ЮСТ ЮЛЬ

ЗАПИСКИ ЮСТА ЮЛЯ

ИЗ ЗАПИСОК ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА ЮСТА ЮЛЯ

С Датского неизданного подлинника.

(См. выше стр. 495)

27-го Июня. В три часа пополудни я выехал в Выборг. Крепость эта сдалась Царю 23 Июня. Путешествие я соверищл в обществе канцлера и вице-канцлера. Ехали мы весьма медленно; по дороге домов не попадалось, и во время остановок мы должны были оставаться под открытыми небом.

28-го Июня. Около полудня доехали до Сестрорецка. Сто лет тому назад здесь проходила граница между Россиею и Швециею, Для безопасности пути, чрез каждые 20 верст было поставлено по сотне драгун и казаков, а местами и больше. Дорога, вследствие непрерывных дождей, была ужасная, и чтоб поспеть в Выборг к Воскресению (день, на который назначены были благодарственный молебен и пальба из орудий по случаю взятия города) канцлер, вице-канцлер и я, бросив багаж, поехали на почтовых.

29-го Июня. Слава Богу, прибыли в Выборг благополучно и во время: в городе и в лагере победа торжествовалась только пальбою изо всех орудий, при чем войска стреляли также из ручного оружия. Адмирал Апраксин задал на Сихенгейме пир (Сихенгейм – остров, на котором расположен Выборгский посад). При осаде Апраксин был главнокомандующим, и потому сегодня Царь пожаловал его кавалером ордена Св. Андрея. Ген.-майоры Брюс и Биркгольц получили по царскому портрету, украшенному драгоценными камнями. Старик Мусин-Пушкин, тайный советник по ведомству внутренних дел, которого Царь очень любит, возведен в графское достоинство. Попойка на пиру у Апраксина вышла на славу, и наш хозяин, будучи сам большой охотник выпить, приложил все старание, чтоб не отстать от своих гостей. Я тоже напился чрезмерно. Несколько раз пытался я уйти незамеченным, но страже было приказано меня не выпускать. Наконец, удалившись [6] на гауптвахту, я лег там на солдатскую лавку, чтоб выспаться; но вскоре за мною явился сам Царь и после долгих ласковых увещеваний привел меня обратно. Вечером я отправился назад в город; помещение мне отвели у некоего аптекаря Алфузиуса, именующего себя доктором.

Один из царских шутов дал обет до тех пор не бриться, пока Выборг не будет взять. На пир к Апраксину он явился за получением на водку, и Царь припечатал к его бороде червонец с ушком, привешанный на нитку. После этого, чтоб угодить его величеству, каждый из гостей достал из кошелька кто три, кто четыре, кто пять, кто шесть золотых и своею печатью припечатал их к бороде шута. Под конец деньги, вследствие их тяжести, причиняли ему сильную боль, так что он вынужден был подвязать себе бороду тряпкою.

30-го Июня. Сегодня Царь не показывался; ночь вместе с князем Меньшиковым он провел в лагере. Я осматривал Выборг. Разорение, которому он подвергся от пожаров, ядер и бомб, не поддается описанию; большая часть его домов разрушена до основания; прочие же так повреждены, что стали почти необитаемы. При капитуляции в Выборгском гарнизоне насчитывалось 1800 здоровых и около 400 больных и раненых людей.

1-го Июля. После полудня часть войск двинулась из-под Выборга: одни полки направились к Кексгольму для действий против этого места, другие пошли обратно в С.-Петербург. В числе последних был и гвардейский Преображенский полк. Будучи полковником этого полка, Царь сам повел его через город. Следуя Русскому обыкновению, Преображенцам по их пути выносили из домов водки и других напитков. У дверей дома, занимаемого г.-м. Долгоруким, полк тоже останавливался, чтоб пить. Тут Царь, обратившись ко мне, а равно и к Польскому и Прусскому посланникам, рассказал нам любопытную вещь, а именно что он и названный Долгорукий, женившись в один и тот же день, подверглись одной участи: каждый обрел негодную жену (Skarnsqvinde). Затем Царь шутливым тоном прибавил, что, оценив все благочестие своей супруги и желая облегчить ей возможность вести святую жизнь, он постриг ее в монахини. Говорил он это смеясь. Его величество на самом деле заключил свою жену в обитель, так как она присоединилась к партии лиц противодействовавших тем реформам, которые он стремился ввести для развитая своего народа и для собственной славы, как-то: перемене платья, насаждению иностранных обычаев и проч. Царь и без того не особенно любил свою [7] супругу; женился он на ней, будучи весьма молод, против своей склонности и лишь в угоду своей матери. Узнав о ее принадлежности к упомянутой партии, он дал ей понять, что самое для нее лучшее идти в монастырь. Она согласилась из опасения, как бы с ней не приключилось чего худшего, по заслугам. Чрез то, что она постриглась, Царь получил полный развод: ибо в России как муж, так и жена, могут, если желают, идти в монастырь; но чрез это брак их расторгается окончательно, при чем сторона оставшаяся в мире может вступить в новый брак, как бы в качестве вдовца или вдовы, а сторона, ушедшая от мира, обязана всю остальную жизнь хранить безбрачие и пребывать в иночестве.

Выведши полк, Царь испытывал за городом особого рода мушкетоны, им самим выдуманные. Они снабжены камерою и стреляют картечным зарядом в 32 маленьких пульки. Мушкетонов этих при каждой роте Преображенского полка имеется 8-10 штук. Вернувшись из-за города, Царь поднимался на самый верх укрепленной башни, называемой Herman. Орудия на этой башне расположены в пять ярусов, выстрелы отсюда хватали за посад Сихенгейм и причиняли большой урон осаждающим. Громадное количество бутылок вина, водки и пива сопровождало Царя в его восхождении на башню. На каждой из ярусных площадок было выпито их по многу, но всего более на верхней. Большинство компании напилось почти до бесчувствия. Князь Шаховской, тот, что носит орден Иуды, добровольно получал пощечины от лиц, дававших ему более червонцев, чем другие. Попойка на Германе продолжалась чуть не всю вторую половину дня, и общество спустилось вниз в весьма нетрезвом виде.

3-го Июля. Рано утром канцлер и вице-канцлер, не предуведомив меня, поехали обратно в Петербург. Такие неожиданные отъезды здесь в обычае; не будучи предупреждаемы заранее, иностранные посланники то и дело поставлены в невозможность своевременно приготовиться к путешествию. О подобных вещах Русский двор мало заботится; всякий думает лишь о себе. Правило это прилагается почти безразлично по отношению как к иностранным представителям, так и к другим лицам. Поехал я с Прусским посланником Кейзерлингом. Дорога была ужасная. Тотчас по выезде из города я нагнал 400 Шведских солдат, поступивших на царскую службу и шедших в Петербург. По капитуляции, Шведскому коменданту в Выборге, полковнику Stiernstraale, и 2400 человекам гарнизона был предоставлен свободный выход из города с сохранением оружия. Но теперь Царь [8] приказал генерал-адмиралу Апраксину и бригадиру Чернышеву, назначенному Выборгским комендантом, передать полковнику Стиернстрале, что его величество не намерен исполнить этого и удерживает в качестве военнопленных его самого и гарнизон впредь до возвращения Швециею, во первых, Русских генералов вероломно схваченных под Нарвою и уведенных в Стокгольму во вторых шнявы «Сокол», взятой в 1709 году Шведским флотом как приз, вопреки военным правилам, не смотря на поднятый ею белый флаг. Апраксин и Чернышов должны были передать об этом Стиернстрале по отъезде Царя.– Вследствие приказания его величества горожане присягнули ему на верность и остались при своих домах и имуществах. Русские Офицеры и солдаты уводили в плен женщин и детей, попадавшихся им на городских улицах. Дорогою я между прочим встретил одного Русского майора, который имел при себе девять взятых таким образом женщин. Царь тоже получил свою часть в подарок от других лиц. Иные оставляли пленных при себе, другие отсылали их в свои дома и имения в глубь России, третьи продавали. В Петербурге женщины и дети повсюду продавались за дешево, преимущественно казаками.

4-го Июля. Дорогою был я свидетелем явления весьма необычайного, особенно по времени года: выпал такой град, что покрыл белым слоем всю почву. Градины были по большей части с голубиное яйцо, иные же не менее куриного. Они колотили и стучали в повозку, точно порядочных размеров камни. По пути я встретил 2000 крестьян, шедших из Петербурга в Выборг на крепостные работы. Они должны восстановить Выборгские стены.

7-го Июля. В Петербургской крепости видел 59 знамен и штандартов, взятых в Выборге. Они были водружены в два ряда возле собора. Приехал из Выборга ген.-адм. Апраксин. Крепость салютовала ему 25-ю выстрелами, а адмиралтейская верфь – 31-м.

8-го Июля. В Петербург прибыл императорский посланник генерал-фельдцейгмейстер граф von Wildseg и чрез своего шталмейстера уведомил о своем приезде.

Сегодня торжествовалась годовщина славной победы, одержанной в 1709 году над Шведами под Полтавою. Для этого празднества сделаны были большие приготовления. Перед тем как идти в церковь, Царь вышел к Преображенскому полку, построенному за крепостью, и отдал приказание, чтобы Преображенский и Семеновский полки расположились кругом на площади у собора. В соборе он стал по обыкновению среди певчих, в хоре которых звучно и отчетливо пел; однажды вышел с Апостолом к царским [9] вратам и громко прочел для паствы главу из послания Павла к Римлянам, после чего снова присоединился к певчим, которые пели, сойдясь вместе, посреди храма. Когда обедня кончилась, Царь со всею свитою вышел на площадь к названным полкам. Там поставлена была красная скамейка (обтянутый красным сукном амвон) и несколько аналоев с образами, книгами и свечами. На амвон взошел архимандрит Феофилакт Лопатинский, ректор патриаршей школы в Москве, и совершил под открытым небом всенародное служение, заключившееся молебном. Затем раздался сигнальный выстрел, и открылась пальба с крепостного вала, из верши и с четырех фрегатов, нарочно для этого случая расставленных накануне по Неве. Преображенский полк, которому сам Царь подавал знак к стрельбе, участвовал в общем салюте перекатным огнем. Повсюду выстрелы произведены были в три приема. Поздоровавшись сначала с окружающими его лицами, потом с полком, Царь спросил чару водки и выпил ее за здоровье солдат. Воздвигнутая на площади пирамида, приходившаяся в центре того круга, который образовали полки, была увешена 59-ю взятыми в Выборге знаменами и штандартами. С площади мы последовали за Царем в кружало. Его величество задал там пир. На пиру этом по обыкновению веселились и пили под гром пушечных выстрелов.

По случаю торжественного дня, Царь катался на своем кипарисовом буере, построенном в Индии и приведенном оттуда в Петербург. Царевнам его величество предоставил на утеху шлюпку, все двенадцать гребцов которой были одеты в кафтаны, капюшоны и штаны алого бархата; на груди каждого висело по серебрянной бляхе в тарелку с выпуклым изображением Русского герба, т. е. парящего орла с тремя венцами. Иностранным представителям и другим военным лицам Царь роздал свои Английские шлюпки, которых в Петербурге у него множество. Каждая имела десять гребцов солдат при одном квартирмейстере. Одна досталась и мне. Быстрота, с какою Русские выучиваются и навыкают всякому делу, не поддается описанию. Посаженные в шлюпку солдаты, по прошествии восьми дней, гребут одним веслом так же искусно, как лучшие гребцы. Вечером, на воде, на двух связанных плотах, сожжен небольшой, но красивый фейерверк. В кружале мы оставались до 2 ч. утра. Расставленные по всем углам караулы не позволяли нам выйти за дверь. На Царе была та самая шляпа, которую он носил в Полтавском бою; вдоль ее поля черкнула пуля. Захвати эта пуля всего на один палец в сторону, Царь был бы убит; но видно, Богу угодно сохранить ему жизнь. [10]

9 Июля. Императорский посланник граф von Wildsek имел частную аудиенцию у Царя, на которую возил его секретарь Шафиров, брать вице-канцлера. В этом случае с ним поступили так же, как со мною; ибо в Москве, в проводники на аудиенцию мне равным образом предложили секретаря, а именно Курбатова (Corobatoff).

10 Июля. По Русскому календарю день Петра и Павла. День этот праздновался с таким же торжеством, как годовщина Полтавской битвы. Я обедал и пировал у князя Меньшикова вместе с прочими иностранными представителями. На князе был небольшой парик, сделанный, по его словам, из волос самого Царя, который дарил их ему время от времени, когда стригся. Князь подарил Царю 200 боцманов которых собрал в одной своей губернии. Все эти боцманы, будучи благородного звания, владели крестьянами. У иного было 30, у иного 40, у иного 200 душ. На пиру у Меньшикова много ели, много пили и много стреляли; по шуму и веселью банкет этот вполне уподоблялся деревенскому кутежу. Среди обеда внесли цельного жареного быка; жарили его в течении двух дней. Попойка и кутеж продлились до 4-х ч. утра.

11 Июля. Я сделал первый визит императорскому посланнику, Вильдсеку, который у себя предоставил мне старшее место. Дом ему отвели до того неудобный, малый и плохо обставленный, что он выразил, было, готовность поселиться в собственных палатках, но подобное заявление было весьма дурно принято Приказом. Заметив это и опасаясь немилости двора, Вильдсек поневоле примирился со своим жильем. Впрочем он на собственный счет сделал в доме много переделок, так что по крайней мере потолки перестали протекать; однако в других отношениях, наприм. в помещения свиты, посланник продолжал испытывать большие неудобства.

В этот день у князя Меньшикова было большое собрание, на котором все присутствующее без различия пола и состояния вынуждены были прыгнуть в канал, вырытый князем у его дома, и там два часа к ряду пить заздравные чаши. Одне только царевны были от этого уволены. Что до меня касается, то я от сего мужицкого праздника устранился.

14 Июля. Из Ладожского озера благополучно прибыл второй 50-ти пушечный корабль. Первый пришел когда я был в Выборге. По размерам, оба судна одинаковы; построены они из ели, но остов у них почти весь дубовый. Первое названо Выборгом, ибо пришло в Петербурга тотчас по взятии этой крепости; второе Ригою, так как Рига сдалась вскоре по прибытии сюда этого судна. [11]

16 Июля. Вечером за мною прислал Царь. Он сообщил мне, что, по последним известиям, полученным с гонцами, Рига готова сдаться на капитуляцию, и что для переговоров из города выслано два полковника, два представителя от дворянства и три от городского сословия.

17 Июля. Желая стяать расположение вице-канцлера Шафирова и заручиться его покровительством для моих дел со двором, я предложил взять к себе в дом его сына с тем, чтобы мой личный секретарь Раслус давал ему уроки. Такого рода комбинация на самом деле оказала мне большую пользу. Маленький Шафиров переселился ко мне 17 Июля и затем прожил у меня шесть месяцев. За все это время вице-канцлер не переставал оказывать мне содействие во всем в чем мог. Выше я упоминал о слухах касательно Еврейского его происхождения. В моем мнении слухи эти подтвердились тем обстоятельством, что у меня за столом сын Шафирова никогда не прикасался к свинине, а однажды на мой вопрос, почему он ее не ест, отвечал, что ее не едят ни родители его, ни братья, ни сестры, ибо считают это грехом.

19 Июля. Получена весть о капитуляции Риги. Из Петербургской крепости произведен 21 выстрел, чтобы созвать народ в собор для вознесения Богу благодарности по случаю этой новой победы. В полдень Царь пошел на своем буере в Кроншлот ко флоту, чтобы по обыкновению прежде других сообщить там радостную новость. На судах было отпраздновано веселою попойкою и пальбою, которая продлилась до полночи. Обыкновенно, когда при дворе получается какая-нибудь добрая весть, Царь приказывает, чтобы из его дома никого не выпускали до тех пор, пока самь он не сообщить ее тому, для кого, по его мнению, она особенно дорога, и важна.

20 Июля. Ночью Царь, на своей лейб-шняве Лизета, вернулся в Петербург и проспал на судне до 11 ч. утра. Около одинадцати с Лизеты сделан был сигнал, чтобы в крепости подняли штандарт и начали бы торжественную литургию. После литургии был отслужен молебен. Потом произведены выстрелы изо всех орудий на крепостном валу.

Сегодня венчался некий князь Черкасский. Он был так болен и слаб, что без посторонней помощи не мог стоять на ногах, и во время венчания два человека должны были его поддерживать. Вообще, скорее можно было предположить, что он умирает чем догадаться, что он вступает в брак. В виду общей радости по случаю взятия Риги, Царь непременно хотел, чтобы свадьба Черкасского состоялась именно нынче, а потому приказал поднять его с [12] постели и привести в церковь для венчания.– Меня уверяли, будто бы Царь и другие лица берут себе в духовники исключительно священников, людей женатых, а не монахов, дабы на исповеди не вводить сих последних в соблазн рассказами о всяких беспутствах (чтоб получить отпущение грехов, Русские непременно должны исповедываться). Однако в монастырях, где такого соблазна на исповеди опасаться нельзя, духовником может быть и иеромонах. Впрочем, в настоящее время Царь, не желая более стеснять себя понапрасну, взял себе в духовники бывшего игумена Хутина монастыря под Новгородом, Феодосия Яновского (Januskiy).

В России монахи в течении всей жизни не должны вкушать мяса, исключая тех случаев, когда им предлагають его на званом обеде у какого-нибудь мирянина. Тут они могут его есть или не есть, смотря по желанию. Однако правом этим монахи пользуются редко, в особенности из опасения ввести кого-нибудь в соблазн; но все же примеры употребления иноками мяса случались. Одеваются монахи с ног до головы в черное; их широкие безрукавные креповые рясы, образующие множество складок, спускаются до полу. На голове они носят клобук в виде шляпной тульи, снабженный наушниками; с клобука на спину ниспадает покров из черного крепа. Любопытно, что при поклонах монахи клобука не снимают и обнажают голову только за обеднею во время причащения.

21 Июля. Подполковник Thehillac отправлен с письмами обратно в Копенгаген. Перед отъездом он получил от князя Меньшикова 300 червонцев. Его сопровождает поручик Преображенского полка Пейч (Peitsch).

22 Июля. Вечером из Лодейного поля (Ladinopole) пришел третий 50-ти пушечный корабль, таких же размеров и типа и построенный из того же леса, как два первые. Лодейное поле город на Русском берегу Ладожского озера, где строятся разного рода суда. Царь со своими министрами и генералами тотчас же отправился на этот корабль, чтоб на нем повеселиться.

23 Июля. Я видел Шведских пленных, пришедших из Выборга. Офицеров повели в Новгород, а солдат на работы на остров Ритусар.

24 Июля. Видел я, как один корабельный плотник по случаю своих имянин подносил хлеб своему начальству и приятелям. Он явился на верфь к Царю и по местному обычаю поднес ему большой каравай. Царь принял подношение с поклоном, поблагодарил и поцаловал имянинника, затем положил ему на голову драницу, а поверх ее каравай, который и переломил вместе с драницею у него на годове. [13]

По капитуляции, Рижскому гарнизону предоставлялась свобода. Первоначально он состоял из 25-ти полков, общею численностью тысяч в шестнадцать; но за время осады, вследствие чумы, других болезней и голода, убавился до 5165 человек. Из них здоровых было 2229, больных 2936. Последних Царь немедленно велел отправить в крепость Дюнамюнде, а первых, вопреки капитуляции, задержал под тем же предлогом, что и Выборгский гарнизон. Комендантом Риги был генерал-майор Stroemberg. Множество дворян, офицеров, должностных лиц и горожан, всего человек 800, поддались Царю и присягнули ему. В числе их были генерал-майор Alfendeel, 110 Лифляндских дворян, один полковник, 5 подполковников, один генерал-адъютант, 19 майоров, один коммиссар, 37 капитанов, 14 поручиков, 2 прапорщика, 10 ассесоров и 77 старшин и младших начальствующих лиц. За время осады Риги от чумы и голода погибло более 70-ти тысяч солдат, горожан и тех крестьян, что сбежались в город с женами и детьми.

Явившись по одному случаю в собор к Царю, я сделал наблюдете, что, прикладываясь к образам святых и апостолов, Русские цалуют их прямо в лики, тогда как на образах Божией Матери и Спасителя цалуют только руки и ноги.

2 Августа. Я отправился для развлечения в Кроншлот и ночевал у капитана Willemoffsky, командующего адмиральским кораблем «Домкрат». Когда я прибыл на это судно, вице-адмирал, тоже там находившийся, приказал поднять в мою честь все флаги и гюйсы.

3 Августа. Желая осмотреть Ритусар, я объездил его по полудни верхой. Это весьма низменный, сырой, болотистый остров, сплошь поросший кустами; каменистая гряда пересекает его продольно по средине и как бы делит пополам. В длину Ритусар имеет одну милю, а в ширину, там, где он всего шире, 1/4 мили. На западной его окраине стоит форт Александр, четырехбастионное укрепление, вооруженное сорока пушками и четырьмя мортирами. Коменданта его – полковник, под начальством которого состоят 1000 человек солдат; последние живут в избах вне стен укрепления и лишь наряжаются туда в караул. Назначение Форта мешать неприятельским высадкам. В этом смысле несколько лет тому назад он уже сослужил хорошую службу, и Шведы, пытавшиеся в то время высадиться на остров, достигли только того, что потеряли более 700 человек. На Западе, на самой оконечности мыса, заложено другое укрепление, называемое Мысовым Шанцем (Pynt-Skantzen); вооружено оно 14-ю орудиями. На возвратном пути мне показали большой камень, на котором однажды стоял Царь со [14] своими придворными и другими лицами, в общем числе 290 человек, из чего можно заключить о величине камня. На вершине его высечен Андреевский крест; полагают, что сделано это Русскими в прежние времена. У камня ежедневно собираются морские офицеры, охотно устраивающие здесь попойки. Вообще он представляет главнную достопримечательность Ритусара: кто на него не входил или не ел на нем, тот как будто и на самом острове не был. Это значило побывать в Риме и не видеть папы.

4 Августа. У Ритусара с южной его стороны Царь хочет устроить для своего флота гавань, которая была бы ближе к С.-Петербургу чем Кроншлот. Я осматривал это место; по приказанию его величества оно отмечено вехами. Оттуда я поехал к батарее Св. Иоанна (Sanct Jeans batterie), вооруженной 26-ю двадцатичетырехфунтовыми орудиями, отнятыми у Шведов. Когда я вошел в укрепление, мне салютовали восемью холостыми и тремя боевыми выстрелами. Недалеко от батареи Св. Иоанна, на южной же стороне, только восточнее, находится другая батарея, 12-ти пушечная. Расположены они так, что всякое судно, проходящее между Кроншлотом и островом, подвергается их огню. С Ритусара отбыл я на веслах после полудня; вице-адмиральский корабль приветствовал меня 11-ю выстрелами. Вечером я вернулся в Петербург.

5 Августа. Из Нарвы получены дурные вести: чума в этом городе усилилась, между тем от Петербурга он отстоит всего на 164 версты. Царь пошел в Кроншлот на своем буере. Иной раз, взяв с собою одного или двух приближенных, он плавает таким образом целый день с единственною целью развлечься и отдохнуть от умственных занятий.

8 Августа. У меня обедади все пребывающие здесь иностранные министры.

В 10 ч. вечера, в сдободе за Невою, произошел пожар; базар и суконные лавки, числом слишком 70, были обращены в пепел. На площади не осталось ни одного дома; все что только могло сгореть, сгорело. Дальнейшему распространению огня помешало болото, отделяющее базар от прочих концев слободы. К несчастию, в этот день Царь отсутствовал из Петербурга (он был в Кроншлоте). Мне нередко приходилось видеть, как он первый являлся на пожар, привозя в своих санях маленькую пожарную трубу. Его величество принимает личное участие во всяком труде и так как обладает необыкновенными всесторонними способностями, то видит сразу, как надо взяться за дело, и отдает сообразные приказания. На пожарах его обыкновенно видишь в самом [15] опасном месте, на какой-нибудь крыше. Побуждаемые им, огонь тушат как вельможи, так и простолюдины; сам он не отступится, пока пожар не будет прекращен. Благодаря такому образу действий, Царь часто предупреждает большие бедствия. Но в его отсутствие дело происходить совсем иначе. Простой народ равнодушно смотрит на пожар, и ни убеждениями, ни бранью, ни даже деньгами нельзя побудить его принять участие в тушении. Он только стережет случай, как бы что-нибудь стащить или украсть. Воровство случилось и на последнем пожаре: восьмерых солдат и одного крестьянина схватили с поличным. Впоследствии все они были приговорены к повешанию. Виселицы, числом четыре, были поставлены по углам выгоревшей площади. Преступников привезли на место казни, как скотов на бойню; ни священника, ни иного духовного лица при них не было. Прежде всего, без милосердия повесили крестьянина. Перед тем, как лезть на лестницу, приставленную к виселице, он обернулся в сторону церкви и трижды перекрестился, сопровождая каждое знамение земным поклоном; потом три раза перекрестился, когда влезал на лестницу, и когда его с нее сбрасывали. Замечательно, что, уже будучи сброшен и вися на воздухе, он еще раз осенил себя крестом (ибо здесь преступникам при повешении рук не связывают). Затем он поднял было руку для нового крестного знамения; но она, наконец, бессильно упала. Далее восемь осужденных солдат попарно метали между собою жребий, потом метали его четверо проигравших, и в конце концов из солдат были повешены только двое. Один из них, уже вися на веревке, перекрестился дважды и поднял было руку в третий раз, но уронил ее. На упомянутом пожаре сгорело между прочим множество бочек водки из царского кабака.

Как сказано, кабаки по всей России держит Царь и получает с них барыши. Впрочем, пользуясь известною частью ото всех царских доходов, князь Меньшиков и в этом случае имеет преимущества: за ним утверждено право держать кабаки по всей Ингерманландии; он и на самом деле держит кружало в адмиралтейской слободке под Петербургом. Любопытно, что нет ни одной статьи народных доходов, которой Царь не монополизировал бы и с которой не получал бы своей доли. Так между прочим в Петербурге перевозы между островами, из посада в посад, Царь Сдал одному князю, платящему с них в казну 400 рублей в год. Каждая рыболовная сеть, которою бедняк снискивает себе пропитание, и та обложена здесь ежегодным сбором. [16]

Преображенский подполковник ген.-майор von Kircken передавал мне, что одна часть солдата Преображенского полка получаетв месяц жалования по 30-ти алтын или по 90 копеек, другая же – по 60 алтын или по 180 копеек. Первым содержанием пользуются новобранцы; вторым, представляющим двойной оклад, старые солдаты и те из молодых, которые отличаются особенно xopoшим поведением. Выдаваемый солдатам хлеб в жалованье им не засчитывается. Женам их, живущим в подмосковной Преображенской слободе, отпускается месячина хлебом или мукою. Такое же точно содержание производится и Семеновскому полку, который дао всех отношениях уравнен с Преображенским. И у этого полка под Москвою есть своя слобода Семеновская, где живут жены его офицеров и солдата. Командует им полковник генерал-поручик Голицын.

13-го Августа. Царь приказал привезти на свой корабль трех дезертиров и велел им при себе метать жребий о висилице. Затем, по распоряжению Царя, того, кому жребий вынулся, подняли на веревке к палачу, который, в ожидании казни, сидел на фокмачте. К смерти Русские относятся с замечательным равнодушием: они вовсе не боятся ее. Обыкновенно после того, как преступнику прочтут приговор, он перекрестится, простится с окружающими и без печали, бодро, идет на смерть, точно не видит в ней ничего горького. Когда, на царском корабле, дезертиру был уже прочтен приговор, Царь велел находившемуся тута священнику утешить и напутствовать его. Но священник, будучи подобно огромному большинству Русского духовенства невежественен и глуп, отвечал, что дело свое он уже сделал, выслушал исповедь преступника и отпустил ему грехи. Потом Царь еще раза два обращался к священнику с тем же приказанием, но когда услышал от него прежний отзыв, то грустный отвернулся и стал горько сетовать на низкий умственный уровень священников и прочего духовенства в России. По его словам здешние священники ничего не знают, не понимают и даже нередко являются более невежественными, чем простолюдины, которых, собственно, должны бы учить и наставлять.

Царь приказал командующему галерами шаутбенахту построить 24 сорокавесельных галер, на которые предполагается поставит по одному 12-ти фунтовому и по два 6-ти фунтовых орудия. На постройку этих судов достанет тех бревен и досок, которые Царь нашед под Выборгом. [17]

15 Августа 1710. Получено известие о прибытии в Ямбург герцога Курляндского. В Ямбурге ему пришлось остановиться, чтобы выдержать карантин по ту сторону реки Луги; ибо в Курляндии свирепствует чума, и в большей части тамошних городов вымерло 9/10 населения.

17 Августа. Сегодня у Русских большой праздник, так называемый Спасов день. Торжествуется он в память явления в облаках лика Спасителя. Чудо это, в которое Русские верят, совершилось будто бы много лет тому назад.

18 Августа. Получено радостное известие о сдаче Царю крепости Динамюнде, расположенной в двух милях от Риги на устье Двины-реки.

20 Августы. Выписав себе из Дании, на большую сумму, вина и других припасов, я послал за ними двух своих людей в Архангельск. Кто, проживая в Москве или в Петербурге, хочет иметь что-нибудь порядочное по части вин, водок и пр., тот непременно должен каждый год выписывать их из-за границы. В прежние времена для иностранных посланников все подобного рода товары свободно пропускались в Россию; но теперь жадность Русских возросла настолько, что они вступают на этот счет в продолжитедьные препирательства с иностранными представителями, оспаривая у них право на беспошлинный ввоз припасов. Хотя после долгих настояний я добился того, что Архангельскому губернатору было приказано свободно пропустить выписанные мною товары, тем не менее все мои ящики были вскрыты и вещи пересмотрены, а такой образ действия, конечно, вовсе не соответствует льготам, которыми пользуются в этом отношении Русские посланники за границею.

23 Августа. Недавно мною получены были два королевских предписания, касающиеся известных важных вопросов, о которых мне велено лично переговорить с Царем 22. В виду этого, я послал секретаря миссии г-на Фалька к канцлеру просить о назначении мне Царем аудиенции. До сих пор я никогда не ходатайствовал об особых аудиенциях у его величества; когда же мне надо было говорить с ним, то искал случая видеться с ним на том или на другом пиру. Канцлер отвечал, что Царю угодно назначить мне аудиенцию на Адмиралтейской верфи, и что его величество прибудет туда часа через два. Немедленно я отправился и в [18] известном доме дождался его приезда. Я предполагал, что Царь выслушает меня с глазу на глаз. Увидав, что он подходит на веслах в шлюпке, я вышел к нему навстречу на берег. Он начал говорить со мною о государственных делах, так что все присутствующие могли его слышать; когда же я стал ходатайствовать, чтоб его величество выслушал меня наедине, он спросил, в чем состоит мое поручение. Я было стал отвечать шопотом; но Царь, чтоб прекратить эту беседу, возражал мне громко и продолжал быстро идти вперед. Этим он достиг, чего желал: я замолчал (ибо о порученном мне деле нельзя было говорить открыто при всех). Тем и заключилась эта аудиенция. Царь таким образом отделался от меня, чтобы не слышать того, чего он слышать не хотел. Впоследствии, на тайном совещании с Русскими министрами, я представлял им, как подобного рода аудиенции необычны и бесплодны. Я говорил, что им следовало бы, руководствуясь примером других дворов, назначить известные дни в неделе для бесед иностранных представителей с Царем. Мне отвечали, что установить этого нельзя.

24 Августа. После полудня в Петербурга прибыл герцога Курляндский. Крепость салютовала ему 13-ю выстрелами. С дороги он явился прямо к Царю, который находился в беседке в свом саду. Затем, в скорости, герцога вместе с его величеством, князем Меньшиковым и некоторыми другими министрами, отправился за реку в дом, где их ждала вдовствующая царица со своими дочерьми-царевнами. Царю и герцогу при переезде чрез реку салютовали 29-ю выстрелами. В упомянутом доме герцога в первый раз увидал свою будущую супругу. Герцог Курляндский весьма молодой, красивый, благовоспитанный и любезный человек. В свите его между прочим состоит один Прусский посланник (независимо от Прусского посланника Фон-Кейзерлинга, пребывающего здесь постоянно); зовут его Фон-Биберштейн. Он маршал и камергер короля Прусского и кавалер Прусского ордена Черного Орла.

25 Августа. Я был позван на похороны одного капитана Преображенского полка. Жена его, лежа в постели с распущенными волосами, плакала, выла и жалобно стонала. Отпевание совершалось мнозжеством священников в облачениях; они кадили образам, крестились и кланялись, как при других службах. Когда отпевание кончилось, под руку покойного была положена записка с обозначением его имени, возраста, звания, дня его смерти и того, что грехи ему отпущены по власти данной священнослужителям разрешать и вязать на земле. Такая записка кладется в гроб не в качестве паспорта для [19] пропуска покойного в рай, как ошибочно утверждают в своих описаниях почти все путешественники по России, а для того, чтоб в случае, если откопают какое-либо неистлевшее тело, можно было узнать из этой записки, что похоронен христианин и что он такой-то. По окончании служения, Царь и другие лица, кто пожелал, прощаясь с покойным, целовали его в губы. Вдову умершего подвели к телу две женщины; в знак почтения она поклонилась ему до земли, как живому человеку и, выражая свое горе жестами и многими жалобными словами, тоже простилась с ним поцелуем. После этого гроб забили и понесли. Вдова провожала его до могилы; ее попрежнему вели две женщины; она много голосила и плакала. До могилы более четверти мили шли пешком нестройно, как попало; Царь был то впереди, то за гробом, и всякий по желанию то приближался к телу, то отдалялся от него, не соблюдая никакого чина.

26 Августа. В этот день празднуется Успение, т. е. годовщина смерти Божией Матери, и кончается предшествующий двухнедедьный пост. По случаю взятия Динамюндской крепости, после обедни отслужен молебен и сделано по одному выстрелу изо всех орудий на валу. Царь пригласил меня и некоторых иностранных посланников на прогулку вверх по Неве в Шлиссельбург.

27 Августа. Я получил сведение, что генерал-адъютант его королевского величества подполковник Мейер, посланный ко мне с письмами, а также с некоторыми поручениями и везший с собою золотую цепь ордена Слона и наряд для князя Меньшикова, задержан карантином в трех милях по сю сторону Нарвы, в городке Вайвары. Задержание его было для меня крайне неприятно, но отвратить оное я ничем не мог. Я послал к Мейеру секретаря Фалька, чтоб переговорить с ним и принять от него привезенные письма, наряд и цепь.

Ходил Невою в Шлиссельбург в свите Царя. При его величестве находились герцог Курляндский, вдовствующая царица с царевнами, князь Меньшиков, все министры и несколько генералов. Подвигались мы медленно; гребцы тянули наши шлюпки бичевою. В тот вечер мы проехали всего 20 верст; пришлось нам заночевать в таком месте, где ничего не было приготовлено ни для ужина, ни для ночлега. Предусмотрительные люди, взявшие с собою палатки и провизию, были сыты и могли спать; остальные же голодали и проводили ночь под открытым небом или же напрашивались на ночлег к другим. В тот вечер Царя на его буере протащили еще 20 верст вверх по течению. [20]

28 Августа. Утром и мы были тем же способом доставлены на полпути между Петербургом и Шлиссельбургом, на один остров, где находился Царь. Тут в шатрах, из галерных парусов, за четырьмя столами, князь Меньшиков накормил нас всех на свой счет. В шатрах этих шла сильная попойка всю ночь.

29 Августа. По случаю постного дня шатры разобрали, и ни есть, ни пить нам не пришлось вовсе: насколько мы излишествовали вчера, настолько сегодня соблюдали невольный пост 23. Ел только тот, кто имел с собою холодные яства, да те, кого он угощал, если у него что-нибудь оставалось. Бродили мы кругом, как заблудившиеся. Никто из нас не знал, где Царь. Наконец нам сказали, что он отправился за версту осматривать выдуманное им приспособление для переправы судов чрез пороги. Сделанный им в тот день опыт удался. Небольшой галиот, сидевший в воде от 4 до 5 футов, был переправлен против течения чрез большой водопад. Между двумя плотами утверждено колесо, подобное мельничному; концы его оси, лежащие на этих плотах, захватывают своими зубцами шестерки воротов. Вороты такие же, какими обыкновенно подымают на купеческих судах якорь. При производстве опыта плоты стояли на якорях. К галиоту были прикреплены два каната, один к правому, другой к левому его борту; свободные концы канатов были намотаны на вороты. Когда мельничное колесо опускали на столько, что нижняя его часть погружалась в реку, течение приводило его в круговое движение, а колесо передавало движение воротам, которые, наматывая на себя канаты, притягивали галиот. Впрочем порою, при усиленном действии воротов, плоты дрейфовали с якорями; тогда приходилось приподнять колесо. Когда якори снова держались, колесо опять опускали в воду. Опыт удался, и галиот был переведен чрез водопад. Тем не менее я считаю это изобретение неблагодарным; ибо, во первых, подобного рода переправа судов может то и дело не удаваться (от того, что плоты будут тащить за собою якори); во вторых, спрашивается, как переправить чрез водопад самые плоты? Совершить это придется не иначе как верпованием; если же посредством верпования можно перевести плоты, то и для других судов незачем прибегать к иным приспособлениям.

Вечером пустились далее, однако до Шлиссельбурга добраться не могли, так как все время приходилось тянуться на бичеве против течения. Ночь вынуждены были пропоститься и промерзнуть в 15-ти верстах от Шлиссельбурга. [21]

30 Августа. Прибыли в Шлиссельбург. Крепость эта стоит на истоке Невы близ Ладожского озера, имеющего 300 верст длины и 300 ширины (sic). Заложена она среди воды; вокруг нет ни на палец земли. Стены, вышиною в 30–40 локтей, возведены из скал и исполинских камней. У подножья стен много бастионов, орудия которых стреляют по воде. Между крепостью и водою нет ни фута земли. Над стенами возвышаются четыре сильные укрепления: башни с орудиями, расположенными в 3 яруса. Один конец города с четырьмя другими башнями укреплен особо; там можно найти верное убежище даже после взятия неприятелем прочих укреплений; я считаю Шлиссельбург одною из неприступнейших крепостей в мире. По прибытии Царя, его приветствовали пальбою с вала изо всех 200 орудий. В Шлиссельбурге нас снова пышно угостили на счет князя Меньшикова, но за то помещений никому не отвели, и вечером нам пришлось разбить шатры, где попало.

31 Августа. Князь опять накормил нас обедом. За столом произошло столкновение между князем Меньшиковым и стариком Зотовым. На верхнем конце по обыкновению сидел Зотов; он некогда состоял дядькою нынешнего Царя, который, подобно прочим Русским, называет его в шутку патриархом или князем папою (Pop). Среди обеда Зотов попросил Царя, в виду всегдашней его милости к нему, не оставить его и вперед своим жалованьем, подарить ему в Ингерманландии маленькое поместие. Царь изъявил согласие. Но князь Меньшиков, возбужденный гневом и завистью, резко спросил патриарха, как это ему пришло в голову выпрашивать у Царя поместья в герцогстве, которое принадлежишь ему, Меньшикову. В ответ на это патриарх крупно выругал князя, сказав, что он обкрадывает своего господина как вор, что ему недовольно той части, какою он пользуется ото всех царских доходов, что он все же обманщик, что он завидует лицам, которым Царь оказывает какую-либо милость, хотя нередко лица эти старше и вернее служат Царю, чем он сам. Тут Зотов привел много образчиков двоедушия, мошенничества, высокомерия, алчности и других пороков князя Меньшикова. Хотя Царь и делал вид, что желает помирить ссорящихся и прекратить их перебранку, однако многие были того мнения, что столкновение это доставляет ему удовольствие и намеренно вызвано им самим. Об этом я заключил между прочим и из разговора, происходившего между Царем и стариком Зотовым на следующий день, когда мы шли вниз по Неве обратно в Петербург. Зотов выразил Царю свои опасения, как бы князь за брань, которою он Зотов его осыпал, не навлек на него опалу и немилость его величества; на это Царь сказал: [22] не бойся! 24. Несколько дней спустя, князь Меньшиков явился к Царю и с плачем стал жаловаться на патриарха, который-де осрамил его в присутствии многих генералов и министров; князь просил Царя об удовлетворении за подобный срам и бранные слова. Царь возразил было, что не стоит обращать внимание на речи пьяного старика; но князь все продолжал требовать удовлетворения. Тогда Царь, которому такие столкновения и даже более серьезные происшествия служат предлогом для шуток, отправился к Зотову с целью его напугать. Нехорошо он сделал (сказал ему Царь), что так выругал князя; теперь князь просит над ним суда, и Царь не в праве скрыть от Зотова, что он требует его повесить... Старик очень испугался. Тогда Царь предложил свое посредничество и обещал примирить их на следующих основаниях: патриарх напишет князю записку, в которой попросит у него прощения и удостоверит, что князь честный, верный и усердный слуга своему Государю, а что сам он Зотов-мошенник, вор, обманщик и вообще все то, чем он бранил князя. Затем Меньшиков дасть ему пощечину. Зотов охотно согласился ее получить, и таким путем дело уладилось. Зотов и Меньшиков поцеловались и снова стали добрыми приятелями. Сам я не был свидетелем этого примирения; но рассказывало мне лицо, в правдивости которого я не сомневаюсь.– В 2 ч. пополудни общество пустилось из Шлиссельбурга обратно; хотя мы трижды выходили на берег, тем не менее в 8 часов вечера были уже в Петербурге: с такою быстротою несло нас течением.

1 Сентября. Пришла радостная весть о сдаче Пернова Царю. Крепость эта, против которой не было выслано ни войска, ни пушек, сдалась генералу Бауеру, находившемуся в той местности всего с несколькими полками драгун.– Польский посланник Фон-Фицтум передал вице-канцлеру Шафирову орден Белого Орла, пожалованный последнему королем Польским.

2 Сентября. Сегодня праздновалась сдача Пернова, и с вала трижды выстрелили изо всех орудий. По случаю дня рождения сестры Царя, Наталии Алексеевны, я и некоторые другие иностранные посланники были позваны к ней на пир. Там всего было много, а всего более крепких напитков.

3 Сентября. Царь отправился в Кроншлот вступить в командование своим судном. Фальк, ездивший на свидание с генерал-адъютантом подполковником Мейером, вернулся в Петербург. [23] Он рассказывал о невежливости и грубости, которые проявили относительно их Русские: так, Мейеру и Фальку пришлось разговаривать друг с другом через реку, стоя под проливным дождем на противоположных ее берегах. Бывший там мост нарочно разобрали, чтоб Мейер и Фальк не могли сойтись. Мейер жил под открытым небом, ему не отвели ни дома, ни палатки, хотя и обещались на время его задержания предоставить ему дом в Ямбурге. Инструкция, данная Мейеру, предписывала ему лично говорить с князем Меньшиковым и с Царем, поэтому он не отдал Фальку привезенных предметов. Тотчас по возвращении г. Фалька, я пошел хлопотать о допущении сюда Мейера. Князь Меньшиков обещал это устроить и заявил, что прикажет держать Мейера в карантине не так долго, как других. Обещание это исполнено не было.

9 Сентября. Я получил от Мейера письмо, написанное спичкою и чернилами из угля: ни пера, ни чернил ему не дали. Он выражал справедливую досаду по поводу своего задержания. Чтобы повторительно просить о дозволении ему приехать в Петербург, я отправился в 10 ч. в Кроншлот, где находились Царь и князь Меньшиков. По приезде я безотлагательно явился к князю, сказал, что королевского гонца до сих пор из Ямбурга не выпускают и опять стал сетовать на недоразумение, кроющееся в этом деле. Меньшиков уверял, что надлежащее распоряжение им сделано и выразил предположение, что Мейер прибудет в Петербург прежде, чем я успею туда вернуться; впрочем, изъявил готовность, в угоду мне, послать за ним второго гонца, когорого и на самом деле отправил тотчас же, в моем присутствии.– На возвратном пути в Петербург я повстречался с Царем, который ради развлечения крейсировал на своем буере, в обществе нескольких слуг. Узнав меня в подзорную трубу, его величество сделал мне знак прибыть к нему на судно. Явившись к Царю, я передал ему о деле, по которому ездил в Кроншлот, и сообщил о новом распоряжении князя касательно пропуска сюда Мейера. Царь был этому рад. Поднесши мне несколько стаканов вина, он отпустил меня.

11 Сентября. Я и прочие иностранные посланники обедали у герцога Курляндского. На обеде этом были также вдовствующая царица с царевнами и весь двор. Хотя кушанья были изысканные и приготовлены отлично, но обед не понравился Русским дамам. Ни одно блюдо не пришлось им по вкусу, так как кухня была не Русская. Они едва прикасались губами к кушаньям.

12 Сентября. Ген.-ад. Мейер прибыл, наконец, в Петербург. Русские старались задержать его подольше, так как данное ему [24] поручение было неприятно для царского двора: поручение это касалось вопроса о Русских полках, кои, по обещанию Царя, давно уже должны были находиться под Данцигом, в распоряжении короля Датского. Нет сомнения, что Мейера продержали бы и дольше, если бы не кн. Меньшиков, жаждавший поскорее получить цепь ордена Слона и прилагавший все старания к немедленному допущению его в Петербург.

13 Сентября. Рано утром я поехал с Мейером в Кроншлот. Вследствие бури и противного ветра прибыли мы туда поздно вечером, и в тот день говорить с Царем не удалось.

14 Сентября. Утром я представил Мейера сначала Царю, затем и князю Меньшикову. Князю он передал наряд, устав и цепь ордена Слона. Меньшиков тотчас же надел цепь и носил ее весь тот день. Присылкою наряда и цепи ему оказана особая милость, которою другие вновь жалуемые кавалеры ордена не пользуются, ибо они должны приобретать эти предметы на свой счет.

Обедали мы на 50-ти пушечном корабле, на который в тот день, в качестве командующего, вступил генерал-адмирал. Корабль этот зовут «Ригою». Флот салютовал ему всеми орудиями. Потом мы переехали на другой корабль, тоже 50 пушечный, на который командующим вступил шаутбенахт флота Царь и которому флот тоже салютовал всеми орудиями. Этот корабль зовут «Выборгом». Затем весь день обильно ели и пили. Кутеж происходил на острове Ритусаре. Когда я и Мейер стали подробно объясняться о князем Меньшиковым по делу о тех 5000 человек, которых Царь хотел предоставить королю Датскому для действий против общего врага, и просили князя распорядиться чрез поручика Ностица, коменданта в Эльбингене, насчет того, чтобы ко времени приезда туда Мейера Русские полки находились в готовности к переправе в Данию, то Меньшиков сказал, что пусть на этот раз его величество король удовольствуется упомянутыми 5000 человек, но что он, князь, надеется дожить до того дня, когда Царь будет иметь возможность послать к королю 25 тысяч человек, которыми, для нанесения неприятелю вящего вреда, будет предводительствовать сам он, князь Меньшиков. Зная, как он любит, чтоб его выхваляли и льстили ему, я сказал, что, по моему мнению, личное его нахождение при войске соответствовало бы лишним 5000 человек: потому что в виду его опытности в военном деле и того страха, который одно его имя внушает Шведам, он может совершить гораздо более, чем кто другой. Как? тотчас же полушутя, полусердито возразил на это князь: вы полагаете, что я стою всего на все 5000 человек? Когда Шведы находились-де в Польше, Польские генералы [25] нередко писали к нему о том, как они страстно желают его видеть у себя; ибо, по их словам, он один представлял собою более чем 10.000 человек! Из этого образчика легко заключить об уме и рассудительности князя Меньшикова. Про князя можно по справедливости сказать то, что в своей сатире говорит Ювенал про императора Домициана: Nihil est quod credere de se non possit, cum laudatur, Dis aequa potestas 25.

Пленный Шведский генерал Левенгаупт, доставленный сюда из Новгорода для обмена на пленного Русского генерал-поручика Вейде, не был освобожден. В 1700 году вопреки обещанию, Шведы за и держали в Нарве некоторых царских генералов и увезли их в Стокгольм; в числе их был и Адам Адамович Вейде. Жена его усердно просила князя Меньшикова устроить обмен Левенгаупта на ее мужа. Из дружбы ли к этой женщине (князь был когда-то помолвлен с ее сестрою, дочерью одного Московского аптекаря, умершею до выхода своего замуж), или же, как полагают некоторые, чтоб угодить ее взрослой дочери, замечатецьной кра- и савице, Меньшиков обещал исходатайствовать у Царя согласие на такой размен. Шведский Сенат тоже согласился. Сначала Левенгаупта привезли в Новгород, чтоб иметь его под рукою. Но когда Вейде прибыл под Биорке, на Шведский флот, и дал знать о своем приезде, то Левенгаупта вернули в Петербурга. Здесь, рассчитывая на обещанное освобождение, он задешево продал своих лошадей и сбрую. Из Петербурга его повезли далее на Ритусар. В тоже время послали просить адмирала, командующего Шведскою эскадрою, о доставлении Вейде в Петербурга. При этом обещали, что, по возвращении Вейде, к адмиралу будет отправлен Левенгаупт; но адмирал заявил, что Шведский Сенат приказал ему произвести I размен пленных одновременно. Когда посланный привез этот и ответ, и Меньшиков увидал, что затея его не удалась (ибо и имелось в виду вернуть Вейде и сохранить Левенгаупта), хитроумный князь сначала попытался убедить графа Пипера, которого тоже привезли в Петербург, чтобы он дал Шведскому адмиралу надлежащие по этому предмету приказания; но Пипер отклонил такое требование. Тогда князь попросил самого Левенгаупта снестись письменно со Шведским адмиралом и побудить его прислать Вейде в Петербург, заверив адмирала, что вслед за тем и Царь со своей [26] стороны не преминет отослать его, Левенгаупта, к Шведам. Левенгаупт действительно написал в этом смысле к адмиралу, но, вместе с тем объяснил, что письмо написано им по приказанию Русских, и что за исполнение данного ими обещания он, не ручается. Однако князь подпечатал это письмо и, так как оно не отвечало его планам, то не послал его по назначению, Левенгаупту же предложил написать другое письмо, без коментариев; но Левенгаупт отвечал, что такого письма он никогда не напишет, хотя бы вследствие этого ему пришлось вечно оставаться в Русском плену: ибо в случае, если Вейде отпустять, а сам он Левенгаупт будет удержан, то он понесет за это ответственность пред Сенатом. Размена так и не последовало. В сущности, Русские не хотели отпускать Левенгаупта, опытность и военные качества которого они могли оценить по его действиям в бигве под Лесным, не смотря на его поражение в этой битве. Левенгаупт умолял Царя приказать, чтоб обещанный размен состоялся; но Царь отвечал, что, будучи лишь шаутбенахтом, он в этом не властен, что вопрос касается генерал-адмирала, что к последнему Левенгаупт не обращался, а потому сам виноват, если не получил свободы. Я испытываю слишком глубокое уважение к сему славному и благоразумному Государю, чтобы сметь высказать свое мнение о подобном ответе.

16 Сентября. В Ритусарской гавани и в самом Петербурге воды прибыло столько, что она на значительную высоту затопила дома; большие суда свободно проходили между зданиями и уплывали далеко в поле. Такой подъем морского и речного уровня бывает здесь при сильном и продолжительном западном ветре, который приостанавливает течение реки, отчего она выходит из берегов.

В этот день я отправился обратно в Петербург на Английском купеческом судне, которое пришло из Лондона. На пути в Петербург, в Карлскроне, Шведы задержали его; но судно предъявило Английский паспорт и свидетельство от королевы, что оно везет исключительно припасы для царской кухни и стола; тогда Шведы отпустили его, снабдив своим паспортом. На означенном судне вместе со мною шел и Царь; его величество сам распорядился, когда поднять вымпел и салютовать крепости.

17 Сентября. Генерал-адъютант Мейер уехад обратно в Данию в сопровождении г-на Poul'а Wendelboe.

21 Сентября. Артиллерийский майор, Немец Геннинг, привез весть о взятии Кексгольма; осаждающие не сделали ни одного выстрела по этому городу и лишь за три дня до его сдачи вооружили свои [27] батареи. В начале осады Кексгольмский гарнизон состоял из 400 человек, теперь в нем насчитывалось немногим более 200 человек. Гарнизону представлено было свободно выйти из города, но без знамен и без барабанного боя, хотя при барабане; знамена должны были быть переданы Русским. По получении этого известия в Петербургской крепости и на верфи трижды выстрелили изо всех орудий и подняли Русский желтый штандарт. Я обедал в тот день у герцога Курляндского. Он все еще в Петербурге со своим двором; ждет со дня на день окончания своего дела. Герцог должен содержать себя здесь на свой счет: из той суммы, которую обещали уплатить ему по его приезде в Петербург, он не получил ничего.

Царь пошел в Кроншлот, лично сообщить адмиралу Апраксину о взятии Кексгольма. На флоте известие это было встречено выстрелами со всех судов. Затем до позднего вечера провозглашались всевозможные чаши. Один из лучшнх генералов царской службы, подполковник Преображенского полка генерал майор Фон-Киркен, родом Прусак, до того напился на этой попойке, что вечером, съезжая на берег, упал с пристани в воду и утонул. Такого рода несчастных случаев от пьянства можно ожидать здесь каждый день.

26 Сентября. Из Русской армии, состоящей под Ригою, получены сведения, что 400 чел. Русских высадились на Эзель и немедленно овладели крепостью Аренсбургом. В крепости этой был гарнизон в 50 человек, 61 орудие и большой запас пороху, гранат и других боевых принадлежностей. По получении этих сведений, в Петербурской крепости сделано 9 выстрелов. Царь воспользовался занятием Эзеля, чтоб захватить в плен остальную половину бывшего Рижского гарнизона. Как сказано, одну половину его Царь задержал за вероломный захват Шведами царских людей под Нарвою, другую же, состоявшую из больных, отпустил на свободу. Эта-то часть Рижского гарнизона ожидала на Эзеле кораблей для возвращения в отечество; но Русские войска захватили в плен и ее.

27 Сентября. Майора Фон-Киркена похоронили в С.-Петербургской крепости на месте, отведенном для погребения офицеров, но не представляющем настоящего кладбища. Сам Царь провожал покойного до могилы, ведя за руку его сына. Я и посланник Фицтум вели вдову Киркена, ибо в России жена обыкновенно провожает тело своего мужа до кладбища. Над могилою сделано было всего три ружейных залпа. С похорон мы сопровождали вдову домой и зашли к ней на трапезу, приготовленную для всех участвовавших в погребальном поезде. [28]

28 Сентября. По случаю взятия Аренсбурга, в Петербурской крепости и на верфи трижды выстрелили изо всех орудий и отслужили в соборе благодарственный молебен. Царь отправился в Кроншлот; за ним последовал туда весь двор, которому для этой поездки определены были суда. Иностранных министров Царь пригласил сопровождать его в Кроншлот, впрочем, предоставив на волю каждого идти с ним или оставаться дома.

30 Сентября. Отправился в Кроншлот с посланником Фицтумом. На Ритусаре нам не было отведено помещения. Таков уже обычай в России. Пришлось остановиться, где попало. На мою долю достался дом в роде кабака, без окон, с выломанными дверями и с разверстыми стенами.

1 Октября. Адмирал Апраксин задал у себя на судне пир. Мы там были. Выпивка, как всегда, шла широкая. Герцог Курляндский, министры в полном составе, все дамское общество и царица с царевнами тоже присутствовали.

2 Октября. Насколько вчера мы объедались и опивались, настолько сегодня терпели голод и жажду. У большей части из нас в желудке было пусто, ибо на Ритусаре ничего нельзя купить: постоялых дворов нет, приготовлений же для иностранных министров никаких сделано не было; между тем Русские знали, что приглашают нас в такое место, где невозможно ничего достать.

3 Октября. Я поехал с герцогом Курляндским на судно к вице-адмиралу, чтобы у него поесть; ибо, побуждаемые голодом, все мы бродили кругом и лизоблюдничали у кого случится.

5 Октября. Сегодня с вечера Царь объявил, что намерен выйти в открытое море, чтобы произвести небольшие маневры. Каждому из нас его величество предоставил сесть по желанию на корабль, которым командует он сам, на генерал-адмиральский корабль или на корабль вице-адмирала. Вследствие штиля нам пришлось верповаться, и в течение вечера мы отошли недалеко от Кроншлота. Вечером на флот прибыл князь Меньшиков и вступил в качестве капитана-командора на корабль Домкрат, которым он командует.

7 Октября. Продолжавшийся западный ветер все мешал нам выйти в открытое море; поэтому решено было вернуться в Кроншлот. Вследствие свежего ветра обратное плавание наше длилось всего часа полтора. Пока мы шли таким образом на Фордевинд, с кораблей самым беспорядочным образом палили из орудий. С иного судна произведены были залпы из двух батарей, с иного из трех, четырех или пяти батарей, порою же с кораблей [29] делались и ружейные залпы. Тем и заключились маневры. Во время плавания я находился на судне у шаутбенахта Царя, где, как и на других судах, шла здоровая попойка.

9 Октября. В полдень вдовствующая царица и царевны пошли обратно в Петербург. Шаутбенахт Царь задал на своем корабле нир; когда пили чашу по случаю победы под Лесным, одержанной Русскими над Левенгауптом, его величество сам обносил стаканы и чары. Сегодня вторая годовщина этой битвы. Попойка на пиру была чудовищная. На следующее утро я отправился в Петербург.

12 Октября. Вечером получены сведения, что Ревель сдался Царю на капитуляцию. Хотя было уже 9 часов и царствовала полная темнота, тем не менее в Петербургской крепости, по заведенному порядку, сделано было 17 пушечных выстрелов.

13 Октября. В Петербург прибыли из Москвы королевско-Шведский тайный советник граф Пипер, ген.-фельд. Рейншильд и тайный секретарь Цедергельм, взятые в плен под Полтавою. В России ко всякому иностранному посланнику назначается небольшой караул, отчасти для почета, отчасти в качестве охраны. Солдаты такого караула никогда не сменяются: мера весьма разумная, ибо, благодаря ей, люди эти лучше привыкают к своим обязанностям. В течение всего лета при мне состояли все те же солдаты. Они были мне весьма полезны и оказывали большие услуги: ими можно располагать как своею челядью; возлагаемый на них поручения они исполняют с большою охотою.

15 Октября. В виду предстоявших морозов, чтоб избежать пловучих льдов, флот снова собрался в Петербургскую гавань и стал разоружаться. Летняя кампания закончилась блистательно; о большем успехе нельзя было мечтать. В самом деле, в одно лето Царь взял восемь сильнейших крепостей, именно: Эльбинген, Ригу, Динамюнде, Пернов, Аренсбург, Ревель, Выборг и Кексгольм и стал господином всей Лифляндии, Карелии и Кексгольмского округа. Ему больше ничего не оставалось завоевывать. Успех был тем блистательнее, что пороху было расстреляно не столько при взятии названных крепостей, сколько в ознаменование радости по случаю всех этих побед и при чашах в их честь. Такое счастливое окончание кампании Царь решился отпраздновать трехдневным торжеством. На празднество это были позваны как я, так и остальные иностранные посланники. Однако, что меня касается, то я извинился болезнью груди. Я чувствовал, что если три дня и три ночи буду кутить и пить, как другие, то подвергну свою жизнь [30] опасности. Не надо забывать, что уйти с такого пира нельзя; ибо лишь только на него соберутся, прежде даже, чем примутся пить, Царь уже велит поставить у двери двойную стражу, чтоб не выпускать никого, не исключая тех, которые, salvo honore, пьяны до рвоты. Но при этом сам Царь редко выпивает более одной или, в крайнем случае, двух бутылок вина, так что на тех многочисленных попойках, в которых мне случалось участвовать, я редко видал его совершенно пьяным. А гостей он заставляешь напиваться до бесчувствия, и потом принимается с ними болтать, стараясь выведать, что у каждого на уме. Ссоры и брань между пьяными тоже по сердцу Царю: ибо из взаимных укоров ему открываются их воровство, мошенничество и хитрости, и он наказывает виновных. Таким образом оправдывается пословица: «когда воры бранятся, крестьянин получает обратно украденное добро».

19 Октября. Прежде всего в Русских церквах отслужили благодарственный молебен; далее, в крепости и в адмиралтействе произошла круговая пальба, причем сделано в три приема по 151 выстрелу. По приказанию Царя, новар его величества Иоганн Фон-Фельтен, в черном платье, широком плаще и закрытый фатою, стал у собора. Фельтен Датчанин и от души ненавидит Шведов. Поэтому Царь, шутя, называешь его Шведом и, при всех торжествах по случаю побед над Шведами, заставляет его изображать Шведа. Покрытый черною Фатою, Фельтен стоял на паперти собора и делал вид, что плачет. Когда входящие или выходящие спрашивали, о чем он так горюет, Фельтен отвечал: «Как мне не горевать, когда враг отнял у меня всю Лифляндию, и я лишился там последнего своего города!» Увеселения и кутеж длились до 3 часов утра.

20 Октября. Открывшееся вчера празднество продолжалось и сегодня. Город расцветился множеством флагов и штандартов. Царь со всем двором и знатные иностранцы были позваны на пир к генерал-адмиралу Апраксину. Здесь по вчерашнему каждая чаша приветствовалась 11-ю выстрелами из особых назначенных на то орудий. Вечером снова осветились те же аллегорические картины, а корабли, дома и башни украсились зажженными фонарями. Однако нынче, по нездоровью Царя, пирование окончилось в 9 ч. вечера.

21 Октября. Празднество и кутеж продолжались по-прежнему. Двор и все общество обедали у князя Черкасского. Князь этот в числе других богатых князей, по распоряжению Царя, живет в Петербурге. Вечером Царь побывал у разных лиц и, как при «славе» в Москве, он и сопровождающая его компания всюду ели [31] и пили. Царь посетил между прочим и меня. Было 9 часов. Его величество застал меня в постеле, так как по случаю моей грудной болезни, я лежал уже в течении нескольких дней. При Царе министров, князей и бояр более 400 человек. Все были совершенно пьяны за исключением самого Царя. При этом случае его величество вручил мне изготовленную на железном заводе в Олонецке шпагу со стальною рукоятью и эфесом, которая назначалась для моего всемилостивейшего государя. Царь хотел показать его королевскому величеству, какая работа может производиться теперь Русскими мастерами на Русских железных заводах, тогда как при вступлении его на престол во всей России не было ни одного железного завода и ни одного Русского оружейника для холодного оружия. Царь передал мне и другую шпагу меньших размеров, тоже со стальною рукоятью, для доставления его королевскому высочеству Датскому наследному принцу. Обе эти шпаги я тогда же направил к Рижскому губернатору, тайному советнику Левенвольде, с просьбою переправить их со шталмейстером посланника Фицтума к Датско-королевскому посланнику в Саксонии, барону Шаку, для дальнейшей отсылки в Данию. Но потом я узнал, что они никогда не дошли по назначению. Умер ли в пути человек, который их вез, случилась ли пропажа по иной причине – не знаю. Во всяком случае ценность этих шпаг настолько незначительна, что об утрате их особенно сокрушаться нечего. Впоследствии, когда означенные торжества миновали, Царь говорил мне, что по счету, который вели бывшие с ним слуги, он в тот день выпил 36 стаканов вина. По его виду этого однако никак нельзя было заметить. Что касается адмирала Апраксина, то он хвалился, что в течение трех дней празднества выпил 180 стаканов вина.

22 Октября. Царь уехал в сопровождении двух или трех деньщиков, но куда именно и для чего, о том ни тогда, ни после никто не узнал. Порою его величество удаляется таким образом на время от людей и живет особняком.

24 Октября. Царь вернулся поздно вечером. В его отсутствие, я сообщил князю Меньшикову и Русским министрам полученное мною печальное известие о том, что буря причинила немаловажный вред рангоуту Датского флота. Это было пересказано Царю по его возвращении и, желая получить точные обо всем сведения непосредственно от меня, он в темноту, без фонаря, в сопровождении одного только слуги, пришел ко мне на квартиру; когда же узнал, что меня нет дома, что я у вице-адмирала Крейца, то и к нему побежал пешком, в дождь и темноту, по грязной улице. Царь [32] застал меня у Крейца, и я передал ему все подробности несчастия. Рассказ мой его величество принял горячо к сердцу.

28 Октября. Князь Меньшиков снова задавал пир. В этот день торжествовалась годовщина победы над Шведами, одержанной Русскими при Калише в 1704 году, также рождение сына князя Меньшикова. И здесь при каждой чаше производили по 11-ти пушечных выстрелов. Пьянство шло чудовищное.

29 Октября. Царь поехал осматривать крепость Кексгольм; в виду краткосрочности этого путешествия и недостатка в лошадях он не взял со собою ни одного из министров.

5 Ноября. До Петербурга дошел слух, который, впрочем, впоследствии оказался неверным, будто бы Датский флот одержал новую победу над Шведским. Царь был крайне обрадован этою вестью. Застал я его у вице-адмирала. Тут началась сильная попойка. Желая от нее устраниться, я незаметно ускользнул домой, но за мною явился сам Царь. Пришел он в то время, когда я уже сидел у себя раздетый и менее всего его ожидал; мне по неволе пришлось следовать за ним, в ночном туалете и туфлях, обратно к вице-адмиралу, и пить там до поздней ночи.

9 Ноября. Вечером один морской капитан и один капитац Преображенского полка явились ко мне с приглашением на бракосочетание герцога Курляндского с племянницею Царя, царевною Анною, назначенное во Вторник. Приезжали они в открытом возке.

10 Ноября. Канцлер Головкин прислал ко мне одного человека с некиим капитаном Преображенского полка просить выбраться из моего помещения в виду-де того, что в настоящее время в нем хочет жить сам домохозяин, генерал-майор Долгорукий. Когда я попросил отвести мне другую удобную квартиру, мне указали на дом, всего в четыре комнаты, из которых каждая имела только по одной двери, и с темною кухонькою. У меня было столь тесное помещение, что я в течении всего лета, в разных частях города, поневоле на свой счет нанимал квартиры для значительного числа моих людей. От нового помещения я отказался, сославшись на то, что с 26-ю лицами, находящимися в моем услужении, я никак не мог бы в нем устроиться. Тогда мне предложили другой дом; но в нем не было не только комнат для моих людей, но и кухни. Дом еще строился, а потому двери были без замков, и окна не прилажены. В оконных рамах, еще не вставленных, стекло заменяла слюда. Я и в это помещение не пожелал перебраться на зиму; но присланный капитан заявил, что меня переселят силою. Я же возразил, что действия его падут на его ответственность, а [33] что я ни добром, ни по принуждению до тех пор не выберусь из своей квартиры, пока мне не отведут более удобного дома. О чем бы иностранному посланнику ни случилось просить у Русских приказных – о помещении ли, дровах, суточных и т. п., он вынужден таскаться к ним и кланяться, как будто состоит в Русском подданстве, и все-таки ему не удается добиться и половины того, на что он имеет право. Если же жаловаться своему государю, то на такую переписку потребовалось бы гораздо больше времени, чем на ведение тех дел, для которых прибыл посланник. Отсутствие в России правильно организованной почты представляет большое неудобство. Отправлять из Петербурга письма можно только с Русским гонцом, которого Приказ, когда заблагорассудит, посылает в Мемель (ближайший к Петербургу город, из него ходит за границу почта). Нередко, в тех случаях, когда необходимо было писать моему государю, а гонца все не было (ибо иной раз две-три недели все собираются его послать), Русские приказные на мой запрос, нельзя ли мне отправить письма, отвечали, что им и самим-то писать не о чем, и я поневоле должен был удовлетворяться подобным ответом. Таким образом Приказ, когда это соответствовало его видам, мешал мне всеподданнейше сноситься с морм правительством.

11 Ноября. Царь написал собственноручное письмо к митрополиту Рязанскому в Москву, приглашая его приехать в Петербург для обвенчания герцога Курляндского с царевною Анною. Однако митрополит от этого отказался, ссылаясь на слабое здоровье. Тогда Царь выписал из Москвы другое духовное лице, суб-ректора тамошней патриаршей школы Стефана Прибыловича и, по его приезде в Петербург, дал ему приказание обвенчать герцога с царевною. Но Прибылович возразил, что не имеет на это права, что каноны и церковные правила воспрещают такие браки и в подтверждение того, что православные не должны вступать в супружество с лицами других исповеданий, привел те места Ветхого Завета, где Бог воспрещает детям Израиля сочетаться браком с язычниками и Хананеянами, а в Новом Завете указал на 2-е послание к Коринфянам, гл. VI, ст. 14, 15 и 16. Царь часто посылал к Прибыловичу, чтобы воздействовать на него убеждением, но тот остался непоколебимым. Чтоб не ссориться в военное время с упрямым, невежественным духовенством, которое легко могло бы увлечь за собою простонародье, Царь более не настаивал на своем требовании у Стефана Прибыловича и приказал совершить венчание своему духовнику, архимандриту Феодосию Яновскому, игумену Хутынскому. При этом [34] Царь спросил Яновского, знает ли он по-латыни (ибо между его величеством и герцогом Курляндским было условлено, что брак будет совершен Русским священником, но что при венчании обращения к жениху будут произносимы по-латыни). Яновский отвечал, что ему известно лишь несколько Латинских слов. Этого для данного случая довольно, сказал Царь. Ты будешь их венчать! Старика Яновского весьма смутило такое приказание уметь объясняться на Латинском языке, которому он никогда не учился, и он не знал что делать. Наконец, воспользовавшись знакомством с моим секретарем Расмусом Эребо, он прибег к его помощи. Эребо перевел главные слова венчания со Славянского языка на Латинский и, написав эти переводы на отдельные лоскутки бумаги, передал их Яновскому, который положил их в свой Требник. Сначала Яновский научился разбирать на них буквы, потом стал бегло читать слова, а под конец уже знал текст почти наизусть.– Весь Петербург, до флотских лейтенантов включительно, пригласили на эту свадьбу. Мужей позвали с их женами. Мущины имели собраться к 9-ти часам утра в дом герцога Курляндского. Вице-адмирал Крейц заменял жениху брата. Царь был маршалом и посаженым отцом жениха (на самом деле эту последнюю должность исправлял за Царя князь Меньшиков, так как его величеству мешали его обязанности маршала). Генерал-адмирал был посаженным отцом невесты, калцлер Головкин ее нареченным братом. В день свадьбы герцог с утра пожаловал вице-адмиралу Курляндский орден, учрежденный in memoriam et gloriam recuperatae Curlandiae. Орден этот представляет золотой крест, покрытый белою эмалью; каждый из восьми шпицев креста заверпиается шариком с крупную булавочную головку. В 11 часов прибыл маршал – Царь. Он держал в руке большой маршальский жезл, с обоих концов окованный на четверть алена серебром и имеющий наверху большую розетку из золотых парчевых лент и золотого кружева. Перед Царем выступало попарно 12 музыкантов, за ними, тоже попарно, следовало 24 шафера: двенадцать капитанов и капитан-лейтенантов морского ведомства и двенадцать капитанов и капитан-лейтенантов Преображенского полка. Морские офицеры имели предхождение пред сухопутными. У шаферов на левой руке между локтем и плечом поверх кружевного банта (duesk) была прикреплена розетка из золотых парчевых лент. Герцог Курляндский, встретив Царя в низу лестницы, повел его на верх, в залу, где собралось все мужское общество. Его величество и прочие гости позавтракали холодными яствами, стоявшими на столе, после [35] чего Царь посадил жениха в свою шлюпку и, предшествуемый шлюпкою с трубачами, направился к дому князя Меньшикова. За царскою шлюпкою следовал длинный 16-ти весельный шлюп, более чем до половины покрытый красным сукном. Все шестнадцать его гребцов были в алом бархатном платье. У каждого из них на груди висела серебрянная бляха в тарелку, с выбитым на ней Русским гербом. В шлюпе под балдахином сидели невеста и ее женская свита. В то время, как Царь находился у герцога, шлюп с невестою держался на веслах в ожидании жениха. Остальной свадебный поезд, размещенный в сорока шлюпках, шел следом за царевною. Князь Меньшиков встретил жениха и невесту на пристани. К дому его свадьба направилась в таком порядке: впереди шла музыка со всевозможными инструментами; за нею шаферы, потом жених между своим посаженым отцем и нареченным братом (т. е. Царем) и вице-адмиралом Крейцем; далее невеста в белом бархатном одеянии с пышным венцом из драгоценных камней на непокрытой голове и с подбитою горностаем царскою бархатною мантиею на плечах, подол которой с боков несли два офицера. Невесту вели генерал-адмирал и канцлер Головкин; первый держал ее за правую, второй за левую руку. За невестою беспорядочною толпою шли женщины. Недалеко от пристани, вправо от пути, которого держалась свадьба, были расставлены рядами фейерверочные рабочие в разнообразных шутовских нарядах с палками и ракетами в руках; рабочие эти представляли весьма забавное зрелище. Жених и невеста вместе с остальным обществом вошли в часовню, находящуюся во дворе князя Меньшикова. Бракосочетающихся маршал-Царь поставил под небо из алого бархата, и царский духовник в великолепном облачении принялся совершать обряд венчания на Славянском языке. Но, обратившись к герцогу, он произнес следующие слова по-латыни: Primum a te, Friderici Wilhelme, dux Curlandiae celsissime, quaero habesne voluntatem bonam atque incoactam, firmamque mentem assumendi tibi ad uxorem hauc regalem principissam Annam, quam hic coram te vides? Герцог отвечал: ita! Тогда Яновский продолжал: Secundum a te quaero an non desponsatus es aliae alicui sponsae? Герцог ответил: non. Затем Яновский предложил такого же рода вопросы, по-славянски, царевне, и певчие пропели «Господи помилуй». Далее, взяв особые предназначенные для таинства венчания княжеские венцы из алого бархата, игумен надел один из них на жениха со словами: «Coronatur servus Domini Fridericus Wilhelmus dux Curlandiae celsissimus servae Domini Annae filiae Iohannis Alexiewitc, regis totius [36] Rossiae serenissimae in nomine Patris, Filii et Spiritus Sancti», и другой на невесту, сказав соответствующие слова по-славянски. Тут Царь, подойдя к венчающимся, соединил их руки. Венец над невестою держал князь Меньшиков, а над женихом Царь; но так как держать руку в воздухе, подняв ее к верху, утомительно, то по прошествии некоторого времени его величество поручил это дело квартирмейстеру своей шлюпки, стоявшему с ним рядом, и вместе с тем приказал Яновскому поскорее кончать. Яновскийи немедленно благословил жениха словами: Exaltare sicuti Abraham, benidictus esto sicuti Isaac et multiplicare sicuti Iacob, in nomine Patris, Filii et Spiritus Sancti; потом соответствующим обращением благословил невесту, и венчание окончилось. Других обычных венчальных обрядов соблюдено не было: так бракосочетающиеся не пили за здоровье друг друга, не обходили в пляске кругом аналоя и не держали в руке свечей. Быть может, Царь нарочно это устроил, чтобы не досадить герцогу всеми этими странными, чуждыми ему обрядами, потому что герцог и без того уже весьма неохотно согласился венчаться по Русскому чину.

Из часовни Царь, в качестве маршала, повел молодых в свадебную залу, где посадил их за стол под балдахин из алого бархата. У герцога и у его жены висело над головою по венцу из листьев букса, украшенному драгоценными каменьями. За одним столом с молодыми сидели мать и сестры новобрачной, т. е. царица с царевнами, любовница Царя и некоторые другие женщины. В зале стояло еще три стола: один был занят женщинами, прочие два мущинами. Исправляя обязанность маршала, Царь сам служил за столом и через посредство своих дворецких распоряжался пиром. У дома князя Меньшикова были поставлены пушки, из которых при каждой чаше делалось по 13 выстрелов. Ложки на столах были деревянные. После трапезы Царь и шаферы протанцовали сначала с молодою, потом с молодым и наконец с посажеными отцами и нареченными братьями жениха и невесты. Но затем порядка в танцах не наблюдалось: танцовал всякий, кто хотел. Бал продолжался до 11 ч. ночи. В 11 новобрачные ушли спать. Помещение для них было отведено в доме князя Меньшикова. И мужу и жене идет 19-й год. По случаю нездоровья князя, приготовленный на нынешний вечер фейерверк сожжен не был: здесь все ставится в зависимость от этого владыки мира.

12 Ноября. Вчерашние гости снова приглашены на дом к князю Меньшикову; но на этот раз пир задал он сам, тогда как накануне пировали на счет Царя. Сошлись мы в 2 ч. пополудни; [37] обедали по вчерашнему, с соблюдением того же порядка, при маршале, дворецких и пр. Выпито было 17 заздравных чаш, из коих каждая приветствовалась 13-ю пушечными выстрелами. Чаши эти Царь наперед записал на особый лоскуток бумаги (таков обычай при подобных случаях). По окончании обеда в залу внесли два пирога; один поставили на стол, за которым сидел я, другой к новобрачным. Когда пироги взрезали, в каждом из них оказалось по карлице. Обе были затянуты во Французское платье и имели самую модную высокую прическу. Та, что лежала в пироге на столе новобрачных, поднялась на ноги и, стоя в пироге, сказала по-русски речь в стихах. Декламировала она также смело, как самая привычная и лучшая актриса. Затем, вылезши из пирога, она начала здороваться с новобрачными и с прочими лицами, сидевшими за их столом. Другую карлицу (из пирога на нашем столе) Царь сам перенес и поставил на стол к молодым. Тут раздались звуки менуэта, и карлицы весьма изящно исполнили для новобрачных этот танец на обеденном столе. Каждая из них была ростом в локоть. После трапезы сожгли фейерверк, установленный на плотах на Неве. Сперва на двух колонах загорелось два княжеских венца; под одним стояла буква F, под другим А.; а посредине, между венцами, буква Р. Потом появились две пальмы со сплетшимися вершинами; над ними сияли слова: «любовь соединяет». Далее показался Купидон в рост человеческий с крыльями и колчаном на раменах; он стоял перед наковальнею, замахнувшись большим кузнечным молотом, и сковывал вместе два сердца лежавшие на наковальне. Над этим изображением горела надпись: «из двух едино сочиняю». Царь, будучи капитаном фейерверкеров, сам устроил этот фейерверк. Стоя среди общества, он объяснял окружающим значение каждой аллегорической картины, пока она горела. Наконец, было пущено большое множество ракет, шумих, баллонов и разных водяных швермеров. Вообще фейерверк отличался великолепием и стоил больших денег. Вечер заключился танцами, продлившимися в этот раз до полуночи.

Стремясь безраздельно обладать сердцем Царя, князь Меньшиков досадует и сердится на всякого, кому его величество оказывает какую-либо милость. Вот почему все его ненавидят, и у него так мало друзей в России. Да и есть ли они у него? На нынешнем пиру между ним и генерал-адмиралом, в присутствии всех гостей и Царя, произошла горячая перебранка; пущены были в ход разнообразные ругательства, и произносились они за столом во [38] всеуслышание. У Русских на их собраниях такие перебранки случаются то и дело. Так как Царь сам принуждает гостей напиваться, то и не обращает на то внимания, и бранящиеся не подвергаются его гневу и немилости. Когда Русские рассердятся, то называют один другого ворами и плутами и, следуя весьма распространенному здесь обычаю, плюют друг другу в лицо. Но до кулачной расправы и до шпаг дело обыкновенно не доходить: не допускают.

16 Ноября. У герцога Курляндского был пир, в котором участвовали Царь со своими слугами и весь двор. Позваны были также чужеземные посланники и другие знатные иностранцы.

17 Ноября. День рождения князя Меньшикова послужил новым преддогом для пьянства. Князь задал праздник для Царя, его двора и знатных иностранцев. Кутеж опять вышел на славу. Тут произошла перебранка между генерал-адмиралом Апраксиным и адмиралтейским советником камергером Кикиным. Генерал-адмирал при Царе побил Кикина винною бутылкою.

18 Ноября. Царь, один без свиты, поехал сухим путем в Кроншлот. Никто не знал, зачем. Вернулся он, впрочем, в тот же вечер, так как через взморье, где лед уже затянул фарватер, в Кроншлот не было ни перехода, ни переезда. Между тем под Петербургом Нева была еще свободна ото льда.

19 Ноября. Пользуясь довольно свежим ветром, Царь катался на своем буере вверх и вниз по Неве. Его величество любит ходить под парусами, и когда выдастся к тому случай, ни за что его не упустит. Сегодня Царь встретил на фарватере и завернул назад около тридцати шлюпок, которые, вопреки изданному им положению, шли при благоприятном ветре не под парусами, а на веслах. Лодки, нарушающие это положение, платят штраф в размере 5-ти рублей с весла. Означенные шлюпки, будучи приведены обратно в Петербург, задержаны, и с них потребовали штрафа. На одной из них, шестивесельной, шел вице-канцлер Шафиров, на двух других десятивесельных канцлер Головкин и его свита. Задержали и мою десятивесельную шлюпку, на которой я послал до делу на тот берег одного из моих людей, и меня пригласили уплатить 50 р. Однако я, отговорившись тем, что самого меня в лодке не было, предоставил властям взыскивать штраф с моево квартирмейстера, если он виноват, сам же отвечать за вину другого отказался. Кончилось тем, что, несмотря на неоднократные требования, я так-таки ничего не заплатил.

Сегодня в Петербург прибыло множество карликов и карлиц, которых по приказанию Царя собрали со всей России. Будучи [39] загнаны, словно скоты, в большую залу на кружечном дворе, где для них не было ничего устроено, и они провели там несколько дней, страдая от холода и голода: на их содержание ничего не отпускалось, и питались они подаянием, которое посылали им из жалости частные лица. Царь находился в это время в отсутствии. По прошествии нескольких дней, когда его величество вернулся, он посетил карликов на кружечном дворе и сам, по личному усмотрению, распределил их между князем Меньшиковым, канцдером, вице-канцлером, генерал-адмиралом и другими князьями и боярами, причем одному назначил их поменьше, другому побольше, смотря по имущественному состоянию того или другого боярина. Лицам этим его величество приказал содержать карликов до свадьбы карлика и карлицы, которые служили при царском дворе. Эта свадьба была решена самим Царем; в сущности, она совершалась против воли жениха и невесты. Царь приказал боярам нарядить доставшихся им карликов в роскошные галунные платья, золотные кафтаны и т. п.; а до того карлики не только не имели шуб, но и нагота их едва была прикрыта. Следуя своему всегдашнему правилу, Царь из своего кармана и на них не пожелал израсходовать ни копейки. Лица, которым было поручено их содержание и обмундировка, расшаркавшись, поклонились Царю и без малейших возражений разобрали карликов по домам. Царь назначил эту свадьбу на будущий Вторник и с приглашением на нее прислал ко мне двух карликов; приезжали они на мое подворье в открытом возке.

25 Ноября. Гости собрались у царского подворья рано утром. Князья и бояре разрядили своих карликов и привезли их с собою. На Неве было приготовлено множество малых и больших шлюпок. Общество переехало на них в крепость. Венчание должно было происходить в соборе. Против крепости, на пристани, Царь сам расставил карликов. Жених шел впереди вместе с Царем, За ними выступал один из красивейших карликов с маленьким маршальским жезлом в руке; далее следовали попарно восемь карликов-шаферов; потом шла невеста, а по сторонам ее те два шафера что ездили приглашать гостей на свадьбу; за невестою шло попарно 14 карлиц и в заключение, чета за четою, еще 35 карликов. Те которые были постарше, некрасивее и рослее шли позади. Всех карликов и карлиц я насчитал 62 души; впрочем, утверждают, что их было больше. Одетые в великолепное дорогое платье Французского покроя, они в своем шествии казались тем смешнее, что не умели себя вести, ибо большая их часть принадлежлт к крестьянскому сословию и воспитана по-мужицки. В [40] таком порядке карлики вошли в крепость. Там встретил их полк с музыкою и распущенными знаменами; часть этого полка стояла в ружье у ворот, другая возле собора. Жениха и невесту обвенчали с соблюдением обычного свадебного чина, только за здоровье друг друга они не пили и вокруг аналоя плясовым ладом не ходили. Церемонии эти Царь приказал опустить: он очень спешил. Во все время пока длилось венчание, кругом слышался подавленный смех и хохот, вследствие чего таинство более напоминало балаганную комедию, чем венчание или вообще богослужение. Сам священник, вследствие душившего его смеха, насилу мог выговаривать слова молитв.

На мой взгляд карликов, по их типу, можно было разделрть на три разряда. Одни напоминали двухлетних детей, были красны и имели соразмерные члены; к их числу принадлежал жених. Других можно бы сравнить с четырехлетними детьми. Если не принимать в рассчет их голову, по большей части огромную и безобразную, то они сложены хорошо; к числу их принадлежала невеста. Наконец, третьи похожи лицом на дряхлых стариков и старух, и если б увидать одно их туловище, то можно бы принять их за древних стариков, нормального роста. Но руки и ноги у них так коротки, кривы и косы, что иные едва могут ходить.

Из собора карлики в том же порядке пошли обратно к Неве, разместились в маленькие шлюпки; гости сели в свои лодки, и весь поезд спустился к дому князя Меньшикова, где состоялся свадебный пир. В большой зале было накрыто шесть маленьких овальных столов, с миниатюрными тарелками, ложками, ножами и проч. Столы были расставлены овалом. Жених и невеста сидели друг против друга: она за верхним, он за нижним столом. Как над нею, так и над ним было по алому небу, с которого спускалось по зеленому венку. Но за этими шестью столами все карлики поместиться не могли, а потому был накрыт еще один маленький круглый стол для самых старых и безобразных. За столом, в сидячем положении, эти последние представлялись людьми, вполне развитыми физически; когда же они становились на ноги, то самые рослые оказывались не выше шестилетнего ребенка, хотя на самом деле всякий из них был старше 20 лет. Кругом залы, вдоль стен, стояли четыре большие стола; за ними спиною к стене и лицом к карликам сидели гости. Край столов, обращенный к средине залы, оставили свободным, чтобы всем было видно карликов, сидевших вокруг маленьких столов. За верхним из большиих столов помещались женщины; за тремя остальными мущины. [41] Карлики сидели на маленьких деревянных скамейках о трех ножках, с днищем в большую тарелку. Вечером, когда в залу внесены были свечи, на столы перед карликами поставили маленькие свечечки в позолоченых точеных, деревянных подсвечниках. Перед началом танцев столы, за которыми обедали карлики, были вынесены, а скамейки приставлены к большим столам. Пока одни карлики танцовали, другие сидели на скамейках. Приглашенные смотрели на эту комедию со своих прежних мест. Собственно настоящая потеха началась только теперь: карлики, даже те, которые едва могли ходить, должны были, во что бы ни стало, танцовать; они то и дело падали и так как по большей части были пьяны, то, упав, уже не могли встать и, в напрасных усилиях подняться, долго ползали по полу, пока наконец их не подымали товарищи. Между пьяными карликами происходило много забавных столкновений; так, например, танцуя, они ссорились между собою, ругались на чем свет стоит, давали карлицам пощечины, если те танцовали не по их вкусу и т. п. Смех и шум оживлявшие эту свадьбу не поддаются описанию. Будучи собственным карликом Царя, новобрачный был обучен различным искусствам и сам изготовил для этого дня маленький фейерверк; но в тот вечер умер единственный сын князя Меньшикова, поэтому праздник окончился рано, и фейерверк сожжен не был. Царь очень любит этого своего карлика, так как он участвовал с его величеством в важнейших походах и находился при нем под Полтавою, а также в других сражениях. Обыкновенно под Петербургом Нева покрывается льдом к 25–26 Ноября. В нынешнем году 26 Ноября ледоход из Ладожского озера был так силен, что лишь с опасностью жизни можно было переезжать в крепость на веслах.

2 Декабря. В Петербург приехал собственник занимаемого мною дома, подполковник Преображенского полка генерал-майор князь Долгорукий. Так как он сам очень хочет жить в своем доме, то пришел переговорить со мною на этот счет. Но на вопрос, не соглашусь ли я выселиться из дому, я отвечал ему, что в данном случае могу иметь дело только с Приказом, ибо он отвел мне квартиру и что кому бы дом ни принадлежал, я не уступлю его прежде, чем мне не отведут другого удобного помещения. Я выразил, впрочем, сожаление, по поводу бездействия в этом отношении Приказа, который лишает князя Долгорукого возможности жить в его доме. Долгорукий нашел, что я совершенно прав. Его смущало другое обстоятельство: князь Меньшиков, к которому он явился по этому делу, посоветовал ему продать свой [42] дом Царю под всегдашнее жилье для Датских посланников и назначил за него именно 1400 ригсдалеров. Но когда Долгорукий, до настоянию Меньшикова, явился с этим предложением к его величеству, Царь доверительно шепнул ему: «не продай» 26. Таким образом Долгорукий с одной стороны ничего не получил за свой дом, а с другой не мог в нем жить. Конечно, рассказав мне это, Долгорукий поступил крайне неосторожно, ибо обнаружил предо мною скупость своего государя. И действительно, чтобы выгадать вышеозначенную незначительную сумму, Царь не купил у Долгорукого дома и отказался от случая заручиться постоянным, более или менее удобным помещением для Датских посланников. Такая скупость имеет тем менее оправдания, что за помещение царского посланника в Копенгагене король ежегодно платит 1000 ригсдалеров кронами.

4 Декабря. Князь Меньшиков отпраздновал свои имянины пиром, который сопровождался непомерным пьянством. Зван был двор и все карлики, в том числе новобрачные. За обедом сидели в прежнем порядке, как на свадебном пиру 25-го Ноября. В этот вечер, вследствие моего отказа пить, между мною и Царем произошло такое же столкновение, как отмеченное выше под 21 Maя.

11 Декабря. День св. Андрея и Андреевский орденский празднику. По случаю торжества как в крепости, так и на адмиралтейской верфи, палили изо всех орудий. Я поздравлял Царя. Кавалеры ордена св. Андрея, именно Царь, князь Меньшиков, ген.-адмирал Апраксин, посланник Фицтум и канцлер поочередно собирались друг у друга, чтоб есть и пить. У Царя собрались у последнего. Я же, напившись до крайних пределов еще у кн. Меньшикова и у канцлера, вернулся в 10 ч. вечера домой и лег спать. Однако в час по полуночи Царь, заметив мое отсутствие, снарядил за мною двух посланцев с приказанием не отходить от меня ни на шаг до тех пор, пока я за ними не последую. К тому времени я уже несколько выспался, поэтому мог встать и пойти за ними. Один из посланцев был майор Преображенского полка Павел Ягужинский. Как я его не просил идти вперед, клятвенно заверяя, что одевшись отправлюсь к Царю, он не решился меня покинуть и подождал меня, чтоб идти вместе. Для иностранного посланника подобного рода попойку представляют великое бедствие: если он в них участвует, то губит свое здоровье; если же устраняется, то становится неугодным Царю. К тому же в таких собраниях вершится не одно [43] политическое дело, и отсутствие на них посланника могло бы вредно отразиться на интересах его государя. А избавиться от необходимости пить на здешних пирах невозможно. Ища спасения от насильственная спаивания, я придумывал всякие уловки. Однажды имел я даже доверительный по этому предмету разговор с царским духовником, которому обещал уплатить 500 specie-ригсдалеров на постройку монастыря или для другой богоугодной цели по собственному его усмотрению, в случае если он убедит Царя не заставлять меня пить. Но и духовник навряд ли решится обратиться к его величеству с таким представлением. Как-то раз беседа между мною и Царем коснулась библейских вопросов. Царь с большою похвалою отзывался о славном Персидском царе Артаксерксе (sic). Тут к слову я сказал его величеству, что сам он своим могуществом, мудростью, счастием, короче всем, подобен Агасферу (Assuerus) за исключением того, что при дворе последнего на пирах царицы Vesti (?) гостей конечно не принуждали пить против воли и предоставляли им в этом отношении полную свободу. Если б Царь завел такой же порядок в России, прибавил я в заключение, то все стали бы звать его Русским Агасфером. На мои слова Царь толь милостиво засмеялся и, взяв меня за голову, поцеловал. Нередко заступалась и просила за меня любовница Царя, Екатерина Алексеевна; но все было напрасно. Случилась однажды такого рода сцена. Я ходатайствовад пред Царем, чтоб он вообще не принуждал меня пить; ибо, как ему самому известно, пить много я не могу; ссылался я и на то, что мое поведение во хмелю внушает опасение, как бы я не попал в какую-либо беду или не навлек на себя царскую немилость и проч. На это Царь возразил, что никогда не вспоминает о действиях совершаемых людьми в пьяном виде, и что если я о нем другого мнения, то сужу превратно. Я попросил, чтоб в таком случае Царь хоть назначил по моим силам одну меру, общую для всех собраний, с тем, чтоб после того, как я ее выпью, меня оставляли в покое. Казалось, его величество готов был на это согласиться; он спросил, какую меру мне назначить? «Литр Венгерского вина»,– отвечал я. Но Царь потребовал, чтоб я выпивал два литра – один за его и здоровье, другой за здоровье его жены, как он называд Екатерину Алексеевну (она стояла тут же). Я принялся умолять, чтоб мне и было определено полтора литра, цельный за здоровье Царя и пол-литра за его любовницу. Екатерина Алексеевна находила, что этого довольно и поддерживала мою просьбу; но Царь настаивал на своем. Тогда я в шутку упал пред ним на колени, продолжая просить [44] сбавить два литра на полтора. Но и Царь сейчас же опустился на колени, говоря, что сам может простоять таким образом столько же, сколько и я. После того ни один из нас не захотел встать первым и, стоя друг перед другом на коленях, мы выпили по шести или по семи бокалов вина, после чего я поднялся на ноги полупьяный. Окончательного же решения на мою просьбу так и не последовало.

16 Декабря. Какой-то простолюдин, расхаживая по улицам со свечей, громко сзывал «желающих праздновать Николин день» (который приходится на завтра). Свеча его в верхнем конце была толщиною с Датскую алтарную, а в нижнем с большую комнатную свечу. Многие из народа подходили к простолюдину и налепляли на края свечи, кто полушку, кто денежку, кто копейку. Таким способом человек этот собрал много денег. На следующее утро его свеча горела в соборе во время обедни.

17 Декабря. Русские празднуют Николин день. Базарные лавки заперты, и купить ничего нельзя.– Привозимые из Сибири и поступающее в царскую казну собольи и другие меха, представляют не последний из царских доходов. Мехами этими ведает в Москве особый Приказ Сибирский. Всякий соболь на внутренней стороне, по средине, клеймится царским гербом (орел с распущенными крыльями, увенчанный тремя коронами). Клеймо налагается черною краскою, на обоих краях шкурки; с внутренней же стороны отмечается по-русски, когда и где застрелен соболь, число, год и место; пишется это на самом краешке, чтоб нельзя было урезать шкурки.

Одно из главных неудобств здешней жизни это трудность, с какою сопряжено добывание припасов для домашнего обихода: в Петербург они весьма дороги, так как, вследствие плохих распоряжений, ближайшие к столице местности разорены, и в них ничего нельзя достать. Четверть ржи стоит здесь 6 ригсдалеров или 4 рубля; ячменный солод идет в ту же цену. Овес продается по 3 ригсдалера за четверть. Хуже всего то, что порою иных припасов вовсе нет в продаже; особенный недостаток испытывается в сене, овсе и дровах. Хотя дрова и свечи обязан был доставлять мне Приказ, тем не менее на самом деле покупал их я, причем вынужден был не только платить за них из своего кармана, но и содержать для их закупки особого человека. В Петербурге часто, нельзя достать ни вина, ни водки; о красных товарах и говорить нечего. Лишь только я приехал в Москву, Русские приказные, взамен дров и свечей натурою, предложили выдавать мне ежегодно, по соглашению, известную сумму наличными деньгами на покупку [45] означенных припасов. Предложение это я, однако, отклонил, сославшись на прямой смысл договора. После того мне действительно доставили дров на несколько дней, но этим дело и ограничилось. Впоследствии я ежедневно посылал в Приказ просить о дровах, но мне отвечали обещаниями, которые никогда не исполнялись, и чтоб не замерзнуть, я вынужден был сам покупать топливо. Правда, со временем, мне возместили этот расход; но для такого результата с моей стороны потребовалось немало хлопот. Вообще всего приходилось добиваться с упорством, претерпевая разные неприятности. Да и чего доброго ждать от людей, которые прямо заявляют, что действуют, сообразуясь только с собственною своею пользою и выгодами и не обращаюсь внимания на то, хорошо или дурно отзываются о них чужеземцы? Речь эту, обратившуюся в поговорку, я не раз выслушивал на конференциях в ответ на свою оценку известных их действий, незаконность которых они сами отрицать не могли и оправдывали только вышеприведенным своим правилом.

21 Декабря. Ночью в Петербурге было наводнение, принудившее многих выбраться из жилищ. Вода залила погреба по всему городу, причем пиво и другие запасы подверглись порче. В этом смысле пострадал и я. Строевой лес и лодки подмывало в плотную к городским зданиям и носило по улицам. Всякия сообщения прекратились. Такие наводнения случаются в Петербурге почти ежегодно. Три года тому назад Царь обнародовал постановление, под страхом смертной казни воспрещающее присвоивать чужой лес или другое добро, уплывшее при наводнении. Лица, на землю коих занесешь такое добро, должны возвращать его настоящему собственнику.

22 Декабря. Царь лечился и потому в течение некоторого времени, против своего обыкновения, безвыездно сидел дома. Вследствие этого я долго его не видал. Добиться случая побеседовать с ним было нелегко; впрочем, при содействии одного из царских деньщиков, я-таки проник к Царю. Неодетый, в кожанном, как у ремесленника, фартуке, он сидел за токарным станком. Царь часто развлекается точением и, путешествуя, возит станок за собою. В этом мастерстве он не уступить искуснейшему токарю. Его величество умеет даже вытачивать портреты и фигуры. При моем посещении он временами вставал из-за станка, прохаживался взад и вперед по комнате, подшучивал над окружающими его лицами, или то с тем, то с другим разговаривал о самых важных делах. Особенно удобно беседовать с Царем о делах именно при таких случаях. Когда же его величество снова садился за станок, [46] то принимался работать с таким усердием и вниманием, что не слышал, что ему говорили и не отвечал, а упорно продолжал свое дело, точно этим трудом снискивал себе пропитание. Обыкновенно, когда он так занят, все стоят кругом и смотрят, как он работает. Посетители остаются у него сколько хотят и уходят, когда кому вздумается, не прощаясь. По высочайшему приказанию его королевского величества, я должен был заключить со здешним двором один договор и имел на то особое полномочие за собственноручного подписью короля; но прислали мне это полномочие нашифрованным, чтоб его не могли прочесть дорогою. В виду этого царские тайные советники и министры потребовали от меня, чтобы на его обороте я привел его содержание en clair, засвидетельствовав при том соответствие обоих текстов. Однако я не согласился на том основании, что по расшифрованному тексту они легко могли бы; открыть ключ шифра. Министры возражали, что особенной беды в; этом не было бы, так как между королем и Царем не должно: существовать никаких тайн. Но я не поддался на такой неосновательный довод и предложил представить им ту же засвидетельствованную моею подписью копию с королевского полномочия, только написанную на особом листе, с тем, чтобы со своей стороны и они дали мне список с соответствующего царского полномочия, засвидетельствованный ими. Предложение это было принято Русскими. Но тут возникло еще недоразумение. Я доказывал, что так как в одном экземпляре договора королевское имя предпослано царскому, а в другом царское королевскому, то в первом мое имя должно предшествовать имени царских министров, а во втором наоборот. Министры упорствовали, ссылаясь на то, что один из них – граф и великий имперский канцлер, другой барон и имперский вице-канцлер, а что я всего на всего морской командир. Я же утверждал, что, несмотря на различие наших заслуг, мы, в деле заключения настоящего союза, равны: ибо в одинаковой степени являемся plenipotentiariis или уполномоченными наших государей. В конце концев они исполнили мое желание. Но когда оставалось только подписать договор, поднялся новый спор: Русские потребовали, чтоб на обоих списках я подписался ниже их; я же опять-таки стал доказывать, что на том экземпляре, где король назван прежде Царя, подпись моя должна предшествовать, а на другом, наоборот. На это они ни за что не хотели согласиться; но, сознавая правоту своего требования, я тоже решил не уступить (притом я не сомневался, что из-за этого дело не расстроится, и что в данном случае они пытаются только возвеличить свою честь). В заключение министры придумали [47] следующую уловку: на обоих экземплярах великий канцлер подписался и приложил свою печать на последнем месте; выше его подписался и приложил печать вице-канцлер, а на первом месте – я. Чрез это Русские как бы хотели намекнуть, что последнее место они считают первым и обратно; против этого я, конечно, не возражал. С Жидовской точки зрения имена их действительно занимают первое место, но по всеобщим Европейским христианским правилам, наблюдаемым при подписании трактатов, в обоих списках на первом месте стоит мое имя, а потому я счел себя вполне удовлетворенным, им же предоставил утешать себя мыслью о воображаемой победе на Жидовский лад.

24 Декабря. Я послал по почте целую кипу писем, содержащих с обложками 31 1/2 лист. Расход вышел порядочный. Почтовые издержки я производил на свой счет; они мне не возмещались. Любопытно, что иностранным посланникам при Русском дворе очень редко удается добиться от Русских министров письменного ответа на свои предложения, хотя в серьезных делах такой именно ответ и представляет особенную важность. Происходит это главным образом от того, что Русские боятся связывать себя письменными обещаниями; ибо при одних словесных ответах, за отсутствием документальных доказательств, они не считают себя связанными и поступают, как им вздумается, согласно или вопреки обещанному. Посланник короля Польского Фицтум, получив по одному делу устный ответ от царских министров, никак не мог добиться, чтоб тот же ответ был дан ему на письме. Он потребовал от них удостоверения, за их подписью, в том, что они отказали ему в письменном ответе, и подтверждения точности посылаемого Фицтумом своему государю отчета о переговорах с ними и об их устном ответе. Это его желание они исполнили. Выслушав рассказ Фицтума, я ничего ему не возразил», но про себя решил, что обе стороны поступили весьма опрометчиво. Ошибка Фицтума заключалась в том, что он, так сказать, взял от чужих министров верительную грамоту к собственному своему государю, как будто не пользовался у него полным доверием без их свидетельства. Что касается царских министров, то и они проявили крайнюю неосторожность. В самом деле, в донесении, к которому было приложено их удостоверение, Фицтум мог написать королю Польскому такие вещи, коих Русские никогда не обещали, а между тем, впоследствии, в виду этого собственноручного удостоверения, они оказались бы обязанными их исполнить. Таким образом дукумент этот [48] представлял, в сущности, гораздо более, чем дословный протокол, устно договоренный между министрами и посланником.

Замечательно, что Русский, как для самого себя, так и по найму, для другого, не брезгает чистить печные трубы, сволакивать павшую скотину и сдирать с нее шкуру; ибо в России занятия эти не считаются унизительнее других работ по домашнему хозяйству.

Вместо прежнего счисления буквами, подобно древне-Римскому и древне-Греческому, нынешний Царь, изменяющий все к лучшему, ввел в употребление принятое у прочих народов счисление цифрами. Кроме того, вместо старых печатных букв он придумал новые, весьма похожия на Латинские и Голландские. Этими новыми буквами, которые красивее прежних и легче запоминаются иностранцами, ежедневно печатаются и уже напечатаны многие книги; я купил несколько таких книг, они и до сих пор у меня сохраняются 27.

За 1710-й год я больше ничего не имею сообщить. Мне остается только, возблагодарив Бога за Его милосердие ко мне и за благополучное и счастливое завершение этого года, обратиться к Нему с горячею молитвою, чтобы Он, по Своей благости, избавил меня и на будуще время от всякого рода несчастий, в ряду которых несчастие подвергаться насильственному спаиванию занимает не последне место. Finis.


Комментарии

22. Любопытны эти умолчания о том, в чем именно заключались переговоры с Петром. Надо полагать, что Юль вел еще другой деловой дневник. П. Б.

23. День усекновения главы Иоанна Предтечи. Дневник Юля веден был то по новому, то по старому стилю. П. Б.

24. Подчеркнутые слова приведены у Юля по-русски.

25. Т. е. нет ничего, чему не могла бы поверить равная богам власть, когда ее хвалят (Sat. IV, 70-71).– Читателю легко себе представить, как Петр и Меньшиков должны были хохотать на Юлем. П. Б.

26. Что означает, говорит Юль, у которого подчеркнутые слова приведены по-русски: «Скажи, что ты не хочешь его продать».

27. Здесь Юль или, вернее, по его указанию личный его секретарь Расмус Эребо, рукою которого писан весь дневник, приводит Славянскую и Русскую азбуки, рукописную и печатную. Для каждого рукописного знака указывается множество различных начертаний, для а – 46, для в – 44, для д – 39 и т. д. Юль отмечает также значение Славянских букв, как числительных знаков. Ю. Щ.

(пер. Ю. Н. Щербачова)
Текст воспроизведен по изданию: Из записок датского посланника Юста Юля. С датского неизданного подлинника // Русский архив, № 9. 1892

© текст - Щербачов Ю. Н. 1892
© сетевая версия - Тhietmar. 2015
© OCR - Андреев-Попович И. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1892