ИМПЕРАТРИЦА АННА ИОАННОВНА И ЕЕ СОВРЕМЕННИКИ.

Пояснения и примечания к «Письмам леди Рондо».

Перевод с немецкой рукописи, хранящейся в библиотеке Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Константина Николаевича.

В ряду иностранных источников о России в царствование императрицы Анны Иоанновны, об этой государыне, ее дворе и вообще о достопамятных русских деятелях той эпохи, бесспорно, первое место занимают Записки генерала Манштейна; полный перевод подлинной рукописи этих драгоценных Записок, принадлежащей Его Императорскому Высочеству Великому Князю Константину Николаевичу — представлен, с разрешения Его Высочества, читателям «Русской Старины» в приложении к изданию 1875-го года.

В ряду второстепенных или даже третьестепенных источников к той же эпохе — относятся письма жены английского резидента при петербургском дворе того времени, леди Рондо.

Обзор этих писем с биографическими заметками о леди Рондо был напечатан в «Русской Старине» (изд. 1873 г., том VIII, стр. 28–50). Имея в виду готовившийся тогда к изданию в свет полный перевод «Писем леди Рондо», сделанный Е. П. Карновичем, мы ограничились лишь обозрением этих писем и восстановлением ценсурных пропусков в первом переводе, М. И. Касторского, напечатанном в 1836 году. Мы заметили тогда-же, что «Письма леди Рондо» (род. 1699, ум. 1783), заключая в себе некоторые сведения, довольно интересные для истории царствования Анны Иоанновны, вместе с тем переполнены рассказами о нарядах, не любопытными семейными подробностями, пустыми анекдотами, отступлениями и риторическими возгласами. Ныне, мы напоминаем читателям о [326] «Письмах леди Рондо» по поводу печатаемого перевода вполне любопытных к ним критических примечаний, написанных неизвестным лицом во второй половине прошлого столетия, около 1776-го или 1777 г. Подлинная рукопись этих примечаний состоит из золотообрезной тетради в 100 страниц, в 8-ю долю листа писчей бумаги, переплетенной и красный сафьян, с оттиснутым на верхней части двуглавым орлом, на груди которого соединение гербов российского я виртембергского; немецкий почерк четкий м довольно крупный; подпись автора — J. J. — остается загадочною, при всем нашем старании доискаться — кто он именно. Эти весьма любопытные примечания служат существеннейшим дополнением «Писем», придавая некоторым из них колорит и значение большее нежели им, собственно, принадлежит.

Печатая, с благосклонного разрешения Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича, эти примечания, мы сделали, в выносках, ссылки на страницы нашего издания, в котором помещено обозрение «Писем леди Рондо», а также сделали некоторые биографические дополнения.

Печатанием вышеупомянутой рукописи мы начинаем новый ряд исторических документов и материалов, хранящихся в прекрасной библиотеке дворца в городе Павловске; доныне, из рукописей этой библиотеки в «Русской Старине» были напечатаны:

I. Записки о России генерала Маншейна (1727–1744 гг.), две части с дополнениями и приложениями, V+378+ХVІ стр. in 8° (особое приложение к «Русской Старине» издания 1875 г.).

II. Цесаревич Павел Петрович — учебные тетради и разные его рассуждения, 1772–1776 гг. (Изд. 1873 г., том VIIІ, стр. 649–690; 853–884; изд. 1874 г., том IX, стр. 37–56; 277–300; 473–512).

III. Выписки великого князя Павла Петровича из Записок кардинала Ретца, 1778–1779 гг.(«Рус. Стар.» изд. 1874 г., том X, стр. 309–320; 549–560).

IV. Выдержки великого князя Павла Петровича из Записок герцога Сюлли («Рус. Стар.» изд. 1874 г., том X, стр. 735–742).

V. Собственноручный проект в. к. Павла Петровича войны с Австрией и примерное исчисление государственного бюджета 1780–1786 гг. («Рус. Стар.» изд. 1874 г., том X, стр. 60–70). [327]

VI. Разговор императрицы Екатерины II с великих князем цесаревичем Павлом Петровичем, 12-го мая 1783 г., о политике России по отношению к Польше («Рус. Стар.» изд. 1873 г., том VIII, стр. 651–653).

VII. Письма императрицы Екатерины II к великому князю и его супруге, 1783–1792 гг. («Рус. Стар.» 1873 г., том VIII, стр. 653–690; 853–884).

VIII. Торжество бракосочетания в. к. Александра Павловича (1793 г.) («Рус. Стар.» изд. 1874 г., том IX, стр. 513–531; 685–696).

IX. Переписка императрицы Екатерины II с в. к. цесаревичем Павлом Петровичем и его супругою Мариею Феодоровною, 1792–1795 гг. («Рус. Стар.» изд. 1874 г., том IX, стр. 37–56).

X. Переписка по делу сватовства шведского короля Густава IV Адольфа, 1796 г. («Рус. Стар.» изд. 1874 г., том IX, стр. 277–300; 473–512).

XI. Речь императора Александра I в Москве, 16-го августа 1816г. («Рус. Стар.» изд. 1877 г., том XX, стр. 704–705).

XII. Причины наводнения в С.-Петербурге, 1824 г., статья астронома Шуберта («Рус. Стар.» изд. 1877 г., том XX, стр.708–714). — Ред.

Сведения о книге: «Письма о России одной дамы, пребывавшей в ненекоторое время, к приятельнице своей в Англию, с историческими примечаниями. Перевод с английского. Лейпциг. 1775, в 12 д. л. 186 страниц, о приложением родословной таблицы». 1

Вы желаете знать мое мнение о новой книге, в которой речь идет о России? Эта книга вам нравится, потому что она написана женщиною; вас забавляет в ней остроумный слог автора; вам кажется, что сочинительница знала многие обстоятельства двора в ее время лучше, нежели знаем мы их теперь, а главное для вас то, что она писала не для публики, а просто к отсутствующей приятельнице, в виде доверенной беседы. Вы заключаете из этого, что хотя в книге мало такого, что возбуждает серьезный интерес, однако стоило-бы труда исследовать, на сколько правды в этих до сих пор неизвестных анекдотах. И вы полагаете, что я в состоянии [328] это сделать, так как мне памятны многие современные писательнице события. Посмотрю, съумею-ли я исполнить ваше желание. Правда, что у автора встречаются многие неточности, но и переводчик в примечаниях своих впадает местами в ошибки.

Предварительно скажу несколько слов о самой писательнице, которую я очень хорошо помню. Родом англичанка, она была молодая, красивая, живая, обходительная и умная женщина. В первое замужство она была за голландским резидентом при русском дворе, г. де-Вильде, о смерти которого она упоминает в своих письмах; в последствии она вышла замуж за великобританского резидента при том же дворе, г. Рондо. И этот умер в Петербурге 5-го октября 1739 г., после чего г-жа Рондо возвратилась в Англию. На место ее покойного мужа назначен в Петербург г. Финч, в 1740 г. Теперь для вас ясно, что значат встречающиеся в письмах заглавные буквы В. и Р.

Другое замечание, которое необходимо касается тех чисел, которые обозначены на письмах: по содержанию видно, что в большей части этих писем числа поставлены целым годом назад. Это промах не автора, а издателя, которому, может быть, попали в руки письма без обозначения числа. На некоторых письмах, а именно: на 1-м и 5-м, показаны даже два года. Это не удивительно для того, кто знает, что в Англии, по причине различного летосчисления, первые три месяца года причитываются иногда в прошедшему, а иногда в текущему году. Но дело переводчика — или обозначить точное число, или пояснить то, которое показано в подлиннике 2. [329]

Письмо первое 3. С.-Петербург, февраль 1729–1730 г. Согласно с английским летосчислением и с содержанием письма, это должно быть февраль 1728–1729 г., или, по нашему, февраль 1729 г. Автор описывает Петербург и впадает в ошибки. Никто и не станет требовать от нее точности. Может быть, во многом виноват и переводчик. Трудно понять, как могла г-жа Рондо сказать, будто город получил название свое от адмиралтейства. Она назвала крепостную церковь прекрасною, но она могла судить о ней только по наружному виду. В то время церковь была еще далеко не достроена. Во внутренности нового храма еще стояла маленькая деревянная церковь, заслонявшая собою внутреннюю постройку храма. Справедливо сказано, что в церкви погребены вторая супруга Петра І-го и некоторые их дети. Однако, переводчик ошибочно замечает, будто с тех пор там стали погребать всех преемников Петра І-го, кроме Петра ІІІ-го: известно, что Петр ІІ-й погребен в Москве. Также неверно замечание переводчика, касательно зимнего дворца Петра І-го, будто императрица Елисавета перестроила его. Напротив, он и теперь (1776 г.?) стоит в том виде, в каком строил его Петр І-й. Елисавета же приказала перестроить дворец императрицы Анны, состоявший из нескольких соединенных вместе бывших частных строений. Также приписать-ли автору слова, что Нева течет вплоть у садов Александровского монастыря и извивами идет туда из города? Самое здание монастыря расположено на берегу Невы. Большая река не течет извивами. Автор не мог не знать, что Нева течет мимо монастыря по направлению в город, а не наоборот. Потом следует рассказ о восьмидневной прогулке (очевидно — поездке, и на английском, вероятно, сказано: excursion) на бумажную фабрику, в 20-ти англ. милях [330] от Петербурга (в Дудергофе, что ныне Красное Село), а оттуда в Петергоф. Тут переводчик в примечании распространяется о зимнем дворце в Петергофе, тогда как Петергоф есть исключительно летний загородный дворец, и зимою в нем никогда не живут. Выстроенный Екатериною II эрмитаж нельзя переводить словом пустыня, потому что оно дает совершенно неправильное понятие о предмете. Впрочем, о таких мелочах я потому только упомянул, что в означенном письме нет ничего более важного. Автор собирается в Москву.

Письмо второе 4. Москва, апрель 1730 г.

Должен быть означен 1729 г., судя по тому, что в это время происходило в Москве. Автор выехал из Петербурга 5-го марта, и приехал в Москву 9-го. Проездом через Новгород, г-жа Рондо вспоминает о св. Антонии Падуанском как будто уж и не существовал другой. Переводчик не поправляет этой ошибки, хотя и приводит год смерти римского Антония. У императора Петра II не было аудиенц-залы: это тоже промах переводчика. Петр II жил во дворце Лефорта, в Немецкой слободе, где было довольно больших зал для аудиенций. Тут-же были принимаемы и иностранные послы, и давались большие праздники. Упоминаемый любимец князь Долгорукий был обер-камергер князь Иван Алексеевич Долгорукий. Говорится еще: «что молодой государь шесть месяцев как лишился единственной сестры». Княжна Наталья Алексеевна скончалась в Москве 22-го ноября 1728 г. Это совпадает с месяцем апреля 1729 г., а не 1730 г., который обозначен на письме. Следуют не вполне верные рассказы о первой фаворитке Петра I. Ее звалн не Мунц, а Анна Монс, и отец ее был не офицер, а мещанин и виноторговец. Корб в своем Diar. itin. in Moscoviam (стр. 106) говорит, что Монс был золотых дел мастер, в Немецкой слободе в Москве. Это та самая domicella Mons, о которой Корб часто упоминает. Государь был очарован ее необыкновенною красотою. Во время осады Шлиссельбурга (в 1702 г.) он узнал о ее неверности и о переписке с [331] саксонским посланником фон-Кенигсек. Открылось это таким образом. Посланник сопровождал царя в походе, и переходя раз поздно вечером по узкому мостику, через неглубокий ручей, оступился и утонул. Когда царь о том узнал, первою заботою его было устранить от посторонних глаз находившиеся в карманах посланника бумаги, в которых могли содержаться государственные тайны относительно тесного его союза с королем Августом. Каково-же было его изумление, когда открылись при этом случае тайны его фаворитки Анны Монс! Она так обнаружила себя перед Кенигсеком, что не оставалось ни малейшего сомнения в ее неверности. О портрете ничего не говорится в тайной истории, но упоминается о другом знаке ее любви, посланном ею на память г. Кенигсеку. С этих пор царь совершенно отступился от нее. Несколько лет она содержалась под арестом, хотя и сносным, от которого прусский посол, г. Кейзерлинг, старался ее освободить, ходатайствуя за нее, по поводу чего он имел даже неприятности с князем Меншиковым в 1707 г., в Варшаве 5. Наконец государь смягчился. Ей дали свободу и она вышла замуж за Кейзерлинга; на пути с нею из Москвы в Берлин он умер. Потом она вышла замуж за шведского маиора Мюлерса, из плененных под Полтавою. Наконец, Анна Монс умерла в 1714 г. Эта женщина могла-бы достигнуть несравненно большего счастия, если-б она была в состоянии превозмочь свою неосторожную склонность к Кенигсеку.

Письмо третье 6. Москва, 4-го ноября 1730 г. Следовал бы 1729 г. Говорится о супруге польского министра. Но в то время в Москве не было польского министра, а был саксонский, г. Лефорт; об нем-то и о супруге его, очень живого характера, идет здесь речь. — Автор рассказывает о княжне Долгорукой, сестре обер-камергера, такие подробности, каких [332] в России никто не слыхал, да они, очевидно, и вымышлены. Все, что говорится о ее превосходных качествах, вполне справедливо. Она воспитывалась в доме деда, князя Григория Федоровича Долгорукого, который долго был послом в Польше, и детство свое провела в обществе молоденьких полек высшего сословия. Может быть, какой нибудь молодой иностранный граф и влюбился в нее, но чтобы она отвечала ему взаимностью и желала вступить с ним в брак — этому противоречат обычаи страны, семейные и вообще все обстоятельства, касающиеся самой княжны. У графа Братислава, имперского посланника при дворе Петра II, не было брата; но при посольстве его находились два кавалера, и одного из них звали графом Миллезимо. Это был красивый и любезный молодой человек. Он иногда сопровождал посланника во время его посещений отца княжны, или обер-камергера, его брата, при чем княжна, быв воспитана по иностранному, всегда участвовала в беседе. Граф Миллезимо напрасно принял ответы княжны за выражение горячих чувств ее к нему, потому что эти ответы надобно было отнести в одной вежливости и любезности ее. Он только вообразил то, чего сам желал. Еще одно обстоятельство, доказывающее противное: княжна уже несколько лет была назначена в невесты другому князю Долгорукому Юрию Юрьевичу, капитану гвардии, молодому человеку прекраснейших качеств; он был ей родственником, но дальним, так что мог вступить с ней в брак. Она нежно его любила и если что могло быть причиною ее нерасположения сочетаться браком с императором (а что оно существовало — того нельзя совершенно отрицать), то это вкоренившаяся уже любовь ее к князю Юрию. Но как в этом браке были замешаны интересы, то княжна так съумела владеть собою, что ни во время обручения с императором, ни после, не показала признаков склонности в другому. Как-же могла она поступить так неосторожно в отношении графа Миллезимо, как это рассказано в четвертом письме? К тому-же надобно заметить число этого письма. Княжна жила у отца на даче, за Немецкою слободою, на берегу речки Яузы; эта дача была нанята князем у доктора Бидлоу, с целью быть поближе ко двору. По ту сторону Яузы, против самой усадьбы, простирается обширный луг; и вот, страстно [333] влюбленный граф Миллезимо, не имея возможности видеть княжну так часто как он желал, стал надеяться видеть ее хотя издалека или быть ею замеченным. С этою целию затевает он частые прогулки по лугу взад и вперед, и не спускает глаз с дома своей возлюбленной. — Прогулки совершаются только в хорошую летнюю погоду, следовательно, они происходили несколькими месяцами ранее того времени, в которое писал автор. Уже в то время император, когда не выезжал из Москвы на охоту, почти ежедневно каждое утро бывал в доме князя; о будущем браке его с княжною уже ходили слухи. Однако Миллезимо продолжал свои прогулки, так что император однажды послал к нему спросить, чего он там ищет? На неудовлетворительный ответ ему приказано немедленно отправиться домой и впредь не показываться тут. Граф Вратислав, узнав об этом, понял, что после этого при русском дворе граф Миллезимо будет играть неприятную роль, и устроил так, что дерзкий влюбленный должен был оставить Москву, и, под предлогом важного дела, отправил его в Вену.

Письмо четвертое 7. Москва, 20-го декабря 1730 г. Тоже следует 1729 г.; и число и месяц неверные, потому что в письме сказано: «два дни тому назад происходила церемония публичного объявления, или, как здесь выражаются, обручения». Торжественное обручение императора с княжною Екатериною Алексеевною Долгорукою происходило 1-го декабря 1729 г. Пропустим неточности описываемого церемониала; но откуда снова взялся покинутый обожатель? Приятели несчастного будто-бы вывели на улицу, посадили в сани и во весь дух поскакали с ним за город. Следовательно, он раньше не уезжал, может быть, в ожидании удобного санного пути? Обрученная невеста стала уже жить отдельно от родителей, в нарочно для нее устроенном доме, напротив Лефортова дворца, по другую сторону Яузы, и имела свой собственный двор. Дом был каменный с садом, и принадлежал некогда фельдмаршалу, адмиралу и первому министру иностранных дел графу Федору [334] Алексеевичу Головину; в последствии на этом месте императрица Анна выстроила свой Анненгоф.

Письмо пятое 8. Москва, февраль 1730–1731 г. По английскому летосчислению, это было в феврале 1729–1730, но никак не 1731 г., потому что описанная здесь кончина государя последовала в ночь с 18-го на 19-е число января 1730; иначе, еслиб государь был здоров, свадьба состоялась бы уже 19-го. Автор ошибочно называет императорскую невесту императрицею. Относительно образа ее мыслей и ее слов, которые какой-то господин будто-бы передал автору, нельзя ничего вывести; письмо-же, очевидно, написано еще до торжественного въезда императрицы Анны в Москву, бывшего 13-го февраля. До тех пор, и даже до восстановления самодержавия, семейству Долгоруких нечего было опасаться. Но, как женщине, понимающей чувство любви, писательнице простительно было выразиться о царской невесте, по поводу романической любви к ней графа Миллезимо, что она была «жертвою заклания».

Письмо шестое 9. Москва, 1731 г. Из этого письма нельзя вывести ничего определительного касательно времени, в которому оно относится: к означенному-ли году, или в предъидущему. Писательница снова совершила прогулку на дачу, принадлежавшую некогда князю Меншикову. При этом случае переводчик повторяет пошлую сказку о мальчике-пирожнике. Не излишне сказать — откуда она возникла. Не будучи знатного происхождения, Меншиков был всетаки сыном конюха в «офицерском» чине, если судить по нашему времени. Когда Петр I, будучи отроком, в 1687 году завел у себя потешную роту, для упражнения в военной службе, тогда Меншиков был одним из первых, которых он выбрал между сыновьями служителей своего двора. В числе их боя многие из детей конюхов; к ним вскоре присоединились я молодые люди хороших фамилий. В последствии, эти «потешные» [335] вошли в состав первого гвардейского полка, и в бытность этого полка, в 1695–1696 гг., в Азовском походе, Меншиков был унтер-офицером. Он же сопровождал царя в его заграничное путешествие в 1697 году, в качестве волонтера; работал с ним на Саардамской верфи и, подобно царю, занимался усердно наукою мореплавания. По возвращении царя из путешествия (1698 г.), о Меншикове упоминает имперский секретарь Корб в своем описании посольства, при котором он состоял, называя его одним из первых царских любимцев, но только уменьшительным именем — «Алексашка», доказательство, что в то время этот любимец не имел никакой должности, по которой можно бы его назвать. В списках исхода 1700 г., он значится поручиком гвардии, и при взятии Шлиссельбурга (1702) поручиком бомбардирской роты Преображенского гвардейского полка, в котором сам царь числился капитаном. После взятия крепости, государь назначил его там губернатором, а потом поставил над всей Ингерманландией, предоставив ему и доходы с этой области. В 1703 г. царь наградил его орденом св. Андрея, который в то же время возложил и на себя. Затем повышения следовали одно за другим. Император Иосиф возвел его в князья своей империи 21-го января 1706 г., а Петр утвердил его и русским князем, с титулом Ингерманландского (Ижорского), потому что ингерманландские города (за исключением С.-Петербурга, как русской столицы), а еще более жители внутреннего края, признали его своим наследственным владетельным господином. Однако в отношении последнего достояния вскоре потом произошла перемена. Царь пожаловал князю поместья в других губерниях, и чрез это получил возможность награждать и других заслуженных сановников поместьями и крестьянами поблизости столицы. В таком счастливом положении находился Меншиков, когда какой-то французский офицер, по имени Жозеф Гаспар Ламбер (Lambert), выдававший себя за инженерного офицера и в 1706 г. бежавший в Гродне из русской службы, вздумал издать наполненную лживыми известиями книжонку под заглавием: «История князя Ковшимена» (Париж, 1710, in 12). Если прочесть фамилию Ков-ши-мен по слогам наоборот, то обнаружится, о ком идет речь. В означенной [336] книжонке не только в первый раз упоминается о мальчике-пирожнике, говорится о каких-то заговорах и об открытии их; о каком-то князе Амильке и его дочери; о том, что Меншиков по поводу какой-то любовной интриги спас царю жизнь, и проч., словом — такие выдумки, о которых в России никогда ничего не слыхали и даже нельзя в настоящей истории Петра Великого и его любимцев приискать основания или повода к подобным вымыслам. В России заслуги Ламбера существовали более на словах, нежели на деле, поэтому охотно уступили бы его всякой нации, которая захотела приобрести его; но дело в том, что он самовластно украсил себя орденом св. апостола Андрея и носил его публично для придания себе важности вне России; о русской службе отзывался с пренебрежением, чтоб оправдать свой выход из нее. Ни то ни другое не могло пройти безнаказанно. Так миновало несколько лет, во время которых он скитался по Франции, Голландии, Англии, но нигде не успел пристроиться, потому что, выдавая себя за инженерного генерала и нося важный орден, которого достоинство было известно, он не мог получить несоответственной им многозначительной должности. Когда же он, в 1711 г., приехал в Берлин, и там не побоялся щеголять в русском ордене, его, 5-го апреля, по заявлению русского посла Альбрехта фон-дер-Лита, арестовали и орден с него сняли на улице. Но 16-го апреля Ламбер бежал из-под ареста в Лейпциг. Фон-дер-Лит и туда писал, чтоб его схватили, но Ламбер успел еще ранее бежать в Прагу, а потом уж и следи его пропали. Вот, что писал из Лейпцига фон-дер-Лит: «Ламбер дезертировал из Гродно, когда шведский король подошел к этому городу; писал разные пасквили на лица двора его царского величества, в особенности на князя Меншикова, и обманом присвоил себе кавалерский орден», и т. д. Эти слова подтверждают то, что сказано выше.

Автор заключает 6-е письмо сведением о первой супруге Петра Великого, заключенной в то время в монастыре, а переводчик прибавляет к ним примечания, но оба ошибаются. Так как содержание этого письма продолжается в седьмом письме, то до него мы отложим все, что можно сказать по этому предмету. [337]

Письмо седьмое 10. Москва, 1731. Если сравнить последнее известие в предыдущем письме и все это письмо с шестою пастью «Loisirs da Chevalier d’Eon», то по сходству их между собою надобно заключить, что д’Эон воспользовался этими письмами. Только он еще сильнее, нежели автор писем, витийствует с целию сделать еще более интересною ту, которая была предметом его сострадания, и всю вину слагает на Петра Великого. Если женщина лестно отзывается о несчастной особе ее пола, то это извинительно. Здесь можно бы найти доказательство того — в какому полу принадлежал кавалер д’Эон, но им скорее руководила злоба и желание в истории великого государя отыскать пятна. Он говорит, будто развратный любимец Петра, оказавший впрочем России бессмертные услуги, Лефорт увлекал царя к порочным удовольствиям, тогда как царь уже несколько лет (с 27-го января 1689 г.) жил в совершенном согласии с своею супругою Евдокиею Федоровною, и имел от нее двух сыновей: Алексея Петровича (род. 19-го февраля 1690 г.) и Александра Петровича (род. 30-го октября 1691 г. и умершего в том же году). 25-го января 1694 г. царь лишился своей матери, царицы Натальи Кирилловны, которая строго наблюдала за его поступками. Его путешествия в Переяславль-Залесский и Архангельск, оба его Азовские походы, его частые отлучки для постройки судов в Воронеже и, наконец, его продолжительное путешествие с пышным посольством в Голландию, Англию и Вену — отучили его от супружеской любви и обратили его привязанность в той особе, о которой мы уже говорили. Со стороны супруги, конечно, не обошлось без ревности и упреков. Но нельзя утверждать, будто царь подозревал свою супругу, или когда либо приказывал сказать о ней с намерением что-либо предосудительное. Евдокия жила спокойно в Московском дворце до самого возвращения Петра из его большого путешествия с посольством. Нисколько не обнаруживается также из современных Записок, чтобы мятежные стрельцы имели относительно ее преступные замыслы, также как и прежде в рассуждении царевны Софии (!?). Петр, вероятно, хотел избавиться от ревнивой [338] жены, часто осыпавшей его слишком резкими упреками, и потому решился отделаться от докучливой обличительницы его поведения так, чтобы она потеряла всякую надежду пользоваться когда либо прежним величием, т. е. заставил ее принять монашество. Корб (на стр. 80) говорит, что это случилось в половине сентября месяца 1698 г.; а именно царица была отправлена в суздальский Покровский монастырь, в который и прежде бывало удалялись царицы и царевны. В монашестве Евдокия приняла имя Елены, и затем ее оставили в покое. Целые двадцать лет об ней ничего не было слышно, пока судьба ее сына, царевича Алексея Петровича, не отозвалась и на ней. В эту эпоху, в 1718 г., ее перевезли из Суздаля в Шлиссельбург. Не смотря на суровый суд, которому подверглись виновные, саму царицу всячески щадили. Ее переписка с офицером Степаном Глебовым, находившимся в Суздале в 1710 и 1711 годах, по случаю набора рекрутов, была тогда напечатана и возбудила тогда сильное подозрение, которое оба они при допросе подтвердили. Следовательно, напрасно автор и еще более г. д’Дон расточали свое остроумие и красноречие для оправдания царицы и Глебова. И кто-же не признает вымышленными включенные в рассказ речи? Относительно этого случая, в рассказах Вебера о «Преобразованной России» более правды; во первых, этот автор в то время сам живал и в Петербурге и в Москве; во вторых, в качестве иностранного министра, собирал обо всем точные сведения и имел в руках печатное следствие и судопроизводство, как о царице, так и о царевиче; в третьих, если-б было известно, что-либо кроме того, что там заключается, он, конечно, упомянул бы о том. Таким образом, самые достойные монархи попадаются иногда, по несчастию, в руки составителей анекдотов, людей, показывающих вид, будто они присутствовали при самых секретных беседах, или открыли какие-то особенно тайные бумаги. Если допустить, что чрез изустные предания они узнали что нибудь, то и тут оказывается, как произвольно они поступают с этими сведениями, и как под их пером история обращается в роман; в конце концов выходит так, что и самая правда делается через них неправдоподобною. — По [339] вступлении на престол Петра II, в мае 1727 г., для царицы Евдокии настали лучшие времена. Ей было разрешено поселиться в Москве, тоже в монастыре; но ей не дозволили посетить императора и его сестру в Петербурге, как было она желала. Так устроил Меншиков, опасавшийся, чтобы царица не приобрела на юного монарха, своего внука, того влияния, которое он сам хотел иметь безраздельно. По видимому, Меншиков не желал даже везти так скоро императора в Москву для коронации, по причине его несовершеннолетия. После падения Меншикова царица почти с каждою почтою писала императору и его сестре, чего она прежде не осмелилась бы делать. В этих письмах (сохранившихся до сих пор) она выражает сильное желание повидать своих внуков, и проговаривается даже, что ее не затруднит поездка в Петербург. Она успокоилась, когда император отвечал ей, что он сам скоро будет в Москву. Тем не менее, она продолжала переписку, покуда внук ее действительно приехал в Москву. В каждом письме есть приписка ее собственной руки, но без подписи имени, вероятно потому, что царица недоумевала, как ей подписываться: Евдокией-ли или Еленой? Она жила в Москве, в так называемом Новодевичьем монастыре, получала богатое содержание, и иногда приезжала ко двору, но не имела ни малейшего влияния на правление. Она скончалась 27-го августа 1731, а не 1737 года, как сказано у д’Эона, что и переводчик писем напрасно повторил, так как это может быть не более как опечатка в подлиннике.

В восьмом, девятом и десятом письмах из Москвы, 1731 г., нет ничего любопытного для публики.

Письмо одиннадцатое. Москва, 1732 г. Здесь рассказывается история с молодым человеком, которого позорно наказали за то, что он дурно отозвался о некоторых женщинах. Случай этот действительно происходил, но несправедливо, будто упомянутый господин до того путешествовал по Франции. Он никогда не выезжал из пределов Ингерманландии. В то время он хлопотал о получении отцовской должности смотрителя [340] петергофского дворца, так как отец его перед тем умер. Упомянутые женщины принадлежали к среднему сословию. Хотя время, когда это случилось, составляет не важную подробность, однако в письме есть ошибка: следует означить 1731-й год, так как императрица переехала в Петербург в 1732 году.

Письмо двенадцатое. Москва, 1732 г. Следовало бы означить тоже 1731 г., потому что автор говорит о путешествии двора в Петербург, как о предстоящем еще событии. Вскоре после того, как Анна объявила себя самодержавною императрицею, семейство Долгоруких впало в немилость. А переворот этот совершился 25-го февраля 1730 г. Царская невеста и ее семейство были сосланы в Березов, где незадолго перед тем, 22-го октября 1729 г., скончался князь Меншиков. В том, что было сделано завещание в пользу царской невесты, нет сомнения. Не известно только наверное, утверждено-ли оно было подписью императора. Напротив того, известно, что это завещание самим отцом невесты, князем Алексеем Григорьевичем Долгоруким, было брошено в огонь, после того как он увидел, что, при обсуждении кого назначить преемником царю, остальные члены совета не входили в соображение об означенном документе; следовательно, это завещание не могло никогда произвести какой-либо вред. Очень не кстати замечает автор, будто судьба обеих княжен, бывших одна после другой невестами юного императора, если бы они встретились в ссылке, могла бы послужить прекрасным сюжетом для трагедии. Разве только для разговора в месте ссылки? Но, на самом деле, княжна Меншикова, также как и отец ее, скончалась раньше, также как мать ее, рожденная Арсеньева, и тетка по отцу, Варвара Даниловна. Поэтому императрица Анна могла оказать милость только двум детям князя Меншикова, сыну и дочери, вызвав их из ссылки. Сына она пожаловала в поручики гвардии, и он в последствии умер в чине генерал-поручика; дочь она выдала замуж за генерал-поручика Густава Бирона, брата обер-камергера, в последствии герцога курляндского Бирона. Со стороны императрицы Анны это было, без сомнения, великодушие, потому что Меншиков, в 1726 году, желая сам быть [341] герцогом Курляндии, оскорблял императрицу, бывшую тогда герцогинею Курляндскою. От этого, конечно, он не был еще ее заклятым врагом, и о каких-либо личных оскорблениях никогда и помина не было.

Письмо тринадцатое. Москва, 1733 г. Здесь не встречается ничего любопытного; можно только сказать, ради связи с остальным, что письмо должно относиться к декабрю 1731 г. Автор уже носит фамилию Рондо, и дней через десять предполагает отправиться в Петербург.

Письмо четырнадцатое. Петербург, 1733 г., т. е., по настоящему, 1732 г. Описывается въезд императрицы в Петербург, но не вполне точно. «В двух (английских) милях от города, — говорит автор, — ее величество встретили все члены юстиц-коллегии, сухопутные и морские офицеры, иностранные купцы, члены академии и иноземные министры. Она проехала через пять, нарочно для сего случая выстроенных, триумфальных ворот», и т. д. Вместо юстиц-коллегии, следовало сказать сенат; вместо сухопутных и морских офицеров — генералитет и адмиралтейство; об иностранных купцах упомянуть в конце, так как они, иноземные министры и члены академии наук представлялись уже во дворце. Было построено не пять, а только двое триумфальных ворот, и в последствии в подобных случаях их никогда более не бывало. Торжественный въезд происходил 16-го января 1732 г. Личности высоких особ изображены верно и списаны с натуры. Незамужняя (?) сестра императрицы именовалась Прасковья; она скончалась, в Москве, 8-го октября 1731 г. Герцогиня Мекленбургская скончалась в Петербурге 14-го января 1733 г. 11.

Письмо пятнадцатое. Петербург, 1733 г. — не содержит в себе ничего любопытного. [342]

Письмо шестнадцатое. Петербург, 1733 г. Распространяясь здесь о посольствах турецком, татарском и китайском, автор относительно первого ошибается: в это время турецкого посланника в Петербурге не было. При русском дворе очень обыкновенны татарские посольства, в которым причисляют черкасское, бухарское и калмыцкое; но китайское посольство было нечто необыкновенное. По поводу его гораздо основательнее было бы выбить медаль, нежели как сделали это французы по поводу сиамского посольства и, в другой раз, русского, в бытность их в Париже. Уже в 1731 г., в Москву приезжало китайское посольство; въезд его состоялся 2-го января; но оно относилось более до волжских калмыков, чем до русского двора. Второе посольство прибыло в Петербург 26-го апреля 1732 г.; торжественный въезд его в столицу происходил на другой день; затем, 28-го, в день коронования императрицы, имело публичную аудиенцию, а 9-го июля оно на такой же аудиенции откланялось государыне перед возвращением в Китай. А так как все это происходило в 1732, а не в 1733 году, то это доказывает, что и настоящее письмо обозначено годом вперед.

Письмо семнадцатое 12. Петербург, 1734 г. То, что здесь говорится о рукодельи графини Бирон, в последствии герцогини курляндской, и о ласковом обращении императрицы Анны, вполне верно. Весьма вероятно, что г-жа Рондо нередко работала с графинею, и при этом имела не один раз случай видеть императрицу и говорить с нею. Заключительные слова в письме: «не испугайтесь, если придется вам получить письмо из лагеря», — поясняемые переводчиком предположением императрицы идти в главе своего войска в поход (именно в Польшу) — не имели серьезного основания. Войска ушли в Польшу еще в 1733 г., следовательно, и письмо написано в том же году. В следующем письме автор некоторым образом отрицает свое предположение. [343]

Письмо восемнадцатое. Петербург, 1734 г. Это число, кажется, верно. Автор описывает великолепное празднование дня рождения императрица, и прелестное, по неожиданности и изяществу, убранство дворцовой залы; по обеим стенам ее расставлены были померанцевые и миртовые деревья в цвету, распространявшие приятное благоухание, между тем, как из окон видны были только снег, да лед. 28-го января, день рождения Анны, праздновался обыкновенно с большим торжеством, и убранство залы живыми растениями было еще новинкою, которая потом неоднократно повторялась. Из слов автора: «мы недавно праздновали день рождения», можно заключить, что она писала о том зимою, а, между тем, она упоминает о пребывании на даче, вероятно, на петергофской дороге; эти дачи заняты бывают только в летнее время.

Письмо девятнадцатое. Петербург, 1734 г. Верное и занимательное описание празднества по случаю взятия Данцига. Переводчик ошибся, относя это событие к 15-му июня; Данциг сдался 27-го числа по старому стилю. Взятые при этом в плен французы прибыли в Петербург 6-го июля.

Письмо двадцатое 13. Петербург, 1735 г. Характер цесаревны Елисаветы и принцессы Мекленбургской Анны описан верно. История одной шведки, пробывшей 18 лет в плену у татар (калмыков). В 1716 г. построена крепость Ямышева, на берегу Иртыша. Шедший из Тобольска и Сары караван намеревался подвезти гарнизону припасы. При караване находился плененный под Полтавою шведский штык-юнкер, по имени Ренат. Не доходя шестидесяти верст до Ямышевой, караван подвергся нападению войск калмыцкого владетеля Контайши, и начальствующий офицер был убит. Жена его и штык-юнкер были взяты калмыками в плен. Они женились, а Ренат разбогател в калмыцком плену, научив калмыков лить пушки из тамошней железной руды, о которой калмыки ничего не знали; с помощью этих орудий Ренат [344] доставил калмыцкому войску большой успех в войне против китайцев. За эту важную услугу, калмыцкий князь Галдан-Церин даровал Ренату и жене его свободу, и в следующий затем год они возвратились на родину через Сибирь, привезя с собою значительные сокровища золота в слитках. Поэтому, автор писем мог видеть эту шведку. Но это могло случиться только в 1734 г. Автор говорит: «Они здесь (в Петербурге) женились», т. е. обвенчались. Разумеется, у калмыков не было возможности совершить этот обряд.

Письмо двадцать первое. Петербург, 1735 г. О религиозных обрядах здесь не место говорить. Но надобно опровергнуть обвинения автора касательно русского обряда крещения над взрослыми лицами. Г-жа Рондо замечает, что следовало бы хотя лицам женского пола иметь на себе во время обряда, в присутствии большого собрания людей, не одно только крестинное платье. Но что ей мешало удостовериться в том, что это так и делается, и все взрослые люди, обоего пола, при крещении надевают длинную мантию или сорочку не из очень тонкого полотна. В целом письме только одна историческая подробность, именно возвращение из ссылки сына и младшей дочери князя Меншикова; брак последней с братом Бирона и смерть ее. Может быть, письмо относится к 1734 г. Ссыльные возвратились в 1732 г.; свадьба была весною 1733 г., а кончина, вероятно, последовала в 1734 г., но не могу в том ручаться, так как в то время меня не было в Петербурге 14.

Письмо двадцать второе 15. Петербург, 1735 г. Говорится о фельдмаршале графе Минихе. В прежнее время этого замечательного человека считали старше, нежели он был, и сам он не считал нужным исправлять это заблуждение. В 1730 г. в петербургской академии наук было напечатано [345] поздравительное стихотворение на немецком языке, по случаю дня рождения Миниха, 9-го мая, и на заглавном листе было сказано, что граф благополучно сменил роковой климатический 49-й год жизни 50-м. Столько же лет дает ему и автор писем, и то же подтверждает издатель в примечании. Но я знаю наверное, и Бюшинг, в 3-й части своего издания «Магазина», подтверждает это, на основании сообщений самого графа, что он родился в 1683 году, и так как он умер 16-го октября 1767 г., 84-х лет, 5-ти месяцев и 7-ми дней от рождения, то, согласно сему, и следует исправить замечание издателя; то же самое приводит в своем замечании издатель переписки. Принц Гессен-Гомбургский не был соперником Миниха, а подначальным ему служащим. Манштейн оставил нам другое изображение этого принца, и сверх того напечатано и оправдание сего последнего 16.

Письмо двадцать третье. Петербург, 1735 г. Здесь описывается ссора двух барынь, но имена их не сказаны. Одна из них должна быть госпожа Лефорт, супруга саксонского посланника, судя по характеристике ее отца, по имени Монбель. Об этом Монбеле говорится в Записках де-Бразе (том II, стр. 135). Другая дама была, как полагают, жена голштейнского министра, графиня Бонде. Я не знал ее, потому что в то время находился в дальнем путешествии. О причине ссоры мне ничего неизвестно.

Письма двадцать четвертое и двадцать пятое — не содержат в себе ничего о России; только в последнем говорится о мызе Стрельне, которая ныне (1776 г.?) находится в том же состоянии, как и прежде. Описание катанья с ледяных гор на маленьких санках, помещенное в 27-м письме, не представляет ничего особенно интересного. В последующих письмах изображены высокие особы: дело не совсем легкое, при котором не трудно впасть в заблуждение. Касательно сведений о семействе Черкасских я сошлюсь на более верные [346] известия, содержащиеся в истории фельдмаршала Шереметева. Имя третьего кабинет-министра следует писать Ягужинский. Гофмейстерину принцессы Анны Мекленбургской звали Адеркас. По неизвестным причинам ей велено возвратиться на родину 17. Вместо обер-гофмаршала Лёвенвольде, сказано Лёвенвальд. Упоминаемый в 35-м письме муж благородной венецианки назывался вообще, по своему месторождению, Рагузинский, но действительная фамилия его была граф Савва Владиславич. Так как в двух последних письмах говорится о браке принцессы Анны с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским — событии, не нуждающемся в пояснениях, то я, за тем, надеюсь, удовлетворил ваше желание; а вас, милостивый государь, прошу принять мою готовность в сообщении вам моих замечаний по этому небольшому собранию писем, как слабое доказательство высокопочитания и проч., и проч.


Комментарии

1. Nachricht von einem Buche. — Briefe ueber Russland, von einem Frauenzimmer, das sich einige Zeit daselbst aufgehalten, an ihre Freundin in England, mit historischen Anmerkungen. Aus dem Englichen. Leipzig. 1775. 12° 186 Seiten u. eine Stammtafel.

2. В России, со времен Петра Великого (с 1700 г.), гражданский год, как всем известно, начинается с января, при чек принято исчисление времени по старому стилю.

В 1751 году только три государства в Европе придерживались еще старого стиля, а именно Великобритания, Швеция и Россия. В означенном году, благодаря стараниям графа Честерфильда, Великобритания приняла новый стиль для своего календаря.

Приготовив статьями в журналах общественное мнение к изменению счисления времени, граф Честерфильд, при содействии графа Макклесфильда, доктора Брадлея и других ученых, объяснил правила предложенного им перехода к новому стилю в билле, который и был принят в обеих камерах парламента.

Этим биллем назначено считать год не с 25-го марта, как делалось до того, а с 1-го января, и в следующем 1752 году уничтожит 11 дней в сентябре, так чтобы число после 2-го дня этого месяца было 14-е. Все затруднения, которые могли возникнуть от такого изменения в отношении наймов, срочных обязательств, платежей и т. п., были тщательно предусмотрены и отвращены. (Lord Mahon, History of England, глава XXXI). Пр. Ред.

3. «Русская Старина» изд. 1873 г., том VIII, стр. 42.

4. «Русская Старина», изд. 1873 г., том VIII, стр. 42–43.

5. Подробное донесение Кейзерлинта об этих «неприятностях», состоявших — ни больше, ни меньше — в том, что прусский посох был избит гайдуками князя Меншикова, напечатано в «Русское Старине» изд. 1872 г., том V, стр. 803–844, в переводе с немецкой копии с подлинника, хранящегося в берлинском секретном государственном архиве. — Ред.

6. «Русская Старина», изд. 1873 г., том VIII, стр. 43–44.

7. «Русская Старина», изд. 1873 г., том VIII, стр. 43–44.

8. «Русская Старина», изд. 1873 г., том VIII, стр. 44.

9. «Русская Старина», изд. 1873 г., том VIII, стр. 44.

10. «Русская Старина» изд. 1873 г., том VIIІ, стр. 44–45.

11. «Русская Старина» изд. 1873 г., том VIII, стр. 45–46.

12. «Русская Старина» изд. 1873 г., том VIII, стр. 46–47.

13. «Русская Старина» изд. 1873 г., том VІІІ, стр. 47–48.

14. Княжна Александра Александровна Меншикова, бывшая замужем за Густавом Бироном (ум. 1742 г.), изд. 17-го декабря 1712, ум. 13-го октября 1736 г. (См. родословие фамилии Бирона, «Русская Старина» изд. 1873 г., том VII, стр. 62).

15. «Русская Старина» изд. 1873 г., том VIIІ, стр. 48. Ред.

16. См. «Записки о России Манштейна», изд. «Русской Старины» 1875 г., стр. 46–47, 95–96, 246–247. Ред.

17. Эти причины изложены в «Записках Манштейна», издание «Русской Старины» 1875 г., стр. 63. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Императрица Анна Иоанновна и ее современники. Пояснения и примечания к «Письмам леди Рондо» // Русская старина, № 2. 1878

© текст - Семевский М. И. 1878
© сетевая версия - Тhietmar. 2018

© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1878