Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЛАМПЕРТ ГЕРСФЕЛЬДСКИЙ

АННАЛЫ

ANNALES

60. Свидание Гейнриха IV с Григорием VII Гильдебрандом в заме Каноссе. 1077 г.

(в 1080 г.)

Вся хроника нашего автора сама собою подразделяется на два отдела, а по господствовавшей в то время исторической теории она изложена в порядке 6 времен, из которых каждое состоит из известного числа поколений. Автор, и начинает свою хронику объяснением читателю составных частей истории человечества:

«Первое время, говорит он, от Адама до Ноя, продолжается 1656 лет и заключат в себе 10 поколений. Это время погибло в потопе и остается в забвении, сак бессловесный младенческий возраст.

«Второе время, от Ноя до Авраама, обнимая равным образом 10 поколений, продолжалось 292 года; в ту пору произошло разделение языков; с возраста ребенка человек начинает говорить, после эпохи бессловесности, которая оттого и получила свое имя.

«Третье время, от Авраама до Давида, 14 поколений и 942 года. Так как в юношеском возрасте человек получает способность деторождения, то потому Матвей начинает родословие с Авраама.

«Четвертое время, от Давида до Вавилонского пленения, содержат по Матфею 14 поколений и 483 года. Тогда началась эпоха царей, потому что достоинство юноши предназначено для власти.

«Пятое время продолжается до воплощения господня, заключает одинаково 14 поколений, но обнимает собою 588 лет. В эту эпоху, еврейский народ, как бы ослабленный отягчающею старостью, потрясается различными бедствиям.

«Шестое время, в которое мы и теперь живем, не ограничено никаким числом поколений или годов, и окончится по достижении надлежащего возраста вместе с окончанием всего временного».

Первые пять времен до P. X. и шестое время до дней самого автора, а именно до половины XI столетия, когда умер Гейнрих III и вступил на престол Гейнрих IV, можно принять за первый отдел хроники, по ее особой форме: автор в этом отделе приводит одни собственные имена сначала патриархов от Адама, потом судей, царей, императоров до самого начала VIII века по P. X. с хронологическими указаниями, а с VIII века и до 1066 года с отметками некоторых событий. С 1066 года начинается второй отдел хроники, который один собственно и составляет настоящий исторически источник, как показания очевидца (о значении и достоинствах хроники, см. ниже в примеч.).

Начиная с первого года правлений Гейнриха IV (1056 г.), автор начинает [850] подробно следить за всеми событии своего времени, описывает детство короля и эпоху регентства, его войну с саксами, вмешательство Гильдебранда, вормсский сейм, на котором папа был низложен, отлучение Гейнриха от церкви (1075 г.), и таким образом доходить до 16 октября 1076 года, когда враждебные королю князья собрались в Трибуре, а на другой стороне Рейна, в Оппенгейме, расположились король и его приверженцы. После переговоров целого дня, когда на следующее утро обе стороны изготовились к бою, князья Швабии и Саксонии прислали к королю парламентеров с предложением ему удалиться в Шпейер, не пользуясь до окончания дела никакими прерогативами королевской власти, сдать немедленно Вормс его епископу, и 2 февраля 1077 года, явиться на вселенский собор в Аугсбург, куда был приглашен и Гильдебранд для решения распри между королем и князьями и для устройства дел государства и церкви. Октября 17 дня 1076 г., король, приняв все эти условия, отправился в Шпейер, а вслед за ним возвратились по домам и князья Швабии и Саксония. Описание последующих событий, от ноября 1076 г. до февраля 1077 г. составляет, не смотря на короткое пространство времени, значительную часть второго отдела хроники и вместе самую любопытную как по важности происшествий, так и по достоинству самого описания их.

___________________________

Швабы и саксы с торжеством и радостию возвратились на родину (нояб. 1076 г.), после того как жители Бориса покорились и с совершенным спокойствием передали свой город епископу; а затем немедленно послали к папе послов с известием о случившемся и с настоятельною просьбой позаботиться об утешении такой сильной тревоги в Галлии (т. е. в Германии) и посетить их в определенный день (т. е. 2 февраля 1077 г., в Аугсбурге). Между тем, король, вероятно понимая, что спасение его заключается в снятии с него к концу года церковного отлучения, и считая невыгодным для себя ожидать прибытия папы в Галлию, где придется передать свое дело на рассмотрение враждебному судьи и своим беспощадным обвинителям, счел за лучшее в своем тогдашнем положении встретить папу еще в Италии, смириться пред ним, и этим путем получить от него освобождение от церковной анафемы. Если бы то удалось ему, то и другие затруднения будет легко победить; не боясь ничего со стороны церкви, он переговорит и посоветуется с князьями, а в случае неудачи, призовет к себе на помощь своих друзей. За несколько дней до Рождества Христова (1076 г.), он оставил Шпейер и отправился в путь со своей женой и маленьким сыном. Никто из свободных немцев не провожал его, кроме одного, незамечательного ни своим происхождением, ни своею властью. Когда он, не имея собственных средств к покрытию издержек такого дального путешествия, обратился с просьбой о вспоможении ко многим из тех, которых он некогда облагодетельствовал, нашлись очень немногие, которые, в благодарность за его прежния благодеяния и из сострадания к превратности его судьбы, до некоторой степени облегчили его нужду. В такую [851] бедность повержен быль он с высоты своей славы и могущества. Подобным же образом спешили в Италию и прочее отлученные, горя желанием, как можно скорее, освободиться от церковного отлучения; но они не осмеливались принять короля в свое общество, боясь князей и в особенности папы римского.

Зима в том году продолжалась так долго и была до того сурова, что начиная с праздника св. Мартина (нояб.) почти до начала апреля по Рейну, покрытому льдом, можно было ходить, и во многих местах по Рейну виноградники совсем погибли, так как корни лоз вымерзали.

В 1077 г., восстал герцог польский, издавна бывший данником немецких королей, и в старые годы его владения обращены были немецкою храбростию в провинции. Теперь же, видя, что немецкие князья занятые внутренними раздорами не имеют времени воевать с чужеземными народами, он принял королевский сан и титул, надел корону, и в день Рождестве Христова был посвящен в короли пятнадцатью епископами. Известие о том сильно поразило тех из князей, которые дорожили достоинством и могуществом своего государства; они начали упрекать друг друга в том, что своим междоусобием дали время усилиться варварам, что в то время, как они неистово раздирали свои внутренности, герцог Богемский уже в третий раз прошел по Германии с огнем и мечем, а теперь к позору немецкого государства, герцог польский, поправ права и законы предков, наглым образом присвоил себе королевское имя и королевскую корону.

На пути своем в Италию, король Гейнрих праздновал день Рождества Христова в Бургундии, в местечке Бизенцуни (Безацсон), в гостях у графа Вильгельма, родственника своей матери по женской линии, который пользовался в тех странах большою властью. Принимая в соображение его тогдашнее несчастие, он провел этот праздник довольно блистательно. Свернуть же с прямого пути в Италию и идти по Бургундии его заставило известие, что герцоги Рудольф, Бельф и Берхольд, с целею отнять у него всякую возможность пройти в Италию, по всем дорогам и проходам, ведущим туда и обыкновенно называемым клузами, поставили стражу. Из Безансона он отправился после Нового года; в местечке Цинис (Мон-Сени) его встретила теща (Аделаида Савойская) с своим сыном Амедеем, имевшим в этой стране большое значение, обширные владения и громкую славу. Привяли его они с надлежащими почестями; но соглашались пропустить чрез свои владения не иначе, как за уступку им пяти епископств в Италии, смежных со своими владениями, в уплату за проводы. Приближенным короля казалось слишком жестоким такое требованием. Но крайняя необходимость заставила его купить пропуск даже и таким единственно-возможным совладением; их не трогали ни родственный чувства, ни сострадание к его несчастному положении, [852] и после долгих переговоров, большой траты времени и усилий, ему едва-едва удалось склонить их на сделку, по которой он уступил им одну бургундскую провинцию, изобиловавшую всякого рода добром, за свой проход чрез их владения. И так гнев божий отвратил от него не только связанных с ним клятвою и его благодеяниями, но и друзей, даже ближайших родственников. Устранив одно препятствие, он встретил множество и других. Была чрезвычайно суровая зима, и обширные гори, чрез которые лежал ему путь, с вершинами уходящими в облака, до того покрыты были снегом и льдом, что ни на лошади, ни пешком без опасности нельзя было спуститься с них по их скользким и совершенно отвесным крутизнам. Между тем день годовщины его отлучения был уже близок и не позволял ему мешкать в пути. Если бы к этому дню он не освободился от церковного отлучения, то князья по общему приговору объявили-бы его дело проигранными, и он на всегда лишился бы королевского достоинства. Потому за хорошее вознаграждение он нанял несколько туземцев, хорошо знакомых с страною и живших на Альпах, в проводники по страшно крутым обрывам и снежным глыбам, чтобы помогать следовавшим за ними всеми зависившими от них средствами и расчищать дорогу. С этими проводниками с трудом добрались они до горной вершины; но далее не было никакой возможности продолжать путь, потому что совершенно отвесный склон горы до того был покрыт льдом, что нельзя было и думать спуститься вниз. Мущины должны были побеждать трудности своими собственными усиляли, — и то ползком, то опираясь на плечи проводников, на каждом шагу скользя и скатываясь вниз, с опасностью жизни достигли наконец равнины; королеву же с женщинами бывшими при ней в услужении посадили на воловью шкуру и при помощи проводников спустили вниз: Из лошадей, — некоторых спустили также при помощи известных средств, других скатили, перевязав им ноги; немало их при этом погибло, большая часть была изувечена, и очень немногия избежали опасности без повреждения.

Как только разнесся по Италии слух о прибытии короля, и что он перешел крутые скалы я находится уже в пределах Италии, к нему со всех сторон наперерыв начали стекаться все итальянские графи и епископы. Везде принимали его с почестями, приличными его королевскому сану, и в теченее нескольких дней около него составилось огромное войско. Давно, еще с самого дня вступления Гейнриха на престол, его ожидали там с нетерпением, потому что страна эта страдала от беспрестанных междоусобных войн, разбоев и всякого рода распрей. Князья надеялись, что беспорядки, причиненные безбожными людьми, будут уничтожены силою королевской власти, а закон и права предков восстановлены. Сверх того, до них дошли слухи, что [853] король спешит туда в гневе, с целью свергнуть с престола папу, и они обрадовались представлявшемуся случаю отмстить за свое бесчестие папе, уже давно отлучившему их от общения церкви (янв. 1077 г.).

Между тем папа, получив от немецких князей, собравшихся в Оппенгейме (Трибуре), послание, в котором те просили его приехать ко дню Сритения Божией Матери в Аугсбург, для совещания по делу короля, оставил Рим, в противность желаниям римских князей, сомневавшихся в исходе этого дела и отсоветывавших ему такое путешествие, и, в сопровождении Матильды, вдовы герцога Гоцело Лотарингского, дочери маркграфа Бонифация и графини Беатрисы, спешил прибыть туда в назначенный день. Графиня Матильда и при жизни своего мужа, будучи разделена от него далеким расстоянием, еще прежде вела вдовью жизнь. Ей не хотелось оставить равнину и переехать со своим мужем в Лотарингию; а он, связанный делами своего герцогства, едва ли и один раз в три или четыре года посещал свою итальянскую марку. После его смерти, она сделалась неразлучною спутницей римского епископа и уважала его с необыкновенною преданностью. Владея большею частью Италии и имея, в сравнении с другими князьями этой страны, в избытке все то, чем дорожать смертные, как высочайшим благом, она являлась всюду, где папа нуждался в ее присутствии, и, как отцу своему, или господину, оказывала ему самый важные услуги. Вследствие того она не избежала подозрения в нецеломудренной любви, и приверженцы короля, преимущественно же духовные, которым папа запретил вступать в Непозволительные и противные каноническим постановлениям браки, повсюду распространяли слух, будто папа день и ночь проводит с нею, и что потому самому, связанная с папой предосудительною тайною любовию, она отказывается от вторичного брака. Но для всех благоразумных людей было ясно, как день, что это ложь. Ибо папа так заботился о чистоте своей апостольской жизни, что никакая клевета не могла оставить пятна на его безукоризненном и высоком поведении, и было совершенно невозможно сделать что нибудь неблагопристойное в таком многолюдном городе и при таком многочисленном дворе, без того, чтобы то не было кем-нибудь замечено. Знамения и чудеса во множестве совершившиеся его молитвами в папской области, его горячая любовь к Богу и церковным законам, достаточно защитили его от ядовитого нарекания злых языков. Теперь, когда папа, на пути в Галлию, нечаянно узнал, что король уже в Италии, то по совету Матильды он удалился в крепкий замок Канузий (Каносса), желая оттуда вернее узнать о цели прибытия короля, за тем ли он пришел, чтобы просить прощения за свои проступки, или чтобы с оружием в руках отмстить за позор своего церковного отлучения.

Дидрик, епископ Вердюнский, один из преданнейших королю [854] мужей, во время своего приготовлений сопутствовать королю в походе его в Италию, был взят в плен графом Адальбертон из замка Налево, который отнял у него все, что он успел приготовить для далекого пути. После долгого заключения епископ согласился отдать ему в выкуп все, чего бы тот ни потребовал с него, и даль ему клятву, что не будет ему мстить за обиду ни духовным, ни мирским оружием. Равным образом, Гоберт, епископ Бамбергский, был схвачен на пути в Италию, в Баварии, герцогом Вельфом Баварским, который отнял у него всю его собственность, епископские же одежды и другия церковный украшения, находившиеся в его дорожных узлах, в целости доставив Бамбергской церкви, а его самого со дня Рождества Христова до праздника св. ап. Варфоломея держал в неприступной крепости, под сильной стражей, не соглашаясь выпустить его, ни по просьбам, ни за подарки его друзей. Остальные епископы и миряне, вместе с королем отлученные папой от церкви и вследствие того обстоятельства принужденные удалиться из его свиты, избежав стражи, поставленной в проходах, благополучно пришли в Италию, нашли папу в Канузие и униженно, босиком и во власяницах просили у него себе прощения за свое восстание и освобождения от проклятия. Папа объявил им, что искренно кающимся и оплакивающим свои грехи в милосердии нет отказа, но долговременное непослушание и глубоко въевшаяся греховная порча, могут быть истреблены только огнем долговременного покаяния; и потому, если они действительно покаялись, то должны с готовностию вынести очистительный огнь церковного наказания, который он приложит для исцеления их язв, чтобы легкость прощения их тяжкой вины не сделала в их глазах маловажным или вовсе ничтожным их проступок против апостольского престола. Когда же они изъявили готовность перенести все, что он наложит на них, он приказал рассадить епископов по отдельным кельям, запретил им говорить друг с другом, позволил питаться только маленькой порцией пищи и питья, и то только по вечерам. На мирян же он наложил эпитимию сообразную с возрастом каждого и силами. После такого испытания, продолжавшегося несколько дней, он наконец призвал их к себе, дал им кроткий выговор за прошлое, увещевал вперед не делать ничего подобного, потом снял с них церковное отлучение, и отпуская наказал им пред всеми избегать всяких сношений с королем Гейнрихом, пока он не принесет покаяния апостольскому престолу в нанесенных ему оскорблениях, и не помогать ему ни в его стремлениях к государственным переворотам, и в нарушении церковного мира; однако ж папа позволил всем им без исключения говорить с ним, с целию побудить его к раскаянию и свести с дурного пути, по которому он невидимому шел уже нетвердо. [855]

Между тем король Гейнрих пригласил к себе для совещания графиню Матильду, и, надававши ей просьб и обещаний, послал ее, свою тещу с сыном, также маркграфа Аццо (гр. Эсте, отец Вельфа Баварского), аббата Клюнийского и других знатнейших итальянских князей, о которых король знал, что они имеют большое значение у папы, с настоятельною просьбой освободить его от церковного отлучения и не доверять немецким князьям, которые взводят на него обвинения, более по зависти, чем по внушению справедливости. Выслушав эту просьбу, папа сказал, что рассматривать дело обвиненного в отсутствие обвинителей ни с чем несообразно и совершенно чуждо духа церковных законов; а если король уверен в своей невинности, то без всякого недоумения и боязни пусть лучше явится к назначенному дню в Аугсбург, где решились собраться все прочие князья; там, по рассмотрении дела обеих сторон, без ненависти и лицеприятия, отделив правое от неправого, согласно церковным законам на данной случай, он произнесет свой беспристрастный приговор. На это посланные отвечали, что король дороже всего на свете ценить его мнение и уверен, что папа — неумолимый каратель неправды и неподкупный защитник правды; а так как скоро наступит год его отлучению, имперские же князья только того и желают, чтобы в случае, если он не будет освобожден от отлучения к этому сроку, объявить его по имперским законам не достойным королевского сана и вперед не принимать от него больше никаких оправданий; потому он покорнейше просить теперь же снять с него церковное проклятие, снова принять в благодатное общение с церковию, — ради чего он готов нести всякую эпитимию, какую ни наложит на него папа; потом, чтобы ни случилось, в назначенный папою день и в известном месте, он опровергнет все взводимые на него обвинения, и, по приговору папы, или вступит в управление королевством, — если освободится от всех обвинений, или, если проиграет дело, кротко перенесет то. Долго противился этому папа, опасаясь юношеского непостоянства короля и его легкости увлекаться всем, на что наводили его льстецы, но наконец, побежденный твердостию переговорщиков и силою их доводов, папа сказал: «Если он действительно раскаялся в своем поступке, то пусть передаст нам, в доказательство искренности своего раскаяния, — корону и все другие знаки королевского сана, и, в наказание за свое преступление, пусть объявить сам себя недостойным королевского имени н сана». Посланным это показалось слишком жестоко. Вследствие их просьбы смягчить приговор, и своею справедливостию не ломать сокрушенной трости (Ис. 42,3), папа наконец позволил ему явиться к себе, и, если он принесет искреннее раскаяние, обещал простить ему проступок, который учинил он поношением апостольского престола и неисполнением его постановлений. [856]

Король, по приказанию, явился (25 янв. 1077 г.). Так как замок был окружен тройною стеной, то короля приняли за второй стеной, а свита его осталась вне. Там, сняв все королевские украшения, без всякой пышности, с босыми ногами стоял он, во ожидании приговора римского епископа, постясь с утра до вечера. Целых три дня провел он таким образом. На четвертый (28 янв.), он был допущен к папе, и, после многих речей с одной — и ответов с другой стороны, с него снято было церковное отлучение под следующими условиями: в назначенный папою день в известном месяце, в общем собрании всех князей, он должен явиться и отвечать на приводимые против него обвинения, а папе предоставить решение этого дела, чтобы, или удержать за ним, по его приговору, королевство, если он освободится от всяких упреков, или, вследствие доказанных обвинений, сообразно церковным законам, без всякого прекословия с его стороны, объявить его недостойным королевских почестей; во всяком случае, удержит ли, или потеряет он королевство, он никому ни должен мстить за свое унижение; до того же дня, как дело его подвергнется законному исследованию, он не должен употреблять никаких, украшений и знаков королевского достоинства, не предпринимать ничего в управлений государством, по установленному порядку; наконец, не пользоваться ни королевским, ни общественным имуществом, исключая поземельных доходов, необходимых ему и его семейству; равным образом, все должны быть освобождены как от уз присяги, так и от обязанности сохранять ему верность. Роберта, епископа Бамбергского, Удальрика Косгеймского и других, до внушению коих он вверг в бедствие и себя и свое государство, он должен навсегда лишить своей доверенности. Если, по опровержении всех обвинений, он вновь утвердится в государстве, то должен подчиняться римскому епископу, повиноваться его внушениям и по возможности помогать ему в искоренении всего противного учению и постановлениям церкви, что могло укорениться в его королевстве по какому либо дурному обычаю. Наконец, если он нарушит хоть один из этих пунктов, то состоявшееся разрешение от проклятия должно считать недействительным; от него не будет принято никаких оправданий, и имперские князья, освободившись от всех клятвенных обязательств ему, без дальнейшего исследования, могут тогда общим голосом избрать себе нового короля. Король с радостью принял эти условия, обещаясь под священнейшей клятвой все исполнить. Но его уверениям папа не вполне верил; поэтому аббат Клюнийский, отказавшись дать клятву по своему монашескому обету, дал свое слово, в залог его верности, пред очами всевидящего Бога; равным образом епископ Цейцкий, епископ Верчельский, маркграф Аццо, и другие князья на костях святых, которые принесены были туда, клятвенно [857] подтвердили, что Гейнрих сделает все, что обещал, и никакая превратность судьбы не заставить его отступить от своего слова.

Когда таким образом церковное отлучение было снято, папа совершил литургию, и во время ея, по принесении безкровной жертвы, подозвал к алтарю короля и многих других присутствовавших, и, держа в своей руке тело господне, произнес: «Уже давно я получил от тебя и твоих приверженцев письмо, в котором ты обвиняешь меня в том, что будто я достиг апостольского престола симонией, и что еще прежде моего вступления в епископство мое тело запятнано было разными другими преступлениями, которые по каноническим правилам не допускали меня до посвящения. Я мог бы опровергнуть эти упреки единогласным показанием вполне достойных свидетелей, как из тех людей, которые с ранней юности знают мою жизнь, так и тех, которые были виновниками моего поступления в епископский сан; но чтобы не показать, что я более полагаюсь на человеческое, чем на божеское свидетельство, для скорейшего и полнейшего устранения всякого соблазна, пусть тело господне, которое у меня в руках, будет камнем испытания моей невинности, пусть всемогущий Бог праведным судом своим или освободит меня от подозрения в взводимых на меня проступках, если я невинен, или здесь же поразит меня внезапною смертию, если я виновен». И много еще в этом смысле говорил он, как обыкновенно в торжественных случаях призывают Бога судией и защитником своей невинности. Затем он взял и вкусил тело господне. Народ видя, что он вкушает таинство в полном спокойствии и безопасности, начал славить Бога и громко выражать папе желание счастия в его невинности. Когда все стихло, папа снова обратился к королю и сказал: «Теперь, сын мой, если тебе угодно, сделай и ты тоже, что я сейчас сделал. Германские князья ежедневно осыпают нас жалобами на тебя, обвиняя тебя в столь тяжких проступках, по которым ты, по их мнению, навсегда должен быть удален не только от управлений общественными делами, но и от общения церковного и светского. Они настоятельно просят назначить день и место для рассмотрения по каноническим правилам обвинении, которые они делают против тебя. Ты сам хорошо знаешь, что человеческий суд в большей части случаев погрешим и даже иногда при публичном судебном исследовании ложь принимается за истину, по той причине, что судьи, по своей любви к красивому изложению дела, охотно принимают на веру раскрашенную ложь, оставляя без всякого внимания голую, без прикрас, истину. Искренно желая тебе добра, — за то, что ты в своем несчастии смиренно искал себе защиты у апостольского престола, — я прошу тебя поступить по моему примеру. Если ты уверен в своей невинности и если ты сознаешь, что твоя честь оскорблена злостными обвинениями врагов, то поспеши [858] освободить и церковь божию от соблазна и самого себя от неизвестности исхода продолжительной распри, прими вот эту часть тела господня для подтверждена своей невинности свидетельством божиим и для заграждения уст твоим клеветникам; после того я буду ревностным поборником твоего дела и твоей невинности, — князья примирятся с тобой, ты снова получишь королевство, и буря гражданской войны, от которой так давно неспокойно твое государство, утихнет навсегда». Король начал колебаться, отговариваться, и в стороне от прочих, советоваться со своими приближенными, всячески стараясь отыскать предлог к избежанию необходимости испытания чашею. Возвратив себе присутствие духа, он начал извиняться пред папой отсутствием князей, оказывавших ему неизменную преданность в несчастии; без их совета и особенно в отсутствии обвинителей, испытание, которое он перенесет в доказательство своей невинности в присутствии только немногих свидетелей, не будет иметь никакого значения в глазах маловеров. Затем он усерднейше просил папу передать это дело на публичное обсуждение княжеского собрания, где бы, рассмотрев наперед по церковным законам как жалобы, так и лица истцов, он мог опровергнуть обвинения под всеми теми условиями, которые всегда признавались имперскими князьями, как справедливые. Папа согласился на это без всякого затруднения. По окончании божественной литургии он пригласил короля на завтрак, потом, угостив его самым радушным образом, заботливо предупреждая при этом все его желания, отпустил его в мир к своей свите, оставшейся вне замка. Из благой же предусмотрительности, чтобы король не осквернил только-что восстановленное общение с церковью, он послал вперед епископа Эппо Цейцского с тем, чтобы тот заблаговременно снял отлучение со всех, составлявших свиту короля.

Когда епископ вышел и объяснил итальянцам цель своего посольства, на него поднялась целая буря гнева и неудовольствий. В ярости все неистовствовали и руками, и языком, осыпали апостольское посольство наглыми насмешками и самою гнусною бранью и проклятиями, какие только приводило им на память их бешенство: «Мы не обращаем, говорили они, ни малейшего внимания на разрешение папы, так как его самого итальянские епископы давно уже предали проклятию за то, что он взошел на апостольский престол симонией, запятнал себя смертоубийством, прелюбодеянием и другими достойными смерти преступлениями (Все эти народные обвинения собрал Бенно; см. у нас, выше, ст. 68, на стр. 843); король же поступил не так, как то прилично его сану, и запятнал свою честь несмываемым пятном, потому что подчинился еретику, человеку, загрязненному всевозможными пороками; тот, кого они признавали защитником справедливости и блюстителем [859] законов церковных, своим постыдным смирением унизил католическую веру и значение церкви; нанося папе оскорбления, они старались отмстить за него, а он, стыдно даже сказать, оставил их и, заботясь только о своей безопасности, вступил в связь с их общим врагом. Такие речи итальянских князей, распространяемые ими по всюду в народе, возбуждали во всех сильное презрение к королю. Наконец смуты зашли так далеко, что все соединились в одном желании — отца, сделавшегося недостойным королевской власти, свергнуть с престола, а сына, не смотря на его малолетство и еще незрелость для государственных занятий, провозгласили королем, и, явясь вместе с ним в Рим, выбрать нового папу, чтобы его рукой помазать и нового короля в императоры, а все деяния свергнутого папы объявить недействительными.

Получив известие об этом заговоре, король поспешил отправить бывших при нем князей с поручением употребить все усилия и средства к успокоению взволнованных умов и объяснить им, что он действовал, вынужденный крайней необходимостию для общего блага, и что потому они не должны ни оскорбляться, ни думать, что он чем нибудь опозорил их; что, не освободившись от церковного отлучения, он ничего не мог бы добиться ни у германских князей, которые стараются лишить его короны разными кознями и клеветами, ни у римского папы, который на защиту святой церкви держит в руках своих духовное оружие; что теперь он разрушил все преграды, какие поставили на пути его враги, и всю свою заботливость и деятельность обратить на мщение за сделанную ему неправду. С трудом успели, наконец, не загасить, а несколько утишить вспыхнувший пожар. Большая часть князей в гневе оставила лагерь и без позволения возвратилась на родину. Другие на время скрыли свое неудовольствие и хотя принимали возвратившегося короля миролюбиво, но, при этом, ни оказывали ему должного почтения, ни доставляли ему продовольствия в приличном его сану количестве. Повсюду жаловались на его легкомыслие и неспособность, ругали его за беспечность, с которою он совершенно обманул надежды Италии, и ничего не сделал для облегчения ее страданий. Когда он ездил по Италии, по королевскому обычаю, с целию оказать справедливость притесненным и обиженным, его не принимали и не провожали, как прежних королей, с факелами и радостными восклицаниями, но заставляли за городом разбивать палатки, и туда доставляли ему и его войску продовольствие, и то в незначительном количестве, скорее для удовлетворения необходимых потребностей, чем для приличествующей королевскому столу роскоши, и то для того только, чтобы до времени не прибегать к совершенному разрыву. Повсюду ставили стражу, чтобы вооруженной рукой обуздать [860] тех из королевского войска, которые надеялись кое-чем поживиться в полях и деревнях.

Король, испуганный таким настроением умов, поздно увидал, что, необдуманно доверившись неизвестному для него народу, и удалившись от границ Германии, попал на нового врага. Теперь ему не оставалось другого выхода из такого опасного положения, как искать примирения с итальянцами, и, если то удастся, снова расположить к себе их оскорбленные сердца. Но чтобы достичь того, ему оставалось одно единственное средство опять разорвать связь с папою и таким образом восстановить согласие тем же самым обстоятельством из за которого произошел раздор. Поэтому он опять призвал к себе Удальрика Косгеймского и прочих, удаленных из его свиты под строгим церковным отлучением, и поставив их на прежнюю степень своей милости и доверия, возвратил им прежнее значение и преимущества в совете как по своим собственным, так и по общественным делам. Затем безотлагательно обвинил папу в том, что он поддерживает бурю мятежа в государстве, объявил его виновником и зачинщиком всех волнений, какие перенесла в последнее время церковь божия; вместе с этим он убеждал всех идти под его предводительством и знаменем мстить ему за столь великое зло. Потом, разорвав все условия и ограничения церковных законов, которыми папа связал его, по своему апостольскому полномочию, ради его же спасения, как паутинную ткань, и без страха божия кинулся на все, что позволяли ему его страсти, порочность и необузданное своеволие. Все это тотчас рассеяло неудовольствие итальянских князей и потушило их ярость; их преданность к нему опять ожила, и они ежедневно в огромном количестве начали стекаться к нему и обещали ему полнейшую свою помощь и преданность во всем, что он ни прикажет им. Из немецких князей при нем тогда были: Лимар, архиепископ Бременский, Эппо, епископ Цейцский, Бенно, епископ Оснабрюкский, Бургард, епископ Лозанский, Бургард, епископ Базедьский; из мирян: Удальрик, Эбергар, Бертольд и почти все те, которых, в Оппенгейме, апостольские послы под церковным проклятием удалили от общения с ним; возвратив себе церковное общение и узнав, что и он примирился с церковью, они все собрались к нему и с того времени были его неразлучными спутниками во всех его странствованиях.

Между тем (февр. 1077), епископы Майнцский, Вюрцбургский и Метцский, герцоги Рудольф, Вельф и Бертольд собрались для совещания об общем благе и положили, чтобы саксонские князья и все, кому дорого общественное дело, явились 13 марта в Форгейм, чтобы решить там по общему согласию, что делать; это тем более было нужно, что, в отсутствие короля, господствовало всюду спокойствие, и время [861] было самое благоприятное для совещаний и устройства дел. Равным образом они написали письмо к папе, в котором говорилось, что если он поддавшись хитрости короля, не прибыл по уговору в Аугсбург ко дню Сретения Божией Матери, то по крайней мере пусть постарается теперь явиться в известный день лично в Форгейм, и там принять кормило апостольского правления для прекращения гражданского мятежа, который уже давно грозит опасностью государству. Папа был еще в Канузие и других близких к нему замках, и намеревался не прежде возвратиться в Рим, как-по совершении начатого путешествия, и исполнив с божьей помощью свое предприятие — возвратить мир церкви божией. Он давно и многократно не слышал, что король изменил свое намерение, таит в своем сердце вражду к нему, и, пренебрегши условиями, под которыми он был освобожден от церковного проклятия, твердо решился противиться церковным законам вооруженною рукою. Получив же письмо от князей, он послал к королю одного из кардиналов-епископов и других, способных к тому лиц, объявить ему, что пришло время исполнить обещание; 13 марта соберутся в Форгейме германские имперские князья, чтобы, если угодно будет Богу, привести там в порядок государственные дела; по своему обещанию, он должен явиться туда и ответить на обвинения, безвинно, по его словам, взнесенные на него клеветниками; между тем он, папа, как председатель, примет там на себя исследование и решение дела; этим, продолжал папа, король много бы сделал для улучшения своего положения и спасения, как в очах божиих, так и пред людьми; освободил бы церковь от соблазна, государство от междоусобия, и себя самого от пятен позорной молвы; там, по церковно-каноническому исследованию и решению дела, которое будет начато против него, он или удержит за собой королевство или безвозвратно потеряет его. Король уклончиво отвечал на это послам: что со дня вступления своего на престол он еще в первый раз пришел в Италию, от чего в ней во многих государственных делах произошла большая запутанность; не устранивши того, он не может скоро оставить страны, тем более, что этим он нанес бы оскорбление итальянцам, которые с давнего времени и нетерпеливо ожидали его прибытия к ним; кроме того день имперского сейма слишком уже близок, так что ко времени его ни на какой быстрой лошади не успеешь проехать такое обширное пространство, если даже и не встретится других препятствий. С этими словами он отпустил послов.

Тогда папа убедившись в непостоянстве короля и во всем, о чем до того времени знал только по слухам, не медля послал аббата Массилийского (Марсельский) Бернгарда, человека безукоризненного поведения и многих добродетелей во Христе, вместе с другим [862] Бернгардом, кардиналом Диаконом святой римской церкви, к немецким князьям, — имевшим намерение, - как выше было сказано, собраться в Форгейме, — передать все случившееся и сказать, что он всячески старался прибыть для совещания об общем благе по уговору в назначенный день и в известное место, но король Гейнрих занял стражею все проходы, чрез которые ему нужно ехать, так что нельзя без опасности ни пройти в Германию, ни воротиться оттуда; поэтому он советует пока позаботиться об устройстве своих собственных дел и о королевстве франков, которое уже давно страдает от ребяческого легкомыслия одного человека, а там, если угодно будет Богу, он, может быть, сам явится к ним по устранении препятствий к пути, чтобы с общего согласия, на основании церковных законов решить все то, что касается общего блага, их чести и мира церкви (февр. 1077).

А я между тем, по примеру утомленного ленью поэта, чувствуя в конце своего труда усталость, и подавленный тяжестью своего неизмеримого труда, считаю наконец себя достигшим цели в рассказе, который, по-видимому, растянулся очень далеко; быть может кому нибудь другому будет угодно приложить свою руку к описанию остальной части этой истории, в таком случае он весьма удобно может начать свой труд избранием короля Рудольфа (Швабского, антикороля).

Ламберт Герсфельдский.

Annales ab О. C. — 1077. — Под 1076 и 77 годами.


Ламберт Герсфельдский (Lambertus Hersfeldensis) родился 1034-38 года, в Гессене, был впоследствии там же монахом в монастыре Герсфельд; в 1058 г. он получил там священство в Ашаффенбурге (почему он известен также под именем Ашаффенбургского); в том же году ходил на поклонение в Иерусалим; с 1060 г., Ламберт оставался при своем монастыре до самой смерти, последовавшей вскоре после 1080 г., и следовательно, проживая в стране, которая была в ту эпоху театром военных действий по поводу саксонской войны, мог потому близко наблюдать все происходившее около него. К этому важному условию достоверности Ламберт присоединил и другия преимущества, которые его поставили на первое место в ряду бытописателей XI века: он получил отличное образование на классической литературе, превосходно владел латинским языком, что было необходимо в эпоху исключительного господства латыни, обладал талантом изображать описываемое им с чрезвычайное живостью, наглядностью и в строгом порядке, но что всего важнее, умел сохранить до известной степени беспристрастие в эпоху, когда писали такие лица, как Бенно. Хотя он и остается верным сыном римской церкви, но это не мешает ему сознаваться, что порча духовенства происходила не от одного влияния светской власти на церковь, а и от внутренних причин; потому среди самого разгара страстей, когда враг паны, Гейнрих IV, торжествовал в 1075 г. свою победу над саксами, Ламберт с величайшим беспристрастием приводит любопытную сцену избрания Фульдского аббата, которая, в противность утверждениям Гильдебранда, доказываете, что причина симония лежала далеко не в Гейнрихе IV (см. след. ст. 61). Анализ [863] содержание «Хроники от С. М. до 1077г.» см. выше в начале статья, на стр. 894. – Издания: Pertz. Mon. V, 134- 263, и особое издание in usum scholarum: Hannova. 1843 (27 1/2 згр.). – Переводы: Немец. Hesse (Berl. 1885) в Geschichts. d. d. Vorzet. Lief. 24 – Критика: Ranke, Zur Kritik frank. deutsch. Reichsannal. (Einhard und Lambert). Berl. 1854 (Abhandl. d. Acad. d. Wissenshaft. p. 436-458).

(пер. М. М. Стасюлевича)
Текст воспроизведен по изданию: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том II. СПб. 1864

© текст - Стасюлевич М. М. 1864
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - Станкевич К. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001