АМБРОДЖО КОНТАРИНИ

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПЕРСИЮ

QUESTO E EL VIAZO DE MISIER AMBROSIO CONTARIN AMBASADOR DE LA ILLUSTRISSIMA SIGNORIA DE VENESIA AL SIGNOR UXUNCASSAM RE DI PERSIA

ГЛАВА V.

Светлейший Посол, оставив двор Узун-Гассана, отправляется чрез Грузию и Мингрелию в обратный путь и, после многих опасностей, приезжает в Фазис.

28-го числа все мы собрались в шатер Светлейшего Г. Иосафата Барбаро, которому, равно как и мне, минута разлуки была крайне тягостна. Отобедав на прощанье вместе, мы крепко обняли друг друга и расстались, заливаясь горькими слезами. Я сел на коня и вместе с Патриархом, с Послами Узун-Гассана и с Марком Россо пустился, при помощи Божией, в обратный путь; но верно [67] выехал не в доброй час, ибо во все время странствия моего подвергался беспрестанным неприятностям и опасностям. Следуя по направлению к Фазису, мы сначала поехали чрез владения Узун-Гассана и вскоре достигли тех 9 Армянских селений 36, о коих выше было упомянуто. Тут остановились мы в доме Епископа, который принял нас очень хорошо, доставил нам случай отслушать Католическую обедню и продержал у себя трое суток, дабы дать время запастись всем нужным для дороги. Расставшись с ним, мы пустились далее чрез пространную равнину, на которой от времени до времени встречали небольшие горы, — и наконец въехали во владения Царя Грузинского.

12-го Июля 1475 прибыли мы в город Тифлис (Tiphis), принадлежащий означенному Царю. Он лежит на небольшом холме и защищен довольно хорошею крепостию, выстроенною на другой горе, — гораздо выше первой. Переправившись чрез реку Тигрис (Tigris) 37, отыскали мы одного Католического Армянина, в доме коего и остановились. Город Тифлис славился прежде своею обширностию; но теперь очень разорен. Впрочем те части его, которые уцелели от разрушения, довольно населены по своему [68] пространству. В Тифлисе встретили мы много Католиков.

15-ю числа пустились мы далее и почти беспрестанно ехали с горы на гору, встречая от времени до времени небольшие селения и замки, выстроенные на возвышенных местах.

18-го числа, неподалеку от границ Мингрелии, в небольшом леску, окруженном холмами, нашли мы Царя Баграта и немедленно отправились к нему. Он пригласил нас к себе обедать и по тамошнему обычаю усадил на полу, вокруг конги, разостланной в виде скатерти. Нам подали жареного мяса, несколько худо разваренной курицы и другой подобной дряни; за то вина было вдоволь; ибо в Грузии считается оно самым лучшим угощением. После обеда Грузины принялись пить в запуски из больших стаканов, в поллоктя вышиною. Тот, кто более может выпить, пользуется у них большим уважением. Так как сопутствовавшие нам Турки вовсе не употребляли вина, то мы и отговорились их присутствием, дабы не участвовать в попойке, что однако крайне не понравилось нашим хозяевам. — Царю Баграту на вид должно быть около сорока лет. Он высок ростом, смугл и имеет оклад лица Татарский; но со всем тем красивый [69] мужчина. Пробыв у него несколько времени, мы распрощались с ним.

20-го числа утром отправились мы далее и, продолжая путь свой почти беспрерывно по горам, прибыли 22 числа на границу Мингрелии, где встретили Грузинского Капитана, с отрядом пехоты и конницы, присланного по поводу каких то беспорядков, возникших по смерти Бендиана, Государя Мингрелии. Этот Капитан с ужасными угрозами остановил нас; отнял два колчана с стрелами и луками и не иначе согласился отпустить нас, как по уплате за выкуп некоторой суммы денег. Вырвавшись из рук его, мы поскакали во всю прыть и, свернув с большой дороги, въехали в лес, где и провели ночь в ужасном страхе, опасаясь ежеминутно нового нападения.

23-го числа, неподалеку от Кутаиса, были мы опять атакованы несколькими поселянами, которые отняли у нас трех лошадей, принадлежавших Послам Узун-Гассана и грозили нам смертию, если мы тронемся с места. После долгих переговоров вынуждены мы были уступить им этих лошадей и заплатить сверх того 20 червонцев на их деньги и несколько луков. Расставшись с ними, мы отправились поспешно в [70] крепость Кутаис, принадлежащую Царю Баграту, куда и прибыли в тот же день.

24-го числа, при переправе чрез одну реку, были мы вновь задержаны и, к крайнему нашему прискорбию, принуждены заплатить по два гросса (grosso) 38 с лошади. Переехав чрез реку вступили мы в пределы Мингрелии. Нужно заметить, что во все продолжение пути проводили мы всякую почти ночь в открытом поле.

25-го числа, переправившись на лодках чрез другую небольшую реку, прибыли мы в селение, принадлежащее сестре Бендиана, по имени Мареске (Maresca). Она приняла нас отменно хорошо, угостила хлебом и вином и отвела для ночлега большой сад (prato serrate).

26-го числа поутру, положили мы между собою сделать ей подарок в двадцать червонцев. Она сначала отказывалась от него, а потом стала делать нам разные притеснения и потребовала по два червонца с лошади. Напрасно отговаривались мы бедностию и разными другими подобными причинами; убеждения наши ни к чему не послужили. Надобно было не только отсчитать ей по два червонца с лошади, но и выдать сверх того подарок, который прежде предлагали. Наконец, после разных прижимок, мы [71] кое как развязались с нею и рады были тому, что она не совсем еще обобрала нас, чего, судя по ее приемам, мы легко ожидать могли.

27-го числа все мы, кто в лодках, а кто верхом, отправились из дома Марески, крайне раздосадованные ее поступками, и прибыли в Фазис, где остановились у той же самой Черкешенки Марфы, у которой стояли прежде. Тут, к довершению бедствий наших, узнали мы, что Кафа — цель всех наших желаний — завоевана Турками. Легко представить себе, как сильно огорчило нас это известие. Не зная, что предпринять, мы долго стояли как вкопанные; наконец Лудовик Болонский, Патриарх Антиохийский, объявил, что он решается ехать чрез землю Черкесов и Татарию в Россию, ибо путь этот ему несколько известен. Он несколько раз прежде сего проповедывал, что нам отнюдь не должно оставлять друг друга; а когда теперь я ему напомнил о наставлениях его, то он без стыда отвечал мне: «пора всякому заботиться о собственной голове!»... Этот ответ показался мне крайне бессовестным и жестоким; но не смотря на то, я снова стал умолять его взять нас с собою; однако просьбы мои ни к чему не послужили и он решительно объявил, что [72] поедет один с свитою своею и Послом Узун-Гассана. Услышав таковой отзыв, я не стал более настаивать и обратился к Марку Россо, предлагая ему возвратиться как нибудь назад вместе. Он сначала согласился на мою просьбу, и даже мы запечатлели уговор наш поцелуем; но потом, посоветовавшись с послом Узун-Гассана, объявил, что поедет чрез владения Горгоры, Государя Халцихана 39 и Вати, (Gorgora, Signore di Calcican et delle terre Vati) — городов, пограничных с Оттоманами и платящих им дань. Не решаясь ехать этим путем, я предпочел остаться в Фазисе и положиться на милосердие Божие.

6-го Августа 1475 года, Патриарх, со всею свитою своею, отправился в назначенный им путь, заехав прежде извиниться передо мною, а на следующий день и Марк Россо с Послом Узун-Гассана выехал также из Фазиса в Вати, откуда намеревался чрез Шамаху (Samachi) перебраться в Татарию. Таким образом я, со свитою моею, состоявшею всего из 4-х человек, остался совершенно один, покинутый всеми, без денег, без надежды на спасение, не зная даже, что предпринять в горестном моем положении. Предоставляю читателям моим судит, каковы были мучения наши, тем [73] более, что в самый этот день от тревоги открылась у меня сильнейшая лихорадка. На беду в целом городе нельзя было ничего достать, так что я во все время питался одною речною водою, да небольшим количеством лапши, или другой какой либо похлебки. Изредка, да и то с большим трудом, добывали мне цыпленка. Болезнь моя была весьма серьезна, ибо сопровождалась бредом, заставлявшим меня говорить всякие пустяки. Несколько дней спустя занемогли также и спутники мои, за исключением отца Стефана, который один ходил за всеми нами. Постель моя состояла из довольно плохого тюфяка, коим снабдил меня проживавший в Фазисе Генуэзец, по имени Иоанн де Валькан, и на коем вовсе не было простынь. Люди же мои кое как перебивались бывшими у них одеялами. Я пролежал в этом положении до 10 Сентября и так изнемог от болезни, что спутники мои наверно полагали, что мне должно умереть. Но к счастию хозяйка наша Марфа отыскала у себя ладонку, которую надела мне на шею, и обложив меня травами с деревянным маслом, тем облегчила несколько мои страдания. Впрочем исцеление свое не смею я приписать никому другому, как Всеблагому Творцу, недопустившему меня умереть [74] на чужбине. Да будет в век прославлено Святое имя Его! Оставшись, как выше сказано, одни, мы долго рассуждали между собою о том, что надлежит нам предпринять и наконец положили отправиться назад чрез Шамаху в Татарию. Многие советовали мне пуститься чрез Сирию; но я не послушался их и предпочел дождаться в Фазисе совершенного моего выздоровления.

10-го Сентября сели мы на коней; но отъехав около двух миль, принуждены были остановиться; ибо слабость не дозволяла мне продолжать пути. Меня сняли с лошади и, по кратком отдохновении, отвезли опять в Фазис, в дом вышепомянутой Марфы, где я и оставался до 17 числа. Тут, укрепившись несколько в силах, сели мы снова на коней и с именем Божием пустились к предназначенный путь. В Фазисе отыскал я одного Грека, знавшего Мингрельский язык, и взял его в проводники; но он дорогою наделал мне столько неприятностей, что даже больно пересказывать их. [75]

ГЛАВА VI.

Светлейший Посол отправляется из Фазиса и, миновав Мингрелию, Грузию и Мидию, переплывает чрез Бакинское или Каспийское море и приезжает в Татарию.

17-го числа, как выше сказано, сели мы на коней и пустились опять назад по Мингрелии, опасаясь ежеминутно новых нападений, а 21 прибыли в Кутаис, где проводник наш завел со мною такую ссору, что я рад был поскорее отпустить его от себя. Тут пробыли мы до 24 числа, как по причине все еще продолжавшейся слабости моей, так равно и для того, чтобы выждать каких либо путешественников, с которыми бы могли ехать вместе. По трехдневном ожидании, присоединилась к нам небольшая толпа людей, вовсе нам неизвестных и которых мы даже не понимали; но я так был рад их сообществу, что ни мало не медля пустился в путь. Продолжая странствие свое по стране гористой и не совсем безопасной, мы 30 числа прибыли в Тифлис, где я, почти полумертвый, пристал в доме одного Армянского Католического Священника, [76] который принял нас весьма хорошо. У этого Священника был внук, заболевший на нашу беду чумою, сильно свирепствовавшею в этом году в Тифлисе. От него заразился служитель мой Матвей Бергамский, который постоянно ходил за мной и в продолжение двух дней из усердия скрывал болезнь свою; но наконец, обессилив совершенно, принужден был слечь в постель. Мне посоветовали выехать немедленно из этого дома и я с трудом отыскал для своего помещения небольшой хлев, в который на ночь ставили коров. Очистив его, как только можно было лучше, меня перенесли туда и положили на сено; ибо я находился в крайнем изнеможении. Между тем Священник никак не хотел держать у себя долее Матвея, и, за неимением другого места, я принужден был перевести его в угол того хлева, где лежал сам, и поручить попечению отца Стефана. Вскоре Господу Богу угодно было призвать страдальца к себе, а я перебрался на житье в другой такой же хлев, который отыскали мне с большими затруднениями. В этом горестном положении все решительно отступились от нас, кроме одного старика, знавшего несколько Франкский язык и ни на минуту нас не покидавшего. Легко представить себе, в [77] каком мучительном состоянии находился я во все это время. В Тифлисе прожили мы до 21 Октября и, за день до нашего отъезда, прибыл туда тот самый посол Узун-Гассана, который отправлен был вместе с Лудовиком, Патриархом Антиохийским. Достигнув благополучно Абхазии (Avogasia), они как то натолкнулись на шайку разбойников и были в конец ограблены ими. Виною этого бедствия, по уверению посла, был не кто другой как сам Лудовик, и потому он намеревался, по возвращении в отечество, принести Государю своему сильную жалобу на Патриарха. Я старался утешить его, как умел, и предложил ему хотя некоторое время продолжать вместе путь наш, на что он охотно согласился. Таким образом 21 Октября, как выше сказано, выехали мы из Тифлиса, принадлежащего Грузинскому Царю Баграту и, по двухдневном странствии, вступили во владения Узун-Гассана, чрез которые лежит дорога в Шамаху. На пути встречали мы множество прекрасных мест.

24-го Октября 1475, достигли мы до того пункта, где нам должно было расстаться; ибо я намеревался отправиться чрез владения Сивансы (Sivansa) 40 в город Шамаху, а Посол Узун-Гассана пробирался к своему Государю. Добыв себе чрез его посредство [78] в проводники одного Турка, обещавшего довести нас до самой Шамахи, я распрощался с спутником моим и вступил в землю означенного Сивансы, именуемую Мидиею (Media) 41. Страна эта представляет большею частию вид самой прекрасной и плодоносной равнины и гораздо лучше и благодатнее нежели владения Узун-Гассана. Проводником нашим во все время пути я был отменно доволен.

1-го Ноября 1475 прибыли мы в город Шамаху 42, принадлежащий означенному Сивансе, Государю Медии. В этом городе приготовляют шелк, известный у нас под именем Таламанского, и выделывают сверх того разные шелковые ткани, — большею частию гладкие и не слишком добротные, Шамаха не так обширна как Тавриз, но, по мнению моему, во всех отношениях гораздо лучше его и обильнее всякого рода жизненными припасами. Тут встретили мы Марка Россо, того самого, который сопутствовал нам до Фазиса и потом, отделавшись от нас, отправился чрез Горгору 43 в Шамаху, до коей добрался с большим трудом. Он из учтивости посетил меня в Каравансарае, где мы находились, и я, дружески обняв его, предложил взять нас с собою, на что он охотно согласился. [79]

6-го числа выехали мы из Шамахи в город Дербент (Derbent) 44, лежащий на границе Татарии и принадлежащий также означенному Сивансе, и продолжали спокойно путь свой то по горам, то по равнинам, останавливаясь от времени до времени в Турецких селениях, где нас принимали очень хорошо. На половине пути находится небольшой, довольно впрочем красивый городок 45, где родится столько прекрасных плодов, и в особенности яблок, что, глядя на них, не веришь собственным глазам.

12-го числа прибыл я в помянутый город Дербент, а как для достижения Российских владений надлежало нам переезжать чрез всю Татарскую степь, то мы и решились, по совету людей опытных, зимовать тут, дабы в Апреле месяце переплыть в Цитрахань (Citracan) чрез Бакинское море (mare di Bachau). Дербент лежит на самом берегу Бакинского или Каспийского моря, построен, как уверяют, еще Александром Великим и называется железными вратами; ибо из Татарии нельзя проехать в Мидию и Персию иначе как чрез этот город, по причин глубокого ущелия, простирающегося от него вплоть до самой Черкесии. Он окружен крепкими, толстыми стенами, но так немноголюден, что едва ли шестая часть всего [80] пространства, находящегося под горою, по направлению к цитадели, населена: со стороны же моря все почти здания разрушены. В Дербенте находится множество гробниц (sepolture) и он обилует всякого рода жизненными припасами, плодами и вином. Бакинское море весьма пространно и не имеет вовсе заливов. Оно, говорят, не менее Черного моря; но гораздо глубже его. Жители ловят в нем множество осетров и белуг; другой же рыбы ловить не умеют. Между прочим водится там одна рыба, совершенно похожая на собаку, с головою, ногами и хвостом 46, и еще другая, в полтора локтя длиною, толстая и гладкая, у которой вовсе не видно головы. Из нее добывают жир, употребляемый вместо масла для освещения и для натирания верблюдов. Этот жир развозят в большем количестве по всем окрестных землям. В Дербенте пробыли мы с 12-го Ноября по день отплытия нашего, т. е. по 6 Апреля, — и должны отдать полную справедливость тамошним жителям, которые показались мне предобрыми людьми; ибо во все время нашего у них пребывания не причинили нам ни малейшего оскорбления. На вопрос, кто мы таковы? отвечали мы просто: Христиане, — и этого ответа было для них достаточно. Одежда, которую я носил в Дербенте, [81] была из изорванного, подбитого овчинами полукафтанья, из верхней шубы, также весьма поношенной, и из бараньей шапки. В этом одеянии расхаживал я по городу и по рынку и не редко сам носил домой купленную много провизию. Иногда однако прохожие, глядя на меня, останавливались и говорили между собою: «этот человек повидимому не рожден для того, чтобы самому таскать припасы». Марк Россо передавал мне слова их, убеждая всякой раз не делать этого вперед и вспомнить, что мы не во Франкской земле; но я отвечал ему, что не могу поступать иначе и даже удивляюсь, каким образом можно открыть звание мое под такою одеждою. Впрочем жители, как я уже выше сказал, обходились с нами весьма хорошо. Между тем желая узнать что либо нового об Узун-Гассане и Светлейшем Иосафате Барбаро, я решился послать переводчика моего Димитрия в Тавриз, отстоящий от Дербента только на двадцать дней пути. Через сорок дней он возвратился и привез мне письмо от Иосафата, в котором сей последний уведомлял меня, что Узун-Гассан все еще находился в Тавризе, но что о намерениях его ничего нового узнать было невозможно. Тем временем Марк условился с одним хозяином судов в [82] Дербенте о переезде нашем в Цитрахань. Нужно заметить, что тамошние суда на зиму вытаскиваются на берег; потому что в это время года плавание по морю невозможно. Они имеют совершенно форму рыбы, и носят даже это название, ибо узки в корме и в носу, а на боках очень выпусклы. Их сколачивают деревянными гвоздями и смолят весьма крепко; для управления же имеют они две мачты и большой шест, служащий им вместо руля. Каспийские мореходцы плавают на авось, без компаса, наблюдая течение звезд и вообще держатся берегов, от которых никогда не удаляются на большее расстояние. В дурную погоду они прибегают к парусам; иногда же употребляют и весла, которыми, равно как и рулем, управляют весьма дурно. Не смотря на сие они твердо уверены, что в целом мире нет мореходцев лучше их. В заключение не излишним почитаю объяснить, — что все жители Дербента Магометане.

Наскучив в продолжение осьми дней ждать, со всею поклажею, на берегу, отъезда нашего, Марк Россо возвратился в город, где и пробыл до самого нашего отплытия, а мы оставались у моря совершенно одни — и, признаюсь, натерпелись довольно страха. К счастию 6-го Апреля 1476 года Господу [83] Богу угодно было даровать нам попутный ветер, так что мы, ни мало не медля, спустили лодку нашу на воду и благополучно вышли в море. Нас всего было тридцать пять человек, включая в то, число хозяина и шесть матросов; прочие же пассажиры состояли почти все из купцов, ехавших в Цитрахань с сарачинским пшеном, шелковыми тканями и другими мелкими товарами, для промена оных Русским и Татарам на меха и иные предметы, требуемые в Дербенте. И так вышед, как я уже сказал прежде, при попутном ветре, в море, мы поплыли вдоль берега, выдававшегося в виде цепи гор, и постоянно держались оного, в расстоянии не более 15 миль. На третий день миновали мы эти горы и взорам нашим открылся берег совершенно плоский; но вдруг ветер переменился и так сильно стал напирать на нас, что мы в 4 часа по полудни вынуждены, были бросить якорь. В ночи погода усилилась и хозяин, страшась гибели своего судна, решился поднять якорь и предоставить лодку нашу на волю Божию, в надежде, что ветер прибьет ее к земле. Лишь только успел он исполнить намерение свое, как мы сделались совершенным игралищем бурных валов, которые, при усилившемся ветре, гнали нас [84] все более и более к берегу. К счастию однако самые эти валы были спасением нашим; ибо пронесли нас невредимо над подводными камнями, о которые судно непременно бы разбилось в дребезги. Вскоре однако были мы прибиты к самому берегу и въехали в небольшую губу, одинакой величины с лодкою, которая таким образом очутилась как бы в гавани, не страшась более валов, разбивавшихся о берег и уже бессильных противу нее. Мы все должны были спрыгнуть в воду и перенесть на берег пожитки наши, совсем вымоченные; ибо в судне открылась небольшая течь от легкого удара о подводные камни. Между тем холод сильно беспокоил нас, потому что ветер не уменшался; да к тому же мы все были вымочены с головы до ног. По утру хозяин, посоветовавшись с матросами своими, положил отнюдь не разводить огня; ибо мы находились в месте, подверженном повидимому частым нападениям Татар. Это заключал он из замеченных им на песке свежих лошадиных следов и обломков вновь разбитого судна, доказывавших, что ночью кто нибудь приезжал к берегу для спасения людей, или для взятия мертвых тел, на разбитой лодке находившихся. Мы были сначала сильно устрашены таковым [85] известием; но потом несколько успокоились, приметив, что берег быль усеян болотами и что, по причине оных, Татарам невозможно будет подъехать слишком близко к морю. В таком положении пробыли мы до 13 числа. Тут погода сделалась несколько благоприятнее и мы, оснастив немедленно судно наше и вытащив его из среды камней, его окружавших, погрузили пожитки свои и снова вышли в море. Это было в страстную субботу. Отъехав около 30 миль, опять подул противный ветер; но к счастию в виду у нас было несколько островков, покрытых камышом, между коим мы поспешили укрыться и бросили якорь в мелком месте. Ветер однако усиливался все более и более, так, что волны начали даже заливать лодку. Это заставило хозяина нашего высадить всех нас на один из означенных островков и, в следствие того, вынужден я был взвалить чемодан свой на плеча и, сняв нижнее платье, итти по воде к берегу, не смотря на сильный холод и на волны, беспрестанно меня обдававшие. Достигнув берега отыскал я небольшой камышовый навес, оставленный вероятно Татарами, приезжающими сюда летом для ловли рыбы, и кое как укрылся под ним с своими товарищами. Между тем матросы с большим трудом успели вывести [86] лодку из под ветра и поставить ее в таком месте, где она не подвергалась никакой опасности.

14-е число (это был день Пасхи) пробыли мы в означенных камышах, терпя ужасную стужу и не имея для разговенья нашего ничего кроме коровьего масла. К счастию один из служителей Марка Россо, бродя между каменьями, нашел девять утиных яиц и принес своему хозяину, который, приказав приготовить из них яичницу, дал каждому из нас по кусочку. Этим мы прекрасно разговелись, благодаря Создателя за Его к нам милости. Во время переезда спутники наши неоднократно спрашивали, кто я таков, и всякий раз, по предварительному соглашению с Марком, я отвечал им, что будучи медиком и сыном врача Деспины (Despina) 47, (дочери Деспота Фомы, присланной из Рима в супруги Великому Князю Московскому) я ныне отправляюсь к ней и к Великому Князю поискать себе счастия. Раз как то у одного матроса образовался нарыв под мышкою и он прибегнул к помощи моей. Сделав пластырь из муки с печеным хлебом и деревянным маслом, я приложил его к больному месту и к счастию моему чрез три дня нарыв прорывался и больной выздоровел. Этот [87] случай доставил мне между пассажирами славу отличного врача, и они даже стали уговаривать меня остаться с ними, но Марк поспешил отклонить это предложение, убедив их в совершенной невозможности моей принять оное; ибо при мне не было ничего нужного для моей должности, — и уверив, что по прожитии некоторого времени в России, я непременно возвращусь к ним.

ГЛАВА VII.

Светлейший Посол, переплыв чрез Каспийское море, приезжает в Цитрахан, где претерпевает разные притеснения от Татар, и потом отправляется с караваном в Московию.

15-го числа утром подул опять попутный ветер и мы поплыли далее, беспрерывно лавируя между помянутыми Камышевыми островами, а 26 числа вошли в устье Волги (Volga), величайший из всех известных нам рек. Она берет начало свое в России, впадает, как говорят, семидесятью рукавами 48 в Бакинское море и во многих местах очень глубока. От устья Волги до [88] Цитрахани считается не более 75 миль 49; но течение здесь так быстро, что мы не прежде как 30 числа могли достичь города, да и то с пособием бичевой, а кое где и с помощию попутного ветра. Неподалеку от Цитрахани, на пути к морю, находится соленое озеро, — столь обширное, что добываемой из него соли достаточно бы было для продовольствия большей части вселенной. Оно снабжает превосходною солью почти все Российские владения. Татары (т. е. Государь, господствующий в Цитрахани) сначала никак не позволяли нам сойти в тот же день на берег; но Марк, с помощию некоторых приятелей, бывших у него в городе, исходатайствовал для себя это позволение, а к вечеру и меня с свитою моею выпустили также из лодки и отвели в маленький домик, где находился уже Марк. Поместившись кое как в небольшой каморке, мы провели тут спокойно ночь. На утро же пришли к нам трое Татар, с лицами узкими и плоскими как доски и, потребовав меня к себе, объявили, что Марку опасаться нечего; ибо он друг их Государю; но что я, как Франк и враг Хана, должен непременно сделаться рабом его. Таковой прием крайне поразил нас, но Марк взялся отвечать за меня, советуя мне молчать и [89] предаться совершенно их покровительству, что я и должен был исполнить.

1-го Маия 1476 года возвратился я назад в свою каморку, почти полумертвый от страха и не зная сам, чем все это кончится; а между тем опасность с каждым днем увеличивалась, тем более, что Ханские досмотрщики (Commerchieri) объявили, будто у нас находится множество драгоценных вещей, тогда как я привез с собою из Дербента одни только безделушки, и то в намерении променять их потом на какую либо лошаденку, для продолжения моего пути. Все эти безделушки были у нас отняты, а мне объявили чрез посредство Марка, что я буду продан на рынке. Не смотря однако на таковое решение, я успел кое как, с помощию Марка и нескольких купцов, отправлявшихся в Московию, уладить это дело за 2000 алермов (alermi) 50, которые должен был заплатить за выкуп свой Хану, не считая в то число разных подарков другим лицам; а как у меня не оставалось ни одной копейки, то деньги эти я принужден был занять у Русских и у Татарских купцов, отправлявшихся в Московию, за большие проценты и не иначе, как за поручительством означенного Марка. Таким образом удовлетворили мы Хана; но этим дело еще [90] не кончилось. Поверенный его всякий раз, когда Марк выходил со двора, являлся к нашему жилищу и, стуча изо всей силы в дверь, страшным голосом грозил посадить меня на кол, если я не выдам ему всех моих драгоценностей. Делать было нечего. Чтобы развязаться с ним, надлежало каждый раз задобривать его каким либо подарком. Часто также хмельные Татары, упившиеся напитком, приготовляемым у них из меда, толпою подходили к дому нашему, и громко требовали Франков. Невозможно было без страха слышать этих ужасных криков и мы, чтобы избавиться от оных, всякий раз должны были задаривать их. В Цитрахани пробыл я с 1-го Маия по день Св. Лаврентия, т. е. по 10 Августа. Город этот принадлежит трем племянникам нынешнего Татарского Хана (Imperadore), которые со всем народом своим кочуют на равнинах Черкессии и около Таны, приближаясь иногда во время жаров, для прохлады и свежих пажитей, к пределам России; а в Цитрахани живут только зимою, в продолжении нескольких месяцев. Самый город, лежащий на берегу Волги, не очень обширен и окружен низкою стеною; домы же в нем почти все мазанные, хотя кое где видны еще свежие остатки больших зданий, [91] разрушенных вероятно в недавнем времени. Говорят, что прежде Цитрахань была значительным торговым местом и что сюда привозились все товары, отправляемые из Венеции чрез Тану. В обмен же за оные, сколько мог я понять и разведать, брали разные пряности, которые отвозили потом в Тану, отстоящую, как говорят, от Цитрахани не далее 8 дней пути.

10-го Августа 1476 года, в день Св. Лаврентия, мы, как выше сказано, выехали из Цитрахани в следующем порядке. Ежегодно Государь Цитраханский, именуемый Ханом Казимом (Casimi Can), отправляет Посла своего в Россию, к Великому Князю, не столько для дел, сколько для получения какого либо подарка. Этому Послу обыкновенно сопутствует целый караван Татарских купцов с Джездскими тканями, шелком и другими товарами, которые они променивают на меха, седла, мечи и иные необходимые для них вещи; а как дорога от Цитрахани до Москвы лежит почти беспрерывно чрез степь, то всякий путешественник и должен запастись нужными жизненными припасами на все время пути своего. Впрочем сами Татары мало об этом заботятся, ибо имеют всегда при караване множество лошадей, которых убивают для своего [92] прокормления. Они вообще питаются одним лошадиным мясом и молоком и даже не едят хлеба, коего употребление известно только купцам, бывшим в России. По этой причине для нас крайне было затруднительно продовольствовать себя в дороге пищею. Весь запас наш состоял из небольшого количества сарачинского пшена, смешаннаю с кислым молоком и высушенного потом на солнце. Это кушанье называется на Татарском языке тур (thur). Оно твердо, несколько кисловато и, по уверению Татар, очень питательно. Сверх означенного пшена имели мы у себя небольшой запас чесноку, луку и хорошей пшеничной муки, а также несколько сухарей, которые я добыл с большим трудом; да еще в самый день нашего отъезда удалось мне достать баранью ногу. Прямой путь наш лежал между двумя рукавами реки, но как Казим Хан 51 находился тогда в войне с дядею своим, Ханом Татарским; ибо объявил притязания на владение большою ордою, бывшею прежде под управлением его отца, то и велено было каравану нашему переправиться на другую сторону Волги, дабы поскорее достигнуть узкого прохода между Волгою и Танаисом, отстоящего на 5 дней пути от Цитрахани, и по миновании коего нам нечего уже было [93] опасаться. В следствие такового распоряжения весь караван погрузил пожитки свои и жизненные припасы на суда, для переправы оных на противуположный берег Волги, и так как Марк пожелал, дабы наши вещи и запасы были также отправлены вместе с прочими, то я и отрядил туда служителя своего Венгерца Иоанна и отца Стефана; сам же остался в городе дожидаться означенного посла, называвшегося Анхиоли (Anchioli) и обещавшего к полдень заехать за мною и доставить благополучно к месту, куда отправлены были барки. Место это отстоит от города не далее 12 миль. В назначенный час сел я на лошадь и, вместе с послом и моим переводчиком, пустился в путь. Мы ехали с большою осторожностию и в ужасном страхе и за час до сумерек прибыли к перевозу, в намерении, когда стемнеет, переправиться на противуположный берег реки, где находились спутники наши. Вдруг Марк позвал меня к себе таким страшным голосом, что я подумал: не настал ли последний час жизни моей, — и велел мне сесть немедленно на коня и, вместе с переводчиком моим и какою то Русскою женщиною, отправиться в путь, в сопровождении одного Татарина, с самою отвратительною рожею. Более не объяснил он [94] мне ничего, а только примолвил: скачи! скачи скорее! Не смея противуречить, я молча повиновался и тот же час поскакал вслед за означенным Татарином. Мы ехали без отдыха всю ночь и остановились не ранее как на другой день, около полудня. Несколько раз спрашивал я проводника нашего, куда он везет меня, но никак не мог добиться ответа. Наконец он объяснил мне, что Хан приказал осмотреть все лодки, для каравана приготовленные, — и еслиб меня нашли там, то я бы наверно был задержан. Вот причина, по которой Марк с такою поспешностию отправил меня.

13-го Августа, в полдень, как выше сказано, прискакали мы к берегу Волги, — и Татарин немедленно бросился искать лодки для перевоза нас на небольшой островок, посреди реки находящийся, и где паслись стада означенного Анхиоли. Не нашед ее, он скрутил как мог несколько хворосту вместе и, привязав этот плот веревкою к хвосту коня своего, положил на оный седла наши; а сам сел на лошадь и, погнав ее в воду, переехал таким образом на остров, отстоящий от берега не далее двух перелетов стрелы. После сего он возвратился к нам и точно также перевез [95] Русскую женщину, а потому, взял и меня. Видя всю опасность предстоявшей переправы, я снял с себя платье и оставшись в одной рубашке, (что конечно было бы для меня ничтожным пособием в случае несчастия) взошел благословясь на плот и, с помощию Божиею, благополучно переехал на остров. Переводчик же мой предпочел пуститься вплавь, и также, не смотря на все опасности, достиг берега без всяких приключений. Переправив таким образом всех нас, Татарин опять возвратился на прежнее место и перегнал наших лошадей, на которых мы немедленно поскакали к его жилищу, состоявшему из шалаша, покрытого войлоком. Так как я в продолжении двух дней совершенно ничего не ел, то, по прибытии моем, хозяин наш тот же час принес мне немного кислого молока, которое показалось мне отменно вкусным, — и за которое я был ему крайне благодарен. Вскоре подошло к нам еще несколько Татар, находившихся на острове с стадами своими. Они крайне удивились, увидя меня, ибо еще никогда не встречали в этом месте Христианина. Я боялся вступить с ними в разговор и притворился больным. Хозяин мой также молчал, страшась, как я полагаю, Посла, который считается у них [96] весьма важным человеком, — и таким образом пришедшие ничего обо мне не узнали. 14 числа, накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы, Татарин наш для моего угощения велел убить тучного барашка и часть оного сварить, а другую зажарить, не перемыв его однако прежде, ибо, по мнению их, от чищения мясо теряет свой вкус. Они даже не дают ему вскипеть надлежащим образом и пену снимают в небольшом количестве маленьким прутиком. Вместе с бараниной принес он мне кислого молока и не смотря на то, что это было накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы (у которой я умиленно просил прощения в грехе моем; ибо не мог терпеть долее), мы все с жадностию принялись за поданное нам кушанье. После того хозяин принес еще кобыльего молока, составляющего любимую пищу Татар, и убеждал меня отведать оного, говоря, что оно очень крепительно; но я никак не мог решиться пить его, по причине проклятого его запаха. Отказ мой повидимому крайне не понравился Татарину.

На острове оставались мы до 16 числа, то есть до прибытия каравана. Марк, немедленно по приезде своем, прислал за мною одного из Русских своих служителей, в [97] сопровождении Татарина, приказав им перевезти меня на лодке к тому месту, где пристал караван. Отец Стефан и Венгерец Иоанн, почитавшие меня уже совсем погибшим, крайне обрадовались, когда меня увидели и с умиленным сердцем благодарили Господа за мое спасение. Не довольствуясь сим, Марк снабдил еще нас для дороги потребным количеством лошадей.

Пробыв в этом месте для отдохновения весь день 16 числа, мы на следующее утро пустились в дальнейший путь, по направлению к Московии. Посол начальствовал всем караваном, состоявшим из 300 человек Русских и Татар, имевших при себе более 200 заводных лошадей, как для прокормления своего в пути, так равно и для продажи в России. Мы шли в большем порядке, держась все берега реки, и останавливались только на ночь, для отдыха, и в полдень, для привала; через 15 же дней миновали тот узкий проход, в котором опасались нападения Хана Большой орды. Не излишним почитаю объяснить здесь, что орда эта имеет своего Государя (имени его не припомню), который повелевает всеми Татарами, в сих странах находящимися. Татары эти, как я уже прежде сказал, кочуют по местам, изобильным тучными [98] пажитями и водою, (никогда не оставаясь долго на одном месте) и живут мясом и молоком. У них такие коровы и быки, каким подобных, я думаю, не найдешь в целом свете; бараны и овцы также отличной породы; а мясо необыкновенно вкусно, по причине тучных пажитей, на которых пасется скот. Впрочем Татары всему предпочитают кобылье молоко. Я сам не был в орде, а только старался узнать от других о ее устройстве и могуществе, — и все те, кого я ни спрашивал, единогласно утверждают, что хотя народа в ней много; но большая часть оного вовсе бесполезна; ибо состоит из женщин и детей. В целой орде не наберется более 2000 человек, вооруженных мечами и луками; остальные совершенно безоружны. Татары считаются народом храбрым, ибо беспрестанно грабят Черкессов и Русских; лошади же их по видимому очень дики и пугливы, и не привычны к ковке. Вообще полагают, что между Татарином и животным весьма мало разницы. Это племя кочует постоянно, как выше объяснено, между Волгою и Танаисом; но есть, говорят, еще другое племя, живущее за Волгою, далее к северо-востоку 52. Оно отличается длинными волосами, висящими до самого пояса и носит название диких [99] Татар. Племя это, переходя, как и все другие, с места на место, и отыскивая свежих пажитей и воды, иногда, во время большой стужи и морозов, доходит до самой Цитрахани; но не причиняет жителям ни малейшего вреда; разве только кое где похищает скот.

Продолжая в течение 15 дней путь свой около берегов реки, мы наконец прибыли к небольшому леску, в коем Русские и Татары принялись с отменною скоростию рубить деревья и делать из них плоты, связывая каждые 40 бревен вместе веревками, которые привезли с собою. Пока они заняты были этою работою, мы отыскали небольшую лодку, довольно впрочем ветхую, на коей Марк решился переправить пожитки наши на противуположный берег. Исполнив это, лодка возвратилась назад, и он приказал мне сесть в нее, и забрав с собою седла наши и то небольшое количество жизненных припасов, которое у нас находилось, переехать также на другой берег, для охранения этих пожитков; переводчика же моего Димитрия и Венгерца Иоанна оставил стеречь лошадей. Сев в лодку с отцом Стефаном и двумя Русскими гребцами, мы, с помощию весьма плохих весел, пустились к противуположному берегу; но долго не могли достичь его, не столько по [100] причине расстояния, составлявшего добрую милю, сколько по причине сильного течения, относившего нас стремительно вниз и небольшой течи, в лодке оказавшейся, от которой она постепенно погружалась, так что мы с отцом Стефаном принуждены были во все время сидеть по колена в воде и беспрестанно выливать ее. По выходе нашем на берег, Русские гребцы хотели опять отправиться на ту сторону, где находился караван; но исполнение сего было решительно невозможно; ибо лодка совсем развалилась, и, в следствие того, все они, числом шестеро, остались с нами. Караван располагал также переправиться на следующее утро; но поднявшийся вдруг сильный северный ветр соделал таковую переправу в продолжение двух дней невозможною. Бедные служители мои, оставшиеся стеречь лошадей, в течение всего этого времени должны были пробыть без пищи и без одежды; ибо все пожитки наши отправлены были со мною. Легко представить себе, каково было их положение. Вздумав на свободе освидетельствовать припасы наши, я нашел, что они значительно уменьшились. Это открытие сильно встревожило меня и заставило, хотя несколько и поздно, взяться самому за распоряжение столом и, умерив ежедневное потребление наше, [101] выдавать чашку сарачинского пшена на обед и столько же на ужин, прибавляя к этой порции то лук, то чеснок, то сухари, с небольшим количеством кислого молока. Мы все обыкновенно садились в кружок около чашки, и ели вместе, причем мне, на мою часть, доставалось отнюдь не более как и другим. В те же два дни, которые мы провели порознь с караваном, набрав несколько диких яблоков, я, для сбережения нашего запаса, велел сварить их и питался ими в продолжение всего этого времени. По истечении двух дней, как выше объяснено, караван наш, со всеми пожитками своими, переправился на означенных плотах на нашу сторону. К каждому плоту привязано было веревками за хвосты от 6 до 7 лошадей, управляемых столькими же Татарами; причем надлежит заметить, что все лошади были прежде согнаны в воду, дабы одним разом двинуть плоты с места. Этот род переправы представляет конечно весьма красивый вид; но очень опасен. Отдохнув несколько времени, мы взяли пожитки свои и отправились в дальнейший путь, оставя к стороне реку, коей, по мнению моему нет подобной в целом свете. Она имеет около двух миль в ширину, ограждена крутыми берегами и вообще очень глубока. [102]

ГЛАВА VIII.

Светлейший Посол переезжает чрез большую степь Азиатской Сарматии и достигнув Москвы, столицы Белой России, представляется Великому Князю.

Отправившись, как выше сказано, с помощию Божиею, в дальнейший путь, мы сначала ехали все на север, а потом стали понемногу сворачивать на запад. Перед нами расстилалась пространная степь, на которой не было даже и малейших следов дороги. Татары уверяли, что Тана находится прямо на юг от нас, не далее как в расстоянии 15 дней пути, тогда как, по моему расчету, нам уже давно надлежало миновать ее. В продолжение всего нашего странствования мы останавливались только в полдень и пред наступлением ночи, и спали в открытом поле, под покровом небесным, ограждаясь на ночь повозками, в виде крепости. Сверх того для предосторожности находились у нас постоянно на страже трое часовых: один на правой стороне, другой на левой, а третий позади стана. Не редко [103] оставались мы целые сутки без воды, не имея даже чем напоить наших коней. Диких зверей ни разу нам не попадалось; только однажды встретили мы на степи двух верблюдов и до четырех сот лошадей, оставшихся, как уверяли Татары, еще от прошлогоднего каравана. Два раза мы ожидали нападения и уже приготовились к обороне; но в первый раз — страх наш был совершенно напрасен, а в другой — поводом к оному послужило появление двадцати повозок и нескольких Татар, от которых мы никак не могли добиться, куда они едут. По причине продолжительного пути и скудости запасов, вынужден я был уменьшить дневную порцию нашу.

12-го Сентября 1476 года вступили мы наконец, с благословением Божиим, в землю Русскую, и первый предмет, представившийся нашим взорам при въезде в оную, была небольшая деревушка, окруженная лесом. Жители этой деревушки услышав, что Марк находится в караване, вышли к нему на встречу в большом страхе, опасаясь бывших с нами Татар, и принесли несколько сотового меду, которым он поделился со мною. Это пособие пришло весьма кстати; ибо все мы до такой степени отощали от продолжительного пути, что едва [104] могли держаться на лошадях. Отправившись далее, прибыли мы в город Рязань (Resan), принадлежащий одному Князю, имеющему в супружестве сестру Московского Государя. Все строения в этом городе, не исключая и самой крепости, — деревянные; за то он изобилует хлебом, мясом и напитком, который Русские приготовляют из меду. Подкрепив тут несколько силы свои, пустились мы далее, и под вечер остановились для ночлега в Русской деревне, где спокойно отдохнули, ибо, по милости Божией, нам уже нечего было опасаться; а потом приехали в другой город, именуемый Коломною (Colonna) и расположенный на берегу реки Москвы (Mosco), впадающей в Волгу (Volga). Чрез эту реку в самом городе построен мост. Из Коломны Марк отправил меня вперед в Москву; ибо караван намерен был помедлить несколько своим вступлением.

26-го числа прибыл я наконец в город Москву (Moscovia), славя и благодаря Всемогущего Бога, избавившего меня от стольких бед и напастей. Город этот принадлежит Великому Князю Иоанну, Государю Великой и Белой. России (Duca Zuanne, Signor della gran Rossia bianca). Здесь не излишним почитаю объяснить, что большую часть пути нашего (с 10 Августа, т. е. с отбытия [105] из Цитрахани до 25 Сентября, т. е. до вступления в Москву) мы, по неимению дров, готовили себе кушанье на лошадином помете. Немедленно по приезде моем, отвели нам, по приказанию Марка, маленькую комнатку, с небольшим помещением для моих людей и лошадей. Комната эта была и тесна, и довольно плоха; но нам показалась она огромным дворцом в сравнении с тем, что мы прежде испытали.

27-го числа Марк Россо также прибыл в город и в тот же вечер известил меня. Он принес нам в дар несколько жизненных припасов, коими Москва, как ниже будет объяснено, весьма изобильна, и именем Государя своего убеждал меня быть спокойным и почитать себя как бы в собственном доме. Я отблагодарил его при сем случае, сколько мог и умел, за все его одолжения.

27-го числа отправился я к Марку и, желая поскорее пуститься в обратный путь, просил его о доставлении мне случая представиться Государю. Он охотно исполнил просьбу мою, и в скором времени после того получил я приказание явиться во дворец. После обычных приветствий, я отблагодарил Великого Князя за внимание, оказанное мне послом его Марком, который [106] поистине неоднократно спасал меня от великих опасностей, и объявил ему, что внимание это, в лице моем, Светлейшая Республика конечно отнесет к себе. Не дав мне докончить, он с тревожным лицем стал жаловаться на Ивана Батиста Тревизана 53, о котором я не стану подробно распространяться здесь, ибо почитаю это неуместным. После долгого разговора я решился просить у Великого Князя позволения отправиться в отечество и получил в ответ, что он в другой раз даст мне решение; ибо теперь намеревается ехать из Москвы. Он имеет обыкновение ежегодно объезжать разные области своих владений и в особенности посещать одного Татарина, которого, говорят, содержит на жалованье, с 500 всадниками, на Татарской границе, для защиты Русской земли от нападений. Между тем горя нетерпением, как выше сказано, отправиться скорее в Венецию, начал я всеми мерами хлопотать об ускорении обещанного решения и, в следствие моей просьбы, был вторично призван во дворец, пред лице трех главнейших Великокняжеских вельмож, которые приветствовали меня от имени Государя своего и повторив все то, что он мне говорил, жаловались также на Ивана Батиста Тревизана. В заключение они объявили мне, [107] что ехать из Москвы, или оставаться в ней совершенно в моей воле. С сими словами я был отпущен из дворца, а Великий Князь, сев на коня, отправился в предназначенный путь. Состоя должным Марку Россо не только те деньги с процентами, которые он заплатил за мой выкуп; но еще сверх того небольшую сумму, взятую мною на разные издержки, я предложил ему, дабы он дозволил мне отправиться в отечество, обещая, немедленно по приезде туда, выслать весь долг мой; но он на отрез отказал в моей просьбе, говоря, что Татарские и Русские купцы, коим он за меня поручился, требуют своих денег. Испытав таким, образом все средства для склонения в мою пользу Великого Князя и Марка, я решился наконец отправить отца Стефана в Венецию, с письмами к Светлейшей Республики, прося ее, дабы она, с обычною своею щедростию и благоволением, выкупила меня из беды и не попустила умереть на чужбине.

7-го Сентября 1476 отец Стефан отправился в путь свой, в сопровождении некоего Лембергца, по имени Николая (Nicolo da Leopoli), знавшего хорошо эту дорогу, а я остался в Москве дожидаться его возвращения. Во время пребывания моего в сем [108] городе, отыскал я одного золотых дел мастера, по имени Трифона, Катарского уроженца, работавшего прекрасные сосуды для Великого Князя, и зодчего (ingegniero) Аристотеля Болонского 54, строившего огромную церковь на площади в Москве, да еще несколько Константинопольских Греков, прибывших в Россию вместе с Деспиною, и свел со всеми ими тесное знакомство. Комната, которую отвел мне сначала Марк, была очень мала, некрасива и неудобна, и потому меня перевели, по его же ходатайству, в другой дом, где жил означенный Аристотель. Этот дом был довольно хорош и находился неподалеку от дворца; но я не долго пробыл в нем; ибо чрез несколько дней по моем переезде, приказано мне было именем Великого Князя (не знаю, что было поводом к таковому повелению) очистить занимаемые мною покои, и я с трудом мог отыскать себе небольшую квартиру, вне крепости, в которой и прожил до самого отъезда моего из Москвы. Квартиру эту составляли две комнаты, из коих в одной поместился я, а другую предоставил моим служителям.

Город Москва расположен на небольшом холме и все строения в нем, не исключая и самой крепости, — деревянные. [109] Посреди протекает река, называемая также Москвою и разделяющая его на две половины, из коих в одной находится крепость. Для переезда чрез эту реку в городе построено несколько мостов. Москва есть столица Великого Князя. Она окружена обширными лесами, покрывающими почти все пространство России, — и изобилует всякого рода хлебом. Жизненные припасы в ней так дешевы, что, во время моего пребывания, 10 наших стар 55 пшеницы стоили червонец (в этой пропорции продавался и прочий хлеб); 3 фунта мяса один сольд 56, 100 кур или 40 уток также червонец; а самый лучший гусь не более 3 сольдов. Зайцев там очень много; но другой дичины почти совсем не видно, вероятно потому, что Москвитяне не умеют ловить ее. Птиц всякого рода привозят также во множестве и продают по самой дешевой цене. Москвитяне не делают у себя виноградного вина, и вообще у них нет никаких плодов, кроме огурцов, орехов и диких яблок. Страна их весьма холодна, так что жители, в продолжение девяти месяцев, должны топить в домах своих печи. Впрочем этим временем года пользуются они для заготовления запасов своих на лето, ибо в морозы, на Русских санях, запряженных в одну лошадь, [110] весьма легко перевозить всякие тяжести, тогда как летом, по причине тающего льда и больших лесов, дорога от грязи почти вовсе непроходима. В конце Октября, река, протекающая посреди Москвы, покрывается крепким льдом, на котором купцы ставят лавки свои с разными товарами и, устроив таким образом целой рынок, прекращают почти совсем торговлю свою в городе. Они полагают, что это место, будучи с обеих сторон защищено строениями, менее подвержено влиянию стужи и ветра. На таковой рынок ежедневно, в продолжение всей зимы, привозят хлеб, мясо, свиней, дрова, сено и прочие нужные припасы; в конце же Ноября все окрестные жители убивают своих коров и свиней и вывозят их в город на продажу. Любо смотреть на это огромное количество мерзлой скотины, совершенно уже ободранной, и стоящей на льду на задних ногах. Таким образом Русские употребляют в пищу свою животных, убитых за три месяца и более. То же самое делают они с рыбою, птицей и всякого рода живностию. На реке бывают также конские ристания и другие увеселения; но не редко участвующие в сих игрищах ломают себе шеи.

Московитяне, как мужчины так и [111] женщины, вообще красивы собою, но весьма грубы и невежественны. Они имеют своего Папу (Papa), поставляемого по их обычаю Великим Князем; нашего же Первосвященника не ставят ни во что и всех нас почитают погибшими людьми. Главнейший недостаток их есть пьянство, которым они впрочем хвалятся и презирают тех, кои не следуют их примеру. Вина у них совсем нет; но вместо его они употребляют напиток, сделанный из меду с хмелем. Напиток этот очень не дурен, в особенности когда он стар. Впрочем Великий Князь не всем позволяет варить его; ибо в противном случае они бы каждый день напивались до пьяна и дрались беспрестанно между собою как животные. Образ жизни их состоит в следующем: утро до полудня проводят они на рынке, а потом отправляются в харчевню есть и пить, так что вечером никакой уже услуги ожидать от них нельзя. В Москву, во время зимы, съезжается множество купцов из Германии и Полыни, для покупки различных мехов, как то: соболей, волков, горностаев, белок и отчасти рысей. Меха эти добываются не в самой Москве, а гораздо далее на север и северовосток; но привозятся обыкновенно в Москву на продажу. Ими производит также [112] значительный торг еще другой город, называемый Новгородом (Novogardia) и граничащий почти с Франциею и верхнею Германией 57. Этот город лежит на запад от Москвы, в расстоянии 8 дней пути, и управляется общиною, хотя и признает над собою власть Великого Князя, которому платит ежегодную дань. Владения Государя Московского, сколько мне известно, весьма обширны и он легко бы мог иметь значительное войско; но воины его большею частию никуда негодны. Россия сопредельна с той частию Немецкой земли, которая принадлежит Королю Польскому 58, а на северовосток от нее живут, как уверяли меня, разные языческие племена, неимеющие никакого Государя, но признающие иногда, когда им заблагорассудится, власть Великого Князя. Иные из этих племен отдают Божеские почести первому встретившемуся им предмету; а другие приносят в жертву животных у подошвы дерева, которому покланяются. Не стану впрочем повторять здесь всего, слышанного мною о сих народах, ибо я сам не видал их, а то, что мне об них рассказывали, почитаю невероятным. — Великому Князю на вид около 35 лет. Он высок ростом и худощав; но со всем тем красивый мужчина. Семейство его состоит из двух братьев, [113] матери и сына от первой жены, которого он не слишком жалует за дурные его наклонности. С Деспиною же он имеет двух дочерей, а третьим ребенком она, как слышно, теперь беременна. Я бы мог при сем случае рассказать еще многое кое чего об этой стране; но боюсь слишком продлить повествование мое.

В Москве пробыл я с 25 Сентября по 21 Января и не могу пожаловаться на гостеприимство ее жителей. Великий Князь, по обозрении владений своих, возвратился в конце Декабря в столицу, и хотя я отправил отца Стефана в Венецию за деньгами, в присылке коих ни мало не сомневался, однако, — горя нетерпением скорее возвратиться в отечество и чувствуя, что Московский образ жизни вредит моему здоровью, — решился, чрез посредство некоторых расположенных ко мне вельмож, еще раз похлопотать о моем отъезде. Вельможи эти не обманули моего ожидания; ибо чрез несколько дней Великий Князь пригласил меня к себе обедать и приказал объявить мне, что он не только согласен на отъезд мой, но даже намерен оказать услугу Светлейшей нашей Республике, заплатив за меня Русским и Татарам весь мой долг. Я отправился во дворец на зов Государя и, немедленно после [114] стола, состоявшего из множества отличных блюд, — возвратился по Русскому обычаю в свое жилище. Чрез несколько дней был я опять приглашен Великим Князем к обеду, по окончании коего, он приказал своему Казначею выдать мне ту сумму, которую я обязан был заплатить Русским и Татарам за мой выкуп, и сверх того пожаловал мне соболью шубу (т. е. один мех) и тысячу белок. При сем он изъявил желание, дабы я представился Деспине, что и было мною исполнено с приличными приветствиями и поклонами. Великая Княгиня обошлась со мною весьма вежливо и ласково и убедительно просила поклониться от нее Светлейшей нашей Республике. После сего я распростился с нею и возвратился в свое жилище.

ГЛАВА IX.

Светлейший Посол отправляется из Москвы и проехав чрез Литву, Польшу и Германию, приезжает в Италию.

На другой день Великий Князь опять пригласил меня к столу. Прибыв во дворец за несколько времени до обеда, я был введен в особенную комнату, где находился Государь с Марком и другим своим [115] Секретарем. Он сделал мне весьма ласковый прием и, в самых приветливых выражениях, поручил уверить Светлейшую нашу Республику в искреннем его дружестве, которое он и на будущее время сохранить желает, и присовокупил к тому, что охотно отпускает меня в отечество и готов сверх того сделать в пользу мою все то, что я почту для себя нужным. Когда Великий Князь говорил со мною, я из учтивости отступал назад, но он всякий раз сам подходил ко мне и с особенною благосклонностию выслушивал ответы мои и изъявления моей благодарности. Таким образом проговорил я с ним более часа и удостоился видеть при сем случае некоторые из его парчовых кафтанов, подбитых отличнейшими соболями. По окончании аудиенции мы пошли к столу, который на этот раз был длиннее и роскошнее обыкновенного, и нашли тут многих Великокняжеских вельмож. После обеда мне приказано было встать с своего места и снова подойти к Государю. Он весьма ласково простился со мною и громким голосом, слышным для всех присутствовавших, возобновил уверения в благосклонности своей к Светлейшей нашей Республике. За сим подали мне серебренную чашу, наполненную Русским напитком, [116] приготовленным из меда, говоря, что Великий Князь дарит мне ее и желает, дабы я осушил ее до дна. Таковой дар почитается при Московском дворе знаком особенной милости, оказываемой одним только Послам и другим значительным особам. Я никак не мог опорожнить всей чаши, потому что она была довольно велика, и выпил только четвертую долю находившегося в ней напитка. Государь, приметив это и зная сверх того из прежних опытов, что я небольшой охотник пить, приказал взять у меня из рук чашу и, вылив напиток, возвратить мне ее пустою, — что было немедленно исполнено. После сего я поцеловал у него руку и, раскланявшись, вышел из комнаты. Многие Вельможи проводили меня до самого крыльца, и мы на прощании с нежностию обняли друг друга. Возвратившись домой, я нашел, что все уже было готово к моему отъезду; но Марк настоятельно требовал, дабы, пред отправлением в путь, я отобедал у него.

12-го Января 1476, отобедав вместе с спутниками моими у означенного Марка, который угостил нас весьма хорошо, мы распрощались с ним и, сев в свои сани, пустились с именем Божиим в путь. Санями называется у Русских повозка, [117] употребляемая ими только в зимнее время. Она с виду похожа на дом, может поместить к себе одного лишь человека и запрягается в одну лошадь, которая везет ее с необычайною скоростию. Сидя в санях, можно закутаться как угодно и сверх того положить с собою нужное количество жизненных и других припасов. Здесь не излишним почитаю объяснить, что Лудовик, Патриарх Антиохийский, был сначала задержан Великим Князем в Москве; а потом отпущен по просьбе Марка, в следствие сильного моего ходатайства. Я предложил ему отправиться вместе; но видя, что он не охотно на то соглашается, уехал один с своею свитою, тем более, что Государь дал нам проводника, с повелением менять его от места до места. К вечеру остановились мы в небольшой плохой деревушке, и хотя я знал наперед, что мне придется вытерпеть в пути множество хлопот и беспокойства, как по причине стужи и льдов, так равно и потому, что дорога наша шла почти беспрерывно лесом, однако я презрел всеми этими неудобствами и решился без малейшего страха ехать день и ночь, столь велико было мое нетерпение выбраться поскорее из этих стран.

22-го числа оставили мы означенную [118] деревушку и продолжая, при сильной стуже, безостановочно путь свой по лесам, прибыли 27 числа в небольшой город, именуемый Вязьмою (Viesemo). Тут переменили мы проводника и, отправившись с ним далее, достигли другого города, называемого Смоленском (Smolencho), где также взяли нового проводника. Вскоре выехали мы совсем из владений Великого Князя Московского и, вступив в Литву, принадлежащую Королю Польскому Казимиру, прибыли 12-го Февраля в город Троки (Trochi), где находился тогда сам Король.

Нужно заметить, что с отъезда нашего из Москвы, т. е. с 21 Января, по самый день прибытия в Троки, т. е. по 12 Февраля, мы постоянно ехали по ровному, лесистому месту и лишь изредка встречали небольшие холмы. Иногда попадались нам по дороге маленькие деревушки, в которые мы заезжали для отдыха; чаще же проводили ночи в лесу. В полдень останавливались мы для обеда и почти всегда находили на снегу остатки разведенного огня, забытого вероятно путниками, прежде нас тут бывшими, а также проруби во льду для лошадей и разные другие признаки недавнего ночлега. Подложив в огонь несколько дров, мы обыкновенно садились вокруг костра и подкрепляли себя пищею; когда же один бок [119] начинал сильно зябнуть от стужи, то переворачивались на другой. Я почти всю дорогу спал в санях, предпочитая их ложу на голой земле. Три дни сряду ехали мы рекою, покрытою льдом, на которой ночевали два раза, и совершили всего, как меня уверяли, около трех сот миль, что составляет не малый путь.

Король, узнав о моем приезде, немедленно прислал двух своих дворян поздравить меня с благополучным возвращением и пригласить на следующий день к себе обедать. Утром этого дня (15 Февраля) привезли мне в подарок от Его Величества кафтан из алой парчи, подбитый соболями, а, для переезда моего во дворец, присланы были придворные сани, запряженные шестью прекрасными лошадьми. В них то отправился я к Королю, в сопровождении четырех знатных вельмож, стоявших на отводах; вне саней, и другой почетной свиты. По прибытии моем во дворец, Его Величество ввел меня во внутренние свои покои, где сел на приготовленные для него великолепные кресла, посреди двух юных сыновей своих, одетых в алое платье, и прекрасных как Ангелы. В комнате находилось также множество вельмож, дворян и других значительных особ. Для меня поставлена была скамья, напротив [120] самого Короля, который обошелся со мною отменно ласково, позволил мне взять детей его за руки и был ко мне так милостив и приветлив, как бы к собственному своему сыну. Я хотел начать речь свою, стоя на коленах, но Его Величество никак не позволил этого и требовал настоятельно, дабы я говорил сидя. Долго я не решался исполнить такового приказания; но наконец, по многократном повторении оного, принужден был повиноваться. Начав речь мою с подробного описания моего путешествия и действий моих при дворе Узун-Гассана, я потом распространился в изображении могущества сего Государя и стран, ему подвластных (что повидимому было крайне занимательно для Его Величества), а после того перешел к описанию нравов и управления Татар и, при сем случае, коснулся несколько опасностей, претерпенных мною в пути. Около получаса продолжал я повествование свое, и Король слушал слова мои с необыкновенным вниманием и удовольствием и ни разу не прерывал меня. В заключение я отблагодарил Его Величество, именем Светлейшей нашей Республики, за пожалованный мне подарок и за все почести, оказанные мне при дворе Польском. Он отвечал чрез своего переводчика, что весьма радуется [121] благополучному моему возвращению, тем более, что, при отъезде моем в Персию, никто не надеялся видеть меня в живых, и присовокупил к тому, что он с особенным удовольствием слушал рассказы мои об Узун-Гассане и Татарах, ибо они утвердили его в той мысли, что не всегда предметы бывают таковы, какими их нам описывают. Речь свою заключил он разными приветствиями и уверением, что никто еще не сообщал ему таких справедливых сведений, какие он ныне почерпнул от меня. По окончании аудиенции, меня повели, также с большими почестями, в другую комнату, где уже были накрыты столы. Вскоре пришел туда и сам Король, сопровождаемый сыновьями своими и предшествуемый трубачами, и все мы заняли назначенные нам места. По правую сторону Его Величества сидели сыновья его, а по левую Епископ, и рядом с ним я, так что Государь находился почти возле меня. Вельможи Польские разместились по другим столам, несколько подалее. Кушанья разносили в большом количестве, на огромных блюдах, при звуке труб, — и у каждого прибора, совершенно по нашему обычаю, были положены ножи. Обед продолжался около двух часов и, во время оного, Король неоднократно обращался [122] ко мне с разными вопросами касательно моего путешествия, на которые я всякий раз отвечал удовлетворительно. Когда же обед кончился, я встал с своего места и, прощаясь с Его Величеством, спросил: не угодно ли будет ему дать мне еще каких либо приказаний? В ответ на сие, поручил он мне поклониться от него Светлейшей нашей Республике, приказав и сыновьям своим дать мне такое же поручение. После сего я раскланялся с Его Величеством и возвратился в свое жилище тем же порядком, каким был отвезен во дворец. Король приказал дать мне проводника, долженствовавшего сопутствовать нам чрез все Польские владения и заботиться о том, дабы мне повсюду давали беспрепятственный и безопасный пропуск.

16-го числа выехал я из Трок, а 25-го прибыл в местечко, именуемое Слонимом (Ionici) 59. Отправившись оттуда далее, мы вскоре вступили в Польшу и, меняя от места до места проводников, которых нам, по приказанию Его Величества, давали без замедления, достигли таким образом города Варшавы (Varsovia), управляемого двумя братьями 60. Они приняли меня весьма ласково и дали проводника, долженствовавшего сопутствовать нам чрез всю Польшу. Я не [123] намерен распространяться здесь в изображении этой страны, ибо прежде уже достаточно описал ее, а скажу только, что она богата красивыми местоположениями и, повидимому, обильна хлебом и мясом; за то плодов в ней почти вовсе нет. По пути встречали мы множество селений и замков, но не приметили ни одного города, достойного особенного внимания. Везде находил я порядочные ночлеги, где нас принимали хорошо. Вообще Польша показалась мне страною безопасною.

1-го Марта 1476 прибыл я в город Плоцк (Polonia) 61. Проехав столь обширное пространство в санях, мы все так были утомлены, и от продолжительного пути, и от разного рода беспокойств, что решились пробыть тут до 5-го числа, тем более, что город сам по себе красив и богат и что мы имели в нем хорошее помещение. В Плоцке запаслись мы всем нужным в дорогу и купили потребное количество лошадей, для продолжения нашего пути.

Оставив Плоцк 5-го Марта, мы отирались далее и вскоре прибыли в другой городок, называемый Мезерицем, и принадлежащий также Королю Казимиру. Город этот находится на границе Польши и Германии и [124] потому я не без страха проезжал чрез оный, опасаясь каких либо неудовольствий.

9-го числа прибыли мы в город Франкфурт, принадлежащий Маркизу Бранденбургскому, и остановились в том самом доме, где стояли в прежний наш проезд. Хозяин, узнав меня, крайне удивился благополучному моему возвращению, и осыпал нас ласками и приветствиями.

10-го числа выехали мы из Франкфурта и, подвигаясь все далее и далее по Германии, с каждым днем встречали более красивых селений, замков и городов. 15-го числа, подъезжая к городу Иене (Ian) 62, встретил я отца Стефана, возвращавшегося в Москву от Светлейшей нашей Республики, с деньгами для моего выкупа. Предоставляю самим читателям судить, как усладительна была наша встреча. Мы крепко обняли друг друга, поблагодарили Господа Бога за сей новый знак его милости и, рассказав вкратце похождения наши, отправились вместе в Иену, где и остановились для отдыха.

17-го числа пустились мы далее, а 22-го прибыли в прекрасный город Ниренберг, о котором я уже упомянул в начале моего путешествия. Тут решились мы пробыть несколько дней, как по причине крайней усталости нашей (это было главным [125] поводом к таковому распоряжению) так равно и по случаю приближавшегося праздника Благовещения Пресвятые Богородицы (Incarnatione del nostro Signor Jesu Christo), который я намерен был отпраздновать надлежащим образом.

26-го числа выехали мы из Ниренберга. Город этот управляется общиною, но признает власть Императора. Каждую ночь проводили мы в прекрасных городах, из которых особенно замечателен Аугсбург и некоторые другие.

Утром 4-го Апреля, в самую страстную Пятницу, прибыл я в Трент, где услышал о чудесах Св. Симона. Почитая для себя обязанностию поклониться честным мощам этого угодника и, желая сверх того исповедаться в грехах своих и приобщиться Св. Таин, я решился провести тут праздник Пасхи. — 6-го числа, согласно желанию моему, удостоился я со всеми моими спутниками принятия Св. Причащения и пробыл весь остаток этого дня в Тренте.

7-го Апреля, горя нетерпением (как всякий легко понять может), увидеть скорее святую землю нашу, в удалении от коей всякий час казался мне годом, я принял благословение от Преосвященного Епископа Трентского и, выехав из города, в тот же день прибыл в Скалу, первое место Вене [126] цианских владений. Дав обещание посетить обитель Св. Марии Артонской (S. Maria di monte Arthon) отправился я туда и 9-го числа около полудня достиг стен монастырских. Помолившись образу Пресвятые Девы и принеся ей, с разрешения Приора Отца Симона, обещанные дары, пустился я по дороге к Падуе, куда и прибыл в тот же день, славя и благодаря Всемогущего Бога и Пресвятую Матерь Его, избавивших меня от стольких явных опасностей и приведших благополучно на родину, которую я не надеялся видеть более. Хотя телом я находился уже в Падуе; но душа моя все еще не могла постичь своего блаженства, так несбыточно казалось мне возвращение мое в отечество после всех напастей, мною претерпенных. Я еще прежде уведомил брата моего и мое семейство, что 10-го числа, т. е. в четверг, около вечерни, буду в Венеции; но сильное нетерпение не допустило меня последовать предначертанному плану, и рано утром, сев в лодку, я уже в два часа по полудни был в Зафузине (le Zaffusine). Желая, прежде возвращения в свой дом, исполнить еще другое данное мною обещание, я отправился прямо к Св. Марии ди Грация, и в Джиудекском канале встретил брата моего Августина и двух других родственников, которые, увидя меня, [127] не верили собственным глазам своим: ибо наверное полагали меня умершим. Мы с восторгом обняли друг друга и вместе пошли в церковь. Так как это было в четверг, т. е. в день заседания Правительственного Совета, то прежде чем итти домой, я обязанностию почел представиться ему и отдать отчет в возложенном на меня поручении. По прибытии в залу Совета, мне повелено было взойти на кафедру и поведать все, совершенное мною, что я и исполнил надлежащим образом. Тут узнал я, что Светлейший наш Дож 63, по причине болезни, не мог в тот день присутствовать в заседании, а потому отправился немедленно к нему и был встречен с особенною радостию. Отдав вкратце Его Высокомочию (Sua Sublimita) отчет в действиях моих, я поспешил в свой дом и, по прибытии туда, снова принес благодарение Всемилосердому Богу, избавившему меня от стольких опасностей и допустившему обнять семейство мое, с которым я уже отчаявался свидеться в этой жизни.

Сим оканчиваю я описание моего путешествия, которое конечно мог бы рассказать слогом более изящным, но предпочел лучше представить нагую истину, чем испестрить ее красивыми вымыслами. Да не [128] удивятся читатели мои, если встретят у меня мало сведений о Германии. Я не почел нужным подробнее распространяться о сей стране; ибо она близка к нам и по положению своему и по своим обычаям.

Краткое сведение о владениях Узун-Гассана.

Страна, подвластная Узун-Гассану, весьма обширна и граничит с Оттоманами и с Караманиею 64. Коренное владение сего Государя есть Туркомания 65, сопредельная с землями Султана Египетского, т. е. с Алеппом. Персию же завоевал он более счастием нежели силою у Абусаида (Iausa) 66, которого повелел умертвить. Тавриз есть столица и резиденция Узун-Гассана. В 24-х днях пути от нее, на юговосток, у самой границы Персидских владений находится Ширас. Далее страна, подвластная Узун-Гассану, граничит с Джагатайскими Татарами, (управляемыми сыновьями Султана Бузеха, с которыми Узун-Гассан ведет частые войны); с Мидиею, принадлежащею Сивансе, Государю Шамахи, который платит Персии ежегодную дань; с землями Грузинского Царя Баграта и наконец с владениями Горгоры, отделенными от Персии Арсиганскою [129] долиною. Сверх того Узун-Гассан владеет еще многими землями за Ефратом, близь границ Оттоманских. Все это пространство, вплоть до самой Испагани, где я был сам, и которая находится только в 6 днях пути от Шираса, главного города Персии, представляет вид бесплодной равнины, на которой нет ни деревьев, ни даже хорошей воды. Со всем тем Персидское Государство обильно всякого рода жизненными припасами и плодами, произрастающими впрочем не иначе, как с помощию искуственной поливки. Узун-Гассану на вид 70 лет. Он худощав и довольно красивый мужчина; но кажется не долговечен. Старший сын его Гурлу-Махмет, прижитый с Курдкою, пользуется большою славою и, как мы уже объяснили прежде, находится в войне с своим родителем. От другой жены Узун-Гассан имеет трех сыновей: Султана Хали, 35 лет, которому как выше сказано, дан был в управление город Ширас; Лукубея, 15 лет, и еще третьего 7 лет (имени его я не припомню). Сверх того от третей жены у него есть также сын, по имени Мазубей. В бытность мою в Персии, он находился в оковах; в стане Узун-Гассана (где я сам видел его несколько раз), за тайные сношения его с Гурлу-Махметом, [130] восставшим противу своего отца. В последствии он был умерщвлен. Я старался узнать от многих достоверных особ, сколь велика воинская сила Узун-Гассана, и удостоверился, что она простирается до 50,000 всадников, из коих не все однако годны, для войны. На вопрос же мой, как велика была рать его в битве с Оттоманами, получил я в ответ от людей, участвовавших в сем деле, что все войско Узун-Гассана состояло тогда из 40,000 человек. Впрочем войско это не было назначено первоначально противу Турок, а только послано для возведения на престол Пирамета, Государя Карамании, коего владения были захвачены Оттоманами. Вот причина войны Узун Гассана, и всякий тот, кто предполагает другой повод к вражде его с Турциею, крайне ошибается. Дело это мне хорошо известно; ибо я сам был на месте и рассказываю только то, что видел и слышал от людей, заслуживающих вероятие. Этим окончу я повествование свое; ибо подробным объяснением обстоятельств я только бы продлил мое описание, тогда как эти обстоятельства в сущности своей не заключают ничего особенно важного.

Конец.


Комментарии

36. Автор повидимому ссылается на Главу III своего путешествия (стр. 45), где упоминает он об 11-ти, а не о 9-ти Армянских селениях. Или здесь, или там находится опечатка. Это тем легче могло случиться, что в издании 1543 года все числа выставлены Римскими цифрами.

37. Тифлис находится не на Тигре, а на Куре. (См. пр. 79 к И. Барбаро).

38. Гросс составлял 20-ю часть червонца (См. Daru. Histoire de la Rep. de Venise. Tome VII. p. 169).

39. Повидимому Контарини сбился здесь в именах и принял название страны за имя владетеля; ибо ниже в главе 6-й говорит он, что Марк Россо ехал чрез Горгору, (fece la via di Gorgora). Должно полагать, что под названием Горгоры разумел он Гурию; Халцихан же без сомнения не иное что как Ахалцих, завоеванный Турками от Грузинских Царей в начале XVII Столетия. Доказательством сему служит то, что Автор наш вместе с Халциханом поставляет и Вати в зависимости от Горгоры, а выше, во 2-й главе, говорит, что Вати принадлежит Горболе (Гуриелю). В последней главе своего путешествия Контарини объясняет, что владения Горгоры отделялись от владений Узун-Гассана Арсинганскою долиною (Великою Армениею), получившею название свое от Арсингана (у Абульфеды Ардженгана), некогда цветущего и многолюдного Армянского города на реке Евфрате. Барбаро также упоминает о Горгоре в путешествии своем в Персию, присовокупляя, что земли его сопредельны с владениями Царя Грузинского. (См. Рам. Т. II. стр. 110 на обороте.)

40. Название Сивансы есть без сомнения искаженное имя Ширванской области, в которой, как известно, находится Шамаха. У Барбаро назван он Сирвансою: «Sammacchi, citta nella Media, nel paese di Thezichia, il signor della quale si chiama Sirvansa». (См. Ram. T. II. p. 109.)

41. Мидиею называлось в древности обширное Государство, заключавшее в себе нынешнюю область Ширванскую, Ирак-Аджеми, Гилан, Адербиджан и Мазандаран, и имевшее столицею своею город Экбатану, что ныне Гамадан, неподалеку от города Кома. Мидия была завоевана Персами ври Кире, за 560 лет до Р. Х.

42. Здесь Контарини говорит о Старой Шамахе; ибо новая, отстоящая от нее в 25 верстах, построена уже в 1754 году Шахом Надиром. Старая Шамаха, представляющая ныне почти одни развалины, была некогда цветущим и значительным торговым городом. Построение ее относят к самой отдаленнейшей древности. Вольтер, в Истории Петра Великого, утверждает, что она одно время была столицею Царства Мидийского, а Данвиль считает ее Птоломеевою Мамахиею. Таламанский шелк, о коем упоминает здесь Контарини, и по сию пору известен у нас под именем Шамаханского.

43. Смотри выше пр. 39.

44. Мы не станем распространяться здесь о времени построения города Дербента, ибо обстоятельство это доселе еще составляет предмет споров между учеными, а также умолчим о статистическом его положении, которое достаточно описано разными путешественниками. Скажем только, что не один Контарини, но и другие позднейшие писатели упоминают о множестве находящихся в Дербенте надгробных памятников. Вот что между прочим говорит о сем знаменитый Олеарий: «В давнишние времена, однако после Магомета, жил Царь Индийский, по имени Кассан, из племени Окус, обитавшего за Эльбурсом в Табассаране, где ныне множество жидов. Царь этот имел при Дербенте битву с Дагестанскими Татарами (именующимися Лезгинами), в которой победил означенных Татар и несколько тысяч их положил на месте. Над их то могилами поставлены эти памятники». (См. Олеар. Нем. изд. 1696 года стр. 378.)

45. Трудно отгадать, о каком городке говорит здесь Контарини. Не есть ли это селение Бахель (Суррат), коего плодородие выхваляет Олеарий? (См. Нем. изд. 1696 г. стр. 376.)

46. Вероятно Автор разумеет тут тюленей. Касательно же другой рыбы, описываемой им, Олеарий (Нем. изд. 1696 г. стр. 215) справедливо замечает, что в жире ее жители Дербента не могли иметь особенной надобности; ибо, неподалеку от сего города, в окрестностях Баку, находится множество нефтяных ключей. Барбаро в путешествии своем в Персию также говорит о большом количестве нефти, добываемой в Бакинской области и употребляемой для освещения и для натирания верблюдов. (См. Bamusio X. II. стр. 109).

47. Деспина по Гречески значит Госпожа, повелительница, Княжна. Так Контарини называет супругу Иоанна Васильевича III, Великую Княгиню Софию, дочь Морейского Деспота Фомы Палеолога. О проезде ее из Рима, переговорах по сему предмету и браке Великого Князя смотри Кар. Ист. Г. Р. Т. VI. стр. 57-68.

48. Волга действительно впадает в Каспийское море 72-мя рукавами.

49. Нынешняя Астрахань находится в 80 верстах от устья Волги и в 7 верстах от прежней Астрахани.

50. О ценности алерма не мог я отыскать никаких сведений во всех известных мне писателях, говоривших о Венецианской монете. Выражение Контарини: fu ridutta la cosa in due mila alermi d’esser pagati al Signore переведено у Бержерона следующим образом: il fut marque un endroit pour deliberer de cette affaire; ce fut dans un bourg, nomme Alermi, d’ou le Seigneur n’etoit qu’a deux milles.

51. Его называли не Казимом, a Касидою. В последствии он примирился с дядею своим, Ханом Золотой орды Ахматом, и уже в 1480 году вместе с ним ходил войною на Москву (см. Кар. И. Г. Р. Т. VI. стр. 114 и 145).

52. Вероятно Автор разумеет тут Шибанских или Тюменских Татар.

53. Иван Батист Тревизат, посол Венецианской Республики к Хану Золотой орды, был в 1472 году задержан в Москве, где его посадили под стражу, в дом Никиты Беклемишева, и выпустили уже не ранее как в следующем году. Вот что было поводом к таковой строгой мере в отношении к нему. Когда Русский Посол Иван Фрязин, находившийся в службе Иоанна в качестве монетчика или денежника, был в первый раз отправлен в Рим для переговоров о бракосочетании Великого Князя с Софиею, то на возвратном пути в Россию, посетил родину свою Венецию, где выдавал себя за Великого Боярина Московского, и был обласкан Дожем Николаем Троно. «Сей последний, говорит Карамзин, узнав от него о тесных связях Россиян с Моголами Золотой орды, вздумал отправить туда Посла чрез Москву, чтобы склонить Хана к нападению на Турцию. Сей Посол, именем Иван Батист Тревизан, действительно приехал в нашу столицу с грамотою от Дожа к Великому Князю и с просьбою, чтобы он велел проводить его к Хану Ахмату; но Иван Фрязин уговорил Тревизана не отдавать Государю ни письма, ни обыкновенных даров; обещал и без того доставить ему все нужное для путешествия в орду, и пришедши с ним к Великому Князю, назвал сего Посла купцом Венецианским, своим племянником. Ложь их открылась прибытием Софии. Легат Папский (Антоний) и другие из ее спутников, зная лично Тревизана, зная также, с чем он послан в Москву — сказали о том Государю. Иоанн, взыскательный, строгий до суровости, в гневе своем за дерзкий обман, велел Фрязина оковать цепями, сослать в Коломну, дом разорить, жену и детей взять под стражу, а Тревизана казнить смертию. Едва Легат Папский и Греки (прибывшие с Софиею) могли спасти жизнь сего последнего усердным за него ходатайством, умолив Государя, чтобы он прежде обослался с Сенатом и Дожем Венецианским. В следствие сего Иоанн отправил в Венецию Антона Фрязина (племянника Ивана) с жалобою на Тревизана, велев сказать Дожу: кто шлет посла чрез мою землю тайно, обманом, не испросив дозволения, тот нарушает уставы чести. Дож и Сенат, услышав, что бедный Тревизан сидит под стражею, окованный цепями, прибегнули к ласковым убеждениям, прося, чтобы Великий Князь освободил его для общего блага Христиан, и отправил к Хану, снабдив всем нужным для сего путешествия из дружбы к Республике, которая с благодарностию заплатит сен долг. Иоанн умилостивился, освободил Тревизана, дал ему семьдесят рублей, и вместе с ним послав в орду Дьяка своего возбуждать Хана против Магомета II, уведомил о том Венецианского Дожа». (См. Кар. Ист. Г. Р. Т. VI. стр. 68 и 72).

54. Аристотель Болонский, известный в Италии под именем Alberti Aristotile и Ridolfo Fioraventi, прибыл в Москву в 1473 году, по приглашению Русского посла в Венеции Семена Толбузина. Еще прежде того он известен был как отличный Зодчий и Механик; ибо раздвинул посредством особенной механической хитрости колокольню Св. Марии дель Темпио в Болоньи, выправил колокольню Св. Власия в Чинто, не вынув из нее ни одного камня и построил необыкновенный мост в Венгрии. В Москве соорудил он знаменитый храм Успения Пресвятые Богородицы в Кремле (тот самый, о котором говорит здесь Контарини). В 1479 году храм этот был уже освящен. Сверх того Аристотель лил у нас колокола и пушки и чеканил монету, на которой ему дозволено было изображать свое имя. Монета его, дошедшая до нас, имеет на одной стороне всадника, под ногами коего выбит цветок, а на другой имя Аристотеля.

55. Старо, древняя Венецианская мера для сыпучих тел, равнявшаяся нашим трем четверикам.

56. Сольд составлял 124 часть червонца или 20-ю часть ливра.

57. В подлиннике сказано: la qual Confina quasi con la Francia et con l’Alemagna alta, а в издании 1543 года: laqual confina quasi con la Franza et con la Magna alta. Что Новгород не граничил никогда ни с Фракциею, ни с Германиею не требует опровержения.

58. Неизвестно о какой части Германии, принадлежащей Королю Польскому, говорит здесь Контарини. Трудно думать, чтобы он разумел Ливонию, которая отошла под власть Польши уже в 1569 году. В самой же Германии Казимир не имел никаких владений.

59. Ionici Автора есть без сомнения не что иное, как Lonin или Loniri Барбаро, т. е. город Слоним.

60. Здесь вероятно Автор говорит о Воеводе Мазовецком.

61. Что под именем города Polonia Автор разумеет Плоцк, в том нет никакого сомнения, ибо это самый значительный город на пути из Варшавы во Франкфурт. Барбаро в путешествии своем не упоминает о нем, хотя, сколько видно, он ехал из Москвы в Германию тем же путем как и Контарини.

62. Город Ian перевел я Иеною, как по сходству произношения, так равно и потому, что это был один из значительнейших городов на пути между Франкфуртом и Ниренбергом. Иенской Университет основан, как известно, в 1547 году Саксонским Курфирстом Иоанном Фридрихом Великодушным.

63. В 1477 году Дожем Венеции был Андрей Вендрамино, избранный по смерти Петра Мончениго 5-го Марта 1476 года.

64. Карамания есть юговосточная часть Малой Азии, заключающая в себе древнюю Памфилию и некоторую часть Киликии, Писидии и Кападокии. Она долго управлялась собственными Государями и покорена Турками уже в конце XV столетия. Не надобно смешивать ее с Карманиею, Персидскою провинциею, известную ныне под именем Кермана. Вот как определяет Караманию неизвестный Автор одного рассуждения о Турках, напечатанного Альдусом вместе с путешествиями Барбаро и Контарини в 1543 года: Caramania, che e la Cilicia per mezo Cypro et la Pamphilia (стр. 144).

65. Под именем Туркомании или Турецкой Армении существует еще доселе Турецкая область, состоящая из Пашалыков: Эрзрумского, Карского и Ванского. Название Туркомании получила она от населяющих ее Туркменцев или Туркоманов, народа Монгольского происхождения, прибывшего в XI веке из Средней Азии (Туркестана) и завладевшего страною около Евфрата. Народ этот долго был страшен для соседей своих, в продолжении целого века владел Персиею, и с трудом был усмирен Шахом Измаилом Софи. Туркменцы и доселе еще ведут жизнь кочевую, подобно соплеменникам своим, живущим на восточной стороне Каспийского моря в независимой Татарии и от имени коих часть сей последней названа землею Туркменцев или Трухменцев.

66. Абу-Саид, правнук знаменитого Тамерлана, царствовал в Персии с 1456 по 1468 год. По пленении его Узун-Гассаном, он был умерщвлен, в следствие приговора военного совета, как утверждают Восточные писатели.

(пер. В. И. Семенова)
Текст воспроизведен по изданию: Библиотека иностранных писателей о России, Том 1. СПб. 1836

© текст - Семенов В. И. 1836
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001