СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ЛИУТПРАНД КРЕМОНСКИЙ

АНТАПОДОСИС, ИЛИ ВОЗДАЯНИЕ

29. Последние национальные короли в Италии: Гуго и Беренгарий II. 940-950.

(около 962 г.).

Начинается Пятая книга «Воздаяния» ¹.

Первая глава этой книги касается в истории Гейнриха I Птицелова, и потому скорее относится к последним главам четвертой книги, см. на стр. 412.

2. В это время (т. е. в 940 г.), как вы (так автор обращается к испанскому епископу Рецемунду, для которого он пишет свою историю; см. выше, стр. 309) сами то хорошо знаете, произошло великое и ужаснувшее всех солнечное затмение, в третьем часу дня (т. е. в девятом часу утра). В этот день, ваш король Абдеррахман (III, калиф кордовский) был побежден Рамиром, хритианнейшим королем Галисии. В Италии же восемь ночей сряду была видна комета удивительной величины, выпускавшая из себя с необыкновенною быстротою огни пучками; она предсказала наступивший вскоре за нею голод, свирепствовавший ужасно по всей Италии.

В 3 главе автор говорит о новых бесплодных попытках Гуго завладеть Римом; срав. Лиутп. IV, 2. 3, выше на стр. 437.

4. В это же время (940 г.) славились в Италии братья Беренгарий (II) и Анскарий, оба от одного отца Адельберта, Иврейского маркграфа, но не от одной матери. Беренгария родила, как мы сказали, Гизела, дочь короля Беренгария (І), а Анскарий родился от Эрменгарды, дочери Адельберта, маркграфа Тусции, и его жены Берты, дочери короля Гуго ². Из них Беренгарий отличался своею дальновидностью и хитростью, а Анскарий был отважен и решителен. Король Гуго смотрел на последнего подозрительно, и боялся, чтобы он не умертвил его и не овладел королевством. Желая жить с ним более в мире, Гуго дал ему, по смерти Тетбальда, мархию Камерин и Сполетто. Но Анскарий, как человек беспокойный, и после того продолжал замышлять зло против короля. И королю не было то безъизвестно.

В последующих главах, от 5 до 8, автор описывает поход полководца Гуго, Сарлиона, против Анскария и их войну, окончившуюся смертью последнего; мархия же его была отдана победителю вместе с рукою умершего Тетбальда. [475]

9. Пока все это происходило (941 г.), горная часть Италии, на северо-западе, была снова жестоко опустошена сарацинами, живущими в Фраксинете (см. Лиутп. кн. I, 1 и след., выше на стр. 311). Вследствие того Гуго возъимел намерение отправить послов в Константинополь, прося у императора Романа прислать ему кораблей, которые греки на своем языке называют хеландиями, и греческого огня. Цель его состояла в том, чтобы, пока он будет стараться разрушить Фраксинет с сухого пути, греки обложили это укрепление с моря, сожгли их корабли и тщательно наблюдали за тем, чтобы не было подвоза съестных припасов и новых войск со стороны Испании.

10. Между тем Беренгарий, брат упомянутого Анскария и маркграф Ивреи, тайно начал замышлять против короля. Когда дошло то до Гуго, он, скрыв гнев и притворившись благосклонным, пригласил его к себе, предположив ослепить. Но сын его, король Лотарь, тогда еще юный и не понимавший хорошо своих выгод, присутствуя на совещании, не мог, как ребенок, скрыть тайны и, отправив вестника к Беренгарию, сообщил ему замыслы отца против него. Беренгарий, услышав о том, немедленно оставил Италию, и чрез Юпитерову-Гору (н. Большой С. Бернар) поспешил в Швабию к герцогу Гериманну; жене своей Вилл он приказал явиться туда же, но другою дорогой. Я не могу довольно надивиться, каким образом он был в состоянии пройти пешком чрез Птичью-Гору (Vogelberg, у истоков Рейна), по скалистым и непроходимым тропинкам; знаю только одно, что все делается на свете против меня. Но, увы! какую западню приготовил для себя Лотарь! конечно он не мог знать будущего. Спася Беренгария, он спас человека, который отнимет у него и царство, и жизнь. Потому я не жалуюсь на Лотаря: он сделал ошибку по юношескому легкомыслию, и горько потом раскаялся; но я сетую на те жестокие горы, которые, в противность своему обычаю, доставили Беренгарию легкий переход. Воспою же теперь свою горькую жалобу на них.

Вся 11-я глава посвящается автором на такую элегию в 14 стихах, в которой он упрекает горы за то, что они не погубили Беренгария и не воспользовались удобным случаем избавить Италию от злодея.

12. Гериманн, герцог швабов, принял благосклонно явившегося к нему Беренгария и с великими почестями отвел его к благочестивому королю Оттону. Мое перо (stilus) не в состоянии описать, как почетно принимал его король, и чем его одарил. Но приведу одно, из чего благоразумный читатель легко поймет, как свят и великодушен был король, и какую низость души обнаружил Беренгарий.

13. Король Гуго, услышав о бегстве Беренгария, отправил (942 г.) послов к королю Оттону, обещая платить ему большую сумму золота [476] и серебра, если он не примет Беренгария и не окажет ему помощи. На такое предложение король отвечал так: «Беренгарий обратился к нашему великодушию не для погубления вашего государя, но, если возможно, для примирения с ним. Если бы я мог помочь чем ему у вашего государя, то не только не принял бы обещанных мне даров, но еще сам послал бы ему дары от себя ³; просить же меня о том, чтобы я не оказал помощи Беренгарию, или кому то ни было, кто обращается к моему милосердию — это верх глупости». Подумай же сам, о читатель, как полюбил Беренгария король Оттон, когда не только не хотел принять даров, предложенных ему, но даже сам был готовь заплатить за него.

14. Пока все это происходило, император константинопольский в месте с послами короля Гуго препроводил к нему и своих послов с обещанием прислать ему корабли и все, чего он просит, но с условием, если он отдаст свою дочь за его маленького внука, носившего с ним одно и тоже имя, сына Константина. Константин же был сыном императора Льва (VI), а не самого Романа (см. выше, на стр. 416). С Романом вместе правили три императора, а именно двое из них его дети, Стефан и Константин, и сын императора Льва, Константин о котором шла сейчас речь. Король Гуго, выслушав предложение, немедленно отвечал Роману чрез гонцев, что от законной жены у него нет дочерей, но если бы он согласился принять одну из дочерей его наложниц, то он может отправить ему весьма красивую девушку. А так как греки при вопросе о благородстве происхождения обращали внимание на то, кто отец, а не мать, то император Роман изготовил немедленно корабли с греческим огнем, отправил великие подарки и просил руки побочной дочери Гуго для своего внука. По этому поводу был отправлен послом от короля Гуго мой отчим, умнейший человек и украшенный всеми достоинствами, потому мне кажется не излишним при этом случае привести то, что, как я слышал, он часто рассказывал о мудрости и великодушии императора и о его победах над руссами.

15. В северных странах живет один народ, которого греки называют, по его внешнему виду (a qualitate corporis, по качеству тела), RousioV, Рузиос (т. е. руссы), а мы, по месту их жительства, называем Nordmanni (норманны). На тевтонском языке nord — север, а тan — человек; потому мы и называем их норманнами, то есть северными людьми. Королем этого народа был в то время Ингер (так [477] называет автор в латинской форме нашего великого князя киевского Игоря, сына Рюрика); собрав тысячу, и даже больше, кораблей, он пошел на Константинополь (941 г.). Это известие встревожило императора Романа, так как его морские силы были отправлены против сарацин и для охранения островов. Не мало озабоченный всем этим, он проводил бессонные ночи, а Ингер опустошал страны, соседние морю; в это время Роману донесли, что у него есть в распоряжении 15 хеландий (кораблей) полусгнивших, единственных, которые были оставлены дома за негодностью. Услышав об этом, Роман приказал позвать к себе touV kalajataV, тус калафатас, то есть, кораблестроителей, и сказал им: «Изготовьте поспешно, без отлагательства, те хеландии, которые остались дома. А снаряд (argumentum), которым бросают огонь, расположите не только на корабельном носу, но и на корме, и сверх того с обоих боков». Вооружив таким образом хеландии, как было то им самим приказано, он садит на них искуснейших людей и повелевает им идти на встречу Ингеру. Они отплыли; когда же Ингер завидел их (11 июня) в открытом море, он приказал своим людям не убивать, а взять их живьем. Но Бог, всеблагий и милосердый, желая не только оказать защиту тому народу, который его почитал, молился ему и взывал к нему о помощи, но и даровать ему победу, утишил ветры и сгладил поверхность моря: ибо иначе грекам было бы неудобно метать огонь. Став посреди флота, они начинают бросать огонь во все стороны; руссы (Rusi), увидев то, немедленно кидаются в море и предпочитают лучше утонуть в волнах, чем сгореть в огне. Одни из них, отягощенные панцирями и шлемами, тут же ушли на дно, и их более не видели; другие поплыли, но горели и на воде, так что в тот-день не ушел ни один человек, кроме спасшихся бегством к берегу; корабли руссов, при малом своем размере, могли плавать по мелкому месту, чего не могли греческие хеландии, ходившие глубоко. Немного спустя после того, Ингер с великою потерею возвратился домой. Греки же, одержав победу и приведя с собою множество пленных, возвратились с торжеством в Константинополь. Роман приказал обезглавить всех пленных, что и было исполнено в присутствии посла короля Гуго, то есть моего отчима.

16. Между тем, король Гуго собрал свое войско (942 г.), отправив флот по Тирренскому морю (т. е. Тосканскому) в Фраксинет, а сам пошел туда же сухим путем. Греки, прибыв на место, немедленно сожгли метательным огнем корабли сарацин; а король, напав на Фраксинет, принудил сарацин бежать на гору Мавр; обложив их, он мог бы их взять, если бы ему в том не помешало одно обстоятельство, которое я намерен изложить.

17. Король Гуго весьма боялся Беренгария, чтобы он, собрав во [478] Франции (т. е. Франконии) и Швабии войско, не напал на него и не лишил его государства. В этом несчастном убеждении, он отпустил тотчас греков домой, а сам заключил мир с сарацинами на условии, чтобы они расположились в горах, отделяющих Швабию от Италии, и если Беренгарий вздумает там провести войско, то всеми мерами преграждали бы ему путь. Сколько же христианской крови пролили сарацины, утвердившись в том месте и избивая странников, шедших на поклонение блаженным апостолам Петру и Павлу, знает о том только тот, кто внес их имена в книгу живота. Как беззаконно ты, Гуго, хотел защищать свое государство! Ирод избил множество невинных младенцев, чтобы не лишиться земного царства; ты же, с тою же целью, выпустил на свободу людей опасных и достойных смерти; пусть бы злодеи сохранили свою жизнь, оставаясь у себя, лишь бы после, свирепствуя, они не лишали жизни других. Я думаю, или лучше сказать, я уверен, что ты никогда не читал, и даже не слыхал, каким гневом Господь поразил короля израильского Ахава за то, что он выпустил бен-Гадада, короля Сирии, и заключил с ним союз, между тем как он был достоин смерти. Один из пророческих сынов сказал тогда Ахаву: «Так говорил Господь: если ты отпустил мужа достойного смерти, то пойдет твоя душа за его душу, и твой народ за его народ» (I, Цар. 20, 42). Так это и случилось. Но наше перо (stilus) в своем месте изобразить тебе, какой вред ты причинил себе своим поступком.

18. Когда Беренгарий бежал из Италии, он взял с собою вассала, по имени Амедея, мужа весьма знатного происхождения, и, как оказалось, не уступавшего самому Улиссу своею хитростью и отвагою. Когда могущественный король Оттон, как задержанный некоторыми обстоятельствами, так и расположенный в пользу Гуго огромными дарами, получаемыми от него ежегодно, не мог снабдить войском Беренгария, тогда вышеупомянутый Амедей сказал Беренгарию: «Тебе не безьизвестно, мой государь, до какой степени король Гуго ненавидим всеми итальянцами за свое суровое управление, и особенно за раздачу должностей сыновьям своих наложниц и бургундцам, между тем как почти нет ни одного итальянца, которого он или не изгнал бы, или не лишил бы места. Если они до сих пор ничего не предпринимают против него, то единственно потому, что никого не имеют для избрания своим королем. И так, если бы кто нибудь из нас, переодевшись, чтобы не быть узнанным, отправился туда для исследования настроения умов, то без сомнения он мог бы нам дать хороший совет». — «Но это, возразил ему Беренгарий, не может никто исполнить ловче и лучше тебя самого». Таким образом Амедей, переодевшись, отправился в Италию вместе с бедными странниками шедшими на поклонение в Рим, и выдал себя за идущего туда же; в [479] Италии он известил различных владетелей и исследовал все, что было у каждого на сердце. Но он не являлся ко всем в одной и той же одежде: к одному он приходил одетый в черное, к другому — в красное, к третьему — в пестрое. Молва о том, что он в Италии, достигли до слуха короля. Гуго приказал отыскать его всеми мерами; но Амедей, вымазав свою длинную и прекрасную бороду смолой, окрасив в черный цвет свои золотистые волоса, обезобразив лицо и сгорбившись, осмелился в толпе нищих которых Гуго сам кормил, стать нагим пред королем, и не только получил от него одежду, но и выслушал все, что король говорил о Беренгарие и о нем самом. После того, разузнав все точнейшим образом, он возвратился вместе с странниками, но не тою же дорогой, которой пришел, ибо король приказал страже, охранявшей проходы, не пропускать никого, не исследовав тщательно, кто именно проходить. Амедей же, узнав о том, направил путь по непроходимым и суровым местностям, где не было никакой стражи, и явился к Беренгарию с вестями, которых тот ожидал (943 г.).

19. В это время король Гуго, заплатив венграм 10 мер монет, заключил с ними мир и удалил их из Италии, взяв предварительно заложников и вместе направив их на Испанию, для чего и дан был им проводник. Если же они не дошли до Испании и того города, в котором живет ваш (т. е. епископа Рецемунда; см. выше стр. 309) король, т. е. до Кордовы, то причиною того было то обстоятельство, что им пришлось три дня идти по безводной и обширной стране; опасаясь погубить лошадей и самих себя, они избили данного им от Гуго проводника, и воротились поспешнее нежели отправились в путь.

В последующих главах, от 20 до 25, автор говорит об отъезде Берты, (у грек. Евдоксия), побочной дочери Гуго, в Константинополь, для брака с Романом сыном Константина Порфиродвого (см. выше гл. 14), соправителя императора Романа и двух его сыновей, Стефана и Константина; по поводу этого брака, автор подробно излагает, происшедшую в то время дворцовую революцию в Константинополе: Стефан и Константин свергают (946 г.) с престола своего отца Романа, и заключают его в монастырь; но Константин Порфиродный мстит за своего тестя и удаляет в монастырь мятежных сыновей, утвердившись сам на престоле. После такого отступления, автор снова возвращается к своей теме, т. е. борьбе Гуго с Беренгарием.

26. Между тем Беренгарий, с нетерпением ожидаемый в Италии, отправился (946 г.) с немногими спутниками, набранными в Швабии, чрез Винстгау (Venutas-Vallis) в Италию, и расположился лагерем близь укрепления Формикарии (Formigara), которое было вручено для обороны клерику Аделарду тем самым Маназесом, который, как мы сказали выше (см. Лиутпр. кн. IV, гл. 6, выше на стр. 438), быв сначала архиепископом Арелатским, сделался в то время грабителем [480] церкви Тридентской, Веронской и Мантуанской. Когда Беренгарий убедился, что нет возможности овладеть укреплением ни при помощи осадных орудий, ни штурмом (belli impetu), он, зная честолюбие и kainodoxian, то есть, тщеславие Маназеса, пригласил к себе Аделарда и сказал ему: «Если ты мне сдашь это укрепление и склонишь на мою сторону своего господина Маназеса, то я, по овладении королевством, сделаю его миланским архиепископом, а тебе дам епископство Комо. А чтобы ты поверил тому, что я обещаю на словах, я подтверждаю их клятвою». Маназес, узнав о том от Аделарда, не только приказал сдать укрепление, но пригласил всех итальянцев (Italos) спешить на помощь к Беренгарию.

27. Молва о появлении Беренгария распространилась с быстротою между всеми. Некоторые, оставив Гуго, начали уже переходить на его сторону. Между такими первым был Милон, могущественный граф Вероны (см. о нем у Лиутп. кн. III, гл. 50 и след., выше, на стр. 436). Гуго держал его в подозрении и приставил к нему тайно людей для наблюдения за ним; не подав виду, что ему известно, как за ним смотрят, Милон устроил веселый пир, который продолжался до полуночи; когда же все, утомленные сном и возлияниями Бахусу, улеглись, он в сопровождении одного оруженосца, быстро отправился в Верону и, пригласив к себе Беренгария чрез гонцов, принял его в Вероне, где он мог оказать еще более сильное сопротивление королю Гуго. Без сомнения, такой поступок Милона был следствием не его вероломства, но тех притеснений, которые ему делал Гуго, и которых он не мог выносить долее. Его примеру последовал Видо, епископ церкви в Мутине (Модена), который хотя и не испытал от Гуго никакой несправедливости, но соблазнился надеждою овладеть богатым аббатством Нонантулою (в двух милях от Модены), которое действительно и получил. Он не только лично оставил короля Гуго, но увлек за собою и множество других. Гуго, услышав о том, собрал войско и подступил немедленно к укреплению Винеоле (близь Модены), которое принадлежало Видо, и овладел ею мужественно, но без пользы для себя; в какой степени справедливо замеченное мною, докажет следующее: пока Гуго стоял там, Беренгарий, приглашенный Ардериком, архиепископом Миланским, оставил Верону и поспешно отправился в Милан. Услышав о последнем, король Гуго, опечаленный, воротился в Павию. Между тем все владетели Италии начали несчастным образом оставлять Гуго и приставать к бедному Беренгарию. Я называю его бедным не в том смысле, чтобы он ничего не имел, но потому что он никогда ни чем не будет доволен. В самом деле, люди дурные и корыстолюбивые, которых богатство не верно и подвержено случайностям, которые всегда желают иметь еще больше и никогда не довольны тем, что уже имеют, не могут [481] считаться ни зажиточными, ни богатыми людьми: это такие же бедняки и нищие. Богаты только те, и имущество прибыточно и надежно только у тех, которые, довольствуясь своею собственностью, считают достаточным то, что имеют. Не быть жадным до приобретений, это — капитал (pecunia); не желать иметь всего, что видим глазами, это — доход (vectigal). Скажем же правду: кто богаче, тот-ли, кому всегда чего нибудь еще недостает, или тот, у кого больше, чем нужно? кто постоянно нуждается, или кто видит себя в изобилии? Тот-ли, кто, чем больше имеет, тем больше стремится приобресть, или кто живет по своим средствам? Быть довольным своими средствами, это — величайшее и вернейшее богатство. Впрочем, достаточно и того, что я сказал об этом предмете. Пусть мое перо возвратится снова к тому Беренгарию, появление которого предвещало собою золотой век, и время, возвысившее его, подавало надежду на счастье.

28. Пока Беренгарий оставался таким образом в Милане и раздавал государственные должности в Италии своим приверженцам, король Гуго отправил туда своего сына Лотаря, не к Беренгарию собственно, но ко всему народу с просьбою, так как они отвергают его и не любят, принять по крайней мере, ради имени божьего, его сына, который против них ни в чем не преступил, и которого они могут наставить сообразно своим желаниям. По удалении Лотаря в Милан, король Гуго, выйдя из Павии со всеми сокровищами, оставил Италию и вознамерился уйти в Бургундию. Но его задержало следующее обстоятельство: а именно, когда Лотарь, в церкви св. исповедника Амвросия и св. мучеников Гервасия и Протасия, в Милане, распростерся пред распятием, народ поднял его и поставил своим королем, а за Гуго послали гонца с обещанием возвратить ему престоль. Впрочем в этом определении, или лучше сказать, обмане, участвовали не все, а только один Беренгарий; в своем коварстве, он помышлял вовсе не о том, чтобы Гуго и Лотарь получили на самом деле власть, но чтобы, как то оказалось в последствии, не выпустить из рук Гуго, который при помощи своих несметных богатств мог бы восстановить против него бургундов и другие народы.

29. В это время был епископом в Бриксии (и. Brescia), и весьма уважаемым, некто Иосиф, юный летами, но старец, по зрелости своих добродетелей. Беренгарий, как человек богобоязненный — уronicos, т. е. иронически — лишил его епископства за добрые его нравы, а на место его поставил Антопия, здравствующего еще и теперь, без всякого синода и совещания с епископами. И в Комо, Беренгарий поставил епископом не того Аделарда, которому обещал клятвенно, но некоего Вальдо, из угождения архиепископу Миланскому. Как он вообще действовал, о том свидетельствуют нам красноречиво его ограбленные подданные, вырубленные виноградники, ободранная кора [482] деревьев, множество ослепленных людей, беспрерывно возникающие раздоры. Впрочем, Аделарда он поставил епископом в Реггио.

30. Но Бозо, побочного сына короля Гуго и епископа Плаценции, также и Лиутфрида, епископа Павии, Беренгарий определил выгнать; оба они однако ему хорошо заплатили, и он объявил, что, из любви к Богу, оставляет их на местах. Как была велика в то время радость итальянцев! Bсе кричали: новый Давид пришел! В своем ослеплении, эти люди ставили Беренгария выше великого Карла. Хотя Гуго и Лотарь были признаны снова королями, но Беренгарий был только по имени маркграф, а на деле же управлял, как король; те жe только носили титул королей, а в действительности были не более, как графами. Что к этому еще прибавить? Мои родители, обманутые такою славою Беренгария, его любезностью и щедростью, отдали меня к нему на службу. Богатыми дарами, которые они ему приносили, достигли они того, что Беренгарий доверял мне свои тайны и через меня вел свою переписку. Я служил ему долгое время верно, но как он меня вознаградил, о Боже, я расскажу то в своем месте. Его вознаграждение привело бы меня в отчаяние, если бы он не подверг и многих других равной со мною участи. О нем хорошо сказано в св. писании: «Перья строфокамила похожи на перья ястреба и цапли; когда наступит час, он поднимет крылья и осмеет коня и всадника» (Иов, 39). Действительно при Гуго и Лотаре, этот огромный и прожорливый строфокамил, не будучи добрым, казался по крайней мере таким. Но после их смерти, как он поднял свои крылья, как он осмеял всех нас, все это я желал бы рассказать не словами, а воплем и воздыханиями. Но покончим с этим, и вернемся к нити рассказа.

31. Король Гуго, не имея возможности ни отклонить от себя гнева господня, ни одержать верха над противником, оставил Лотаря, поручил его верности Беренгария, заключив с ним мнимый мир, а сам со всеми сокровищами поспешил в Прованс. Услышав о прибытии туда короля, Раймунд, герцог Аквитании, явился к нему и, отдав себя в вассалы (se in militem dedit) за тысячу мин (монета), присягнул ему в верности (fidem servaturum affirmavit). Сверх того этот же герцог обещал, собрав войско, попасть на Италию и покорить Беренгария. Но как рассмешило это известие всех нас (т. е. окружавших Беренгария и в том числе нашего автора), всякой поймет, если вспомнить известную трусость аквитанского народа; впрочем, если бы Раймунд и оказал Гуго помощь, то это осталось бы без результатов, потому что, вскоре (апр. 947), по призыву божьему, Гуго последовал по пути общему всякой плоти (т. е. умер), оставив свои сокровища племяннице Берте, вдове ⁴ графа Арелатского Бозо. [483] Спустя же немного времени, этот же самый Раймунд, грознейший герцога грознейшего в мире народа, женился на Берте; судя по словам людей имеющих толк в женской красоте, он не был достоин не только брачного ложа, но даже и поцелуя своей жены.

В 32 гл. автор, внезапно переходить к одному событию из частной жизни жены Беренгария, Виллы, и с целию более очернять ее память рассказывает с циническими подробностями ее предосудительные отношения с своим капелланом.

33. В это же время (947 г.), напал на Италию Таксис, король венгров, приведя с собою огромное войско. Беренгарий заплатил ему 10 мер монет, но не из своей казны, а из сборов в пользу бедных. Притом же он откупился таким образом, заботясь не о спасении своего народа, а что бы воспользоваться даже и этим случаем для увеличения своих богатств. Вот, что он сделал. Все лица обоего пола, как взрослые, так и младенцы, должны были внести по одной монете; Беренгарий же, примешав меди к серебру, вычеканил снова на 10 мер; остальную же часть и весь церковный сбор удержал в свою пользу.

1. Описание времени, которое наступает теперь (т. е. после 950 г., когда автор, разорившись с Беренгарием, должен был бежать из Италии и спасаться при дворе Оттона В. (где он и писал свое «Воздаяние»), потребовало бы от меня способностей более трагика, чем историка, если бы «Господь не уготовил мне стола против тех, кто преследовал меня» (Псал. 23, б). Я не могу высказать, сколько неприятностей я перенес с тех пор, как должен был оставить свою родину (т. е. Ломбардию); и человек физический (exterior) мог бы скорее оплакивать свою судьбу, нежели описывать. Человек же духовный (interior), имеющий опору в апостольских предписаниях, гордится своим злосчастием, зная, что злосчастие научает терпению, терпение опыту, опыт надежде; надежда же не стыдить нас, потому что милосердие Бога вселено в наши сердца Духом святым, который ниспослан нам. И да повинуется человек физический человеку духовному, да не скорбит он о своем злосчастии, и даже пусть утешается им. Описывая, как колесо фортуны одних поднимает, других опускает, он сам менее чувствует преходящее горе, радуясь изменчивости судьбы, не боится уже худшего — худшее же невозможно, разве смерть или отсечение членов тела — и сохраняет надежду на возврата счастия. Если судьба в самом деле непостоянна, то при моем [484] бедственном положении, она может только принести мне счастие и отстранить от меня мое горе. И так, возьмусь по прежнему за свою историю, и в духе истины продолжу начатый рассказ.

2. По смерти короля Гуго в Провансе (947 г.), имя Беренгария сделалось славным между многими народами, и в особенности у греков. Действительно, Лотарь (II, сын Гуго) был королем только по имени, на деле (Virtute) Беренгарий распоряжался итальянскими делами. Потому Константин, по свержении Романа и его детей, правивший Византийскою империю, услышав, что власть Беренгария выше власти Лотаря, отправил к Беренгарию с письмом некоего Андрея, бывшего в должности komhV thV korthV, комис тис портис, т. е. дворцового графа (у запад. римл.praefectus praetorio); в письме император говорил, что он желал бы видеть у себя посланника от Беренгария, который по возвращении мог бы ему засвидетельствовать, какою любовью пользуется он у императора. В тоже время Константин препроводил к Беренгарию убедительное письмо относительно Лотаря, в котором он просил его оставаться верным, так как божиим соизволением он назначен был его опекуном (gubernator). Константин не мало заботился о судьбе Лотаря, потому что был весьма привязан к своей невестке, сестре Лотаря (см. выше, на стр. 479).

3. Тогда Беренгарий начал, с свойственным ему коварством, раздумывать, кого бы ему послать в Византию, так чтобы ему ничего не стоили расходы на такое отдаленное путешествие, и обратился потому к моему отчиму, под покровом которого я тогда жил, говоря следующим образом: «Сколько бы я дал за то, чтоб твой пасынок (т. е. наш автор) знал по-гречески»! — «Я согласился бы, отвечал мой отчим, отдать за это половину моего могущества»! Но Беренгарий прервал его: «О, для того не нужно и сотой части: император Константинопольский просит меня с письмом отправить к нему посланника. И я не могу найти для того никого другого, кто был бы лучше твоего пасынка, как по твердости его характера, так и по дару красноречия. Мне нечего и говорить тебе, что он легко научится там греческому языку: ты сам знаешь, с какою легкостью он успел изучить латинский язык еще в отроческие лета». Побуждаемый такою надеждою, мой отчим взял на себя все расходы путешествия и снабдил меня в Константинополь великими подарками (949 г.).

4. Первого августа (949 г.) я оставил Павию, и, спустясь вниз по реке Эридану (н. По), на третий день прибыл в Венецию. Там я встретил греческого посла Соломона, kitonitan, китонитан (придворная должность, соответствующая званию каммергера), евнуха, ходившего с поручениями в Испанию и Саксонию, и тогда возвращавшегося домой. Его сопровождал с великими дарами посланный моего государя, в то время еще короля, а теперь императора, Оттона, Лиутфрид, богатейший из [485] жителей Майнца. Мы выехали из Венеции 25 августа (octavo Kalendas Septembres), и прибыли в Константинополь 17 сентября (15 Kalendas Octoubres). Думаю я не наскучу никому, если расскажу, какой нам был сделан торжественный и неслыханный прием в Константинополе.

Последние главы шестой книги, от 5 до 10, автор делает большое отступление, по повод; описания как приема послов Беренгария, так, и всего виденного им при византийском дворе; но к главному своему предмету, о котором упоминается в первой главе этой книги, т. е. о ссоре автора с Беренгарием и о бегстве его к Оттону В., автор никогда не возвращался, и таким образом, его труд остался неоконченным.

Епископ Лиутпранд.

Antapodoseos, V, 2, 4, 9-10, 12-19, 26-31, 33; VI, 1-4.

О Лиутпранде и его сочинениях см. ниже, примечание к статье 31.

Комментарии

1. См. выше четыре предшествующие книги того же автора в ст. 23 и 27 на стр. 309 и 401. Заглавие сочинения объяснено на стр. 309, примеч. 1.

2. См. в конце тома родосл. табл. № 2. Берта, по ошибке автора или переписчиков, названа дочерью короля Гуго, вм. Лотаря II; ср. выше, II. 56, на стр. 419.

3. См. ниже гл. 18, у того же автора, где он противоречит себе, не приводя никаких, объяснений и как бы забыв свои собственные слова о великодушии Оттона. Конечно, Оттон мог сказать так, а поступить иначе; но автор, увлеченный своим отступлением о Византии, упустил из виду необходимость объяснить, каким же образом. Оттон получал деньги от Гуго, когда он так торжественно отказался oт них.

4. См. Род. табл. № 2: Берта была дочь, а не вдова Бозо, брата Гуго.