ЮСТ ЮЛЬ
ЗАПИСКИ ЮСТА ЮЛЯ
ИЗ ЗАПИСОК ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА ЮСТА ЮЛЯ
(См. выше стр. 5)
4-го Января 1711 г. От царского посла в Турции, в качестве первой новогодней новости, получена недобрая весть, что Турецкий султан велел проповедывать войну против России. Весть эта вызвала здесь большое огорчение. Царь тотчас же сделал нужные распоряжения и приказал генералам и офицерам армии и флота быть готовыми к походу. Вследствие объявления Турками войны, Русские так пали духом, что ходят, как расслабленные; впрочем, это с ними всегда бывает после долгого поста, а на Рождество кончился шестинедельный пост.
5-го Января. По случаю Рождества был поднять желтый штандарт; праздник торжествовался также пальбою из орудий с вала и обычною Русскою «славою», т. е. хождением с песнями из дома в дом. В этот раз для Русских «слава» являлась необходимостью: она заглушала в них чувство огорчения, вызванное обявлением войны Турками.
9-го Января. За ночь морозь так сковал реку, что сегодня через нее уже ездят на лошадях; ездил я в санях на тот берега по одному важному делу.
10-го Января. Люди, которых я посылал в Архангельск за выписанными мною из Копенгагена припасами, вернулись в Петербург. В пути они подвергались разным опасностям. Не смотря на подорожные и указы о предоставлении им повсюду даровых подвод, в Лодейном Поле лошадей под мое добро им не дали, потому что местному коменданту запрещено было давать лошадей кому бы то ни было. Таким образом Русские, по-видимому, более не оказываюсь иностранным посланникам прежнего внимания. Вследствие этого промедления, большая часть моих припасов была повреждена морозом. Иные из них я перевез на собственных лошадях, высланных мною в Лодейное Поле из Петербурга. Из этого опыта я убедился, что иностранному посланнику в России выписывать что либо из-за границы не стоит, тем более, что он никогда не знает, пробудет ли на одном месте хотя бы только шесть месяцев под ряды едва успел я получить припасы, как должен был ехать из Петербурга в Москву. Путешествие моих людей и перевозка клади обошлись мне в 200 с лишком ригсдалеров specie. [114]
12-го Января. Сегодня Русские, празднуют новый год. У князя Меньшикова был обед, званы все министры. В числе других присутствовали также Шведы: граф Пипер, генерал Рейншильд, генерал Левенгаупт и секретарь Цедергельм. Речи графа Пипера, не смотря на несчастия, постигшие как его самого, так и короля Шведского, отличались хвастливою необдуманностью, не свидетельствовавшею в пользу его ума. Что касается Рейншильда и Левенгаупта, то из их разговора можно было видеть, что, не поступаясь должным уважением к своему государю, они все же лучше умели сообразоваться с обстоятельствами, созданными войною.
В полдень, по окончании обедни, с крепостного вала и на адмиралтейской верфи выпалили изо всех орудий, а вечером перед окнами герцога Курляндского сожжен фейерверк.
13-го Января. Герцог Курляндский покинул Петербург. Вследствие недостатка в лошадях, он оставил здесь более половины своих людей и вещей и в последствии послал за ними тех самых лошадей, на которых выехал. Герцог пустился в путь больной. Причинами его нездоровья были чрезмерное питье и разные испытанные им здесь неприятности. Между прочим князь Меньшиков постоянно местничался с ним и делал ему всевозможные обиды. Перед отъездом из Петербурга, из договоренных 100000 рублей герцог получил всего 50 тысяч, да и то лишь после долгих хлопот, упрашиваний и раздачи многочисленных подарков.
14-го Января. Баталион Преображенской гвардии, живший здесь на зимних квартирах, ушел в Москву.
18-го Января. Мне предстояло ехать в Москву; между тем выписанные мною припасы я везти туда не решался в виду сильных морозов, от которых вино и другие товары несомненно подверглись бы порче; поэтому я задал пир на сто с лишком человек. Присутствовали Царь со всем двором, министры, генералы, адмиралы, многие офицеры и иностранные посланники. Гостями и их слугами (последних по местному обычаю приходится угощать и спаивать также, как и их господ) было выпито 100 литров secq, 100 литров Шампанского, 100 литров Бургонского, 100 бутылок Английского пива и целая бочка Французского вина Croix du Mont. Таким образом пир стоил мне более 500 ригсдалеров.
26-го Января. Получена печальная весть о смерти герцога Фридриха-Вильгельма Курляндского. Умер он в Дудергофе, в 30 верстах от Петербурга. В тот день вдова его, герцогиня Анна Иоанновна, вернулась со своею свитою в Петербург. Тело покойного, [115] брошенное на две доски, оставалось в Дудергофе до тех пор, пока не представилась возможность отвезти его в Курляндию.
Меня посетил духовник Царя. Разговор между нами коснулся смерти герцога и перешел на загробную жизнь. Царский духовник объяснил мне, что по верованиям православных душа человека после его смерти в течение сорока суток носится вокруг его тела и лишь по прошествии этого времени переселяется в рай или в ад (о чистилище православные не упоминают: они в него не верят). В виду этого нахождения души около тела, панихиды по умершем служатся в самый день его смерти, затем на 3-й, на 9-й, на 20-й и на 40-й день. Впоследствии заупокойные службы совершаются ежегодно в годовщину смерти покойного, до тех пор пока есть кому платить за панихиды и обедни, раздавать необходимую милостыню и расходоваться на тризны. Переселяясь в рай, душа того или другого человека по дороге на небо встречает разные смертные грехи, которые совершил этот человек во время земного своего существования. Грехи эти мешают полёту души на небо, но молитвы живущих устраняют их. Если, однако, умерший совершил семь таких грехов, и душа его остановлена на своем пути семь раз, то заупокойные службы о ней недействительны.
27-го Января. В Петербург прибыл генерал Вейде. Он был обменен на генерала Штромберга, Рижского коменданта и губернатора Лифляндского. По сдаче Риги, Штромбергу должна была быть предоставлена свобода; между тем Русские взяли его в плен. Со своей стороны, Стокгольмский сенат, согласившись обменять Вейде на пленного Штромберга, тем самым как бы признал справедливым задержание Царем, вопреки капитуляции, Рижского и Выборгского гарнизонов. Обмен устроил князь Меньшиков, исполняя обещание, данное генеральше Вейде освободить ее мужа из плена.
28-го Января. Я 28 выехал в Москву. Здешние морские офицеры посланы вперед в Воронеж. В Петербурге для охраны гавани оставлены из них лишь немногие.
29-го Января. Я отправил вперед себя в Москву значительную часть моих людей и вещей.
Сегодня жена князя Меньшикова разрешилась от бремени принцем. Я поздравлял по этому случаю князя. Застал я его за столом в многочисленном обществе грубоватых (gemeene) Русских, уже порядочно подвыпивших. Князь объявил мне, что хотя будет крестить сына не откладывая, тем не менее попросит [116] моего всемилостивейшего государя, короля Датского, Царя, короля Прусского и короля Польского быть (считаться?) крестными отцами ребенка. Князь показал как мне, так и другим окружавшим его лицам, между прочим и своим генералс-адъютантам, проект письма к королю Датскому, составленный по его приказанию. Генеральс-адютанты смеялись над ним в глаза, льстя ему несообразными, преувеличенными похвалами; но князь не замечал ничего, и этим-то в последствии особенно тешились его генеральс-адъютанты, продолжая насмехаться над ним и заглаза. Я собирался уехать в Москву нынче; но князь сказал мне, что, не смотря на выданную мне подорожную, прежде отъезда Екатерины Алексеевны и царицы с царевнами, лошадей я не получу.
30-го Января. Царский духовник передавад мне, что за Невою на гауптвахте, в присутствии 20-ти человек солдат, заплакал образ Божией Матери, которая будто бы сказала при этом, что в ее честь за крепостью должна быть построена церковь. Об этом чуде доложили Царю (ибо Русские, по меньшей мере, так же суеверны, как католики), и Царь, желая в нем убедиться, тотчас же поехал за Неву, чтоб осмотреть образ: на щеках Божией Матери действительно оказались следы как бы от стекавшей вниз влаги. Поверил ли Его Величество этому, не знаю; во всяком случае, мнения своего по настоящему делу он не выразил.
В тот же день Царь рассказал мне о следующем случае, происшедшем несколько лет тому назад в Москве. По его распоряжению казнили некоторых бунтовщиков. В России осужденные идут на казнь не связанные; перед казнью им даже не завязывают глаз; они сами ложатся врастяжку перед палачем и кладут голову на плаху. Один из бунтовщиков лег плашмя на землю, разметнув руки; затем ему отсекли топором голову. Тут Царь увидал, как обезглавленный труп приподнялся на руках и на коленях и простоял в таком положении целую минуту, после чего снова повалился на земь. Рассказ этот заслуживает полной и веры, так как Его Величество не склонен к вымыслам. В заключение Царь, который весьма здраво обо всем судит, выразил мнение, что у этого преступника жилы были сравнительно тонкие – обстоятельство, замедлившее истечение крови и на более долгое время сохранившее в теле жизненные силы. Подобные же случаи, происходящие от той же причины, наблюдаются и на птицах, в особенности на курах, которые, будучи обезглавлены, иной раз долго еще бегают по земле. [117]
1-го Февраля. Крестили сына князя Меньшикова; назван он Самсоном. Таинство совершено чрез окропление, per aspersionem, а не общепринятым в России снособом, per immersionem, через погружение. Все же, однако, ребенка крестили нагим. Как только кончился обряд, со стен крепости и на адмиралтейской верфи открылась пушечная пальба. По приказанию короля Прусского, Прусский посланник Кейзерлинг, который вместе с прочими иностранными посланниками присутствовал на крестинах, возложил на новорожденного князя орден Великодушия (Generosite), представляющий собою маленький голубой эмальированный крест. В тот день все мы обедали у князя Меньшикова. Вечером Кейзерлинг уехал к себе на родину в Пруссию, а я отправился в Москву. Выехал я из Петербурга в 7 часов вечера и ночью достиг Дудергофа.
Иногда в сношениях с Русскими помогает брань. Мне пришлось браниться и теперь, когда я хлопотал о лошадях для предстоящего путешествия. Безвозмездно Приказ соглашался дать мне только 24 лошади, за прочие же 50, нужные под мои вещи, предоставлял мне платить из собственного кармана. Наконец, после долгих споров, было решено, что я найму лошадей, привезших из Москвы в Петербург зерно и муку, а что Приказ, по приезде моем в Москву, возместит мне этот расход. Нанял я этих лошадей по 4 1/2 рубля за пару и отправил на них вперед свои вещи и большую часть людей; сам же, спустя некоторое время, поехал на почтовых.
2-го Февраля. За Ингерманландскою границею, в самой России, дома, пища, напитки и все прочее становятся лучше. Сопровождали меня пристав и 12 морских солдата (mariner); некоторые из них находились при мне самом, другие при моих людях, ехавших впереди. Я мог обойтись и без этого конвоя; но о назначении его попросил я сам, чтоб Русские не отвыкали от старых порядков по части мер для охраны иностранных посланников.
3-го Февраля. В 9 часов вечера я прибыль в Новгород. Меня впустили на царское подворье. Так как в день моего выезда из Петербурга один из сопровождающих меня людей сломал себе ногу, то, в виду болезненного его состояния, я вынужден был переночевать в Новгороде. Опасаясь, как бы путешествие и сильные морозы не повредили ему, я хотел было оставить его здесь; но во всем городе не оказалось ни одного фельдшера, а потому я поневоле увез его с собой. Отмечаю это для будущих путешественников по России.
4-го Февраля. Всюду на дороге попадались царские подворья; я останавливался в них на время перепряжек, а затем ехал далее. [118]
6-го Февраля. Ночью между Торжком и Тверью сделал я три перегона и все три раза менял лошадей в лесу; ибо в тех деревнях, где находятся ямы, еще не прекратилась чума, и деревни эти оцеплены.
7-го Февраля. В 8 часов приехал я в Тверь. Местный комендант позвал меня к себе обедать. У него я видел то же представление, что и прошлого года, во время путешествия моего из Нарвы в Москву. Вечером близ Клина я нагнал своих людей с вещами.
8-го Февраля. В 9 ч. благополучно прибыл я в Москву.
В Москве ужасные разбои и грабежи. Вечером один из секретарей царской Немецкой канцелярии г. Остерман прибежал к моему подворью без шапки и стал стучаться в ворота. В это время я преспокойно сидел себе дома. Оказывается, он проходил невдалеке от моего двора с морским капитаном бароном фон Willemofsky и с двумя морскими солдатами, как вдруг на них напали разбойники. Остерман сказал, что оставил Виллемовского и солдат, окруженных злодеями. Тогда, по моему приказанию, все мои люди, схватив оружие, бросились на помощь к Виллемовскому. Нашли они его полумертвым и раздетым. Солдаты были тоже в такой степени изранены и избиты, что не могли стоять на ногах. Всех троих принесли ко мне на подворье, где мой камердинер, фельдшер по ремеслу, сделал им перевязку. Виллемовский получил восемь смертельных ран в голову. После того, как ему сделали перевязку, он все время находился в забытьи и молчал. Разбойники представляют в Москве истинное бедствие. Выйти вечером на улицу значит подвергнуть свою жизнь опасности. Зимою без уличных убийств и грабежей не проходит ни одной ночи. Утром на улицах находят трупы ограбленных. Возле самого моего подворья и в ближайших его окрестностях, за время трехмесячного пребывания моего в Москве, убито 16 человек, несмотря на обходы моей стражи, которую я нередко посылал в дозор, чтоб подстерегать этих злодеев.
На другой день сам Царь, прибыв ко мне на дом, посетил умирающего Виллемовского, которому в то время было особенно плохо. Перенести его не представлялось возможности в виду его состояния и, спустя три дня, он умер у меня на подворье. Похоронили его через несколько дней; на погребение были званы Царь, иностранные посланники и все находящееся здесь морские офицеры. Всем розданы были золотые кольца, стоимостью каждое в 3 рубля. На кольцах этих, украшенных черным бантиком, вырезано имя, день рождения и день смерти покойного. В России участвующим [119] на похоронах раздаются или такие кольца, или серебряные ложки. Покойного помянули веселою тризною и выпивкою. За гробом мы шли пешком через весь город. Так как Виллемовский был морской офицер, то в шествии на его похоронах Царь занимал место, соответственное своему чину шаутбенахта. Шел он слева от генерал-адмирала, тогда как вице-адмирал Крейц шел справа. Этим Его Величество лишний раз показал, как в своем флотском звании он строго соблюдает субординацию. Над могилою Виллемовского рота гренадер произвела три ружейных залпа.
15-го Февраля. Польский посол Wollitz, он же коронный маршал Литовский, торжественно въехал в Москву. Впереди шло 500 солдат Преображенской гвардии. За ними ехало 16 поставленных на полозья царских карет с очень плохою сбруею и со слюдяными оконницами. Потом ехало верхом 30 человек Польских дворян. Далее, в царской карете, везли самого посла. За послом следовало 5 посольских возков и 5 заводных лошадей. Поезд замыкали 50 драбантов или телохранителей.
16-го Февраля. Польский посол сообщил мне о своем приезде, но послал с этим уведомлением не секретаря, а лице, именовавшее себя посольским praecursor'ом. Praecursor этот явился ко мне с одним Польским капитаном; оба объяснялись со мною по-латыни, ибо никакого языка кроме Польского и Латинского не знали. Я в тот же день послал поздравить Волича с приездом, но вместо секретаря миссии отправил к нему частного своего секретаря, Расмуса Эрёбо. Посол сидел за столом (как в этот день, так и на следующий Царь посылал его угощать). Предложив Эрёбо бокал Венгерского вина, посол провозгласил здоровье короля Датского, потом мое здоровье и затем выпил с ним еще несколько чаш, так что секретарь мой вернулся домой пьяный.
17-го Февраля. Царские министры не сомневались, что для Русского правительства поручение, данное Воличу, далеко не столь приятного свойства, как прошлогоднее посольство Витворта, принесшего от имени королевы Английской торжественное извинение по поводу насилия и бесчестия, которым подвергся царский посол в Лондоне. Поэтому на аудиенцию Польского посла Русские никого из пребывающих здесь иностранных посланников не позвали. Впрочем, узнав о предстоящем приеме и угадывая нежелание министров видеть на нем иностранных представителей, я послал осведомиться у барона Шафирова, дозволено-ли будет присутствовать на аудиенции посторонним. Шафиров отвечал, что кто хочет, тот может прийти. Сначала царские министры требовали от Польского посла, [120] по примеру Английского и других послов, чтобы он сообщил им список своей речи до аудиенции; но Волич самым категорическим образом отверг это требование. Посла повезли во дворец в собственной карете Царя, но за послом ехало всего пять карет, тогда как Английского посла сопровождало 16 карет. Перед поездкой на аудиенцию произошли упорные пререкания: Русские приказные требовали, чтоб назначенный к Воличу приставом губернатор Казанский Петр Матвеевич Апраксин сидел в карете с ним рядом, но посол ни за что не хотел этого допустить. Тогда вместо Апраксина к нему назначили в пристава одного боярина, честью и заслугами пониже. Этот боярин сидел на переднем месте. Между тем, когда Английский посол ехал на аудиенцию, то Русские настояли, чтобы пристав сидел с ним рядом.
Вдоль пути, выстроившись перед Кремлем, стояли с распущенными знаменами два баталиона Преображенской гвардии и два баталиона гарнизона. Посла встретили: у дворцового крыльца один Преображенский капитан, на лестнице некий камергер, наконец, у дверей приемной залы, тайный советник Мусин-Пушкин, который и повел его к трону. За Воличем следовал его брат, секретарь посольства (он же коронный референдариус Литовский), высоко неся его верительную грамоту, завернутую в белый вышитый шелковый платок. Троекратно поклонившись Царю, посол остановился у ступеней, ведущих к трону. На возвышении, где против середины стола стояло тронное кресло, места для посла не было, так как Царь стал на самом краю верхней ступени. Что касается Английского посла, то он держал свою речь на тронном возвышении.
Сначала Волич вынул из-за пазухи лист бумаги и прочел по нем царский титул, а затем произнес на Польском языке длинную речь, следующего, в общих чертах, содержания. Его Царское Величество видит, с какою неуклонностью Речь Посполитая поддерживает с ним союз: от прохода через страну и от зимнего квартирования многочисленных войск, Польша подверглась разорению и пожарам; в былое время она снабжала хлебом и другими произведениями большую часть Европы, теперь же едва может пропитать собственное население. Не смотря на все это, преданная огню и мечу многочисленных врагов, обращенная почти в сплошное пепелище, Польша, тем не менее, во всем верна союзу, заключенному с Царем. Вследствие этого она ожидает, что и со своей стороны Его Царское Величество будет с таким же прямодушием исполнять относительно Речи Посполитой условия союза, и так как в настоящее время Царь завоевал всю Лифляндию и [121] Эстляндию, то республика просит его уступить ей эти страны согласно договора. Кончив речь, посол поцеловал у Царя руку; то же сделали секретарь посольства и прочие знатные лица посольской свиты. В свое время, не смотря на требование Русских приказных, Английский посол руки у Царя не поцеловал, ибо счел это несовместимым со своим новым званием 29. Когда Польский посол произносил речь, то и сам он, и Царь стояли с непокрытою головою. В заключение Царь спросил посла, как поживает король Польский, на что тот отвечал, что его величество здоров. С торжественной аудиенции посольство в прежнем порядке отправилось обратно на свое подворье. Там посла в течение трех дней угощали на царский счет.
19-го Февраля. Я посетил Волича. Стража его, приблизительно человек в 50, отдала мне честь, опустив развернутое знамя. Сам он вышел ко мне навстречу и, если б я еще немного помедлил, то встретил бы меня у моего экипажа. Но к его дверям вела высокая в два колена лестница, и он успел спуститься только с верхнего колена, в то время, как я уже поднялся на нижнее, так что мы сошлись на средней площадке. Польский посол тотчас же повел меня наверх, предоставив мне идти справа. Принял он меня в сенях; ибо в зале, где находилось его небо или dais, и где он, в сущности, должен был меня принять, служилась в то время месса,– обстоятельство, показавшееся мне довольно странным, тем более, что прибыл я аккуратно в тот час, который он сам мне назначил. Видя, однако, что я желаю поговорить с ним наедине, он провел меня через залу, где шло служение, в свой кабинет. Посол все время предоставлял мне предхождение и правую сторону, но сесть мне не предложил; впрочем, последнее, полагаю, произошло случайно, без умысла с его стороны, или, быть может, таков Польский обычай. Посол рассказывал мне, что Русские министры предъявили к нему требование, чтоб он не говорил на торжественной аудиенции о возвращении Польше Лифляндии, ибо Его Величество не хочет, чтоб вопроса этого касались в присутствии иностранных министров; но Волич не дал им относительно этого никакого обещания и, как уже известно, на аудиенции пространно высказался по означенному делу, исполнив таким образом первоначальное свое намерение. Он передавал мне также немало подробностей о дурном поведении Русской армии в Польше. По его словам, за время последней войны, Русские вымогли у Великой Польши 100 миллионов Польских злотых (злотый равняется приблизительно [122] Датской марке), столько же у Малой Польши и 200 миллионов у Литвы; цифры эти могут быть подтверждены счетами и росписками. Деньги, золото, серебро, драгоценные камни, домашняя утварь, лошади и другое добро, пограбленное Русскими у несчастных жителей, в этот расчета не входят. Русские держат в заключении Польских дворян, вытеснили Польские полки из их зимних квартир, чтоб самим завладеть этими квартирами, требуют с палатинов, опустошенных чумою, войною и пожарами тех же податей и налогов, как с палатинов, еще населенных; при производстве этих поборов заставляют тех, у кого еще что-нибудь осталось, платить за разоренных и неимущих и т. п.,– словом, всюду действуют насилием. Волич сообщил мне также о своих переговорах со здешними министрами по вопросу о тайной конференции, которую он просил ему назначить. Министры предложили было сойтись в доме великого канцлера Головкина; но посол отказался, утверждая, и не без основания, что конференции должны происходить во дворце. Под конец Русские министры согласились на его требование. При моем уходе, посол, идя слева, проводил меня с верхнего колена лестницы. Дальше я сам попросил его меня не провожать, иначе он дошел бы со мною до самого моего экипажа. Провожали меня до экипажа брата его, состоящий при нем в качестве секретаря посольства, и Огинский, сын известного Польского князя. В это время сам посол, желая проститься со мною, продолжал стоять на лестнице; но, предупрежденный о том моими людьми, я потребовал, в виду медленности, с какою свита моя взбиралась на лошадей, чтоб он более себя не утруждал и вернулся бы назад в свой дом.
22-го Февраля. В 11 часов утра меня посетил Польский посол. Он заранее предварил меня о своем визите. Впереди посла ехали верхом 16 Польских дворян и несколько стремянных; в первой карете сидел его брата, секретарь посольства, во второй он сам. Я встретил его у низа лестницы и, предоставив ему, как надлежало, предхождение, повел наверх в горницу. Беседа наша не прекращалась. Чтоб соблюсти равенство между моим приемом у него и его приемом у меня, я тоже не предложил ему сесть, на что, впрочем, он, по-видимому, не обратил никакого внимания. При его уходе я проводил его до низа лестницы.
Царь по обыкновению жил в своем домике в Преображенской Слободе. К нему никого не допускали, да и сам он так устраивался, что его нельзя было застать дома. Вообще определенного места и времени для разговора с ним назначено не было, и если не представлялось случая видеться с ним на похоронах, на свадьбе, [123] на родинах или на ином каком-либо пиршестве, то разыскивать его было бы напрасным трудом.
24-го Февраля. Я вместе с имперским посланником Вильдсеном посетил Польскую посольшу. Принимала она стоя; все гости тоже стояли; когда пили по Польскому обычаю круговую, муж ее сам обносил вино. Проводил он нас до наших экипажей.
26-го Февраля. У меня был великий канцлер Головкин и обсуждал со мною различные вопросы, давно уже поставленные мною на очередь. В Москву приехал имперский резидент Плейер (Blejer). Он не замедлил известить меня о своем прибытии.
28-го Февраля. Я побывал в Московской крепости, Кремле, и осмотрел тамошние достопримечательности. Начал я с большого колокола, висящего на ужасно высокой колокольне. Последняя построена за много дет назад царем Иоанном Васильевичем и в его честь названа Иваном Великим. Большой колокол имеет в поперечнике 9 локтей, окружность его била равняется 3 1/2 локтям. Несколько лет тому назад в соседстве с колокольнею случился пожар; от его действия большие четырехгранные в 1 1/2 четверти локтя в разрезе железные брусья, на которых висит колокол, так накалились, что, не смотря на свою толщину, подались и выгнулись, при чем колокол опустился так, что теперь края его приходятся всего на полтора локтя от пола; вдобавок он дал трещину, а потому стал негоден к употреблению. На колокольне висит еще один очень большой колокол. В диаметре он имеет 6 1/2 локтей; обхват его била в два с половиною локтя. Сверх того, на Иване Великом до 40 больших и малых колоколов. Производят они оглушающий гул и звон.
6-го Марта. Я участвовал на похоронах одного купца, куда и был приглашен и Царь. Покойный пользовался царским расположением; будучи важным пьяницею и отличаясь значительною тучностью, он вечно состоял маршалом при «славе» и на других попойках.
7-го Марта. Вследствие моей просьбы и с разрешения Царя (без дозволения которого в Москве ничего нельзя осматривать), канцлер Головкин велел показать мне Кремлевский собор и погребальницу почивших царей. Собор Успения Пресвятой Богородицы имеет пять больших позолоченых глав. Внутри он поддержан четырьмя круглыми расписными колоннами. Посредине висит большая серебряная трехвенечная люстра; нижняя ее шишка гораздо толще бочки (pack-toende). Мне говорили, сколько весит эта люстра на Русские фунты; по сделанному мною рассчету в ней 130 Датских лисфунтов. Ближе к алтарю висит небольшая изящная золотая люстра [124] с шишками, немногим крупнее человеческой головы. Иконостас, подымающийся во всю вышину храма, покрыт живописью и уставлен множеством образов. На старинных католических образах, большое число которых еще уцелело в наших церквах, вокруг головы Спасителя, апостолов и других святых нарисован желтый обручик, изображающий блеск и сияние, исходившие от их лиц. В России обручик этот заменяют венчики из меди, серебра или золота. В Успенском соборе венчики на иконах золотые, усаженные множеством драгоценных камней и жемчугов. Замечу, кстати, что в России нигде не встречаешь резных образов: здесь имеются только рисованные, с гладкою поверхностью. Справа от царских врат в окованном серебром кивоте, вышиною локтя в три, стоит образ Божией Матери, писанный, как утверждают Русские, евангелистом Лукою. Образ этот украшен несколькими тысячами крупных и мелких драгоценных камней и жемчужин, пожертвованных в собор Морозовым, шурином покойного царя Алексея Михайловича. Возле левой входной двери стоит крытый (afbugt) стул, привезенный сюда из Константинополя еще в то время, когда столица эта находилась под владычеством христиан. Несколько далее от входа стоить другой крытый стул, служивший сидением для патриарха. Справа от алтаря находится боковое помещение, в которое ведет небольшая дверь. Там, в медной раке, покоятся мощи святого Петра, митрополита Московского, сотворившего, как рассказывают, много чудес. Возле его мощей, в серебряном ковчеге, хранится золотой крест, усаженный множеством драгоценных камней. Крест этот будто бы сделан по заказу императора Константина Великого, в подобие того креста, который явился ему в небесах. Мне говорили, что в нынешнюю кампанию, в одной битве, Распятие это, в числе других вещей, было взято Шведами, но Русские за 50 ригсдалеров выкупили его у одного Шведского солдата.
В боковом помещении мне показывали также главу Иоанна Златоуста, в серебряном ларце, кусочек ризы Господней (с виду лоскуток коричневого полотна) в большом золотом кивоте, усаженном драгоценными камнями; правую руку апостола Андрея, обхваченную серебряным обручем, как уверяют, в том месте, где она была привязана ко кресту и проч. Ссохшиеся пальцы этой руки съёжились и скрючились, в виду чего утверждают, будто они находятся в том самом положении, в каком Св. Андрей крестился ими, когда шел на казнь. Еще показывали мне: голову патриарха Константинопольского Григория Benedicti, в серебряном ковчеге; палец Василия Великого, как свидетельствуют Русские, первого по [125] времени чудотворца, часть ноги (?–been) Иоанна Крестителя, нижнюю челюсть Владимира, первого Русского христианского князя, частицы мощей Алексея митрополита, часть мощей Св. Сергия, покоющегося в Троицком монастыре, в 30 верстах от Москвы, часть мощей Греческого мученика Евфимия (?–Iepinio) и образ Божией Матери, украшенный серебром, золотом и драгоценными камнями.
Из бокового помещения меня провели в другой угол собора на правой же стороне, к мощам митрополита Московского Петра-Ионы (sic), почитаемого Русскими за святого. Между этим углом и соответствующим углом с левой стороны стоят гробницы патриархов, обитые черным сукном и обнесенные железною решеткою. В левом углу, в небольшом помещении, хранится кусочек ризы Господней, предмет поклонения Русских. Слева, у первой колонны, стоит икона Божией Матери, как говорят, привезенная из Греции и явившая много чудес. Она украшена множеством драгоценных камней и жемчугов. В левом углу (если выходить из алтаря), и покоются останки митрополита Филиппа, тоже почитаемого Русскими за святого. В заключение проводник, показывавший мне собор, ввел меня в комнату рядом с алтарем, где хранятся разные церковные книги, окованные золотом и усаженные множеством драгоценных камней. Одна из них особенно роскошна; уверяют что она стоить 60,000 рубл, что весьма правдоподобно. Длина ее локоть с четвертью, ширина 3/4 локтя; переплета весь окован золотом и усажен множеством крупных камней; листы – из пергамента; поля с боков наверху и внизу покрыты великоленными рисунками и расписаны травами. Буквы очень крупные и печать четкая. Относительно переплетов Русских церковных книг следует заметить, что одна их сторона всегда несравненно красивее и богаче другой; а потому когда книгу кладут на место, то обращают ее красивою стороною наверх; с нижней стороны переплета представляет обыкновенную работу. Далее мне показывали золотые сосуды, наполняющие большой ларь. Из них самые примечательные: большой золотой потир, по крайней мере полторы четверти локтя в поперечнике, усаженный множеством крупных, весьма ценных камней, и такой тяжелый, что его едва можно держать в одной руке. К нему принадлежать дискосы, другие сосуды и лжицы – все из золота. Потир этот с принадлежностями пожертвован в собор братом нынешнего Царя, царем Феодором Алексеевичем. Затем два каменные потира, сплошь окованные золотом, оба с золотою подставкою, чеканной работы. Привез их будто бы из Рима, в числе другой церковной утвари, Св. Антоний, о котором я говорил под числом 23-м [126] Декабря 1709. Показывали мне большую золотую, опушенную горностаем патриаршую митру, которую в настоящее время надевает митрополит при совершении литургии на Рождественские праздники; показывали множество великоленных облачений из бархата и золотой парчи, усаженных тысячами крупных жемчугов. Тут же (в ларе?) хранится большая губка, по меньшей мере трех четвертей алена в поперечнике. На мой вопрос, зачем ее так тщательно сберегают среди всех этих сокровищ, мне отвечали, что, при крестных ходах, каждое духовное лице несет что-нибудь в руках, а тот церковнослужитель, для которого ничего не остается, берет эту губку. Под конец мне показали большую серебряную скрыню (skrin), опечатанную царскою и патриаршею печатями. Как мне объяснили, в скрыне лежит риза Господня; видеть ее мне не удалось, так как открывать скрыню не дозволяется. Пол собора выложен четвероугольными чугунными плитами. По случаю холодного времени он был почти сплошь покрыть войлоками.
Из Успенского собора меня провели в соседний собор – Михаила Архангела. Здесь похоронены Русские цари. Гробницы их, в форме гробов, помещаются среди собора за железною решеткою. Для пышности, в виду посещения собора иностранцами, они были покрыты роскошными алыми бархатными покровами, в обыкновенные дни отсутствующими. На покровах крупным, хотя и не совсем ровным, жемчугом вышито много разных имен и надписей. Самый великолепный и особенно богато вышитый жемчугом лежал на гробнице царя Федора Алексеевича. На каждой гробнице стоял большой золотой подсвечник со свечею. По случаю нашего посещения свечи были зажжены. Такие же бархатные вышитые жемчугом покровы лежали на гробницах братьев, отца, деда и дядей нынешнего Государя, царя Ивана Алексеевича, царя Алексея Михаиловича, царевича Алексея Алексеевича, умершего на 17-м году от рождения, царя Михаила Феодоровича и двух братьев Алексея Михайловича. Гробницы эти расположены в ряд; возле них находятся гробницы двух детей Алексея Михайловича. Вдоль противоположной стены стоит много гробов старинных Русских правителей, великих князей. Гробы эти покрыты красным сукном. Возле одной колоны похоронен старший сын нынешнего Государя, скончавшийся младенцем. Гробница его была тоже покрыта великолепным покровом. В помещении возле алтаря покоятся останки знаменитого тирана Ивана Васильевича, о котором столько повествует история. Рядом с ним лежат его сыновья. Эти гробницы покрыты черным сукном. Против дверей, выходящих на дворцовую площадь, [127] покоится царевич Димитрий, невинно убитый Борисом Годуновым и вследствие этого причтенный к лику святых. На самом деле тела царей и великих князей похоронены под спудом, и в соборе стоят только подобия гробов. Здешний настоятель показал мне большое золотое распятие и большую великолепную драгоценную книгу, окованную золотом и усаженную камнями, наподобие книг Успенского собора. Показали мне также гробницу одного Казанского царя, за которого некий Московский великий князь выдал одну из своих дочерей с условием перехода его в православие. Казанский царь действительно крестился и по смерти похоронен в усыпальнице Русских царей. Сюда же перевезены из Казани и останки его отца. Могилы эти находятся рядом, возле двух соседних колон.
Из Архангельского собора я пошел в Благовещенский, находящейся возле дворца. Тут мне показали три четвероугольных таблицы, на которых прикреплены частицы мощей разных святых. На каждой таблице было по 48-ми частиц.
8-го Марта. Я отправился в Успенский собор, чтоб присутствовать при обнародовании Царем манифеста о войне с Турками. Манифест был напечатан по-славянски. Как только Его Величество вошел в собор, то сейчас же приказал одному секретарю во всеуслышание прочесть этот манифеста. Во время чтения секретарь стоял на возвышенном месте на виду у всех, причем все могли его слышать. Затем выступил в великолепном облачении митрополита Рязанский, исправляющий должность вице-патриарха, и остановился посреди церкви, лицом к алтарю. Его окружало 13 митрополитов, епископов и архимандритов в богатых ризах, а также много священников или попов, расположившихся в два ряда. Один из священнослужителей, обладающий чрезвычайно сильным голосом, стал возглашать особую ектению (?–litanie), заключающую много всяких прошений о даровании Царю успеха в предстоящей войне. Ектенья эта составлена для настоящего случая и только что напечатана. Затем внесли, для освящения, два кровавого цвета знамени с надписями золотыми буквами: «за, имя Иисуса Христа и христианство». К концу службы, по приказанию Царя, все стали на колени, и митрополит громким голосом прочел молитву о даровании успеха и одоления на Турок. Потом, взошед на высокую кафедру (stoel), обтянутую красным сукном, митрополита сказал проповедь на текста 3-й главы Исхода. Господь говорить Моисею: «подымись на гору, сними обувь твою и возми в руки посох». И Моисей увидал горящий, но не сгорающий куст. Господь сказал ему: «Я услыхал воздыхания, вопли и стоны Моего народа, угнетаемого Египтянами, и [128] пришел освободить Израиля. Моисей, поручаю тебе вывести Мой народ из Египта! Не бойся, с тобою Я, Господь Бог твой». Текст этот действительно послужил как бы пророчеством милосердия Божия к Царю и счастливого избавления его от Турок в кампанию следующего лета. Окончив проповедь, митрополит благословил на все стороны народ большим золотым распятием, к которому первый приложился Царь, поцеловав при этом у митрополита руку; митрополит же покропил ему лоб святою водою; за Царем ко кресту подходили разные офицеры и генералы, которых митрополит тоже кропил святою водою, тем и завершилось богослужение. У собора в ружье стояло два полка; они приняли красные знамена, освященные во время богослужения. Будучи полковником Преображенской гвардии, Царь, обнажив шпагу, сам повел этот полк от собора. На пути он отдавал шпагою честь проходившим важным особам. Тут, подойдя к Царю, я попросил его пожаловать ко мне когда-нибудь в гости, прежде чем он уедет из Москвы. Царь обещал быть у меня в следующий Четверг, прибавив, что о лицах, которых он с собой приведет, мне сообщить его повар Иоган фон Фельтен.
12-го Марта. У меня обедал Царь, сидевший за одним столом со своими постоянными слугами, каковы майор и камер-юнкер Павел (Popel) Иванович Ягужинский, адмиралтейский советник Александр Кикин и др. Царь произвел этих лиц в офицеры, но не назначил им жалованья от себя, так что они пользуются только полковым содержанием, присвоенным им по военной их должности. Когда Царь обедает в гостях, то кушанье для него обыкновенно готовит собственный его повар; ибо Его Величество особенно любит известные блюда, а приготовлять их по его вкусу умеет только Фельтен. Поэтому, хотя я имел двух своих поваров, тем не менее попросил царского повара изготовить нынешний обед. С одной стороны я думал угодить тем Царю, с другой – находил случай сделать Фельтену подарок, и действительно я роздал небольшие подарки как ему, так и некоторым другим царским людям; ибо лица эти могли облегчить мне доступ к Царю в тех случаях, когда я имел к нему дело. Я очень рад, что князь Меньшиков, оставшийся в Петербурге для управления страною, и другие министры отсутствовали, так как за этим обедом сам Царь дал мне слово относительно одного вопроса, который, по воле моего всемилостивейшего государя и короля, я должен был привести к окончанию с Русским правительством. Между тем, путем формальной конференции я бы ничего от Русских министров не [129] добился. Подробнее об этом деле сообщается в моем протоколе, хранящемся в государственной канцелярии.
16-го Марта. Проезжая по городу, я случайно встретил Царя. Он делал сортировку между солдатами и офицерами, устраняя старых и негодных к службе, при чем сам обо всем расспрашивал и писал. Удивительнее всего было спокойствие, с которым он это делал. Непосвященный подумал бы, что никаких других забот у него нет, тогда как в действительности все государственный дела – гражданские, военные и церковные – ведаются им одним. Другие мало ему помогают. Перед своим уходом Царь велел внести глобус в дом и поставить его под небо из тафты. Глобус этот медный, шести футов в диаметре, заказан в Голландии покойным королем Шведским; цена ему была назначена в 16.000 ригсдалеров, но так как король умер до его изготовления, а нынешнему королю Шведскому он не понадобился, то Царь купил его себе, выторговав за 1800 ригсдалеров.
В этот день из Москвы уехал Польский посол. Пред отъездом прощальной аудиенции ему дано не было. Царь, приглашенный на пир к Титу Никитичу (? Tite Nikititz), служащему в Сенате, отпустил посла на этом пиру.
17-го Марта. Собираясь ехать вечером в армию, Царь приказал мне явиться на свидание с ним к Английскому купцу Steyls'у, у которого он обедал. Во исполнение этого приказания, я прибыль к Стейльсу. Царь принял меня милостиво. От Стейльса Его Величество, вместе со мною, отправился к посланнику Кейзерлингу. Тут он сообщил мне, что 40000 Кубанских Татар хотели напасть на его флот под Азовом, но что их прогнал Калмыцкий хан с десятью тысячами Калмыков, ибо народ этот гораздо воинственнее прочих Татар и искуснее их в военном деле. Таким образом Калмыки устранили опасность, грозившую царскому флоту.
Царь уехал в тот же вечер в сопровождении своих министров и многочисленной свиты. Я неоднократно просил Русских приказных предупредить меня о дне отъезда Царя, чтоб я мог ему сопутствовать. Они отвечали, что сами ничего верного об этом сроке не знают, но что мне, в сущности, незачем ехать с самим Царем, так как теперь Его Величество совершает лишь небольшую поездку в Польшу, куда мне не представляется необходимости его сопровождать; по прибытии же его в Польшу, они, министры, уведомят меня, где мне с ним съехаться. Ответом этим я, поневоле, должен был удовольствоваться. [130]
Императорский посланник Вильдсек и посланник короля Августа Фицтум, отозванные своими государями, тоже выехали из Москвы. Прусский же посланник Кейзерлинг, подобно мне, вынужден был остаться здесь, так как Царь не хотел, чтобы он с ним ехал. Уведомления от канцлера, где мне съехаться с Царем, я решился ожидать в Москве.
На вечере, где я в последний раз виделся с Царем, в числе других гостей находился старик-князь Федор Юрьевич Ромоданов, которому Его Величество поручил, между прочим, наблюдение за схваченными и подлежащими наказанию убийцами и ворами. Во время отсутствия Царя этот князь Ромоданов, вместе с другими лицами, должен был заседать в Сенате. Как сказано ранее (?), чины генерал-поручика и шаутбенахта Царь после Полтавской битвы получил от него. На этом вечере Царь долго с ним разговариивал. Ромоданов пространно передавал ему свои соображения, как все устроить к лучшему, а Царь терпеливо и почтительно слушал его, время от времени, как сын у отца, целуя у него руку. Кто не знал, как Царь умеет притворяться, тот мог бы подумать, что он не шутит. Но на самом деле Его Величество играл комедию, желая уверить старых Русских, что очень ценит их глупые советы, для того, чтобы в его отсутствие они не принялись за свои прежние штуки.
Князь Ромоданов, носивший в кармане фляжку с водкой, подарил ее Царю, как какую-то драгоценность, а Царь, со своей стороны, принял ее со знаками величайшего почтения, причем опять поцеловал у Ромоданова руку. Затем Царь всем нам давал отведывать из фляжки, и каждый должен был, в свою очередь, целовать руку у Ромоданова. Я также выпил глоток и потом в течение нескольких суток не мог оправиться: в такое волнение пришла моя кровь; ибо, в сущности, как объяснил мне Царь, это был спирт, настоенный на красном Испанском перце. Мне кажется, для вынуждения у воров и разбойников признания в их преступлениях, достаточно было бы пригрозить им, что их заставят выпить этой перцовки, и другие средства оказались бы излишними. Впоследствии мне рассказывали, что за несколько дней пред отъездом, Царь, на время своего отсутствия, назначил князя Ромоданова Царем над Россией, а старого Зотова – патриархом. Конечно, это была насмешка над ними обоими.
19-го Марта. 11 ч. вечера я выехал из Москвы в так [131] называемый Иерусалим или Воскресенский монастырь 30 построенный по образцу Иерусалимского храма, что над Гробом Господним.
20-го Марта. Прибыл я в этот монастырь. В нем насчитывается сто монахов; обладает он имением в четыреста душ, на которое существует и поддерживается. Сначала у монастыря было три тысячи крестьян, но из них 2600 Царь отобрал себе, руководствуясь мнением, что крупные доходы более пригодны для него самого –на ведение войны – чем для этих дармоедов. С начала настоящей войны, Царь успел применить эту меру ко всем остальным главным монастырям в России, благодаря чему он приобрел несколько сот тысяч крестьян и значительно увеличил свои доходы. Воскресенский монастырь расположен на горе; кругом него лес и обилие воды; пространство, занимаемое четырьмя его церквами и кельями, обнесено красивою старинною стеною с девятью башнями. Все монастырские постройки каменные. Посредине стоить больший из храмов, храм Воскресения, прекрасное изящное здание, вышиною в 20 сажень. Как пол его, так и свод (купол?), выложены четвероугольными чугунными плитами. Внутренний простор разделен на три части. Первая представляет так называемый главный храм; вторая – другой храм наподобие Гроба Господня, вполне соответствующий той модели, которую подарили мне католики во время плавания моего на «Straedet» в Александрету; третья – святая святых или алтарь. В Святой Гроб ведет четвероугольное отверстие, закрываемое железною дверью. Внутри стены, как во всех Русских церквах, сверху до низу покрыты живописью. Перед дверью, как у действительного Гроба Господня, лежит продолговатый четвероугольный камень, на котором стоит кружка для сбора подаяний. Я вполз в самую пещеру гроба. Дверь ее имеет в вышину 1 1/2, а в ширину 3/4 локтя. С правой стороны стоить гроб Христов. В глубине пещера закругляется и выведена куполом. Третья часть храма, алтарь, отделена от остального пространства великолепным иконостасом во всю вышину церкви. В противоположность другим православным церквам, по большей части весьма темным, храм Воскресенья очень светел. За алтарем, под землею, находится много сообщающихся между собою небольших церквей вроде святогробских: Армянской и Константина Великого. Подземные церкви все же довольно светлы. Пределов здесь семьдесят, но иные еще не освящены. В храме множество прекрасных колон и круговых хоров; последние искусно выведены одни над другими, [132] так что из одного яруса незаметно переходишь в другой. Высокая златоглавая колокольня Воскресенского храма отличается красивою архитектурой. Строителем храма был патриарх Никон. Портрет его находится в самой церкви возле его могилы, на которой стоит приношение за его душу – тарелка с пшеничной кутьей на меду. Кутья, постоянно переменяющаяся, служит символом блаженства, которым пользуется в загробной жизни усопший и которое по сладости своей уподобляется меду. Никон умер в Новом Иерусалиме в день вступления на престол нынешнего Царя. Он был отрешен от должности еще в одно из предшествующих царствований. Впоследствии другой царь снова предложил ему звание патриарха, о чем сообщено было остальным патриархам; но Никон более не хотел принимать это звание и, удалившись навсегда в Воскресенский монастырь, построил здесь вышеописанный храм, который, впрочем, до сих пор еще не вполне окончен. Это по всему заметно: в разных частях его многого еще не достает. Пространство, ограниченное монастырскими стенами, равняется приблизительно Копенгагенской «Гренландии». Стены настолько высоки и крепки, что если закрыть монастырские ворота, то и самое многочисленное войско не могло бы проникнуть в монастырь, не пробив себе напереди брешь пушками. 13 лет тому назад, во время стрелецкого бунта в Москве, 4000 стрельцов решились искать здесь убежища; но иноки не впустили их, и стрелъцы, сколько ни пытались, не могли овладеть монастырем. Вскоре высланное Царем войско большую часть этих бунтовщиков перебило, прочих же взяло в плен. Когда я был в Воскресенском монастыре, его архимандрит или игумен находился в отлучке. Зовут его Антонием. Монахи поднесли мне большой хлеб и квасу в медном жбане в надежде, что и я им что-нибудь подарю. Ожидания их оправдались. К тому же я попотчивал их водкою. Как все Русские, прежде чем пить, они осеняли себя крестным знамением. Один сначала совестился пить, потому что был пост и, показывая на образ, говорил: «Бог видит!». Но в конце концев, боясь упустить случай напиться, предпочел взять на душу грех и стал пить вместе с другими. Напились они все до того, что едва могли найти двери. Уехал я в полдень, а ранним вечером уже прибыл в Москву, от которой Воскресенский монастырь отстоит в верстах 50-ти. В России считают, что по санному пути можно делать версту в 4 минуты; но при ровной и хорошей дороге мне случалось делать версту в 3 минуты, как я наблюдал по своим часам. [133]
21-го Марта. Я ездил в Измайлово – подворье в 3-х верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми, царевнами. Поехал я к ним на поклон. В Измайлове царевны рассказали мне следующее. Вечером перед своим отъездом Царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую Слободу; там он подвел за руку и поставил перед ними свою Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал Царь, они должны считать ее законною его женою и царицею. Так как сейчас, в виду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с нею не может, то увозит ее с собою, чтобы совершить это при первом удобном случае. Если он умрет, прежде чем успеет на ней жениться, прибавил Царь, то они все же должны будут смотреть на нее, как на законную его супругу. После этого родственницы Царя поздравили Екатерину Алексеевну и поцеловали у нее руку. Без сомнения, история не представляет другого примера, чтобы женщина столь низкого происхождения, как Екатерина Алексеевна, достигла такого величия и сделалась бы женою славного монарха. Полагают, что Царь давно бы обвенчался с нею, если б против подобного брака от живой жены не восставало духовенство. В то время первая жена Его Величества, постригшаяся, как думают, не по доброй воле, а по принуждению Царя, была еще жива, но недавно она скончалась, и препятствие к означенному браку устранилось.
Несколько слов о тяжебных делах в России. При предъявлении денежных исков, взыскивается пошлина в размере 10 % с исковой суммы, и хотя бы впоследствии, при разбирательстве, ответчик доказал, что должен истцу гораздо меньше, пошлина эта не возвращается. В случае несостоятельности ответчика, пошлина ложится на истца. Иски по игорным выигрышам подчинены тем же правилам. Так недавно в Москве одно лицо присудили не только уплатить проигрыш истцу, но и внести в пользу Царя 10% с суммы иска. При всякой купле, что бы ни составляло ее предмета – сено ли, жито, дрова, лошади, овес – с продавца взимается такой же сбор, т. е, десятая деньга с запродажной суммы. Крупные покупки на сумму свыше одного рубля записываются в особом Приказе. Вообще как в делах денежных, так и в других отношениях, условия жизни в России крайне тяжелы, и мы, Датчане, должны благодарить Господа Бога за особенную Его благость к нам. В самом деле, родились мы в стране, которою теперь управляет кроткий и милостивый государь, и где всякий, платя лишь умеренные налоги, мирно, под покровительством законов, пользуется своим достоянием. [134]
27-го Марта. Несколько важнейших Немецких купцов в Москве были арестованы в Лютеранской церкви, вероятно по наветаи недоброжелателей. Схватили их солдаты при оружии и увели в закличете в Приказ. Поводом к их аресту послужило заявление одного мальчика Поляка о том, будто бы они вступили в сношение с одним пленным Шведским генералом, снабдили его деньгами и способствовали его бегству. Впоследствии, обвинение это оказалось ложным, и купцы выпущены на свободу; но лица, навлекшие на них таковой позор, наказания не понесли. Положение несчастных купцов было тем ужаснее, что арестовали их неожиданно, в церкви, не сказав за что, опечатали их движимое имущество и отвезли в Приказ. Здешние иностранные купцы то и дело испытывают такое обращение, и для меня совсем непостижимо, как они решаются жить в России и доверять тут кому бы то ни было, когда они ежедневно, безо всякой вины, рискуют подвергнуться подобного рода неприятностям, убыткам и позору.
Бывший королевско-Датский комисар в Москве, Boutenant-de-Rosenbusk, которого блаженной памяти король Христиан V пожаловал в дворяне, равным образом стал жертвою жестокого насилия. Отец его, родом Голландец, нашел под Олонецком железную и медную руду и, получив надлежащую привилегию, открыл там в недалеком один от другого расстоянии два завода, чугунный и медный. На устройство их он произвел большие затраты; дело пошло хорошо и стало давать значительные барыши. Но Rosenbusk-отец вскоре умер; тогда привилегия на заводы была возобновлена на имя его сына, Бутенанта-де-Розенбуска, притом самым формальным образом, за подписью самого Царя и за большою государственною печатью. Однако, так как оба завода приносили большую прибыль, то алчный князь Меньшиков решил завладеть ими: во первых, они находились в подведомственной ему губернии; во вторых, у Розенбуска не доставало средств на их содержание, а заводы должны были изготовлять разные военные принадлежности. И вот, основываясь на этих предлогах, князь Меньшиков отобрал заводы себе, отказавшись даже уплатить разоренному Бутенанту-де-Розенбуску те 20,000 рублей за поставки с заводов, которые задолжала ему казна. Розенбуск многократно обращался к Царю с ходатайством о возвращении ему заводов, содержание которых было бы обеспечено, если б ему отдали сказанный долг в 20,000 рубл. Отлично понимая, какая великая несправедливость совершена относительно Розенбуска, Царь не находил возражений против его законных требований; но с другой стороны он не хотел [135] отнять у князя приобретенных им выгод, а потому, не зная как извернуться и к какой уловке прибегнуть, не переставал обнадеживать Розенбуска обещаниями, которых никогда не исполнил, т. е. не возвратил ему ни заводов, ни долга. Один генерал-адмирал Апраксин, из сострадания, оказал ему незначительную денежную помощь. Розенбуск умер в бедности, удрученный горем. Очень может быть, что доходами с этих заводов, равно как и с имущества, отнятого князем Меньшиковым у многих других лиц, пользуется сам Царь. Вообще, Его Величество только прикидывается сторонником законности. Когда совершается какая-нибудь несправедливость, неудовольствие пострадавших должен отвлечь на себя князь. Если бы князь Меньшиков в самом деле обладал всем, что считается его собственностью, то доходы его достигали бы нескольких миллионов рублей. Но возможно ли допустить, чтобы такой правитель, как Царь, крайне нуждающийся в средствах для ведения войны и столь же рассчетливый для самого себя, как какой-нибудь бедняк-простолюдин, решился одарить кого-либо подобным богатством? На вопрос: кто пользуется тою или другою монополиею, правом торговать царскою рожью и всевозможными товарами, вывозимыми морем из Архангельска и проч., всегда слышишь тот же ответ: «князь Меньшиков». Словом, все принадлежит ему, так что он властен делать, что ему угодно. И вот складывается убеждение, что сам Царь справедлив, виноват же во всем один князь; но, на самом деле, хотя князь и отличается несправедливостью, а во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнейшим из существ, когда-либо рожденных женщиною; тем не менее он неповинен во многом из того, в чем его обвиняюсь. Когда Царь не хочет заплатить содержания какому-либо офицеру или не хочет оказать ему защиты, то говорит, что сам он всего генерал-лейтенант, и направляет офицера к фельдмаршалу, князю Меньшикову; но когда проситель является к князю, последний обо всем предупрежден и поступаешь так, как ему кажется выгоднее. Если бедняга снова идет к Царю, то Его Величество обещается поговорить с Меньшиковым, делает даже вид, что гневается на князя за то, что он не удовлетворил ходатайству офицера, но все такие действия – одно притворство. Порок этот весьма затемняет добрую славу Его Величества. В остальных отношениях Царь достоин бесчисленных похвал; можно про него сказать, что он храбр, рассудителен, благочестив, поклонник наук, трудолюбив, прилежен и поистине неутомим. Но когда выдается случай нажить деньги, он забывает все. Испытал это на себе [136] Бутенант-де-Розенбуск, испытал один полковник-Немец von Velsen, без вины посаженый под арест и хотя впоследствии оправданный военным судом, тем не менее никогда не добившийся ни возвращения ему полка, ни уплаты заслуженного содержания, так что для выезда из России ему пришлось чуть не побираться; испытал это и мой пристав, Яков Андреевич, у которого князь, без всякой причины, основываясь только на «sic volo, sic jubeo, stat pro ratione voluntas»,– отобрал большое имение и ничем не возместил ему такой потери. Старший попечитель Лютеранской церкви в Москве был жертвою подобного же рода насилия. Вновь избранный Шведский священник Штаффенберг, человек нехороший и беспокойный (о нем говорилось выше), легкомысленно проповедывал с кафедры о варварском будто бы обращения в Москве со Шведскими пленными. И вот упомянутого попечителя схватили, сослали в Казань и без суда конфисковали его имущество, достигавшее 60.000 рублей, за то лишь, что он не сделал выговора священнику и не донес о его проповедях Московскому правительству. Самого же Штаффенберга за его слова без суда посадили в тюрьму и впоследствии сослали в Сибирь. А у общины, которая до тех пор самостоятельно управляла своими церковными делами, не испрашивая у Царя разрешения на ту или другую меру, свобода эта отнята, и старшим блюстителем обеих Лютеранских церквей назначен вице-канцлер Шафиров, имеющий отныне наблюдать за правильным течением общинных дел, а равно и за тем, чтобы в церквах не говорилось проповедей, направленных против царского величества. Шафиров должен также раземотреть споры, возникшие благодаря беспокойному Шведскому священнику, и на будущее время предупреждать несогласия. В России закон обходят на каждом шагу и решают дела без суда. Если на какое-либо должностное лицо, уже успевшее нажиться, донесут его враги или попрекнуть ему во хмелю его беззакониями либо воровством по должности, то имущество его конфискуется без суда, и он еще счастлив, если избежал кнута и ссылки в Сибирь. Когда такому лицу удастся отвратить опалу, сделав подарок князю Меньшикову в размере 10, 20, 30 тысяч или более рублей, то оно спасено, ибо тогда уже дело во веки не дойдет до следствия и суда. В таких случаях обыкновенно говорят: «князь взял взятку»,– что, в сущности, правда; но из этой взятки Царь тоже получил свою часть, только действовал скрытно, чтоб общая ненависть падала не на него, а на князя Меньшикова. Вообще мне сообщали столько примеров беззаконий и насилий, совершаемых в России в отношении иностранцев и Русских, что на исчисление и пересказ их не [137] достало бы многих дестей бумаги. Впрочем, можно-ли ожидать лучших порядков в стране, где важнейшие сановники то и дело повторяют следующее твердо установленное правило государственной мудрости: «пускай весь мир говорит что хочет, а мы все-таки будем поступать по своему». Слова эти я сам нередко слышал из уст здешних министров. Когда на конференции мне приходилось доказывать, что известная мера возбудит в королеве Английской, в императоре или в другом каком-либо монархе неблагоприятное суждение о России, министры, если не находили другого возражения, пускали в ход вышеприведенную свою поговорку, против которой, конечно, невозможно было придумать никаких доводов.
Апрель 31. Иностранные купцы в Москве составляют три отдельных группы или общества: общество Английских, общество Голландских и общество Гамбургских купцов. Каждая из этих групп держится особняком; но в торговых вопросах все они одинаково руководствуются положениями договора, заключенного между собою Голландскими купцами (contract onder de hollandse kooplieden tot Archangel gemaakt. Moscho, den 8/19 Maart A° 1708). Этот договор напечатан в «de Delffe Bijbel» книгопродавцем Carel’ем von Rijschooten в Амстердаме на воде у нового моста; продается он также у некоего маклера Abraham'а de Kramer 32. В Архангельск ежегодно приходит около 70 Английских кораблей, около 70-ти Голландских и в общей совокупности около 70-ти Гамбурских, Датских и Норвежских судов. По приходе судна в Архангельск, шкипер, явившись в таможню, называет купца, к которому он прислан, и с купца этого взыскивается в царскую казну пять дукатов золотом, каких бы размеров ни было пришедшее судно. Потом шкипер, объявив, какой оно вместимости, платит in natura пол-specie-ригсдалера с ласта. Налог этот установлен недавно. Несколько лет тому назад в Голландии с Русского корабля, привезшего Царского посла, взыскали ластовый сбор. Узнав об этом, Царь приказал, чтоб подобному же сбору подвергались корабли всех национальностей, приходящие в Архангельск, за исключением, впрочем, Английских, которые освобождены от этого налога по предстательству Английского посланника в Москве. Вместимость судов Русские измерять еще не умеют и поневоле должны верить на слово шкиперу. Последний же, пользуясь их незнанием, обыкновенно определяет вместимость по своему усмотрению. Далее купец сообщает [138] таможне марку и номера находящихся на судне тюков и после этого, если желает, бесконтрольно свозит товар в свой пакгауз. Затем он идет в таможню; оттуда с ним отпускают чиновника, который должен проверить в его пакгаузе, верно ли заявленное им число прибывших тюков. Другой таможенный чиновник отряжается для досмотра товара; при нем открывают тюки, и он записывает, что в каждом из них заключается. Со сметливыми прикащиками купцу удается утаить часть товара и чрез это выгодать на пошлине. Если же утаить товара нельзя, то купец дает взятку чиновнику, и чиновник, не досматривая тюков, записывает товар на веру со слов купца. Досматриваемый товар оценивается не по покупной его цене в Голландии, а по благоусмотрению оценщика-чиновника, причем остаются в накладе то Царь, то купец. Если оценщик подкуплен купцом, то мирволит ему и записывает все в полцены. Пошлина со ввезенного товара платится только по его продаже, и лишь после закрытия в Архангельске рынка, т. е. примерно около нового года. С окончанием торга, купец заявляет в таможне, сколько товаров им продано и сколько их у него осталось; ибо с последних, пока они в складе, купец пошлины не платить. Из таможни с ним отправляют чиновника, чтобы проверить его показание; но по большой части купец, заботясь лишь о том, как бы уплатить поменьше пошлины, показывает неверно и, чтоб до поры до времени заручиться молчанием таможенного чиновника, дает ему взятку. В последствии проданный товар купец заменяет другим. Таким образом, нередко он продолжаете заявлять в продолжении трех или четырех лет, что у него остается на руках прежний товар (который на самом деле давно уже продан), и под видом оставшегося сбывает новый, тайно ввезенный, и благодаря этой уловке, ему удается продать в три или четыре раза более против того количества, которое он оплачиваете пошлиною.
Когда иностранец – купец или шкипер – продает товар Русскому, то продавец и покупщик, придя на таможню, заявляют о заключаемой сделке. Заявление это, с обозначением количества и рода продаваемых товаров, а равно и уплачиваемой на них суммы, записывается на таможне, после чего сделка считается столь же действительною и ненарушимою, как если б относительно ее было заключено формальное письменное условие. С запродажной суммы покупщик платить единовременно Русскими деньгами 5%, впрочем, как объяснено выше, лишь после закрытия рынка. Если Русский повезет купленный товар внутрь России, в Москву или другой какой-либо город, то, по приезде на место, должен немедленно взнести [139] другие 5%, а по продаже товара еще 5%. Таким образом всего он платит 15%. Если же товар из Архангельска внутрь России везет иностранный купец, то он должен уплатить в Архангельске 10% ригсдалерами (настолько полновесными, чтоб их приходилось по 14-ти на Русский фунт, и считая ригсдалер в 50 копеек). По прибытии на место назначения в Москву или другой город, иностранный купец платит – уже Русскими деньгами – 6%, а по продаже товара еще 5%. Следовательно, иностранец платит со своих товаров более, чем вдвое против Русского, а именно 31%, вместо 15%. В самом деле, Русский всю пошлину вносит Русскими деньгами, считая рубль за рубль, так что в Архангельске платят ровно 5%; иностранец же должен заплатить в Архангельске 10% specie ригсдалерами, считая по два ригсдалера за рубль, тогда как в действительности рубль равняется ригсдалеру; значить вместо 10-ти процентов номинальных, иностранец платит их целых 20. Эти 20% плюс те 6 и 5 процентов, которые взыскиваются с него на месте продажи товара, т. е. в Москве или ином городе России, и составляюсь 31%. Чтобы избавиться от такой огромной пошлины, иностранные купцы почти все ввозят товар из Архангельска внутрь России, выдавая себя за Русских купцов.
Вышеприведенным таможенным правилам подлежат все ввозимые в Россию товары; но крепкие напитки оплачиваются еще особою пошлиною, взимаемой до их продажи: при самом свозе на берег, бочка Французского вина оплачивается 5-ю specie ригсдалерами, бочка Французской водки – 12-ю sp. ригсд., а пипа Венгерского вина (sec.) – 36-ю sp. ригсд. При продаже, как в Архангельске так и внутри России, крепкие напитки в смысле пошлин подчинены общим для всех товаров правилам. В противоположность католикам, православные могут вкушать крови Христовой и, так как они употребляют для причастия красное вино, то с этого вина пошлина не взимается, отчего в России оно гораздо дешевле белого. Но Русские всякое белое вино предпочитают красному.
Лоцманский сбор приходящие суда платят в размере 2-х рублей, а выходящие – в размере 6-ти рублей каждое, независимо от своей величины. Сбор этот поступает полностью в царскую таможню в Архангельске.
Относительно вывозной пошлины существуют особые правила: уходящие суда платят 4% с общей ценности своего груза. Когда Русский купец продает товар иностранному, торговая их сделка тоже записывается на таможне, при чем она равным образом приобретает силу письменного условия. Покупщик-иностранец [140] платит полновесными ригсдалерами (по 14 штук на Русский фунт и считая ригсдалер всего в 50 коп.) и 4% с запродажной суммы, т. е., в сущности, 8%. Рассчет ригсдалера в 50 коп. восходит к тому времени, когда, вследствие полновесности и доброкачественности копеек, он действительно стоил не более этого. Но теперь копейки так убавились в размере и стали на столько малоценнее, что даже в Архангельске ригсдалер никогда не продается дешевле 90–100 копеек, на самом же деле стоит дороже.
Иностранный купец, ввозящий морем в Россию весовой товар (т. е. такой, который взвешивается на безмене, напр. сахар и т. п.), пользуется при вывозе Русского товара из Архангельска известною таможенною льготою, а именно платит вывозную пошлину только с разности между стоимостью вывозимого товара и стоимостью весового товара, ввезенного им в том же году. Однако, с самого весового товара взимаются некоторые мелкие сборы, достигающие приблизительно 1%.
При вывозе морем из Архангельска пеньки купец, сверх 4% вывозной пошлины, платит со всякого берковца пеньки 1/4 sp. ригсд., каковые деньги ему, впрочем, возмещаются по рассчету 60-ти коп. за sp. ригсд. Этот сбор установлен Царем только затем, чтоб вводить в Россию ригсдалеры, которые к немалой пользе царской казны перечеканиваются в копейки. Помимо вышеозначенных пошлин, как с ввозимых, так и с вывозимых товаров, уплачивается 1% писцового сбора. Ежегодно, по окончании в Архангельске торга, всякий купец должен представлять в Архангельское управление точную опись непроданным товарам, чтобы из них Царь мог оставить за собою, что ему пригодно. При продаже товаров иностранный купец платить только пошлину в Архангельске (10 рублей со ста, собственно 20 spec. ригсд.), ибо в Москву купленный товар доставляется Царю крестьянами.
Следующие сановники назначены в Сенат в Москву, управлять государством во время отсутствия из России Царя: тайный советник граф Мусин-Пушкин, Московский губернатор Titi Nikiwitz, Архангельский губернатор кн. Голицын, Московский генерал-Geualdigeren (?), старший судья кн. Федор Юрьевич Ромоданов и президент Адмиралтейского Приказа Григорий Андреевич Племянников.
8-го Мая. Я выдал Г. А. Племянникову вексель в 2000 «banko» ригсдалеров, на Копенгаген, для тамошнего Русского посла, князя Долгорукова, а в Москве от Племянникова получил 1860 рубл, т. е. по 93 копейки за sp. ригсдалер. Из этого можно судить, как меня обсчитывали при выдаче суточных (по 10 sp. ригсд. в день), [141] которые Царь должен был платить мне в силу договора своего с королем. Если такой важный царский приказный, как Племянников, дал мне за sp. ригсд. 93 коп., то из этого ясно, что в Москве ригсдалер действительно стоял в этой цене: Племянников не посмел бы заплатить мне лишнее из казны своего государя. Между тем за все время пребывания моего в России мне выплачивалось только по 80 коп. за sp. ригсд. Таким образом на каждом ригсдалере я терял 13-ть копеек, а ежедневно на 10 ригсдалерах 130 копеек: убыток, представивший в общей сложности довольно крупную сумму. Такой образ действий относительно меня являл прямую противоположность образу действий в Копенгагене относительно царского посла, которому суточные 10 ригсдалеров уплачиваются исправно в кронах, с прибавлением разницы в курсе между кронами и species. Не говорю уже о широкой щедрости, которую вообще мой всемилостивейший государь и король постоянно проявлял и проявляет относительно Русских послов. Хотя я тотчас по приезде в эту страну заметил несправедливость, коей подвергался (как и вообще скупость и скаредность Русских в вопросах денежных), тем не менее я не особенно протестовал против нее, ибо опасался, что, преследуя личные выгоды, могу досадить своими домогательствами двору, при котором мне приходилось хлопотать о более важных делах, касающихся интересов моего всемилостивейшего государя и короля. Но с другой стороны я и не молчал. Правда, в Нарве, когда, только что прибыв в Россию, я еще не знал ценности Русских денег, я довольствовался суммами, которые выплачивали мне Русские приказные по своему усмотрению; но, приехав в Москву, я увидал, что меня обсчитывают и, как свидетельствуют мои донесения (protokole) в королевскую канцелярию, немедленно обратился по этому предмету сначала устно к вице-канцлеру Шафирову, затем письменно в Царскую Думу; однако мои заявления ни к чему не повели. В последствии, когда я уже был отозван из России, я послал ходатайства по тому же предмету к Царю, к князю Меньшикову и к канцлеру графу Головкину. Со своей стороны его королевское величество был так милостив, что два раза приказывал пребывающему в Петербурге канцелярскому советнику Петру Фальку войти с Русским правительством в сношение касательно удовлетворения моих справедливых требований; но до сих пор ответа на это еще не последовало, и недоплаченных денег мне не возвратили.
16-го Мая. Ужасный пожар обратил в пепел значительную часть Немецкой Слободы и, в числе других зданий, великолепный дворец князя Меньшикова. У новой Лютеранской церкви сгорела [142] крыша, школа же истреблена до основания. Пожары представляют здесь великое бедствие; постройки в городе почти исключительно деревянные, пожарные учреждения плохи, и огонь распространяется до тех пор, пока есть чему гореть. На пожар выходят священники с хоругвями, образами, кадилами и другою утварью и стараются молитвами отстоять дома, которые еще не занялись, но все напрасно. Простой народ только смотрит в бездействии и стережет случай, как бы что-нибудь своровать или стащить. Спасать имущество или тушить огонь он не станет и за деньги. В Немецкой Слободе пожар после больших усилий остановили наконец тем, что разобрали множество домов под ветром.
24-го Мая. После пожара, уничтожившего школу и крышу новой Лютеранской церкви, никто не хотел более заведывать этою церковью в виду раздоров и несогласий, издавна существующих в среде ее церковных попечителей и старост. Будучи ее прихожанами, я и Прусский посланник Кейзерлинг сочли долгом принять на себя в этом деле роль посредников, и все уладили. Благодаря нашим настояниям, новое положение, признанное самою паствою целесообразным для сохранения церковного мира и единения, было закреплено подписью и печатями всех старость и попечителей. Я и посланник Кейзерлинг тоже скрепили его нашими подписями и печатями. Затем я напомнил новым церковным старостам и попечителям о моем праве и вообще о праве всех последующих Датских посланников в России пользоваться могильным местом при церкви, которое мой покойный предместник, посланник Гейнс, приобрел у церковных попечителей для себя и для своей жены (ныне равным образом скончавшейся). О последнем обстоятельстве я узнал из протокола Гейнса; купчая запись помечена Москвою 22-го Января ст. ст. 1704 г. Я потребовал тоже, чтобы по моем отъезде из Москвы церковные попечители никому не уступали мужской и женской скамей у алтаря против проповедной кафедры и навсегда оставили бы их за Датскими посланниками. Со своей стороны я обещал, что во все время пребывания моего в России буду ежегодно жертвовать за это в пользу церкви известную сумму, и относительно моих заместителей выразил уверенность, что и они будут следовать моему примеру. Община согласилась исполнить мое желание и обещала занести свое решение в церковный протокол.
26-го Мая. Встретил старуху с густою слишком в 1/4 алена бородою, как у пожилого Русского или Датского мужика. Заинтересованный таким необычным явлением, я вышел из повозки и вступил с этою женщиною в разговор.– Мною собраны [143] подробные сведения об устройстве и положении большой Московской патриаршей школы или гимназии. Школа эта находится возле одного монастыря, в который допускаются только православные монахи Польского происхождения. Архимандрит или игумен этого монастыря, Феофилакт Лопатинский, состоит в тоже время ректором школы. В его классе считается 17-ть учеников; он преподает им богословие. Получает он от Царя 300 р. ежегодного жалованья. Суб-ректор, professor philosophiae Ioakim Bogomodlewskij, старшее после Лопатинского лице, преподает философию 16-ти ученикам. Затем следуют: Professor rhetorices и преподаватель других менее важных предметов Иоасаф Томилович, имеет 15 учеников; professor poeseos Гавриил Theodorowitz, имеет 10 учеников; professor sintaxeos Феодосий Turkiewitz, с 21-м учеником; magister grammatices Инокентий Kulcyijckij, с 20-ю учениками; magister infimae grammatices, anologiae et lingvae germanicae, Феофил Кролик, с 84-мя учениками; professor Lijchudes, didascalus lingvae graecae, oriundus ex insula Cephalonia с 8-ю учениками. Кроме того, при школе находится двое проповедников: Степан Прибылович и Barnabus Woloestowskij. Каждый из професоров и преподавателей получает от Царя по 150 рублей в год. Жалование аккуратно производится им из Печатного Приказа; ученики в двух высших классах, theologiae et philosophiae studiosi, получают на содержание по 4 коп. в день, остальные по 3. Архимандрит Лопатинский говорит, что если б первые основатели школы живо приняли к сердцу ее процветание и развитие, то им нетрудно было бы настоять на определении ученикам втрое большого содержания против нынешнего; чрез это наплыв учеников без сомнения значительно увеличился бы.
Кроме этой Партиаршей школы, Царь основал в Москве еще одно учебное заведение, в котором первоначально ректором был Германский уроженец Видлов, а преподавателями десять чужеземцев: Немцев, Шведов, Французов и Итальянцев. Но профессора Патриаршей школы, из зависти, постоянно преследовали их, а Русские князья и бояре ненавидели их и, в конце-концов, ректор и большая часть учителей сказанного заведения были отставлены от должностей. Теперь заведение это почти уничтожено; в нем осталось всего четыре наставника: преподаватели Немецкого, Латинского, Шведского и Итальянского языков. В Москве Царь учредил также школу математики, но и она пустует, вследствие ухода учителей.– Любопытная особенность Русских: как они ни падки на чужое добро, тем не менее весьма редко проникают в помещение, дверь или затвор которого опечатаны восковою печатью. А между тем [144] самые крепкие замки и болты не останавливают Русского вора, падая от прикосновения его искусных рук.
28-го Мая. В виду предстоящего путешествия, я объездил своих добрых приятелей и распростился с ними. В Москве люди состоятельные всегда ездят шестериком; впереди, разгоняя народ, вечно толпящийся на улице, и охраняя от уличных разбойников, едут верхом 4-6 человек прислуги. Повсюду в России, в силу установленного правила, повозки и сани, встречаясь друг с другом, держатся правой стороны. Мера эта вполне целесообразна и, хотя ежедневно в Москве встречаются тысячи саней, тем не менее, о столкновениях и о несчастных случаях слышишь редко. В Москве каменной мостовой нигде нет; средина больших улиц вымощена бревнами, вследствие чего при больших пожарах вместе с домами горит и самая улица.
29-го Мая. 2-го Мая я получил от канцлера Головкина из Луцка письмо от 24-го Апреля, в котором он предлагал мне ехать в Киев и там ждать дальнейших указаний. В виду этого я было собрался в путь, но болезнь заставила меня на время отложить отъезд. К тому же пришлось долго хлопотать в Посольском Приказе о подорожной и лошадях. Наконец, требования мои были исполнены, и я в тот же день выехал, во имя Господне, из Москвы. Ко мне были назначены для охраны 12 солдат и пристав. Везли меня царские ямщики, обязанные для царской надобности гонять во всякое время. Мой пристав, капитан-поручик Яков Андреевич Беклемишев, платил ямщикам прогоны, выданные ему из Приказа.
31-го Мая. Троицын день. Переночевав в Даринке оставался я в этой деревне до полудня. Палатки мои были разбиты возле церкви, в которой утром происходило служение. По случаю Троицына дня священник роздал присутствующим, как мужчинам,так и женщинам, пучки из зелени, чтоб утирать ими слёзы, которые молящиеся должны были пролить за свои грехи. Он прочел также три раза с коленопреклонением особую молитву об отпущении грехов, причем народ, поникнув головою, держал перед глазами вышеупомянутые пучки. По окончании обедни, в полдень, крестьянские девушки, увенчанные зелеными венками, распевая песни, сошлись с обоих концев села на мост, ведущий чрез Нару. Отсюда с криком и гиканьем они побросали свои венки в реку и затем в прежнем порядке, распевая песни, пошли обратно в село. В ответ на мои расспросы мне объяснили, что девушки завивают венки все лето, пока есть зелень, и всякое Воскресение бросают их в воду, чтобы узнать, [145] которая из них первая заболеет, умрет или будет несчастна, по тому, чей венок первый погрузится в воду.
В Калуге, как только я приехал, ко мне явился городской староста с разными приношениями – хлебом, говядиною, курами и цыплятами. То же сделал и бургомистр. Любопытно, что дорогою мне нигде не попадалось больших камней, только возле рек и ручьев, там и сям особняком лежали немногочисленные камешки. Проезжал я по плодороднейшему, живописнейшему краю, с прекрасными постройками, роскошными всходами и густым населением.
2-го Июня. Калуга – первый ям от Москвы. Я должен был провести здесь целый день, пока мне собирали лошадей. У города протекает большая река Ока, изобилующая рыбой разных пород и paками. Водятся в ней стерляди, судаки, окуни, щуки, лещи, красноперка и проч. Калуга большой, широко раскинувшийся город; но постройки сплошь деревянные, как и во всех прочих Русских городах, Стоя на одной возвышенности, с которой нельзя было видеть всего города, я все же насчитал 25 церквей. В Калуге есть воевода или комендант, но я его не видал.
4-го Июня. Я ехал берегом Оки, имея ее справа, и достиг Белева. На пути из Москвы в Киев это первый город Киевской губернии. Он довольно велик, имеет блокгауз с деревянными бастионами и управляется комендантом. Следуя Русскому обычаю, комендант этот оказал мне весьма плохой прием и вообще был относительно меня невежлив. Самого его я, впрочем, не видал.
5-го Июня. На всех картах России между Калугою и Белевом течение Оки намечено неправильно, в виде полумесяца, тогда как на самом деле между названными городами Ока извивается змеевидно, двумя изгибами, и ее приходится переезжать четыре раза. Болхов второй ям от Москвы, это довольно большой город, снабженный трехбастионным блокгаузом и управляемый комендантом. Последнего зовут Семеном Назаровичем Melnitschew'ым. Он с большою любезностью исполнил все мои просьбы. Местный бургомистр прислал ко мне двух старост с обычными Русскими поминками: хлебом, пивом, медом, солью и ягненком. Палатки свои я разбил за городом. До нынешнего царствования в России не было бургомистров; Царь назначил их во все Русские города в подражание Шведской и Немецкой системе управления, после того как взял Нарву.
6-ю Июня. Комендант прислал мне в подарок жбан меду, большой кувшин пива, полбарана, гуся и утку, а также сена и овса для моих лошадей; затем после полудня лично посетил меня, позвал к себе и хорошо угостил. [146]
7-го Июня. Комендант снова прислал мне меду, пива, говядины и кур, а лошадям моим отпустил сена и овса. Я пригласил его к себе обедать.
8-го Июня. Прибыл в Карачев, ближайший от Москвы город Русской Украины. Карачев имеет блокгауз с деревяными бастионами и управляется комендантом, которого зовут Борисом Львовичем (Olwowitz) Саблуковым. В Болхове ямщицких лошадей под меня не достало, вследствие чего их дополнили крестьянскими. Болховские ямщики следовали со мной до Севска, крестьяне же до Карачева. В виду этого, уведомив Саблукова о моем приезде, я просил его, чтоб он немедленно приказал собрать для меня 33 крестьянских подводы на смену Болховским; но комендант отвечал, что мне подвод не будет.
9-го Июня. Рано утром я послал пристава и одного из своих людей объявить коменданту, что если он не доставит мне нужные 33 подводы, то я вынужден буду приказать моим солдатам и приставу взять их силою, где случится; впоследствии же принесу на него Саблукова жалобу Киевскому губернатору. Но комендант повторил прежний ответ. Тогда мой пристав сначала увел силою лошадей с его собственного двора, а затем стал забирать встречные подводы на улице. Однако, нужного мне количества лошадей он раздобыть не мог. О недостающих подводах я послал одного капрала и двух солдат просить бургомистра и старост; но бургомистр со своею челядью встретил моих солдат побоями и выгнал их вон, после чего и сам убежал, боясь поплатиться за свое повеление. Впрочем я потребовал от коменданта, чтоб он мне его выдал или сам бы в моем присутствии наказал его. Вдобавок я пригрозил, что по прибытии моем в Киев пожалуюсь местному губернатору, а потом и самому Царю на недостойное и грубое его отношение ко мне. Тогда Саблуков обещал прислать мне бургомистра и в возможно короткий срок собрать нужных лошадей. Чтоб не быть задержану еще на один день, я пустился в путь с прежними подводами. Впоследствии, мне удалось узнать истинную причину происшедшего в Карачеве недоразумения. Оказывается, данная мне в Москве подорожная действительна только на получение ямщицких лошадей, за которых должен был платить мой пристав, которому выданы были в Москве прогоны (по копейке с лошади и с каждых десяти верст), прогоны эти он и платил ямщикам. Но в Волхове пристав устроился так, что тамошний комендант часть ямщицких лошадей заменил обывательскими, за которых ничего не платится,– уловка, позволившая приставу и [147] коменданту поделить между собой оставшиеся прогоны в количестве около 7-ми рублей.
12-го Июня. Достиг поздно вечером Севска, третьего яма от Москвы. Под этим городом протекает река Сева. Я послал вперед человека предупредить Севского коменданта о моем приезде и просить о заготовлении для меня свежих почтовых лошадей. Так как проезда в Севск не было, ибо ливень размыл на Севе мост, то комендант велел наскоро навести другой небольшой мост, по которому я и переехал в город. Он обещал также доставить мне в возможно короткий срок нужных лошадей, хотя дело это, как он объяснил, касалось не его, а другого лица, которое в настоящее время уехало в деревню, но за которым комендант обещал немедленно послать. Вдоль дороги между Москвою и Севском расставлены верстовые столбы. От Москвы до Севска Русские насчитывают 481 версту, но по моему счету их оказалось 491.
13-го Июня. Пробыл день в Севске, чтобы дать отдых моим лошадям. Комендант (зовут его Григорий Алексеевич Cultowskoy) прислал мне в подарок боченок пива и баклагу водки. Севск большой город, снабженный множеством орудий и окруженный красивым высоким, прочным валом; впрочем, в крепостном рву нет воды, а гарнизон в городе малочисленный. Прежде, до войны, в Севске проживали важные бояре и сановники из разных местностей России, но теперь город пришел в запустение, и большая часть домов разрушена. Отведенное мне «царское подворье» не имело ни окон, ни крыши, и для моих людей, в защиту от дождя и крупы, я должен был разбить на дворе палатки.
14-го Июня. Вследствие недостатка в лошадях, прождал здесь до вечера; ибо комендант, разъезжавший для своего удовольствия на приготовленных для меня ямщицких лошадях, не сделал распоряжения о доставлении мне других лошадей. Выехал я в 7 часов вечера на заморенных лошадях и, перебравшись через Сосну, протекающую в 7 верстах от города, заночевал на ее берегу под открытым небом. За Севском верстовых столбов более не встречается; заменяют их милевые (столбы), но все же и здесь крестьяне считают расстояние на версты.
15-го Июня. Сделав до полудня 30 верста, достиг болота, отделяющего Русскую Украйну от Украйны Черкасской или Казацкой, в которой я еще не бывал. После полудня проехал еще 30 верста до Глухова. В 10 верстах от этого города, не доезжая его, я увидад первую деревню в Казацкой Украйне. Зовут ее Nesman; [148] тянется она более, чем на полмили и имеет много жителей. По всей окрестности стоят прекрасный нивы. После того, как, по приказанию Царя, столица изменника Мазепы, Батурин, взорвана на воздух, главным городом казацкой земли стал Глухов. Он окружен довольно крепким валом и сухим рвом; но орудий в городе почти нет. Комендантом состоит Богдан Иванович Gargarin во главе гарнизона в 150 человек. Солдаты гарнизона Русские; ибо со времени измены казаков при Мазепе Царь казакам не очень-то доверяет; они же, будучи народом вольнолюбивым, недовольны Царем за назначение в их крепости Русских комендантов. Глухов – резиденция гетмана Ивана Васильевича Scoropatow. При моем проезде его здесь не было; он был в походе, где предводительствовал 30-ю тысячами казаков. На время его отсутствия, управление краем возложено на его зятя Андрея Марковича. На вечер комендант пригласил меня к себе в гости, прислал за мною свой экипаж и оказал мне прекрасный прием. Он велел также собрать для меня в окрестностях нужные подводы. Такого рода повинности тоже возбуждают в казаках неудовольствие против Царя. Считая себя вольным народом, они досадуют, что постоянно должны услуживать Царю и исполнять его приказания.
16-го Июня. В Москве Посольский Приказ снабдил меня письмом к гетману, с просьбою о доставлении мне в Казацкой Украйне даровых подвод. Письмо это я передал вице-гетману чрез моего личного секретаря и моего пристава. Пополудни я посетил жену гетмана. По своим манерам она ничем не отличалась от прочих Русских женщин.
Жители Казацкой Украйны благоденствуют и живут припеваючи. Страна их изобилует всякими природными богатствами. Они беспошлинно продают и покупают разные товары, занимаются каким угодно ремеслом и чем хотят промышляют. Платят они только известную небольшую подать гетману.
Единицею казацкой погонной меры служит локоть (? lotok); он на дюйм с четвертью короче Датского алена. Казаки одеваются как Поляки, носят долгополые Польские кафтаны в накидку, Польские сабли и Польские шапки; притом подобно Полякам подстригают себе волосы и высоко бреют их кругом головы. Не так как Русские, казаки ходят в церковь с молитвенниками. Они во всех отношениях чище и опрятнее Русских. Казачки одеваются в длиннополые широкие кафтаны, обходясь без рубах, а на голове носят большие шляпы, обтянутыя белым полотном, которое спускается возле ушей и обхватывает подбородок. Шляпы эти напоминают круглые, с двух сторон заостренные шкиперские шляпы. [149]
В Казацкой Украйне возделывается очень хороший табак; продается он по полкопейки за фунт; а полштофа доброй крепкой водки стоит всего копейку. Я посетил старшего Украйнского судью. Это умный, вполне благовоспитанный старик.
В Глухове долгое время сидел в заключении Польский князь Wieznowicky из клевретов Станислава. Наконец он бежал оттуда с фальшивым паспортом. В то время царским резидентом при гетмане состоял Измайлов, бывший посол в Дании (Царь постоянно содержит в Украйне министра, чтоб зорко следить за гетманом). Измайлов обязан был наблюдать за Wieznowicky и в виду его бегства подвергся царской опале. Теперь Измайлова сменил старик Виниус, родом Немец. Кроме Виниуса в походе при Скоропатове состоит Русский генерал-майор Бутурлин, командующий трех или четырехтысячным отрядом хорошо обученных Русских солдат.
Королевец большой красивый город, но со старыми завалившимися стенами. Стоит он среди леса; у въезда, с той и с другой стороны, расположены два больших, изобилующих рыбою озера. Улицы в нем прекрасные, каких в России я нигде не видывал; дома красивые, прочные, опрятные выступают на улицу, как в Дании, а не стоят в глубине дворов, как в России. Перед обеднею и другими церковными службами звонят в колокола в три приема, как у нас и затем во время самого служения изредка позванивают. Казаки подобно Русским исповедуют Греческую веру, но в колокола звонят по нашему, между тем как Русские исключительно трезвонят.
18-го Июна. Переменив в Королевце лошадей, я проехал две мили и достиг большой деревни Лукнова. Крестьяне ее вышли на встречу к моему экипажу и по местному обычаю поднесли мне хлеб-соль. Соль была сварена в твердый столбик. Продается она очень дешево. Восемь таких столбиков стоят одну копейку. К тому же, при потреблении ее в подобных столбах, соблюдается известная экономия: ибо за столом всякий наскабливает себе лишь сколько ему нужно. Здешние крестьяне рассказывали мне, что после взятия Русскими столицы казацкой Украйны, Батурина (находящегося влево от моего пути, всего в полуторе миле отсюда) в Лукнове стоял король Шведский с Мазепою.
Далее, сделав одну милю, я достиг большой деревни Zeruika, чрез которую протекает река Chorop, а вечером, проехав еще милю, прибыль в город Chorop, расположенный на той же реке. Река эта очень рыбная, изобилует карпами, карасями, лещами, щуками, окунями, линями и раками. Как и в других местах, в [150] городе Chorop’е тотчас по моем приезде ко мне явились власти с подношениями: хлебом, пивом, медом, водкою и рыбою, и вообще проявили относительно меня большую предупредительность. Шестьдесят лет тому назад Chorop отложился от Царя и поддался Татарам; но Царь взял его приступом, сжег и разрушил, жители его были зарублены и крепость срыта. Словом, город подвергся той самой участи, которая позднее, всего за несколько лет, постигла Батурин, когда Мазепа передался Шведам. Со времени своего погрома, Chorop успел вновь застроиться и опять сгореть, впрочем, в этот раз от случайного пожара. Но теперь он уже снова принял довольно цветущий вид. Следы его старых разрушенных валов еще видны.
19-ю Июня. Сделав 3 1/2 мили, достиг города Novamolina. Город этот весь окружен сплошным болотом в полмили шириною. За болотом протекает большая река, называемая Сеймом. Мы перебрались через нее на паромах, а затем, чтоб попасть в Novamolina, должны были объехать кругом всего города. Это большой, широко раскинувшийся город со старыми развалившимися крепостными стенами. Тотчас по моем приезде ко мне явились местные власти с обычными подарками. Здешние жители, как и вообще все население Казацкой Украйны, отличаются большою вежливостью и опрятностью, одеваются чисто и чисто содержат дома. Одно время в Novomolina стоял Шведский генерал-майор Крейц с отрядом Шведских войск.
20-го Июня. Перед Борзною проехал чрез большую деревню Scapulowa (деревни в этом краю бывают в сто, двести, триста и более дворов; тянутся они на полмили, а иной раз и на целую милю). Что касается Борзны, то это очень большой широко раскинувшийся город со старыми пришедшими в разрушение валами. Начальство, с вечными подношениями, пришло ко мне и тут. Пустили меня на двор к одному казачьему полковнику, у которого некогда стоял генерал-Фельдмаршал Рейншильд, командовавший в то время отрядом в 4000 человек. Уходя из Борзны, Шведы увели с собой невесту упомянутого полковника с целью доставить ее королю Шведскому, с которым расчитывали соединиться в Бендерах; ибо король Шведский от красивых женщин не бегает.
(Окончание следует)
Комментарии
28. Очевидная описка. Ю. Щ.
29. Сначала он был посланником, потом был назначен послом. Ю. Щ.
30. В подлиннике Русскими буквами: «Вохряженской Монастир».
31. Чисел за этот месяц в подлиннике не проставлено. Ю. Щ.
32. Далее Юль приводит текст этого договора (на Голландском языке).
(пер. Ю. Н. Щербачова)
Текст воспроизведен по
изданию: Из записок датского посланника Юста Юля
// Русский архив, № 10. 1892
© текст - Щербачов Ю. Н. 1892
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1892