СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПРИСК ПАНИЙСКИЙ

СКАЗАНИЯ ПРИСКА ПАНИЙСКОГО

(перевод с греческого).

ОТРЫВОК 1-й.

(433 г. по Р. X. Феодосия II 26 г.).

Над Уннами царствовал Руа ¹. Он решился вести войну против Амилзуров, Итимаров, Тоносуров, Войсков и других народов, поселившихся на Истре и прибегавших к союзу с Римлянами ². Он отправил к Римлянам Ислу, и прежде употребленного в дело для прекращения возникшего между ними и Римлянами несогласия, и грозил нарушением прежде установленных условий, если Римляне не выдадут [19] им всех беглых. Римляне советовались об отправлении к Уннам посольства. Плинфа и Дионисий, первый племени Скифского, а второй из Фракийцев, военачальники, достигшие у Римлян консульского достоинства, хотели быть отправлены посланниками. Так как можно было ожидать, что Исла приедет к Руе прежде того посольства, которое Римляне полагали отправить к нему, то Плинфа отправил вместе с Ислою одного из своих приближенных по имени Сингилаха, дабы склонить Руу вступить в переговоры с ним, а не с другими Римлянами. Когда Руа умер, а царство Уннское перешло к Аттиле ³, то Римский Сенат положил назначить посланником Плинфу. По утверждении этого мнения царем, Плинфа хотел, чтоб вместе с ними назначен был и Эпиген, как человек, славящийся благоразумием в имевший достоинство квестора. Когда и Эпиген был назначен посланником, то оба отправились к Уннам. Они доехали до Марга, города Мисийского, в Иллирике. Он лежит на берегу Истра против крепости Константии, стоящей на другом берегу ⁴. Туда же приехали и Царские Скифы ⁵. Съезд происходил вне города; [20] Скифы сидели верхом на лошадях, и хотели вести переговоры не слезая с них ⁶. Римские посланники, заботясь о своем [21] достоинстве, имели с ними свидание также верхом. Они не считали приличным вести переговоры пешие с людьми сидевшими на конях. Постановлено было ⁷.... чтоб Уннам были выдаваемы бегущие из Скифии люди, равно и прежде бежавшие к Римлянам, также и бывшие у них в плену Римляне, без выкупа перешедшие к своим, в противном случае за каждого пленного Римлянина, бежавшего к своим, Римляне были обязаны платить захватившим его по праву войны по осьми золотых монет; чтоб Римляне не помогали никакому варварскому народу, с которым Унны вели войну; чтоб торжища между Римлянами и Уннами происходили на равных правах и без всякого опасения ⁸; чтоб за сохранение договора Римляне платили Царским Скифам ежегодно по семи сот литр золота (эта дань простиралась прежде до трехсот пятидесяти литр). На сих условиях заключен был мир; в сохранении его Римляне и Унны поклялись по обычаю своих предков, и те и другие потом возвратились в свою землю. Варварам были выданы искавшие убежища у Римлян Унны. В числе их были дети Мамы и Атакама, происходящие из царского рода. В наказание за их бегство Унны, получив [22] их, распяли в Фракийском замке Карсе ⁹. По заключении мира с Римлянами, приближенные Аттилы и Влиды обратились к покорению других народов Скифии и завели войну с Соросгами.

ОТРЫВОК 2-й

(442 г. по P. X. Феод. 35-й).

(Ехс. De leg. gent. P. p. 33, 34; В. 140).

Скифы во время ярмарки вероломно напали на Римлян, и многих перебили. Римляне отправили к ним посланников и жаловались на взятие крепости и на нарушение договоров. Скифы отвечали, что они поступили таким образом не первые, а что мстили только за обиды, нанесенные им Римлянами; ибо епископ Маргский, перешед в земли их, обыскивал царские кладовые, и унес хранившиеся в них сокровища ¹⁰; что если Римляне не выдадут его, а также не выдадут, по договору, и переметчиков, которых у Римлян находилось очень много, то они будут действовать против них оружием. Римляне говорили, что эти жалобы были несправедливы. Варвары, утверждаясь на верности своих показаний, не заботились о том, чтобы подвергнуть такой спор суду. Они подняли оружие, перешли Истр и разорили многие города и замки, лежащие на берегу этой реки. Они взяли и Виминакий, город Мисийский в Иллирике ¹¹. Сии действия варваров заставили многих Римлян говорить, что надлежало выдать епископа Скифам, дабы из-за одного человека не навлечь бедствий войны на все государство Римское. Епископ, подозревая, что он мог быть [23] выдан Скифам, тайно от жителей Марга перешел к Скифам, и обещал сдать им этот город, если цари их изъявят ему свою благосклонность. Они дали слово сделать ему много добра, если он исполнит свое обещание. С обеих сторон даны руки и клятвы в верности. Епископ возвратился в Римскую землю с многочисленною толпою варваров, и поставил их в засаду против самого берега реки. Ночью, по условленному знаку, он поднял варваров, которые и завладели городом с его помощию. Марг был таким образом разорен, а могущество варваров возросло после того еще более ¹².

ОТРЫВОК 3-й.

(442 г. по P. X. Феод. 35-й).

(Там же Р. р. 34; В. 141)

При Феодосии младшем Аттила, царь Уннов, собрал свое войско и отправил письмо к царю Римскому с требованием, чтобы немедленно выданы были переметчики и выслана была .дань (под предлогом настоящей войны ему не пересылали ни переметчиков, ни дани), и чтоб отправлены были к нему посланники для переговоров о платеже дани на будущее время. Аттила объявлял притом, что если Римляне замешкают, или будут готовиться к войне, то и он не захочет более удерживать Скифское войско от нападения. Но прочтении письма Аттилы, совет царский объявил, что Римляне не выдадут прибегших под их покровительство людей, но вместе с ними примут войну; что впрочем будут отправлены к Аттиле посланники для прекращения споров. Раздраженный ответом Римлян, Аттила стал опустошать Римские земли, срыл несколько замков и подступил к обширному и многолюдному городу Ратиарии ¹³. [24]

ОТРЫВОК 4-й.

(Exc.De leg. Rom. P. p. 48; B. p. 169).

Феодосий ¹⁴ отправил к Аттиле посланником Сенатора, из бывших консулов ¹⁵. Несмотря на звание посланника, он не осмелился ехать к Уннам сухим путем, но отправился Понтом ¹⁶, к городу Одиссу ¹⁷, где находился и посланный туда прежде полководец Феодул. [25]

ОТРЫВОК 5-й.

(447 по P. X.; Феод. 40-й).

(Exc. De leg. gent. P. 34, 35; B. 142).

Между Римлянами и Уннами произошло в Херсонисе сражение ¹⁸, после которого заключен между ними мир через посланника Анатолия ¹⁹, на следующих условиях: выдать Уннам переметчиков и шесть тысяч литр золота, в [26] жалованье за прошедшее время ²⁰; платить ежегодно определенную дань в две тысячи сто литр золота ²¹; за каждого Римского военнопленного, бежавшего и перешедшего в свою землю без выкупа, платить двенадцать золотых монет; если принимающие его не будут платить этой цены, то обязаны выдать Уннам беглеца. Римлянам не принимать к себе никакого варвара, прибегающего к ним. Римляне показывали, будто принимали эти условия по доброй воле; но одна необходимость, чрезвычайный страх, объявший их правителей, и желание мира заставляли их принимать охотно всякое требование, как бы оно ни было тягостно. Они согласились и на плату дани, которая была самая обременительная, несмотря на то, что доходы и царская казна были истощены не на полезные дела, а на непристойные зрелища, на безрассудную пышность, на забавы и на другие издержки, от которых благоразумный человек и среди счастливейшего состояния государства должен удерживаться, а тем более должны были удерживаться от того люди, которые не радели о деле ратном и платили дань не только Скифам, но и прочим варварам, живущим вокруг Римских владений. Царь принуждал всех вносить деньги, которые, следовало отправить к Уннам. Он обложил податью даже тех, которые по приговору суда или по щедроте царской, получили временное облегчение от тягостной оценки земли ²². Положенное количество золота вносили и особы причисленные к сенату, выше своего состояния ²³. [27] Многих самое блистательное состояние их довело до превратностей. Побоями вымогали у них деньги, по назначению чиновников, на которых возложена была царем эта обязанность, так что люди издавна богатые выставляли на продажу уборы жен и свои пожитки. Такое бедствие постигло Римлян после этой войны, что многие из них уморили себя голодом, или прекратили жизнь, надев петлю на шею. В короткое время истощена была казна; золото и беглецы отправлены были к Уннам. Исполнение сего дела поручено было Скотте. Римляне убивали многих переметчиков, потому что те противились выдаче их Скифам. В числе их было несколько человек из царского рода, которые переехали к Римлянам, отказываясь служить Аттиле. Сверх всего этого Аттила требовал еще, чтоб Асимунтийцы выдали всех бывших у них военнопленных, Римлян или варваров. Асимунт есть крепкий замок недалеко от Иллирика, к стороне Фракии ²⁴. Жители его нанесли неприятелю много вреда. Они не защищались со стен, а, выступая из окопов, бились с несчетным множеством неприятелей и с военачальниками, которые пользовались между Скифами величайшею славою. Унны, потеряв надежду завладеть замком, отступили от него. Тогда Асимунтийцы выступили против них из своих укреплений, и погнались за ними далеко от своего округа. Когда караульные дали им знать, что неприятели проходят мимо с добычею, то они напали на них нечаянно, и отняли захваченную ими у Римлян добычу ²⁵. Уступая неприятелю в числе, Асимунтийцы [28] превышали его мужеством и отвагой. В этой войне они истребили множество Скифов; а множество Римлян освободили и принимали и себе бежавших от неприятелей. Тогда Аттила объявил, что не выведет своих войск из Римских областей и не утвердит мирного договора, пока Римляне, бежавшие к Асимунтийцам, не будут ему выданы, или не будет заплачена за них цена, и пока не будут Асимунтийцами освобождены Скифы, уведенные ими в плен. Противоречить Аттиле не был в состоянии ни посланник Анатолий, ни Феодул, начальник находившегося во Фракии войска. Никакими рассуждениями не могли они убедить варвара отказаться от своих требований, когда он положился на свои силы и готов был поднять оружие; а между тем сами упали духом вследствие прежнего поражения. Они писали к Асимунтийцам и приказывали им или выдать убежавших к ним Римских военнопленников, или за каждого из них платить по двенадцати золотых монет, а военнопленных Уннов освободить. Асимунтийцы, получив письмо, отвечали, что убежавших к ним Римлян они освободили, а пойманных в плен Скифов истребили; что они еще удерживали у себя двоих, потому, что неприятели во время осады их замка, поставив засаду, увели некоторых мальчиков, пасших стада перед замком, что если не получат их обратно, то не возвратят тех, которых они взяли по праву войны. Когда посланные к Асимунтийцам принесли такой ответ, то царь Скифский и Римские начальники согласились в том, что надлежало отыскать мальчиков, похищенных по показанию Асимунтийцев. Они никого не отыскали, и Асимунтииицы возвратили бывших у них варваров, после того, как Скифы поклялись, что у них тех мальчиков не было. Асимунтийцы также поклялись, что убежавшие к ним Римляне были ими освобождены. Они в этом поклялись, хотя у них и были некоторые Римляне; но они не считали преступлением божиться ложно, для спасения людей своего племени. [29]

ОТРЫВОК 6-й.

(447 по Р. X.; Феод. 40-й).

(Там же: Р. 36, 37; В. 145).

Вслед за заключением мира, Аттила отправил посланников в Восточную Империю, требуя выдачи переметчиков. Посланники были приняты, осыпаны подарками и отпущены с объявлением, что никаких переметчиков у Римлян не было. Аттила послал опять других посланников. Когда и эти были одарены, то отправлено было третье посольство, а после него и четвертое. Аттила, зная щедрость Римлян, зная, что они оказывали ее из опасения, чтоб не был нарушен мир, — кому из своих любимцев хотел сделать добро, того и отправлял к Римлянам, придумывая к тому разные пустые причины и предлоги. Римляне повиновались всякому его требованию; на всякое с его стороны понуждение смотрели, как на приказ повелителя. Не с ним одним боялись они завести войну, но страшились и Парфян, которые делали приготовления к войне, и Вандилов, беспокоивших их на море, и Исавров, которые восставали для грабежей, и Саракинов, делавших набеги на восточные края державы, и Эфиопских народов, соединявшихся против них. Посему уничиженные Римляне, Аттилу ласкали, а против других народов делали приготовления, набирали воинов, назначали вождей.

ОТРЫВОК 7-й.

(448 г. по P. X.; Феод. 41).

(Там же: Р. 37, 38; В. 146).

В Византию прибыл опять посланник Аттилы. Это был Эдикон, Скиф, отличавшийся великими военными подвигами. Вместе с ним был и Орест Римлянин, житель Пеонской области, лежащей при реке Сае, и состоявшей тогда под властию Аттилы, вследствие договора, заключенного с Аэтием, [30] полководцем Западных Римлян ²⁶. Эдикон был представлен царю в вручил ему грамоты Аттилы, в которых царь Скифский жаловался на Римлян за невыдачу беглых. Он грозил против них вооружиться, если беглецы не будут ему выданы, и если Римляне не перестанут обрабатывать завоеванную им землю. Эта земля в длину простиралась по течению Истра от Пеонии до Нов Фракийских ²⁷, а в ширину на пять дней пути. Аттила требовал притом, чтоб торг в Иллирике происходил не по прежнему на берегу Истра, но в Наиссе ²⁸, который полагал он границею Скифской и Римской земли, как город им разоренный. Он отстоит от Истра на пять дней пути для доброго пешехода ²⁹. Аттила требовал при том, чтоб для переговоров с ним о делах еще нерешенных, отправлены были к нему посланники, люди не простые, но самые значительные из имевших консульское достоинство; что если Римляне боятся прислать их к нему, то он сам перейдет в Сардику для принятия их ³⁰. Царь прочел грамоту Аттилы, а Вигила перевел ему все то, что [31] Эдикон объявил изустно по приказанию Аттилы. Эдикон вышел из дворца вместе с ними, и посещал другие домы; между прочим пришел и к царскому щитоносцу ³¹ Хрисафию, как человеку, имевшему величайшую силу. Эдикон был изумлен пышностию царских домов, и когда вступил в разговор с Хрисафием, то Вигила переводя его слова, говорил, что Эдикон превозносит царский двор и восхищен богатством Римлян. Хрисафий заметил тогда, что он может владеть большим богатством и иметь золотом крытый дом, если оставит Скифов и пристанет к Римлянам. Эдикон отвечал, что слуге не позволено это сделать без позволения своего господина. Евнух спросил тогда Эдикона: имеет ли он всегда свободный доступ к Аттиле, и какою силою пользуется между Скифами. Эдикон отвечал, что он близкий человек к Аттиле, и что ему, вместе с другими значительнейшими Скифами, вверяется охранение царя, что каждый из них по очереди в определенные дни держит при нем вооруженный караул. После того евнух сказал, что если Эдикон даст ему клятву в сохранении тайны, то он объявит ему о деле, которое составит его счастие, но что на то нужно им свободное время и оно будет у них, если Эдикон придет к нему на обед без Ореста и без других посланников. Эдикон обещал это исполнить, и приехал к евнуху на обед. Здесь они подали друг другу руку и поклялись чрез переводчика Вигилу, Хрисафий в том, что он сделает предложение не ко вреду Эдикона, но к большему его счастию, а Эдикон в том, что никому не объявит предложения, которое будет ему сделано, хотя бы оно и не было приведено в исполнение. Тогда евнух сказал Эдикону, что если он по приезде в Скифию убьет Аттилу, и воротится к Римляиам, то будет жить в счастии и иметь великое богатство. Эдикон обещался и сказал, что на такое дело нужно денег немного — только пятьдесят литр золота, для раздачи состоящим под начальством его людям, для того, чтобы они вполне содействовали ему в нападении на Аттилу. Евнух обещал немедленно [32] выдать ему деньги. Эдикон сказал тогда, что надлежало его отпустить для донесения Аттиле об успехе посольства, что вместе с ним нужно было отправить Вигилу для получения от Аттилы ответа на счет требуемых беглецов, что через Вигилу он уведомит Хрисафия, каким образом надлежало переслать к нему золото, потому что по возвращении его, Аттила с любопытством будет расспрашивать его, равно как и других посланников, какие подарки получил он от Римлян, и сколько дано ему денег, и тогда он не будет иметь возможности скрыть то золото от спутников своих. Евнуху показалась благоразумною эта мера предосторожности: он согласился с мнением Эдикона, после угощения отпустил его, и донес царю о своем замысле. Царь призвав магистра Мартиалия, сообщил ему то, что было условлено с Эдиконом. Дать знать о том Мартиалию было необходимо, по званию его. Магистр участвует во всех советах царя, потому что ему подчинены вестники, переводчики и воины, охраняющие царский двор ³². Посоветовавшись между собою, они решились отправить к Аттиле не только Вигилу, но и Максимина, в звании посланника.

ОТРЫВОК 8-й.

(448 г. по P. X.; Феод. 41-й).

(Ехс. De leg. Rom. P. 47-71; В. 169-212).

Евнух Хрисафий убеждал Эдикона умертвить Аттилу ³³.— Царь Феодосий и магистр Мартиалий, посоветовавшись между [33] собою по сему предмету, решились отправить к Аттиле посланником Максимина, а не одного Вигилу. Под видом, что состоит в звании переводчика, Вигила имел поручение сообразоваться с волею Эдикона. Максимин, ничего не знавший о том, что было ими замышляемо, должен был представить Аттиле царское письмо. Царь извещал его, что Вигила был только переводчиком, что Максимин, человек знатного происхождения и самый близкий к царю, был достоинством выше Вигилы. За тем царь писал к Аттиле, чтоб он не нарушал мирного договора нашествием на Римские области; еще сообщал он, что сверх выданных прежде беглецов, посылает к нему семнадцать человек, и уверял, что у Римлян не было других беглых из областей Аттилы. Таково было содержание письма. Сверх того Максимину было предписано объявить Уннскому государю изустно, что он не мог требовать, чтоб к нему были отправляемы посланники высшего достоинства; ибо этого не бывало ни при его предках, ни при других начальниках Скифской земли; что звание посланника всегда отправлял какой-нибудь воин или вестник; что для разрешения всех недоразумений надлежало отправить к Римлянам Онигисия, потому что не было прилично, чтоб Аттила, в сопровождены Римлянина, имеющего консульское достоинство, прибыл в разрушенный уже город Сардику ³⁴.

Максимин убедительными просьбами заставил меня ехать вместе с ним. Мы пустились в путь в сопровождении варваров и приехали в Сардику, город отстоящий от Константинополя на тринадцать дней пути для доброго пешехода. Остановившись в этом городе, мы заблагорассудили пригласить к столу Эдикона и бывших с ним варваров. [34] Жители Сардики доставили нам баранов и быков, которых мы закололи. За обедом во время питья, варвары превозносили Аттилу, а мы — своего государя. Вигила заметил, что не было прилично сравнивать божество с человеком; что Аттила человек, а Феодосий божество. Унны слышала эти слова и понемногу разгорячаемые — раздражались. Мы обратили речь к другим предметам, и успокоили их гнев ласковым обхождением, а после обеда, Максимин задобрил Эдикона и Ореста подарками — шелковыми одеждами и драгоценнымм каменьями ³⁵. Подождав удаления Эдиконова, Орест сказал Максимину: что он почитал его человеком благоразумным и отличным, потому что не впал в ошибку, в которую впали другие царедворцы, без него угостившие Эдикона и почтившие его подарками. Быв в неведении о том, что происходило в Константинополе, мы нашли слова Ореста непонятными. Мы спрашивали его: каким образом и в какое время оказано было ему пренебрежение, а Эдикону особенные почести? Но Орест ушел, не дав никакого ответа. На другой день, дорогою, мы пересказали Вигиле слова Ореста. Вигила заметил, что Оресту не следовало сердиться за то, что ему не были оказаны почести такие же, какие и Эдикону; ибо Орест был домочадец и писец Аттилы, а Эдикон, как человек на войне знаменитый и природный Унн далеко превышал Ореста. [35] Вигила после того, поговорив с Эдиконом наедине ³⁶, объявил нам, вправду ли, или притворно, не знаю, — что он передал Эдикону все слова Ореста; что Эдикон пришел от того в ярость, которую он, Вигила, насилу мог укротить ³⁷.

Мы прибыли в Наисс и нашли этот город безлюдным и разрушенным неприятелями ³⁸. Лишь немногие жители, одержимые болезнями, укрывались в священных обителях. Мы остановились поодаль от реки, на чистом месте, а по берегу ее все было покрыто костями убитых в сражении ³⁹. На другой день мы приехали к Агинфею, предводителю стоявших недалеко от Наисса Иллирийских войск, для объявления ему царского повеления, и для получения от него пяти человек беглых, из числа семнадцати, о которых было упомянуто в письме к Аттиле. Мы вступили с ним в сношения и объявили ему, чтоб он выдал Уннам пятерых переметчиков. Агинфей выдал нам беглых, утешив их ласковыми словами.

Мы провели тут ночь, и из пределов Наисса обратилась к реке Истру. Мы вступили в место, осененное деревьями и образующее много извилин и оборотов. Здесь, на рассвете, когда мы думали, что идем к западу, представилось глазам нашим восходящее солнце. Многие из наших спутников, не знавшие [36] положения мест, вскрикнули от удивления, — как будто бы солнце шло против обыкновенного течения своего и представляло явление, противное естественному! Но по причине неровности места та часть дороги обращена была к востоку. Прошед это трудное место, мы вышли на равнину, которая была болотиста. Здесь перевозчики из варваров приняли нас на однодеревки, которые выдалбливаются ими из срубленного леса. Они перевезли нас через реку ⁴⁰. Эти челноки не для нас были приготовлены. На них были перевезены попавшиеся нам на дороге множество варваров, потому что Аттила хотел переехать в Римскую землю, как будто бы для того, чтоб охотиться. В самом же деле он делал приготовления к войне ⁴¹, под тем предлогом, что не все беглецы была ему выданы.

За Истром мы ехали вместе с варварами около семидесяти стадий ⁴², и были принуждены остановиться на равнине, пока Эдикон и его товарищи не донесли Аттиле о нашем прибытии Вместе с нами остановились и препровождавшие нас варвары. Поздно вечером, как мы стали ужинать, услышали топот скачущих в нашу сторону коней. Два Скифа подъехали к нам и объявили приказ ехать к Аттиле. Мы просили их поужинать с нами. Они сошли с коней, и ели [37] с нами, с удовольствием. На другой день они были нашими путеводителями. К девяти часам дня ⁴³, мы прибыли к шатрам Аттилы: их было у него много. Мы хотели разбить свои шатры на одном холме; но попавшиеся нам навстречу варвары запретили это делать, говоря, что шатер Аттилы стоить на низменном месте. Мы остановились там, где нам было назначено Скифами ⁴⁴. ⁴⁵. [38]

Тогда Эдикон, Орест, Скотта в некоторые из важнейших Скифов пришли к нам и спрашивали о цели нашего посольства. Столь странный вопрос удивил нас. Мы смотрели друг на друга. Скифы, беспокоя нас, настоятельно требовали, чтобы мы дали им ответ ⁴⁶. Мы объявили им, что о причине нашего прибытия царь велел нам говорить с Аттилою, а не с другим кем либо. Скотта с досадою сказал, что они исполняют приказание своего государя и что не пришли бы к нам от себя, для удовлетворения личному любопытству ⁴⁷. Мы заметили, что не так ведется в посольствах, чтоб посланники, не переговорив с теми, к которым они [39] отправлены, и, даже не видав их, сообщали им о цели своего посольства посредством других; что это не безызвестно и самим Скифам, которые часто отправляют посольства к царю; что надлежало и нам пользоваться такими же правами, и что иначе мы не объявим, в чем состоит цель нашего посольства ⁴⁸. Тогда Скифы уехали к Аттиле, и возвратились к нам без Эдикона. Они пересказали нам все то, что было нам поручено сказать Аттиле, и советовали уезжать скорее, если нам более нечего сказать. Слова их еще более изумила нас, потому что мы не могли постигнуть, каким образом обнаружилось то, что в тайне было постановлено царем ⁴⁹. Мы рассудили за благо ничего не отвечать касательно цели нашего посольства, если не получим позволения представиться Аттиле. Мы сказали Скифам: «То ли, что было вами сказано, поручено нам сообщать государю вашему, или что-либо другое, о том должен знать он один; а с другими никаким образом не будем мы об этом говорить». После такого объявления вашего, они велели нам немедленно уехать. Мы собирались к отъезду. Вигила стал осуждать данный нами Скифам ответ, уверяя, что лучше было бы нам быть [40] изобличенными во лжи, нежели возвратиться назад без всякого успеха. Я легко бы убедил Аттилу, сказал Вигила, прекратить несогласия с Римлянами, когда бы мне удалось поговорить с ним, потому что во время посольства Анатолиева, я был с ним коротко знаком ⁵⁰. Вигила говорил это, полагая, что Эдикон был к нему благорасположен. Под предлогом истинным или ложным, что он хотел переговорить с Эдиконом о делах посольства, он искал случая посоветоваться с ним как о том, в чем они условились между собою против Аттилы, так равно и о количестве золота, в котором, как уверял Эдикон, имел он нужду для раздачи известным ему людям. Однако ж Вигила не знал, что он был предан Эдиконом. Обманув ли Римлян ложным обещанием посягнуть на жизнь Аттилы, боясь ли, чтоб Орест не пересказал Аттиле того, что он говорил нам в Сардике, после угощения — (когда он обвинял Эдикона в свидании с царем и с евнухом, тайно от него) — Эдикон открыл Аттиле составленный против него заговор, и донес ему о количестве ожидаемого от Римлян золота и о цели нашего посольства.

Уже мы вьючили скотину и хотели, по необходимости, пуститься в путь ночью, как пришли к нам некоторые Скифы с объявлением, что Аттила приказывает нам остановиться по причине ночного времени. К тому же месту пришли другие Скифы с присланными к нам Аттилою речными рыбами и быком, Поужинав, мы легли спать. Когда рассвело, мы еще надеялись, что получим от варвара какой-нибудь кроткий и снисходительный отзыв, но он прислал опять тех же людей с приказом удалиться, если мы не можем сказать ничего другого, кроме того, что ему было уже известно. — Не дав на то никакого ответа, мы готовились к отъезду: между тем Вигила спорил с нами, утверждая, что нам надлежало объявить, что у нас было еще что сказать Аттиле. Видя Максимина в большом унынии, я взял с собою Рустикия, который знал Скифский язык, и вместе с ним пошел к Скотте. [41]

Этот Рустикий приехал в Скифию вместе с нами. Он не был причислен к нашему посольству, но имел какое-то дело с Константием, который был родом Италиянец, в который Аэтием, полководцем западных Римлян, прислан был к Аттиле в письмоводители. Я в пошел с ним к Скотте, потому что Онигисий был тогда в отсутствии. Приветствовав Скотту через Рустикия, которого я употребил вместо переводчика, я объявил ему, что он получит много подарков от Максимина, если доставит ему средство представиться Аттиле; что посольство Максимина будет полезно, не только Римлянам и Уннам, но самому Онигисию, ибо император желает, чтоб Онигисий был отправлен к нему посланником для разрешения возникших между двумя народами споров, и что, по приезде в Константинополь, он получит богатейшие подарки. Я говорил притом Скотте, «что в отсутствие Онигисия он должен оказать свое содействие нам, или лучше сказать, брату своему, в таком добром деле; что как мне было известно по слуху, Аттила слушается и его советов, но что я не мог полагаться на одни слухи, если и на опыте не узнаю, какую силу имеет он при своем государе».— «Не сомневайтесь, сказал Скотта, и я наравне с братом моим могу говорить и действовать при Аттиле». И тотчас, сев на коня, поскакал к шатру Аттилы. Я возвратился к Максимину, который вместе с Вигилою был в крайнем беспокойстве и унынии, и пересказал ему разговор мой со Скоттою и полученный от него ответ. Я советовал Максимину приготовить подарки для представления их варвару и подумать о том, что нужно будет ему говорить. Услышав это, Максимин и Вигила, лежавшие на траве, — вскочили на ноги, похвалили мой поступок и отозвали своих людей, которые пустились было уж в путь с вьючными животными. Максимин и Вигила рассуждали между собою о том, как приветствовать Аттилу, и как поднесть ему подарки от себя и от царя. В то самое время, как они о том заботились, Аттила призвал нас к себе чрез Скотту. Мы вошли в его шатер, охраняемый многочисленною толпою варваров. Аттила сидел на деревянной скамье. Мы стали несколько поодаль [42] от его седалища, а Максимин, подошед к варвару, приветствовал его. Он вручил ему царские грамоты я сказал: что царь желает здоровья ему и всем его домашним. Аттила отвечал: «Пусть с Римлянами будет то, чего они мне желают». Затем, обратив вдруг речь к Вигиле, он называл его бесстыдным животным, потому что решился приехать к нему, зная, что при заключении мира между ним и Анатолием было постановлено посланникам Римским не приезжать к нему, пока все беглецы не будут выданы Уннам. Вигила сказал, что у Римлян нет ни одного беглого из Скифского народа, ибо все они были уже ему выданы. Аттила, воспламенясь гневом, еще более ругал его и с криком говорил, что он посадил бы его на кол и предал бы на съедение птицам, если бы, подвергая его такому наказанию за его бесстыдство и за наглость слов его, не имел вида, что нарушаете права посольства, ибо перебежчиков из его народа у Римлян множество. Он велел секретарям прочесть бумагу, в которой записаны были имена беглых.

По прочтении всех имен, Аттила велел Вигиле выехать из его земли без малейшего замедления, сказав притом, что он пошлеть вместе с ним Ислу для объявления Римлянам, чтоб они выдали ему всех бежавших к ним варваров, считая с того времени, как Карпилеон, сын Аэтия, полководца Западных Римлян, был у него заложником; ибо он не позволит, чтоб его рабы действовали на войне против него, хотя они и не могут принесть никакой пользы тем, которые вверяют им охранение страны своей. «Какой город или какой замок, говорил Аттила, спасли они, когда я решился взять его?» Он велел Вигиле и Исле объявить Римлянам требование его о беглых, и потом возвратиться с ответом: хотят ли они выдать ему беглецов, или принимают за них войну? Несколько прежде велел он Максимину подождать, потому что хотел чрез него отвечать царю на то, о чем он к нему писал, и потребовал подарков, которые мы и выдали. Возвратившись в свой шатер, мы перебирали между собою сказанное. Вигила казался удивленным, что Аттила, оказавший ему свою благосклонность и снисхождение [43] в прежнем посольств, теперь так жестоко ругал его. Я сказал ему: «Не предубедил ли против тебя Аттилу кто-нибудь из тех варваров, которые обедали с вами в Сардике, донесши ему, что ты называл царя Римского Богом, а его, Аттилу, человеком?» Максимин, не имевший никакого понятия о составленном евнухом против Аттилы заговоре, принял это мнение за правдоподобное. Но Вигила изъявлял в том сомнение, и, казалось, не знал причины, почему Аттила ругал его. Впоследствии, он уверял нас, что он не подозревал тогда, чтоб были Аттиле пересказаны слова, говоренные в Сардике, или чтоб был ему открыт заговор; потому что в следствие страха, внушаемого всем Аттилою, никто из посторонних людей не смел с ним говорить. Вигила при том полагал, что Эдикону надлежало непременно хранить о том молчание, как по данной клятве, так в по неизвестности того, что могло последовать; ибо быв обвинен, как участник в посягательстве на жизнь Аттилы, он мог подлежать смертной казни. Между тем как мы были в таком недоумении, пришел Эдикон, и вывел Вигилу из нашего кружка, притворяясь будто в самом деле намерен исполнить данное Римлянам обещание. Он приказал Вигиле привезти золото, для раздачи тем, которые приступят к сему делу вместе с ним, и удалился. Когда я любопытствовал узнать от Вигилы, что ему говорил Эдикон, то он старался меня обмануть, а между тем и сам был обманут Эдиконом. Он скрыл истинный предмет их разговора, уверяя, что Эдикон сам сказал ему, будто Аттила гневается и на него самого за беглецов; ибо Римляне должны были возвратить всех их Аттиле, или прислать к нему посланниками людей с великою властию. Так продолжали мы говорить между собою, когда пришли к нам некоторые из людей Аттилы с объявлением, что как Вигиле, так и нам запрещалось освобождать Римского военнопленного, покупать варварского невольника, или лошадь, или другое что либо, кроме съестных припасов, пока не будут разрешены существующие между Римлянами и Скифами недоразумения. Это было придумано варваром хитро, дабы тем легче изобличить [44] Вигилу в злоумышлении на его жизнь, когда он не будет в состоянии сказать причины зачем вез с собою золото; под предлогом же ответа, который хотел дать на наше посольство, намерение его было заставить нас ожидать Онигисия для принятия приносимых ему нами от себя и от царя подарков. Онигисий в это время был послан с старшим сыном Аттилы ⁵¹ к Акацирам ⁵², народу Скифскому, покорившемуся Аттиле по следующей причине:

В Акацирском народе было много князей в родоначальников которым царь Феодосий посылал дары, для того, чтоб они, быв между собою в согласии, отказывались от союза с Аттилою, и держались союза с Римлянами. Тот, кому были поручены эти подарки, роздал их каждому князю не по достоинству. Куридах, главный между ними по власти, получив подарки, следовавшие второму по нем, почитал себя обиженным в лишенным должной ему награды. Он звал к себе на помощь Аттилу против других соначальников. Аттила послал к нему немедленно многочисленное войско. Одни из князей Акацирских были этим войском истреблены, другие принуждены покориться. Аттила после того пригласил Куридаха к себе для принятия участия в торжестве победы. Но Куридах, подозревая козни, отвечал Аттиле, что трудно человеку взирать на Бога; а если человек не в силах пристально смотреть и на круг солнечный, то можно ли без вреда для себя взглянуть на величайшего из богов? Таким образом Куридах остался в своей земле и сохранил свои владения, между тем, как весь остальной народ Акацирский покорился Аттиле. Желая сделать царем этого народа старшего из сыновей своих, Аттила отправил Онигисия для приведения в действие этого намерения. Такова была причина, заставившая Аттилу дать нам, как уже сказано, приказание дожидаться Онигисия. Вигилу вместе с Ислою, отпустил он в Римские владения под предлогом отыскания [45] беглых; в самом же деле для привезения обещанного Эдикону золота.

По отъезде Вигилы мы пробыли на месте один день; а в следующий пустились в путь за Аттилою далее късеверу ⁵³. До некоторого места, мы продолжали ехать одною с ним дорогою ⁵⁴; потом поворотили по другой, как велели нам Скифы, наши проводники; потому что Аттила хотел поехать в одно селение, в котором намеревался сочетаться браком с дочерью Эскамою ⁵⁵. Аттила имел много жен, но хотел жениться и на этой особе, согласно с законом Скифским.

Мы шли далее дорогою гладкою, пролегавшею по равнине, и дошли до рек судоходных, из коих самые большие после Истра суть: Дрикон, Тига и Тифиса ⁵⁶. Мы переправились через [46] эти реки на однодеревках, употребляемых береговыми жителями тех рек. Другие реки мы переезжали на плотах, которые варвары возят на телегах, по той причине, что те места покрываются водою. В селениях отпускали нам в пищу — вместо пшеницы — просо, вместо вина, так называемый у туземцев медос ⁵⁷. Следующие за нами служители получали просо и добываемое из ячменя питье, которое варвары называют камос ⁵⁸. Прошед много дороги, раскинули мы под вечер свою палатку близ озера, имеющего годную к питью воду, употребляемую жителями ближнего селения. Вдруг поднялась страшная буря с громом, частыми молниями и проливным дождем. Бурею не только опрокинуло нашу палатку, но и все пожитки унесло в озеро. Этим случаем, и сильною тревогою, господствовавшею в воздухе, мы были до того устрашены, что покинули то место, отделились друг от друга, и среди мрака, под ливнем, каждый из нас пошел по дороге, которая представилась ему удобнейшею. Однако мы [47] все пришли к хижинам селения, где и сошлись, — ибо различными дорогами мы обратились к одному месту. Мы с криком отыскивали отставших от нас товарищей. Скифы, выбежали на шум и стали зажигать камыши, которые они употребляют для разведения огня. При свете этих камышей они спрашивали нас: что нам нужно, что мы так громко кричим? Когда бывшие с нами варвары дали им знать, что нас встретила непогода, то жители звали нас к себе, приняли нас в свои домы, и подкладывая много камышу, согрели нас.

Начальница того селения — она была одна из жен Влиды — прислала к нам кушанье и красивых женщин к удовлетворению нашему. Это по-Скифски знак уважения. Мы благодарили женщин за кушанье, но отказались от дальнейшего с ними обхождения. Мы провели ночь в хижинах и на рассвете пошли искать наших вещей. Мы нашли их частию на месте, где накануне остановились, частию на берегу озера, или в самом озере, откуда их и достали. Тот день провели мы в селении, обсушивая наши пожитки. Непогода миновалась и солнце ярко засияло. Позаботившись о своих лошадях и о других животных, пошли мы к царице, приветствовали ее и принесли ей взаимно в подарок три серебряные чаши, красных кож ⁵⁹, перцу из Индии, финиковых [48] плодов и других сластей, которые ценятся варварами, потому что там их не водится. Мы вышли от нее, пожелав ей всех благ за ее гостеприимство.

Мы прошли семь дней дороги и остановились в одном селении, потому что Скифы, наши проводники, сказали нам, что Аттила едет по той же дороге, и что нам надлежало ехать вслед за ним ⁶⁰. Здесь встретились мы с Западными Римлянами, которые приехали также с посольством к Аттиле. Один из них, Ромул, имел достоинство комита; другой, Примут, был правителем Норики; третий, Роман, начальником легиона. Вместе с ними был и Константий, — посланный Аэтием к Аттиле, чтоб быть при нем письмоводителем — и Татул, отец того Ореста, который сопровождал в посольстве Эдикона. Константий и Татул не состояли при этом посольстве: а ехали вместе с посланниками по связям, которые между ними были; — ибо Константий завел с ними знакомство в Италии; а Татул был в свойстве с Ромулом, так как сын Татулов, Орест, женат был на дочери Ромула, бывшего родом из Патавиона, что въНорике ⁶¹. Посольство Западных Римлян отправлено было к Аттиле для укрощения гнева его. Аттила требовал от Римлян выдачи Силвана, начальника монетного стола ⁶² в Риме, за то, что [49] он принял от Константия золотые фиалы. Этот Константий, происходивший из Западной Галатии ⁶³, был послан некогда к Аттиле и Влиде, чтоб состоять при них письмоводителем, каким был и другой, посланный после, Константий. Во время осады Скифами Сирмия в Пеонии ⁶⁴ епископ этого города послал к упомянутому Константию фиалы с условием, чтоб Константий исходатайствовал ему свободу, если город будет взят при жизни его; в случае же его смерти, то выкупил бы теми фиалами несколько пленных жителей Сирмия. Город был действительно взят; все жители были обращены в невольников; но Константий забыл уговор свой с епископом. В последствии отправясь в Рим по делам своим, он заложил Сильвану фиалы, в получил от него деньги с условием, что если не возвратит денег в назначенный срок, в таком случае фиалы останутся в полном распоряжении Сильвана. Впоследствии Аттила и Влида, подозревая Константия в предательстве, распяли его. После некоторого времени, Аттила узнал и о фиалах, заложенных Константием. Он требовал, чтоб Сильван был ему выдан, как укравший принадлежащие ему вещи. Это заставило Аэтия и царя Западных Римлян отправить к Аттиле посланников, которым поручено было объявить ему, что Сильван был заимодавец Константия; что он получил те сосуды в заклад, а не как украденную вещь; что он продал их священникам; что сосуды, посвященные Богу, не позволено более употреблять на службу людей; что если Аттила не хочет отстать от своего требования по этой, столь справедливой, причине, и из уважения к Богу, Римляне пришлют ему то, чего сосуды стоили; только просили, чтобы он не требовал Сильвана, ибо они не [50] могли выдать ему человека не совершившего никакого преступления. Такова была причина посольства сих Римлян. Они следовали за Аттилою, пока он отпустил их. Съехавшись с ними на дороге, мы ждали, покуда Аттила проехал вперед; потом продолжали свой путь за ним вместе со множеством народа. Переехав чрез некоторые реки, мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы ⁶⁵. Он был, как уверяли нас, великолепнее всех дворцов, какие имел Аттила в других местах. Он был построен из бревен и досок, искусно вытесанных, и обнесен деревянною оградою, более служащею к украшению — нежели к защите ⁶⁶. После дома царского, самый отличный [51] был дом Онигисиев, также с деревянною оградою; но ограда эта не была украшена башнями, как Аттилина. Недалеко от ограды была большая баня, построенная Онигисием, имевшим после Аттилы величайшую силу между Скифами. Он перевез для этой постройки каменья из земли Пеонской; ибо у варваров, населяющих здешнюю страну, нет ни камня, ни леса. Материал же этот употребляется у них привозный. Архитектор строивший баню, был житель Сирмия, взятый в плен Скифами. Он надеялся получить свободу в награду за свое искусство, но вместо того был подвергнут трудам более тяжким, чем Скифская неволя. Онигисий сделал его своим банщиком. Он должен был прислуживать ему и домашним его, когда они мылись в бане. При въезде в селение, Аттила был встречен девами, которые шли рядами под тонкими белыми покрывалами. Под каждым из этих длинных покрывал, поддерживаемых руками стоящих по обеим сторонам женщин, было до семи или более дев; а таких рядов было очень много. Сии девы, предшествуя Аттиле, пели Скифские песни. Когда Аттила был подле дома Онигисия, мимо которого проложена дорога, ведущая к царскому двору, — супруга Онигисия вышла из дому со многими служителями, из которых одни несли кушанье, а другие вино: это у Скифов знак отличнейшего уважения. Она приветствовала Аттилу, и просила его вкусить того, что ему подносила в изъявление своего почтения. В угодность жены любимца своего Аттила, сидя на коне, ел кушанье из серебряного блюда высоко поднятого служителями. Вкусив вина из поднесенной ему чаши, он поехал в царский дом, который был выше других, и построен на возвышении ⁶⁷. Что касается до нас мы остались в доме Онигисия, как было им [52] предписано; уж он возвратился с сыном Аттилы. Мы были приняты его женою и отличнейшими из его сродников и обедали у него. Онигисий, в это время, в первый раз по возвращении своем, виделся с Аттилою, и донес ему о своих действиях по делу, которое было ему поручено, — а также и о случившемся с сыном его несчастии. Он упал с коня, и переломил себе правую руку. Быв у Аттилы, Онигисий не имел времени с нами обедать. После стола, оставив его дом, мы раскинули шатры близ дворца Аттилы, для того чтоб Максимин, которому надлежало ходить к Аттиле, или вступать в переговоры с его вельможами, не был в дальнем расстоянии ⁶⁸. Мы провели ночь в том месте, где остановились. На рассвете, Максимин послал меня к Онигисию, для принесения ему даров, как от него, так и от царя, и велел мне осведомиться, хочет ли Онигисий с ним говорить, и в какое время. Сопровождаемый служителями, несшими подарки, — я пошел к дому Онигисия; но ворота были заперты, и я ждал, чтоб кто-нибудь вышел оттуда, и известил его о моем приходе. Между тем, как я был тут, и прохаживался перед оградою дома, подходит ко мне человек, которого судя по Скифскому платью, принял я за варвара. Он приветствовал меня на Эллинском языке, сказав мне: Хере (радуйся, здравствуй!). Я удивился тому, что Скиф говорит по-Эллински. Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного своего языка варварского, охотно употребляют язык Уннов, или Готфов, или же Авсониев в сношениях с Римлянами; но нелегко найти между ними человека, знающего Эллинский язык, исключая людей, уведенных в плен из Фракии или из приморской Иллирии. Но таких людей, впавших в несчастие, легко узнать по изодранному платью и по нечесаной голове; а человек, с которым я говорил, казался Скифом, живущим в роскоши, одет был очень хорошо, а голова острижена была в [53] кружок ^{69 70}. Ответствуя на его приветствие, я спрашивал его, кто он таков, откуда пришел в варварскую страну и почему он [54] предпочел Скифский образ жизни прежнему. Он спросил меня, зачем я любопытствую это знать? «Эллинский язык, которым ты говоришь, сказал я ему, возбуждает мое любопытство». Тогда он, засмеявшись, сказал мне, что он родом Грек; что по торговым делам приехал в город Виминакий, лежащий в Мисии при Истре; что он жил очень долго в этом городе, и женился там на богатейшей женщине; но лишился своего счастия, когда город был завоеван варварами; что бывшее у него прежде богатство было причиною, что, при разделе добычи, он был предпочтительно отдан Онигисию, ибо взятые в плен богатые люди доставались на долю, после Аттилы, Скифским вельможам, имеющим большую власть. Впоследствии, продолжал он, я отличился в сражениях против Римлян и против народа Акатиров, отдал своему варварскому господину, по закону Скифскому, все добытое мною на войне, получил свободу, женился на варварке, и прижил детей. Онигисий делает меня участником своего стола, и я предпочитаю настоящую жизнь свою прежней: ибо [55] иноземцы, находящиеся у Скифов, после войны ведут жизнь спокойную и беззаботную; каждый пользуется тем, что у него есть, ничем не тревожимый; тогда как живущие под властию Римлян, во время войны бывают легко уводимы в плен, потому что надежду своего спасения полагают на других, так как они не все могут употреблять оружие по причине тиранов ⁷¹. Для тех, которые носят оружие, весьма опасно малодушие воевод, уступающих на войне. Бедствия, претерпеваемые Римлянами во время мирное, тягостнее тех, которые они терпят от войны, по причине жестокого взимания налогов и притеснений, претерпеваемых от дурных людей ⁷²; ибо закон не для всех имеет равную силу. Если нарушающий закон очень богат, то несправедливые его поступки могут остаться без наказания, а кто беден и не умеет вести дел своих, тот должен понести налагаемое законами наказание, если не умрет до решения своего дела, потому что тяжбы тянутся весьма долго и на них издерживается множество денег, а это дело самое гнусное — получать только за деньги то, что следует по закону. Обиженному не оказывается правосудия, если не даст денег судьи и его помощникам ⁷³. [56]

Такие речи и еще многие другие говорил он. Я просил его выслушать спокойно и мои слова. Я сказал ему: устроители Римского общества были люди мудрые и добрые. Желая, чтоб дела людей шли не наудачу, они определили, чтоб одни из них были хранителями законов, другие занимались оружием, упражнялись в военном деле, были бы всегда в готовности выступать в поход и смело начинать бой, как дело для них привычное; ибо частое упражнение в военном деле уменьшает робость. Они же определили, чтоб занимающиеся земледелием содержали не только себя, но и тех, которые за них воюют доставлением жалованье войску. Другие должны пещись об обижаемых. Они защищают права людей, которые, по слабости своей, не в состоянии защищать их сами; другие судят дела, исполняя тем предписания закона. Никто не оставлен без попечения даже прислужников судейских: ибо некоторые из них должны наблюдать, чтоб тот, в чью пользу дано решение судей, получил следующее ему по праву; а с того, кто признан неправым, не было взыскано более того, что постановлено решением суда. Если бы не было людей, за этим наблюдающих, то одна тяжба подавала бы повод к другой, потому что или выигравший дело вел бы себя жестоко, или проигравший его оставался бы в несправедливом мнении своем. Людям, занимающимся законами, назначена плата от тяжущихся, как военным людям от земледельцев. Не справедливо ли кормить того, кто нам помогает, награждать того, [57] кто оказывает нам услуги? всадник находит выгоду заботиться о коне, пастух откармливать быков; охотник — содержать собак, — и люди вообще содержать то, что служить к пользе и охранению их. Если обвиненные отвечают за издержки, сделанные в судах, то убыток должны они приписывать своей несправедливости, а не другим. Что касается до случающейся продолжительности тяжебных дед, тому причиною попечительность законов. Таким образом судьи поспешным и необдуманным решением дела не погрешают против правил осторожности, рассуждая что лучше разбирать тяжбы долго и медленно, чем поступая с поспешностию, не только обижать подсудимого, но и погрешать против Бога, который есть источник правосудия. Законы постановлены для всех равно. Сам царь повинуется им. Несправедливо говоришь ты в обвинении своем, будто бы богатые притесняют бедных безбоязненно. Может быть иной из них, быв виноват, укрывается от наказания суда; но мы видим, что в этом положении бывают не только богатые, но и бедные; ибо и они, быв виноваты, не получают наказания за свои вины, когда нет достаточных улик; и это бывает у всех народов, а не у одних Римлян. Что касается до свободы, которою ты пользуешься, за то благодари судьбу, не господина своего, взявшего тебя с собой на войну, где ты мог быть убит неприятелем по своей неопытности в военном деле или подвергнуться наказанию от господина своего, если бы вздумал бежать. Римляне поступают с рабами гораздо снисходительнее, чем варвары. Она обращаются с ними, как отцы, или наставники. Они учат их воздерживаться от дурных поступков, и делать то, что почитается честным. Господа исправляют ошибки рабов, как собственных детей своих. Им не позволено предавать их смерти, как это водится у Скифов. Рабы имеют много способов получать свободу. Господа не только посреди жизни, но и при смерти своей, могут отпускать их на волю, произвольно располагая своим имуществом. Распоряжение умирающего, касательно его собственности, есть закон. «При этих словах моих Грек заплакал, и сказал: «Законы хороши, и Римское общество [58] прекрасно устроено; но правители портят и расстраивают его, не поступая так, как поступали древние».

Пока мы говорили между собою, один из домочадцев отпер ворота ограды. Я подбежал к нему и спросил его: «Что делает Онигисий? я хочу сообщать ему нечто по поручению прибывшего Римского посланника». Домочадец сказал мне, что я увижу Онигисия, если подожду немного, потому что он выйдет. В самом деле немного погодя Онигнсий показался. Я подошел к нему и сказал: «Римский посланник приветствует тебя; я несу к тебе от него подарки вместе с золотом, присланным от царя. Посланник имеет нужду с тобою говорить, и желает знать где и когда ты хочешь трактовать с ним». Онигисий дал приказание приближенным принять подарки в золото; а мне велел сказать; Максимину, что он сам придет к нему сей час.

Я возвратился к Максимину и донес ему о приходе Онигисия, который действительно вскоре вошел в шатер Максимина. Приветствовав его, он поблагодарил его в царя за подарки, и спрашивал, зачем он звал его. Максимин отвечал ему: «Настало время, Онигисий, приобресть тебе еще большую славу между людьми, если приехав к царю, разрешишь своею прозорливостию все недоразумения, и утвердишь согласие между Римлянами и Уннами. Не только обоим народам будет от того великая польза, но этим ты доставишь и дому своему большие выгоды. Вместе с детьми своим ты будешь навсегда приятелем царю в роду его». Онигисий спросил: «Что нужно мне сделать в угождение царю, и каким образом мне разрешить недоразумения». Максимин отвечал ему, что он окажет удовольствие царю, если приедет в Римскую землю, и разрешит все недоразумения, доискавшись их причины и пресекши ее согласно с мирным договором. Онигисий сказал, что он объявит царю и его советникам волю Аттилы. «Или, продолжал он, Римляне думают просьбами преклонить меня к тому, чтоб я изменил своему государю, забыл полученное у Скифов воспитание, пренебрег женами и детьми своими, и богатство Римское поставил ниже службы при Аттиле? Я могу быть вам более полезен, [59] оставаясь здесь в своей земле; ибо если случится, что мой государь будет гневаться на Римлян, то я могу укрощать его гнев; напротив того, приехав к вам, я могу подвергнуть себя обвинению, что преступил данные мне предписания». После этих слов, Онигисий удалился, сказав мне, что я мог приходить к нему и говорить с ним о том, чего мы от него желаем, — ибо не было прилично, чтоб часто приходил к нему сам Максимин, облеченный в такое звание.

На другой день я пошел ко двору Аттилы с подарками для его супруги. Имя ее Крека. Аттила имел от нее трех детей, из которых старший был владетелем Акациров и других народов, занимающих при-Понтийскую Скифию ⁷⁴. Внутри ограды было много домов; одни выстроены из досок, красиво соединенных, с резною работою; другие из тесанных и выровненных бревен, вставленных в брусья, образующие круги; начинаясь с пола, они поднимались до [60] некоторой высоты ⁷⁵. Здесь жила супруга Аттилы; я впущен был стоявшими у дверей варварами и застал Креку, лежащую на мягкой постели. Пол был устлан шерстяными коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу, против нее, испещряли разными красками полотняные покрывала, носимые варварами поверх одежды, для красы. Подошед к Креке, я приветствовал ее, подал ей подарки и вышел. Я пошел к другим палатам, где имел пребывание Аттила; я ожидал, когда выйдет Онигисий, который уже находился внутри дворца. Я стоял среди множества людей; никто мне не мешал, потому что я был известен стражам Аттилы, и окружающим его варварам. Я увидел, что идет толпа; на том месте произошел шум и тревога, в ожидании выхода Аттилы. Он выступил из дому, шел важно, озираясь в разные стороны ⁷⁶. Когда, вышед вместе с Онигисием, он остановился перед [61] домом, многие просители, имевшие между собою тяжбы, подходили к нему и слушали его решения. Он возвратился потом в свой дом, где принимал приехавших к нему варварских посланников.

Между тем, как я ожидал Онигисия, Ромул, Промут и Роман, приехавшие из Италии в звании посланников, по делу о золотых фиалах, вместе с Рустикием, бывшим при Константии, и с Константиолом, жителем Пеонии, состоящей под властию Аттилы, начали говорить со мною и спрашивали меня, отпущены ли мы, Аттилою, или должны еще оставаться здесь? Я отвечал, что для того и остаюсь в ограде, чтоб узнать это от Онигисия. И я с своей стороны спросил их, дал ли Аттила какой-нибудь снисходительный ответ по предмету их посольства? Они отвечали, что Аттила никак не переменяет своих мыслей, и что объявляет войну, если не будут к нему присланы чаши или Сильван. Мы дивились безрассудной гордости варвара, и Ромул, человек бывший при многих посольствах, и приобревший великую опытность в делах, говорил, что великое счастие Аттилы, и происходящее от этого счастия могущество до того увлекают его, что он не терпит никаких представлений, как бы они ни были справедливы, если они не клонятся к его пользе. Никто из тех, которые когда-либо царствовали над Скифиею, говорил Ромул, или над другими странами, не произвел столько великих дел, как Аттила, и в этакое короткое время. Его владычество простирается над островами, находящимися на Океане, и не только всех Скифов, но и Римлян заставляет он платить себе дань ⁷⁷. Не довольствуясь настоящим владением, [62] он жаждет большего, хочет распространять свою державу и идти на Персов. Когда кто-то из присутствующих спросил: по какой дороге Аттила может пройти в Персию? Ромул сказал, что Мидия не очень далека от Скифии; что Уннам не безызвестна ведущая к ней дорога, и что они давно в нее вторглись, в то время, когда у них свирепствовал голод, а Римляне быв в войне с другими, не могли их остановить; что в Мидийскую область дошли Васих и Курсих, те самые, которые, впоследствии, приехали в Рим для заключения союза, мужи царского Скифского рода и начальники многочисленного войска. По рассказам их они проехали степной край, переправились через какое-то озеро, которое Ромул полагал за Меотиду, и по прошествии пятнадцати дней, перешед какие-то горы, вступили в Мидию ⁷⁸. [63] Между тем, как они пробегали ту землю, и производили грабежи, напало на них многочисленное войско Персов, которые [64] множеством стрел (как тучею), покрыли небо над Скифами. Устрашенные опасностию, Скифы отступили и перешли опять [65] горы, унося с собою немного добычи; ибо большая часть ее была у них отбита Мидами. Боясь преследования неприятельского, Скифы обратились к другой дороге, ехали … дней по той, где пламя поднимается из скалы подводной, и воротились в свою страну ⁷⁹. Таким образом узнали они, что Скифская земля недалеко отстоит от Мидийской». «Итак, продолжал Ромул, если Аттила захочет идти войною на Мидию, то это не будет для него трудно; ему не долог путь, покорить и Мидов, и Парфов, и Персов, и заставить их платить себе дань. Военная сила у него такая, что ни один народ не устоит против нее». — Когда мы молили Бога, чтоб Аттила пошел против Персов, и обратил на них оружие, то Константиол заметил: «Я боюсь, что Аттила, по легком покорении Персии, не воротится оттуда приятелем Римлян, а владыкою их. Ныне он получает от них золото по званию (которое от [66] них имеет), но если он покорит и Мидов, и Парфов, и Персов, то он не будет более терпеть, чтоб Римляне уклонялись от его власти. Считая их своими рабами, он будет им давать самые тяжкие и нестерпимые повеления. Упомянутое Константиолом звание есть достоинство Римского полководца, на которое Аттила согласился получать от царя положенное полководцам жалованье». Константиол продолжал: «покорив Мидов, Парфов и Персов, Аттила свергнет с себя имя и достоинство, которым Римляне думали почтить его, и принудит их, вместо полководца, называть себя царем; ибо он сказал уже, во гневе своем, что полководцы царя его рабы, а его полководцы равны царствующим над Римлянами, что настоящее его могущество распространится в скором времени еще более, и что это знаменует ему Бог, явивший меч Марсов, который у Скифских царей почитается священным. Сей меч уважается ими, как посвященный Богу войны, и в древние времена он исчез, а теперь был случайно открыть быком ⁸⁰».

Между тем, как каждый из нас хотел что-нибудь сказать о настоящих обстоятельствах, Онигисий вышел от Аттилы. Мы пошли к нему и желали узнать что-нибудь о предмете нашего ходатайства. Онигисий, поговорив наперед с некоторыми варварами, велел мне спросить у Максимина: кто из консульских мужей отправлен будет Римлянами к Аттиле в качестве посланника? Я пошел в шатер, передал Максимину то, что мне было сказано, и вмести с ним [67] рассуждал об ответе, который надлежало дать на вопрос Онигисия. Я возвратился к нему с объявлением, что Римляне желают, чтоб он сам приехал к царю для переговоров о недоумениях; но что если желание их не исполнится, то царь назначит к Аттиле посланником, кого сам захочет. Онигисий велел мне тотчас призвать к нему Максимина. Тот пришел. Онигисий повел его к Аттиле. Немного спустя, Максимин вышел из дому Аттилы и говорил мне, что варвар требует, чтоб посланником к нему назначен был либо Ном, либо Анатолий, либо Сенатор; что кроме их, он никого другого не примет. На сделанное Максимином замечание, что не надлежало назначать в посольство этих мужей, и чрез то делать их царю подозрительными, Аттила сказал, что, если Римляне не сделают того, что он хочет, то несогласия будут решены оружием. Когда мы возвратились в свой шатер, пришел к нам отец Орестов и объявил нам, что Аттила приглашает нас обоих на пиршество, которое будет около девяти часов дня. В назначенное время, пришли мы и посланники западных Римлян и стали на пороге комнаты, против Аттилы. Виночерпцы, по обычаю страны своей, подали чашу, дабы и мы помолились, прежде нежели сесть. Сделав это и вкусив из чаши, мы пошли к седалищам, на которые надлежало нам сесть и обедать.

Скамьи стояли у стен комнаты по обе стороны; в самой середине сидел на ложе Аттила; позади его было другое ложе, за которым несколько ступеней вели к его постели. Она была закрыта тонкими и пестрыми занавесами, для красы, подобными тем, какие в употреблении у Римлян и Эллинов для новобрачных. Первым рядом для обедающих почиталась правая сторона от Аттилы; вторым левая, на которой сидели мы; впереди нас сидел Верих, Скиф знатного рода. Онигисий сидел на скамье, направо от ложа царского. Против Онигисия, на скамье, сидело двое из сыновей Аттилы; старший же сын его сидел на краю его ложа, не близко к нему, из уважения к отцу потупив глаза в землю.

Когда все расселись по порядку, виночерпец подошед к Аттиле, поднес ему чашу с вином. Аттила взял ее и [68] приветствовал того, кто был первый в ряду. Тот, кому была оказана честь приветствия, вставал; ему не было позволено сесть прежде, чем Аттила возвратить виночерпцу чашу, выпив вино, или отведав его. Когда он садился, то присутствующие чтили его таким же образом: принимали чаши и, приветствовав, вкушали из них вино. При каждом из гостей находилось по одному виночерпцу, который должен был входить в очередь по выходе виночерпца Аттилы. По оказании такой же почести второму гостю и следующим за ним гостям, Аттила приветствовал и нас наравне с другими, по порядку сидения на скамьях. После того, как всем была оказана честь такого приветствия, виночерпцы вышли. Подле стола Аттилы поставлены были столы на трех, четырех или более гостей, так, чтоб каждый мог брать из наложенного на блюде кушанья, не выходя из ряда седалищ. Первый вошел служитель Аттилы, неся блюдо, наполненное мясом. За ним прислуживающие другим гостям ставили на столы кушанье и хлеб. Для других варваров и для нас были приготовлены отличные яства, подаваемые на серебряных блюдах; а перед Аттилою ничего более не было кроме мяса на деревянной тарелке. И во всем прочем он показывал умеренность. Пирующим подносимы были чарки золотые и серебряные, а его чаша была деревянная. Одежда на нем была также простая, и ничем не отличалась, кроме опрятности. Ни висящий при нем меч, ни шнурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями, или чем-либо драгоценным, как водится у других Скифов.

После того как наложенный на первых блюдах кушанья были съедены, мы все встали, и всякий из нас не прежде пришел к своей скамье, как выпив прежним порядком поднесенную ему полную чару вина и пожелав Аттиле здравия. Изъявив ему таким образом почтение, мы сели, а на каждый стол поставлено было второе блюдо, с другими кушаньями. Все брали с него, вставали по-прежнему; потом, выпив вино, садились.

С наступлением вечера, зажжены были Факелы. Два варвара, выступив против Аттилы, пели песни, в которых [69] превозносили его победы и оказанную в боях доблесть. Собеседники смотрели на них; одни тешились стихотворениями, другие воспламенялись воспоминая о битвах, а те, которые от старости телом были слабы, а духом спокойны, проливали слезы.

После песней, какой-то Скиф, юродивый, выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла, и рассмешил всех.

За ним предстал собранию Зеркон Маврусий ⁸¹, которого Эдекон убедил приехать к Аттиле, обнадежив, что ходатайством его получит жену, которую он взял в земле варварской, когда был любимцем Влиды. Зеркон оставил свою жену в Скифии, быв послан Аттилою в дар Аэтию. Но он обманулся в своей надежде, потому что Аттила прогневался на него, за то, что он возвратился в его землю. Пользуясь весельем пиршества, Зеркон предстал, и видом своим, одеждою, голосом и смешено произносимыми словами, ибо он смешивал язык Латинский с Уннским и Готфским — развеселил присутствующих и во всех их, кроме Аттилы, возбудил неугасимый смех ⁸². Аттила один оставался неизменным и непреклонным, и казалось, не говорил и не делал ничего, чем бы обнаруживал расположение к смеху: он только потягивал за щеку младшего из сыновей своих Ирну, вошедшего и ставшего возле него, и глядел на него веселыми глазами. Я дивился тому, что Аттила не обращал внимания на других детей своих, и только ласкал одного Ирну. Сидевший возле меня варвар, знавший Авсонский язык, попросив меня наперед никому не говорить того, что он мне сообщит, сказал, что прорицатели предсказали Аттиле, что его род падет, но будет восстановлен этим сыном. Так как пированье продолжалось и ночью, то мы вышли, не желая долее бражничать.

На другой день, поутру, мы пришли к Онигисию и представляли ему, что надлежало отпустить нас, чтоб не терять [70] нам тут напрасно времени. Он сказал, что Аттила также хочет отпустить нас. Несколько спустя он держал совет с другими сановниками о том, что было угодно Аттиле, и сочинял письма, которые надлежало отправить к царю. При Онигисии были писцы и между прочим Рустикий, родом из верхней Мисии, взятый в плен в одном сражении, но по отличному образованию употребляемый Аттилою для писем.

Когда Онигисий вышел из совета, то мы просили его об освобождении жены Силла и ее детей, попавших в неволю при взятии Ратиарии ⁸³. Он не отказал в освобождении их, но спрашивал за них очень дорого. Мы просили его вспомнить прежнее благосостояние этого семейства и сжалиться над настоящими его бедствиями. Онигисий пошел к Аттиле. Жена Силла была им освобождена за пятьсот золотых, а дети отправлены в дар царю.

Между тем Рекан ⁸⁴, супруга Аттилы, пригласила нас к обеду у Адамия, управлявшего ее делами. Мы пришли к нему вместе с некоторыми знатными Скифами, удостоены были благосклонного и приветливого приема и угощены столом. Каждый из предстоящих, по Скифской учтивости, привстав, подавал нам полную чашу, потом обнимал и целовал выпившего и принимал от него чашу. После обеда мы пошли в свой шатер, и легли спать. На другой день Аттила опять пригласил нас на пир. Мы пришли к нему и пировали по-прежнему. На ложе, подле Аттилы, сидел уже не старший сын его, а Оиварсий, дядя его по отцу. Во все время пиршества Аттила обращал к нам ласковые слова, и велел сказать царю, чтоб он выдал за Константия, который был прислан к нему от Аэтия в письмоводители, обещанную ему женщину. Отправленный некогда к царю Феодосию вместе с посланниками Аттилы, этот Константий обещал царю устроить между Римлянами и Скифами мир надолго, если царь выдаст за него богатую женщину. Царь на то согласился и обещал выдать за него дочь Саторнила, человека известного по роду и [71] по достатку. Но Саторнил был убит Афинаидою, которая называлась и Эвдокией ⁸⁵, а Зинон не допустил, чтоб обещание царя было приведено в исполнение. Этот Зинон, возведенный в консульское достоинство, имел при себе множество Исавров, с которыми было ему поручено во время войны охранять Константинополь. Быв в то время начальником военной силы на востоке ⁸⁶, он выпустил из-под стражи эту девицу, и обручил ее Руфу, одному из своих приятелей. Константий, обманутый в своей надежде, просил Аттилу не оставлять без внимания оказанной ему обиды, но выдать за него обещанную девушку или другую, которая бы принесла ему приданое. Итак Аттила, за столом, велел Максимину сказать Римскому царю, что не следовало лишать Константия данной ему надежды, и что царю неприлично обманывать. Это поручение давал Аттила Максимину, потому что Константий обещал ему денег, если женится на какой-нибудь из богатейших Римлянок. Мы вышли из пиршества ночью.

По-прошествии трех дней, мы были отпущены Аттилою, который почтил нас приличными подарками. Он отправил с нами посланником к царю Вериха, того самого, который в пиршестве сидел выше нас. Это был человек знатный, владел многими селениями в Скифской стране, и был прежде с посольством у Римлян ⁸⁷. Мы пустились в путь и остановились в одном селении. Тут был пойман Скиф, пришедший из Римской земли в варварскую лазутчиком. Аттила велел посадить его на кол. На другой день, когда мы [72] ехали другими селениями, два человека, бывшие у Скифов в неволе, были приведены со связанными назади руками за то, что убили своих господ, владевших ими по праву войны. Обоих распяли, положив голову на два бруса, с перекладинами.

Пока мы были в Скифской земле, то Верих, ехавший вместе с нами, казался спокойным и благосклонным; но как скоро переправились через Истр, то он сделался нашим врагом по некоторым пустым причинам, к которым подали повод служители. Сперва отнял он у Максимина коня, которого сам ему подарил: потому что Аттилою дан был окружающим его знатным приказ, оказать Максимину внимание подарками. Каждый из них, в числе их и Верих, послал к Максимину по лошади. Немного лошадей принял Максимин, а прочих отослал назад, желая тем показать умеренность своих желаний. Верих отнял у него эту лошадь, и не хотел ни обедать, ни ехать вместе с нами. Итак, заключенные нами в варварской земле связи только и продолжались.

Мы проехали Филиппополь в прибыли в Адрианополь ⁸⁸. Здесь, отдохнув, вступили в сношение с Верихом. Мы жаловались на его молчание, доказывали ему, что он сердятся напрасно на людей, не оказавших ему никакой обиды. Успокоив его, мы пригласили к обеду; потом продолжали путь далее.

На дороге встретили мы возвращающегося в Скифию Вигилу, и пересказав ему данный нам Аттилою ответ, продолжали обратный путь. По-прибытии в Константинополь, мы думали, что Верих перестал сердиться: однако он не переменил дикости свойств своих, но напрашиваясь на ссору, обвинял Максимина, будто бы тот в Скифской земле уверял, что полководцы Ареовинд и Аспар ⁸⁹ не пользовались при царе ни малейшим уважением; что он презирал их дела в обличал их варварское легкомыслие. [73]

Как скоро Вигила прибыл в то селение, где имел пребывание Аттила, он был окружен приставленными к тому варварами, которые отняли у него привезенные Эдекону деньги. Вигила был приведен к Аттиле, который допрошал его, для чего он вез столько золота? Вигила отвечал, что он заботился о себе и о спутниках своих, и хотел, при отправлении посольства избегнуть остановки на дороге, на случай недостатка в съестных припасах, или в лошадях и вьючных животных, который могли пасть в продолжение столь долгого пути; что притом, золото было у него в готовности, для выкупа военнопленных, потому что многие в Римской земле просили его о выкупе родственников. «Зверь лукавый! сказал тогда Аттила, ты не скроешься от суда своими выдумками, и не найдешь достаточного предлога для избежания наказания, ибо находящееся у тебя золото превышает количество нужное тебе на расходы, на покупку лошадей и прочего скота, и на выкуп военнопленных; да я и запретил выкупать кого либо, еще в то время, как ты с Максимином приезжал ко мне». Сказав это, Аттила велел поразить мечем сына Вигилы (который тогда, в первый раз, последовал за отцом своим в варварскую землю), если он тотчас не объявит: за что и кому везет те деньги. При виде сына, обреченного на смерть, Вигила, проливая слезы и рыдая, умолял Аттилу обратить на него меч и пощадить юношу, ни в чем не провинившегося. Он объявил без отлагательства то, что было замышляемо им, Эдеконом, евнухом и царем, и между тем не переставал просить Аттилу убить его самого, и отпустить сына. Аттила, зная из признания Эдеконова, что Вигила ни в чем не лгал, велел его сковать, и грозил, что не освободить его, пока он не пошлет сына назад, для привезения ему еще пятидесяти литр золота на выкуп себя. Вигила был скован, а сын его возвратился в Римскую землю. Затем Аттила послал в Константинополь Ореста и Ислу.