел ни каких сообщений с Ляпуновым; сознаваясь в том, однако, что писал к патриарху, что е. в. король, не хочет дать королевича Владислава и желает лучше сам быть государем. Патриарх, уже уведомленный о сем Голицыным и митрополитом Ростовским, рассевал и сообщал письмами эту весть в города, ускорив [116] таким образом кровопролитие, о которому сказано будет ниже. За сим последовало большее замешательство в делах, чернь возмутилась в столице, и города: Ярославль, Переславль, Вологда, Новгород Великий, Коломна, Серпухов, Тула и другие города стали отлагаться.

Ляпунов также открыто взялся за оружие: послал сына Владимира с первым войском в Коломну, а сам оставался в Переславле - Рязанском, в ожидании больших подкреплений, сносясь и сговариваясь с Заруцким, начальствовавшим при обманщике Донскими казаками. Об этом Заруцком, как о человеке, игравшем важную роль в сей комедии, надобно сказать несколько слов. Отец его был родом из Tapнополя. Романовские Татары, воевавшие с Русскими землями, захватили его небольшим еще мальчиком; в Орде он достиг совершенного возраста и каким то случаем ушел от Татар к Донским казакам. Потом, во время смут, пришел с Донцами к первому самозванцу, по умерщвлении коего, в числи первых пристал к другому, и в первых порах славы этого самозванца Заруцкий был ему великой помощью; как неугомонная голова, ему доставало сердца и смысла на все, особенно, ежели предстояло сделать что либо злое. В последствии, когда партия самозванца пришла в силу, он имел большой доступ к его милости, и предводительствовал Донцами; ежели нужно было кого взять, убить или утопить, исполнял это с довольно великим старанием. В стане Тушинском достаточно приметна была неусыпность его, ибо, при всегдашней [117] почти нетрезвости князя Рожинского; он заведовал передовыми стражами, подкреплениями, а также собиранием известий; когда же самозванца ушел из стана и с ним почти все Донцы, Заруцкий остался при нас и приехал к е. в. королю под Смоленск, а потом с гетманом в Белую; был в Клушинском сражении и при взятии острожка, где и отличил себя. Но по причине питаемой им ревности к молодому Салтыкову, который, как человек знатного происхождения и в милости гетмана и во всем имел пред ним преимущество, Заруцкий, не в состоянии будучи стерпеть этого, когда пришли под Москву, снова передался к самозванцу и находился при нем до самой его смерти.

После, когда Ляпунов, как сказано выше, предпринял войну, Заруцкий, с давними своими друзьями и со многими державшимися его, много вредил нашим, о чем будет говорено ниже. Однако нашим не легко было и теперь: съестные припасы доставали они с большей трудностью, ибо города, из коих был подвоз, заперлись. Желая пособить сим бедствиям, вознамерились рассеять толпы, стекавшиеся к Ляпунову. Для исполнения сего высылали полки людей: ротмистр Казановский у Переславля - Залеткого поражал некоего Просовицкого («Атаман Просовицкий, быв клевретом и, став неприятелем Лисовского, вдруг явился в Суздаль, как честный слуга России, привел Ляпунову тысяч шесть казаков и сделался одним из главных воевод народного ополчения». (Карамзин. История Рос. госуд. том XII. стр. 283). Врещ также ходил с войском в Коломну; но сего было недостаточно и не принесло никакой пользы, ибо Москвитянам, [118] знавшим проходы в своей земле, наши не могли воспрепятствовать стекаться и приготовляться к уничтожению наших.

В таковой нужде, стеснявшей наших в столице, спасало их то, что бояре дали им из казны царской на несколько месяцев на харчи около 300.000 злотых; на эти деньги они покупали себе съестные припасы, которых тогда еще в городе было в изобилии. Староста Велижский часто писал к е. в. королю, уведомляя о таковых опасностях и просил пехоты, которой и под Смоленском не так было много, чтоб не нуждались в ней еще. В это время пришли также известия от воеводы Русского (Русским воеводством называлась Червонная Русь, т. е. Галиция. Гавриил Баторий, племянник Степана Батория, был закоренелым врагом Сигизмунда III и еще во время Рокоша (см. 1-е примеч. на стр. 107) намеревался завладеть короной Польской) и от господаря Волошского, что Гавриил Баторий, воевода Седмиградский, вступил с войском в землю Молдавскую и вытеснил оттуда Радулу (в рукописи поставлено Padute, но должно быть Radule. Радула Бозовский ещё в 1601 году играл важную роль в Молдавии: мы это видим из инструкции, данной Сигизмундом послу своему Кохановскому, посланному к Турецкому султану. (См. Собр. памятников древней Польши, Немцевича, Т. V. стр. 389)), бывшего там господарем; воевода Волошский с заботливостью писал о своей опасности. Многие сенаторы опасались, чтобы во время сего отсутствия е. в. короля, сверх вреда, понесенного по поводу самозванцев, Баторий, увлеченный таковым завладением земли Молдавской, не отважился на что либо большее против Речи Посполитой, а потому часто писали и советовали е. в. не считать этого маловажным: в [119] письмах некоторых сенаторов были слова, чтобы е. в. король размыслил о том, дабы Речь Посполитая не потерпела какого либо ущерба.

Известия сии беспокоили е. в. короля и находившихся при е. в. сенаторов. Дело состояло в том, что сенаторы советовали для укрощения сказанных опасностей, отправить в столицу гетмана, на что соглашался и е. в. король; но гетман, поскольку советы его были отвергнуты, ведая, что ничего там своим приездом не сделает, не хотел в это дело вступаться: также и здоровье его трудами и беспокойствиями ослабленное и истощенное не позволяло ему вдаваться ни в какие распоряжения и дела, почему и находился в лагере как праздный человек (См. приложение № 39); и так, по совету сенаторов, е. в. король приказал ему отправиться на Русь (См. 1-е примечание. на стр. 118) для предупреждения опасностей, если бы оказались какие со стороны Батория.

Тогда е. в. король, имея в подозрении послов Московских и думая, что они были возжигателями раздоров по земле Московской, который были уже известны; также полагая, что они же причине, что не сдается Смоленск, приказал взять их под крепчайшую стражу, и вести их потом в Минск, из Минска же в Вильно, и наконец, в Каменку под Львов препроводил их староста Брацлавский Скумин, при помощи Мясковского, который и находился там при них более полугода, пока мест, наконец, зимою после нового года, по приказании е. в. короля, не привез их в [120] Варшаву, откуда потом они были разосланы по разным городам (от Смоленска ехали послы водою (вероятно до Ориш): «И так, посадив послов и дворян ограбленных в одно судно, окруженных Польскими солдатами с заряженными ружьями, того ж 13 апреля (стар. стиля) повезли. Поскольку ж не могли все поместиться в одном судне то остальная свита посольская повезена за ними в двух негодных суднишках. Утеснения по пути их были им повсюду крайние; в одном только владении гетмана Желковского (Жолкевского) показана им была некая учтивость, и гетман сей прислал к ним спросить о здоровье». (Дополнения к Девян. Петра Великого. том II, стр. 236)).

Гетман после Фоминой недели (то есть между ⁷/₁₇ и ¹⁴/₂₄ апреля. По словам Кобержицкого, гетман выехал ¹⁸/₂₈ апреля 1611 г) пустился по Днепру к Орше. Здесь нагнал его коморник с письмом

е. в. короля, приказывающим ему до дальнейшего уведомления, обождать там, где письмо застанет. Потом приехал и другой коморник с письмом е. в., предписывающим ему, оставив тяжести, налегке прибыть в лагерь, для, чего и высланы были на встречу ему, на

половину дороги, три цуга лошадей. Охотно бы исполнил то гетман и воротился бы, но, послав своих лошадей из Смоленска, прямо в Могилев, не мог достать в скудном городе ни наемных лошадей, ни подвод, ниже найти кого-либо такого, кто б мог одолжить лошадей на время. И так он отвечал е. в. королю, что воротится из Могилева, достигнув там своих лошадей с людьми (без малейшего сомнения, представляемые тут причины не настоящие, - сие последние отчасти изложены гетманом на стр. 119 (См. также приложение № 39); но через прибывшего после в Могилев посланца, е. в. приказал ему продолжать путь к Руси.

Причина, по которой е. в. король хотел было [121] воротить его, была та, что приехал из-под столицы товарищ роты гетмана Глосковский, посланный от старосты Велижского и прочего рыцарства с известием о битвах и сожжении Москвы. Ибо Ляпунов, желая привести в действие замыслы свои касательно изгнания наших из столицы, собрав ожидаемых им людей, согласясь с Заруцким и с расположенными к предприятию его Москвитянами, рассылал тайно во время ночи стрельцов, которых скрывали соумышленники в домах своих. Что, усмотрев наши, (было также много доброжелательствовавших нам Москвитян, которые нас предостерегали,) не рассудили ожидать большей бури; потому что приближался уже и сам Ляпунов (из Дневника Маскевича видно, что Поляки были заранее уведомлены о приближении Русских войск: «На другой день после Вербного Воскресенья, в понедельник (28 марта нов. стиля), лазутчики извещают нас: один, что из Рязани идет Ляпунов с 80.000 человек и уже в 20 милях от столицы; другой, что из Калуги приближается Заруцкий с 50.000 и также находится недалеко; третий, что Просовецкий спешит к Москве с 15.000» (Дневник Маскевича стр. 75). Далее всем же Дневнике (стр. 83) находим следующее: «На другой день, т. е. во вторник 5-го апреля (нов. стиля) прибыл из Рязани Ляпунов с 80.000 войска; а за ним, 6-го Апреля, с 50.000 Заруцкий к ним пристал и Просовецкий, собрав рассеянную рать свою.»), стянулось сильное войско бояр, в числе коих был князь Василий Масальский, человек почетный и воинственный, (бывший, подобно предкам своим, верным нашим доброжелателем) (при взятии Смоленска в 1514 году Великим Князем Василием Ивановичем, большая часть граждан оставили город и переселились в Польшу; из таковых выходцев значительнейшие были Князья Ожирецкие и Масальские. Фамилия князей Масальских разделялась на разные отрасли: князья Масальские-Рубцы, князья Масальские Литвиновы. Король Сигизмунд I дал им волости около Уцян. (См. Бандтке, Ист. Гос. Польского стр. 88), находился только за милю или за две от столицы. Тогда [122] определили наши между собой: выжечь Деревянной и Белый город и, запершись в Кремле и в Китай-городе, перебить как помянутых стрельцов, так и всех кого ни попало (вот что говорит о сем Маскевич (стр. 80): «Отдан был приказ: завтра т. с. в среду (30 марта нов. стиля), зажечь весь город, где только можно. В назначенный день, часа за два до рассвета, мы вышли из Кремля, распростившись с теми, которые остались в крепости, почтя без надежды, когда-либо увидаться. Жечь город поручено было 2.000 Немцам, при отряде пеших гусар наших, с двумя хоругвями конницы»). В самом деле, в среду пред Пасхой и сделали следующим образом: расположив и устроив полки, зажгли вдруг Деревянный и Белый город; сам староста Велижский вышел воротами в правую сторону на реку, на лед; Александр Зборовский с полком своим пошел срединой; полковник Мартын Казановский влево, к Белому Городу; и близь него Самуил Дуниковский. Прежде всех был убит, находившейся до сих пор под стражей, князь Андрей Голицын, и кто ни попадался, никому не было пощады.

Множество Москвитян, (не взирая на то, что скорой решительностью наших и пожаром были встревожены), бросились к оружию и овладели было воротами и большой частью Белого — города, но Мартын Казановский выгнал и вытеснил их оттуда; схватывались также с нашими в нескольких местах по улицам, однако были везде преодолеваемы нашими. В чрезвычайной тесноте людей, происходило великое убийство: плачь, крик женщин и детей представляли нечто, подобное дню страшного суда; многие из них с женами и детьми сами бросались в огонь, и много было убитых и погоравших; большое число также спасалось [123] бегством к войскам, о которых знали, что находятся близко.

О таковой грозящей опасности, староста дал знать старосте Хмельницкому, призывая его на помощь, который, в самом деле, тотчас с людьми, расположенными в Можайске, Борисове и Верее, снарядив слишком тысячу всадников, без повозок и обычных тяжестей, отправился для поспешности верхом к своим на помощь. Он пришел тогда, когда Москва дымилась, догадываясь по дыму о происшедшем, поспешал тем более; однако в этот день прибытие его, кроме увеличения страха бегущих, не произвело ничего. Но на следующий день, то есть в Великий Четверг, осведомясь о войске князя Димитрия Трубецкого, князя Василия Масальского и других поспешавших бояр, но не могших так скоро поспеть своим на помощь, Струсь, староста Хмельницкий, и Зборовский, взяв каждый часть людей своего полка, пошли против них, встретили их всего в одной миле от города и, дав сражение, рассеяли все помянутое Московское войско.

Таким образом, столица Московская сгорела с великим кровопролитием и убытком, который и оценить нельзя. Изобилен и богат был этот город, занимавшие обширное пространство; бывавшие в чужих краях говорят, что ни Рим, ни Париж, ни Лиссабон величиной окружности своей не могут равняться сему городу Кремль остался совершенно цел, но Китай-город, во время такого смятения, негодяями и кучерами разграблен был и расхищен; не пощадили [124] даже и храмов: церковь св. Троицы, бывшая у Москвитян в величайшем почитании, которая весьма искусно построена квадратом (сообразив описание сей церкви, сделанное гетманом, с описанием церкви Св. Троицы, помещенном в дневнике Маскевича, не остается ни малейшего сомнения, что здесь идет речь о соборе Василия Блаженного что на рву; сей собор назывался также и Покровским, построение оного начато царем Иваном Васильевичем в 1554 году; — на том же основании заложено было десять церквей, в числе коих: вход Христов в Иерусалим и Живоначальная Троица. От сей постледней церкви вероятно в то время и все здание носило название церкви Св. Троицы. — Из церкви Вход Христов в Иерусалим, в прежние времена в Вербное Воскресение были крестные ходы, представлявшие Спасителем вход в Иерусалим, и во время хода патриарх ездил на осле, которого цари обыкновенно водили за повод; но эта церемония отменена при последнем патриархе Адриане. При царе Феодоре Ивановиче, в 1680 году при той же церкви построены еще восемь церквей, (в числе оных Василия Великого), вместо бывших на красной площади деревянных церквей. В последствии времени пристроены еще две церкви (См. Путеводитель к древностям и достопамятностям Московскими, напечатанный в Москве в 1792 году, том II. стр. 7).

Выражение z. kwadratu robiona, мы объяснить иначе не умеем, как: построена квадратом, но легко может быть, что оно имеет, значение, например, «из квадратного тесового камня», или какое либо другое.), и находится в Китай-городе тут же направо пред воротами Кремля, также была ободрана и ограблена негодяями.

Приступ и взятие Смоленска Поляками. — Отъезд короля Сигизмунда в Вильно.

И так, по прибыли Глосковского под Смоленск с таковыми известиями, пред самой смертью воеводы Брацлавского (у Голикова в Дополнения к Деяниям Петра Великого том II, стр. 227. сказано, что с известиями о разорении Москвы прибыл под Смоленск Алексей Безобразов; (тоже и в летописи о мятеж.); сия горестная весть была сообщена Русским послам ⁸/₁₈ апреля 1611 г. канцлером Сапегою.

Ян Потоцкий, (воевода Брацлавский и польный писарь Коронный), сын Николая Потоцкого, генерала Подольского, умер не оставив потомства от Елисаветы дочери подкомория Русского (Pamietniki do Historyi Stefana przez Edwarda Hr. Raczyriskiego, str. 4]. Ян Потоцкий умер в 1611 году, 29-го апреля, на 56 году своего возраста. Погребен в наследственном владении своем Пантовке при Каменец-Подольске (Patr. Orbis Polonus, Simonte Okolski. Cracowiae, Tomus II. 1641, str. 403), е. в. король размышлял: призвать ли обратно гетмана или нет; однако (о чем было уже [125] упомянуто), так как он доехал уже до Могилева, то е. в. написал к нему, приказывая продолжать сей путь. Е. в. король, хотя с велики мне удобством, по причине недостатка во всех запасах, вышедших при столь долговременной осаде, однако с большим постоянством духа продолжал осаду Смоленска и настаивал на дальнейшем поддержании войны. Для удовлетворения солдат, находившихся в столице, приказал в счет заслуженного жалованья, отдать бывшее в казне царской имущество, которого стало почти на две четверти года, но если бы оно расходовано было с надлежащей оценкой, то было бы достаточно его на гораздо большее время. Солдат же, которые были под Смоленском, обходительностью и приветливостью своей укротил так, что они готовы были на все, что ему было угодно.

А поскольку сейм созван быль на последние числа сентября месяца, то е. в. король думал, однако, перед отъездом на сейм, попытать счастья, ибо передававшиеся из крепости извещали, что уже весьма мало осталось людей способных к защите, что одни вымерли, а другие удручены болезнями. Для подания [126] помощи солдатами, остававшимся в столице, которых Ляпунова с Трубецким и другими боярами и с Заруцким уже осадили, е. в. употребил гетмана Литовского [Ходкевича] с Ливонскими солдатами, с намерением, во время отсутствия своего, поручить ему заведование дел в столице.

На валах, где прежде было множество людей, теперь, по причине недостатка их, видно было уже не много стражи; как после говорил и сам Шеин, что не оставалось всего на все и двух сот человек годных к обороне («При взятии Смоленска, нашлось не более 300 или 400 здоровы людей, которые уже не могли защищать его обширных укреплений, имевших целую милю в окружности». (Бера летопись Московская. стр. 148)). Шеин исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола в царствование короля Стефана; также говаривал часто пред своими, что намерен защищать Смоленск до последнего дыхания. Может быть, что поводом к этому был мужественный дух его, однако участвовало/тут и упорство; ибо, не имея надежды на помощь, при таком недостатке в людях и видя ежедневно смерть их, все еще упорствовал в своем намерении.

Тогда е. в. король Якову Потоцкому, каштелину Каменецкому (которому по смерти брата его, воеводы Брацлавского, поручил начальство над войском) приказал приготовить лестницы и все нужное для приступа. Для разделения осажденных, казалось лучшим пустить людей на приступ с четырех сторон; сам Каменецкий избрал для себя место от Духовного [127] монастыря (Монастырь Св. Духа?), (в котором стояли казаки), ниже Авраамовской заставы; староста Фелинский, брать его, против пролома, то есть против дыры, пробитой орудиями; Немецкая пехота, числом около шести сот, близь стены, обращенной к нашему лагерю, маршал же Великого Княжества Литовского возле Крылоссовских ворот, не вдалеке от которых было место, на подобие свода, куда спускаема была нечистота. Новодворские, кавалер Малтийский, со слов одного Москвича («Врагом же наущенный Смольянин Андрей Делишин бысть в те поры у короля в таборах, и сказа королю, что в другую сторону град худ, и делав в осень». (Лет. о мятежах., стр. 214)), переправясь и потом ночью рассмотрев этот свод, взялся подложить в негр пороху, в надежде (как а сделалось), что порох сей взорвет стену.

Когда уже все нужное таким образом было приготовлено, в полночь Каменецкий приступил с своей стороны к стене, и потихоньку взлезали на оную посредством лестниц, влез и сам Каменецкий, на стене не было кому и приметить их; и когда уже взошло наших большое количество и стали расходиться по стенам и башням, тогда показалось только малое число Москвитян при воротах Авраамовских; они хотели было защищаться, но, увидев большое число наших, бросились бежать вниз. Немецкая пехота с своей стороны взлезла также на валы почти в одно и то же время, но там, в недавнем расстоянии, находился сам Шеин с несколькими десятками человек, как бы между пробитой стеной, через которую влезли [128] Немцы, и приметив их, начал перестраиваться с ними. Но, услышав пальбу в той стороне, где был Каменецкий, пришел в беспокойство и поспешил зажечь порох, подложенный под помянутый свод. И в самом деле, зажженный им порох взорвал большой кусок стены, так что проломом сим открылся довольно удобный вход в крепость, которым и вошел маршал с теми, кои при нем находились. Москвитяне, объятые страхом, после сего вовсе не думали уже о сопротивлении; но кто зажег — наши ли, — или Москвитяне — неизвестно; приписывают это последним. Таким образом Смоленск, утраченный при короле Сигизмунде, внуком его королем Сигизмундом был завоеван обратно, 11-го июля 1611 года (показания историков касательно дня, в который был взят Смоленск несходны между собой; приводим об этом слова Карамзина: «В рукописи Филаретовой сказано: Того же лета, мaя 26-го дня Литовский король Смоленск взял. Кобержицкий (нa стр. 404 и 412), a за ним и Немцевич (том III. 15) пишут, что город взят 13-го июня (3-го июня стар. стиля) в день Св. Антония. То же число означено и у Бера (впрочем не весьма определительно, ибо сказано: король осадил Смоленск и простоял под ним около 2-х лет, т.е. до 13 июня 1611), с вероятно ошибкой, ибо oн следовал старому стилю. Сказание Польских историков достовернее: оно согласно с надписью на медали, выбитой в память сего события. См. Немцевича, Т.II. 21.» (Ист. Рос. Гос. Т. XII. стр. 222, примеч. 770) Поэтому взятие Смоленска Карамзин полагает 3-го июня (стар. стиля). По сказанию гетмана, Смоленск был взят ¹/₁₁ июня.).

Огонь достигнул до запасов пороха, (коего достаточно было бы на несколько лет), который произвел чрезвычайное действие: взорвана была половина огромной церкви (Собор Пречистой Богородицы, Летопись о мятежах. стр. 219. Король Польский на развалинах соборной церкви повелел устроить каменный костёл, с деревянным верхом и куполом, и при нем дом бискупский. Щекатова Геогр. Слов. Часть V. стр. 1046) (при которой имел свое пребывание apxиепископ); с собравшимися в нее людьми, которых [129] неизвестно даже куда девались разбросанные остатки и как бы с дымом улетали. Когда огонь распространился, многие из Москвитян, подобно как и в Москве [см. стр. 122] добровольно бросились в пламя за православную, говорили они, веру. Сам Шеин, запершись в одной из башен, с которой как сказано, стреляя в Немцев, так раздражил их, убив более десяти, что они непременно хотели брать его приступом; однако не легко бы пришлось им это, ибо Шеин уже решился было погибнуть, но находившееся при нем старались отвратить его от этого намерения.

Отвратил же его, кажется, от сего больше всех, бывший с ним — еще дитя — сын его; и так он приказал громко звать Каменецкого, который когда пришел и удалил Немцев, весьма раздраженных, коим по сей причине не доверял Шеин, сей последний вышел к нему с сыном и со всеми при нем находившимися. В это же время, ранен был пулей (полка старосты Фелинского) знатный ротмистр Горецкий, от которой раны и умер.

Крепость почти вся выгорела, мало осталось строений; как уже сказано, сгорали также и пороховые запасы, пороху осталось однако отчасти по башням. Ядер нашлось там такое множество, что достаточно было бы их на нисколько важнейших крепостей; из съестных же припасов, не смотря на то, что много их погорело, однако осталось отчасти ржи, овса, гусей, кур и павлинов.

Здесь надобно упомянуть об одном обстоятельстве, достойном удивления. Во время взрыва пороха, [130] щебнем забросало двоих людей: крестьянина и девку; на 16-й день после того, когда гайдуки, по обыкновению, желая поживиться чем-нибудь, шарили там, отбрасывая и переворачивая щебень, те двое людей стали подавать голос и были таким образом откопаны. Девка, лишь только вышла на открытый воздух, сейчас умерла, крестьянин же, довезенный в лагерь, просился в баню и спрашивал водки; дали ему вина, которого как только напился — сейчас умер: однако удивительно, что они могли прожить в таком состоянии 16-ти дней.

Е. в. король, воздав благодарение Господу Богу, поблагодарил также и солдат, угощал их там же — в замке. Каменецкого наградил, (упразднившимися после смерти брата его) воеводством Брацлавским и старостой Каменецким; наградил также и других, сообразно представлявшемуся для каждого случая. Некоторые осадные орудия, коих было там достаточное количество, приказал спустить по Днепру в Оршу, куда отправился и сам, Днепром же, а из Орши поехал сухим путем в Вильно на сейм. В Толочине (местечко в Могилевской Губернии Копысского уезда, в 71-ой версте от Могилева) съехался с е. в. королем, гетман Литовский, [Ходкевич] и, получив там свое отправление, пустился в Шклов, а оттуда, коль скоро прибыли его люди, тотчас направил путь к Москве.