-

ЮСТ ЮЛЬ

ЗАПИСКИ ЮСТА ЮЛЯ

ИЗ ЗАПИСОК ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА ЮСТА ЮЛЯ

(См. выше стр. 113)

21-го Июня 1711. Мои солдаты вместе с бургомистром г. Борзны были посланы в окрестности этого города собрать для меня лошадей. Но в одном селе принадлежащем казаку-помещику Кочубею, священник приказал ударить в набат и созвал против них крестьян; хотя солдаты и вынуждены были отступить пред превосходными силами, однако священника задержали и привели ко мне, чтоб я мог предать его суду. В конце концев, пополудни, после долгого крика и драки, лошадей мне привели, и я тотчас снова пустился в путь. Перед моим отъездом, ко мне явилось все духовенство Борзны просить за схваченного священника, которого я предполагал везти в Киев, чтобы сдать тамошнему губернатору для наказания за бунтовство. Желая выкупить товарища, простоватые попы принесли каждый по нескольку копеек, завернутых в бумажку. Я посмеялся над их глупостью, уважил их просьбу и отпустил пленника. Дорогою люди мои собирали дикую спаржу, которая ни в чем не уступает садовой.

В Казацкой Украйне у состоятельных людей образа Богородицы и Святых обложены ватою или пучками белой кисеи с красною ниткою по средине.

22-го Июня. Нежин большой торговый город, укрепленный превосходным валом. В посаде стоят две великоленные, большие, осьмиугольные церкви, прекрасной архитектуры. Посад тоже окружен валом. В Нежине Русский комендант с Русским гарнизоном в 600 человек, и сверх того в городе расквартирован целый полк. До настоящей Турецкой войны торговля в Нежине сосредоточивалась преимущественно в руках Греков; но так как по объявдении войны Царь предоставил им на выбор ехать восвояси или оставаться, то ко времени моего проезда большая их часть уже отправилась на родину. [242]

Переезжать через Днепр в Киев может всякий, но обратно пропускается только тот, кто снабжен паспортом от местного губернатора Дмитрия Михайловича Голицына. Мера эта принята, чтобы помешать побегу солдат из царской армии назад в Россию. На этот конец, по распоряжению Голицына, у переправы поставлена стража под начальством офицера. Я послал вперед пристава со своим толмачем предуведомить губернатора о моем приезде и просить его об отводе мне помещения. В мое распоряжение был предоставлен дом на Подоле.

27-го Июня. Рано утром я послал секретаря миссии Петра Фалька и своего толмача известить губернатора о моем приезде. В ответ, он отправил с Фальком одного поручика извиниться предо мною, что сам по нездоровью не может иметь чести у меня быть, и вместе с тем пригласить меня на завтрашнее утро к обеду. Я принял это приглашение, так как в России уже был приучен к подобным вежливостям. Голицын – князь, а с тех пор, как Русские князья забрали себе в голову, что они принцы и имеют право на титул Durchleuchtigled и Altesse, то они боятся, сделав первый визит иностранному посланнику, поступиться тем своею честью, тогда как, в сущности, обязаны бы первые посетити. его. Я рисковал не получить лошадей для дальнейшего пути, кузнецам было бы запрещено чинить мои экипажи, большого труда стоило бы мне добиться отвода помещения и т. п.

28-го Июня. Обедал у губернатора. Живет он в известной части Киевской крепости, называемой Печерою. Это сильное укрепление, над которым все еще работают, продолжая его усиливать.

30-го Июня. Написал письмо в Данию и в Русскую армию в Валахию и передал их губернатору для посылки с гонцами, так как почты здесь нет. Письма в Данию пошли на Москву.

1-го Июля. Большая часть моих экипажей поломалась, и сбруя порвалась. Починка задержала меня в Киеве. Шла она медленно, так как большинство ремесленников померло в прошлом году от чумы. Впрочем губернатор был настолько предупредителен, что ремесленникам приказал бросить всякое другое дело и работать на меня одного.

2-го Июля. Я заручился позволением губернатора осмотреть крепость и могилы святых. Поехал я прежде всего к митрополиту, благообразному, вежливому старику, хорошо умеющему говорить по-латыни. Он велел показать мне собор. Затем я поехал в крепость Petschur к коменданту, старому весьма учтивому Немцу, которому губернатор велел показать мне пещеры с телами святых, [243] а также самую крепость. Входишь в пещеры из небольшой церкви, стоящей в узкой долине между двумя высокими горами. Церковь эта содержится на счет одного казацкого полковника. Мне назначили в проводники двух монахов, умеющих говорить по-латыни. Вступив в Пещеру, они стали петь. Подземный ход, имеющий в ширину полтора, а в вышину 3 алена, грубо прокопан в недрах холма и камнем не обложен. В разных местах, в углублениях стен, мне показали 50 нетленных тел святых с надписанными именами. В честь этих святых в пещерах устроены три часовни. Тела действительно сохранялись в целости. Я видел их почерневшие, ссохшиеся руки и ноги. Жития их напечатаны в объемистой Славянской книге in folio, один экземпляр который я купил в Киеве и до сих пор храню у себя.

Показывали мне и древесный корень, прорывшийся сквозь землю в пещеру. Монахи уверяют, что он исцеляет от дурной болезни; для этого больной должен его куснуть. От него во многих местах отрезаны куски. Гробы святых по большей части обтянуты позолоченною кожею с новейшими Голландскими узорами.

Теперь в пещерах более никого не хоронят. Года три тому назад в Киеве умер один монах, о котором простолюдины думали, что он отличается особенно святою жизнью. Это был Прусский уроженец, банкрот Микель, состоявший одно время капельмейстером в Кёнигсберге, но, вследствие разных плутней, вынужденный оттуда бежать. Прибыв в Киев из Голландии, он принял Православие. Микель притворялся, что ведет строгую жизнь; а простой народ заключил, что он в самом деле великий угодник, и после его смерти тело его было поставлено в пещеры рядом с телами святых; но там оно немедленно предалось тлению, так что его пришлось убрать и похоронить на кладбище. У пещер близ церкви построена небольшая баня, куда сажают сумасшедших; просидев там два дня без пищи, они будто бы выздоравливают. Но на вопрос мой, всегда ли удается такое лечение, мне отвечали, что Бог кому захочет помочь, тому поможет.

Монастырские укрепления, заложенные еще в старину для защиты монастыря, так сильны, что целая армия не могла бы их взять. Нынешнею весною Татары доходили на расстояние одной мили от Киева, но, узнав, что Русские за ними следят и собираются на них напасть, повернули назад.

14-го Июля. Князь Голицын и комендант крепости приезжали со мною проститься.

15-го Июля. У Старой Мельницы в поле было вырыто [244] несколько сот ям, которые год тому назад служили жильем для бежавших от чумы. По полудни прибыл я в Васильков, укрепленный не столько руками человеческими, сколько от природы, горами. Тому два месяца Татары сожгли большую часть его посадов и обратили в бегство или увели в плен большинство жителей.

17-го Июля. Прибыл в Белую Церковь и разбил свои палатки в поле. Местный комендант, природный казак, бригадир Григорий Иванович Ангелков, прислал мне обычные поминки. Я еще раньше слышал, что нынешнею весною Белая Церковь отбила приступ 65.000 Крымских Татар и казаков, и мне любопытно было осмотреть эту крепость. Потому-то я отправился верхом к коменданту. Посад Татары сожгли; он обнесен невысоким частоколом, чрез который им удалось пробиться. Перед крепостью находится небольшой передовой шанец, окруженный сухим рвом. Шанец этот ведет в главную крепость. Последняя образует круг, шагов полтораста в поперечнике, обведена очень высокими стенами, в иных местах еще недостроенными, и имеет пять бастионов. Татар насчитывалось 40.000 человек; все они были конные; привел их сын хана Крымского, хан Буджацкой орды. С ними находилось 20,000 человек пеших Запорожских казаков под начальством казацкого главнокомандующего или гетмана Орлика, которого король Шведский назначил на место Мазепы, и 5000 человек хорошего Польского войска, предводимого одним из клевретов Станислава, Киевским воеводою Потоцким. При Поляках состояло инструкторами 40 Шведских офицеров. Вся эта орда атаковала Белую Церковь со стороны Польши. Из крепости стреляли по неприятелю из 36-ти орудий, тем не менее его пехота подступила под самый вал и начала возводить шанец. Ночью комендант выслал против работающих два отряда, в 200 человек каждый, с общим резервом во сто человек. Пользуясь темнотою, отряды эти должны были незаметно обойти шанец и атаковать неприятеля. Они были вооружены ручными гранатами; напали они на врагов, когда те работали, сперва дали по ним залп, потом стали кидать в них гранаты, и, сразу приведя их в замешательство, бросились в рукопашную. По словам коменданта, неприятелей убито в шанце 1000 человек. Когда же Татарская конница устремилась на выручку к своим, в нее принялись стрелять из крепостных орудий. Затем все три высланные из города отряда соединились и преследовали врага, которого и обратили в совершенное бегство. Ангелков говорил мне, что неприятельское войско оставило на месте 4000 человек убитыми, 8 знамен, множество стрел, луков и [246] огнестрельного оружия, и кроме того 14 четвероугольных Татарских знамен из черной камки. Трофеи эти посланы в Киев.

Из этого примера можно заключить, что за народ Татары: многие тысячи их прогнаны пятью стами человек, что, впрочем, неудивительно, если принять в соображение, что Татары большею частью вооружены одними копьями и саблями; у некоторых, правда, есть лук и стрелы, но хорошее огнестрельное оружие имеется только у весьма немногих. Под Белой Церковью протекает речка Буг, на обоих берегах которой находится множество скал. Возле Белой Церкви народ копает особого рода желтый злак, растущий на всех полях. На корне его сидит несколько маленьких обтянутых кожурою шариков величиною с дробину. Шарики эти содержать в себе красильное вещество, которое местные жители употребляют для окраски в красный цвет шерстяных одеяний. Я помазал этою краскою листы бывшей у меня книги и, чтоб дать им высохнуть, положил книгу на землю против солнца. Но особые кузнечики выели из листов большие куски и вероятно съели бы всю книгу, если б я не поспешил ее убрать.

18-го Июля. Комендант Белой Церкви снабдил меня 18-ю свежими лошадьми, назначил ко мне охрану из 50 человек солдат под начальством офицера и дал в проводники 5 казаков; ибо в виду Татар дорога была крайне небезопасна.

19-го Июля. Ужасные летучие кузнечики, называемые здесь саранчею, стали убывать. 15-го Июля, в обед, когда, проехав Киев, я делал привал, их появилось на земле такое множество, что для того, кто сам не видал этого зрелища, описание его представилось бы невероятным. Почва была усеяна ими так густо, что ладонь, куда б ее ни положить, прикрывала сразу 3–4 штуки, а иногда целых полсотни; ибо во многих местах саранча сидела друг на дружке таким плотным слоем, что ее можно бы сгребать лопатами. На пространстве от Старой Мельницы, отстоящей в 10-ти милях от Белой Церкви, и мили полторы за Белую Церковь, саранча до чиста съела посевы, зерно, солому и полевые травы, так что на нивах не осталось ни былинки, и лошади мои долгое время терпели крайний недостаток в подножном корме; питались и существовали, они исключительно росшими на полях горькими злаками, которых саранча не тронула, а одних собственных лошадей у меня было 64, не говоря уже о крестьянских. Саранча пожирает также друг дружку. Если у одной попортить крыло, чтоб она не могла летать, то прочие немедленно отъедят у ней крылья и прогрызут затылок, но остального тела не тронут. На первый [246] взгляд земля представляется как бы усыпанной пшеницею и рожью: это помет саранчи, остающейся после нее в таком количестве, что его можно сгребать.

22 Июля. Расположился я у небольшая озера, куда мои драгуны тотчас же вышли на каперство: раздобыли сеть и стали вплавь ловить рыбу. Плыли они, действуя ногами и одною рукою, другою же рукой влекли сеть. Умение Русских найтись на походе при всяких обстоятельствах возбуждает невольное удивление. В Польской Украйне, на пути от Киева до Немирова, при каждой без исключения деревне возведен шанец.

Дорогою от Киева до Немирова и дальше, чрез Подолию, всякий раз как я разбивал палатки, я укреплял лагерь 30-тью повозками, на которых вез различные съестные припасы и напитки (ибо в этом пустынном крае ничего ни за какие деньги достать нельзя, и, чтобы не погибнуть с моими людьми голодною смертью, я поневоле должен был везти с собою все необходимое). Вагенбург этот я ставил в защиту от Татар, которые всякое мгновение могли на меня напасть.

23-го Июля. Немиров небольшой, почти совсем пустой город. Кое-кто живет в посаде между наружными укреплениями и самым городом. Городские стены достраиваются. Среди города стоит маленькая цитадель, не больше тех, что строят дети, упражняясь в инженерном искусстве. 20 орудий составляют всю крепостную артиллерию; гарнизон всего из двух полков; оба драгунские, Смоленский и Каргопольский. Комендант в Немирове – полковник Иван Васильевич Вolkin. По моем приезде, на улице, под окнами моего помещения, появилось десять танцующих женщин; старухи предводительствовали остальными. Такие уличные танцы здесь обычны. Впереди шло два музыканта. Один играл на бандуре (hackbret), другой на скрыпке, инструменты, употребляющиеся совместно во всей Казацкой стороне. Здешние женщины пьют гораздо больше мущин и зачастую подолгу сидят с ними в кабаках, которые встречаются в этом крае во множестве. Девушки ходят с непокрытою головою; волосы заплетаются в две косы, ниспадающие на спины.

Собственно, Немиров жалкий, пустынный город, с разрушенными по большей части домами. Однако, и последний его домишко чище самих опрятных Русских палат (stuer). По близости протекает небольшая река Городница. Город принадлежит Киевскому воеводе, неизменному стороннику Станислава и противнику короля Августа.

28-го Июля. Дорога в Яссы к Русской армии через Сороку на Днестре небезопасна. Сильные партии Запорожских казаков [247] уводят в плен путешественников и еще недавно отбили у Русских 700 подвод с хлебом и мукою. Чтоб избежать встречи с ними, я сделал значительный объезд. Немировский комендант, которому наперед велено было оказать мне содействие, отпустить со мною 50 драгун под начальством одного майора, и четырех казаков-проводников. Я пустился с ними в путь во имя Господне.

29-го Июля. Остановился на берегу Буга, в поле. Чтоб переехать Буг, я велел починить наведенный на нем мост. За мостом стоит город Винница, пришедший теперь в запустение. Его большая церковь, красивой архитектуры, в настоящее время пустует и почти совсем разрушена. Возле самой Винницы расположен древний монастырь, обнесенный стенами. Тут произошло страшное лунное затмение, при котором скрылась как есть вся луна.

31-го Июля. Из Бара послал я с одним драгуном письмо к генерал-майору Ieschow'у в Swenitz, расположенный уже в Валахии, за Каменец-Подольском. Ieschow, во главе 2000 драгун, заготовлял там для армии зерно и хлеб. Канцлер граф Головкин посоветовал мне присоединиться к этому генералу, чтоб вместе с ним следовать к армии. В означенном письме я уведомлял Ieschow'а о своем приближении и просил прождать меня в Swenitz’е в течение одного дня. Бар – большой широко раскинувшийся, но разоренный и запустелый город. В нем до сих пор есть много каменных церквей и домов, которые, впрочем, по большой части того гляди рушатся. Населен он преимущественно Евреями. В былые дни Бар был сильною крепостью; теперь от его стен уцелело одно основание. В городе сохранилась, однако, небольшая цитадель с невысокими, хотя и толстыми каменными стенами. Гарнизон ее состоит из 70-ти Польских драгун. Живет в ней комендант, полковник Snek, Немец по рождению. Он проявил относительно меня крайнюю предупредительность.

2-го Августа. Прибыл в Sienkow, большой город, окруженный каменными стенами; в настоящее время он разорен. В одном его конце, на горе, стоит трехсторонняя цитадель с каменными стенами и тремя высокими башнями. Орудий в ней немного, гарнизон состоит из 30-ти Польских солдат. Sienkow принадлежит Польскому коронному воеводе (feltherren) Синявскому. Проезжий гонец сообщил мне, что между Царем и Турками произошел продолжительный бой, после которого заключен мир. Когда этот же гонец проезжал назад, я написал письмо великому канцлеру Головкину с просьбою доставить мне более подробные сведения. [248]

3-го Августа. Я повстречался со вторым гонцом. Он подтвердил известие о заключении мира, но при этом сказал, что я напрасно расчитываю встретить Царя в Swenitz'е на обратном его пути в Россию; ибо его величество направляется не на Swenitz, а на Могилев, куда приказано прибыть и генерал-майору Ieschow'у. Тогда я послал одного из своих людей в Donowza, за 2 1/2 мили, разузнать обо всем толком у стоящего там Русского поста. Donowza большой город, окруженный стеною. В нем есть маленькая цитадель. Населен он одними Евреями. Вообще, в здешних городах Еврейское население преобладает над Польским. Из Donowz'ы посланный мой вернулся вместе с драгуном, которого я отправил из Бара в Swenitz с письмом к Ieschow'у. Оба вполне подтвердили известие о заключении между Царем и Турками мира, в виду чего я немедленно поехал обратно и в тот же вечер прибыл в Sienkow. Таким образом обстоятельства помешал мне видеть знаменитую крепость Каменец-Подольск, а мне очень хотелось ее осмотреть. Не доехал я до нее всего 4 1/2 мили.

4-го Августа. Достиг небольшая запустелого города Prosienkow. Тамошний воевода позвал меня обедать и угостил всем, что только можно здесь достать. После обеда к нам вышла его жена, которой, по его словам, еще нет 12 лет. Одета она была во Французское платье и присела по-французски, но склонилась так низко, что по Польскому обычаю прикоснулась рукою до полу. Сам воевода, когда здоровался со мною и кланялся, притрогивался рукою сначала к моим коленям, потом к моим башмакам; так кланяются в Польше мущины. Я заночевал в большом лесу.

Здешний край весьма плодороден, между прочим природа богато наделила его лесом из липы, бука, березы, ольхи и лещины. В местности, по которой я проезжал теперь, находится много высоких скал, крайне затудняющих путешествие. Однако, скалы эти всюду поросли травою, и слой почвы на них достаточно глубок для обработки под хлебные посевы.

Я употреблял немало усилий, чтоб удерживать назначенных ко мне драгун от грабежей и разбоя. Своеволие их доходило до того, что они часто напрямик угрожали покинуть меня, если я не позволю им делать, что они хотят. За моею спиною они грабили всякого встречного, продавали Жидам моих лошадей, которых потом, по получении денег, выкрадывали у них обратно, чтобы я ничего не заметил; остановили раз одного Еврея, гнавшего быков, на коих было выжжено царское тавро, и стали утверждать, что быки принадлежат Царю, что Еврей их украл, в виду чего [249] требовали с него по рублю со штуки, грозя, в случае неуплаты, отобрать их у него. Но Еврей представил мне свидетелей, что он купил быков у Русского офицера, и я запретил их отбирать.

5-го Августа. Вследствие безостановочного путешествия, сильных жаров днем, резкого холода ночью и часто испытываемого нами недостатка в необходимых припасах, как сам я, так и многие мои люди, занемогли разными опасными болезнями. Больных в моей свите было 6 драгун и 6 собственных моих людей. Камердинера своего, больного при смерти, я вынужден был оставить в Баре, у тамошнего полковника. В Немирове один из моих людей умер, другой оставлен мною там больной и затем, по моему распоряжению, отправлен назад в Киев.

7-го Августа. В Царьгороде я рассчитывал съехаться с Царем. Его еще здесь не было; но гонцы, то и дело приезжавшие в Царьгород, подтверждали слух, что он сюда будет. Впрочем для большей верности я послал канцлеру Головкину второе письмо с просьбою уведомить меня о подробностях вновь заключенного мира и сообщить, где я могу съехаться с Царем. Некогда Царьгород был окружен стенами. В нем находится много больших каменных церквей и монастырей, теперь, впрочем, разоренных и пришедших в запустение. У каждого из трех углов города стоит по каменной пирамиде. В пирамидах этих сверху двойная сквозная дыра. Имеют они 6 аленов вышины и у основания 2 алена и в квадрате; в былыя времена в них были вставлены распятия.

8-го Августа. Вечером посланный мой вернулся из Могилева и и привез мне письмо от великого канцлера с приглашением безотлагательно ехать в Могилев, ибо Царь находится там.

9-го Августа. Бросив большую часть моих людей и вещей, я отправился в Могилев, отстоящий в 6-ти милях от Царьгорода. Приехал я туда в 6 часов пополудни. Это запустелый, необитаемый город, на берегу Днестра. Я не замедлил сесть на паром, чтоб перебраться на противоположный берег, в лагерь; но сильным течением меня отнесло так далеко вниз по Днестру, что в лагерь я прибыл слишком поздно, и потому в тот вечер не мог уже явиться к Царю.

10-го Августа. Имел счастие беседовать с Царем. Он подробно рассказал мне об обстоятельствах, приведших к заключению мира между ним и Турками. Обстоятельства эти переданы в помещаемой ниже выписке из дневника генерала Алларта, сообщенной мне им самим ³³ и без сомнения заслуживающей веры, так как генерал Алларт с начала до конца лично участвовал в деле. [250]

Из дневника генерала Алларта.

9 (20) Июля 1711. В ту ночь Его Царское Величество и весь генералитет два раза собирались у генерала Алларта на военный совет и решили атаковать ночью неприятеля несколькими тысячами человек, чтобы сбить его с занятых позиций; быть может, этим путем удалось бы овладеть его пушками, а в таком случае, a la pointe du jour, представилась бы возможность атаковать его всеми силами и с помощью Божиею одержать над ним победу. Но благое решение это, за которым последовали соответствующие диспозиции, Его Царскому Величеству угодно было отменить по причинам, которые самому ему лучше известны. Более позднею ночью, неприятель, с громкими криками и открыв сильный огонь, снова атаковал тот же пункт. Дошел он до рогаток, но, благодаря стойкости и храбрости Русских офиицеров и солдат, был снова отброшен и отретировался на прежнюю позицию.

10 (21) Июля. Как только стадо рассветать, мы заметили, что неприятель укрепился и возводит высокие батареи. Вскоре он опять атаковал этот угол и часть нашего равнения, открыв пушечный и ружейный огонь, но встретил такой же отпор, как вчера. Сквозь наши линии он прорваться не мог и, прекратив наконец атаку, отошел на прежние позиции. Тут он стал возводить высокие батареи и ретраншменты и обложил нас со всех сторон. В этом деле убит Фальконетною пулею в лоб генерал-майор Вейдеман. Так как люди и лошади не отдыхали более трех суток кряду, к тому уже всюду испытывался недостаток в боевых припасах и провианте (ammunition de guerre et de bouche), то у Его Царского Величества снова собрался военный совет, на котором решили: 1) предложить великому визирю приостановку военных действий для заключения с султаном мира; 2) В случае же его отказа, сжечь и уничтожить весь излишний обоз, из остальных же повозок сделать укрепление (Wagenburg), поместить в нем Валахов и казаков и прикрыть несколькими тысячами пехоты, а с прочею армиею атаковать неприятеля не на живот, а на смерть, никого не милуя и ни у кого не прося пощады. С предложением, значащимся в пункте первом, к верховному визирю послан был трубач. Визирь, пригласив к себе янычарского агу, сераскиров и пашей, в течение нескольких часов обсуждал оное и наконец дал знать, что готов заключить перемирие на 48 часов и выслушать предложение со стороны Русских: пускай-де они присылают к нему уполномоченных. Тогда Его Царское Величество принял твердое решение послать к верховному визирю, с надлежащими полномочиями, вице-канцлера барона Шафирова. В обеих армиях объявлено было перемирие, и в Турецкий лагер действительно отправлен названный вице-канцлер в сопровождении нескольких офицеров, дабы ему можно было, время от времени, посылать кого-либо из них к Его Царскому Величеству с отчетом о ходе [251] переговоров. На том берегу армия короля Шведского с известным количеством Турок и Татар и с людьми воеводы Киевского, занявшими высоты, построилась в боевой порядок (zogen sich en Ваtaille); мы же выставили перед нашею линиею несколько обозных повозок и забросали их землею. Когда неприятель заметил это, то и сам начал деятельно окапываться (schantze schtarck). В виду этого, на неприятельскую позицию был послан генерал-квартирмейстер Бонн для заявления находящемуся там паше, что такое окапывание противно перемирию. В неприятельском ретраншементе генерал-майор Вонн имел случай говорить с самим янычарским агою; по объяснению аги, Турки, заметив, что мы окапываемся, стали со своей стороны делать тоже самое. Ага советовал нам торопиться (was man thun wollte bey uns, sollte man bald thun); ибо, сказал он, Турки на все готовы. Затем, угостив генерала Бонна по Турецкому обычаю кофеем и варением, он велсливо отпустил его. По объявлении перемирия, Турки стали очень дружелюбно (familiair) относиться к нашим людям, разъезжали кругом нас верхом, приближались даже к самым рогаткам и разговаривали с нашими людьми, так что под конец пришлось поставить часовых в 50–60 шагах от фронта, чтоб не допускать неприятеля так близко. Часовых этих Турки дарили табаком и печением, а те, в отплату, снабжали их водою, за которой Туркам было далеко ходить.

11 (21) Июля. После полудня вице-канцлер Шафиров, прибыв обратно от верховного визиря, дал Его Царскому Величеству отчета о своих переговорах и представил проект условий мира. Насколько известно, условия эти сводятся в главных чертах к следующему: устанавливается вечный мир, Русские должны возвратить Туркам Азов в том виде, в каком он находится теперь; морская пристань Таганрог, равно как и некоторые другие городки, не представляющие особой важности, должны быть разрушены; королю Шведскому представляется свободный проход в Швецию; наконец, должен произойти размен всех пленных. В заложники верховный визирь потребовал самого вице-канцлера барона Шафирова и молодого графа Шереметева. Все эти условия Его Царское Величество принял. Молодого Шереметева он пожаловал в генерал-майоры и подарил ему свой портрета стоимостью приблизительно в две тысячи ригсдалеров. Обоих заложников снарядили и немедленно отправили в лагерь к верховному визирю; они должны оставаться (в плену) сначала у него, а затем в Константинополе впредь до исполнения всего, что было договорено. После этого, в обеих армиях объявлено о заключении мира.

13 (23) Июля. Мирный договор (die Accordspuncten) обоюдно закреплен приложением печатей, и подлинники его разменены. Турки очистили нам проход со стороны нашего правого крыла. По полудни мы удалились от них en Bataille в прежнем, описанном выше, порядке. Верховный визирь, предостерегая нас от Татар, велел сказать, что ничего существенного и прямо враждебного они против нас не предпримут, но это все же Татары – [252] люди-конокрады; тех, кого мы поймаем на месте преступления, визирь предоставлял нам, если мы желаем, казнить смертью. Однако, хотя мы и приняли против Татар всякие предосторожности, они все-таки съумели увести у нас из разных частей несколько лошадей и убили некоторых из наших людей, в том числе инженер-полковника Taisan. В то время, как Taisan продавал Татарам пистолеты (mit ihnen Pistollen handeln wollen), один из них, взявши у него пистолет, бросился бежать. Тогда Taisan выхватил другой пистолет, чтоб выстрелить в беглеца; но в эту минуту другой Татарин пронзил Taisan'а сзади копьем и убил его на месте. Мы немедленно пожаловались на такое бесчинство верховному визирю, который на другой день прислал к нам пашу с тысячю всадников, имевших сопровождать нас до переправы через Прут, разгоняя и отражая Татар. Ночью мы шли. Около полуночи сделали привал, простояли часа два и затем продолжали идти.

* * *

Царь говорил мне, что, имея всего около 36.000 человек, из из которых на кавалерию приходилось весьма немного, он не решился дать сражения Туркам, коих было более 100.000, главным образом конницы. Как рассказывали мне очевидцы, Царь, будучи окружен Турецкою армиею, пришел в такое отчаяние, что, как полоумный, бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство окружавших его думало, что с ним удар. Офицерские жены, которых было множество, не переставали выть и плакать. И действительно, казалось, что предстоит неизбежная гибель. Избавлением своим Русские обязаны Богу. Благодаря чудесному Его Промыслу, Царю удалось заключить мир, уговорив и подкупив ³⁴Турецкого визиря; иначе из Русской армии не спаслось бы ни одного человека: ибо с одной стороны против нее стояли Турки, в три раза превышавшие ее численностию, с другой же, в тылу, протекал Прут, на противоположном берегу которого находилось около 2000 Казаков, Татар, Турок, Поляков и Шведов. Взобраться на тот берег не представлялось никакой возможности: местность была гористая, и подъем от реки шел крутой и высокий, так что даже ребенок при помощи простой палки опрокинул бы всякого, кто стал бы лезть на верх. Вообще, событие это ясно доказывает, что Бог, по желанию, может и у мудрейшего человека отнять разум и затем устроить так, что ему послужит на пользу самая большая его оплошность. В самом деле, кто мог ожидать от такого умного и опытного в военном деле государя, участвовавшего в стольких походах против искусного врага, такой ошибки, что, не имея сведений ни о силах [253] неприятеля, ни о его приближении (эти сведения Царь получил лишь тогда, когда Турецкая армия находилась от него уже в полумиле), он вступить в такую пустынную страну как Валахия, где нельзя достать никакого продовольствия, и отошлет от себя генерала Ренне с 9000 человек кавалерии? С другой стороны, можно ли было предположить, чтобы Турки согласились, на каких бы то ни было условиях заключить мир и выпустить из рук христианскую армию, когда имели ее в своей власти. Правда, султан и верховный визирь получили деньги, Азов уступлен Туркам, вообще Царь принял все условия, предложенный ему Оттоманскою Портою; но как все это ничтожно в сравнении с пленом, грозившим Царю и всей его армии! А уже один голод вынудил бы Русских к сдаче. Если б даже допустить предположение весьма мало вероятное, что Царь в этот раз одержал бы победу над Турками, то война все равно чрез это не прекратилась бы. Она затянулась бы надолго, между тем кампания против Шведов была бы на то время приостановлена или же действия ее лишились бы должной силы. Царская армия находилась в самых тяжелых обстоятельствах, но вела себя удивительно доблестно. Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни и проч. Словом, бедствия, которым подвергалась Русская армия, не поддаются описанию. В положении, более отчаянном, никогда еще не находилась ни одна армия; это я мог заключить из всех слышанных рассказов.

Я попросил у Царя и его Совета позволения взглянуть на мирный договор и ознакомиться с его статьями, касающимися короля Шведского; но мне отвечали, что мир этот – дело особое, не имеющее отношения к Северному союзу, и что никаких условий, направленных к пользе короля Шведского и ко вреду Дании, договор в себе не заключает. Быть может, Русские, из чувства стыда, желали скрыть от света свою ошибку и проистекшие от нее потери; все же в данном случае оправдать их нельзя: ибо для союзного и дружественного государя ничто не должно оставаться тайной, и мне, посланнику такого государя, они не имели права отказать в вышеупомянутой моей просьбе. Как уже сказано, на Пруте большая часть офицерских повозок и вещей была отбита и разграблена Татарами; а то, что осталось, побросали сами офицеры за недостатком лошадей, большинство которых пало или было обессилено голодом. При этом из вещей, оставленных другими, всякий брал себе что [254] ему нравилось; когда же армия достигла Днестра, между офицерами возникли споры. Один говорил, что такая-то вещь принадлежит ему, другой доказывал, что это bonum derelicfum, что первый хозяин потерял на него право с тех пор, как, за невозможностью увезти, бросил его у Прута. Во время сражения Царица раздарила все свои драгоценные камни и украшения первым попавшимся слугам и офицерам, по заключении же мира отобрала у них эти вещи назад, объявив, что они были отданы им лишь на сбережение. Короче, смятение среди Русских было всеобщим, и от страха большинство не знало что делать.

Еще в Москве я слышал, что вечером, в день своего отъезда из этой столицы, Царь объявил Екатерину Алексеевну своею будущею супругою, и потому, чтоб не умалить ее чести, я осведомился у великого канцлера, справедлив ли означенный слух, желает ли Царь, чтоб Екатерине Алексеевне, в качестве его будущей супруги, был оказываем надлежащий почет, и какой титул следует ей давать? Канцлер подтвердил подлинность слуха и заявил, что, в виду этого, ее должно именовать величеством. Чтоб не быть неприятным двору, я принял слова канцлера к руководству и стал давать Екатерине Алексеевне этот титул, хотя на самом деле он не подобал бы и принцессе крови, помолвленной с королем, пока она с ним не повенчана. Впрочем от подобного возвеличения новое величество вовсе не стало высокомернее. Когда я передавал ей в царском шатре свои поздравления, она была также любезна и болтлива, как всегда, и за царским столом, следуя Русскому обычаю, собственноручно подносила мне и другим лицам вино в стакане на тарелке.

Ночь я провел в лагере, но по совету канцлера палатки свои разбил по ту сторону реки, потому что из-под Могилева вся армия должна была перейти через Днестр по понтонному мосту, который наводили с величайшею поспешностью, так как немало опасались перемены решения со стороны Турок. Все Русские полки стояли, защитившись рогатками и в готовности оказать отпор неприятелю. Палаток почти никто не разбивал. В предупреждение нападений со стороны Татар, далеко выставлены были посты и пикеты.

13 Августа. Полки один за другим перешли Днестр и расположились на том его берегу. Вид у людей был бодрый, хоть куда; но, в сущности, голод их крайне ослабил. Я слег в постель от болезни, которою страдал целый месяц, отчего за последнее время путешествовал в Русской спальной повозке. Состояние мое [255] ухудшилось вследствие поездок верхом в лагерь, которые я предпринимал через силу для свидания с Царем.

Могилев расположен по сю сторону Днестра. Город этот построен Валашским князем Могилою, от которого и получил свое имя.

14-го Августа. Я все был болен, а потому не мог лично съездить проститься с Царем и послал секретаря королевской миссии Петра Фалька принести по этому случаю его величеству всепокорнейшие мои извинения. Я поручил также Фальку зайти к великому канцлеру Головкину, чтоб попросить его назначить мне достаточную охрану для безопасного проезда по Польше, куда я должен был следовать за Царем. Канцлер велел мне передать, что мне следует ехать на Лемберг, в Ярослав, и что там я получу дальнейшие указания относительно пути, который изберет Царь. Как только армия перешла Днестр, Царь приказал отслужить благодарственный молебен и торжествовать салютными залпами чудесное свое избавление, устроенное Богом. Вечером Царь уехал, никого по обыкновению о том не предупредив. Перед отъездом он распорядился, чтоб армия немедленно выступила на Немиров в Киев, где она должна разделиться на два отряда, из которых один направится в Смоленск, другой в Казацкую Украйну.

16-го Августа. Стоял под Царьградом. Так как компания окончилась, то мне более незачем было иметь столь многочисленную свиту и такое количество лошадей. Из Москвы со мною шло восемь повозок, в Киеве же пришлось купить еще четыре крытых повозки, исключительно под сухари, так как меня предупреждали, что в армии нельзя будет ни за какие деньги достать ни крошки хлеба. Эти четыре повозки были нагружены сухарями доверху. Но по изволению Божьему, вследствие неожиданного заключения мира, у меня оказалось столько лишних сухарей, что я раздарил целых три воза нуждающимся генералам и другим служащим. А я-то так опасался испытать в походе недостаток в хлебе и припасах!.. В тот день умер мой дворецкий и толмач Christian Eisentraut. Почва под Царьградом имеет совершенно белый цвет от заключающейся в ней селитры. В этом я убедился, когда по моему приказанию копали глубокую яму для могилы Эйзентраута. Погубили его беспрерывные переезды, которые расстроили и мое здоровье.

17-го Августа. Из Немирова мне сопутствовал майор Каргопольского полка Григорий Rosnow с конвоем из 50 драгун. В этот день он со мною распростился и, по распоряжению канцлера Головкина, оставил мне 10 драгун для сопровождения меня до [256] Лемберга. Майор Rosnow природный Русский. В России более обходительного и милого человека, чем он, мне встречать не случалось.

20-го Августа. Прибыл в Iermolinsky, принадлежавший одному старому полковнику Курляндцу Шеппингу, который, приняв меня и моих людей за Русских, сначала не хотел было пускать нас к себе на двор. Он говорил, что много Русских у него перегостило, и что ему наскучило их принимать. Впустил он нас лишь тогда, когда я удостоверил его, что я Датский посланник. Подворье Шеппинга укреплено, подобно цитадели, двумя башнями и валом, и кроме того обнесено частоколом, так что овладеть им можно не иначе, как с помощью пушек. Во время Сканийской кампании Шеппинг служил в Датских войсках. В двух милях от Iermolinsk'ого стоял Русский полковник Waterang, родом Швед. Я уведомил его письмом, что назначенные ко мне драгуны, желая всюду воровать и грабить, угрожают покинуть меня в случае, если я буду им мешать, и вместе с тем просил, не будет ли он так добр сменить их десятью драгунами из своего полка для сопровождения меня до Лемберга, каковую просьбу он и исполнил.

25-го Августа. Достиг города Bawara и обедал у Польского полковника Bawarowsky, собственника этого города. Подобно всем Полякам, Ваваровский был болтлив и откровенен. По-видимому он не принадлежит ни к партии короля Августа, ни к партии Станислава, ибо как избрание одного, так и избрание другого, считает незаконным.

В Тарнополе рота полка воеводы Синявского. Капитан этой роты говорил мне, что недавно несколько солдат Литовской армии, расположенной в незначительном расстоянии отсюда, напав на одного Русского майора, везшего, в сопровождении 6-ти Русских драгун, большую сумму царских денег в дукатах и ригсдалерах, убили его самого и всех драгун, за исключением майорова деньщика, которому удалось уйти, хотя он и был смертельно ранен. В виду этого, я обратился с письмом к Regimentarius'у Литовских войск, Baranowitz'у, прося его назначить мне, для безопасности, охрану. Он не замедлил отвечать мне письмом по латыни, что просимая охрана будет прислана ко мне на следующее утро. Кроме полков на иностранный образец, под начальством Барановича состоит также известное число Литовских хоругвей. Обыкновенно Литовская или Польская хоругвь заключает к себе 100 человек; командует ею офицер, называемый ротмистром; лица, входящие в состав хоругви, суть паны помещики. Зовут их «товарищами». Каждый из них имеет при себе верховых холопов [257] в количестве 10-ти, 20-ти или 80-ти человек. Все эти холопы зачисляются в команду хоругви и тоже принадлежат к благородному сословию. Таким образом товарищей в хоругвь набирается столько, чтоб в совокупности со своими людьми они составили 100 человек. Сперва, за каждого всадника, которого «товарищ» выводил с собой в поход, Речь Посполитая платила ему ежегодно по 1000 timph'ов (timph ровняется 18-ти грошам или Датским скилингам); но теперь за всадника товарищ получает всего 500, а в хоругвях, стоящих близ Тарнополя, только 800 тимфов,– вознаграждение весьма скудное. По вооружению «товарищи» отличаются от своих людей тем, что пистолеты держут в чехлах у передней части седла, по обычаю принятому и в Дании, тогда как их люди носят их на правом бедре в особого рода футляре.

27-го Августа. Баранович прислал мне охрану из 6 «товарищей» и 14 холопов. Все они были красивы собою и имели хороших лошадей.

30-го Августа. Я подвинулся со своим обозом ближе к городу Лембергу и поселился, хотя все-таки в посаде, у самых городских ворот. Посад имеет прекрасный вид; три года тому назад его сожгли Шведы, когда взяли Лемберг приступом. Город окружен высоким валом, а внутренняя его часть укреплена небольшою старинною стеною с башнями. Самый город прекраснее всех прочих городов подобного размера. Здесь много красивых дворцов; почти все дома пятиэтажные, с большими колонами из цельных кубических камней, и украшены прекрасными изваяниями; окна снабжены железными ставнями или решетками. Впрочем, война разорила важнейших обывателей, и некоторые дома пришли в разрушение. Особенным великолепием отличается здание Иезуитской коллегии с ее церковью. Говорят, будто король Шведский, которому, при взятии и разграблении Лемберга, досталась богатейшая добыча, сказал, что во всем его государстве нет такого количества золота и серебра, какое он нашел в одном этом городе. Шведы обобрали между прочим все церкви и монастыри, присвоив себе их золотые и серебряные украшения. Когда город был взят, они всюду производили насилия, однако жизнь людей щадили. Мущины в Лемберге носят Польский костюм, женщины – Французский. Вообще в местных женщинах ничего Польского незаметно. В Лемберге есть замок; стоит он на высокой горе, превышающей высочайшие церковные шпицы, окружен стенами и башнями и может обстреливать все городские улицы. [258]

Когда я жил в Лемберге, царский генерал Янус напечатал на Польском языке и обнародовал объявление, в котором, под страхом конфискации имущества, лишения чести и смертной казни, запрещал обыватедям присоединяться к Шведской партии. Но, в сущности, даже сам король не имеет права обнародовать подобного рода объявления без предварительного согласия Речи Посполитой. Меpa эта, равно как и многое другое, вызвала в болынинстве Поляков крайнее озлобление против Русских, так что они не скрывают своих симпатий к Шведам, хотя и отнявшим у них гораздо более нежели Русские, но поступавшим вежливо, тогда как Русские поступают грубо. Поляки следующим образом объясняюсь причины, по которым они более озлоблены против Русских, чем против Шведов: Шведы явились в Польшу, как враги, и взяли с Поляков большие поборы, но, получив, что следовало, предоставили им владеть прочим их имуществом мирно, в безопасности и под покровительством законов. Напротив, Русские явились в качестве друзей, однако тоже потребовали с Поляков налогов, а теперь, получив их, все-таки разбойничают, грабят, воруют, открыто производят всевозможные насилия, уносят все из занимаемых ими домов; безо всякой совести, даже во время поста, когда не могут есть мяса, убивают скот, только затем, чтоб продать с него шкуру, а тушу бросают собакам, и производят многие другие бесчинства, исчисление которых заняло бы слишком много места. Поляки жаловались и на своего короля, который-де не оказывает им в данном случае защиты, позволяет Царю распоряжаться в Польше по своему усмотрению и предоставляет ему без суда и расправы сажать в тюрьму важнейших особ, чего не бывало с самого основания Речи Посполитой. Комендантом в Лемберге состоите Cappinghausen, природный Швед, принявший Католичество.

6-го Сентября. Я снова пустился в путь в сопровождении стражи из четырех драгунов, которую назначил мне Лембергский администратор, весьма учтивый Поляк, Oselinski. Сделав 3 мили, я приехал вечером в городок Янов; близ него находится озеро, спускаемое каждые три года, причем всякий раз ловится рыбы на 20 слишком тысяч Польских злотых.

Царь назначил мне свидание в Ярославе, но потом уехал оттуда, а его министерство не оставило мне ни письменного, ни словесного извещения о том, куда он направляется. Чтоб нагнать Царя, мне надо было плыть вниз по реке Сану. Приобретение нужных для этого лодок и наем людей были сопряжены с большими хлопотами. Наконец, мне удалось купить одно судно, впрочем, не [259] совсем готовое. Пока его доканчивали, я осмотрел Ярослав. Вследствие съезда трибунала, который собрался здесь временно, и в виду чумы, свирепствующей в Люблине, город полон народа. Вдобавок, когда я находился в Ярославе, там происходила ежегодная ярмарка, длящаяся восемь недель, и это еще более увеличивало наплыв приезжих. Здесь попадаются богатые лавки и продается все, что угодно; но цены дороги. Я купил здесь баржу за 1000 Польских злотых.

14-го Сентября. В Синяве мне необходимо было запастись на дорогу пивом как для себя, так и для своих людей; но в этот день у Евреев был «Праздник Труб», а так как без посредства Евреев в Польше ничего купить нельзя, то добыть нужное пиво стоило мне больших хлопот, и на баржу оно было доставлено только к вечеру. Одна Еврейка, отвечая моим людям, просила их не воображать, что Евреи станут, подобно христианам, оскверняться работою в Субботу или в праздник за незначительное вознаграждение, и в посрамление христианам наговорила много вещей в том же роде.

16-го Сентября. Я достиг города Ulina, с последнею на моем пути Православною церковью в Полыне.

19-го Сентября. Мы приплыли в Варшаву, великоленный город с 5-ти и 6-ти этажными домами. Евреи приезжать сюда могут только в том случае, если снабжены удостоверением, что их кто-нибудь прислал по важному делу, на столько-то часов. Если Еврей с таким свидетельством пробудет в Варшаве дольше назначенного срока, то он подвергается денежному взысканию.

24-го Сентября. Немедленно по приходе в Торн, я ведел доложить о себе будущей супруге Царя, в то время собиравшейся на обед к знаменитому изгнаннику князю Рагоци, главе так называемых недовольных в Венгрии. Екатерина Алексеевна тотчас же попросила князя Рагоци послать пригласить к обеду и меня. За столом хозяин рассказал мне между прочим, что Венгерский граф Кароли, которого он уполномочил, на время своего отсутствия, командовать армиею и управлять делами в Венгрии, превысил эти полномочия, заключив без его согласия мир с императором; что он, Рагоци, такового мира никогда не признает, и что поэтому он поддался теперь покровительству Царя. В Торне пребывает чрезвычайный посланник Голдандских штатов при его величестве короле Польском, Iohann van Hartsholt, владетель Краненбурга. Я известил его о своем приезде. В ответ, он прислал секретаря Голландской миссии monsieur Van der Bie поздравить меня по этому случаю. [260]

27-го Сентября. Будущая супруга Царя, Екатерина Алексеевна, пригласила меня к себе обедать. На обеде этом были также князь Рагоци и Голландский посланник Фон-Краненбург. Принц Рагоци заводил со мною длинный разговор, для меня, впрочем, не интересный, потому что речь всегда сводилась к его союзу с Францией, который меня не касался.

29-го Сентября. В ночь, принц Рагоци тайно выехал в Данцига, куда отправился вниз по Висле. Это весьма обходительный и замечательно красивый мущина. Он прекрасно объясняется по-латыни, по-немецки, по-французски, по-польски.

Оставив в Торне свою будущую супругу Екатерину Алексеевну, Царь для ее безопасности, расквартировал и значительную часть своей Преображенской гвардии. Подполковник этой гвардии генерал-майор князь Долгорукий отобрал у горожан ключи от городских ворот, хотя находится здесь лишь в качестве постороннего и гостя. Таков у Русских обычай. Каждому Русскому солдату город должен был платить по тимфу в день. В сущности, горожане платили за большее число солдат, чем сколько их было на самом деле; излишек шел в карман офицерам. Всякий из офицеров завладел квартирою и пользовался ею даром. Также поступила и сама будущая Царица, ко двору которой город должен был, сверх того, доставлять все нужные припасы и напитки; когда чего-нибудь (хотя бы самой малости) не доставало, президент и члены совета получали выговор, точно были царскими подданными, тогда как в действительности они ни к чему обязаны не были, даже могли не впустить к себе Русских солдат, тем более, что превосходные, высокие городские стены уцелели: Шведы срыли только наружные валы. Некогда в Торне чрез Вислу был прекрасный мост, на постройку которого пошло много труда и денег; но несколько лет тому назад Русские сломали его, назло Шведам. Таким образом этому прекрасному городу пришлось платиться за вражду воюющих сторон, по пословице «Delirant reges, plectuntur Achivi» ³⁵.

В числе других насилий, причинявшихся Русскими Торнским горожанам, было следующее. Если будущая Царица хотела куда-нибудь выехать, город должен был доставлять ей не только упряжных лошадей и экипажи, но и как можно больше верховых лошадей для ее свиты из Преображенских солдат, умножавших таким образом на чужой счет пышность ее выездов. Бедные горожане помирились бы и с этим, как мирились со многим [261] иным, если бы только их предупреждали во время. Но обыкновенно солдаты никого не предупреждали и перед самым выездом Царицы бегали из двора во двор и забирали нужных лошадей, точно они составляли их собственность. Но всех проявлений Русской грубости не перескажешь.

По полудни я был в церкви у вечерни (Aftensang) и пел вместе с остальною паствою; вдруг я заметил, что церковные двери отворились, и в них появилась будущая супруга Царя с лицами своей свиты. Уже стоя на пороге, они долго еще раздумывали, войдти ли им в церковь или не входить. Наконец, увидав меня, вошли и поместились в занимаемую мною скамью (одно из обыкновенных мужских отделений), чем привели меня в крайнее смущение. В самом деле, я имел по две женщины с каждой стороны: по одну руку стали Царица и жена бригадира Balskissa, по другую, короткое время спустя, две других женщины. Когда же вслед за ними ко мне устремилось еще несколько женщин, я вышел из моей скамьи, как бы затем, чтобы уступить им место, а сам занял другую. Вне отделений стояло много Русских гвардейских офицеров; они говорили, кричали и шумели, как будто находились в трактире. Когда священник, взойдя на кафедру, начал говорить проповедь, женщины, успевшие к тому времени соскучиться, вышли из отделений и стали обходить церковь, осматривать ее убранство, причем громко болтали о всевозможных вещах. Напоследок, они снова заняли переднее отделение; однако, так как проповедь затягивалась, то Царица послала на кафедру сказать священнику, чтоб он кончил. Но священник, хотя и немало сбитый этим с толку, все-таки продолжал говорить. По окончании проповеди Царица, которая от кого-то слышала, будто бы в этой церкви похоронена Пресвятая Дева Мария, послала просить президента о том, чтоб останки Божией Матери были выкопаны и переданы ей, царице, для перевоза в Россию. Но президент отвечал, что хотя церковь и называется церковью Марии, однако никакой Марии в ней не похоронено. Из вышеприведенного примера можно заключить, как плохо Царица наставлена в началах своей превратной веры; ибо, согласно учению самих Русских, после кончины Божией Матери тело ее было взято на небо, и таким образом Екатерина Алексеевна не могла рассчитывать обрести ее останки на земле.

5-го Октября. Я дождался здесь извещения от великого канцлера, где мне настичь Царя, так как, по словам Екатерины Алексеевны, с минуты на минуту должен был приехать гонец от Его Величества. Гонец этот действительно прибыл, но мне никакого письма [262] не привез. Здесь равным образом никто не знал, где находится Царь и куда он намерен ехать, в Дрездене-ли он или в Торгау по случаю женитьбы царевича на одной Вольфенбютельской принцессе, поедет-ли он лечиться на воды в Карлсбад, отправится ли в лагерь под Штральзунд или же в скором времени вернется в Торн.

В виду подобной неизвестности, я решил ехать в Данцнг с тем, чтобы там дождаться приказаний от моего всемилостивейшего государя и короля в ответ на мой всеподданнейший запрос из Торна, относительно того, не будет ли мне дозволено, пользуясь близостью расстояния, съездить в наш лагерь под Штральзунд, осаждаемый королем. Просил я об этом в предвидении, что Царь пожелает где-либо съехатъся с королем. Собираясь на следующий день покинуть Торн, я отправился проститься с Царицею и велел доложить ей о себе. Застал я ее в обществе 12-ти или 16-ти Преображенских офицеров, которые сидели кругом нее, пили, кричали и играли. Царица сказала мне, что ни за что меня не отпустит до годовщины победы под Лесным, одержанной Царем над генералом Левенгауптом, что в этот день, в память означенной победы, она дает обед. Я стал было всячески отговариваться, но Екатерина Алексеевна многими любезными просьбами и ласковыми словами убедила меня отложить отъезд. Заручившись обещанием, что я останусь, Ее Величество прибавила, что если бы ей не удалось меня уговорить, она велела бы караульным офицерам у всех городских ворот не выпускать меня из города.– В Торне Евреи могут проживать лишь под условием уплаты в пользу города по одному талеру в день с человека, и то не иначе, как испросив сначала надлежащее разрешение.

8-го Октября. Два Преображенских офицера передали мне приглашение на пир. Как здесь так и по всему городу, шла веселая попойка и раздавалась пальба. Вечером сожжен фейерверк, в коем между прочим замечался шифр Царя и будущей Царицы – буквы «Р. С.», увенчанные короною; швермеров и ракет пущено было множество.

9-го Октября. Простившись с Царицею, я пустился во имя Господне в путь, в Данциг, вниз по Висле ³⁶.

(Конец)

Комментарии

33. Из подлинника трудно заключить, к кому относятся эти местоимения – к Царю или к Алларту. Дневник Алларта писан по-немецки. Ю. Щ.

34. Слово это в подлиннике вставлено между строк. Ю. Щ.

35. Грешат цари, терпят люди.

36. Дальнейший дневник Юста Юля уже не имеет отношения к России. Ю. Щ.

(пер. Ю. Н. Щербачова)
Текст воспроизведен по изданию: Из записок датского посланника Юста Юля // Русский архив, № 11. 1892