СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЕВРЕИ В ЗАПОРОЖСКОЙ СЕЧИ

(По материалам сечевого архива)

(Статья напечатана в «Историческом сборнике» (Ленинград, 1934, т. 1, с. 141-190). Перепечатывается с исправлениями и дополнениями автора, и с минимальными сокращениями, оговоренными с тексте.)

Запорожская сечь является уже давно предметом пристального исторического изучения. В научном обороте находится большое число документов, освещающих отдельные моменты жизни этого своеобразного общественного организма. Все же, все это кажущееся богатство материалов оказывается явно недостаточным для разрешения или даже постановки существеннейших проблем истории Запорожья.

«Евреи и Запорожье» и весь крут вопросов, примыкающих к этой теме, еще никогда не был предметом специального изучения. Отсутствие интереса к этой теме легко объясняется царившим в великодержавной российской и националистической украинской историографиях традиционным взглядом на Запорожье, как на своеобразный военно-монашеский орден, форпост православия и украинской (или русской — в зависимости от политико-национальной ориентации историка) национальной идеи.

Известный историк Запорожья, типичный представитель украинской национал-народнической историографии, Д. Эварницкий дал, в полном соответствии с историографической традицией, ответ на этот вопрос: «Резать, вешать, казнить и всячески истреблять ляхов и неразлучных с ними жидов составляло одну из существеннейших задач запорожских низовых казаков, всегда питавших симпатии ко всем заветам простого украинского народа и всегда твердо стоявших за предковскую православную веру и малороссийскую народность» ¹.

Националистическая еврейская историография остается полностью на почве этой же схемы, внося от себя естественно [208] иные оценки ². Проводя свои наивно-апологетические тенденции, она оперировала тем же материалом...

История еврейско-запорожских «отношений» сводится, таким образом, для одних к летописи подвигов, для других — к горестному мартирологу.

Общеизвестные исторические факты давали обширнейший материал для обоснования традиционной схемы еврейско-запорожских отношений. Аналогичный материал в большом изобилии поставляли и произведения так наз. «народного творчества». Нетрудно подыскать ряд достаточно выразительных цитат, напр.,

я казак запорожец не обчим не тужу,...
як ярмарок добнй буде, удачу покаже.
то не одни жид i лях вiд сноиiв поляже... ³

или

Гей я козак був з молоду добряка,
шо не застовалось в Польщi нi жида нi ляха ⁴

Не менее характерные параллели можно подыскать и в еврейском фольклоре ⁵.

Запорожская сечь была теснейшим образом связана с хмельничиной и гайдамачиной, и это полностью определило трактовку нашей проблемы.

Украинская крестьянская война XVII в., использованная в классовых интересах казацкой старшиной (хмельничина), и крестьянские восстания XVIII в. (гайдамачина) были направлены против польского дворянского землевладения и соучастников его в деле крепостническо-колонизаторской эксплуатации украинского селянства — евреев арендаторов и еврейской торговой буржуазии. В этой жестокой и кровавой войне представители еврейских командующих классов были не «мучениками», а воюющей стороной. Их интересы полностью совпадали с интересами польских магнатов. В исторически сложившейся обстановке Украины той эпохи основной социальный конфликт осложнялся национальными и религиозными моментами. [209] Социальная война обращается в национальную, и жертвой крестьянской войны становятся не только (точнее, не столько) социальные верхи еврейского общества, а вся масса еврейского населения.

Реакционно-романтическая украинская, великодержавная российская, шляхетско-крепостническая польская и наивно-апологетическая националистическая еврейская историографии дали нам донельзя искаженную концепцию истории евреев на Украине. Характер дальнейших еврейско-украинских отношений (антиеврейские тенденции украинского народничества, рост еврейского национализма, петлюровщина и т. д.) придавал этой теме всегда актуальное значение. Только историк нашего — послеоктябрьского — поколения, вооруженный марксистско-ленинским методом исследования, сможет впервые правильно вскрыть социально-исторические корни и дать подлинно-научную историю евреев на Украине в XVII-XVIII вв.

Представляется, что с этой точки зрения материал, положенный в основу дальнейшего изложения, имеет особое значение. Впервые извлеченный из архива Запорожской сечи и еще никогда не бывший в научном обороте, этот материал дает возможность по-новому построить историю еврейско-запорожских отношений. Еще неокончательно изжитая буржуазно-националистическая концепция истории евреев на Украине оказывается разбитой на одном, представлявшемся наименее уязвимым, «запорожском участке». Но эти найденные нами в кошевом архиве документы ⁶, думается, имеют не только такой общий интерес — они внесут ряд нелишенных значения социально-экономических и бытовых деталей в еще не написанную подлинно-научную историю Запорожской сечи.

I

К северной, западной и южной границам земли, заселенной запорожскими казаками (так наз. Запорожским Вольностям), примыкали страны, в торговой жизни которых еврейский элемент занимал заметное место. Еврейское купечество, испытывая все возрастающую конкуренцию на внутренних рынках, сохраняет главенствующую роль во внешних торговых операциях в [210] Польше и в Крыму и вместе с тем, в поисках барышей, пренебрегая опасностью, попадает в самые отдаленные углы юго-востока Европы. Раввинская литература того периода сохранила немало известий о гибели такого рода торговых предприятий. Раввинов-современников занимали только, конечно, каноническо-ритуальные проблемы; вызванные таким исходом дела (напр., можно ли объявить жену безвестно исчезнувшего купца вдовой и, значит, разрешить ей вторичный брак), но для нас эти разрозненные упоминания, затерянные в грудах схоластическо-казуистического материала, приобретают ценность непосредственного и точного свидетельства.

Среди еврейского купечества польских и украинских земель было много отважных и предприимчивых людей. Они занимались иногда опасными, в особенности для них, как евреев, предприятиями, торгуя как маркитанты в войсковых обозах и армейских лагерях. Там они встречались не только с польскими «жолнерами», но и с украинскими казаками, в том числе и с запорожцами, принимавшими в ту эпоху деятельное участие во всех главнейших польских военных предприятиях (напр., московский поход 1610 г.). Здесь могли завязаться первые торговые связи, мог установиться некоторый контакт; здесь, наконец, они могли услышать некоторые подробности о мало доступных и мало известных землях за Днепром ⁷ с их большими природными богатствами, о том весьма выгодном, но и очень опасном рынке, который представляла собой Запорожская сечь.

В самой Сечи евреев-купцов в этот период мы не встречаем (во всяком случае в известных нам материалах не находим сведений о них). Но мы можем предположить, Что еврейские купеческие маршруты пролегали где-то в непосредственной близости к запорожским землям.

Если на заре европейской истории (особенно в восточноевропейских странах) среди внешне-торговых операций еврейских купцов видное место занимает торговля «живым товаром» — рабами, то сейчас, в особых условиях быта польско-украинско-татарской пограничной полосы, выкуп пленных, попавших в «бусурманскую неволю», представляет собой очень выгодное купеческое предприятие. [211]

Выкуп пленных евреев был делом не только промысла, но и «благочестия», выкуп же христиан из мусульманского плена был, конечно, для еврея-купца обыкновенным торговым предприятием, весьма опасным, но сулившим, очевидно, значительные барыши.

Имеются сведения о еврее-купце, занимавшемся выкупом пленных, который погиб где-то совсем близко от земель сечевых казаков.

Некий Иегуда из Червонной Руси отправился в Крым в Кафу (Феодосию) «чтобы разыскать польских пленных, с ним ехал один мусульманин, чтобы покупать пленных». Иегуда был убит «в пустыне, где живет татарский народ» ⁸, т.е. очевидно, в ногайских степях, граничивших с запорожскими владениями. Это происходило в первые десятилетия XVII в.

Мы можем напомнить об одном интересном факте этого же периода, уже непосредственно относящемся к занимающей нас теме, на который до сих пор не было обращено никакого внимания. В феврале 1594 г. в Прагу, столицу императора Священной Римской Империи, Рудольфа II, явился некий Станислав Хлопицкий, именовавший себя запорожским полковником. Он предложил императору от имени запорожских войск союз в войне с Турцией. Казаки за известное вознаграждение обязывались, по его словам, переправиться через Днепр и напасть на татар, союзников Турции. Император решил воспользоваться этим предложением и отправил в Сечь своего представителя Эрика Лассоту, который должен был окончательно оформить союз. Союз, однако, осуществлен не был, так как против него высказалось большинство сечевиков. Все это хорошо известно в исторической литературе. Записки Эрика Лассоты, в которых описано его путешествие в Запорожье, внимательнейшим образом изучаются, как ценнейший источник для истории Запорожья. Но почему-то украинской историографией полностью игнорировался один факт: здесь наряду с полковником Хлопицким фигурирует также некий таинственный «еврей Мозес», он вместе с Хлопицким принимает присягу на верность императору; он же вместе с Хлопицким уезжает из Праги. В Сечи в описании Лассоты Моисея мы уже не встречаем ⁹ Кто был этот Моисей и в чем заключалась его роль?

Как я уже отмечал, украинская националистическая историография сочла почему-то удобнее вовсе умолчать об этом таинственном еврее ¹⁰. Единственное вообще известное нам [212] упоминание в исторической литературе о Моисее имеется в книге консервативного польского историка Равиты-Гавронекого, который, не входя в дальнейшие рассуждения, объявляет Моисея... шпионом ¹¹.

Об этом «еврее Моисее» мы не имеем решительно никаких сведений, кроме упоминания в записках Лассоты (какие-нибудь дополнительные данные о нем можно найти, возможно, в пражских или венских архивах), поэтому на вопрос: кто был этот еврей и к чему сводилась его истинная роль — не может быть дан окончательный ответ. Был ли он только переводчиком? Но тогда почему он должен был принимать Присягу одновременно с полковником Хлопицким в такой торжественной обстановке? Лассота вспоминает еврея и запорожского полковника, как совершенно равноправных лиц. Более вероятно предположение, что Моисей принадлежал к той категории предприимчивых и отважных странствующих торговцев-предпринимателей, о мелких представителях которой мы упоминали выше. Он здесь мог выступить как комиссионер, посредник, а может быть и инициатор весьма выгодного «дела».

Такой еврей, уже не только торгующий с казаками, но находящийся в каких-то близких отношениях с высшими представителями запорожского войска, участвующий в предприятиях военного характера, может показаться фигурой совершенно неожиданной и мало Вероятной на фоне социально-бытового строя польско-украинского еврейства той эпохи. Однако при более внимательном изучении можно будет подыскать для такого «еврея Моисея» и некоторый социально-исторический контекст. Он покажется уже не таким одиноким и неожиданным в еврейском обществе того века.

Мы очень недостаточно знаем социальную структуру польско-украинского еврейства рассматриваемого периода. Официальные акты и раввинские респонсы (наши основные источники) отразили весьма полно жизнь и быт верхов еврейского общества: духовенства, купцов и, главное, арендаторов. О мелких торговцах и ремесленниках у нас уже совсем мало сведений, и мы почти ничего не знаем о жизни низов еврейского общества, о тех деклассированных элементах, которые не нашли себе [213] места в иерархически построенном еврейском социальном организме: они почти не имели дел с польскими канцеляриями и весьма редко появлялись перед раввинским судом.

В эту пору расцвета кагальной организации цепкая паутина привилегий (хазах), произвол верхов общины и строгий иерархический строй общества сильно осложнял и затруднял борьбу за существование и свободный выбор экономической деятельности для отдельных членов общины, не нашедших для себя общепризнанного места на социальной лестнице. А вне еврейского мира перед ними стояло густым частоколом суровое антиеврейское законодательство, обширнейшая коллекция мелких и крупных ограничений, жестокая конкуренция с нееврейскими торговыми и ремесленными организациями. Внутри еврейских обществ, за густою завесою формул о братстве, солидарности интересов и т. д. происходят все время глухие, в значительной части закрытые от наших взглядов столкновения разных социальных группировок. Суровая конкуренция выталкивает многих за узкие пределы традиционного еврейского социального быта. Они не находят себе применения в ограниченной среде обычных еврейских промыслов и дел. Еврейское население польско-украинских земель находится в значительно более тесном контакте с иноверными соседями, чем это принято было думать. Отдельные элементы еврейского населения, особенно в выдвинутых в глубину Украины сельских поселениях, подвергаются значительному ассимилированию, причем не только внешнему. Вытолкнутые в результате экономической борьбы за пределы еврейского общества, они часто втягиваются в нееврейский социальный быт; находят себе применение в совсем не «еврейских делах». Для многих такой путь к необычной в еврейской среде или недозволяем ей антиеврейским законодательством Деятельности лежит через крещение, другие же, порвав связи с кагальным обществом, сохраняют все еще свои внешние связи с еврейством.

Среди еврейского населения польско-украинских земель XVI-XVII вв. мы встречаем, напр., представителей такой профессии, как военной.

Респонсы р. Иоеля Сиркеса (1561-1640) сохранили рассказ об одном польском еврее Менделе Хаите, который умер в лагере Валленштейна, где и был похоронен.

«У него была кличка Хаим Цимбалист, — свидетельствует респонс, — потому что он играл на инструменте, называемом цимбалы: потом он крестился и стал служить в армии Валленштейна» ¹². [214]

Очевидно к армии Валленштейна имел отношение и другой польский еврей Самуил сын Самсона из Брод, получивший после крещения имя Фердинанда Драдецкого, который явился к венскому раввину, желая дать развод своей жене, оставшейся в Бродах, так как он отправляется в далекий поход ¹³.

Сохранился еще ряд свидетельств о евреях польско-украинских выходцах, солдатах-наемниках, сражавшихся далеко от своей родины ¹⁴.

Но значительно больший интерес для нас, в связи с нашей темой, имеют известия, свидетельствующие о том, что отдельные евреи из польско-украинских земель подвизались на военном поприще и у себя на родине. Вот рассказ о некоем Мадруссе, называвшемся после крещения Александром, служившем в войсках у Потоцкого. Он был в конце концов повешен по обвинению в краже лошади ¹⁵.

В этой же связи нужно напомнить неоднократно цитировавшееся показание из респонсов р. Иоела Сиркеса об еврее — рыцаре Берахе, сыне мученика Аарона из Тышовец, погибшего в рядах казаков во время Московского похода 1611 г. Его гибель оплакивалась его товарищами по оружию. «И многие казаки говорили: О, боже, как жалко, что рыцарь еврей Бераха так печально погибнул: он был разрублен и расколот бердышами... По прошествии нескольких недель многие казаки из войска Наливайки рассказывали также о геройстве Берахи и условиях его смерти». Но всего интереснее то, что Бераха был в том войске не единственным евреем. Респонс так и начинается: «Нас было одиннадцать хозяев, служивших в войске» ¹⁶.

Из этого интересного факта нельзя делать, конечно, таких широких выводов, как это попытался сделать в свое время А. Гаркави, преследуя в данном случае явно публицистическо-апологетические цели ¹⁷.

Евреи-воины, принимавшие участие в казачьих военных предприятиях (надо напомнить, что в польском походе на Москву принимали участие как украинские, так и запорожские казаки); евреи-маркитанты, сопровождавшие польско-казачьи армии в ее походах, евреи-купцы, отправляющиеся в далекие и[215] опасные странствования, — все эти факты помогут объяснить, из какой социальной среды мог появиться наш «еврей Моисей» Для нас все эти разрозненные факты свидетельствуют о значительно более пестром социальном составе польско-украинского еврейства той поры, чем это принято было думать.

II

Начало XVIII в. было в истории запорожского казачества годами чрезвычайных и бурных событий. В 1709 г. совершается давно назревшая «измена»: запорожцы порывают с московской ориентацией и вместе с Мазепой переходят на сторону Карла XII. В наказание за измену русские войска берут штурмом Сечь, разоряют ее, предают казни взятых в плен запорожцев. Ушедшие казаки основывают Сечь в Каменке (1710), однако, им не удается здесь закрепиться, и эта Сечь очень скоро разоряется русскими войсками. Запорожцы в ответ «углубляют» еще более свою измену; они идут «пiд турка» — передаются под власть Крымского хана (турецкого вассала), поселяются и основывают Сечь в Алешках (1711), Петр приказывает совершенно прекратить запорожцам доступ в пределы России, на их старые места поселения и хозяйствования; запорожцы, пойманные за турецко-русской пограничной чертой, должны быть казнены.

Отрезанные от своих насиженных земель, от привычных районов хозяйственной деятельности, попавшие в новую политическую и бытовую обстановку, испытывая и некоторые притеснения со стороны татарской администрации, казаки не долго уживаются «пiд турком». Использовав первую удобную внешне-политическую ситуацию, когда они оказываются весьма нужны России (войны за польский престол 1734-1736 гг.), они добиваются амнистии, бросают татарские земли и возвращаются в старый район поселения, где и основывают в 1734 г. так наз. «Новую сечь» на р. Подпольной.

Кратковременная история Алешкинской сечи принадлежит к наиболее темным страницам истории Запорожья и не может быть до сих пор восстановлена в ее самых существенных подробностях; но для нас этот период представляет большой интерес. Здесь, в Алешкинской сечи казаки попадают в новые и непривычные экономические условия. Здесь они несомненно входят в связь с еврейско-крымским купечеством, игравшим, как известно, весьма заметную роль в торговой жизни Крыма. Для этого периода у нас уже есть точное свидетельство о наличии еврейских торговцев в самой Сечи.

Князь Мышецкий, саперный офицер русской службы, посетивший Новую сечь в самые первые годы ее основания [216] (1736 г.), рассказывая о жизни сечевиков под татарским владычеством, сообщает между прочим: «оному же войску от татар и турок запрещено было, чтоб в Крыму и в Очакове ничем не торговать, и они не торговали; токмо позволено им было всякой товар в тех местах покупать, и до Сечи отвозить, а крымцы, очаковцы, греки и жиды у них в Сечи торговали всякими товарами мелочными» ¹⁸.

Но надо думать, мелочной торговлей не ограничивались экономические отношения крымско-еврейских купцов с запорожцами. В этот период, очевидно, создались довольно прочные торговые связи между казаками и крымскими евреями-купцами, ведущими крупные внешние торговые операции. Эти связи получили свое развитие в следующее десятилетие, когда Новая сечь стала важнейшим транзитным пунктом на путях крымской торговли с восточной Европой; торговли, в которой еврейское купечество Крыма занимало с давних времен видное место ¹⁹.

Новая сечь (1734-1775), эта последняя глава истории Запорожья, может быть лучше всех остальных освещена подлинными документами. Перелистывая и просматривая множество опубликованных и неопубликованных актов и документов, мы не находим и намека на пресловутое запорожское социальное и экономическое равенство, на какой-то своеобразный чуть ли не коммунизм, — а видим общество, достаточно сильно социально [217] дифференцированное, с явными признаками столкновений интересов классов и с подлинной классовой борьбой. Военная деятельность занимает в этот период в жизни Запорожья скромнейшее место, по существу, она сводится к участию далеко не всех сил запорожцев, в качестве вспомогательных второстепенных войск, в русско-турецких войнах. Запорожье в ту пору имеет вид какой-то своеобразной военной фактории, транзитно-перевального пункта на важнейших торговых путях, ревностно охраняющего свои торговые привилегии и выгоды. Значительный рост населения на так наз. «Запорожских вольностях» и экономическое развитие Сечи, выделение из среды казачества зажиточных и материально сильных элементов превращают, в свою очередь, и самое Запорожье в весьма важный рынок, где может найти сбыт весьма значительный ассортимент товаров и откуда могут вывозиться товарные излишки разворачивающегося запорожского хозяйства.

Достаточно бросить беглый взгляд на географическую карту, чтобы уяснить себе чрезвычайное экономическое и геополитическое значение запорожских земель. Через Запорожье проходят торговые пути из Крыма на Север. Запорожье владеет важнейшими переправами через нижний Днепр, стоя на путях, соединяющих Польскую Украину, а через нее польское королевство, с одной стороны, Гетманщину и Слободжанщину, а значит и Российскую империю, с другой стороны, с берегами Черного моря. Беря в свою пользу сбор за переправу (что составляло значительную часть сечевого бюджета) и, главное, извлекая значительные выгоды как страна транзита, Запорожье очень ревниво оберегало свое монопольное положение на торговых Путях. Добившись прощения грехов, Новая сечь с первых шагов своих добивается у правительства всяких торговых привилегий. Во всех прошениях и просьбах забота о торговых правах и преимуществах выдвигается на первое место ²⁰. Когда в «Законодательной комиссии» 1767 г. депутат города Харькова предложил установить торговый путь в Крым в обход Сечи, то это предложение встретило самый резкий отпор со стороны запорожских депутатов, вообще не проявлявших на заседаниях никакой активности ²¹. [218]

В годы мира эти, находящиеся под контролем Запорожья, торговые пути очень оживлены. В 1744 г. полковник князь Путятин, описывая все эти шляхи и переправы, писал: «И по вышеозначенным дорогам проезжают купецкие всякие люди из польской области, жиды и польские обыватели, в турецкую область, в Крым и в Белгород и Очаков, и в Российскую Запорожскую Сечь и из турецкой области из оных же мест греки, армяне и волохи в Польшу с съестными и питейными разными припасами и с виноградными винами, сукнами и прочими разными товарами» ²². В этом торге не менее заинтересована была конечно и ханская администрация. Так, в 1762 г. хан Крым-Гирей специальным ярлыком, адресованным запорожскому полковнику, ведающему главнейшей переправой (Бутогардовской), напоминал: «следственно по требованиям вечного мира надлежит проезжающим от вас к сторонам Очакова, Бендер, Балты и Тумбасара с купечеством и товарами без опасения паки по прежнему...» ²³.

Итак, мы имеем подтверждение того, что торговыми путями, следующими через запорожские земли, двигались и еврейские купцы из Польши. Напомним, однако, что необходимо строго различать два вида купеческих шляхов, находившихся под контролем Сечи: пути, идущие в самую Сечь, и пути, проходящие по запорожским землям или пролегающие через речные переправы, на которых находились запорожские посты. Приводимое свидетельство относится явным образом к путям второго рода.

Просматривая внимательнейшим образом опубликованный документальный материал о Сечи той эпохи и, главное, ценнейший и недостаточно до сих пор изученный архив Новой сечи» мы не находим решительно никаких прямых свидетельств о наличии евреев-купцов в Новой сечи в первые десятилетия ее существования. Ряд источников, перечисляя национальности торговавших в ту пору в Запорожьи иностранных купцов, как будто бы, наоборот, ясно свидетельствует об отсутствии там представителей еврейского купечества. Вот, напр., характерная в этом смысле цитата: «Что было в Новой сечи торговых камор, армянских и греческих и прочих, все же крамы запорожцы разграбили и всякие шинковые напитки распили, а помянутые армяне и греки побежали из Сечи в Крым» ²⁴. Очень хорошо осведомленный автор статьи о Сечи в «Словаре географическом [219] российского государства», перечисляя приезжающих в Сечь за товарами купцов, вспоминал «приезжающих из Польши и Малороссии греков, турок и армян» ²⁵... Интереснее всего, что заслуженный историк Новой сечи, посвятивший всю свою долгую жизнь изучению ее архива, А. А. Скальковский на всем протяжении своего 3-х томного труда «История Новой Сечи» ни одним словом не упоминает о какой-либо связи Запорожья с еврейским купечеством, хотя как раз он в отличие от большинства историков казачества — его современников — довольно четко уяснил себе роль торговли в жизни Сечи и уделил этому вопросу достаточно много внимания ²⁶. Никаких упоминаний о евреях-купцах в Сечи мы не находим и в многочисленных работах Д. Эварницкого ²⁷, равно как и в новейших исследованиях экономической истории Запорожья М. Слабченко ²⁸...

Все это дает как будто бы достаточные основания для утверждения, что до тех пор, пока документы не говорят прямо о наличии евреев-купцов в Запорожской сечи (а найденные нами документы такого содержания, как будет видно из дальнейшего изложения, относятся только к 70-м годам XVIII в.), — мы можем с полной категоричностью утверждать, что среди многочисленного и пестрого по национальному составу купечества, посещавшего и торговавшего в Запорожской сечи, не было евреев. Argumenta ex silentio могут быть, по моему мнению, истолковываемы только в отрицательном смысле.

Значит, должны были быть какие-то особые обстоятельства, препятствовавшие проникновению евреев-торговцев в Сечь — a priori как будто бы неизбежному, если вспомнить, с одной стороны, роль торговли в жизни Запорожья, и с другой — [220] видное участие евреев во внешней торговле прилегающих к Сечи стран.

В те годы среди еврейского населения Украины еще ярко жило воспоминание о годах хмельничины, роль запорожцев в кровавых (с еврейской точки зрения) событиях, конечно, не забывалась. Но было бы ошибкой думать, что только исторические реминисценции заставляли еврейское купечество Украины, осваивавшее вновь потерянные перед этим экономические позиции, воздержаться от торговых связей с Сечью. Это делалось вовсе не в силу особой осторожности или боязливости. По путям, ведшим из Сечи в «крессы» Украины, все время просачивались ватаги гайдамаков, которые уничтожали и разоряли еврейские поселения: грабили и убивали встречавшихся на пути евреев. Шляхи, ведшие в Сечь, в ту пору для евреев были почти непроходимы. Еврейское население, жившее на окраинах Украины, не делало, конечно, особого различия между запорожцами и гайдамаками. Они ясно ощущали теснейшую связь между теми и другими, общность их интересов и настроений. Гайдамаки для них это, очевидно, только запорожцы вне Сечи. Но почему же Запорожье, ведущее такую оживленную торговую деятельность, оказывается так долго не заинтересованным в том, чтобы связаться с еврейским купечеством и создать для него возможность торговых сношений с Сечью? Мы подчеркивали уже выше роль торговли в жизни Сечи XVIII в. (что в исторической литературе еще совершенно недостаточно освещено): Сечь стремится монополизировать в своих руках всю торговлю юго-востока Европы с южными портами — (с Крымскими и Очаковом, через которые шел транзит товаров из Константинополя и всего Средиземноморского бассейна), используя свое выгодное географическое положение. Вытеснение с этих торговых путей еврейского купечества, которое, как мы видели, специализировалось в течение ряда веков на продвижении левантийских товаров на польско-украинские рынки, является, таким образом, насущнейшей задачей запорожской торговли. В своих, отмеченных такими жуткими эпизодами, столкновениях с еврейским населением Украины запорожское казачество не было только бескорыстным защитником эксплоатируемого хлопа (выполняя, таким образом, роль выразителя украинской национальной идеи и дела, как это принято было изображать), а преследовало свои собственные, вполне реальные цели, подсказываемые экономическими интересами ²⁹. [221]

Конечно, на этот базис напластовывалась соответствующая идеологическая оболочка, где фигурировали обычные национально-религиозные моменты; очень сильно чувствовались также отголоски хлопской ненависти к еврею-арендатору, шинкарю и т. д., что совершенно естественно, если вспомнить, что Запорожье заполнялось главным образом выходцами из Польской Украины, с которой все время поддерживалась связь. Но у Запорожья были свои собственные специфические стимулы для антиеврейских эксцессов. Они лежали в плоскости торговой конкуренции.

В эти же десятилетия упорная борьба с еврейским купечеством, но уже в легальных рамках антиеврейского законодательства, а не погромными выступлениями, ведется на Левобережной (Российской) Украине. Застрельщиками и инициаторами еврейского изгнания являлось несомненно местное купечество, состоявшее в заметной части из выходцев из Запорожской сечи. Местное купечество так же, как и российское, которое в это время жадно осваивает новый богатый рынок, в равной степени в данном случае заинтересовано в устранении такого опасного конкурента, каким является еврейский купец, более опытный и связанный с другим, польско-балтийским рынком. В борьбе с еврейской конкуренцией интересы украинского и российского купечества, в ряде других случаев антогонистичные, явно совпадают. Никак нельзя поэтому присоединиться к утверждению М. Е. Слабченко ³⁰, а за ним и Т. Гейликмана ³¹, «что украинская буржуазия не только не сопротивляется, но всячески идет навстречу тяге еврейского торгового капитала», что единственным врагом еврейского купечества в Гетманщине было российское купечество, а «украинцы» (как пишет Слабченко без дальнейшей социальной дефиниции) хлопочут и добиваются свободного допущения евреев-купцов. Доводы, приводимые М. Слабченко в защиту его точки зрения (письмо помещика Мартоса, в котором он пишет, что евреи-купцы продавали товары дешевле, чем местные купцы, либеральное распоряжение Апостола и Др.), подтверждают только тот хорошо известный, хотя бы из документов, опубликованных в свое [222] время С. Дубновым ³² или совсем недавно проф. В. Рыбинским ³³, факт, что землевладельцы левобережной Украины, в противоположность купечеству, были прямо заинтересованы в привлечении евреев, с одной стороны, в качестве арендаторов, шинкарей и т. д. ³⁴, а с другой — в качестве купцов; крупные помещики, как главные потребители ввозимых из-за рубежа товаров, были, конечно, против Протекционисткой политики и связанного с ней роста цен. Антиеврейское законодательство российского правительства шло, таким образом, на пользу украинскому купечеству, но было против интересов представителей землевладения, с которыми М. Слабченко идентифицирует, в данном случае, всю Украину.

Итак, в свете приведенных соображений и данных, то обстоятельство, что для украинско-польского еврейского купечества был фактически прегражден доступ в Сечь, не должно вызывать никакого недоумения. Это полностью подсказывалось соображениями торговой политики Запорожья.

Приведенными выше соображениями нисколько не решается вопрос об участии еврейского купечества Крыма и Черноморских портов (Очакова, Белгорода, Аккермана и др.) в торговле Сечи. Стремясь захватить в свои руки продвижение товаров с юга в прилегающие к Запорожью с севера земли, тесно связанные с купечеством Гетманщины, запорожцы замешали на украинских рынках евреев-купцов, торговавших товарами Черноморского бассейна, но это же обстоятельство делало их особенно заинтересованными в том, чтобы иметь на юге своих контрагентов, поставляющих им товары. В Запорожье идет все время усиленный ввоз из Крыма и Черноморья (частью водой, — в Сечи был порт На глубокой речке Подпольной, где приставали корабли, идущие из Очакова). Точные размеры торговли Сечи с Крымом и Очаковом (как и вообще всей торговли Сечи) при современном состоянии разработки проблемы установить нет возможности.

По расчетам М. Слабченко, которые являются чрезвычайно неточными и могут приниматься только как совершенно ориентировочные, размер годовой торговли с турецкими портами [223] достигал 200-250 тыс. руб., а с Крымом — 60 тыс. (последняя цифра очень преуменьшена, так как по имеющимся сведениям запорожцы покупали в Крыму одной соли ежегодно на эту же сумму) ³⁵, в то время как, по его же расчетам, торговля с Польшей не превышала 20 — 30 тыс ³⁶

Среди многочисленного турецкого и крымского купечества, которое вело оживленные торговые операции с Сечью и посещало ее с торговыми целями, были несомненно евреи. Внешне в ассимилированном на тюркский манер крымско-турецком еврее-купце не было ничего оттого польско-украинского «жида», с привычной, в ее внешних особенностях, фигурой которого ассоциировался весь юдофобский идеологический комплекс. Тем более, что у сечевиков не было даже часто возможности отличить татарина или турка-купца от еврея. Все эти крымско-турецкие купцы в актах сечевой канцелярии фигурируют как «турчины». И в этом для нас заключается полная невозможность установить точно размер и роль еврейского элемента в крымско-турецком торге Запорожья.

Просматривая многочисленные акты запорожского архива, относящиеся к торговле с Крымом и Черноморскими портами, мы явно чувствуем среди этих «турчинов», разных Юзефов, Дувидов и т. д. — евреев, но лишены возможности точно доказать это. Вот, напр., переписка о «турчине Дувиде Юзефовиче», купившем у казаков в польском местечке Жиговцы 58 лошадей ³⁷. Его имя как будто с достаточной ясностью говорит об его еврейской национальности, но документальных доказательств этого у нас нет. Мы знаем далее, что аренда и эксплоатация солончаковых и соленых озер на севере Крыма находилась и в XVIII в. главным образом в руках евреев ³⁸. А торговля крымской солью, как известно, занимала видное место среди торговых операций Запорожья ³⁹. Евреи арендуют также постоялые дворы в предместьях Очакова ⁴⁰, столь часто посещаемого запорожцами.

Забегая несколько вперед, мы скажем, однако, что в следующем изложении у нас будут уже более прочные доказательства представляющегося нам несомненным участия евреев — [224] турецко-крымских купцов в торговле с Семью. А пока, быть может, достаточным покажется, в качестве косвенного доказательства, такой любопытный факт.

В 1766 г. по поручению российского правительства с разведывательной целью отправляется в татарские владения переводчик войска запорожского Андрей Константинов. Он едет под видом купца. Чтобы не возбудить подозрения в истинных целях своей поездки, Константинов должен, естественно, поступать так, как полагается обычному запорожцу-купцу в ханской Украине. И вот интересно, что, прибыв в город Олту, он отправляется к одному «жиду», с которым ведет беседу на интересующую его тему. Очевидно, встреча купца-запорожца с евреем, тоже, вероятно, купцом, не могла возбудить ни в ком никакого подозрения.

В донесении этого же Константинова есть еще и другой интересный для нас факт. Донося о результатах осмотра так наз. Ханской Украины, он писал: «Из Палеева Озера возвратился я в Сечу, а во всей моей поездке нигде я российских подданных в татарских слободах не нашел, но оные населены волохами, армянами, польскими украинцами и жидами... Оные жиды не орют, не сеют, однак за торговый промысел со всякой продажной вещи по два процента платить должны» ⁴¹.

Представляется, что это еврейское купечество ханской Украины, т.е. страны, непосредственно прилегающей к Запорожью и вовлеченной в значительной степени в ее хозяйственную орбиту, должно было в крымско-турецкой торговле с Сечью занимать заметное место, точные размеры которого не могут быть однако учтены при настоящем состоянии материалов.

III

«Едва ли сыщется такой народ из которого бы не было между ними [запорожцами] его уроженца», — писал современник Сечи ⁴². «Селения их [запорожских казаков] есть сборище многоразличнейших народов», — свидетельствует генерал Манштейн, близко познакомившийся с запорожцами во время своего участия в походах Миниха ⁴³.

О пестром этническом составе Запорожья говорил в 1736 г. и лорд Рондо, английский посол в России. «Запорожцы [225] допускают в свое братство всех вообще без различия национальности, если поступающий принимает греческую веру» ⁴⁴.

В пестрой по племенному составу Запорожской сечи XVIII в. были и евреи. Много ли их было? Русский эмиссар, посетивший Сечь в 70-ых гг. XVIII в., которому, по ряду политических соображений, важно было доказать, что большинство запорожцев есть «природные российского престола» подданные, писал: «Говорят при том запорожские старшины, что у них в войске есть разного рода иностранные люди и наполняют его с разных сторон; но однако же великого бы им труда стоило, если бы они во всей своей земле отыскали несколько человек прибегающих к ним иногда армян, греков и жидов» ⁴⁵. Итак, если верить автору этой записки, евреев-сечевиков могло быть совсем ничтожное число, несколько человек, но у него, как мы отмечали, было особое основание приуменьшать число иноплеменных элементов в Сечи.

Если до сих пор ведутся споры о точном числе населения Запорожской сечи, отдельных куреней, поланок и т. д., то, естественно, совершенно безнадежным было бы попытаться установить, претендуя даже на самую приблизительную точность, число евреев в Сечи. Полных списков казаков у нас нет, а имеющиеся мало могут помочь. Как мы увидим дальше, большинство евреев-казаков фигурирует под именем, которое не может свидетельствовать об их еврейском происхождении. Кое-какие биографические данные о запорожце можно получить только тогда, когда вокруг него возникает какая-нибудь официальная переписка или же он, желая переменить место жительства, получает от войсковой канцелярии рекомендацию-аттестат.

В нашем распоряжении имеются биографические данные о восьми запорожцах еврейского происхождения (о пяти из них сведения извлечены нами из архивных источников, причем о двух из них были некоторые данные и в литературе, о трех других наши сведения почерпнуты из печатных источников по истории Запорожья). Эти красочные биографии с несколько варьирующимися деталями оказались бы типичными, вероятно, и [226] для остальных, оставшихся нам неизвестными казаков из евреев.

Выше мы уже говорили о тех деклассированных элементах, которые, утратив еврейские социальные связи, находили себе применение в нееврейской среде. После жесточайшего экономического разгрома, с особой тяжестью обрушившегося на низы еврейского общества (Хмельничина и гайдамацкие погромы), среди еврейского населения Украины появляется таких деклассированных и ассимилированных элементов не в пример больше. Надо напомнить, что отдельных евреев мы встречаем даже в гайдамацких бандах ⁴⁶.

Больше того, мы знаем даже о действовавшей на Украине в годы, непосредственно следовавшие за «колиивщиной», шайке евреев — вооруженных грабителей, состоявшей из 10 человек (в 1772 г. ее жертвой был офицер русской службы капитан Цыган) ⁴⁷. Пусть все это будут единичные факты, но как они ломают созданное еврейской апологетической историографией представление об украинском еврействе той поры.

Очевидно, из этой же деклассированной, утратившей обычные еврейские социальные связи среды вышли евреи-запорожцы.

Объявленное ныне легендой, но распространенное когда-то представление о том, что безбрачные и, значит, не имевшие потомства, запорожцы готовили себе «смену» путем кражи детей, имеет под собой все же некоторые основания: запорожцы часто уводили или сманивали мальчиков, которые сначала [227] служили им в качестве «джур», а потом, достигнув зрелого возраста, производились в казаки. Большинство, однако, приходили в Сечь уже взрослыми и вполне сознательно определялись в казаки.

В аттестате казака кущевского куреня Василия Перехриста говорится: «родился он польской области губернии Чигринской в местечку Чигриие от евреина Айзика и в 1748 году будучи и тамо по купеческому промислу войска запорожского низового казаком куреня пластуновского Яковом Коваленком его Перехриста с Чигрина з добровольного его согласия в Сечь Запорожскую вывезенное где в Сечи Запорожской, будучим в то время началником киево-межигорского монастыря иеромонахом Пафнутием... окрещен и т. д.» ⁴⁸. Несколько менее подробно рассказано про однофамильца и тезку этого Перехриста — Василия Павлова Перехриста, казака Ираклиевского куреня: «еще с малых лет во время крымских походов в Сечь запорожскую с Польши запорожскими казаками вывезен, что породы был жидовской окрещен и грамоте обучен и достигший в возраст совершенный начал служить е. и. в. в войске Запорожском и Низовом» ⁴⁹. Весьма интересные детали имеются о третьем их однофамильце — Иване Перехристе, о котором точно сказано, что он был просто похищен. «Отец его и мать народа были жидовского, жительство имели в г-рстве Польском в городе Збораже, а в прошлом-де 732 г. в бытность в Польше российской ее имп. велич. армии, взят он, Иван, из местечка Микулец, где он учился в жидовской школе, набежавшими туда запорожскими казаками, которые-де возили его с собой, по окончании войны с поляками и провезен в Запорожскую Сечь, а в котором году не упомнит, где и окрещен в православную веру запорожскими казаками, где и грамоте российской читать выучился» ⁵⁰.

Остальные известные нам евреи-запорожцы пришли в Сечь уже совершенно взрослыми людьми. Так, казак Шкуринского куреня Семен Чернявский «был закона еврейского в коем у Запорожскую Сечь полковым асаулом Василием Рецетовым вывезен в прошлом в 1765 году, где в Сечи з охотно греко-российскую веру и святое крещение восприняв записался в шкуренский курень в казаки и на верную службу присягу принял» ⁵¹. [228] Этот же асаул Рецетовый ⁵² привел в Сечь и другого еврея, получившего при крещении имя Степана Заведовского. «Он Степан Заведовский, — написано в аттестате, — родился в турецком городе Хотине в законе еврейском, в котором он жительствовал до 763 году, когда случился он Заведовский в турецком городе Очакове, то бытностию тамо слободской украинской губернии господин абшитованный полковой асаул Василь Рецетовый по выданному ему, Рецетовому, в силу е. и. в. указа Киевской губернии о секретной экспедиции наставлению к вызову в Россию людей иностранных, его, Заведовского, в Россию вызвал и провел в Запорожскую Сечь, где с того еврейского закона в веру кафолическую по желанию его Заведовского выкрещен и в числе протчих казаков войска Запорожского низового в курень Ведмедовский принят» ⁵³. Встречающаяся в этих двух аттестатах фраза «выведен в Сечь и т. д.» — не должна толкать на мысль о каком-нибудь специальном сманивании, уводе или, тем менее, похищении. Это обычная, встречающаяся в большинстве известных нам аттестатов, формула, свидетельствующая о вполне традиционном порядке.

Причудлив был жизненный путь польского еврея Моисея Горлинского, приведший его в конце-концов в Запорожскую Сечь. «1762 году мая 31-го дня вывезенный из Крымской области из Бахчисарая жид, зовемый Муся Иосифович, показал: родился он в Польской области в г. Барахте от жида Иосифа Горлинского, при коем мало подросши, оставя его, жил в волостном городе Богдане, при жиду тамошнему Якову, четыре года, а после того, отошедши от того жида, пристал до лекаря ханского, при коем с ним в Бахчисарае в найму жил два года, а от лекаря отошедши служил там же в Бахчисараи у резидента прусского генерала, коего по имени прозвания не знает, за толмача по турецкому языку полтора года, с коим ездил в прусский город Бреслав, где с ним быв шесть месяцев, паки обратно с ними в Крым поворотился, и за поворотом зараз из Бахчисарая с бывшим тамо из Сечи запорожцем толмачем Семеновым сего мая 30-го приехал в Сечь с намерением, чтоб крещение здесь принять. И сие показал правидно» ⁵⁴. [229]

Жизненная карьера этого пришельца смутила даже редко удивлявшихся сечевиков. Об этом еврее в сечевой канцелярии были уже некоторые сведения еще до его прихода в Запорожье. Дело в том, что приезд в Крым посланника Фридриха Великого, стремившегося втянуть в семилетнюю войну и крымское ханство, и его деятельность там вызвали большой интерес и настороженное внимание русского правительства. Русское правительство, естественно, имело основания опасаться, что вовлечение Крыма в союз с Пруссией, ее недавним военным противником, может иметь нежелательные последствия для России. По сложившейся традиции запорожцы в этом случае выполняли поручение русской разведки в Крыму. Запорожец, посланный для разведки, донес в кош, что прусского посланника не видел, а видел только «при нем бывших служителей, едного пруссака, а другого жида» ⁵⁵. Каким способом удалось сманить этого слугу посланника в Сечь, неизвестно; тем более, что не вполне ясно, действительно ли Горлинский был приведен в Сечь толмач ем Семеновым, как сказано в цитированном документе, или пришел сюда по собственной инициативе. Во всяком случае приход его вызвал большие подозрения. Он не был оставлен в Сечи, и его казачья карьера таким образом не удалась. Его отправили в Киев. В сопроводительной бумаге на имя киевского генерал-губернатора говорилось, что посылается он к «надлежащему с ним исследованию за сумнительством, может быть, под видом принятия крещения с каким другим умышлением сюда зашел и не имеет ли за собой каких ухищрений» ⁵⁶. Отправили его в Киев с осторожностью под крепким караулом, и конвою наказали следить «дабы в пути бежать не мог» ⁵⁷. Горлинский был доставлен благополучно в Киев, был окрещен и получил прозвище Семенова ⁵⁸.

Не в пример более удачливо сложилась в Запорожье карьера другого еврея, получившего имя Ивана Ковалевского. Он, в отличие от всех остальных, пришел в Сечь уже крещеный. Как сообщают источники, был он «еврейской породы», «христианскую веру принял в польской области в городе Смелой малолетним, оттуда вывезен в местечко Кременчуг, где грамоте славянской изучен, а потом проживал в войске запорожском низовом при войсковой канцелярии и произведен в полковые старшины». Однако Ковалевский, несмотря на свои служебные [230] успехи, не задержался на военном поприще, а пошел по линии духовной. Тридцати четырех лет он женился и был посвящен в священники. Духовная карьера ему удалась: он умер протоиереем ⁵⁹. Еврей, ставший на Украине в XVIII в. видным православным церковным деятелем, не был фигурой совершенно необычного порядка. Можно вспомнить о таких представителях украинского духовенства того времени, как архимандрит Владимир Крыжановский, игумен Иннокентий, Яков Маркович и др., бывших, как известно, по происхождению евреями ⁶⁰.

Духовная «карьера» выпала на долю и другого еврея — запорожца, Ивана Перехриста. Он уволился из казаков, чтобы поступить в услужение к священнику Покровской церкви (в Сечи) Павлу Марковичу. Когда последний выехал из Сечи, чтобы занять должность наместника Киево-Межгигоровского монастыря, Иван Перехрист отправился вместе с ним. Дальнейшая его судьба неясна. Он был потом (в 1742 г.) привлечен к следствию по делу об убийстве в монастыре шляхтича Д. Лясковского ⁶¹.

Более нормально прошли свой жизненный путь остальные известные нам евреи-казаки. В аттестатах Заведовского и обоих Василиев Перехристов говорится, что каждый из них «по засвидетельствованию и представлению куринного атамана и других старых товарищей..... в государственных службах и войсковых посылках, случающихся партиях по наряду с того куреня находился н все курннные надобности и службу выполнял верно, радетельно и т. д. ⁶².

Чернявский, по словам аттестата, не только ревностно выполнял обычную службу, но несколько раз исполнял и специальные поручения войска запорожского; так, он провел в Москве более полутора лет вместе с запорожскою делегациею в комиссии по составлению Нового уложения ⁶³, затем участвовал в войне с Турцией и «в том войска числе будучи и по разным крымским степам даже до Очакова доезжал». Потом он был отправлен в почетную командировку в Петербург (препроводить ко двору пленных турок) ⁶⁴. [231]

Все они, однако, в Сечи не задержались. Кончается их биография одинаково: они отправляются с аттестатами и рекомендациями, полученными в Сечи, в левобережную Украину, чтобы там записаться в купцы. Заведовский и Чернявский обосновываются в Ахтырке, один Василь Перехрист в Ромнах, а второй Василь Перехрист получает рекомендацию, адресованную вообще к малороссийскому начальству ⁶⁵. Не следует думать, что запорожский казак, обменивающий «вольную жизнь» в Сечи на мирную торговую деятельность, — редкое явление и что в приведенных случаях сказалась «еврейская кровь». Украинское купечество Левобережья состояло, вообще, в некоторой части из выходцев из Запорожья. Но, конечно, для еврея, которому тогда, в силу существовавшего законодательства, торговый промысел да и просто легальное жительство не были доступны, возможность стать там купцом имела особое значение. Можно предполагать, что и живя в Сечи они занимались торговлей. Во всяком случае, о Василе Перехристе нам точно известно, что он был связан какими-то денежными делами с крупнейшим купцом в Сечи, с самим кошевым атаманом Петром Калнышевским ⁶⁶.

Никаких биографических данных у нас нет о последнем известном нам еврее-запорожце, крестном последнего кошевого сечи, Калнышевского — Якове Крыжановеком ⁶⁷.

Если эти евреи-казаки уходят из Сечи ради купеческого промысла, то поворот торговой политики Запорожья приводит в Сечь уже подлинных, не замаскированных — ни под «турчина», ни в платье казака — евреев-купцов из Польши.

IV

Торговая политика Запорожской сечи последних десятилетий ее существования представляет большой интерес. Именно здесь, в области торгово-политических интересов, завязывается тот клубок неразрешимых внутренних и внешних противоречий и столкновений, который определяет исторические судьбы Запорожья и предопределяет его политическую гибель. [232]

Русское купечество в то время наступает на украинские рынки, прорываясь дальше к югу, к незамерзающим портам Черного моря. Запорожская сечь, лежавшая на пути этого наступления, представляла собой наиболее выдвинутый на юг форпост, защищавший степные границы Российской Украины, и в то же время стратегически ценный плацдарм для дальнейших наступлений. Вместе с тем русское и украинское купечество широко использовали налаженные запорожцами торговые связи с Крымом и турецкими портами побережья — Они не оспаривали пока гегемонию Запорожья на этих еще трудных и опасных торговых путях. Запорожье получило ряд важных льгот и привилегий торгового и таможенного порядка, которые оно ревниво оберегает от всяких поползновений, как основную «Запорожскую вольность».

Однако при растущих торговых связях с крымско-турецкими портами русскому, а вместе с ним и украинскому купечеству начинает казаться немотивированным привилегированное Положение Сечи. Сечь, с ее архаическим политически-бытовым укладом, представляется им основным препятствием для нормального развития торговых отношений на этих важных путях обмена. Российское правительство, чувствовавшее себя уже достаточно прочно в этих местах, ждало только подходящей политике-стратегической ситуации для окончательной фактической инкорпорации Запорожья и ликвидации этого исторического анахронизма. За Сечью перестают ухаживать: ее земли раздаются новым поселенцам, ее торговые и таможенные привилегии урезываются.

Торговля Запорожья с Польшей начинает привлекать особое внимание русского правительства, хотя в эти годы (до конца 60-х годов XVIII в.) торговые обороты Запорожья с Польшей были очень незначительны. В правительственных кругах возникает подозрение: не перевозят ли запорожцы в Польшу товары, которые они получают без пошлины из России. Особый указ сената 1760 г. оговаривал, что товары, идущие через Запорожье только транзитом, подлежат оплате пошлиной ⁶⁸.

Из Польши в Запорожье ввозилась главным образом водка, что было запрещено указом 1762 г. ⁶⁹ Это запрещение очень больно ударило по интересам Запорожья. В наказе депутатам в «комиссии по составлению новых законов» (1767 г.) этому вопросу посвящен особый параграф (5-й): «С привозимого с Польши в Запорожскую Сечь горячего вина немалая пошлина недавно взыскиваться начала, чего прежде никогда не бывало», [233] поэтому они просят «с ввозимого в войско запорожское горячего вина и протчего пошлину снять..., яко войско запорожское тем довольствовалось всегда с области польской» ⁷⁰.

Но несмотря на то, что торговля Запорожья с Польшей начинает встречать все более сильные препятствия, как раз в эти годы торговые связи его с Польшей начинают расти и особенно крепнуть. Казалось бы, намечается какой-то поворот в торговой политике Сечи, делается какая-то попытка оторваться от российских рынков и торговых связей, которые, как уже начинают инстинктивно чувствовать в Сечи, несут им политическую и социальную гибель.

В 1761 г. в Умани, при торжественной обстановке, происходил церемониал закладки нового города. Выдвинутый вглубь украинских степей торговый польский городок — Умань — был разгромлен и разорен гайдамаками. Граф Потоцкий, владелец Умани, решил отстроить город наново, оградить его крепостными сооружениями от привычных в украинско-польской пограничной полосе «неприятностей» и, желая оживить в нем торговлю, учреждает на особо заманчивых условиях ярмарку. Переведенное на украинско-русский язык (написанное церковно-славянскими литерами) приглашение явиться на торжество закладки получают и в Сечи ⁷¹.

В 1762 г. об уманской ярмарке гр. Потоцкий пишет специальное письмо кошевому: «А как в наследственной моей вотчине Умани, моими стараниями и по высочайшему государя моего утверждению, заловлены мною ярмарки с предоставлением разных преимуществ торговцам всех пограничных народов, то и прошу вас, ясновельможный пане., чтобы вы целому кошу объявили, чтобы запорожцы, которые в Польшу ездят с лошадьми, скотом, войском, салом, мехами и другими товарами, отправлялись за вашими паспортами в Умань на ярмарки». Кошевой благодарил за приглашение ⁷², и у нас есть достаточно данных, свидетельствующих о том, что запорожцы были привычными посетителями уманских ярмарок. Вероника Кребс, дочь трагически погибшего «губернатора» Умани Младоновича, вспоминала запорожцев, которые приходили в Умань на ярмарку святого Павла: «они привозили множество возов с громадной рыбой различного рода, с солью, вязигой и рыбьим жиром. Продавая товар, они долго веселились в Умани» ⁷³. Умань привлекает и значительное еврейское население; в 1765 г. Перепись [234] отмечает там уже 103 еврейских дома ⁷⁴. Кребс вспоминала: «Этот период был периодом все большего и большего заселения Умани. Тогда уже была построена и большая деревянная ратуша, в которой помещались турецкие, греческие и жидовские лавки» ⁷⁵.

Между запорожцами, посещавшими по торговым делам Умань и другие места польской Украины, и польско-еврейским купечеством не могли сейчас не установиться торговые связи. Старый запорожец вспоминал между прочим: за шкуру выдры «платили дорого не только запорожцы, но и ляхи и жиды» ⁷⁶. Очевидно, речь идет о тех мехах, которые запорожцы, по словам Кребс, продавали на ярмарках Умани. Вот еще отрывок из завещания запорожца-купца, умершего в эти годы, во время поездки по торговым делам в польскую Украину, где он говорит о каком-то еврее, с которым имеет какие-то тортовые дела: «За росписку, которую дал покойный Иван к отсылке до Сечи, имеющуюся от жида Зятковского, то прошу, чтобы сюда назад была прислана через Ивана Шаргородского, яко жид просит» ⁷⁷. Но все эти торговые связи возникали пока, насколько нам позволяет судить материал, за пределами Запорожской сечи.

Ближайшая судьба Умани достаточно хорошо известна. Во время колиивщины город подвергся жесточайшему разгрому. Но проходит немного времени, и требования жизни делают свое. По торговым дорогам, при первых признаках успокоения, мы видим торговые обозы предприимчивых еврейских купцов, энергично продвигающиеся к новому богатому и заманчивому рынку, бывшему для них в течение десятилетий, наглухо закрытым: еврейские купцы из польской Украины впервые проникают в Сечь.

Во время кампании против турок и татар 1769-1774 гг. к устьям Днепра и Буга был послан отряд запорожских казаков. Эта «низовая команда» захватила в ногайских степях в октябре 1770 г. часть табора крымского хана Крым-Гирея. В числе пленных было свыше 500 волохов и более 100 евреев из местечка Янова с женами и детьми (не ясно, как они попали в ханский обоз. Надо думать, это имеет связь с событиями «колиивщины», когда, спасаясь от гайдамаков, часть еврейского населения Польской Украины бежала в ханские владения). Кошевой распорядился: волох отпустить, «а жидов от громады годовать, а иначе они все от голоду сгинуть». Все это делается вовсе [235] не из одного человеколюбия, а казаки надеются получить за евреев богатый выкуп от их единоверцев. Они выбирают «шесть человек таких, у которых здесь оставались жены и дети, либо родственники, а паче отцы», и отпускают их в польскую Украину в родные места с тем, чтобы они там собрали денег на выкуп. А выкуп с них требуют большой: 8000 руб. Деньги должны быть собраны в течение 5 месяцев, иначе «оставшиеся жиды и все их родство имеют окрещены быть и по неволе, или самой смерти преданы будут без всякого пощадения, неприменно». Проходит много времени, почти целый год, посланцам такой суммы собрать не удается. В письме, посланному кошевому, они извещают, что смогли собрать всего 600 рублей, каковой суммой просят ограничиться. Их ходатайство энергично поддерживает также специальным письмом фельдмаршал Румянцев. Он просит снизойти к обнищавшим от войны и болезней евреям, которые не могут большим помочь своим попавшим в плен единоверцам. Кош собирает сходку, которая соглашается ограничиться указанным выкупом в 600 руб. Оставшиеся 77 евреев с женами и детьми (остальные очевидно погибли в трудных и непривычных условиях плена, а, может быть, кое-кто и спасся в индивидуальном порядке) передаются уже в польских пределах еврейским уполномоченным: Самуилу Марковичу, Марку Лазаревичу и Мошке Осиповичу, которые вносят эти 600 руб. и 40 аршин тонкого сукна в подарок кошевому. Они посылают из Умани также благодарственное письмо и подношение в 8 голов сахару. В этом письме уполномоченные среди разных комплиментов пишут: «да и впредь ясневельможность вашу всенижайше упрашиваем, если, по воле всемилосердного бога, еще под случай наш род, в запорожское низовое войско попадется, не оставлять...» В свете дальнейших событий эта фраза получает особое значение. Весь этот эпизод, такой стильный и так легко укладывающийся в рамки привычных рассказов о Запорожье, был сообщен уже давно, еще в 1884 г., на страницах «Киевской Старины» неутомимым историком Новой сечи А. Скальковским ⁷⁸. Он, однако, не рассказал, потому ли, что это ему осталось неизвестным, либо не желая ломать представление о запорожцах, как о «извечных» и «принципиальных» врагах евреев ⁷⁹, что этот эпизод был только началом [236] весьма любопытных событий. Это осталось неизвестным и всем другим историкам Сечи.

Томясь в плену, ведя переговоры о своем выкупе, еврейские уполномоченные не теряют, однако, времени и решают использовать свое невольное пребывание на запретной территории с максимальной эффективностью. Они завязывают здесь связи, знакомятся с обстановкой и добиваются успеха, открывая этим еврейскому купечеству двери в Сечь. Тот самый казак, который привозил в кош цитированное выше благодарственное письмо, 8 голов сахару и сообщение о том, что он благополучно доставил пленных евреев, привозит с собой также официальное послание, подписанное тем же Самуилом Марковичем (уполномоченным пленных) и еще двумя евреями. Самый Текст Послания достаточно убедительно говорит за себя и не нуждается поэтому в комментариях. Евреи писали: «Да еще уведомились мы, что при запорожском войске, в Сечи Запорожской же и в прочих тамошних жительствах во владениях вашей вельможности купцам с навозом разных товаров, яко сукон, материи и протчего, также и горелки, довольно нет. А здесь ныне по воле божией благополучно. Для того вельможность вашу упрошуемо, з нашею покорностью повелеть нас в Сечь Запорожскую и во все тамошние места отсель горелку, з сукон и с прочих разных товарей и людей препровождать и тамо то продавать, ежели тако позволение от вельможности вашей сделаете [известите] своим писанием через своих нарочных казаков... Не оставить для опровождения дабы в пути обид следовать не могло. Также, когда и непозволение уведомить же с нарочными теми...» Послание было получено в кошевой канцелярии в самом начале 1772 г. (вероятно в конце февраля) ⁸⁰.

Предложение попало на подготовленную почву, оно явно шло по линии уже четко наметившихся торгово-политических интересов Сечи, которая искала новых торговых связей и новых рынков сбыта. Кошевой атаман Петр Калнышевский, которому было адресовано это послание, близко принимавший к сердцу, как лидер так называемой «торговой партии», торговые интересы Сечи, а, как крупнейший купец, достаточно сильно непосредственно заинтересованный в них, ответил быстро. Надо думать, что для П. Калнышевского это предложение не было неожиданно; если Не он его сам вызвал, то, во всяком случае, очевидно, он был подготовлен к нему за время переговоров с уполномоченными пленных (интересно отметить, что [237] ответ его адресован не тем только трем евреям, которые подписали цитированное письмо-предложение, но и другим «уполномоченным»).

В своем весьма любезном ответе кошевой пишет не только о том, что он удовлетворяет ходатайство еврейских купцов, вместе с ними «в представляемых товарах признавая здешним казакам надобности», он указывает также, каким способом можно обставить совершенно безопасно их поездку в Сечь (предоставляя им специальный караул с Бугогардовой переправы) — он предлагает им также не ограничиваться только импортными операциями, а сообщает: «здесь же вы можете доставать лошади, рогатый скот, рыбу и прочее». П. Калнышевский вовсе не хочет, чтобы торговля с Сечью стала монополией именно этой группы еврейских купцов. Он считает нужным подчеркнуть, что Сечь вообще становится ныне открытой для евреев-купцов. Он просит их объявить, что «и из других мест ваши братья могли сюда приезжать с товарами». Им будет оказано такое же покровительство ⁸¹.

Кошевой проявляет большую энергию, и в тот же день, того же 12 марта 1772 г. он отправляет также ордер начальнику Бугогардового поста-переправы (через эту переправу шла вся торговля с Польшей), в котором он его извещает, что «уманским жидам... в здешние места привоз товаров позволен, то и повелеваем вам, когда начнут к вам приходить оные к вашим перевозам через реку Буг, стараться переправлять со всякою скоростью и [без]опасностью, чтобы притом никакой траты следовать не могло; и по требованию их давать им из ваших казаков для препровождения в путь людей достойных и верных, посколько надобно человек, коим приказываете, чтобы они до надлежащего места оных жидов со всякою справностью доставляли» ⁸².

Словом, принимаются все меры к обеспечению безопасности еврейских купцов на новых местах их торговой деятельности. Если вспомнить, что еврейские купеческие обозы должны идти из Умани всего через четыре года после ее разгрома, следуя через степи, где недавно рыскали ватаги гайдамаков, то эти заботы не кажутся излишними. Неудивительно поэтому, что в своем ответе на письмо кошевого от 25 марта 1772 г. купцы уделяют главное внимание именно вопросу о безопасности в пути. А пока они посылают небольшой презент кошевому: «штуку швабского сукна да сахару две головы» ⁸³. [238]

Наконец, в Сечь является первый еврей-купец; это был Майорко Майоркович, Он приехал, очевидно, еще в значительной степени с целью рекогносцировки. Он привозит от имени своих компаньонов и всего уманского кагала новый гостинец кошевому (полотно и т. д.) и получает от кошевого новое, еще более решительно формулированное, разрешение и приглашение еврейским купцам вступить в торговые связи с Сечью. В письме подчеркивается, что для них открыты не только пределы запорожских земель, но и сама Сечь, что они могут здесь как продавать, так и покупать и менять товары. Кошевой писал (в апреле 1772 г.): «что ж предлежит до продолжаемого з вашей стороны в запорожские приделы купечества, то как прежде от нас к вам писано, так и через сие подтверждаем, дозволяем чтоб все з вас желающие внутр приделов запорожского войска комерцию иметь в оные запорожского войска приделы [приезжали]. Коли ж ви паче в самую Сечь запорожскую надобние разных рук товары привозили, так там не только сходственно збувать будут, но и вдалую себе з тамошнего продукту разность выменою и за деньги доставать и в свои места отвозить могут... и хто из уманського кагалу сюда соберется с товарами, тот должен взять провожатых». Очевидно, у кошевого явилась даже мысль сделать этого Майорку чем-то вроде уполномоченного или посредника в этом торге. В черновике этого письма зачеркнута фраза, где сказано, что «желающие жиды ехать в Сечь с товарами могут явиться в оного Майорка» ⁸⁴.

Этими документами исчерпывается вся, так сказать, «официальная часть» дела. Но в архиве сохранился еще один документ уже «полуофициального характера», который объясняет энергию атамана Калнишевского, с которой он, как мы видим, устраивал это дело. Упомянутый Майорка должен снова приехать в Сечь с товарами. Так как в это время кошевой находился в отъезде, то он особым письмом предупреждает войскового судью Косапа о предстоящем приезде Майорки, просит оказать ему всяческое содействие, сообщая, между прочим, что водка, которую привезет еврей, «проторгована» им самим. Вместе с тем он дает также дружеский совет судье, попытаться продать Майорке шерсть. «Возна когда у вас есть, то думаю, что сей Майорка заплатит» ⁸⁵. Из ответа судьи видно, что он воспользовался этим советом ⁸⁶.

Начинается еврейский торг с Сечью.

Было бы ошибкой думать, что специальный конвой, предупреждение и т. д. не были в привычном порядке вещей в [239] торговом обиходе Запорожья. Надо вспомнить особые условия «быта» польской запорожской пограничной полосы. «Дикое поле», отделявшее «Запорожские вольности» от польской границы, пугало не только евреев, у которых кровавые воспоминания о колиивщине были еще совсем свежи.

В Сечи еврейские купцы должны были встретиться с довольно многочисленной колонией иностранного купечества, должны были как-то освоиться и приспособиться к своеобразному, сложившемуся здесь, торговому быту, весьма необычному, требовавшему особых навыков и особого подхода.

В самой Сечи, кроме ретрашемента, где стоял небольшой русский гарнизон, и ряда куреней-казарм, в которых жили казаки-сечевики, был форштадт, где в то время было до трехсот дворов и значительное число лавок — не менее ста ⁸⁷. Эта часть Сечи называлась «крамным базаром», лавки и шинки, расположенные здесь, принадлежали либо куреням, либо проезжим купцам; тут же на базаре было жилище базарного атамана и войскового кантаржея (хранителя весов и мер) ⁸⁸. Неказачье население Сечи (купцы и ремесленники и т. д.), так называемые «люди, питающиеся своими промыслами», жили в форштаде ⁸⁹.

В многочисленных лавках сечевики находили необходимые предметы питания и обихода. «Претерпевали бы казаки недостаток в съестных припасах, если бы соседи со всех сторон к ним потребного не привозили, или из казаков не было бы таких, кои купечеством промышляли. В крепости на площади построены были торговые ряды, в коих находились, кроме хлеба, Муки, круп, мяса, масла, меду и протчих съестных припасов, всякие шелковые и шерстяные товары, полотно, мягкая рухлядь, золотые и серебряные позументы и проч. В шинках продаваемо было вино, водка, пиво и мед» ⁹⁰.

Все же несмотря на такое большое количество лавок, здесь нередко, из-за трудных условий подвоза, особенно осложнявшихся в частые годы политических осложнений и оживления гайдамацких ватаг, испытывали недостаток в нужнейших припасах. Киевский монах, приехавший в 1764 г. в Сечь за сбором подаяний, жаловался: «Винам новым еще привозу нет, а уверяют, что будут вина добрые, да разве в декабре, старого же отнюдь на нашу руч не имеется. Бакалея у нас очень дорога, а деякой и не имеется» ⁹¹. Сейчас в годы появления еврейских [240] купцов в Сечи торговая конъюнктура должна была быть особенно благоприятной. Тянущаяся война с Турцией преграждала доступ в запорожские пределы очаковским и крымским купцам, а русская политика по отношению к Сечи, непрекращающиеся пограничные осложнения с так называемой «Новой Сербией», которая закрыла ряд важных торговых артерий, соединявших сечь с империей, весьма препятствовала развитию торговли Запорожья с российскою Украиною.

Но была ли выгодна вообще торговля в Сечи? Неоднократно цитированный нами прекрасно осведомленный автор статьи в «Новом и полном географическом словаре» (1788 г.) сообщает на этот счет ряд весьма любопытных сведений.

«О лавочниках и шинкарях должно еще объявить, что сии люда имели в Сечи превеликий прибыток, потому что они все товары, казаками либо добычей от своих набегов, или звериной и рыбьей ловлей доставаемые, покупали весьма дешево, напротив того потребное купить казакам продавали очень дорого, чего ииако быть и не можно было потому, что казаки покупали и продавали товары свои почти всегда пьяные» ⁹².

Однако к этому категорическому утверждению надо сделать коррективы. С торговцев, особенно торговавших вином и водкой, брали большие поборы, «Если какой купец привозил в Сечу вино или водку, то должен был давать от каждой бочки, а по их наречию от куфы, по некоторой определенной мере кошевому и старшинам, также доубышу и пушкарю, хотя бы оный товар тут и не продан, но только провезти надобно было, а когда там продавалось вино или водка, то давал купец либо продавец от каждых десяти бочек кошевому и трем старшинам по ведру, или по их названию по кварте, доубышу и пушкарю по полуведру; сверх того на церковное употребление ведро, да на всех атаманов куренных ведро же. После чего назначалась продавцу цена, почему продавать ведро вина или водки. Из других товаров, состоящих из харчу или принадлежащих к одежде и прочим потребностям, должна всякая купеческая ватага от каждого товару принесть несколько в подарок кошевому и старшинам...» ⁹³. Таким образом мы видим, что те подарки, которые делают еврейские купцы кошевому не есть знак их какой-то особой «любезности» или искательства — это совершенно обязательный и нормальный торговый расход. Но, очевидно, одаривать и «любезничать» приходилось не только с высшей старшиной, надо было поддерживать «хорошие отношения» еще с большим количеством людей. [241]

Торговый быт Запорожья зная еще один обычай, который, очевидно, тоже не мог способствовать преуспеянию купцов. «Если же оные казаки обычай имеют, — вспоминал кн. Мышецкий, — ежели шинкари, крамари или мясники будут продавать свои товары дорого, то от войсковой старшины или от атаманов дается позволение оных Крамаров, шинкарей и мясников, кто из них будет виноват, грабить» ⁹⁴ Об этом самом «обычае» говорит и цитированная выше статья в «Географическом словаре». Торговля в Сечи требовала, таким образом, большой изворотливости, постоянной осторожности и дипломатического таланта.

В Запорожьи не вели торговой статистики и регистрации приезжих купцов. Поэтому у нас нет никаких способов установить, с приблизительной хотя бы точностью, число еврейских купцов, торговавших в Сечи, размер их торговли и роль ее в общем торговом обороте Сечи. Как всегда, когда мы имеем дело с архивным материалом актового характера, до нас не доходят сведения о нормальном, обычном ходе дел, документы запечатлевают события экстраординарного порядка, на которые обращается особое внимание или о которых возникает специальная канцелярская переписка.

Еврейские купцы приезжали в Сечь, не испрашивая специального разрешения, а ограничивались, очевидно, только просьбой о высылке караула для охранения их обозов. Мы знаем только об одном случае, когда отправляющийся в Сечь купец-еврей заручается еще особым рекомендательным письмом, адресованным самому кошевому. Это письмо дает ему личный знакомый кошевого атамана Калнышевского, известный в то время «уманскии раввин и доктор медицины Марко».

Евреи-купцы действуют не только в самой Сечи. Так, мы встречаем Моисея Юзефовича в Новом Кодаке, крупнейшем после Сечи торговом пункте Запорожья.

Чрезвычайный интерес имеют для нас сохранившиеся два документа, которые свидетельствуют о стремлении кошевого обеспечить торговую деятельность Юзефовича всеми необходимыми правовыми гарантиями. Юзефович жаловался, что когда он торговал в Новом Кодаке на ярмарке «лавочным товаром», то какой-то казак, назвав себя слугой кошевого, набрал у него в долг товаров на 68 руб. Этот товар он поставлял в заклады у разных жителей Н. Кодака (очевидно, главным образом, в шинках). Кошевой полагает, что Юзефович, как «сторониий человек в обиде оставаться не должен», а кодацкие жители сами виноваты, «такому плуту поверив в отпуске напитка», [242] поэтому он приказывает отобрать у них оставленные в заклад товары и вернуть их еврею, «чтобы впредь так легко незнаемым не верили» ⁹⁵.

Не менее энергично он вступает в защиту интересов Юзефовича, когда один ново-кодацкий житель остается ему должен 30 руб. Так как оставленные им в закладе у еврея вещи, по продаже их, не покрыли долга, кошевой приказывает произвести продажу принадлежащей должнику будки и рассчитаться с кредитором ⁹⁶. Таким образом, здесь мы имеем дело с типичной кредитно-ростовщической операцией. Деятельность такого рода нуждается, конечно, всегда в специальной правовой защите. Если в нашем распоряжении нет никаких данных о деятельности евреев в самой Сечи, то это очевидно только потому, что, администрируя в своей резиденции, кошевой не имел надобности писать бумаги и ордера. Его действия не запечатлевались в документах и, значит, не отразились в актовом материале.

Много хлопот причинил сечевой канцелярии известный нам из предыдущего изложения Шмуйло Маркович (один из уполномоченных пленных евреев). Он ведет в Сечи весьма разнообразные операции, С ним работают родственники, компаньоны и приказчики. «Приехавши с Польши сюда в войско ради торгового промысла», он задолжавшись «здесь казакам донемала числа денег и не оплатив всего», уехал, оставив в качестве порутчиков «двоих жидов: ш ватер а своего Шулю и Ярашевского жителя Зейлика». Потеряв надежду дождаться его возвращения, кош принимает энергичные меры: в это время из Умани приезжает сюда с водкой шляхтич Орловский, его водка (на сумму 88 руб.) заарестовывается. Об этом ставят в известность уманского губернатора, которого просят взыскать со Шмуйла в пользу поляка, который в данном случае неожиданно выступает здесь как солидарный ответчик ⁹⁷, эту сумму. А пока до приезда в Сечь Шмуйлы и уплаты им остальной части долга, войсковой судья постановляет не выпускать из Сечи оставленных им здесь «порутчиков» ⁹⁸. Выясняется, однако, что Шмуйло вовсе не покинул пределы Запорожья, а шинкует при войске, которое сейчас находится в походе под начальством кошевого (дело происходит во время русско-турецкой войны). Кошевой заступается за Шмуйло, он указывает, что хотя по закону ему надлежало бы приехать в Сечь для уплаты долгов, но [243] так как Шмуйле здесь не на кого оставить товары, то он предлагает всем кредиторам приехать сюда для учинения расчета ⁹⁹.

Этот Шмуйло ведет весьма разветвленные торговые операции. Сам он, как мы знаем, шинкует при войске, а его приказчики торгуют в это время его товарами в Сечи и в Кодаке. Кроме того он не ограничивается одними только торговыми операциями, а является еще «по искусству» шмуклером (поэтому в актах он и называется то Шмойло Шмуклер, то Шмойло Маркович), и вот, взяв у разных казаков заказы и авансы на покупку нужного ему для работы шелка, серебра и золота, он опять (и, кажется, уж окончательно) исчезает из Сечи, задолжав многим. Кошевая канцелярия просит уманского губернатора и знакомого нам раввина и доктора Марка содействовать отысканию бежавшего Шмуйла ¹⁰⁰. Ответ раввина нам неизвестен, а уманский губернатор ответил, что упомянутый еврей, оставшись в Умани многим должным, бежал в турецкие пределы, в город Балту, и находится, к сожалению, вне досягаемости ¹⁰¹.

Тогда возникает любопытный юридический казус. В порядке известной уже нам репрессалии, запорожцы забирают на указанную сумму горелки у находящегося сейчас в Сечи какого-то еврея Хаима Мошковича. Но, приняв во внимание, что какие-то запорожцы остались должны какому-то уманскому еврею, торговцу водкой, некоторую сумму, для восстановления справедливости мудро было решено взыскать этот долг, но не больше, чем половину тех денег, которые остался должен Шмуйло, в пользу пострадавшего еврея, который должен будет таким образом вернуть эти деньги указанному уманскому еврею в случае, если ему удастся взыскать с Шмуйла долг ¹⁰².

Таким образом создается весьма сложная правовая конструкция. Все еврейское купечество воспринимается как единое юридическое целое; все они должны отвечать друг за друга, как солидарные ответчики. Так, помимо, а может быть и вопреки своему желанию, еврейские купцы трактуются как ка- кое-то товарищество, делаются членами какой-то корпорации. Дальнейшее развитие еврейских торговых отношений с Сечью должно было бы вызвать неизбежно какое-нибудь организационное и правовое оформление этой извне установленной солидарной связи еврейского купечества в Сечи.

Как материал, свидетельствующий, что Запорожье являлось местом транзита, где осуществлялась смычка между еврейско-польским и еврейско-крымским купечеством, интересен один [244] документ, к сожалению, написанный очень невразумительно и дошедший до нас в дефектном состоянии. Из документа видно, что между запорожским евреем Моисеем Соломоновичем и перекопским евреем Салсаем были торговые и долговые сношения ¹⁰³.

До нас дошли сведения еще об одном деле, ставшем предметом судебного следствия и носившем как будто бы уголовный характер.

Арендатор села Катарницы Уманской губ. Хаим, сын Моисея, приехавший по торговым делам в Сечь, показал под присягою, что у него было украдено 217 руб. ¹⁰⁴ Он, очевидно, требовал от коша возмещения убытков. Следствие, однако, выяснило, что присяга была дана ложно.

Одна подробность судебного следствия заслуживает внимания. Евреи дают свои показания в присутствии свидетелей евреев, которые подписываются под показанием трафаретной фразой по украински, но еврейскими буквами «при сем был у во свидетельств о подписался жид» (имя рек). Значит перед судом создаются для евреев-ответчик о в некоторые гарантии.

Если прибавить еще показание казака Дрона, в котором он говорит, между прочим, о том, что вез для еврея из Умани в Сечь горелку, а в Умань из Сечи — табак ¹⁰⁵, то этим будут исчерпаны все найденные нами в архиве Новой сечи данные об еврейской торговле.

Материалы наши, таким образом, нельзя не признать скудными, фрагментарными и достаточно случайными. Дело заключается, очевидно, не только в том, что архивной материал по своему свойству отражает только некоторые (и не самые важные) моменты интересующего нас явления; возможно, что часть материалов, относящихся к нашей теме, просто не сохраниласы ¹⁰⁶, Поэтому опасно на основании этого материала делать какие-нибудь выводы. Попытаемся только вкратце резюмировать наши наблюдения.

В торговле с Сечью, в которую втягивается еврейское купечество пограничной Брацлавщины (главным образом Умани и Уманского уезда; Ладыжин, Кантаржин и т. д.), главное место занимает ввоз водки — предмета широчайшего потребления в Запорожье. Водка ввозится частью для оптовой продажи, [245] частью продается в арендуемых евреями шинках ¹⁰⁷. Кроме водки, евреи ввозят и так называемый «лавочный товар» (мануфактура и галантерея); очевидно, также и предметы роскоши. Из Сечи евреи-купцы вывозят основные предметы запорожского экспорта: табак, шерсть и т. д. Евреи-купцы встречаются по всей территории запорожских вольностей: они сопровождают казачье войско в походе, имеют постоянные лавки в самой Сечи, Кодаке и других местах. Большинство известных нам евреев-купцов, приезжая в Сечь по торговым делам, остаются на положении приезжих «гостей», они здесь живут только временно, сколько требуют их торговые операции. Но кое-кто поселяется здесь постоянно; это в первую очередь приказчики при лавках, остающиеся в пределах Запорожья до того по крайней мере времени, пока не распродан весь товар. О купце Моисее Соломоновиче, напр., уже совсем определенно сказано: «жительствующий в пределах войска Запорожского низового». Значит, можно предположить наличие в Сечи какого-то постоянного еврейского населения; хотя у нас нет решительно никаких данных, которые бы говорили о существовании здесь чего-нибудь, напоминающего еврейскую общину или общинную ячейку. Синагоги в Сечи, как мы случайно узнаем из одного архивного документа, не было ¹⁰⁸.

Наши материалы свидетельствуют также с достаточной убедительностью о том, что евреи в Сечи в эту пору не подвергаются какому-нибудь особому режиму и не испытывают в своей деятельности каких-либо особых затруднений. Мы вправе, таким образом, говорить об еврейском «равноправии» в Сечи, в тех, конечно, рамках, в каких было равноправно неказачье население Запорожья, не принимающее участия в его политической жизни.

Обороты еврейских купцов больших размеров, по-видимому, не достигают. Все же, наличие приказчиков у некоторых торговцев, разветвленные операций Шмуйло Марковича, о которых мы писали подробнее выше, говорят о наличии в Сечи и более сильных представителей еврейского купечества. Наши документы свидетельствуют также достаточно убедительно о том, что в своих торговых делах еврейские купцы не действуют [246] совершенно изолированно, они связываются прочными нитями общих интересов с местным запорожским купечеством ¹⁰⁹. Рассказанный выше эпизод с Юзефовичем свидетельствует как будто бы и о деятельности в Сечи еврейского кредитно-ростовщического капитала (по-видимому, мелкого). К сожалению, отсутствие материалов не дает возможности задержаться на этом вопросе подробнее. И о чем особенно приходится жалеть — это об отсутствии каких-либо данных об еврейском ремесле в Сечи (где была, как известно, довольно значительная колония иностранных ремесленников). Вполне естественно предположить, что в эти годы наряду с евреем-купцом в Запорожье проникает и еврей-ремесленник. Шмуклер Шмуйло Маркович, как мы помним, берет авансы с казаков на изготовление для них изделии «по своему искусству», однако, этим он собирался заняться, кажется, вне пределов Сечи.

Как мы уже писали выше, современное состояние изучения торговли (и вообще экономики) Запорожья не дает нам возможности с какой-либо точностью установить место и роль еврейского купечества в общей торговой жизни Запорожья. Общие наблюдения (внешнего больше порядка) говорят, что в эти годы (1772-1775) роль его, по-видимому, весьма заметна.

В 1772 г. гайдамаки подвергают разгрому местечко Джурин (Чурилово). В погроме приняли участие, как это обычно бывало, и запорожцы (именно кисляковского куреня). На общем фоне гайдамачины это очень мелкое событие. Но материально серьезно пострадало некоторое количество жителей, евреев и шляхтичей. Финал этого дела был непривычен. Евреи составляют подробные реестры похищенных у них вещей (с точной расценкой). Из этих реестров, которые представляют весьма значительный культурно-исторический интерес, мы узнаем, что Хаим Лейбович пострадал на 5117 руб. 50 коп. (он был, очевидно, торговец драгоценностями, так как у него забрали большое число колец, браслетов и т. д. Номенклатура вещей наводит также на мысль не торговал ли он с казаками, так, как у него было забрано «поясов казацких серебряных — 2-30 червонцев»), Гершко Лейбович-1672 руб. 25 коп., Ицко Асатчий — 504 руб. 60 коп. и Лейба Срулевич-138 руб. 35 коп.; Калман Есевич-126 руб. 90 коп. ¹¹⁰. Пострадавшие евреи поручают [247] взыскать убыток с коша запорожского известному нам Майорке Майорковичу. Он очевидно поддерживает все время торговые связи с Сечью, вероятно, связан даже личными торговыми делами с самим Калнышевским, и естественно было поручить эту роль «ходатая» именно ему.

Свою миссию Майорка выполняет очень успешно. Уступив с искомой суммы в 7559 руб. 60 коп. «з доброй воли без всякого принуждения» 1559 руб. 60 коп., он получает 6000 руб. серебром, в чем и дает соответствующую расписку ¹¹¹. Очевидно, в счет этой суммы входят также и отобранные у казаков вещи, среди которых оказались не только принадлежавшие джуринеким евреям, но и «несколько ограбленных одной же дороги теми ж грабителями в марковских жидов вещей ¹¹².

Довольно скоро, впрочем, в Сечи начинают раскаиваться в быстром расчете с евреями. В Сечь дошли слухи, что евреи «весьма увеличили» размер своих претензий. Поэтому решили привести их к присяге, чего раньше сделано не было. Кош посылает специального нарочного войскового старшину, который должен вытребовать получивших удовлетворение евреев и привести их в Сечь, чтобы они «присягу здесь по своему закону в смертельных шапочках и сорочках учинили». Собрать этих евреев оказывается, однако, делом весьма нелегким. Посланный в Джурин войсковой старшина в рапорте жаловался: Хаим куда-то исчез из Джурина, другие евреи тоже увиливают от присяги под разными предлогами. И все это делается при явном попустительстве губернатора. Губернатор счел своим долгом в специальном письме разъяснить, что Хаим «poszedl z wolami na jarmarek do Lenesky» («пошел с волами на ярмарку в Ленески»), что он вернется недели через четыре и тогда приедет для принятия присяги. Евреи дают также расписку (на еврейском и украинском языке) в том, что обязуются — в обеспечение дела — представить в войсковую канцелярию все те вещи, которые уже успели получить.

Теперь, подписав такое обязательство, они уже, конечно, не могли (и это было бы не в их интересах) уклоняться от явки в Сечь. В Сечи они собираются в сентябре 1773 г., и Калнышевский особым письмом просит также явиться Майорку Майорковича. В самой Сечи, однако, джурииские евреи отказываются принять присягу под тем предлогом, что здесь нет «школы» (синагоги). Тогда решают отправить евреев в сопровождении представителей Сечи в ближайший город Саврань, где кстати, как выясняется, наш Майорка является арендатором. Скоро из Саврани и Сечи приходит рапорт, в котором [248] сообщается, что 10 октября 1773 г. присяга была учинена «в смертельных сорочках и шапочках, держа в руках десять приказаний (заповедей) и реестр их представленной» ¹¹³.

Интересно отметить, что значительно больше трудностей возникает в связи с удовлетворением претензий пострадавших при разгроме Джурина шляхтичей, и они остаются, кажется, в значительной степени не удовлетворенными.

Таким образом, создается редкий, очевидно, не повторявшийся прецедент в истории гайдамачины: добровольное возмещение еврейских убытков. Создавшиеся еврейско-запорожские торговые связи открывают как будто бы новую главу в истории еврейского населения в польской Украине. Этому не пришлось получить дальнейшего развития, вследствие наступивших решающих перемен внешне-политического характера.

Все изложенные в этой главе события происходят в самые последние, поистине «роковые» годы истории Запорожья: 1772-1775 гг. Последние документы, относящиеся к еврейской торговле, помечены маем 1775 г., а 4 июня Сечь подвергается знаменитому «атакованию». Войска генерала Текели разгромляют Сечь, арестовывают казачьих вожаков во главе с Калнышевским (который проводит потом, как известно, двадцать лет в одиночном заключении в Соловецком монастыре). Значительная часть казачьих низов, так называемой «серомы», бежит по проторенному уже их предшественниками пути «под турка».

5 августа того же 1775 г. Екатерина II подписывает манифест, который оформляет и дает декларативное объяснение этому давно подготовлявшемуся акту. Торгово-политический повод ликвидации Сечи с предельной отчетливостью формулирован в указанном манифесте: «...торговля с землей порты Оттоманской... не могла бы достигнуть сама по себе того совершенства... если бы вредное скопище запорожских казаков, обративших хищность и грабительство в первое свое ремесло, не было благовременно изъято из тех мест, через которые сия торговля отчасти неминуемо проводить и действовать долженствует» ¹¹⁴. Некоторые обрывочные и фрагментарные данные свидетельствуют о том, что политическою смертью Запорожья не была еще окончательно ликвидирована еврейская торговля с поселениями, расположенными в пределах бывших «вольностей Запорожских».

Овладевшее громадными пространствами на юге российское правительство лихорадочно старается заселить почти совершенно пустынные степи «Новой России». Оно тратит [249] большие средства на привлечение зарубежных колонистов, поощряя в то же время перевод сюда помещиками крепостных крестьян. Новороссия объявляется также единственной из областей империи до разделов Польши — открытой для жительства евреев (неофициально в 1764 г., официально только в 1769 г.) ¹¹⁵.

Известно, что в большом колонизационном движении, которое начинается тогда на этих громадных степных просторах, некоторое, в эти годы еще небольшое место, занимают евреи, выходцы из Польской Украины. Делается попытка переселения значительных групп евреев из Балтского кагала и других мест в районы устьев Ингула, Буга и Днепра, т.е. район бывших Запорожских вольностей. Российская администрация весьма охотно пошла навстречу их предложению, и только категорическое требование переселенцев о предоставлении им права беспошлинного ввоза «горячего вина» помешало реализации этой попытки ¹¹⁶. Все же район ликвидированной Сечи привлекает и при изменившихся условиях евреев-купцов, главным образом, очевидно из числа тех, кто имел здесь налаженные торговые связи. Евреи-купцы из прилегающих районов, являвшиеся в последние годы политической жизни Сечи главными импортерами «горячего вина», пытаются и сейчас сохранить свои позиции. Так, мы узнаем из донесения славянской провинциальной канцелярии (от 12 июня 1777 г.), что «евреи, записавшиеся в Новороссийскую губернию, из разных мест поприезжали в Покровск (б. Сечь Запорожская) и привезли туда 50 бочек вывезенного горячего вина, за которое нигде пошлины не уплатили» ¹¹⁷. Из ряда документов, опубликованных Ивановым, мы видим, как расширяется ввоз евреями водки в пределы Новороссийской губернии, охватывая как пределы бывших Запорожских вольностей, так и район Екатеринославщины и Таврии ¹¹⁸.

Очевидно, в эти годы еще сохраняется надежда, что поселение, остающееся на месте Сечи Запорожской, переименованное в г. Покровек, сохранит некоторое торговое значение, и мы встречаем попытку 20 семейств евреев «от разных мест Польской области» получить разрешение «иметь жительство в Покровском в пустых дворах, с которых казаки посходили» (прошение от 13 июня 1777). Их просьба была удовлетворена ¹¹⁹. [250] Через несколько месяцев (23 сентября 1777 г.) Новороссийская губернская канцелярия постановляет принять на попечение в Покровск еще 5 семейств ¹²⁰. Еврейская торговля с Сечью переживает, таким образом, самостоятельность Запорожья, выигрывая, как будто бы, даже на разгроме, получив безвозмездно опустевшие после «атакования» дома. Может бить, впрочем, эти прошения свидетельствуют о другом: о желании легализировать свое пребывание в Сечи при новой политической обстановке со стороны тех, кто уже и раньше нашел здесь себе приют.

Нужно напомнить, что Покровское очень скоро теряет всякое торговое значение. Уже в 1778 г. оно из города переименовывается в местечко, в 1784 г. — в слободу, а скоро обращается просто в село ¹²¹, подаренное потом царицей кн. Вяземскому при 20 0000 дес. земли ¹²².

Перед еврейским купечеством с колонизацией южной Украины, однако, открывается новая и обширная арена деятельности, в сравнении с которой описанная нами в предыдущем изложении торговля с Сечью представляется только мелким, хоть и очень любопытным эпизодом ¹²³.