СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

РИХЕР РЕЙМСКИЙ

ИСТОРИЯ

HISTORIARUM LIBRI IIII

86. Церковные реформы во Франции и Герберт. 970-973.

(в 998 г.).

В первых двух книгах и в начале третьей до 22 главы, автор излагает кратко древнюю судьбу Галлии и до времени Карла Простого и короля Одо, откуда он начинает говорить подробнее по летописи Флодоарда и Гинкмара; но с 22 гл. автор делает самостоятельное отступление по поводу событий своего монастыря, которое потому важнее всего предшествующего в его хронике.

Книга третья.

22. По смерти архиепископа Реймсского Ольдерика (969 г.), ему наследуете Адалъбер, происходивший из высшей знати (сын Готфрида, графа Арденского) и в то же время принадлежавши к братству Метцских каноников. Он управлял архиепископством столь же твердо сколько и счастливо. Как благодетельна была его деятельность для окружавших его, и как много перенес он несправедливостей от врагов своих, все это составить содержание настоящего рассказа. Немедленно после своего возвышения он обратил все внимание на украшение и отделку своей церкви. Именно, высокие своды, которые, начиная от входа, простирались почти над четвертою частью церкви, он приказал разобрать, вследствие чего не только вся церковь стала просторнее, но и вид ее сделался величественнее. Кости святого папы и мученика Каликста велел он, с подобающею честию, поставить при самом входе в церковь на видно месте, и, освятив там алтарь, воздвигнул весьма приличную капеллу. Главный же алтарь украсил золотым крестом и окружил с обеих сторон блестящею решеткою.

23. Кроме того, он приказал устроить не менее ценный переносный алтарь. Когда священник отправлял на нем литургию, то по сторонам его, на четырех углах алтаря, находились эмблемы четырех евангелистов, которых распростертые крылья покрывали до половины две стороны алтаря, а лица обращены были к изображению беспорочного агнца. Кажется, это было подражание носилкам Соломона. Он приказал также сделать семираменный подсвечник, семь рамень которого выходящие из одного и того же стержня должны были обозначать семь даров благодати, исходящих от одного и того же духа. Также приказал он сделать богато украшенный ковчег, чтоб сохранять в нем жезл и манну небесную, т. е. мощи святых. Чтобы украсить церковь, весел он в ней повесит дорогия паникадила; сверх того снабдил ее окнами, на которых изображены были разнообразные истории, и колоколами, которых потрясающие звуки напоминали гром. [589]

24. Каноникам, которые до тех пор жили в собственных своих домах и занимались собственными своими делами, он предписал жить общим хозяйством. С этою целью построил он, близь монастыря, особое здание, в котором каноники проводили целый день вместе, спальное зало, где они, в величайшей тишине, покоились, и столовую, в которой имели общую трапезу. Далее он установил, чтобы они в церкви во время божественной службы знаками только спрашивали о том, что им было нужно, если особые случаи не делали необходимым отступления от этого правила. Трапезу свою они должны были совершать все вместе и молча, а после стола пропеть благодарственную молитву во хвалу Господу. После вечерней молитвы им предписано было до заутрени наблюдать самое строгое молчание, утром же встать при ударе в колокол и стараться одному перед другим поспешит па молитву. До первого часа дня никто не смел выйти из монастыря, кроме тех, которые должны были заботиться о делах по своим должностям; и чтобы кто ни будь по незнанию не упустил исполнить свою обязанность, учредил он так, что каждый день им должны были читаться постановление св. Августина и правила отцов церкви.

25. Но с какою истинною любовью и усердием старался он о чистоте нравов монахов и удалял их от обычаев мирян, тому нельзя достаточно воздать похвал. Ибо он не только прилагал старания, чтобы заставить их отличаться достоинством правильной жизни, но и с предусмотрительностью заботился, чтобы внешния их блага возрастали и никаким образом не терпели ущерба. Хотя он вообще очень был предан своему званию, однако с особенною любовью покровительствовал монахам святого Ремигия, защитника франков. По этому хотел он обеспечить и на будущее время их имущество, и с этою целию отправился в Рим (971 г.) где блаженной памяти папа Иоанн (ХIII) принял его с большими почестями, как человека знатного, правдивого и знаменитого хорошею славою своей целомудренной жизни. Приглашенный папою, после нескольких бесед с ним, он отправлял в сообществе двенадцати других епископов торжественную обедню в день Рождества Господня. Папа бил к нему так милостив, что пригласил его объявить, не желает-ли он чего нибудь (972 г.).

26. Тогда этот знаменитый муж сказал ему следующее:

«Так как ты, святейший отец, принял своего сына с такою великою благостью и теперь его еще более к себе приближаешь, то я никак не намерен обратиться к тебе с просьбою, исполнение которой могло бы быть для тебя тягостно. Хотя я знаю, что любящему отцу иногда приятно, когда сын беспокоит его, но я имею к тебе просьбу, исполнение которой отцу не будет тягостно, а просящему принесет большую пользу. Есть у меня в Галлии, недалеко от города [590] Реймса, мужской монастырь, где достойно покоятся и чествуются во заслугам пресвятые кости праведного Ремигия защитника франков. Taк как я желал бы теперь устроить на твердых основаниях и на все будущия времена состояние этого монастыря, то я прошу вас ныне утвердить то грамотою, данною вашим именем. Этою грамотою ваш апостольский сан обеспечил бы и обезопасил за этими монахами их возделанные и невозделанные земли, леса, пастбища, виноградники, фруктовые сады, источники и пруды, неприкосновенность их стен, полную власть внутри и вне над их деревнями, и наконец все их движимое и недвижимое состояние. Аббатство святого мученика Тимофея, которое, как всем известно, находится в моем распоряжении, уступаю я также им, с тем чтобы доходы его были употребляемы на бедных, и чтобы рабы божие в монастыре вспоминали о нас, чему я беру вас и присутствующих здесь епископов во свидетели. Пусть это аббатство будет присоединено к вышеупомянутым имуществам, перейдет в законное владение святого Ремигия, и также как его собственность пусть будет укреплено за ним вашим приговором».

27. На это папа отвечал: «Охотно соглашаюсь я, чтоб собственность заступника нашего Ремигия, приговором нашего апостольского престола, утверждена была и обеспечена на все времена, а равно и на то, чтобы ты из своего прибавил к ней, сколько тебе угодна Я хочу также, чтобы изготовленная об этом грамота утверждена была не только мною, но и присутствующими здесь епископами». И тотчас он приказал составить грамоту и громко прочесть.

28. В ней сказано было следующее: «Иоанн, слуга слуг, божьих» ¹.

29. Когда грамота эта всем присутствующим была прочитана, папа утвердил ее своею печатью и передал для подписи епископам. Затем, архиепископ распрощался с папою и епископами и отправился прямою дорогою обратно в Галлию, полный благоговения ко гробу святого Ремигия, которому и передал письменную грамоту в собрании монахов. Монахи же, приняв ее, унесли в свой архив, чтоб там сохранять, и благодарили по заслугам за эту великую милость.

30. Через шесть месяцев после того, этот же архиепископ созвал епископов в Монт-Нотр-Дам ² (Mont-Notre-Dame), в Реймской епархии (972 г.). Когда епископы заняли места и определили те вопросы относительно собора и святой церкви, которые должны были их занять, архиепископ открыл заседание следующею речью: «Такт, как мы, достопочтенные отцы, благодатию святого духа собрались здесь и постановили, что нам казалось полезным для блага святой церкви, то мне остается еще только сказать вам о деле, которое очень [591] близко моему сердцу и принесет большую пользу как теперь, так и на будущее время некоторым из сынов нашей церкви; и это дело я считаю себя обязанными сообщить вашему достоинству, чтобы вы также его утвердили. Как вы знаете, семь месяцев тому назад, я путешествовал в Италию и прибыл в Рим. Там папа Иоанн не только допустил меня на аудиенцию, но даже с добротою и доверчиво говорил со мною и предложил просить у него, чего я желаю. Я считал приличным просить его, чтобы он грамотою своей апостольской власти взял под свою защиту против всякого насилия владение господина нашего и заступника Ремигия, и чтоб присоединил к нему принесенное мною в дар аббатство святого мученика Тимофея. Он согласился на это без возражений и велел составить грамоту. Она прочтена была перед двенадцатью епископами и подписана ими. Эту грамоту с папскою печатью ныне я предлагаю подписать вам, чтоб она, по большему числу подписей, имела большую силу, и чтобы какой злоумышленник не стал ее когда нибудь оспаривать. Потому хочу я, чтобы и вы утвердили ее. Собрание отвечало: «Мы ее утвердим». Тогда архиепископ вынес грамоту; она прочтена была перед собранием и передана епископам, которые один за другим утвердили ее своими подписями. После того, грамоту взяли монахи, которые были здесь и отнесли ее обратно в архив монастыря.

31. Между многими другими полезными рассуждениями на этом собор, архиепископ начал речь и о монастырской дисциплине и жаловался в весьма трогательных выражениях, что правила установленные предками искажаются многими и изменяются. По его предложению присутствовавшие там епископы определили, чтобы собрались аббаты из нескольких монастырей, и совещались по этому предмету. Место и время этого собрания тотчас же были назначены, и собор разошелся.

32. Когда наступило то время, аббаты собрались. Председателем и примасом между ними был избран праведный Рудольф, аббат монастыря святого Ремигия. Когда он как председатель и оратор занял свое место, другие поместились около рядами. Архиепископ же сел против него на кресле и по просьбе примаса и других аббатов открыл совещание следующею речью:

33. «Высокую важность имеют, достопочтенные отцы, собрания людей с добрыми намерениями, потому что добродетель есть цель их общих стремлений. Они устраивают не только земные нужды, но и дела благочиния. Напротив того, пагубно бывает, если собираются злонамеренные, чтобы выдумывать и приводить в исполнение то, что запрещено. Поэтому увещеваю вас, — вас, которые, как я верю, собрались во имя Господа, чтоб вы стремились к самым лучшим целям, и предостерегаю вас, чтобы не давали в себе места никакой злой [592] мысли. Вы не должны склонять уха к земным радостям и дружбе, потому что через это нарушается право, подавляется справедливость.

«Как говорят, дисциплина вашего ордена чрезвычайно удалилась от древнего благочиния; ибо в исполнении самого орденского устава вы между собою несогласны; каждый из вас другого желает и другое думает. Поэтому я считал полезным убеждать вас, собранных здесь по милости господней, к единодушию и воле, помышлениях и делах, чтоб одинаковою волею, одинакими помышлениями и одинакими делами восстановлена была упадшая добродетель, и самым беспощадным образом быль изгнан позор греховный».

34. На это примас-аббат отвечал: «Святейший отец! то, что ты объявил нам здесь, должно быть глубоко запечатлено в нашей памяти, потому что ты столько же стараешься заботиться о нашем телесном благосостоянии, сколько и о спасении души. Признано всеми, что те только могут снискать славу добродетельной жизни, которые одушевлены духом, стремящимся к добру и избегающим злого. Мы открыто навлекли на себя злые пересуды потому, что уклонились некоторым образом с прямого пути, и заслуживаем тем более порицания, что не бедность нас привела к падению, не нужда нас к тому принудила.

35. «Ибо какая сила довела нас до того, что монах, назначенный служить Господу в стенах своего монастыря, имеет кума и называется крестным отцом? О! как мало прилично это нашему званию! Ибо, посмотрите только: если монах есть крестный отец (собственно соотец), то отсюда, от вероятного к достоверному, следует заключение, что он есть отец, вместе с отцом. Но если он отец, то не подлежит никакому сомнению, что у него должен быть сын или дочь, а в таком случае его скорее можно назвать распутным человеком, нежели монахом. Но что я должен сказать о куме? Понимают ли миряне под этим словом, что нибудь другое, как только сообщницу стыда? Положим, что это случается, и я не хочу теперь судить мирян, но порицаю то, чего не позволяется нашему званию. Таким образом, так как подобное совсем непристойно, то пусть будет оно строго запрещено вам». На это достопочтенный архиепископ сказал: «Если собор находит справедливым то это должно быть запрещено». Собор объявил: «Это должно быть запрещено». По общему согласию, это и было запрещено именем архиепископа.

36. Примас начал говорить вторично: «Я хочу, сказал он, указать еще на другое, что вредит нашему званию. Некоторые монахи из давнего времени привыкли выходить одни из монастыря; одни, без свидетеля их поведения, они находятся вне стен монастырских, и, что всего хуже, выходят не прося благословения братии и возвращаются таким же образом. Понятно, что те, которых не защищает [593] благословение молящихся братий, легче подвергаются искушению. Вот откуда происходит, что недоброжелательные к нам люди осуждают нас за распутную жизнь, испорченные нравы и корыстолюбие. Таким клеветам мы подвергаемся тем больше, что не можем представить свидетеля, чтобы опровергнуть их. Это также пусть будет запрещено вашим приговором. Собор изрек: «Да будет запрещено». И достопочтенный архиепископ прибавил: «И это мы запрещаем! нашею властью».

37. И многое другое прибавил к этому примас: «Так как, сказал он, я начал указывать слабости, которыми страдает наше звание, то думаю, что я ни о чем не должен умолчать, чтобы, когда эти слабости излечатся, наша благочестивая жизнь сияла как светило, которого не потемняет ни одно облако. Именно, есть в нашем звании такие, которые охотно покрывают свои головы шляпами, украшенными золотом, которые предпочитают иностранные меха предписанному нашими правилами головному убору, и вместо простого монашеского платья надевают дорогия одежды. Они охотно носят купленные за дорогую цену кафтаны с широкими рукавами и большими складками, и так крепко стягивают их поясом, что сзади все выдается, а их скорее можно принять за бесстыдных женщин, чем за монахов.

38. «Но что я должен сказать о цвете их одежд? Их ослепление простирается так далеко, что о заслугах и достоинстве судят они по цвету материи. Если им платье не нравится по своему черному цвету, то они ни за что его не наденут. Если ткач к черной материи примешал белой шерсти, то они пренебрегают платьем. Даже коричневое платье презирают они. Не менее неприлична для них и шерсть натурально черная; она должна быть искусственно окрашена; но довольно о платье.

39. «Что я должен сказать о их странных башмаках? В этом отношении монахи так безрассудны, что по большой части они упускают из виду пользу обуви. Башмаки свои они приказывают делать так узко, что ноги их сжаты, как в колодке, и они едва могут ступать. Спереди к ним они приставляют носки, и по обеим сторонам ушки, и чрезвычайно заботятся, чтобы они плотно сидели на ноги; от слуг же своих требуют, чтобы те обладали особым искусством придавать башмакам зеркальный блеск.

40. «Должен ли я умолчать о их дорогих тканях и меховых одеждах? Наши предки, но особому снисхождению, разрешили употребление мехов, но к нам и в этом отношении прокрался грех без полезной роскоши. Ныне, они обшивают свои иностранные меха каймами, в две пяди шириною, и покрывают их норическим сукном. Употребление льняных простынь никоим образом не дозволяется; однако, некоторые, забывающие свои обязанности, монахи и это [594] присоединили к своей бесполезной роскоши; а как число подобных в различных монастырях очень велико, то пример большего числа злых прельстил и немногих добрых.

41. «Но что я должен сказать о их неприличном нижнем платье? Их панталоны имеют иногда шесть футов ширины и по тонкости материи не скрывают частей их тела от взоров. Один монах иногда не довольствуется куском материи, который был бы совершенно достаточен для двух. Все это я высказал открыто перед вами; теперь вы объявите, думаете ли вы это запретить. Другия же злоупотребления мы должны уничтожать тайно, каждый по его собственному усмотрению». Собор произнес: «Все это должно быть запрещено».

42. Затем, архиепископ сказал: «Вы с намерением упомянули о некоторых злоупотреблениях, а некоторые прошли молчанием. Вы полагаете, что из того, что заслуживает порицания в нашем сословии, одно следует нам исправить сообща, а другое предоставить заботам каждого из вас. Я соглашаюсь с этим мнением и хвалю его. По этому в силу нашей власти мы запрещаем то, что ваше достоинство желали, чтоб было запрещено. Что же касается до того, что вы прошли молчанием, это я предоставляю каждому исправить собственными своими мерами». После этой речи собор разошелся и с того времени нравы монахов заметно улучшились. Умный архиепископ при этом также содействовал им к исполнению их обязанностей увещаниями и поучением. Но чтобы исполнить свое высокое призвание во всех отношениях, он также заботился и о том, чтобы сыны его церкви обучались свободным искусствам.

43. В то время, когда он о том размышлял, прибыл к нему, как будто посланный божеством, Герберт, человек великого ума и одаренный удивительным красноречием, который в последствии, как ясный светильник, разливал яркий свет на всю Галлию. Он происходил из Аквитании, и с самого детства воспитывался и обучался грамматике в монастыре св. исповедника Герольда ³. Среди этих занятий он достиг юношества, когда посетил тот монастырь, для молитвы, Боррел, герцог по сю сторону лежащей Испании ⁴. Аббат принял его самым почетным образом и во время разговора с ним спросил его: нет-ли в Испании людей, достигших совершенства в свободных искусствах. Так как герцог отвечал ему утвердительно, то аббат просил его взять из монастыря одного из его монахов, чтобы обучить его таким наукам. Герцог охотно готов был исполнит просьбу и поэтому, с согласия братии, ему отдан был Герберт, [595] которого он поручил епископу Гатто ⁵. Там с ревностию и большим успехом Герберт занимался математикою. Но Бог определивший, чтобы Галлия, покрытая тогда мраком, озарена была большим светом; побудил герцога и епископа отправиться на поклонение в Рим. Сделав необходимые приготовления к путешествию, пустились они в дорогу и взяли с собою вверенного им юношу. В Риме, помолившись на гробе св. апостолов, представились они, блаженной памяти, папе (Иоанну) ⁶ и, исполненные радости, сообщили ему что считали нужным о своих делах.

44. От папы не скрылись прилежание и любознательность юноши. Так как в Италии в то время музыка и астрономия были совершенно неизвестны, то папа немедленно уведомил Оттона (I), короля Германии и Италии, что в Рим прибыл молодой человек, в совершенстве знающий математику, и который в состоянии превосходно преподавать ее. Король тотчас же даль папе поручение удержать этого юношу при себе и в каком случае не отпускать его назад. Тогда папа открыл дружески герцогу и епископу, что король желает, на некоторое время, удержать молодого человека при себе, что в непродолжительном времени он отошлет его к ним, и окажет за то свою признательность. Герцог и епископ, под этим обещанием, согласились, чтоб Герберт остался, а сами возвратились назад в Испанию. Папа же, при котором остался Герберт, представил его королю. Когда последний спрашивал о его искусстве, Герберт отвечал, что в математике он достаточно сведущ, но он желал бы еще изучить и логику. Так как он стремился достигнуть того, то пробыл там учителем не долго.

45. В то время Геранний, архидиакон Реймский, считался самым лучшим учителем логики. Лотарь, король франков отправил его около того же времени посланником к Оттону, королю Италии. Обрадованный прибытием такого человека, Герберт пошел к королю й достиг того, что отдан был в учение тому архидиакону. Он сопровождал некоторое время Геранния и отправился с ним в Реймс. Там он изучал у него логику и в короткое время сделал большие успехи. Геранний напротив того, прилежно занимался математикою, но от изучения музыки удержан был трудностию этого искусства. Между тем, Герберт был рекомендован вышеупомянутому архиепископу, как великий ученый, и приобрел его расположение гораздо в большей степени, чем все другие. Вследствие того, по его просьбе, архиепископ передал ему толпы учеников, чтоб обучать их свободным искусствам. [596]

46. Итак, он преподавал диалектику, по порядку книг, и объяснял ее весьма толково. Он начал с Исагог, т. е. Введений Порфирия ⁷, по переводу ритора Викторина, и потом, по переводу Манлия ⁸, Далее, объяснял книгу Аристотеля о категориях или предикаментах, и искусным образом познакомил своих учеников с трудностями книги о Периермении, т. е. об изъяснения. Вслед за тем преподавал им Топику т. е. учение об источниках! доказательств, которое Туллий перевел на латинский язык с греческого, а консул Манлий объяснил комментарием в шести книгах.

47. Столь-же старательно читал и объяснял он четыре книги о топических различиях, две книги о категорических, и три книги о гипотетических заключениях, книгу об определениях и книгу о разделениях. Но когда он, после этих работ с своими учениками, хотел перейти к риторике, то заметил, что успехи в ораторском искусстве невозможны, без предварительного, хорошего знакомства с различными способами выражений, которое можно было приобрести только из поэтов. Потому он принялся за поэтов, знание которых считал нужным, прочел и объяснил Марона (Виргилия), Стация и Теренция, атакже сатириков Ювенала, Персия и Горация, равно как и историка Лукана. Когда же ученики его совершенно с ними ознакомились и усвоили их способы выражений, он повел их далее к риторике.

48. Когда же они и этому также выучились, он дал им в руководство софиста для того, чтобы они при нем упражнялись в диспутах и приучались поступать, по правилам искусства, но так, как будто бы они говорили без искусства, что считалось величайшее похвалою оратору.

49. Довольно о логике. Но мне кажется не будет неуместным рассказать также, как много он трудился над математикою. Во первых, он обучал арифметике, которая составляет первую часть математика, тех, которые оказались к тому способными. Потом, он перешел к музыке, о которой в Галлии в продолжении долгого времени ничего не знали, и сделал сведения о ней общим достоянием. Он обозначил различные ноты на монокорде, показал их созвучие в тонах, полутонах, двойных и четвертных нотах, соединил тоны по правилам искусства в аккорды и распространил таким способом самые полный познания о музыке.

50. Далее, не бесполезно будет рассказать также с какими тяжелыми усилиями достиг он понимания астрономии, чтобы читатель ясно мог себе представить ум этого великого человека и придти в восторг от той целесообразности, с которою устроены были его снаряды. Хотя [597] астрономия едва доступна человеческому пониманию, однако он сделал ее к всеобщему удивлению удобопонятною с помощию некоторых инструментов. Во первых, из твердого, круглого куска дерева, он сделал изображена небесного шара и на этом маленьком шаре показал пропорции большого. Он поставил оба полюса косвенно к горизонту и на верхнем полюсе поместил северные, а на нижнем южные созвездия. Положение шара он определил посредством круга, который греки называют, horizon, а латины circulus limitans или determitans, потому что он составляет пограничную линию между видимыми и невидимыми звездами. Поставив это и шар в горизонте таким образом чтобы он мог представить удобно и с наглядною ясностию восхождение и захождение звезд, тем, которые способны были понять, объяснил он устройство вселенной и руководил их в познании созвездий, Ночью, когда звезды блистали, наблюдал он их и побуждал своих учеников, чтобы они замечали косвенный путь звезд в различных странах неба, как при восхождении, так и при захождении их.

51. Круги, которые греки называют паралелями, а латинцы aequistantes, равноотстоящими, и которые без сомнения существуют только в воображении, он сделал также наглядными посредством следующего снаряда. Он приготовил полукруг, который был прорезан проведенными прямо диаметром; диаметр же этот изобразил он трубочкой, концы которой должны были представлять оба полюса , cеверный и южный. Потом разделил он полукруг, от одного полюса к другому, на тридцать частей и при шестой части, считая от полюса, приделал трубочку, которая должна была обозначать полярный круг. Затем, отсчитал он еще пять частей и приделать другую трубочку, чтоб обозначить летний поворотный круг. От него отсчитал он опять четыре части и приделал опять трубочку, чтоб наглядно представить круг равноденствие. Остальное пространство к южному полюсу разделил он таким же образом. Направивши диаметр к полюсу и поворачивая полукруг к верху, он посредством этого орудия сделал возможным глубоко запечатлеть в памяти и дать ясное понятие о кругах, которые невидимы телесным взорам.

52. Пути движущихся звезд совершаются в пространстве небесного свода, но по противоположному направлению. Однако его пытливому уму удалось изобрести инструменты, чтоб сделать и их ясными. Именно, для того он приготовил во первых круговой шар, т. е. такой, который состоял из кругообразных обручей. В нем соединил он два круга, которые греки называют колурами а латины circuli incidentes, потому что они взаимно пересекаются, и на точках пересечений их поместил полюсы. Потом положил он пять других кругов, которые называются параллельными кругами, поперег колуров, так что полукруг, от полюса к полюсу разделился на [598] тридцать частей, и не случайно и в беспорядке, но из тридцати частей полукруга он отсчитал от полюса к первому кругу шесть частей, потом ко второму — пять, оттуда к третьему — четыре, от третьего в четвертому тоже четыре, от четвертого к пятому кругу пять, и от пятого круга к другому полюсу шесть частей. Через эти круги положил он потом косвенно круг, который греки называют Іоxоs или zое, а латины circulus obliquus или vitalis, потому что заключающиеся в нем созвездия имеют вид живых творений. Внутри этого косвенного круга он поместил, с удивительным искусством, пути планет. Ученикам же своим он объяснил с большою основательностию, что такое были абсиды ⁹, как велика была высота планет и расстояния их одной от другой. Однако объяснять, каким образом все это делалось, было бы слишком пространно, потому что отвлекло бы нас от нашего предмета.

53. Кроме того, приготовил он еще другой круговой шар. Во внутреннем пространстве его он не поместил никакого круга, но на поверхности его прикрепил изображения созвездий из железных и медных проволок. Вместо оси продел он через этот шар трубку, которую следовало наводить на небесный полюс для того, чтобы, когда она будет наведена, снаряд этот мог быть приведен в положении, соответствующее положений неба. Этим делалось то, что под важным небесным созвездием на шаре находилась соответствующее изображение. При этом, по истине божественно было, что даже несведующий в этом искусстве, с помощию этого шара, как только ему показывали одно созвездие, в состоянии был найти все другия, без помощи учителя. И этим средством обучал он своих учеников без гнева. Однако, довольно об астрономии.

54. Не менее заботливости также обращал он и на преподавание геометрий. Как предуготовление к ней, сделал он, подобно тому, как делают мастера щитов, счетную доску, которая была приспособлена к разделению на многия клетки. Эту доску разделил он вдоль на 27 четвероугольников, и на них разместил девять знаков, которыми могли быть выражены всевозможные числа. Одинаковой формы с этими знаками, приготовил он потом тысячу фигур из рога, которыми, ставя их то так, то иначе, на 27 четвероугольниках счетной доски, он изображал деление и умножение всяного числа; и притом, знаки эти с таким небольшим трудом делили и помножали всевозможные числа, что, по причине огромного количества счетных знаков, легче понять, каким образом он поступал при этом, нежели описать словами. Но кто желает получить о том более полные сведения, [599] тотпусть читает книгу, которую он сам написал одному грамматику Константину, потому что в ней можно найти все удовлетворительно и подробно объяснениям.

55. Герберт занимался преподаванием с большим усердием, и число его учеников ежедневно возрастало. К этому слава о таком великом учителе распространилась не только по Галлии, но и между германскими народами. Она проникла даже за Альпы и наполнила собою Италию до Тирренского и Адриатического морей. В это время в Саксоние был знаменитый учитель Отрик. Когда он услышал о славе вашего философа и узнал, что, при всяком наложении своего учения, он разделял предметы соответственным образом, то обнаружил желание иметь из школы этого философа несколько примеров таких делений, а в особенности деления философии, потому что, по правильности ее деления, он легче всего мог-бы узнать, действительно ли обладает истинною мудрости человека, о котором говорят, что он преподает философию и учить о божественных и человеческих делах. Вследствие того послан был в Реймс один саксонец, казавшийся способным для этого дела. Он присутствовал при преподавании Герберта и старательно замечал, как он разделял науки, но перемешал распределение частей, в особенности же то, которое вполне обнимало всю философию.

56. Именно,Герберт физику считал равною с математикою, а саксонец подчинил физику математике, как вид роду. Неизвестно, сделал ли он это по ошибке, или с намерением. Таким образом, этот отчет, вместе со многими другими делениями был доставлен Отрику (979 г.). Отрик, рассмотрев его с большим вниманием, выступилперед учениками своими с ложным обвинением, что Герберт подразделяет науки неправильно, потому что сообщенный ему отчет содержит в себе ложное положение, по которому он два равные вида подчиняет один другому, как вид роду. На этом основал Отрик дерзкое обвинение, что Герберт совсем не знает философии.Он говорил, что Герберт очевидный невежда в том, на чемосновывается познание божественных и человеческих дел, и без чего никто не имеет права философствовать. Он понес тот отчет во дворец и в присутствии императора (Оттона II), объяснил его людям,считавшимся самыми сведущими. Но император, который сам обращал большое внимание на такие вопросы, удивился, что Герберт мог впасть в заблуждение, ибо он сам видел этого человека ине раз слышал его преподавание. Поэтому он очень желал получитьот него сведения относительно того предмета. Скоро представилось к тому благоприятное обстоятельство.

57. Адальбер, достопочтенный архиепископ реймский, отправился в следующем году с Гербертом в Рим, и в Павии встретился [600] с императорам и Отриком Император принял его с почестями и, отправляясь на корабле вниз по течению По, в Равенну, взял его с собою. При наступлении удобного времени, все сведующие люди, которые так находились, по приказанию императора были созваны во дворец (980 г.). На зов этот явился только что упомянутый достопочтенный архиепископ, а также и Адсо, аббат Мутье ¹⁰. Отрик, в предыдущем году выступивший, как порицатель Герберта, также присутствовал там. Оказалось при этом и значительное число учеников, любопытство которых возбуждено было предстоящим ученым состязанием, и которые едва себе могли представить, что кто нибудь может осмелиться бороться с Отриком. Император же весьма хитро устраивал приготовления к этому состязанию, потому что ему хотелось, чтоб Герберт встретился с Отриком неприготовясь, и по неожиданности нападения, тем с большею ревностию к диспуту вступил в борьбу. Отрику же он посоветовал предложить много разнообразных вопросов и ни одного из них не решать. Когда мужи эти по порядку заняли свои места, император, которому посреди собрания приготовлено было возвышенное место, встал со следующими словами:

58. «Я полагаю, сказал он, что человеческие знания совершенствуются тщательным размышлением и упражнениями, и когда преподаются изучающим науки учеными мужами в должном порядке и разумною речью, ибо мы часто погрязаем в лености, но когда предложенные нам вопросы возбуждают нас, мы тотчас обращаемся к целительному размышлении. Этим способом ученые мужи развили познания вещей, передали другим свои открытия, записали в книгах и оставили нам для достославного подражания. Займемся же равным образом и мы изучением некоторых вопросов, рассмотрение которых даже высокому уму может дать еще большую твердость убеждений. И чего-же лучше, займемся обозрением разделения философии, которое в предъидущем году было нам представлено. Обратите все на него глубокое внимание, и потом пусть каждый объявить, что он в нем находить достойным одобрения или порицания. Если в нем не окажется никакого недостатка, то пусть оно будет утверждено вашим общим решением. Но если вам покажется, что его следует исправить, то пусть ученые мужи или произнесут над ним осуждающий его приговор, или как следует исправят. Пусть теперь подадут нам таблицу, на которой мы могли бы его рассмотреть». Тогда Отрик вынул таблицу, объявил, что деление это, высказанное Гербертом, было замечено и записано его слушателями, и подал его государю и императору для прочтения. Оно было прочитано и передано Герберту. Герберт просмотрел его [601] внимательно, частию признал правильными но частию отверг и вместе с тем утверждал, что он не делал такого деления.

59. Но когда император требовал, чтобы он исправль в нем ошибки, Герберт сказал:

«Великий император! Я вижу, что ты господин над всеми здесь присутствующими, поэтому, как то и прилично, я повинуюсь твоему приказанию, не страшась злобы врагов моих. Их старанием правильное разделение философии, которое я недавно излагал в ясных и хорошо обдуманных словах, искажено подчинением одного равноправная вида другому. Я говорю, что математика, физика и теология — науки, которые стоят на одной степени и подчинены одному и тому-же роду. Признаки этого рода принадлежат всем трем в равной мере, и невозможно чтоб один и тот-же видь, рассматриваемый в одном и том-же отношении, и равный другому виду того-же рода, подчинен был ему как вид роду. Вот мое мнение о том предмете. Впрочем, если кто нибудь имеет сказать что нибудь против того, то пусть изложит свои основания и пусть сделает для нас понятным то, что, по самим законам природы до настоящего времени, ни одному человеку не казалось возможными

60. По знаку императора начал говорить Отрик: «Ты, сказал он, упомянул о некоторых частях философии в нескольких словах; но кроме того необходимо ещё, чтобы ты обстоятельно разделил философию на ее части и доказал свое разделение. Только тогда, т. е. сделав основанное на доказательствах разделение, возможно будет тебе отклонить от себя подозрение, которое наводить на тебя этот ошибочный отчет». На это Герберт отвечал: «Хотя это великое дело, так как оно обнимает собою всю истину в божественных и человеческих делах, однако, чтоб не подвергнуться обвинению в нерадивости и для пользы того или другого из моих слушателей, я не пожалею никаких трудов, и изложу предмет, по разделению Викторина и Боэция. И так, философия есть род; виды ее — философия практическая и теоретическая. В свою очередь, видами практической философии я считаю экономику, политику и этику. Под теоретической-же философиею мы понимаем, и имеем на это полное право, науку о природе, физику, науку рассудка, математику, и науку разума, богословие. И опять мы не без основания ставим математику ниже физики».

61. Когда Герберт хотел продолжать деление далее, Отрик прервал его: «Удивляюсь я очень, сказал он, что ты математику так непосредственно подчиняешь физике, между тем, как физиология может быть принята для обеих посредствующим родом. Ибо, кажется будет весьма ошибочно, если слишком далекое подразделение вида принято будет для разделения рода». На это Герберт отвечал:

«Гораздо больший повод к удивлению должно давать то, что я [602] подчиняю математику, как вид, физике, с которою она однако стоит на равной степени. Ибо, так как их понимают, как равные виды одного и того-же рода, то казалось-бы, говорю я,достойно гораздо большего удивления, если их подчинять одну другой. Но я говорю, что физиология не есть родовое понятие физики, как ты думаешь, и утверждаю, что между обеими нет другого различия, кроме того, которое я признаю между философиею и филологиею. Иначе — следовало-бы доказать, что филология есть родовое понятие философии».

Здесь большая толпа учеников обнаружила свое неудовольствие на то, что прервано было разделение философии, я просил императора, чтоб он приказал опять обратиться к нему. Напротив того, Отрик, хотя обещал вскоре возвратиться к этому предмету, но полагал, что прежде должно быть исследовано основание самой философии, и обратился к Герберту с вопросом, что он считает основанием философии?

62. Когда-же Герберт стал просить его выразить яснее, что он желает знать, именно, основанием, для чего она била изобретена, или повод, которому мы обязаны ее изобретением, Отрик сказал! «Я думаю самый повод, для чего она, по-видимому, была изобретена»; Тогда Герберт отвечал: «Так как теперь ясно, чего ты желаешь: то я говорю, что философия изобретена для того, чтобы посредством ее мы достигали познания божественных и человеческих дел»: «Зачем, прервал его Отрик, употребляешь ты так много слов чтобы назвать основание одной вещи, тогда как может быть достаточно было-бы одного слова, а философ должен стараться о краткости»?

63. Герберт отвечал: «Не каждое основание может быть выражено одним словом. Ибо, если Платоном основание сотворения мира выряжено не одним, но тремя словами: «Добрая воля бога», то отсюда ясно, что это основание сотворения мира не могло быть изложено иначе. Именно если-бы он сказал, что воля есть основание мира, это было-бы неуместно; в таком случае казалось-бы, что это относится к воле каждого, — что было-бы ложно». — «Но если-бы, сказал Отрик, он сказал, что воля есть основание сотворения, то он выразился-бы короче и удовлетворительнее, так как воля Бога может быть не иною как только доброю, ибо никто не отрицает, что воля Бога добрая». Герберт отвечал: «Этому я нисколько не противоречу. Но посмотри! так как признано, что один только Бог добр по своей сущности, все же творения бывают такими чрез сообщение, то слово: «добрый», присоединено к нему, чтоб выразить свойство его природы, потому что оно необходимо связано с его существом, и не соединяется с существом сотворенным. Впрочем, как-бы там ни было, известно, что не все основания могут быть выражены одним словом. Напр., как тебе кажется, что служит основанием тени. Может-ли оно быть названо одним словом? [603]

64. «Основание тени, говорю я, есть тело противостоящее свету, и это никоим образом не может бить выражено короче. Ибо, если б ты хотел сказать, что тело есть основание тени, то это сказано было бы слишком обще. Если же ты скажешь «противостоящее тело» то все же это на столько неудовлетворительно, на сколько оно с одной стороны остается недостаточным; потому что есть множество тел и они могут стоять против многих предметов, не бросая от себя тени. Между тем я не буду отрицать, что основания многих вещей могут быть высказаны одним словом. Сюда принадлежат родовые понятия, о которых каждый знает, что они суть основания видов, напр, субстанция, количественность, качественность. Но другия родовые понятия не могут быть выражены просто, как напр., разумное, как родовое понятие смертного.»

65. Тут Отрик спросил с живым удивлением: «Неужели ты подчиняешь смертное разумному? Кому неизвестно, что под разумным мы понимаем Бога, ангелов и людей, между тем смертное, как понятие более широкое и более обнимающее, содержит в себе все смертное, а следовательно безконечно более?»

Герберт отвечал: «Если ты под руководством Порфирия и Боэция проследишь в удовлетворительной постепенности разделение субстанция до индивидуума, то без сомнения найдешь понятие разумного более обширным понятия смертного, и это тотчас может быть подтверждено достаточными доводами. Так как признано, что субстанция, родовое понятие высшего порядка может быть разделено на подчиненные ему понятия до индивидуума; то следует обратить внимание, каждое-ли подчиненное понятие выражается одним словом. Очевидно, некоторые из них выражаются одним словом, а другия многими. Так, напр, понятие тела выражается одним словом, понятие-же существа, одаренного чувствами, многими словами. Таким-же образом, посредствующее понятие разумного существа, как признак, выражается субъективным понятием разумного смертного существа. Я не говорю, что слово «разумный» просто может быть употреблено, как признак смертного; это было-бы несправедливо. Но я утверждаю, что понятие разумного, соединенное с понятием существа, есть признак смертного, на сколько это последнее соединено с понятием разумного существа».

Герберт, выказывая чрезвычайное богатство в словах и мыслях, думал сказать еще многое, но диспут, по приказанию императора, прекратили, потому что день был на исходе и слушатели утомились множеством длинных речей. Герберт, богато одаренный императором и увенчанный славою, в свете своего архиепископа возвратился в Галлию (980 г.). [604]

66. Около этого времени, королева Эмма ¹¹ навлекла на себя подозрение в нарушении супружеской верности и связях с епископом г. Лана, Адальбером. Хотя об этом говорилось только в дружеских разговорах, но скоро эти тайные слухи стали известны всем, и епископы считали нужным посоветоваться каким образом прекратить злые пересуды о их собрате и товарище по сану. Поэтому вышеупомянутый архиепископ созвал собрание епископов в Санкт-Магру (Sancta-Marga), одно местечко в реймской епархии. Когда они заняли свои места и согласились относительно некоторых полезных мер, архиепископ……

На этом слове прерывается рукопись, и потому недостает нескольких страниц. Далее же, в 67 гл., автор говорит о вступлении Оттона II на престол, о чем см. ниже, в ст. 40.

Монах Рикер,

Historiarum libri IV. 884-996. Кн. II, 22-66.

О Рикере и его сочинениях, см. ниже, в примечании к ст. 41.

Комментарии

1. Страница, на которую автор внес папскую грамоту затеряна в манускрипте.

2. Близь Соассона.

3. Монастырь Орилльяк, в Оверни.

4. Граф Уржеля, а после Барселоны.

5. Епископ Виха.

6. Иоанну ХІII. Автор оставил в рукописи пробел; вероятно, он хотел после справиться, кто был в то время папою, но забыл.

7. Т. е. к категориям Аристотеля.

8. Т. е. Боэция.

9. Точки, в которых планеты достигают наибольшей и наименьшей высоты, апогей и перигей.

10. Земляк и друг Герберта, знаменитый своею ученостью.

11. Эмма, дочь знаменитой императрицы Аделаиды и Лотаря II, короля Италии, была замужем за французским королем Лотарем. См. Родосл. Таб. № 2.