СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

Из многих «Политичных дум» Юрия Крижанича, обильно высказанных в его «Политике», одна имела для русских его современников близкий жизненный интерес, именно — дума об отношениях Московского государства к Крыму. Смелый, горячий патриот славянский советовал порешить крымский вопрос что называется с корня: он предлагал московскому правительству план завоевания Перекопа соединенными силами России, Польши и других, по его соображениям, вероятных союзников, христианских народов юга, — в той уверенности, что поход большого войска на Крым будет успешен и в разных отношениях выгоден для Московского государства. Этот план подробно, по местам даже весьма обстоятельно развит у Крижанича в двух больших главах его «Политики»; сверх того, в разных местах книги, равно в других сочинениях автора, крымский вопрос неоднократно затрагивается им с разных сторон, например, по связи его с турецким и польским вопросами, или по отношению к быту украинского русского населения, жившего в постоянной опасности татарских набегов, или по отношению к казенным издержкам на Крым и проч. Видно, что автор не мало размышлял над этим вопросом; хотя и не призванный советник, он поступил уместно, что, заметя важный для московского правительства политический вопрос, высказался по нему в своем главном труде политического содержания.

То был действительно важный вопрос, который уже давно чувствовался в Московском государстве, как назойливый и в то же время как очень затруднительный для практического разрешения вопрос. В самом деле: оборона или наступление? Если оборона, то как лучше и выгоднее устроить ее по всей, очень обширной [2] границе южной? Но довольно ли одной обороны? Если же наступление, то как далеко вести его и какими силами: большим войском, или небольшими легкими отрядами? Только будет ли польза от наступления, предполагая даже, что поход большого войска будет доведен до конца, то есть, до Перекопа и далее, внутрь Крыма? Притом же за Крым непременно заступится турецкий султан: новая война, длинная и тяжелая! А там того смотри, что Польша ударит в тыл: надобно будет вперед помириться крепче с Польшей; только очень трудно ждать, да едва ли когда и дождешься «вечного мира» с Польшей! Итак, кажется, не следует выступать в степь на Крымскую орду большим войском: лучше до времени довольствоваться посылкой в Крым обычных подачек, что называются «поминками», в то же время постепенно укреплять южную границу, сторожить движения татар и готовиться к отражению их силою, да иногда поддерживать под рукой мелкую войну казаков против Крыма и таким образом сдерживать варваров-басурман не одними только денежными подачками, но еще силой и угрозами.

Так или приблизительно так рассуждали правительствующие лица Московского государства и действовали относительно Крыма, соображаясь с разными условиями внешними и внутренними. Порешить задачу сразу, в один прием, они не находили возможным; они предпочитали постепенно подвигать ее к решению. Конечно, в царской думе всегда были такие советники, которые высказывались за наступление против перекопских разбойников, за укрощение их не поминками да дипломатическими переговорами, а силою оружия; они были по своему правы, давая смелый совет в смысле наступления, — и вся государева дума, конечно, разделяла те благородные чувства, коими был внушаем такой совет; да она и не отказывалась решительно от всяких наступательных действий против Крыма. Но в большинстве случаев царская дума постановляла меры оборонительные, — и была в этом деле права: нельзя было сразу одолеть степь; до времени было целесообразнее обороняться от ее обитателей, чем наступать на них. Поход большого войска мог причинить не столько пользы делу, сколько вреда; в самом деле, степной промежуток от Северской Украины и даже от Малороссии и Слободской Украины до Перекопа был и в XVII веке все еще довольно велик и трудно [3] проходим для большого войска с обозом и артиллерией. Допустим даже, что Крым был бы разорен тогда русским войском: кто мог ручаться, что другие степняки-татары ногайские, калмыки, или те же татары крымские, переселившиеся на Кубань или в Буджак, — не отрежут нового русского владения от центра государства и не поставят в крайне трудное положение русских гарнизонов в Крыму? Так именно случилось в древности, когда печенеги и половцы отрезали от Киева и Чернигова Корсунь и отдаленную Тмутаракань на Азовском лукоморье. Надо было завоевать Перекоп, надо было и удержать его — две задачи одинаково трудные! Надо было готовиться к войне турецкой, еще более трудной; союз же с Польшей против Крыма и Турции, — искренний союз на деле, а не на словах только, — был делом малонадежным. Крым ведь со временем не уйдет от русских рук; это будет, когда сократится степной промежуток от русских окраин до Крыма и Черноморских берегов, то есть, когда заселится Новороссия и когда вместе с тем будет приходить к концу та борьба России с Польшею, на счет которой собственно жил Крым; тогда он падет сам собою и присоединится к России.

Впрочем, все это стало вполне ясно уже по завершении событий. Всему свое время: время идеям и время событиям. Историку приходится изучать те и другие рядом, сопоставлять их для лучшего понимания, и воздавать свое каждому: хороша смелая мысль публициста; еще лучше, мудрая осторожность государственного человека.

В настоящем опыте мы желаем сделать именно несколько сопоставлений идей и фактов из истории отношений Московского государства к Крыму; при этом будет видно, в какой степени практичны, а иногда совсем не практичны были воззрения Крижанича по крымскому делу. Его план, во всяком случае, заслуживает внимания историка уже потому только, что он был составлен за четверть века до крымских походов князя В. В. Голицына. План его не был что называется «выдуманный», праздный; нет сомнения, что автор высказал в нем не свои только воззрения, но и многих русских людей того времени, которые находили, что пора усмирить крымских татар оружием, пора подвергнуть их наказанию за дерзкие набеги и грабежи. И вот [4] почему за Юрием Крижаничем остается известная доля заслуги — в том, что он дал посильный ответ на занимавшую тогда многих задачу, как лучше решить на практике вопрос крымский.

Бросим предварительно хотя беглый взгляд на крымские отношения, посмотрим, как они слагались в XV-XVII столетиях и как стояли они в то время, как писал о них наш автор, пришлец в Московское государство.

I.

Сношения Московского государства с Крымским ханством, документально засвидетельствованные в русских посольских книгах, начались в тот важный для обоих исторический момент, когда оба они стремились освободиться от зависимости пред Золотою ордой: из этого совместного стремления и на почве этого взаимного интереса стали возникать дипломатические сношения великого князя Иоанна III Васильевича и хана Менгли-Гирея, приведшие к союзу между ними, довольно продолжительному и прочному. Главным деятелем, направлявшим переговоры и все дела союза, был московский великий князь, государственный ум которого и дипломатические способности достаточно известны и общепризнанны в настоящее время: предусмотрительный и твердый политик, один из самых видных исторических деятелей своего века в целой Европе, он держал в своих руках нити не одной восточной только политики. От него пошли внушения крымскому хану, что у него и у князя великого есть общие «недруги», то есть Ахмат, хан Золотой орды, и Казимир Ягайлович, король Польши, он же и великий князь литовско-русский. Внушения относительно первого недруга охотно выслушивались в Крыму: и Менгли-Гирей, и его советники, родовитые вельможи крымские, сами без посторонних внушений понимали, что золотоордынские ханы никогда не простят им стремления к независимости, что между Золотою ордой и Крымом, в ее глазах мятежным улусом, всегда будет существовать непримиримая взаимная ненависть; в Крыму хорошо это чувствовали и охотно в этом верили государю московскому.

Иначе могло представляться крымцам дело относительно другого так называемого «недруга», то есть, короля польского Казимира. В самом деле: если при Хаджи-Гирее, родоначальнике [5] новой династии, Крымская орда находилась в хороших отношениях с государством Польским и Литовско-русским, и сам Хаджи-Гирей, по преданию, спасался в Литве в свое безвременье, даже находил здесь поддержку при воцарении в Крыму, то и теперь не было важных препятствий для Крыма оставаться в таких же отношениях с Польско-литовским государством. В Крыму могли даже надеяться, что Казимир, король польский, не только не будет врагом хану Менгли-Гирею, но еще, пожалуй, примет крымский союз, если хан предложит его, на том, конечно, условии, чтобы король порвал свои сношения с Золотою ордой; не было ничего невозможного, что король предпочтет дружбу и союз хана крымского, близкого соседа, все более усиливающегося, благо, что уже были и предания для такого союза. Иное дело — московский государь. Для него король польский есть действительно «природный недруг»; он был бы таким для него и в том даже случае, если бы Иоанн не поднял открыто знамени войны с польским королем за возвращение западных русских земель: тут действительная не дружба, тут открытая непримиримая борьба двух государств на несколько веков и оружием, и многими другими способами. И опять иное дело — хан Ахмат для московского великого князя. Золотая орда давно перестала быть страшною для Москвы; против прежнего времени она значительно ослабела от внутренней неурядицы, от дробления на особые улусы и орды; давняя надежда собирателей Русской земли на полное освобождение от орды теперь исполнялась на деле. Во всяком случае, хан Ахмат был гораздо менее страшен для Москвы, чем для Крыма, где долго и сильно боялись Ахмата и сыновей его. И здесь оказывается разница.

Таким образом, у Москвы и Крыма действительно были общие недруги; но они были таковыми не в равной степени для каждой стороны, и не в равной степени опасными по их материальным силам. Вот почему союз Московского государства с Крымским ханством состоялся не сразу, а после многих пересылок: Иоанн пробовал почву в Крыму, а там также пробовали уяснить отношения, взвешивали, какой союз будет выгоднее, и торговались в цене за союз. Заключение его было замедлено сверх того еще непрочным в первое время положением Менгли-Гирея: он не раз терял ханскую власть, был в опасности потерять самую жизнь; освободившись из-под зависимости Золотой орды, он попал [6] в более крепкую зависимость от турецкого султана, которого должен был признать своим верховным повелителем, но при этом не освободился от нападений Ахмата и его сыновей, не раз наступавших на Крымскую орду от берегов Волги и Дона.

При таких условиях был заключен, наконец, союз между Москвою и Крымом, благодаря дипломатическому искусству Иоанна. Уже с первых пор этого союза становилось ясно, что московский государь хочет иметь в Менгли-Гирее союзника не столько против Ахмата (скоро погибшего после неудачного «стояния» на Угре) и его сыновей, наследовавших ему в Золотой орде, сколько — и гораздо больше — против короля польского Казимира. Чем дальше, тем яснее видел крымский хан, что он дорог для Москвы собственно как орудие против короля, что его и орду хотели иметь в распоряжении, как наемное войско против польского «недруга»: Менгли-Гирей был достаточно умен, чтобы скоро понять свое положение относительно Москвы, но он очень любил также богатые «поминки» из Москвы, и потому соглашался служить видам московского союзника. Он умел повышать цену своего союза всякий раз, когда меньше опасался Ахматовых сыновей, или когда видел, что отношения великого князя к королю становились более затруднительными, а помощь его, Менгли-Гирея, более нужною: в таких случаях хан требовал большого количества поминков, заявлял желание так называемого «запроса» или запросных поминков, и получал требуемое обыкновенно без отказа: в Москве не щадили никаких средств для хана, лишь бы поддержать союз против Польско-литовского короля: ведь для того союз и был заключен, чтобы постоянно поднимать крымского хана на короля.

Непрерывно, начиная с 1474 года (С этого года начинаются записи посольских сношений с Крымом в древнейшей книге крымских дел, хранящейся в Московском Главном Архиве («Сборник Имп. Русск. История. Общества», том 41.). Самые сношения дипломатические с Крымом завязались раньше 1474 года; но союз с ним состоялся позже этого года.) почти ежегодно, из Москвы в Крым ездят посланники и гонцы «здоровье великого князя сказать и царское здоровье видеть», передать «поклон» от великого князя хану, представить поминки ему, его семейным, всем родичам и ближним людям. Не смотря на трудности далекого пути, большею частью степного, почти безлюдного, но не безопасного от [7] нападений татарских разбойничьих шаек, которые рыскали по степи с целью перехватить и ограбить послов, везших богатую казну в Крым, а также купеческие караваны, с послами туда ездившие, — не смотря на эти трудности, посланники, гонцы и гости великого князя успевали в большинстве случаев по-здорову доезжать до ханской резиденции; в случае нужды они и силою пробивались сквозь степь, — вступали в открытую битву с разбойниками татарскими. В виду важности поручаемого дела, по причине также трудностей пути, посланники великого князя оставались в Крыму подолгу, иногда по году и больше, причем один посланник отъезжал обратно не раньше, как на его место приедет из Москвы другой, вновь назначенный; таким образом, в Крымской орде в XV веке установилось нечто в роде постоянного президентства московского, с переменою только особ посланников. Задача, которая им ставилась от великого князя, была постоянно одна и та же: поднимать хана на войну против короля польского, ни в каком случае не допускать между ними мира, внушать, что король есть общий Москвы и Крыма недруг, которому следует всячески вредить... Задача проводилась настойчиво, послы объяснялись языком твердым и самым откровенным, когда дело шло о том, чтобы побудить хана на войну с Польшей; одним проживаньем в Крыму на глазах хана они даже без слов напоминали ему смысл русской пословицы: «нанялся — продался». Сверх этой главной задачи, посланникам поручалось собирать «вести» о положении дел как в Крыму, так и в соседних странах: в Золотой орде, в Турции, в Персии, в Литве, в Молдавии, в земле черкесов и на всем вообще Востоке. Крым, по его центральному положению, был удобен для собирания этих вестей со всего Востока, отчасти и Запада, представителями которого в Крыму были итальянские купцы, давно производившие здесь торговлю. Добытые вести, иногда весьма важные по содержанию и по соображениям посланников, сообщались в Москву через гонцов, бывших в распоряжении посланников всегда в достаточном запасе; обратные же из Москвы гонцы привозили грамоты хану, или «памяти» посланникам, то есть, добавочные инструкции великого князя. Таким образом, между Москвою и Бахчисараем, не смотря на трудности далеких путей сообщения, в XV веке содержалась в иные годы довольно частая и скорая почта, доставлявшая великому князю немало политических важных сведений. Кроме собственно [8] политического интереса, сношения с Крымом были еще важны в торговом отношении; особый, значительный интерес торговля с Крымом получила после того, как Иоанн закрыл в 1494 году немецкий торговый двор в Новгороде. Делая разрыв с ганзейским купечеством, великий князь естественно должен был, взамен сокращения торговли в одном краю, расширить ее в другом, то есть, на востоке и юге. Наиболее сильное торговое течение отныне должно было направляться к Черному морю на крымские рынки; там должны были русские товары обмениваться на азиатские и европейские из разных стран света. На Крым же пошла русская торговля с заморскою Турцией: первое посольство, наряженное к султану Баязету с боярином Плещеевым в 1496 году, имело своим предметом установление правильных торговых сношений Руси с турецкими городами в Крыму (Кафа, Азов) и в самой Турции заморской ¹. Для русских купцов Кафа была тогда главным торговым рынком, сношения с коим начались еще до турецкого взятия; в турецкую же пору эти сношения достигли наибольшего развития. К кафинскому султану, сыну и наместнику султана Баязета, обыкновенно ездили посланники великого князя договариваться о делах торговли с подданными турецкими: как видно, в первое время почти не чувствовалось надобности отправлять особых посольств в Царьград; сношения с турецким султаном за первые годы были исключительно торговые, а договориться о делах и порядках торговли можно было и с кафинским султаном, сыном турецкого. Что касается Менгли-Гирея, то он ведет особую политику торговую и таможенную.

Возвращаемся к дипломатическим собственно сношениям. [9] Менгли-Гирей, со своей стороны, охотно поддерживает пересылки с Москвой: он доволен, что получает от московского союзника хорошие поминки деньгами, драгоценными мехами, северными ловчими птицами и т. д. Ближайшие к нему советники, знатные родом вельможи, также получают, смотря по их влиянию в Крыму и по усердию к службе великому князю, подарки от него; сверх того, князья, мурзы, уланы и все казаки (рядовое войско татарское) имеют не малый заработок от частых воинских набегов на владения короля польского, на что побуждала их как московская политика, так и собственное корыстолюбие; в Крыму пока довольны таким положением дел и не разрывают союза с Москвой. Через послов и гонцов, которые ездят вместе с московскими или навстречу им, хан просит великого князя, во имя союза и дружбы, о помощи против Ахмата и его детей; обменивается с великим князем взглядами на счет польско-литовских отношений; высказывает почти всегда готовность воевать короля и вместе требует «запроса», то есть, сверх обычных поминков, по условию посылаемых из Москвы (хотя, конечно, не определенных точно по размеру); запрос является, как надбавка, единовременный подарок, или же иногда, как плата в счет будущего или как «пособие» хану при иных случаях, например, при выдаче замуж царевны (Сборник Имп. Русск. Историч. Общества, том 41, стр. 211.). Достойно замечания, что царю иногда посылаются особые «потайные поминки», кои вручаются ему не при публичной аудиенции, что называется в крымских делах «посольство» или «большое посольство», а наедине, на приватной аудиенции, где крымские вельможи не присутствовали: они не должны были знать ни про эти поминки, ни про тайные речи московских посланников; вероятно, эти поминки провозились тайно и от таможенников ханских (Там же, стр. 386.). Иногда этим тайным поминкам противополагаются «девятные» поминки, так названные, кажется, от числа тех главных лиц, коим прежде всех других они следовали, а именно: хану, его супруге Нур-салтан, брату, четверым сыновьям, да двум Ширинским князьям, самым влиятельным в Крыму (Как это видно из дела № 64, ближе — на стр. 311. Впрочем, не можем настаивать на таком объяснении «девятных» поминок.). Иначе эти поминки называются «опришные», то есть, особо каждому вручавшиеся, сверх общих поминков. Вообще, получение хороших поминков — это было самым [10] существенным делом для Крыма. Далее, Менгли-Гирей не раз справляется о положении своих братьев Нурдаулета, бывшего хана крымского, лишенного власти Менгли-Гиреем, и Айдара, бежавших из Крыма сначала в Литву, а потом в Москву: великий князь держал их у себя на службе, выставляя это Менгли-Гирею знаком дружбы к нему, чему тот, однако, не вполне доверял: он подозрительно смотрел на это проживанье в Москве своих старших братьев и заметно побаивался, как бы они не стали когда-нибудь орудием в руках московского государя против него, хана ². Не раз также хан и жена его, Нур-салтан, справляются — первый о своих пасынках, а вторая о родных себе сыновьях Магмет-Амине и Абдыл-Летифе, бывших один после другого царях казанских в зависимости от московского государя: мать царица пишет трогательные просительные письма к великому князю о своих детях, поручает их благосклонности его, просит учить их уму-разуму и всякому добру; великий князь, по возможности, отвечает ее желаниям и сам искусно затрагивает ее материнские чувства, чтобы чрез нее подействовать на ее сыновей и ее мужа, впрочем, относится к ней вообще с подобающим почетом; то была действительно почтенная царица, — набожная, умная и с немалым характером, — одна из более приметных татарских цариц того века, имевшая свое влияние на установление добрых отношений своего мужа к московскому государю: своими письмами к нему, ласковыми и добродушными, она вносит долю сердечности в отношения этих государей; она называет себя «сестрой и [11] богомолицей» Иоанна (она побывала в Мекке), смотрит на него, как на члена своего семейства крымского и казанского ³.

Так происходили сношения крымского Менгли-Гирея с Иоанном. Их союз, конечно, основывался на более прочном основании, чем так называемая «дипломатическая дружба»; их соединяли общие неприятели, хотя бы и не в одинаковой степени для них обоих опасные; с другой стороны, перечитывая переписку Иоанна с Менгли-Гиреем, нельзя не чувствовать в ней тона некоторой действительной дружбы этих государей, что естественно при давности их союза (лет около тридцати продолжавшегося), при готовности их оказать всякую услугу друг для друга, при постоянной обсылке послами и гонцами, которые привозят от своих государей-доверителей «поклоны из дальней земли ближним сердцем» или, по другому восточному же выражению, «тяжелые поклоны с легким поминком» (Менгли-Гирей не раз обменивался подарками с Иоанном: однажды он прислал своему другу перстень с «инорогом» в качестве талисмана: Сборник Русск. Историч. Общества, 41, стр. 476.): это были не простые речи, раз они сопровождались соответственными делами. Время союза Иоанна и Менгли-Гирея несомненно было счастливейшее во всей истории отношений Московского государства к Крыму; по сравнению с последующими временами оно было, можно сказать, «золотым веком». Искусная, твердая рука Иоанна направляла все вообще татарские отношения к пользе России: Крым в союзе, Казань в зависимости, Ногайские орды под влиянием русским, Золотая орда не страшна (Ее почти добил крымский хан в 1502 году (там же, стр. 420, и все вообще дела под 1502 годом.).), — против нее почти довольно одних служилых татар касимовских, стороживших юго-восточную окраину от степи. В Москве внимательно следят за внутренними движениями в разных ордах, обо всем вовремя осведомляются и все направляют к безопасности и к [12] выгоде государства; весь татарский мир степной был сдержан, либо служил видам московского государя, рука которого действительно была «Высока над поганством», — скажем собственным выражением Иоанна ⁴.

II.

С кончиною Иоанна (в октябре 1505 г.) дела сразу сильно изменились. В Крыму стали брать силу внушения и домогательства польской дипломатии, сопровождаемые доставкою богатых [13] поминков в Крым, о союзе против Москвы. Сам Менгли-Гирей, на десять лет переживший своего московского друга, отшатнулся от союза с Москвой: новый великий князь Василий Иоаннович естественно не имел в его глазах отцовского авторитета; при том Менгли-Гирей под старость одряхлел, уже не мог сдерживать ни своих буйных сыновей, рвавшихся в набеги, ни своих вельмож, клонивших в польскую сторону. Может быть, в Крыму, в последние годы жизни Иоанновой, стали чувствовать некоторую стеснительность влияния Москвы; может быть, иные посланники покойного государя не всегда умели соблюсти должную меру в обращении с татарами, то есть, при твердости и настойчивости в своих требованиях не всегда имели то качество, которое называется на дипломатическом языке того времени «гладость», что значит искусство мягкого, утонченного обращения; или же, наконец, крымцы просто хотели испробовать, не будет ли для них выгоднее польский союз, благо что его настойчиво и за богатые поминки предлагают. Как бы то ни было, союз Польши с Крымом против Москвы состоялся. С той поры начинаются набеги крымцев на московскую окраину, грубое, иногда прямо варварское обхождение с посланниками московскими, перерыв на целые годы дипломатических и всяких иных сношений между Москвою и Крымской ордой; когда же сношения возобновятся, начинается унизительный «аукцион» в Крыму: какая сторона, московская или польская, даст больше поминков, та и будет иметь за себя, или, по крайней мере, не против себя, Крымскую орду, точнее сказать — будет более свободна от татарских набегов, ибо вероломные и жадные крымцы, разнуздавшиеся при безнаказанности за свои бесчинства, не стеснялись нападать в одно время и на Московское государство, и на Польское, не обращая внимания ни на какие клятвенные договоры, ни даже на получаемые поминки.

Два великие славянские государства, Московское и Польско-русское, терпели от нападений сравнительно, небольшой орды татарской, как терпят от оводов два горячих коня, бегущие в жаркий летний день, в тяжелой упряжи: кони бегут все вперед, да вперед по длинной дороге; они запряжены вместе, но смотрят врознь, иногда сближаются, как будто с намерением тянуть дружнее, но тотчас опять начинают смотреть врознь, тянуть каждый в свою сторону, даже норовят ударить друг друга; в это время рои безобразных слепых оводов преследуют коней, кусают их, где попало, [14] и пьют благородную кровь, а кони бешено мчатся, да друг с другом бьются.

Но отложим сравнения, послушаем, что говорит трезвый умный дипломат об отношениях к Крыму Московского государства и Польского и о взаимных отношениях их между собой. Австрийский посол, барон Герберштейн, два раза приезжавший в Москву, в княжение Василия Иоанновича, между прочим с целью посредничества при замирении великого князя и короля Сигизмунда I Каземировича, записал в своей знаменитой книге следующее замечание: «После истребления царей астраханских весьма усилилось могущество таврических царей; они принудили и короля польского платить себе известную сумму денег с тем условием, что он будет пользоваться их содействием во всех затруднительных обстоятельствах, и князь московский частою присылкою даров старался привязать их к себе, потому что оба эти государя постоянно воюют между собою, каждый надеется уничтожить противника при помощи татарского оружия; зная это, царь татарский манит того и другого государя пустою надеждой, принимая дары от обоих» (Записки о Московии (Rerum Moscoviticarum Commentarii) перевод Анонимова, стр. 155. Вся глава о татарах у Герберштейна очень важна по содержанию: свежие, обстоятельные сведения! Критический разбор этих сведений о татарах смотри в книге Е. Е. Замысловского, Герберштейн и его историко-географические известия о России (глава XLIV).). Так судил цезарский посланиик: и факт, и причина замечены им верно; все зло крымских отношений происходило от этой роковой тяжбы двух государств, из коих одно, впрочем, исполняло свою жизненную дорогую задачу собирания русских земель вокруг одного общего центра; для достижения этой высокой цели приходилось многое вытерпеть, принести много тяжелых жертв, в том числе и жертвы для жадности крымских татар.

В государствование великого князя Василия Иоанновича и сына его царя Иоанна Васильевича крымцы произвели не одно опустошительное нашествие на Россию, увели в неволю многие тысячи русского народа (Несколько данных и соображений по предмету крымских набегов на Россию мы собрали в реферате: Русские пленники и невольники в Крыму (Труды VI Археологического Съезда в Одессе, том 2.).). При этом они действовали не по одной только жадности к добыче, и не потому только, что их поднимала Польша [15] на войну с Московским государством, но еще по своим особым видам: крымские ханы поддерживают тогда постоянные сношения с Казанью, хотят там поставлять в ханы своих родичей, что иногда им действительно удается: в Казани, в первую половину XVI века (или вторую половину ее зависимого от Москвы существования) успели царствовать двое царей из крымского дома — Саип-Гирей и Сафа-Гирей, поддержанные крымскою стороной в Казани (Не считаем малолетнего сына Сафа-Гиреева, младенца Утемиш-Гирея, которого в Казани также провозгласили было царем, под опекою матери его Сююнбеки, дочери князя ногайского Юсуфа. Рассказ о них, трогательный и добродушный, см. у Карамзина VIII, 73-79).): эта сторона, клонившаяся к союзу с Крымом, существовала в Казани за все это время, на ряду с другою партией, которая хотела держаться Москвы: борьба обеих партий продолжалась вплоть до взятия Казани русскою силой в 1552 году.

Это великое событие, коим означалось торжество христианства над мусульманством, русской гражданственности над азиатским полуварварством, имело ближайшим следствием покорение Астрахани, татарского владения на развалинах Золотой орды, усиление русского влияния над Ногайскими ордами («Чья будет Астрахань, Волга и Яик, того будет и вся Ногайская орда», — говорили сами ногайцы: Соловьев, Истор. Россия, VII, стр. 358. Об отношениях ногайских татар к Москве см. специальное исследование Г. И. Перетятковича, Поволжье в XV и ХVI вв. Москва. 1877.), а затем распространение этого влияния за Урал, где покорено татарское царство Сибирское, на Прикавказье, Закавказье, и далее, внутрь Азии: перевес над татарским миром очевидный, значительный!

Крымские ханы оказали только слабую попытку помешать московскому царю при покорении Казани и Астрахани; когда события уже совершились, они начинают выражать притязания на обратную им уступку покоренных царств татарских; но само собою разумеется, что в Москве не обращали никакого серьезного внимания на подобные притязания крымских Гиреев. Напротив того, в это время, то есть, в ближайшие годы после покорения Казани и Астрахани, некоторые советники победоносного царя предлагали ему завоевать вместе и Крым, благо, что обаяние русского имени было сильно над умами татарскими; притом крымские и ногайские татары испытывали как раз в это время бедствия голода и мора. Вот как рассуждает по этому делу князь Курбский в истории Иоанна [16] Грозного: «Тогда время было над басурманы христианским царем мститися за многолетнюю кровь христианскую, беспрестанно проливаему от них, и успокоити себя и отечество свое вечне. И нашему тогда цареви советницы некоторые, мужие храбрые и мужественные, советовали и стужали, да подвигнется сам своею главою с великими войски на Перекопского царя, времени на то зовущу и Богу на сие подвижущу... Но наш царь о сем тогда мало радяше, аще и едва послал с пять тысящей всего воинства, с Вишневецким Дмитром, Днепром рекою на Перекопскую орду, а на другое лето с Данилом Адашевым и с другими стратилаты с осмь тысящей также водою послал... Мы же паки о сем и паки царю стужали и советовали; или бы сам потщился итти, или бы войско великое послал в то время на орду. Он же не послушал, прекаждающе нам сие и помогающе ему ласкателие (Нужно читать: «прекаждающим и помогающим» и т. д., то есть — в форме. дательного самостоятельного падежа.), добрые и верные товарищи трапез и кубков, и различных наслаждений друзи (Сказания князя Курбского, изд. 2-е, стр. 63-64. Кроме второй главы Истории, у Курбского много интересных замечаний об отношениях крымских и татарских вообще рассеяно в других местах книги: стр. 49-52; 61-65; 67; 98-101; 231-232.)».

Мы привели в подлиннике эту страницу из книги Курбского, как образчик суждений одной партии царских советников по крымскому вопросу. Из этих слов князя Курбского видно, что в царской думе было довольно крупное разногласие по крымскому делу: одни, как сам автор, причисляющий себя к храбрым и мужественным советникам, высказывались за наступательные действия против Крыма, и притом большим войском; другие же не одобряли таких предприятий. Царь Иоанн Васильевич разделял мысль последних.

Какой же совет был лучше, полезнее для дела? И справедливо ли князь Курбский обвиняет несогласных с ним по крымскому вопросу товарищей и самого царя в «нерадении» будто бы по сему делу? Вспомним несколько фактов, сюда относящихся.

Года три спустя после покорения Казани, и за год до окончательного подчинения Астрахани, где крымцы старались противодействовать русскому влиянию, как и раньше в Казани, — в Москве в 1555 году были получены вести, что хан Девлет-Гирей [17] собирается в поход на пятигорских черкесов, недавно ставших московскими подданными. По этим вестям было решено отправить под Перекоп, в Мамаевы луга, 13-ти тысячный отряд под начальством боярина Ивана Васильевича Шереметева-Большого промышлять над крымцами: отбивать у них стада и мешать их движениям в сторону Прикавказья и Астрахани. Из Белева Шереметев выступил по Муравской дороге, но, находясь близ Святых гор и Донца, узнал от станичников и сторожей, что хан распустил ложный слух, будто идет на черкесов; на самом деле от Изюмского кургана он поворотил на север и быстро пошел к Тульской окраине: «царем бо бусурманским есть обычай издавна инуды лук потянуть, а инуды стрелять», прибавляет по этому случаю характерную пословицу князь Курбский. Тогда Шереметев, не теряя времени, быстро пошел вслед татарам, сначала отбил от них обоз, а потом настиг самого хана на Судьбищах (И ныне существующее село Судьбищи находится верстах в 150-ти от губернского города Тулы, а от уездного города Новосиля верстах в 38-ми, на большой ефремовской дороге.) и дал ему битву, два дня продолжавшуюся. Шереметев геройски бился с татарами, гораздо более многочисленными, до тех пор, пока не был ранен, после чего отряд его замешался, но не был окончательно разбить: оставшиеся храбрецы укрепились в одном буераке и отбили все приступы хана; узнав о движении от Тулы на встречу себе самого царя, хан поспешно обратился в бегство, делая верст по 70-ти на день. Таково было первое предприятие, первая попытка наступательных действий против Крымской орды. Хотя царь Иоанн Васильевич не был доволен всем этим делом и посмотрел на битву Шереметева при Судьбищах, как на бесполезную трату людей ⁵, тем не менее, и в следующие годы наступательные действия против Крыма продолжаются. Так, в 1566 году из Путивля на низовье Днепра [18] выступил с горстью казаков дьяк Ржевский: придя на реку Псел, он построил несколько судов и спустился на них в Днепр. Цель его была собственно добыть языков и вестей о движениях крымцев; но когда к нему добровольно присоединились сотни три малороссийских казаков, то мужественный дьяк начал действовать с ними против татар: подступал к их укреплениям на Днепре (Ислам-Кермень, Волам-Кермень, Очаков), отбил несколько стад, не раз дрался с татарами и турками и, успешно отбившись от их преследований, воротился домой; поиск был очень удачный. В то же время на Дону действует другой также незначительный отряд под начальством Чулкова, который также тревожит татар и турок в стороне под Азовом ⁶. Еще более важны были действия, вождя малороссийских казаков, каневского старосты, князя Дмитрия Ивановича Вишневецкого, бившего челом царю о принятии его из литовского подданства в московское: он взял укрепление Ислам-Кермень и основал на острове Хортице свою сильную крепость, откуда грозил «запереть» татар в Крыму; но хан скоро сообразил опасность, оценил важность занятого казаками пункта на Днепре и с помощью турок постарался выбить казаков с Хортицы (1557 г.). В следующем году Вишневецкий, пожалованный между тем в поместье городом Белевом, снова был послан с пятитысячным отрядом на Днепр: следствием похода было то, что Девлет-Гирей не посмел выйти из Крыма. На следующий 1559-й год тот же Вишневецкий действовал на Дону с пятитысячным же отрядом, а в крымскую сторону был отправлен с восьмитысячным войском окольничий Данило Федорович Адашев: из городка на Пселе он поплыл в Днепр на ладьях, спустился в море и проник в самый Крым: опустошил его западное побережье, вывел многих русских пленников, навел такой страх на крымцев, что те едва могли собраться вокруг хана, [19] чтобы преследовать русских на обратном пути; впрочем, преследователи не посмели напасть на Адашева, когда тот остановился у Днепровских порогов ⁷. В то же время сам государь готовился выступить в поле за Оку против татар при первом известии об их движении: «велел государь — говорится в Разрядах того года — слуге князю Михайле Ивановичу Воротынскому идти на Коширу, а с Коширы идти на Дедилов, а с Дедилова на поле мест смотреть, где царю и великому князю стояти» (Древн. Росс. Вивлиофика, XIII, 288; срав. след. стр. до 296.). Но царский поход за Оку не состоялся, да в нем и не было настоятельной надобности в это время: крымский хан стал гораздо сдержаннее, боялся теперь нападать на Московское государство; он сам теперь очутился в положении обороняющегося и стал больше «сговорчив и склонен к миру». Вот, например, в каком тоне повествует летопись под 1556 годом, под месяцем декабрем (следовательно, после предприятий Шереметева и Ржевского), о делах крымских: «Писал царь Дивлет-Кирей к царю и великому князю, что он уже всю безлепицу оставил, а царь бы и великий князь помирился с ним крепко; и послов бы промеж собою добрых послати, которые бы могли промеж их любовь сделати, и было бы кому верити. А посол царя и великого князя Федор Загряжской писал («Хан с честью отпустил посла Загряжского в 1558 году, держав его у себя пять лет, как пленника», замечает Карамзин (VIII, 156). Вернее сказал Соловьев, что московский посол жил все это время в Крыму «по обычаю»: VI, 141. Конечно, он имел нужду жить в Крыму для равных представлений хану, для убеждения его к миру, для собирания вестей и т. п.), что царь (Крымский) сбирался во все [20] лето, и у турского помочи просил; а чаял на себя приходу в Крым царя и великого князя» (Летоп. по Никонов. списку VII, стр. 275-276.). И действительно, если не сам царь, то воеводы его продолжают наступать на Крым; предприятия Вишневецкого и Адашева еще более напугали татар. Из Москвы основательно говорили хану, чтобы он отказался от «безлепицы», то есть, неуместных притязаний на ежегодную дань, да на уступку Казани и Астрахани: ведь теперь русские узнали дорогу в Крым и полем и морем...

Так велась пятилетняя война Московского государства с Крымом, первая открытая война между ними! Покоритель царств Казанского и Астраханского не оставил взять возможные меры и против Крымской орды. Эти меры были правильны: война небольшими легкими отрядами, «казацким обычаем», да при помощи казаков была вполне удобна, как раз пригодна для того чтобы удерживать татар в Крыму; легкие отряды быстро нападали и отступали в степи и по рекам, тревожили неприятеля, причиняли ему посильный вред и, во всяком случае, сторожили его движения, могли обо всем, происходящем в Крыму, своевременно уведомлять воевод, стоявших с большими отрядами в украинских городах (заокских) и по берегу Оки: там во всякую пору были готовы встретить и отразить хана, если бы тот вздумал пуститься в набег. Иное дело было бы наступление на Крым большого войска, что так настойчиво советовали Иоанну иерей Сильвестр, братья Адашевы, князь Курбский, Шереметев и другие единомышленные с ними члены царской думы. Чем больше войско с необходимым при нем обозом, тем больше оно затрудняло бы само себя движением чрез степь, тем скорее оно могло очутиться в опасном положении от бескормицы и безводия, от разных неудобств и непредвидимых случайностей далекого похода сквозь редко населенные, или совсем даже безлюдные пространства. Но предположим, что большое войско московское достигло бы, после всех усилий и потерь, до Крыма и внутрь его: что же будет потом? Надобно будет удерживать завоеванный край, оборонять его прежде всего от тех же татар, которых ведь можно было выгнать из полуострова, но не истребить вовсе; они даже заранее сами могли оставить Крым, отбежать в любую сторону степи, а затем нападать на русских как на пути их к Крыму, так и в самом [21] Крыму; они имели бы полную возможность нападать также на всякие отряды, обозы и караваны, которые стали бы ходить из Москвы в подкрепление крымским гарнизонам: легко ли было бы Московскому государству поддерживать постоянные сообщения с завоеванным вновь краем чрез степь? А затем надобно было бы готовиться к упорной многолетней войне с Турцией; она, конечно, не уступила бы даром северных Черноморских берегов, к которым имела вполне удобный доступ чрез море, располагая некоторым флотом галерным, хоть не важным по качеству, но все-таки достаточным для того, чтобы переправить в Крым большое войско гораздо скорее и удобнее, чем могло это сделать Московское государство чрез степь: своевременно ли, по средствам ли было бы Московскому государству начинать войну с Турцией, в тот век очень сильною? Да! Иоанн Грозный был прав, отказываясь от наступления на Крым большими войсками. Если бы даже он не задался мыслию о приобретении Балтийского моря и с этою целью не начал ливонской войны, если бы он чувствовал себя вполне безопасным со стороны западного соседа, Польши, и мог бы направить все силы государства на юг для войны турецкой, то и в таком даже случае успех и польза этой войны были бы сомнительны для России того века. Не время еще было ей воевать с Турцией ⁸.

Как бы то ни было, царь Иоанн Васильевич обратил свое внимание в это время на Балтийское поморье. В самом деле, вместо того чтобы расширяться все далее внутрь азиатского мира, не [22] полезнее ли было войти в ближайшее соприкосновение с миром европейским? Итак, Грозный начал ливонскую войну, для которой имел достаточно важные причины и справедливые поводы. А чтобы лучше обезопасить себя с запада и юга, царь решил испробовать, не удастся ли ему порвать союз Польши с Крымом и крепче помириться с королем Сигизмундом Августом. С этою целью в начале ливонской войны он отправил к королю своего дворянина Романа Олферьева с грамотой о мире, о вреде вражды между христианскими государствами, о зле кровопролития от басурман (Сборник И. Рус. Ист. Общ., т. 59, стр. 539. Грамота, судя по слогу, писана самим царем, или с его слов. Грамота написана для первого разу только в общих выражениях и не касается частных условий мира.). По словам посланника, царская мысль была с удовольствием принята в Литве; посланника везде встречали с почетом, с радостью, всем очень нравилась мысль о вечном мире, всем очень тяжелы были татарская назойливость, вероломство, корыстолюбие, особенно после того как Подолия, не дальше как в предыдущем году, потерпела татарский набег, не смотря на союзнические отношения между Крымом и Польшей. Слышались такие речи литовских панов: «добро чтобы между государей был мир и согласье, и на басурман б стояли за один; в басурманских государех которые правды хотеть? Государь наш, король христианской, посылает к нему (крымскому хану) великие дары, и к царевичу, и его мурзы и князи жалует, посылает к ним свое великое жалованье, казну, и здесь послов его и людей пословых жалует великим своим жалованьем и доводит, — и ничем его не утешит, всегда изменяет... А Татаром где слабле (то есть, слабее), тут боле приставают; и на Москве то бывало, что им давывали, и как им не стали давать, и они не так приставают». Но слышались еще и такие речи, не столь гладкие: «перекопский — посаженик турского, а турской с государем с нашим помирился до семи колен; и государю нашему с вашим государем стати на крымского за один есть за что за его неправду; изгонити его с Крыму не хитро таким государем (Замечательное признание!); да надобеть правда: турской у государя нашего в суседех, и турскому за то не молчать, недружба ему мстить крымского государю нашему, и государя нашего станет с него (То есть, сил у польского короля достанет для борьбы с султаном, если тот вступится на крымского хана.), да лихи вы, верить [23] нельзя, ничем вас не утешить; то государя вашего правда ли: со государем нашим в миру, а на государя нашего земле велит Вишневецкому города ставити?» (Сборн. И. Р. и. О., т. 59, стр. 548, № 35. Сравн. дела под №№ 36-38, относящиеся к тому же вопросу о вечном мире с Польшей. Сравн. Летопись по Никон, сп. VII, 301-302.). Правда, на предложение Иоанна чрез Олферьева король Сигизмунд Август отвечал неоднократными посольствами в Москву; но эти посольства не привели ни к чему, практически годному: обе стороны оставались, как и сначала, при добрых чувствах да пожеланиях мира, а когда дело дошло до определения условий его, то условия оказались не сходными для обеих сторон. Уполномоченный от государя вести переговоры А. Ф. Адашев заявил польским посланникам, что ради мира государь не будет требовать от короля своей вотчины Киева; в ответ на это королевские посланники стали требовать Смоленска и всех приобретений, какие сделало Московское государство на счет Литвы в княжения Иоанна III и Василия III (Сборник Р. И. О., т. 59, стр. 573. Сравн. речи А. Ф. Адашева на стр. 572 и 579.). Сверх того, Польша оскорбительно медлила признать царский титул Иоанна. Со стороны Польши, далее, не раз выражалось неудовольствие на действия князя Вишневецкого в низовьях Днепра, на королевской-де земле. Напрасно в Москве возражали, что Днепр в его нижнем течении не принадлежит Польше, что там он есть собственно «Божий» (вольный, никому не принадлежащий) и что Вишневецкий, стоя там с русскими людьми, защищал против татар как московскую, так и польскую окраину: в Польше не хотели этого слышать и повторяли упреки, что царь поступает несправедливо, позволяя Вишневецкому воевать на польской земле. На самом деле в Польше, конечно, поиспугались, что казацкий вождь предался московскому царю ⁹. Наконец, — и это главное — Польша потребовала, чтобы царь [24] прекратил воевать Ливонию, как страну, принявшую-де польское подданство. Ясно, что при таких условиях мира между Россией и Польшей не могло состояться; напротив того, ливонская война обратилась для Московского государства в польскую войну, многолетнюю, упорную и несчастливую. Оказалось, что Грозный ошибся в своих расчетах, потерпел тяжелую неудачу; на это были многие важные препятствия, которых всех нельзя было предвидеть и устранить; но историк царствования Иоанна Васильевича не может не признать, что самый замысел его утвердиться на берегах Балтийского моря, расширить свое государство в эту европейскую сторону, а не в азиатскую, к берегам Азовского и Черного морей, был дельный, истинно полезный для Московского государства замысел.

Тяжба России с Польшей возобновилась, — и крымские татары снова очутились в выгодном положении относительно обоих государств. Уже в начале ливонской войны хан Девлет, почуяв перемену в отношениях Московского государства к западным соседям, заявил неумеренные запросы: потребовал присылки казны в том же размере, в каком она посылалась Магмет-Гирею I-му, иначе-де дружба будет не в дружбу и правда не в правду; если же хан повоюет короля польского, то московский государь пусть будет давать еще ту же дань, какую ежегодно дает в Крым Польша, и тогда-де будет крепкий мир. Иоанн отказался исполнить такие требования; он не отправил в Крым нового посланника (после Загряжского); он был рассержен на хана, который-де поминки берет и присягу дает, но постоянно изменяет; на этот раз из Москвы был отправлен простой гонец сказать хану, чтобы тот оставил безлепицу и многие запросы ¹⁰. Но спустя [25] лет пять, именно в 1563 году, по взятии Полоцка, Иоанн нашел нужным отправить в Крым Афанасия Федоровича Нагого с поручением склонять хана к миру, сдерживать его от нападений всяческими средствами, в том числе обещанием ежегодных поминков в Крым. Знаменитый посол вел свое дело искусно, держался с твердостью и достоинством, успел оказать государю много важных услуг за время долгого проживания в Крыму (Он прожил в Крыму еще дольше, чем Загряжский, именно до 1572 года. Сначала он сам не хотел выезжать из Крыма, говоря, что умрет здесь, а не выедет без окончания дела; позже хан не отпускал его, иногда даже держал его в заключении.). Прежде всего он услыхал здесь обычную речь про поминки: хан запрашивал казны Саип-Гиреевской, сверх того — дани, какую платила Польша, да сверх всего этого поминков: запрашивал много, было бы, дескать, из чего уступить... В ответ на такие запросы Нагой сказал хану: «государю моему казны к тебе не присылывать, в пошлину государь наш никому не дает ничего, государь наш дружбы не покупает; станется между вами доброе дело, так государь наш тебе за поминки не постоит»... Ответ Афанасия Нагого заслуживает особого внимания, как общий принцип и руководящее правило, которое всегда хотели внушать крымским татарам: московское правительство никогда не согласится посылать в Крым ежегодную денежную казну, в виде дани, как нечто безусловно для себя обязательное; но оно также никогда не откажется доставлять хану и его приближенным приличные поминки за добрые услуги, то есть, прежде всего, за отказ нападать на московскую окраину. Так было и в данном случае: из Москвы вскоре были присланы хорошие поминки, очень понравившиеся хану; он дал присяжную запись (шерть), по которой обязался пред Нагим не воевать Московского государства; с своей стороны, Иоанн, [26] довольный поведением Девлет-Гирея, прислал ему новые поминки, да при том платье со своего плеча и чару, из которой пил за ханское здоровье: редкая любезность и почет со стороны московского государя хану крымскому! Дело пошло на лад: уже наш посол дал обещание хану, что ему впредь будут доставляться ежегодные поминки, в размере Саип-Гиреевских; уже вельможи крымские также согласились на Саип-Гиреевские поминки вместо Магмет-Гиреевских, прежде просимых; уже Нагой собирался выехать из Крыма, считая свое дело поконченным, — как вдруг из Литвы приехал королевский гонец с известием, что король будет присылать впредь двойную казну и сверх того Саип-Гиреевские поминки, кои обещала Москва, если хан согласится порвать с нею мир. И вот хан опять начинает торговаться с московским послом, снова требует поминков в размере Магмет-Гиреевских; Нагой отвечал, что он не ручается, чтобы его государь согласился на такой запрос. Тогда в Крыму решили, что союз польский выгоднее московского. Польша перетянула, наддала больше! При том советники хана говорили ему следующие знаменательные речи: помириться Крыму с московским царем значит то же, что выдать ему короля польского, а такая политика была бы не благоразумна, ибо московский царь повоюет короля, возьмет Киев, станет города строить по Днепру, — и тогда Крыму, подобно Казани, «не пробыть» от него. Так рассуждали вельможи крымские! По своему они были правы; они верно ценили возрастающее могущество Московского государства и опасность, грозившую от него для Крыма. Вот почему не могло состояться крепкого мира между Москвою и Крымом; при том крымское вельможество надеялось на более щедрое и исправное жалованье из Польши, да может быть, питало также политическая сочувствия к польско-литовскому магнатству и шляхетству. Как бы то ни было, союз Крыма с Польшей возобновился, и хан в силу обязательства, данного королю, и чтобы отплатить царю московскому за испуг, причиненный действиями Ржевского, Вишневецкого и Адашева, не раз пускался в это время в набеги на московские окраины: в 1571 году ему удалось переправиться за Оку и прорваться до самой Москвы, сжечь ее (24-го мая, в праздник Вознесения), погубить при этом множество народу и множество увести в плен. Упоенный успехом хан написал царю самое заносчивое письмо, снова требовал Казани и Астрахани, да ежегодной дани; однако не дальше как через год должен был [27] сильно сбавить своей спеси: когда он захотел повторить набег на Москву, и снова успешно прорвался за Оку, то мужественный воевода князь Михаил Иванович Воротынский погнался за ним от берега по следам, принудил его к битве в местности у Воскресенья в Молодях, верст 50 не доходя до Москвы (А от Серпухова верстах в 20-ти, отчасти в болотистой местности, отчасти на холмистых полях, орошаемых речками Лопасней и Рожаем, где поныне — прибавляет Карамзин про свое время — стоят высокие курганы, памятники сей знаменитой победы и славы князя Воротынского (И. Г. P. IX, 120; примеч. 396. Нашествие крымцев и поражение их происходили в конце июля и начале августа 1572 года.), и нанес такое поражение, что хан поспешил переправиться обратно за Оку, а затем пустился в неоглядное бегство. После такого поражения едва ли Девлет-Гирей мог серьезно настаивать на уступке Казани и Астрахани, да на платеже ежегодной дани; то достоверно известно, что царь Иоанн Васильевич ничего, кроме «легких поминков», не хотел посылать в Крым в ближайшие годы после этих нашествий Девлет-Гирея. И только по смерти этого злосчастной для России памяти хана (в 1577 году), Иоанн, в виду новой польской войны, которую готовил Стефан Баторий, нашелся вынужденным задабривать сына и преемника Девлетова, Магмет-Гирея II, приказывал своему послу князю Мосальскому вести себя в Крыму «смирно», передать хану «челобитье» и обещать ему ежегодные поминки за союз, не внося, впрочем, статьи о поминках в шертную запись, в виде формального обязательства, которое крымцы поняли бы как обязательство данью. Но хан не хотел давать шерти иначе, как за уступку Астрахани, а с другой стороны — из Москвы вместо четырех тысяч рублей, коих просил хан, ему была прислана только тысяча, — сумма, нужно сознаться, очень умеренная и для дарителя, и для получателя... ¹¹ Естественно, что и теперь не могло состояться мира на таких [28] несходных условиях; и теперь Польше не трудно было купить Крым на свою сторону.

Правда, есть известие, что Грозный посылал в Крым казну в десять тысяч рублей: именно преемник Магмета II, его брат и убийца, Ислам-Гирей говорил однажды царю Феодору Иоанновичу, что отец-де его, покойный царь, купил мир с Крымом 10-ю тысячами рублей (Карамзин, X, 33. Одна из грамот этого хана к царю Феодору Иоанновичу напечатана в «Истории Российской» князя Щербатова: том VI, часть 3, стр. 148-150 (Вообще у князя Щербатова не мало напечатано крымских документов, но напечатаны они не всегда исправно).). Верно ли однако говорил хан? В какое время уплачивалась такая сумма, и как долго? Было ли это до 1571 года, или это случилось в названный год счастливого для хана набега на нашу столицу? Эти вопросы трудно решить с определенностью до тех пор, пока не будут изданы подлинные крымские дела за время Иоанна Грозного; теперь же мы пока остаемся в сомнении, чтобы Грозный в какой-нибудь период своего царствования платил несколько лет к ряду крупные поминки крымским ханам в виде правильной определенной дани или того, что крымские татарские источники называют «тыш» (Данные татарских крымских источников об этой дани «тыш», и разбор этих данных см. в новом важном труде по истории Крыма г. Смирнова, Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты, I, стр. 427- 430. Но в данном деле мы не можем согласиться с автором: мы не можем признать неоспоримым тот вывод, будто Девлет-Гирей брал некоторое время дань с Московского государства.); все, что нам кажется возможным допустить, как вероятное предположение, будет то, что в 1571 году хану была дана крупная денежная дача в виде единовременного откупа; но после поражения того же хана в следующем году, после вторичного его нападения разбойничьим способом, ни хану не было основания (сколько-нибудь толкового) требовать новых поминков, ни Иоанну — посылать их. Предположим, что Грозный дал в этот несчастный год клятвенную на себя запись, какой требовал Девлет-Гирей (Карамзин, IX, 109.); но эта запись, если бы она даже действительно была дана, утрачивала всякое значение после вторичного ханского набега за Оку; во всяком случае, известно положительно, что Иоанн в ближайшие годы после этих двух набегов ханских посылал в Крым только незначительные поминки. [29] Вообще при исследовании этой стороны дела в крымских отношениях, важно обращать внимание на различие в каждом отдельном случае посылаемых подарков хану и его приближенным, кои называются «поминки», «любительные поминки», «запросные поминки», «казна», «дача» и т. д. Важно постоянно иметь в виду принципиальную разницу взглядов в Крыму и в России на значение этих поминков: там смотрели на них, или хотели смотреть, как на дань обязательную, постоянную; здесь же их рассматривали именно как поминки в отношении хана и как «жалованье» в отношении вельможей ханских, как добровольные подарки от государя, временные и условные, то есть, за действительные услуги, или, по крайней мере, за отказ от грабительских набегов. Отсюда-то, из этого коренного различия воззрений на поминки в Крыму и в России, происходят эти нескончаемые споры о поминках или дани: споры идут не о словах, а, в сущности, о принципах. Царь Иоанн Васильевич в сношениях с ханами выражал чрез своих послов ясный, определенный взгляд на значение поминков и никогда не хотел соглашаться давать их в виде дани.

Таковы были отношения к Крыму при Иоанне Грозном. История давно прославила покорителя царств татарских; она воздает также справедливую похвалу ему за его достойное, вообще говоря, отношение к Крымской орде; но, с другой стороны, она не может не признать, что во вторую половину своего царствования Грозный не всегда соблюдал свой прежний правильный такт относительно Крыма: он то грозил ему нападением, по примеру прежних лет, то посылал хану Девлету щедрые поминки, а то очень незначительные, при чем не хотел приказывать от себя «челобитья», а только «поклон» да отвечал колкостями на ханское письмо, правда, также очень заносчивое (видно, что между Иоанном и Девлетом накипело очень много личной вражды); иногда Грозный заметно пренебрегал татарами, больше обещал им, нежели давал подарков; то, наконец, предписывал своим послам держаться в Крыму смирно, даже унизительно. Впрочем, и то следует сказать, что весьма трудно было выдерживать всегда ровный такт в обращении с легкомысленными, непостоянными варварами, жадными разбойниками, да при том довольно избалованными со стороны Польши, которая так много ухаживала за ними, и больше чем Москва готова была всегда платить им щедрые поминки. А тут еще неожиданные тяжелые неудачи ливонской войны, так счастливо начавшейся для русского оружия, [30] но вскоре обратившейся в упорную изнурительную борьбу со всеми западными соседями. Туда, на запад, Иоанн должен был направлять все внимание: ведь от успехов западной войны с сильными соседями много зависело и спокойствие государства с крымской стороны; по сравнению с западным вопросом крымский, при всей его докучливости, оказывался в сущности второстепенным только вопросом ¹².

Таким же второстепенным крымский вопрос был и для Польши в данное время. Автор интересных исторических записок о времени Стефана Батория, секретарь его Гейденштейн рассказывает, что когда король на одном из первых сеймов предложил государственным сословиям вопрос, с кем они желают вести войну, — с москвитянами, или с татарами, или же с теми и другими вместе, то получил ответ, что следует воевать прежде с Московским государством, а потом уже с татарами, что можно еще отложить до времени наказание этих последних за набеги ¹³. Разъясняя [31] мысль государственных чинов, — она же мысль самого короля и его канцлера Замойского, — автор рассуждает в таком роде, что воевать-де с Крымом для Польши даже не выгодно: какой богатой добычи можно было ожидать от неприятеля бедного, кочевого? А между тем на защиту крымских татар мог подняться турецкий султан, смотревший на Крым, как на свою землю, и на татар, как присяжников. Иное дело — Московское государство: оно могущественно, победа над ним доставит больше славы, причем наградой за победу будет Ливония, провинция цветущая, прежде богатая городами и разными средствами, да и теперь представляющая много выгод обладания, особенно по причине приморского ее положения. Итак — заключает автор — решено было вести войну против Московского царя наступательным образом, так как прежний оборонительный способ оказался мало полезным (Hietoriae Ruthenicae scriptores exteri saeculi XVI, volum II, pag. 89-90: Reinh. Heidensteinii De bello Moscovitico Commentarii. — Рейнгольда Гейденштейна Записки о Московской войне, изд. Археографич. комиссии, С.-Пб. (стр. 9-11).). Так судили в Польше. И там ценили Ливонию, находили выгодным воевать за нее, не отдавать ее в чужие руки. И там главное внимание обращали на сильнейшего соседа, то есть, на царя московского, а на крымские отношения смотрели, как на второстепенные по важности: взгляд на месте государственных людей тогдашней Польши, конечно, правильный.

Что касается притязаний крымских ханов на уступку им Казани и Астрахани, то эти притязания являлись теперь, после завоевания этих царств русским оружием, после укрепления там русского господства, уже запоздалыми, да и по существу дела всегда были малоосновательными; ханы в сущности не имели достаточных средств для поддержки на деле своих требований, при том и мало охоты имели выступать в далекий степной поход под Астрахань, особенно после несчастливой попытки Магмет-Гирея I, который хотя успел взять этот город в 1522 году, но владел им очень недолго: ногайские татары были недовольны пришлым крымским ханом, составили против него заговор и убили вместе с сыном и приближенными; вслед затем ногайские и [32] астраханские татары во главе с царем, сыном Шиг-Ахмата, пошли на Перекоп, проникли внутрь полуострова и причинили много зла крымцам. В Крыму, конечно, не забывали этого несчастного приключения и не хотели повторять похода под Астрахань; тем меньше хотели и могли бы сделать крымцы такой поход после занятия ее русскою силой (Обстоятельства похода Магмет-Гирея I под Астрахань, его гибели там в 1523 году и междоусобной схватки татар астраханских и крымских, вслед затем последовавшей, стали известны в Москве по донесениям нашего посла в Крыму, Ивана Андреевича Колычова (Изложение их — у Малиновского в Записках Одесск. Общ. Ист. и Древн., т. V, стр. 234-236. Срав. Карамзина т. VII, 76-78, и в новом труде г. Смирнова, Крымское ханство, I, стр. 392-393.). Еще меньше могло быть речи о завоевании отдаленной Казани. Вообще на требования крымских ханов об уступке им Казани да Астрахани надобно смотреть не больше, как на запрос своего рода, или как на некоторый дипломатический «конек» татарский. Даже верховным господарям Крыма, то есть, турецким султанам, оказалось не под силу завоевание Астрахани: как известно, поход турок под Астрахань, предпринятый в 1569 году, по приказу Селима II, окончился полною неудачей, доказав лишний раз рискованность далеких степных походов. Правда, этот поход был сделан слишком поспешно и легкомысленно со стороны турок, при том очень нерадиво со стороны татар крымских, принужденных в нем участвовать; но если бы все предприятие турок было даже лучше обдумано и исполнено (что касается овладения устьями Волги, но не прорытия канала между Доном и Волгой, чего сразу нельзя было сделать никакими усилиями), то и в таком случае турки едва ли бы успели утвердиться в Астрахани: Московское государство употребило бы все силы, чтобы вытеснить оттуда пришельцев и воротить свое приобретение; во всяком случае, оно стало бы тревожить турок в Астрахани чаще, чем в Азове, или чем крымских татар в Перекопе пользуясь превосходным водным путем для доставки войска к низовьям Волги, тогда как для турок переход через степной промежуток от Азова или с Кубани до Астрахани был бы каждый раз делом очень нелегким. Да турки и не повторили предприятия на Астрахань. И для Турции в XVI-м веке оказалось очень трудным, почти невозможным делом вести непосредственную войну с Московским государством, при отдаленности их границ, [33] при разъединенности их морем, да степью. Поход 1569 года обращает на себя внимание с другой еще стороны: тут обнаружилась некоторая рознь интересов Турции и Крыма. Хан Девлет-Гирей не хотел помогать султану в его предприятии: он понимал, что утверждение турецкого господства в Приволжском крае было бы достигнуто прежде всего усилиями крымских татар, что на них пала бы новая тяжелая повинность поддерживать и впредь это господство. Вот почему хан не раз отговаривал султанов от замышляемого похода астраханского, доказывая трудность всего предприятия, что само по себе верно; когда же хан не успел отговорить Селима, и сам был принужден выступить в поход, то он старался препятствовать туркам, сколько мог; не хотел приступать к Астрахани, не помогал туркам строить осадный городок, наконец, когда турки сняли бесплодную осаду, умышленно повел их безводными местами чрез кумыцкую степь, причем большая часть турецкого войска погибла от лишений всякого рода. Воротясь в Крым, Девлет по секрету говорил нашему послу, Афанасию Нагому: «государь твой должен благодарить меня: это я погубил султанское войско». Любопытно, что ханская интрига осталась безнаказанною со стороны турецкого правительства; как видно, вся ответственность за неуспех дела пала на главнокомандующего похода, кафинского пашу ¹⁴. [34]

И в других случаях, когда Оттоманская Порта принуждала крымских татар участвовать в дальних воинских походах, татары открыто выражали свое неудовольствие. Кроме жалоб на тяжесть военной службы в пользу Турции, Крым, устами своего историка из царского рода Гиреев, жаловался на частую, иногда слишком произвольную смену ханов по капризам Порты, что унижало достоинство ханской власти, без того уже довольно смененной со стороны крымских вельможей. Ханы часто оказывались в трудном положении, с одной стороны, между турецким правительством, которое требовало он них исправной воинской службы, а с другой стороны крымским вельможеством, которое не сразу оказывало должное повиновение хану, от Порты поставленному, ханы иной раз не знали, кому больше угождать: Порте, или местным вельможам? Конечно, многое здесь зависело от личности того или другого хана, от его умения держаться на своем месте; но по форме, de jure, — нельзя в этом не согласиться со старым крымским историком — положение хана относительно Турции и самого Крыма было не вполне правильно, даже ненормально (Смирнов, Крымское ханство, I, стр. 316-319 (замечательный взгляд историка царевича Мухаммед-Гирея).). С другой стороны, турки, видя примеры не всегда усердной службы татар, высказывали также неудовольствие на них, презрительно отзывались о них, как о племени ленивом, грубом, варварском и т. п. (Там же, — например, на стр. 155; 302; 407-410.). При всем том однако рознь Турции и Крыма не была в сущности так велика, как она может показаться по приведенным данным. Узы единоверия и давнего подданства прочно объединяли Крым с Турцией. К тому же близкое соседство, торговые и иные сношения по Черному морю с разными областями азиатской и европейской Турции делали из Крыма естественную неотделимую часть мусульманского культурного мира. В военном отношении Крым был, действительно, «правою рукой» Турции не только потому, что составлял ее войско, которым султан располагал по своему усмотрению, но и потому еще, что эта рука получала значительную силу и размах, благодаря поддержке Порты. Набеги на Россию и Польшу производились татарами не редко с участием в них турецких янычаров и спагов, да при пользовании турецким оружием и артиллерией. Иные набеги предпринимались по особому поручению султана; во всяком случае, ханские [35] набеги делались с согласия турецкого султана, или открыто выраженного, или молча подразумеваемого с обеих сторон. Масса русских пленников, захваченных в набегах и тотчас обращаемых в невольников, сбывалась главным образом в Турцию: не будь сбыта в Турцию русских невольников, Крым переполнился бы ими, обратился бы в «русскую» землю... Уже это одно обстоятельство доказывает, что Турция имела прямую выгоду от крымских набегов и потому, что называется, сквозь пальцы смотрела на всякие набеги, даже такие, которые предпринимались своевольными татарами иногда мимо султана и хана, без их воли, или даже вопреки ей. Таким образом, Турция, долго не имея возможности вести непосредственную войну с Московским государством, вела ее через крымских татар, и наоборот: Московское и Польско-русское государства вели войну с Крымом и Турцией чрез казаков донских, малороссийских и запорожских, поддерживая их по мере возможности оружием и жалованьем. Беспрерывная мелкая война целые века подряд шла в степи, в устьях черноморских рек, в Черном море, на берегах азиатской и европейской Турции между казаками с одной стороны и турками да татарами с другой: на деле это была настоящая война, раз навсегда объявленная и непримиримая, хотя в официальных сношениях Московского государства с турецким правительством она не признавалась за таковую, а рассматривалась как действие своевольных казаков, за которых государство-де не может отвечать. В этой своеобразной вековой войне, исполненной высокого интереса и внутреннего смысла, Крым был главным театром: оттуда исходили татарские набеги с поддержкою турецкой, а туда, на это разбойничье гнездо, на этот невольничий базар, на этот передовой пост Турции, казаки направляли свои частые нападения, наносили сюда первые удары, чем-либо сдерживали татар от набегов, либо слишком заживо задевали их, возбуждали ко мщению, к новым набегам. В царствование Михаила Феодоровича едва не дошло до прямой войны Московского государства с Турцией, по случаю взятия Азова донскими казаками; такая война, наконец, произошла в конце царствования Алексея Михайловича по поводу казацких же дел, именно по поводу признания Дорошенкой турецкого подданства. Так важны были для древней России и Турции отношения казацкие и татарские. И столь важен был Крым посреди этих отношений!

Комментарии

1. Дело о первом русском посольстве в Турцию помещено среди крымских дел в «Сборнике Имп. Русск. Историч. Общества», том 41, №№ 50 и 54. Второе посольство в Турцию с Александром Голохвастовым в 1499 году описано там же в №№ 60 и 62. Гораздо больше описаний посольств в Кафу по делам торговли; в них находится множество ценных данных о торговле русских купцов в Крыму, в крымской и заморской Турции, о предметах, путях и способах этой торговли: открывается целый мир своеобразных восточных отношений и западных! Заслуживают внимания данные о многих фрягах, ездивших из Крыма или через Крым в Москву, в качестве купцов и мастеров, имевших поступить на службу великому князю: сдается, что эти ловкие, предприимчивые выходцы из разных городов Италии были не без влияния на закрытие ганзейского двора в Новгороде; во всяком случае, это дело было к выгоде их.

2. Нурдаулет, потом сыновья его Сатылган и Джанай «царствовали» один за другим в Касимове на службе московской. Об этих царях касимовских, о роли других касимовских царей, и вообще о татарских отношениях в XV-XVII веках см. превосходный труд В. В. Вельяминова-Зернова: Исследование о касимовских царях и царевичах, часть I-IV (о трех названных царях — в первой части). Крымские дела за время Иоанна III заключают несколько новых данных для жизнеописания Нурдаулета; так, например, они позволяют определить время кончины Нурдаулета более точно, чем это могло быть сделано в «Исследовании о касимовских царях» (I, стр. 144 и 148): оказывается, что он был еще жив в 1501 году, когда его уланы, князья и казаки были посылаемы из Касимова, по приказанию великого князя, против золотоордынских царей Ахматовичей, — и только в сентябре 1503 года Иоанн уведомляет крымского хана, что брата его в животе не стало; по желанию Менгли-Гирея, великий князь переправил к нему тело покойного царя касимовского, в сопровождении вдовы его (Сборник Имп. Русск. Историч. Общ., том 41, стр. 370; 491; 544 и 553.).

3. Дочь князя Темира, Нур-Салтан, бывшая вдова царя казанского Халиля, потом брата его Ибрагима, также царя казанского, от коего она имела выше названных сыновей, она вышла в третий раз за крымского Менгли-Гирея; по Карамзину, этот брак заключен был около 1485 года (История Госуд. Российского, VI, примеч. 297. Сравн. в Исследовании о касимовских царях, ч. I, стр. 51-53). О приезде ее в Москву и Казань в 1510 г. см. у Карамзина, Ист. Госуд. Российского, VII, стр. 32 (по 5 изд.); несомненно, что она приезжала тогда с примирительными намерениями, но, к сожалению, не успела поддержать уже пошатнувшийся союз.

4. Сборник Имп. Русск. Историч. Общества, том 35, стр. 351. Главный и самый богатый источник для истории крымских и вообще татарских и восточных отношений при Иоанне III суть дела крымские и ногайские первых лет: Сборник Имп. Русск. Историч. Общества, том 41-й (в нем же отчасти дела по сношению с Кафою и Царьградом, как было сказано, с Казанью также и Золотою ордой; были еще особые посольские книги казанские, или «казанские тетрати», как они называются в «Сборнике» на стр. 376; но они не уцелели до настоящего времени). Том 35-й «Сборника», обнимающий посольские сношения Московского государства с Польско-литовским за время Иоанна III и Василия III, содержит в себе не мало данных также о крымских и турецких отношениях. С делами крымскими и польскими важно сопоставить посольские дела по сношениям с Цезарским двором (Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными, изд. II-го Отделения Собст. Е. И. В. Канцелярии, том I) и хотя в них нет про крымские собственно отношения за время Иоанново, но они важны для общей характеристики политики Иоанна. — За время Иоанна III и его преемника Василия III крымские дела документально излагаются в труде Малиновского: Историческое и дипломатическое собрание дел, происходивших между Российскими великими князьями и бывшими в Крыме татарскими царями с 1462 по 1533 год (Записки Одесск. Общ. Истор. и Древн., том 5). — Начальные сношения с Крымом Польско-литовского государства, записывавшиеся в Литовской Метрике, смотр. в Сборник Муханова, №№ 22-26 (по 2 изд.); в Сборнике кн. Оболенского, № 1; в Актах, относящихся к истории Западной России, тома I и II; в «Книге. посольской Метрики великого княжества Литовского», изд. Имп. Моск. Общ. Истор. и Древн. Росс. Москва, 1843 (первая книга, под редакцией князя Оболенского и Даниловича, заключает много важных документов по сношениям с Крымом Сигизмунда II Августа; вторая, под редакцией Погодина и Дубенского заключает дела посольские за время Стефана Батория, но гораздо меньше имеет документов по сношениям крымским). — В 53-м томе Сборника Русск. Истор. Общества (дела по сношению с Прусским орденом в 1516-1520 г.), особенно же в 59-м томе того же Сборника (дела по сношениям с Польско-литовским государством в 1533-1560 г.) есть немало данных и про крымские отношения. Все названные тома Сборника изданы под редакцией покойного Г. Ф. Карпова.

5. Впоследствии он писал кн. Курбскому: «О Иване же Шереметеве что глаголати? Еже по вашему (боярскому) злосоветию, а не по нашему хотению, случися таковая пагуба православному христианству» (Сказания кн. Курбского, стр. 200; сравн. слова Курбского на стр. 52-й о том, что царь по совету храбрых воевод, отвергнув совет боязливых, выступил против хана к Туле). Битва при Судьбищах описана в летописи по Никонову списку, часть VII, стр. 241-244; сравн. стр. 49-52. Дополненный по другим источникам рассказ можно читать у Карамзина, VIII, 147-149, у Соловьева, VI, 137-139, и у Барсукова, Род Шереметевых, кн. I, глава XII.

6. О действиях дьяка Ржевского (Матвея Ивановича, стрелецкого головы) — в Летописи по Никонову списку, VII, стр. 262-264; 266; 272. О совместных его действиях на Днепре с Вишневецким в 1558 году там же на стр. 308-309. Еще о поручении ему — там же стр. 287. Позже Ржевский был наместником в Чернигове и Ряжске; Древн. Росс. Вивлиоф. XIII, 287; 324 и 454; Сборн. И. Р. Ист. Общества, т. 59, стр. 598. — И раньше казаки из Путивля, Новгород-Северского и Чернигова ходили на улусы крымские, чинили не малый вред татарам, по признанию сих последних и польского правительства: Книга Посол. метрики вел. княж. Литовского, изд. кн. Оболенского, стр. 26, акт от 1545 г. Пример разведочной и сторожевой службы тех же казаков позже, именно в 1589 г., см. у Соловьева, И. P. VII, стр. 386-388.

7. О действиях Вишневецкого на Днепре и на Дону см. в Летописи по Никон. сп. VII, стр. 272-273; 284; 292-296; 308-309; в Разрядах тех лет: Древн. Росс. Вивлиофика XIII, 260; 263; 288; в Литовской Метрике, изд. кн. Оболенского, на стр. 130; 135; 136-140; 142-143; 158-159. Сравн. в Сборнике Русск. Истор. Общества, т. 59, стр. 542-543 и 585, где говорится о войске будто бы в тридцать тысяч, данном Вишневецкому как на Днепр, так и на Дон: это число войска несомненно очень сильно преувеличено. Разряд крымского похода Адашева 1559 года — в Древ. Росс. Вивлиофике XIII. 286-287. О городке на устье Псела, откуда Адашев выехал на низовья Днепра, там же стр. 286; сравн. еще стр. 304 и 308. О значении этого городка для Московского государства в его предприятиях на Крым замечательно судили в Польше: Литов. метрика, изд. кн. Оболенским, стр. 135 и 139. Дополненный по иным источникам рассказ о действиях Вишневецкого и Адашева (Сказания Курбского, Архивская летопись и др.) см. у Карамзина, VIII, 154-157; 179-182, и у Соловьева VI, 139-144.

8. Вполне разделяем соображения по этому предмету Соловьева: История России VI, стр. 144-146. В них дана вместе и критика на воззрения князя Курбского и Карамзина (Ист. Гос. Росс. VIII, стр. 155-157, 179-182). В новом труде по отечественной истории Д. И. Иловайского поддерживается взгляд Курбского и Карамзина на крымские отношения того века (Ист. России III, стр. 218-219; прим. 36). Откровенно признаемся многоуважаемому автору, что не можем согласиться с ним по этому предмету: по нашему посильному разумению, князь Курбский и его товарищи впадали в важную политическую ошибку, когда советовали царю большой крымский поход. Пускай были некоторые благоприятные условия для этого похода, например, одушевление, овладевшее русскими для борьбы с татарами, или движение черкесов в сторону России от Крыма; пускай верно и то, что поход на Крым хотя и трудный не был совсем не возможен; однако же неблагоприятных и затрудняющих условий было еще больше. А главное, сомнительны были бы последние результаты войны с Крымом и Турцией. Все дело — в этой стихийной силе степи!

9. По всей вероятности, Польша приняла меры против дальнейших попыток Московского государства действовать на нижнем Днепре против татар с помощью малороссийских казаков; этим надобно объяснять, но нашему мнению, то, что в последующее время уже нет предприятий из Москвы против Крыма в роде тех, что так успешно делали Ржевский, Вишневецкий, Адашев; в противном случае ничто, кажется, не мешало бы московскому правительству повторять и продолжать удачные опыты. Отметим также, что царь жаловался королю в 1559 году, что польские люди чинили многие обиды царским людям в Псельском городке, в этом опорном пункте для прежних предприятий против Крыма, Сборник И. Р. И. О. (59, стр. 581). Что касается Вишневецкого, то он покинул в 1563 г. московскую службу, отъехал к королю, потом в Молдавии попался в плен и, выданный туркам, был предан от них мучительной казни в Царьграде (Карамзин, И. Г. P. IX, 33; примеч. 104. Сравн. в «Историч. песнях малорусского народа» с объясн. Вл. Антоновича и М. Драгоманова, стр. 145-159.

10. Летопись по Никон, сп. VII, стр. 295-296. О Магмет-Гиреевых поминках не известно, как они были велики. Дело в том, что этот сын и приемник Менгли-Гирея совершил в 1521 году опустошительный набег на Москву вместе с братом, царем казанским Саип-Гиреем, после чего потребовал от вел. кн. Василия Ивановича дани. По поводу этого требования историограф Карамзин справедливо заметил: «едва ли сам варвар, Магмет-Гирей считал такое обязательство данью действительным». И действительно, хотя хану была тогда выдана грамота (по счастливой случайности она осталась в России, в руках рязанского воеводы Хабара Симского), но едва ли эта грамота содержала обязательство собственно о дани ежегодной; вероятнее предполагать, что в ней было писано о поминках, об уплате их в Крым на известных условиях. Однако, то несомненно, что поминки в Крым за время Магмет-Гирея I были более значительны, чем в последующее время, при его преемниках Сайдет и Саип-Гиреях, как это видно из крымских дел за время Иоанна Грозного и Девлет-Гирея (Карамзин, И. Г. P. VII, 67; Малиновский, Истор. и дипломатич. собран. дел крымск., стр. 228-232; сравн. стр. 256; Соловьев, Истор. Рос. VI, 285; 294).

11. Сумма в 4 тысячи рублей была, вероятно, единовременный запрос от нового хана, а не сумма годовых поминков. — О посольстве Мосальского см. у Карамзина, т. IX, 164-165; 212. Посол под конец своего проживанья в Крыму успел склонить хана в 1582 году к перемирию и выдаче шертной записи. (См. у Карамзина выписку из папских дел в примеч. 622 к IX тому). Однако этой записи нет в числе шертных грамот ханских, реестр коих был составлен в свое время Малиновским и недавно напечатан г. Лашковым в Известиях Таврической ученой архивной комиссии (№ 9). Остается неизвестным, на каких условиях было заключено перемирие 1582 года.

12. Источники: Крымские посольские дела за время Иоанна Грозного в сокращенном, иногда в дословном изложении у Карамзина, в томах VIII и IX, и у Соловьева в томе VI. У них же лучший обзор и критика других источников. О нашествиях Девлет-Гирея — в Летописи но Никонову списку, VII, 313-314; П. С. Р. Л. Ш, 173. Особая «Повесть о бою воевод московских с неверным ханом», по рукописи Синодал. библиотеки, у Карамзина, IX, примеч. 391. Разряды «береговой службы и от поля» в Древн. Росс. Вивлиоф. части XIII-XIV. Сравн. Разрядную книгу в «Синбирском Сборнике»: любопытна разница в подробностях о действиях воевод против хана в 1572 году, каких нет в Новиковской разрядной. — Дела но сношениям с Ногайскою ордой заключают много данных и для Крыма; цель этих сношений между прочим та, чтобы поднимать ногайских татар на крымских (напечатаны в «Продолжении Древ. Росс. Вивлиоф.» части VII-XI). Реестр крымских шертных грамот и самые грамоты (№№ 24-26) напечатаны в Известиях Таврич. архивн. комиссии. №№ 9 и 10. — «Книга посольская Метрики вел. княж. Литовского» заключает много документов на счет того, как и какими средствами (внушения, поминки) Польша поднимала Крым на Москву. — Из пособий новых интересны книги г. Смирнова «Крымское ханство», не раз уже здесь цитованная, и г. А. Барсукова «Род Шереметевых», I (главы ХХII-XХIII: в последней главе собрано не мало сведений о битве в Молодях и вообще о татарском набеге 1572 года).

13. В междукоролевье Генриха Валуа и Стефана Батория, а также в начале царствования сего последнего, даже в самые дни сейма крымцы делали несколько нападений на Польшу; дело в том, что в последние годы она платила неисправно поминки в Крым; если верить хану Девлету, поминки не были уплачены ему за последние восемь лет: «Книга посольская Метрики вел. княж. Литовского», изд. Погодиным и Дубенским, документ под № 8. Сравн. также инструкцию короля послу Тарановскому: король уполномочивает его обещать хану ежегодные поминки в 20 тысяч талеров, а в случае войны хана против царя еще столько же (там же № 7).

14. Турецкий поход под Астрахань 1569 г. хорошо описан у Карамзина (т. IX, 74-78 и соответств. примечания). Описание сделано, главным образом по донесениям знаменитого посла Семена Мальцова, случайно попавшего в турецкий плен на пути из Ногайской орды; в примечаниях историограф приводит высоко интересные выдержки из донесений этого Мальцова. Там же критика других источников (Одерборна, Стрыйковского). Позже в Записках Одесск. Общ. И. и Др., в томе VIII, напечатана любопытная русская повесть о том же походе, составленная или переписанная в 1677 году, в дому князя В. В. Голицына, как значится в ее заглавии: она составлена на основании старого источника, современного самому событию, т.е. походу под Астрахань турок и татар: автор не только современник, но отчасти очевидец похода. Повесть эта заслуживает внимательного изучения со стороны состава и содержания. Ошибку редакции Записок, относившей к XVII-му веку самое событие, описанное в повести, кстати отметил г. Смирнов (Крымское ханство, I, стр. 435). В его же книге разобраны данные турецких и татарских источников об этом походе (стр. 431-434). По словам турецких историков, соединение каналом Дона и Волги имело служить туркам для удобств войны с Персией. Допустим, что это так; однако верно и то, что Астрахань теперь же была целью турецкого предприятия.