ПАВЕЛ (ПААВАЛИ) ЮСТЕН
ХРОНИКА ЕПИСКОПОВ ФИНЛЯНДСКИХ
CHRONICON ET ORDINARIA SUCCESSIO EPISCOPORUM FINLANDENSIUM
Паавали Юстен (ок. 1516-1575)
1. Паавали Юстен (Paavali Juusten, или Paulus Petri в латинизированной форме) родился приблизительно в 1516 году в Выборге: он был земляком Агриколы, но, в отличие от него, происходил из семьи, принадлежавшей к бюргерской верхушке этого города. Отца его звали Петер Юстен (Juusten, или Justen, писали также Justin, либо, на финский манер, Juusti — дома у них могли говорить по-фински, что было тогда не редкостью среди бюргеров Выборга): он был зажиточным купцом, и суда, нагруженные его товарами ходили по всей Балтике. Кроме того, Петеру Юстену принадлежала усадьба Юстала (Juustila) под Выборгом, название которой, очевидно, было производным от родового имени Juusti. В самом городе отец будущего епископа владел каменным домом поблизости от доминиканского монастыря (прилегающая улица, кстати сказать, до осени 1944 года носила имя Паавали Юстена). В Выборге, население которого традиционно было многонациональным и разноязыким, в начале XVI в. довольно существенный процент жителей составляли выходцы из крестьян, говорившие по-фински, причем, по свидетельству источников, некоторые из них, подобно отцу будущего лютеранского епископа, уже занимали видные должности в магистрате (Suomen historian pikkujattilainen 1987,115 s.).
О первой половине жизни будущего епископа мы знаем по принадлежащей его перу «Хронике епископов финляндских», заканчивающейся на его собственной биографии. Он сообщает, что в конце 1520-х годов родители определили его в местную городскую школу, которой в то время заведовал Йоханнес Эрасми (Johannes Erasmi). Школа как главный очаг образования в городе и во всей Восточной Финляндии не могла остаться в стороне от новых религиозных веяний, активно проникавших в Выборг в те годы. В первой части нашей работы (гл. 1, §2.5.) мы говорили об особой роли Выборга и его несколько отличной от Турку духовной атмосфере в период с середины 1520-х до середины 1530-х гг. В выборгской школе Паавали Юстен проучился до 1536 года: к тому времени он успел лишиться обоих родителей (его отец скончался в 1530 году, а мать умерла от чумы тремя годами позже), и опекуном его стал старший брат, принявший дела отцовской компании (впоследствии он даже сделался бургомистром Выборга). [342]
В 1536 г. в жизни младшего Юстена произошла крупная перемена: он перебрался в Турку и поступил в тамошнюю кафедральную школу. Можно предположить, что это в немалой степени связано было с изменением общей обстановки в Выборге. Дело в том, что шурин короля, граф Йоханнес, до того практически единолично управлявший Выборгом и всей Восточной Финляндией, выступил на стороне врагов Густава Вазы в начавшейся войне между Швецией и Любеком (т. н. «Графской войне»). Много позже, в середине 1560-х гг. Юстен в своей «Хронике епископов финляндских» неодобрительно скажет об измене правителя Выборга: «...граф отложился от Шведского государства и вступил в союз с коварными любекцами — как будто мало ему было власти над Выборгским леном, областями Саво, Сатакунта и округом Порвоо» (Juusten 1988, 79 s.). После поражения Любека графу Йоханнесу пришлось бежать из Выборга. Вместе с ним и его женой Маргаретой, сестрой Густава Вазы, город покинул также придворный проповедник, одновременно выполнявший обязанности ректора тамошней школы, датчанин по имени Клеменс. Юный Паавали был свидетелем боев между отрядами графа (в них служили в основном немецкие наемники) и королевскими войсками под командованием Нильса Граббе — того самого, который в начале 1520-х гг., соединившись с братьями Флемингами и графом Йоханнесом, возглавил борьбу против датчан и очистил от них территорию Финляндии. Бегство правителя Выборга коренным образом изменило статус этого города, что сказалось и на положении школы, лишившейся щедрого покровителя. Отрицательный эффект имел прежде всего отъезд ректора Клеменса, который, как Юстен сообщает в своей биографии, постарался придать образованию более гуманистическую направленность в духе новых веяний, доходивших из Германии и Нидерландов; после его отъезда общий уровень школы неизбежно понизился. Вообще же, как отмечалось в соответствующем месте первой части (§1.2.5.), по окончании «графской войны» главным центром реформационных преобразований в Финляндии окончательно стал епархиальный центр Турку, в то время как значение Выборга уменьшилось. Стоит ли упоминать, что учеба в кафедральной школе Турку из-за ее близости к епархиальному начальству сулила лучшие жизненные перспективы, не говоря уже о более высоком уровне преподавания в ней, позволявшем ученикам находиться в курсе новейших религиозных веяний в Германии и Швеции. Паавали Юстен, происходивший из городского патрициата (что в условиях страны с подавляющим аграрным большинством имело особое значение) претендовал на высокое [343] социальное положение и обладал приличествующими тому честолюбием и способностями. По всей видимости, уже тогда он избрал для себя духовную стезю.
Школой Турку в то время заведовал недавно вернувшийся из Виттенберга Томас Кейои (Францсон) — он был одним из тех финских клириков, кто в 1532 году после продолжительного перерыва, вызванного смутами предшествовавшего десятилетия, на деньги капитула отправился учиться в колыбель протестантизма. О нем Юстен в своей «Хронике» сообщает, в частности, следующее: «... он направлял своих учеников к усердному изучению основ грамматики, дабы они, продолжив (в дальнейшем) свои гуманистические штудии, не забывали об основах и первоисточниках и изучали новое, следуя определенной методе. Столь же ревностно стремился он прививать своим слушателям основы христианского учения, каковые, изложенные искусным образом, он сам усвоил в Виттенбергском университете» (Juusten, 1988, 79 s.). Именно Томас Кейои окончательно направил преподавание в новое евангелическое русло. В первой части нашей работы мы отмечали ту роль, которую этот ученый клирик, входивший в состав кафедрального капитула, сыграл в литургических преобразованиях второй половины 1530-х гг. и, в частности, его возможное участие в первых переводах на финский язык богослужебных текстов (см. гл. 1, §3.5.). Поступив в кафедральную школу Турку, молодой выборжец стал свидетелем крупных богослужебных перемен: вспомним, что именно в 1536 г. в кафедральном соборе месса впервые в Финляндии была отслужена на национальном языке (по-шведски), о чем много позднее он отдельно упомянет в «Хронике епископов финляндских». Сказанное отнюдь не означает, что Юстен лишь в это время впервые соприкоснулся с новым евангелическим богослужением: вполне возможно, что с какими-то вариантами новых немецких богослужений он столкнулся уже в Выборге в «графское» время. В кафедральной школе Турку Юстен проучился два года, пока в 1538 г. на него не обратил внимание его земляк (что в условиях того времени имело не последнее значение) Симо Хенриксон по прозванию Выборжец (Viburgensis), который незадолго перед тем вернулся из Виттенберга: он рекомендовал Паавали чтецом (lector mensae) к епископу Мартину Шютте. Одновременно Паавали назначили также помощником преподавателя (hypodidascalus) в кафедральной школе. О престарелом епископе Юстен говорит в самых почтительных выражениях, называя его «досточтимым отцом» (reverendus pater). Можно полагать, что это не чисто этикетный прием, поскольку в 1540 году [344] Шютге оказал молодому Юстену неоценимую услугу. Дело в том, что прагматичный король Густав Ваза, в это время всецело полагавшийся на мнение своих новых немецких советников, издал распоряжение, по которому епархиальным властям вменялось в обязанность поставить короне определенное число выпускников или даже учащихся кафедральных школ, еще не окончивших полного курса наук, для работы писарями в королевских канцеляриях в виду острой нехватки в Стокгольме грамотных людей.
Вспоминая на склоне своих лет данный эпизод, Юстен весьма неодобрительно выскажется об этой практике: «Тогда при дворе существовал не очень похвальный обычай забирать прямо посреди занятий на (государеву) службу способных юношей, не считаясь с их желанием и не принимая во внимание, пригодны ли они более к королевской службе или к гуманитарным наукам. Стремясь воспрепятствовать тому, господин епископ, принявший Паавали к себе на службу, позаботился о том, чтобы его рукоположили в священники. Случилось это в лето Господне 1540-е.» (Juusten, 1988, 79 s.). Выражение «позаботился о том» употреблено не случайно, поскольку, строго говоря, епископ нарушил опубликованный до того королевский запрет рукополагать молодых людей, не достигших возраста двадцати четырех лет.
В следующем году молодому священнику, оставшемуся в долгу перед епархиальным начальством, пришлось подчиниться решению кафедрального капитула, назначившего его временно исполняющим обязанности ректора городской школы Выборга. По всей видимости, возвращение в удаленный от культурных центров — хотя и родной ему — Выборг не особенно обрадовало Паавали Юстена, если судить по тону рассказа об этом событии в «Хронике»: «Досточтимый капитул определил его (Юстен говорит о себе в третьем лице — И. М.) на место подавшего в отставку Симона Лете в ожидании, пока не подыщут более подходящего ректора. Он подчинился этому распоряжению, хотя и без особой на то охоты, сознавая, что не годится для подобной деятельности, требовавшей познания во многих науках. При всей своей молодости он сделал на этом посту все, что было в его силах, хотя и меньше, чем ему самому хотелось» (Juusten 1988, 79 s.).
Но судьба осталась благосклонна к нему и здесь: два года спустя, в 1543 г. он получил письменное распоряжение епископа оставить не особенно любимую должность, явиться в Турку и готовиться к поездке в Виттенберг, поскольку капитул выделил ему стипендию для учебы за границей. Не исключено, что помимо епископской [345] благосклонности, здесь вновь не обошлось без протекции земляков. Речь идет, с одной стороны, о Микаэле Агриколе, к тому времени сменившем Кейои на посту ректора кафедральной школы и одновременно сделавшемся канцлером престарелого епископа Шютте: с Юстеном он успел познакомиться еще до отъезда последнего в Выборг. С другой стороны, определенную роль могла сыграть и рекомендация уже упоминавшегося Симо Выборжца, который, получив стипендию капитула Турку для завершения учебы, к тому времени успел вновь перебраться в Виттенберг (в 1530-е гг. по неизвестной нам причине он не получил степени магистра): впоследствии он остался там преподавать, но умер довольно рано, в 1546 г. Именно Симо Выборжцу было поручено опекать студентов, прибывавших в Виттенберг из Швеции и Финляндии.
2. Годы, проведенные Юстеном в «лютеранских Афинах», оказали решающее влияние на формирование его мировоззрения. Именно здесь он усвоил главные богословские темы тогдашнего лютеранства, которое еще не успело разделиться на несколько враждовавших направлений. Заметим, что к восприятию новых идей он был уже вполне подготовлен общением в Турку с первыми финскими магистрами Виттенбергского университета, вернувшимися на родину, а также общей атмосферой церковных перемен, совершавшихся в Финляндии во второй половине 1530-х — начале 1540-х гг. В Германии ему даже посчастливилось застать в живых самого Лютера, который, правда, уже не читал лекций, но, тем не менее, принимал деятельное участие в жизни университета. В «Хронике» сообщается о том, что Паавали Юстен присутствовал на похоронах Лютера 22 февраля 1546 года. Главной фигурой в университете в эти годы был, безусловно, Филипп Меланхтон. Сохранилось свидетельство за подписью Меланхтона о том, что Юстен в течение трех лет проходил курс наук в университете Виттенберга, причем отзыв прославленного «Наставника Германии» о студенте из Финляндии был весьма лестного свойства.
В названной бумаге отмечается, что Юстен проявил себя в древних языках, астрологии (к которой сам Меланхтон питал серьезный интерес, что, естественно, сказалось и на программе университетского преподавания), догматических вопросах (их рассмотрение велось, разумеется, в новом, евангелическом духе) и особенно в церковной истории: «Он овладел необходимыми языками Церкви, прослушал изложение пророческих и апостольских писаний, равно как и разногласий, в [346] разные времена проявлявшихся в Церкви.... Особый интерес он проявляет к вопросу единомыслия католической Церкви Христовой, каковому единодушно и единогласно следует наша Академия вместе с католической Церковью Христовой, отвергая все фанатичные мнения, осужденные католической Церковью Христовой» (цит. по: Heininen 1988 (2), 15 s. — следует заметить, что в эти годы под «католической Церковью Христовой» виттенбергские реформаторы подразумевали именно свое собственное направление).
Всё это — за исключением разве что астрологии, о занятиях которой в последующие годы нам попросту ничего не известно, — сделало Паавали Юстена убежденным сторонником лютеранской проповеди и повлияло на его последующую деятельность уже дома, в Финляндии. Можно полагать, что такие характерные особенности мировоззрения Юстена (в полной мере проявившиеся позднее, во время его епископства), как интерес к церковной истории, уважение к гуманистической образованности, идея преемственной связи между новым направлением и древней церковью, поиск позитивных моментов в национальной церковной традиции и настороженно-консервативное отношение к изменениям внешних атрибутов церковности, сформировались у него под непосредственным воздействием Меланхтона.
Примечательно, что в последние десятилетия историки эпохи Реформации (и не только лютеранские) склонны положительно оценивать роль Меланхтона в формировании лютеранской традиции. Приведем характеристику Меланхтона, данную православным архиепископом Михаилом Мудьюгиным — как нам представляется, она поможет лучше понять духовное влияние «Наставника Германии» на нашего героя: «Можно с достаточной степенью уверенности говорить о влиянии прокатолических тенденций Меланхтона на современные нам устройство, структуру, богослужение и даже догматику Евангелическо-Лютеранской Церкви; под конец жизни Лютер испытывал влияние своего ученого, доброго и деятельного друга в еще большей степени, чем в более молодые годы ... Трудно, конечно, определить, в какой степени (можно только предположить, что в весьма немалой) именно доброму влиянию Меланхтона и других умеренных реформаторов Лютеранская Церковь обязана сохранением в ней такого наследия католицизма, как почитание Креста, сохранение священных изображений в качестве элементов церковного убранства ...» (Мудьюгин 1994, 12).
В числе своих прочих университетских преподавателей Юстен называет Каспара Круцигера, читавшего историю догматических [347] споров древней Церкви, Георга Майора — автора жизнеописаний святых отцов, очищенных от папских «искажений», и Маттиаса Флациуса (Флация) — руководителя работы над грандиозным протестантским трудом по истории Церкви, известным впоследствии как «Магдебургские центурии»: всё это был цвет тогдашней виттенбергской профессуры, трудившейся на благо распространения новых реформационных идей и их дальнейшего развития. Паавали Юстен с сожалением сообщает, что в конце 1546 года ему, как и другим учащимся и преподавателям университета, пришлось покинуть Виттенберг в связи с началом, т. н. Шмалькальденской войны между императором Карлом V и протестантскими князьями Германии («Музы бежали войны» — впоследствии лаконично отметит он в своей «Хронике епископов финляндских»). Зиму и весну 1547 г. он провел в Магдебурге, куда переместились Меланхтон и другие преподаватели университета, а затем, навсегда распростившись со столь много давшим ему академическим миром раннего лютеранства, перебрался поближе к родине, в недавно основанный протестантский университет Кенигсберга. Там он все лето посещал занятия, а осенью вернулся, наконец, в Финляндию.
В феврале 1548 года королевским распоряжением Юстен был назначен ректором кафедральной школы Турку вместо Микаэля Агриколы, причем, как не преминул он заметить в своей «Хронике», вопреки желанию последнего. По-видимому, с этого момента взаимоотношения Агриколы и Юстена значительно и бесповоротно испортились. В пользу этого предположения говорит хотя бы достаточно сдержанный тон, в котором Юстен повествует об Агриколе в своей «Хронике епископов финляндских» — подробнее об этом мы будем говорить в комментарии к переводу жизнеописания Агриколы пера Юстена (см. ниже). Помимо должности школьного ректора, Паавали Юстен получил также место секретаря кафедрального капитула и стал, таким образом, членом этой привилегированной корпорации, которая, правда, вследствие целенаправленной политики короля уже лишилась значительной части своего былого авторитета и жизненных благ. Тем не менее, членство в ней оставалось почетным (да и материально выгодным) для любого финского клирика: в качестве члена капитула Юстен получил пребенду, что, естественно, значительно улучшило его материальное положение. Примечательно, что полученная им пребенда была до этого уже отчуждена в казну: на фоне тогдашнего общего материального оскудения церкви этот факт должен быть расценен не иначе как еще одно проявление монаршей милости (Pirinen [348] 1976, 67 s.). Собственно говоря, то обстоятельство, что король позволил создать еще одно место каноника, тогда как ранее он только и делал, что сокращал число членов капитула, выглядело весьма необычайно. Напомним, что в то же самое время Агрикола не только не сумел добиться столь желанной для себя должности кафедрального пробста, но, напротив, после своего смещения с поста ректора школы формально числился лишь обычным каноником, что означало ухудшение его материального положения (а ведь именно стараниями Агриколы король незадолго перед тем отменил собственное распоряжение о лишении членов капитула Турку традиционных пребенд). Эта история лишний раз демонстрирует степень зависимости церкви Финляндии от нетерпимого к самостоятельным суждениям и злопамятного Густава Вазы (то же самое происходило, впрочем, и в Швеции).
Место секретаря капитула позволило Юстену впервые прикоснуться к богатым материалам кафедрального архива, которые впоследствии он использовал при создании своей «Хроники епископов финляндских». Таким образом, уже вскоре по возвращении в Турку Юстен смог развить и конкретизировать свой интерес к церковной истории, отмеченный Меланхтоном, от которого он, как уже говорилось, перенял устремленность к поиску всего позитивного — с точки зрения реформаторов — в средневековом христианстве. Безусловно, всеми этими назначениями и связанными с ними материальными выгодами Юстен вновь был обязан покровительству Мартина Шютте: епископа могла раздражать чрезмерная активность Агриколы в епархиальных делах (об этом см. в очерке, посвященном последнему), вследствие чего, как бы в противовес Агриколе, он стал продвигать более молодого Юстена, вернувшегося на родину в звании магистра. В свете этого можно даже предположить, что, учитывая прохладное отношение к Агриколе также и короля, честолюбивый Паавали Юстен мог иметь некоторые виды и на епископскую кафедру, т. к. вопрос о преемнике Шютте в эти годы стоял на повестке дня. Правда, после смерти последнего (точнее, по происшествии четырех лет после кончины Шютте) Густав Ваза все же назначил на его место более опытного и старшего Агриколу, заслужившего хорошую репутацию в церковных кругах Швеции.
Как известно, смерть Мартина Шютте дала королю возможность сделать новый шаг к дальнейшему ослаблению финской церкви и еще большему ее подчинению государству: самоуправным распоряжением Густава Вазы прежде единая епархия Турку была разделена на две самостоятельные части с центрами в Турку и Выборге [349] соответственно, причем во главе второй был поставлен Паавали Юстен. Мы не знаем, как он отнесся к своему вторичному возвращению в родные края: в отличие от истории получения им места ректора выборгской школы, о которой вполне откровенно рассказывается в «Хронике», повествование о таком важном событии, как разделение прежде единой епархии Турку, лишено налета личной окрашенности.
Интересно, что в рассказе об этом эпизоде акцент перенесен на трения между королем, награжденным эпитетами «милостивого, добросердечного, славного господина», и Агриколой, который не скрывал своего разочарования монаршим решением. Трудно сказать, стоит ли за этим некоторое злорадство Юстена, подобным путем излившего собственную досаду на то, что место в Турку досталось все-таки не ему, или же он действительно был вполне удовлетворен своим назначением в отдаленный Выборг. Бросается, правда, в глаза, что довольно подробно пересказывая сцену встречи с Густавом Вазой, Юстен странным образом «забывает» упомянуть, что в Выборгскую епархию попал он сам — сообщается лишь сам факт ее образования. Ничего не говорится и о том, что король решил порвать с исторической традицией именования глав епархий епископами, распорядившись впредь называть их ор-динариями, т. е. «назначенцами», что еще больше подчеркивало зависимость епископов от монаршей власти. Слово «ординарий» в «Хронике» Юстена вообще не упомянуто ни разу, что может косвенно указывать на негативное отношение финского епископа к названному нововведению.
Тем не менее, в целом рассказ о разделении прежде единой епархии выдержан в духе полной лояльности государю. Эта особенность будет отличать Юстена на протяжении последующих двух десятилетий вплоть до самой его смерти. Не известно, как складывались взаимоотношения Агриколы и Юстена в те три года (1554-1557), пока оба занимали свои посты (Агрикола, напомним, скоропостижно скончался в 1557 г.). Как уже отмечалось, в разделе «Хроники», посвященном Агриколе, Юстен методично перечисляет все случаи трений между последним и Густавом Вазой, причем трудно отделаться от ощущения, что автор стремится некоторым образом преуменьшить заслуги Агриколы перед финской церковью. Но все же есть нечто знаменательное в том, что Микаэль Агрикола, в 1557 году возвращавшийся с посольством из России, заболел и скончался именно на подъезде к Выборгу. Его похоронили в кафедральном соборе города, и Юстену как епископу пришлось его отпевать вместе с бывшим там же архиепископом Упсальским [350] Лаурентиусом Петри, который возглавлял посольство, ставшее для Агриколы роковым.
Вновь образованной Выборгской епархией Паавали Юстен управлял примерно девять лет в условиях, далеких от благоприятных, так что вряд ли его переполняла радость от назначения на это место. Выборг в то время был прежде всего важным торговым центром и военным форпостом Швеции на восточной границе. Что же касается духовной и культурной жизни, то, по всей видимости, условия для этого были в 1550-е гг. несравненно хуже, чем в достославные «графские времена». В первой части книги мы отмечали, что с начала 1530-х гг. основные события церковно-религиозного характера происходили в Турку, где сосредоточились лучшие силы духовенства Финляндии. Уровень преподавания в городской школе Выборга вследствие этого оказался ниже, чем в кафедральной школе Турку, где уже начали преподавать молодые магистры, вернувшиеся из лютеранских центров Германии. Культурную ситуацию в Выборге ухудшило и закрытие доминиканского и францисканского монастырей, прежде игравших заметную роль в сфере образования и религиозного просвещения. Не исключено поэтому, что Паавали Юстену, магистру престижного университета, его родной город мог показаться захудалой окраиной на пограничье с Московией. Низкий образовательный уровень большинства духовенства был серьезным препятствием к организации новой епархии, и новому епископу (точнее, ординарию) нелегко было подыскать себе толковых, образованных помощников. Помимо указанных внутренних сложностей, существовали и серьезные препятствия внешнего характера.
Напомним, что в 1555-1557 гг. Восточная Финляндия была театром военных действий между шведскими и русскими войсками. Это, естественно, легло тяжелым бременем на ее население и повлекло значительное разорение провинции. Полновластным хозяином Выборга был в это время Клаус Кристерсон Хорн, представитель одной из наиболее влиятельных тогда дворянских семей Финляндии: для главы новой епархии это означало необходимость тесного взаимодействия с привыкшим к самостоятельности (если не к самоуправству) правителем Выборга и материальную зависимость от него. В такой обстановке создание Выборгской епархии было делом далеко не простым. Вдобавок территория, доставшаяся Юстену, была гораздо менее освоена и обжита, чем юго-запад страны. Если епархия Агриколы насчитывала 78 приходов, то епархия Юстена — всего лишь 24 (Pinnen 1976, 78 s.), притом что их размеры были почти одинаковыми. Вследствие этого [351] расстояния между отдельными приходами в Выборгской епархии были гораздо большими, тогда как дороги в этой части страны пребывали в худшем состоянии. Не забудем, что в состав Выборгской епархии вошли и редконаселенные или совершенно неосвоенные обширные лесные районы области Саво, где существовала архаичная подсечно-огневая система земледелия, предполагавшая высокую мобильность малочисленного населения: помимо всего прочего, это создавало священникам препятствия в их катехизаторской и пасторской работе, поскольку переселенцы, отличавшиеся независимым и нередко буйным нравом, не были особенно набожны и не обнаруживали горячего желания овладевать основами евангелической веры, предъявлявшей им весьма высокие нравственные требования. Исследователи, занимающиеся исторической психологией Финляндии, отмечают, что условия жизни в глухих лесных районах самым непосредственным образом сказывались на поведении и эмоциях населявших их людей, особенно первопроходцев (фин. raivaajat). В описываемую эпоху психологии жителей осваиваемых лесных пустошей Саво были присущи такие черты, как крайний индивидуализм, скрытность, недоверчивость к чужакам, неумение да и нежелание пользоваться вербальными средствами коммуникации, крайняя обидчивость и вспыльчивость, что находило выход в спорадических, подчас немотивированных вспышках гнева и насилия, но также и в неумеренном употреблении алкоголя, в то время как в более обжитых прибрежных районах юго-запада страны эти черты были менее выражены: «лесная глушь и насилие были неразрывно связаны друг с другом» (Ylikangas 1986, 272-273, 277 ss.).
Вследствие всего сказанного нетрудно себе представить разительный контраст между суровой реальностью и идеалами нового христианского воспитания и церковности, усвоенными Юстеном в Виттенбергском университете. Интересно, что даже видавший виды Густав Ваза, лично посетивший районы военных действий на востоке Финляндии в 1556 г., был настолько поражен необузданностью нравов местного крестьянского населения, что счел необходимым предостеречь своего любимого сына Юхана/Иоанна (которому, напомним, он назначил часть Финляндии в удел) от близких контактов с грубым, неотесанным финским простонародьем (Ylikangas 1986, 275 s.). Помимо всего прочего, длительное пребывание Густава в Выборге в 1555-1556 гг. означало также и большее вмешательство самовластного короля в местные церковные дела. С другой стороны, достаточно молодой «ординарий» (ему тогда еще не исполнилось и сорока лет) получил уникальную возможность познакомиться со славным монархом поближе. Не случайно в предисловии к своей Постилле (см. ниже наш [352] перевод) он не без гордости скажет, что Густав Ваза часто удостаивал его своим вниманием и немало поведал ему о первых шагах Реформации в Шведском королевстве. Вообще говоря, в «Хронике епископов финляндских» личность короля представлена исключительно в благостном свете.
Тем не менее, ординарий Выборгский — а с ним, надо полагать, и немалая часть финского духовенства — был сильно раздосадован тем, что после смерти Агриколы на его место в 1558 году король назначил шведа Фоллингиуса, а не его самого, как, вероятно, многие ожидали. Это обстоятельство важно отметить особо: по-видимому, контакты с ординарием Выборгским по какой-то причине не очень расположили Густава Вазу в его пользу, хотя об этом у нас нет каких-либо сведений; не исключено, помимо всего прочего, что Юстен был слишком тесно связан с духовенством Турку, тогда как в намерения короля входило поставить во главе епархии совершенно нового человека. Напомним, что территория Выборгской епархии не вошла в состав вновь образованного герцогства, вследствие чего Юстен был лишен возможности свести личное знакомство с герцогом Юханом/Иоанном. Он остался в стороне от шумной жизни ренессансного двора Турку, которая не шла ни в какое сравнение с весьма непритязательными условиями удаленного Выборга: это, вполне вероятно, задевало образованного и честолюбивого Юстена, надежды которого на возвращение в Турку становились все более неопределенными. В разделе «Хроники», посвященном Фоллингиусу и составленном, к слову сказать, позже описанных там событий, он дает волю своему раздражению, утверждая, что тот получил место по проискам советников герцога Иоанна, которые вдобавок ко всему были еще и «врагами финского языка». Правда, сам Иоанн, скорее всего, к назначению Фоллингиуса никакого отношения не имел: это было единоличным решением короля Густава. Новый ординарий Турку Фоллингиус в посвященном ему разделе «Хроники» наделен нелестными эпитетами «хитрого, коварного и жадного человека». Интересно, что Юстен лично знал одного из упомянутых «недругов» финского языка, юриста Андреаса Олавсона: когда-то они вместе учились в Виттенбергском университете и даже однажды там подрались (Heininen 1989, 22 s.). Вполне вероятно, что в подобной характеристике Фоллингиуса и его окружения, помимо несомненной личной обиды, проявилось и недовольство Юстена тем фактом, что была нарушена восходившая к Средним векам традиция назначения на место епископа Турку уроженцев страны, которые владели языком большей части ее населения. Кроме того, [353] был нарушен и один из коренных принципов Реформации об организации богослужения и проповеди на понятном народу языке. Раздел «Хроники», посвященный Фоллингиусу, завершается упоминанием о смерти Густава Вазы в 1560 году: по-видимому Юстен пережил ее как горестное событие, омрачившее и без того не особенно радостное состояние его духа («Голова наша лишилась своего венца. Горе нам, грешным!»). С другой стороны, пребывание в удаленном от культурных центров Выборге побудило Юстена сосредоточиться на собственных церковно-исторических интересах: именно в этот период он начал обработку материалов, которые позднее легли в основу его «Хроники епископов финляндских». Известно, что личный секретарь ординария Выборгского по имени Хенрик Маттеи вел записи, составившие в некотором роде черновик этого труда (см. ниже параграф, посвященный «Хронике»).
3. Перемена в положении Юстена наступила неожиданно, что было связано с резким поворотом в политической жизни Финляндии и Швеции: отношения между сыновьями Густава Вазы королем Эриком XIV и герцогом Финляндским Иоанном обострились настолько, что в 1563 году дошло до открытого военного столкновения между ними: как известно, в результате Иоанн был низложен и Финляндия перешла под непосредственное управление короля. Это привело к перестановкам и в церковном управлении страной. В конце того же года Юстен распоряжением Эрика был назначен епископом (точнее, все еще «ординарием») Турку. Объяснялось это, несомненно, тем, что до этого он не имел тесных отношений со свергнутым герцогом и в свое время не приносил ему присяги. На этом посту ему суждено было оставаться вплоть до самой своей смерти в 1575 году. Кроме того, очень скоро в его ведение перешла вся территория Финляндии. Связано это было с тем, что на занимаемое им прежде место епископа (ординария) Выборгского назначили церковного главу города Турку Кнута Юхансона (Canutus Johanni), который был намного старше Юстена и принадлежал к поколению первых финских реформаторов (см. гл. 2-ю части 1-й). Случилось так, что уже в начале 1564 года новый епископ Выборгский скончался, и управление Выборгской епархией (с титулом administrator Viburgensis) король доверил Паавали Юстену. Таким образом, в Турку Юстен прибыл в некотором смысле как ставленник Эрика XIV. Тем не менее, по требованию подозрительного монарха новый епископ вместе с ректором кафедральной школы Эриком Хяркяпя (Ericus Herkepaeus) и церковным [354] настоятелем Турку Хенриком Якобсоном (Henricus Jacobi) должен был подписаться под заявлением, осуждавшим низложенного герцога. Кроме того, известно, что по настоянию короля новому епископу пришлось отрешить от должности около тридцати финляндских священников, обвиненных в пособничестве Иоанну. Вступив на кафедру, Юстен по традиции обратился с окружным посланием к духовенству вверенной ему епархии, причем любопытно, что он именует себя епископом, тогда как Эрик XIV в своих посланиях обращался к нему исключительно как к «ординарию» (Parvio 1968-1969, 60 s.).
В условиях того времени это имело не последнее значение, косвенным образом указывая на представления Юстена о важности епископского служения. Как мы увидим дальше, Юстену было ближе традиционное представление о епископской власти, отстаиваемое и архиепископом Упсальским Лаурентиусом Петри, с которым он успел познакомиться лично. Здесь же проявилось и различие психологического склада Юстена и Агриколы: последний, как мы помним, был способен при случае открыто возражать королю, пытавшемуся принизить значение епископов и превратить их фактически в своих марионеток.
Паавали Юстен застал епархию Турку в весьма тяжелом экономическом и моральном положении, что являлось следствием резкой ломки, происшедшей в правление и при непосредственном вмешательстве короля Густава. Капитула как совещательного органа при епископе больше не существовало: он, как мы помним, был окончательно упразднен в середине 1550-х гг. По этой причине главным направлением деятельности нового епископа стали личные инспекционные поездки в разные районы страны. Кроме того, существенное значение он придавал воспитанию и поддержанию духа изрядно деморализованного духовенства. Об этом свидетельствуют несколько окружных посланий, составленных Юстеном в 1560-е гг.: в них он наставляет рядовых священнослужителей, призывая их не поддаваться унынию посреди довольно безрадостных реалий повседневности. Так, в уже упоминавшемся окружном послании 1564 г. он сравнивает служителей новой евангелической веры с воинами, поставленными на передовую духовной брани (Parvio 1978, 14 s.). С другой стороны, в методах управления Юстеном своей епархией проявились черты, скорее приличествовавшие католическому прелату, нежели смиренному евангелическому епископу. Об этом свидетельствует, к примеру, тот факт, что новый епископ проявлял явную заинтересованность в приращении материальной собственности вверенной ему епархии: так, [355] он добился перевода в свое подчинение зажиточных приходов Холлола и Хауто, до этого входивших в состав Выборгской епархии; историки говорят и о солидных личных доходах епископа (Parvio 1978, 15 s.). На этом фоне нас не удивит позитивный тон рассказа Юстена о материальных приобретениях для церкви Финляндии, сделанных одним из «великих епископов» XV столетия Магнусом II Тавастом: они перечислены в жизнеописании последнего, вошедшем в «Хронику епископов финляндских» (см. ниже наш перевод и комментарий). В Финляндии, где о кальвинизме знали разве что понаслышке, не нашлось сторонников «ликвористов», о которых мы упоминали в первой части, и Юстен оставался верным Эрику XIV вплоть до свержения последнего все тем же герцогом Иоанном в 1568 году. Ему не пришлось пострадать от произвола, омрачившего последние годы правления безумного Эрика XIV; с другой стороны, следуя своей осторожной линии во взаимоотношениях с королевской властью, он никак не отреагировал на неожиданную для всех в Турку отставку Эрика Хяркяпя с поста ректора кафедральной школы (см. ч. I, гл. 2, §3.2.) — притом что, судя по всему, его отношения с последним не были отягощены какими-либо конфликтами, поскольку оба в вопросах богословия и церковного устроения занимали сходные позиции.
Поначалу свержение Эрика XIV и воцарение Иоанна III причинило немало беспокойства Юстену и многим церковным людям Турку, занимавшим высокие посты. Они наверняка опасались немилости нового монарха, который вряд ли забыл о том, что и их подписи фигурировали под текстом его осуждения. Однако для церковных иерархов Турку все обернулось как нельзя лучше: вскоре после переворота новый король направил в Финляндию послание, в котором милостиво даровал прощение, в частности, и духовенству Финляндии. Связано это было, вероятно, с тем, что Иоанн стремился расположить к себе население этой части королевства, пока свергнутый Эрик XIV оставался в живых. Кроме того, как уже отмечалось, в целом в Финляндии к Иоанну относились весьма благожелательно, памятуя о его славном правлении в конце 1550-х- начале 1560-х гг. и рассчитывая на новые милости. Вообще же, в той легкости, с которой Юстен расстался с присягой, принесенной в свое время королю Эрику, не обязательно видеть проявление конформизма и приспособленчества: подобно большинству деятелей лютеранской церкви Шведского королевства, епископ Турку, судя по всему, усвоил точку зрения позднего Меланхтона о том, что подданные имеют право нарушить верность королю, превратившемуся в тирана (Kouri 1972-1973,41 s.; 60-61 ss.). [356]
Распоряжением короля Паавали Юстен был оставлен епископом Турку, но Выборг вновь получил нового епархиального правителя — на это место был назначен Эрик Хяркяпя. Возможно, для последнего это была в некотором отношении ссылка (хотя бы и почетная), поскольку король не удовлетворил его ходатайство о восстановлении в столь для него желанной (и спокойной) должности ректора кафедральной школы Турку. На это весьма важное место был назначен недавно вернувшийся из Германии магистр Яакко Финно (о нем см. следующий очерк нашей книги). Оба финляндских епископа — Юстен и Хяркяпя — присутствовали на коронации короля летом 1569 года.
Во время коронационных торжеств Юстен неожиданно получил весьма ответственное и тягостное для себя поручение нового монарха: король назначил его главой шведского посольства, направлявшегося в Москву для переговоров с Иваном Грозным с целью предотвращения надвигавшейся войны между Россией и Швецией. Мотивировано это было тем, что Юстен, происходивший с востока Финляндии и к тому же девять лет занимавший там епископскую кафедру, лучше других должен был ориентироваться в отношениях с восточным соседом. Возможно, это предложение (по сути дела приказ) отразило все еще известное недоверие короля Иоанна к епископу Турку, получившему своего рода шанс продемонстрировать свое усердие и лояльность и тем самым окончательно смыть с себя репутацию ставленника Эрика XIV. Естественно, Юстен не смог воспротивиться этому поручению. Посольство в Московию, неожиданно растянувшееся на два с половиной года (оно началось в июле 1569 и завершилось в феврале 1572), стало, пожалуй, самым тяжелым испытанием в жизни Паавали Юстена, оставившего об этом путешествии весьма информативный отчет на латинском языке — «Acta legationis Moscovitae».
В России, где свирепствовала опричнина, посольству пришлось испытать на себе крутой нрав Ивана Грозного, находившегося в непростых отношениях с Иоанном Вазой еще со времен, когда тот был герцогом Финляндским. Собственно говоря, последнее обстоятельство заведомо обрекало посольство, возглавляемое Юстеном, на неудачу, ведь именно в эти годы своего апогея достигла полемическая и весьма нелицеприятная переписка между обоими монархами; так, как раз во время пребывания шведских послов в России в 1571 г. Иван Грозный направил Иоанну III послание, в котором насмехался над новым шведским монархом (и всей династией Ваза) по причине «худородности» — себя же царь считал равным императору Священной Римской империи и турецкому султану. Надо полагать, Паавали Юстену как главе [357] посольства не однажды пришлось выслушать подобного рода «аргументацию» русской стороны и, соответственно, претерпеть все «неудобства», связанные с нею. Уже по прибытии в Новгород Юстена и его свиту ограбили и избили царские люди — как им позднее откровенно объяснили, в отместку за случившееся до того грубое обращение с русскими послами в Швеции. Затем члены посольства были отправлены в заточение — их держали попеременно в Москве и Муроме, не допуская к царю. За полтора года заключения от чумы и других болезней из свиты Юстена скончались 15 человек. В этих условиях нетрудно себе представить психологическое состояние посланцев шведского короля. Надо отдать должное епископу Турку, который не пал духом, о чем свидетельствует тот факт, что именно в Московии, посреди полной неопределенности и тягостных условий проживания, он отредактировал черновой вариант латиноязычной Постиллы, перевод предисловия к которой мы предлагаем ниже. Как явствует из этого текста, Юстен завершил работу над своим трудом в 1570 году (подробнее о Постилле Юстена см. ниже наш комментарий к переводу ее предисловия). Предполагается, что в Москве Юстен составил также катехизис на финском языке, отталкиваясь от текста шведского катехизиса, утвержденного в те же годы (Heininen 1988 (2), 14 s.). Наконец, в начале 1572 года Юстен был допущен к Ивану Грозному, который объявил новые условия мирных отношений, предлагаемые им шведскому королю (заведомо невыполнимые, поскольку царь был настроен на войну, которая вскоре и началась). В начале февраля 1572 года оставшиеся в живых члены посольства возвратились в Турку. Отечественный читатель имеет теперь возможность познакомиться с изданным переводом «Отчета» Паавали Юстена на русский язык, к которому мы и отсылаем (Павел Юстин 2000).
С точки зрения государственных интересов посольство вряд ли можно считать удачным, поскольку оно не сумело предотвратить войну с Россией, продолжавшуюся с перерывами 25 лет и имевшую для Финляндии особенно тяжелые последствия, т. к. основные военные действия велись на ее территории и финнам пришлось нести на себе все связанные с этим тяготы. Более того, некоторые историки, исследовавшие посольство Юстена, склонны отказывать епископу Турку в каких-либо дипломатических талантах, полагая, что он как человек сугубо книжный был напрочь лишен политического реализма и необходимой изворотливости (Heininen 1988, 25 s.). Тем не менее своего рода «компенсацию» — как моральную, так и материальную — за пережитые тяготы Юстен все же получил, ведь он доказал королю свою безусловную преданность, что и было оценено по достоинству. Указом короля Паавали Юстен был возведен в дворянское звание, [358] причем характерно, что на своем гербе, наряду с епископской митрой, он пожелал изобразить стоящего на коленях, полунагого, истерзанного человека с розгой в руке — вероятно, в память о пережитом в Москве. Кроме того, он получил солидную прибавку к своим личным доходам.
Примечательно, что документы и свои печатные труды Юстен отныне стал подписывать как Paulus Jwsten Aboensis: последняя часть его имени указывала именно на его епископское достоинство, а не на происхождение из конкретного места (в таком случае он, скорее, должен был бы именовать себя Viburgensis), как это было заведено среди гуманистов и близких к ним религиозным деятелям — вспомним, что Агрикола при случае подписывался как Torsbius, т. е. уроженец Торсбю, да и вообще само прозвище, избранное им для себя («Земледелец»), определенно говорит о том, что «отец финского литературного языка» не думал скрывать свое крестьянское происхождение с восточной окраины королевства. Как представляется, в этом — и во многом другом — проявилась психологическая разница между обоими известными деятелями финской Реформации.
4. За время отсутствия Юстена в церковной жизни Шведского королевства произошли заметные перемены. Как известно, в 1571 году состоялся церковный собор, на котором было принято Церковное уложение (Ordinantia ecclesiastica) — плод многолетних трудов достопочтенного архиепископа Упсальского Лаурентиуса Петри, одного из зачинателей Реформации в Швеции, сумевшего добиться — насколько это было возможно в тогдашних условиях — большей, чем при Густаве Вазе, независимости церкви от королевской власти и укрепления ее епископального устройства. Официально главы епархий стали вновь именоваться епископами, тогда как титул «ординарий» был сохранен для временного заместителя епископа. Напомним, что Уложение Лаурентиуса Петри фактически восстановило в каждой епархии кафедральный капитул. Неслучайно по возвращении в Турку Юстен застал отнюдь не запустение высших административных структур епархии вследствие своего долгого отсутствия, но достаточно стабильную ситуацию, что явилось заслугой нескольких лиц, составивших что-то вроде ядра кафедрального капитула. Речь идет об уже упоминавшемся новом ректоре кафедральной школы Яакко Финно и в особенности о совершенно новом персонаже, прежде никак не связанном ни с Турку, ни с Финляндией вообще — Хенрике Кнутсоне (Henricus Canuti), который как раз незадолго до [359] отъезда Юстена в Россию получил назначение в Турку (подробнее о нем см. во второй главе первой части нашей работы, §4.1.). По сути дела он стал фактическим заместителем епископа, поскольку уже в следующем, 1569 году его назначили пробстом кафедрального собора, т. е. и в формальном отношении он сделался вторым человеком в епархии (по традиции именно пробст кафедрального собора был правой рукой епископа), оттеснив Хенрика Якобсона, игравшего ведущую роль в «бескапитульный» период. Напомним, что вместе с Юстеном последний получил прощение нового монарха, сохранив за собой должность церковного настоятеля города Турку, хотя его реальное влияние существенно уменьшилось.
В некотором смысле новый король применил метод кнута и пряника ко всем трем ведущим церковным деятелям Турку 1560-х годов: с одной стороны, он милостиво даровал им свое прощение, но, с другой, либо все-таки изменил их статус — как это было с Эриком Хяркяпя; либо существенно уменьшил их влияние на епархиальные дела — таков был случай Хенрика Якобсона; либо подвергнул своего рода испытанию на верность — именно так произошло с Юстеном. Как это имело место десятью годами ранее в случае с епископом Фоллингиусом, Иоанн Ваза счел необходимым назначить на важную церковную должность в Турку выходца из Швеции, никак не связанного с местными традициями и интересами. Тем не менее, Хенрик Кнутсон быстро вписался в новую среду, поскольку в богословском плане не отличался от ведущих церковных деятелей Финляндии того времени, о чем мы говорили в главе 2-й первой части нашей книги (§3.2.). Именно этот деятель при поддержке других членов капитула фактически возглавлял епархию Турку во время более чем двухлетнего отсутствия Юстена. Забегая вперед, добавим также, что после кончины последнего (1575) он в течение целых восьми лет уже в качестве «ординария» руководил епархией вплоть до назначения Эрика Соролайнена епископом Турку и сыграл видную роль в проведении в Финляндии «литургической реформы», затеянной королем.
Последние четыре года жизни Паавали Юстена прошли достаточно спокойно. Поездка в Россию не осталась без последствий для его здоровья: он много хворал и, вероятно, уступил многие административные функции кафедральному пробсту Кнутсону, замещавшему его, например, в инспекционных поездках по епархии. В начале 1570-х годов по инициативе епископа Турку в Лапландию была направлена первая миссия к саамам (лопарям) с целью их обращения в христианство. Уменьшение роли Паавали Юстена в [360] управлении своей епархией нисколько не умалило его авторитета и влияния; более того, именно в эти годы роль Юстена в церковной жизни как Финляндии, так и всего Шведского королевства стала особенно заметной. Важное значение имело проведение в 1573 году — впервые после длительного перерыва — общего собрания духовенства епархии Турку. Формально оно было вызвано необходимостью разъяснить приходским священникам смысл и цели Церковного уложения, принятого на общешведском уровне в отсутствие Юстена в 1571 году, и разработать практические меры по его осуществлению. На деле же епископ Турку использовал этот съезд в первую очередь для укрепления приходской жизни и поднятия духа рядовых священников, переживавших весьма нелегкие времена: лишившись прежней десятины и получая скудное жалованье от государства, священники находились в полной зависимости от светских властей и едва сводили концы с концами.
В этой связи отметим, что в Финляндии проявилась отмеченная многими исследователями следующая особенность первых реформационных десятилетий, характерная и для других лютеранских регионов: если теологически образованное высшее духовенство в целом сумело сохранить свой высокий социальный статус, принимая участие в реформировании церковных структур и политической борьбе (ср. подробности жизни того же Паавали Юстена), то положение приходских священников разительно ухудшилось, следствием чего стала нередко настоящая нищета (тем более что, как правило, теперь каждый священник был обременен семейством) и унизительная зависимость от местного дворянства и бюрократии (Arffman 1999, 237 s.).
В результате к началу 1570-х годов авторитет финского духовенства как среди дворян, так и простонародья крайне упал, что негативно сказывалось на дисциплине священнослужителей (пасторов и подначальных им капелланов) и порядке в приходах. Юстен, в прежние годы изъездивший всю епархию, был хорошо осведомлен о реальном положении духовенства на местах.
Об этом красноречиво свидетельствует составленное им окружное послание, датированное 25.11.1572: по словам епископа, Финляндия и ее церковь переживали в тот период серьезные испытания, сопоставимые разве что с потрясениями конца 1510-х — начала 1520-х гг. В подтверждение столь неутешительной оценки он сослался на начавшуюся войну с Россией (которой суждено было продлиться четверть века и которая — как особо заметил Юстен — разорила родную ему Восточную [361] Финляндию); кроме того, он упомянул вызванные войной голод и чуму, а также усилившийся произвол чиновников и наемных солдат как в отношении простого народа, так и рядового духовенства.
В подобных условиях и решено было провести в Турку епархиальное собрание, специально для которого Паавали Юстен составил на латыни, т. н. «Синодальные статуты» («Capita rerum synodicarum») — своего рода практическое руководство и «кодекс поведения» евангелического духовенства.
Фактически с начала Реформации это было первое произведение, затрагивавшее вопросы церковного устройства в Финляндии: пассажи соответствующего содержания, вошедшие, к примеру, в «Книгу молитв» Агриколы, носили фрагментарный характер, поэтому Юстену пришлось создавать свое произведение самостоятельно, без опоры на предшественника по кафедре. С другой стороны, исследователи (напр., Siljamaki 1958-61, Parvio 1978) особо отмечают, что в произведении Юстена нашли отражение важнейшие моменты общешведского Церковного уложения Лаурентиуса Петри, в том числе и не особенно актуальные для финской церкви, вроде «ликворического спора» (см. гл. 2, §1. из первой части нашей работы), о чем свидетельствует специальный пункт финских Статутов, строго предписывавший использование лишь вина при совершении евхаристии. С другой стороны, в ряде трактовок епископ Турку проявил известную самостоятельность, акцентируя близкую его сердцу идею преемственности реформированной церкви Финляндии с местным католическим наследием. Не случайно отдельные части произведения Юстена на поверку являются лишь незначительной обработкой ряда положений Статутов, составленных в 1492 году епископом Турку Мауну (Магнусом) III Сяркилахти. Почтительное отношение к католическому наследию в Финляндии ощущается уже в самом тоне, в котором Юстен во вступлении к своим Статутам упоминает о епархиальных собраниях, проводившихся в Турку в дореформационную эпоху: здесь нет и тени пренебрежения, более того, лютеранский епископ видит в этой традиции пример, достойный подражания (правда, в духе идей Реформации он все же счел нужным оговорить, что отпала необходимость в былых торжественности и пышности, которые в прошлом сопровождали проведение подобных мероприятий).
Основное же внимание епископ Турку сосредоточил на повышении образовательного уровня рядового духовенства и активизации приходской жизни. Стараясь поднять дух приходских священников, [362] страдавших от бедности и подчас пренебрежения со стороны чиновников и простых мирян, епископ напомнил им об их основной обязанности — нести Слово Божье, подражая апостолам и ранним немецким реформаторам.
Епископ подчеркнул, что личное благочестие и достойная жизнь (pietas et honestae vitae exemplum) священника оказывают решающее влияние на умонастроение вверенных ему прихожан: «Если /прихожане/ заметят нечто несообразное /с принципами Евангелия/, они с неизбежностью начнут пренебрегать Божественным Евангелием по причине нашего нечестия, и мы /священнослужители/ станем для них камнем преткновения, тогда как нам, напротив, следует выступать образцом благочестия и всяческих добродетелей» (Siljamaki 1958-1961, 44 s.). Священникам было рекомендовано не уклоняться от произнесения проповедей перед церковным народом, для чего епископ настоятельно советовал знакомиться с имеющимися в их распоряжении лютеранскими постиллами.
Главные вопросы, поднятые в «Статутах», следующие:
1. служение Словом и таинствами, число которых сократилось до двух — крещения и евхаристии; кроме того, отдельно упомянута исповедь, что свидетельствует об укорененности этой практики в финской церкви во второй половине XVI в., хотя официально (в том числе и в этом документе) исповедь таинством не считалась (заметим, что у Агриколы исповедь фактически все еще сохраняла статус таинства);
2. личное благочестие священников;
3. составление и произнесение священниками проповедей;
4. церковный календарь и праздники;
5. практические вопросы приходской жизни, такие как катехизация, посещение больных, противодействие ведовству и прочим пережиткам язычества, воспитание детей, устройство и содержание пасторатов, проведение молитвенных собраний общины.
Само перечисление этих вопросов позволяет с достаточной наглядностью представить себе приходскую жизнь евангелической церкви полвека спустя после начала Реформации в Финляндии. Об озабоченности Паавали Юстена состоянием приходской жизни на местах свидетельствует, помимо Статутов, и отдельная инструкция для рядовых священников, составленная им в те же годы: в ней особо рассматривалась практика исповеди, в том числе и общей (Parvio 1978, 17 s.). Примечательно, что к числу тяжких грехов, нуждающихся в публичном покаянии, Юстен относит занятия колдовством и магией, [363] весьма распространенные в те времена в народе. Живучесть языческих верований всерьез тревожила ученого епископа, что и отразилось в специальном пункте о ведовстве и борьбе с ним (об отношении финских реформаторов к народной культуре см. наш комментарий к переводу предисловия Яакко Финно к «Книге финских духовных песнопений» в следующем очерке).
5. В 1574 году Юстен вместе с шестью другими ведущими представителями финского духовенства принял участие в важном церковном событии Шведского королевства — выборах нового архиепископа Упсальского. В отличие от других финнов, Юстен отдал голос за кандидата короля Лаурентиуса Петри Готуса, который в конце концов и был избран новым главой евангелической церкви королевства (она, заметим, официально еще не называла себя лютеранской). Можно предположить, что, помимо преданности королю, на выбор Юстена повлияло также личное знакомство с Готусом по Виттенбергу, где им некогда довелось вместе учиться; к тому же новый архиепископ был известен своей приверженностью идеям Меланхтона и, следовательно, придерживался сходных с Юстеном представлений (Pirinen 1991, 305 s). Интересно, что именно Юстен как старший по возрасту среди тогдашних епископов королевства осуществил помазание нового архиепископа: эта церемония, упраздненная в конце правления Густава Вазы, была заново введена его сыном Иоанном, ставшим королем. Важно подчеркнуть, что с помощью этой церемонии было обеспечено «апостольское преемство» (successio apostolica), которым духовенство Швеции-Финляндии по-прежнему дорожило невзирая на то, что Рим отказывался признавать таковое за «еретиками» (Parvio 1977, 9-10 ss.). В этой связи укажем на следующие два обстоятельства. В предисловии к своей Постилле, написанном не позднее 1573 года, Юстен относит использование елея к «пустым установлениям людской власти». Кроме того, в жизнеописании Микаэля Агриколы из «Хроники епископов финляндских» автор с явным неодобрением упоминает о том, что Агрикола, заняв кафедру в Турку, отслужил епископскую службу в полном торжественном («католическом») облачении к великому неудовольствию короля Густава Вазы. На фоне этого создается впечатление, что с переменой церковного курса при короле Иоанне III Юстен, не желавший конфликтовать с монархом, поспешил «скорректировать» свои первоначальные взгляды. С другой стороны, сохранение внешней атрибутики католического периода необязательно было чем-то абсолютно несовместимым с его реформаторскими [364] представлениями. Это явствует хотя бы из общего духа «Хроники епископов финляндских», составленной им ранее описываемых здесь событий: для этого сочинения характерно, скорее, положительное отношение к католическому периоду в истории церкви Финляндии, подготовившему почву для усвоения идей Реформации (об этом чуть ниже, когда речь пойдет о содержании «Хроники»).
Юстен воспользовался своим пребыванием в Стокгольме для того, чтобы отдать в типографию текст первого евангелического Катехизиса на финском языке, составленного им, как уже отмечалось, в период московского посольства и отредактированного по возвращении (см. Heininen 1988,11 s.). К сожалению, об этом катехизисе нам мало что известно, поскольку ни одного его экземпляра — по причине небольшого тиража и слишком частого его использования в приходской практике — не сохранилось. Предполагается (Parvio 1988, 21 s.), что он включал перевод Малого катехизиса Лютера и т. н. catechismus canonicus, а также небольшой молитвенник. В самом факте, что катехизис был издан на финском языке, проявилась характерная для Юстена тенденция: в согласии с главными заветами Реформации на этом языке он составлял сочинения, напрямую адресованные широкой аудитории; то же относится и к изданному им год спустя Служебнику. Что же до сочинений, предназначавшихся преимущественно для духовенства, то Юстен предпочитал издавать их на более привычной латыни — сказывался присущий ему консерватизм и нежелание резко порывать с предшествующей традицией, тем более что позиции латыни в евангелической церкви Шведского королевства оставались сильными. Кстати сказать, данное обстоятельство негативно сказалось на репутации Юстена в памяти потомков: ему навсегда суждено было остаться «младшим современником» Агриколы, который, как известно, не в пример активнее и более творчески пользовался книжным финским языком. Помимо упомянутых Статутов, к сохранившимся (полностью или частично) латинским сочинениям Юстена относятся также «Хроника епископов финляндских» и Постилла: ниже мы подробно ознакомимся с их содержанием, здесь же заметим, что Юстен по всей видимости намеревался издать Служебник, Катехизис и Постиллу единым циклом с тем, чтобы в распоряжении рядовых священников оказались необходимые в повседневной практике книги, ведь со времен издания книг Агриколы (т. е. с 1540-х гг.). в шведско-финляндском лютеранстве накопилось немало изменений. Еще одним латинским сочинением Юстена, имеющим более косвенное отношение к нашей теме, были упомянутые выше «Acta legationis Moscovitae». [365]
Что касается сочинений Юстена на финском языке, важно выделить два следующих лингвистических аспекта. С одной стороны, исследователи отметили меньшую свободу Юстена в обращении с финским языком по сравнению с Агриколой, что проявилось в большем количестве калек и заимствований из шведского или той же латыни (Parvio 1978,187 s.). С другой стороны, установлено, что, подобно своему старшему современнику, Юстен отразил в своих текстах ряд восточнофинских особенностей (Nikkila 1993, 605-606 ss.): в принципе это не должно удивлять, учитывая его выборгское происхождение. Данное обстоятельство заслуживает, однако, особого упоминания в связи с тем, что в языке текстов его ближайших последователей (таких как Яакко Финно, Хемминки из Маску, Эрик Соролайнен), возобладала ориентация исключительно на западнофинские диалекты, что привело к существенному сужению диалектной базы формирующегося финского литературного языка. Упомянутые восточнофинские явления в текстах Юстена идентичны аналогичным особенностям агриколова перевода Псалтири, что служит лишним подтверждением его деятельного участия в этой работе, о чем он сам не без оттенка разочарования сообщает в очерке своей «Хроники», посвященном Агриколе (см. ниже наш перевод и комментарий к нему).
В 1575 году Юстен возглавил делегацию финляндского духовенства на другом важном церковном съезде всего королевства, где под нажимом короля Иоанна был одобрен новый вариант Церковного уложения («Nova ordinantia ecclesiastica»), вызвавший протест сторонников последовательно лютеранской линии, которые усмотрели в нем попытку возврата к католической литургии (относительно богослужения Иоанна III мы отсылаем к гл. 2, § 1.2. первой части нашей работы). Как известно, это в конце концов привело к т. н. «литургической борьбе», или «спору» (шв. liturgiska Striaen, фин. liturgiariita), но Юстен уже не дожил до нее. На соборе 1575 года Юстен поставил свою подпись под постановлением, одобрявшим королевское нововведение. Трудно с полной уверенностью утверждать, что он был убежденным сторонником затеянной королем литургической реформы, но, бесспорно, какого-либо сопротивления ей он чинить не собирался. Этот вопрос — по причине своей важности — заслуживает отдельного рассмотрения. Не исключено, что Юстену импонировала солидная теологическая начитанность короля, который высоко ценил Меланхтона и, в принципе соглашаясь с протестантским постулатом главенства Слова, все же придавал большое значение преемственности церковной традиции, в особенности же в том, что касалось внешних атрибутов богослужения (см. Parvio 1993, 168-169 ss.). Рассмотрение Служебника, составленного Юстеном еще до собора и изданного три недели спустя после его смерти, позволяет в определенной степени понять, [366] чем руководствовался финский епископ, ставя свою подпись под решением, одобрявшим изменения в евангелическом богослужении. Заметим, что многие рьяные «антилитургисты» поначалу довольно нейтрально восприняли королевские нововведения и, подобно Юстену, без всяких возражений поставили свои подписи под постановлением, одобрявшим их, так что в поступке епископа Турку не было ничего исключительного.
Служебник Юстена был вторым после Агриколы сочинением такого рода на финском языке (его название в принципе можно было бы перевести и более традиционно как Миссал, учитывая, что автор озаглавил его как «Se Pyha Messu», т. е. «Святая Месса», и не ввел специального обозначения для нового лютеранского богослужения — у него сохранено старое слово messu, производное от латинского missa). Формально это богослужебное руководство появилось вслед за постановлением архиепископского совета 1572 года (на котором, правда, не было представителей духовенства Финляндии), подчеркнувшим необходимость унификации богослужения на всей территории королевства.
Тем не менее анализ сочинения Юстена показал, что рекомендованный им богослужебный чин не был простым переводом на финский литургии, разработанной Лаурентиусом Петри, т. к. во многом финский епископ ориентировался непосредственно на труды Лютера по литургическим вопросам (Formula Missae, Deutsche Messe — см. Siljamaki 1958-1961, 76-77 s.). Опирался Юстен и на отечественную литургическую традицию, где источниками для него послужили Миссал (Messukiria) Агриколы и, что примечательно, средневековый «Missale Aboensis», созданный во второй половине XV века и приспособленный к нуждам именно епархии Турку-Або (см. Parvio 1978, 127 s.). Уже само по себе отличие скромного внешнего вида Миссала Юстена (изданного in quarto) от роскошного (in folio) «Missale Aboensis» по-своему свидетельствует о значительности изменений, которые в течение примерно одного столетия (с конца XV по конец XVI вв.) произошли в церкви Финляндии и, в частности, в ее богослужебной практике.
Помимо собственно чина богослужения, Служебник Юстена включает т. н. «Книгу евангельских чтений» («Evankeliumikirja»): в нее вошли тексты евангелий и апостольских посланий, читаемых во все праздничные дни литургического года, и, с другой стороны, вступительные молитвы, отражающие специфику данного литургического дня — т. н. kollehdat (от лат. collectae, «коллекты»). Как установлено, «Книга евангельских чтений» финского Служебника опиралась на аналогичные шведские издания 1567 и 1572 гг. (Parvio 1990, /1014/ s.). [367] Примечательно, что впервые во всей церкви Шведского королевства именно финский епископ соединил под одной обложкой постоянный костяк богослужения и его подвижные части (Parvio 1978, 128 s.) Это было немалым облегчением для священников, поскольку прежде во время одного и того же богослужения им приходилось пользоваться несколькими книгами сразу: помимо служебника Агриколы, они должны были зачитывать по отдельному изданию тексты из Ветхого и Нового Завета, а молитвы читать по «Книге молитв» того же Агриколы.
Служебник Юстена, созданный в 1575 году и (с небольшими модификациями) использовавшийся в финноязычных приходах вплоть до 1614 года, в какой-то мере отразил новые веяния в литургической практике шведско-финляндского лютеранства, связанные с экспериментами Иоанна III, хотя, с другой стороны, было бы неверно считать ее прямым воплощением последних. Рассмотрим вначале следы влияния церковных нововведений короля Иоанна, проявившиеся в финском богослужебном руководстве. Влиянием новой ситуации можно объяснить присутствие в Служебнике прежде всего текстов, явно связанных с праздником Тела Господня, отмененного в 1540-е гг., но восстановленного Иоанном III (ср. слова, произносимые священником перед причастием — об этом см. ниже наш перевод и комментарий к нему). Кроме того, в богослужебном руководстве Юстена странным образом отсутствует упоминание проповеди и места, которое она должна была занимать в евангелическом богослужении (на это обратил внимание еще Я. Гуммерус в самом начале XX в.: Gummerus 1902-1903, 132 s.). Это позволяет предположить, что для Юстена именно евхаристия, а не проповедь была кульминационным моментом богослужения, что, несомненно, отличалось от нового лютеранского подхода, акцентировавшего именно проповедь с кафедры. На это же указывает особое выделение таинства евхаристии в коллектах. Кроме того, текст Евангелия от Иоанна (Ин. 6: 52-58), служащий духовным обоснованием таинства евхаристии, у Юстена оказался непосредственно включен в богослужебный чин, чего не было ни у Агриколы, ни в шведских служебниках, на которые опирался епископ Турку. Иными словами, автор финского Служебника постарался специально выделить сакраментальный смысл евхаристии, непосредственно опираясь на текст Священного Писания. Уже сам факт включения данного фрагмента Священного Писания в Служебник, составленный в Турку, лишний раз свидетельствует об укорененности в Финляндии типичного для католичества праздника Тела Христова, поскольку именно этот фрагмент входил в средневековый чин почитания Corpus Christi (Parvio 1977, 10 s.). Миссал Юстена, в отличие, к примеру, от аналогичной книги Агриколы, содержит значительный нотный раздел, что подразумевало распевное исполнение многих мест и было новшеством во всей тогдашней лютеранской церкви Швеции-Финляндии, т. к. предполагало большую торжественность и [368] внешнюю «красивость» службы. Это также в определенной мере отражало пожелания короля, стремившегося усилить именно эстетическую и эмоциональную стороны богослужения. Кроме того, ряд моментов богослужения произносился на латыни, что опять-таки совпадало с новым богослужебным чином, разработанным сторонниками короля и отводившим латинскому языку некоторое место в литургии. Характерно, что в отличие даже от шведской церкви того времени, Юстен сохранил старые латинские названия церковных праздников.
Касаясь литургического календаря, помещенного в финский служебник 1575 г., следует обратить внимание на то обстоятельство, что в него оказались внесены не только упоминавшийся праздник Тела Господня, но и уже прежде изъятые из обихода дни памяти Марии Магдалины и св. Лаврентия, а также праздник Рождества Богородицы: влияние Нового церковного уложения Иоанна III тут налицо. Следует подчеркнуть, что по сохранившимся свидетельствам в Финляндии эти праздники длительное время почитались в народе и после начала Реформации: в особенности это касается дня св. Лаврентия (фин. pyha Lauri), который в средневековый период был едва ли не самым любимым в народе святым. Вероятно именно по этой причине Юстен и решился восстановить день его поминовения, вопреки позиции своих предшественников, считавших, что следует оставить поминовение лишь тех святых, имена которых фигурируют в Ветхом и Новом Завете. Таким образом, в календарь обеих епархий финской церкви оказался включен день почитания святого, о котором нет упоминания в тексте Священного Писания, что в условиях Реформации выглядело достаточно необычно (так сказать, «архаично»). Вразрез с практикой, утвердившейся в шведской церкви после 1553 г., календарь Юстена сохраняет за праздничными днями их латинские названия (впрочем, так было и у Агриколы). Вследствие отмеченных обстоятельств в епископство Юстена (и длительное время после него) литургический календарь финской церкви довольно ощутимо отличался от календаря, утвержденного шведским Церковным уложением 1571 г. (где были сохранены лишь три праздника, посвященные Богоматери, и отменено празднование дней тех или иных святых, за исключением апостолов и архангела Михаила). Заметим, что впоследствии, в 1590-е годы, это обстоятельство определенным образом затруднило процесс возвращения церкви Финляндии к нормам, утвержденным в шведской церкви в 1571 г.
Отмеченные богослужебные и календарные особенности в дальнейшем дали повод сторонникам более жесткого лютеранства обвинить Паавали Юстена (уже посмертно), а с ним и финское духовенство в целом, в тайной поддержке католичества и потворстве «отсталости» народа (деталей дальнейшей эволюции финского [369] литургического календаря и богослужения в целом мы коснемся в очерке о преемнике Паавали Юстена, Эрике Соролайнене — см. пункт, рассматривающий Служебник последнего).
С другой стороны, не следует переоценивать роль указанных моментов в общем контексте тогдашней церковной жизни и считать Служебник Юстена «прокатолическим». Скажем, отмеченное выше акцентирование евхаристии вполне соответствовало подходу Лютера, придававшего этому таинству исключительное значение в жизни каждого христианина (ср. определение таинства евхаристии, данное Лютером: «истинное Тело и истинная Кровь Господа нашего Иисуса Христа, под хлебом и вином установленные Самим Христом для яде-ния и питья нам, христианам» — цит. по: Лейн 1997,162). Евхаристия, совершаемая под двумя видами, понималась Лютером прежде всего как совместная трапеза общины, предполагавшая активную вовлеченность ее членов. По замечанию историка лютеранства, после того как Реформация упразднила молитвенное и богослужебное почитание Девы Марии и святых, равно как и представление о чистилище и связанные с этим молитвы за усопших, евхаристия осталась для верующих главным и чуть ли не единственным способом, позволяющим вступать в непосредственный контакт с миром сакрального, прежде всего со Христом (Vogler 1996, 348 s.). Обратим внимание и на такой характерный момент: острый тогда литургический вопрос о возношении Св. Даров (elevatio), сделавшийся в последние десятилетия XVI в. настоящим камнем преткновения для многих лютеран Шведского королевства (см. далее очерк об Эрике Соролайнене), был решен Юстеном иначе, чем в «Nova ordinantia» (настаивавшей на сохранении этой детали), но в полном согласии с более ранним Церковным уложением 1571 года, рекомендовавшим устранить этот момент как слишком связанный с католической богослужебной практикой и мешающий простым верующим правильно воспринимать евхаристию (правда, на деле эта рекомендация Юстена в Финляндии фактически не соблюдалась, что в начале 1590-х гг. породило серьезные конфликты). Впрочем, уже само полное название финского Служебника носило явно полемический характер: «Святая Месса, надлежащим образом в финском городе Турку на финском языке составленная по обычаю не папскому, но евангельскому и христианской общиной /одобренному/» (в те годы под «общиной» в такого рода случаях было принято подразумевать всю евангелическую церковь Шведского королевства: Parvio 1978, 28 s.). Если «Красная книга» Иоанна III по своему духу вряд ли была чисто евангелической — скорее всего, она [370] ориентировалась на старокатолическую (т. е. дотридентскую) традицию в ее шведском изводе, — то этого нельзя сказать о руководстве финского епископа, стоявшего на основании, заложенном первыми шведскими реформаторами и Микаэлем Агриколой. Исследователи, рассматривающие богослужебное творчество деятелей ранней лютеранской церкви разных стран, говорят о том, что из «осколков» традиции те собирали упрощенный вариант богослужения на соответствующем национальном языке (ср. Parvio 1978, 130 s.): эти слова можно с полным правом применить и к труду Паавали Юстена. Рассматривая вопрос об отношении Юстена к «литургической реформе», можно также предположить, что верный принципам Меланхтона, он наибольшее значение придавал содержательным моментам нового учения, тогда как к внешним атрибутам относился, скорее, как к чему-то менее существенному — при условии, разумеется, чтобы они не вредили главному.
Здесь уместно вспомнить об использовавшемся Меланхтоном (точнее, заимствованном им из стоической философии) понятии adiaphora, т. е. «несущественные (с точки зрения главного смысла) вопросы», к каковым, в частности, были причислены и многие литургические проблемы (правда, у финского автора мы не найдем прямого упоминания этого термина, но учитывая влияние Меланхтона, можно допустить его знакомство с этим понятием). Концепция, разработанная Меланхтоном, позволяла прагматически, без чрезмерной конфронтации, подходить ко многим спорным вопросам тогдашней церковной практики и конкретной религиозной политики. Можно предположить, что Юстен, стоявший в стороне от богословских споров, которые в Германии того времени раздирали духовных наследников Лютера и Меланхтона, сходным образом подходил к литургическим нововведениям 1570-х годов. Следует, правда, заметить, что противники Меланхтона к упомянутому понятию adiaphora относились резко отрицательно, однако вряд ли это имело какое-то значение для Юстена: судя по всему, он по-прежнему воспринимал немецкое лютеранское богословие как неделимое целое (что ощущается, к примеру, в кратком рассказе «Хроники» о его собственной учебе в Виттенберге и в приводимых им там характеристиках ведущих преподавателей университета, позднее оказавшихся во враждующих лагерях). В свете всего сказанного не лишено интереса, что уже в наше время автор (французского) очерка, посвященного эволюции лютеранства в Северной Германии и Скандинавии, назвал Паавали Юстена не иначе как «финским Меланхтоном» (Vogler 1986, 195 s.).
«Красная книга» (как в обиходе прозвали текст, содержавший литургию Иоанна III) так никогда и не была переведена на финский язык. [371]
Вследствие этого в 1570-е — 1580-е годы (т. е. в период торжества «литургической реформы») вместо нее в финноязычных приходах Финляндии использовался именно Служебник Юстена. Не удивительно, что сторонники твердой лютеранской линии увидели в руководстве финского епископа прежде всего воплощение ненавистных им нововведений и настояли на его изъятии из литургической практики, как только это представилось возможным. В целом же современные исследователи истории евангелического богослужения на финском языке (Knuutila 1990, 362-363 ss.) рассматривают Служебник Юстена как важную веху в процессе унификации богослужения в шведской и финской церквах, занявшем без малого восемь десятилетий (1530-е — 1610-е гг). В этой связи напомним, что в первые десятилетия Реформации литургические различия между шведскими и финскими епархиями, унаследованные от позднесредневекового периода, не только не уменьшились, но — вследствие повышения статуса финского языка — даже увеличились (об этом см. §3.5. главы I первой части нашей работы). В сравнении с Миссалом Агриколы, Служебник Паавали Юстена — при всем отмеченном своеобразии — стоял уже гораздо ближе к современным ему шведским руководствам.
Отметим попутно один любопытный биографический факт, который, на наш взгляд, косвенно свидетельствует об отсутствии у Юстена — человека переходной эпохи — непримиримого отношения к католицизму (при всей формальной критике, содержащейся, например, в предлагаемом ниже предисловии к его Постилле).
Своего старшего сына Каспара епископ Турку направил на учебу не в тот или иной протестантский центр Германии, а в иезуитский коллегиум, незадолго до того основанный в немецком городке Браунсберге. В этом, несомненно, сказался традиционализм мышления финского епископа, не желавшего разрыва с классической традицией образования и, судя по всему, чуждого страха перед рекатолизацией, которым были одержимы многие из его единоверцев в Швеции и Германии (надо сказать, эти опасения были не совсем лишены оснований: к примеру, в Речи Посполитой сторонники различных протестантских движений охотно отдавали своих детей в иезуитские школы, что, помимо прочих факторов, в немалой степени способствовало торжеству Контрреформации в этой стране). Судьба Каспара Юстена, который под влиянием иезуитов перешел в католичество (произошло это, судя по всему, когда его отца-епископа уже не было в живых), позволяет более наглядно представить себе всю сложность и порой драматичность религиозной жизни в Финляндии этого периода, где на первый взгляд вроде бы [372] удалось избежать острых межконфессиональных конфликтов и новое учение утвердилось без особых проблем. Известно, что в 1591 году Каспар Юстен, к тому времени давно уже ставший католическим священником, был назначен духовником шведской королевы Анны, которая прибыла из Польши вместе с новым королем, наследником Иоанна III и ярым католиком Сигизмундом III. Позднее Каспар Юстен перебрался в Финляндию и, вероятно, погиб там в Драматических событиях конца 1590-х — начала 1600-х гг., причем вряд ли он возвратился в веру отца (хотя такое тогда и случалось). По крайней мере враги заклеймили его католиком: как значится в одной записи 1602 г. — «mortus, ut putatur catholicus» («умер, как полагают, католиком») (цит. по: Nuorteva 1990, 167-168 s.). Не исключено, что он входил в окружение губернатора Финляндии Клауса Флеминга, который чтил память его отца как автора варианта богослужения, прочно утвердившегося в Финляндии и — как тогда казалось многим финнам — несправедливо осужденного сторонниками более жесткого лютеранства за якобы излишнюю близость к католической мессе. Отметим попутно, что другой сын епископа, Петер (Пиетари) избрал военную карьеру и отдал свои силы служению королю Иоанну. Позднее, в беспокойные 1590-е гг. (см. раздел о политических событиях этого десятилетия во второй главе первой части книги) он был одним из активных сторонников губернатора Клауса Флеминга, который в изменившихся после 1593 г. условиях предпочел держаться «литургической реформы»: под началом последнего Петер Юстен участвовал в подавлении, т. н. «Дубинной войны», причем, по свидетельству очевидцев, отличался особой свирепостью.
6. Церковно-исторические представления Юстена нашли выражение в произведении, неоднократно уже здесь упоминавшемся и цитировавшемся — латиноязычной «Хронике епископов финляндских» («Catalogus et ordinaria successio episcoporum Finlandensium», другое латинское название — «Chronicon et ordinaria successio episcoporum Finlandensium»). Она была подготовлена в 1565 году (см. Heininen 1989, 93 s.), хотя последний ее раздел, повествующий о епископстве самого Юстена, остался незавершенным. Правда, это произведение в напечатанном виде увидело свет значительно позже, в 1728 году. Лучшее же критическое издание «Хроники» было осуществлено в 1784-1800 гг. крупнейшим финским историком и филологом эпохи Просвещения Х. Г. Портаном.
Многие исследователи склонны считать «Хронику» самым значительным сочинением Юстена: именно благодаря ему он снискал у потомков почетное звание «отца финской историографии» и «первого финского историка» (см., напр., Heininen 1988, 13 s; Heininen 1989, [373] 19 s). Как отмечалось в своем месте, Юстен впервые прикоснулся к архивным записям епархии Турку после того, как был назначен секретарем капитула. Главным источником «Хроники» по истории финляндской церкви средневекового периода была рукопись, известная в научном обиходе под названием «Черной книги» — по цвету своего переплета (официально же сборник называется «Registrum ecclesiae Aboensis»): она была составлена в 1470-е гг. и содержала записи важнейших событий в жизни епархии Турку. «Черная книга» послужила Юстену своего рода «протохроникой», предоставив ему информацию о средневековых католических епископах вплоть до Конрада Битца. Сохранился своего рода рукописный черновик «Хроники» Паавали Юстена, известный под названием «Кодекс Пальмшёльда» и составленный в начале 1560-х гг., т. е. когда автор еще занимал Выборгскую кафедру (Heininen 1988 (2), 19 s.). Установлено, что этот текст был составлен секретарем епископа Хенриком Маттеи. В распоряжении Юстена находились и наиболее известные шведские исторические произведения, написанные в первой половине XVI столетия. Прежде всего это была «Шведская хроника», принадлежавшая перу зачинателя Реформации в Швеции Олауса Петри, который, как мы помним, в 1540-е гг. был уже в немилости у монарха. Кроме того, финский епископ пользовался также сочинениями братьев Юханнуса и Олауса Магни, покинувших Швецию из-за несогласия с Реформацией и написавших труды с католических позиций: речь идет об «Истории Готии и Швеции» и «Истории северных народов» (Heininen 1988 (2), 17 s.). Характерная деталь: все названные сочинения были запрещены Густавом Вазой, но несмотря на это, различными путями они попадали в Турку и становились известны образованной верхушке тамошнего духовенства.
В предисловии к своей «Хронике» Юстен сообщает: «Собрал я здесь имена и биографии епископов Финляндии в том виде, в коем их записали и оставили нам наши предшественники» (Juusten 1988, 38 s.). Заметим, что, описывая события, происшедшие до него, он остается верен указанному принципу, так что многие разделы, посвященные средневековым епископам, включая и Генриха («апостола Финляндии» и ее единственного католического святого), до крайности лаконичны. Финский историк предпочитает опираться исключительно на источники, имеющиеся в его распоряжении, не прибегая к непроверенным сведениям, слухам, легендам и т. п. и не пытаясь домыслить отсутствующие детали. В этом отношении его подход отличался от выше названных шведских историков. Так, дойдя до [374] жизнеописания последнего католического епископа Турку, Арвида Курки, автор финской «Хроники» делает характерную оговорку: «До сих пор мы пользовались старыми документами», — и заявляет, что далее будет прибегать к помощи иных источников, о самом же епископе Курки Паавали Юстен не сообщает ровно ничего, ссылаясь на полное отсутствие в своем распоряжении соответствующих документальных сведений.
Предисловие Юстена свидетельствует о том, что составляя свою «Хронику», он преследовал экклезиологические цели: развитие финской церкви представлено у него в виде поступательного процесса, органически включающего в себя и эпоху Реформации. Последняя, по его убеждению, способствовала углублению начал христианской жизни в стране: «Это краткое сочинение повествует о том, как наша церковь возрастала, при каком епископе и при каких обстоятельствах совершались важные перемены в положении духовенства, обновлялось учение, изменялись церковные обряды, а также какие события происходили в тот или иной период» (Juusten 1988, 38 s.). Все епископы — от св. Генриха до самого Юстена включительно — оказываются выстроены в единый ряд, что и понятно, ведь все они трудились на ниве Господней. Характерно, что автор вводит последовательную нумерацию всех епископов Турку (и, таким образом, сам оказывается двадцать седьмым по счету предстоятелем финской церкви). В отличие от предисловия к Постилле (см. ниже наш перевод), «Хроника» лишена какой бы то ни было антикатолической направленности, и создается впечатление, что автор отнюдь не склонен чернить средневековый период истории родной церкви. Как сам он замечает в предисловии, церковная история служит для него источником утешения и христианского оптимизма.
В этом подходе Юстена очевидным образом ощущается влияние Меланхтона, прививавшего своим студентам мысль о необходимости сохранения всего ценного, что Церковь накопила за свою историю к моменту Реформации. Меланхтон наставлял своих слушателей и читателей, что в Церкви — даже в периоды упадка и духовного запустения —всегда находились истинные подвижники, на которых сторонники Реформации смотрели как на своих духовных предков: с особой силой Меланхтон выразил эту точку зрения в своем сочинении «О Церкви и об авторитете Слова Божьего» (1539). Заметим, с другой стороны, что интерес к церковной истории питал и антагонист позднего Меланхтона Маттиас Флациус (Флаций), лекции которого Юстен имел возможность слушать в Виттенберге: свой подход к этому предмету Флациус [375] продемонстрировал в книге «Перечень свидетелей истины» («Cathalogus testium veritatis»), изданной в 1556 г. Не исключено, что она была знакома и епископу Турку, который применил сходный метод обработки средневековых записей. Однако, в отличие от маститого лютеранского историка, Паавали Юстен не склонен к негативной оценке католического периода в истории церкви своей страны. Ориентация на Меланхтона ощущается и в назидательно-дидактической направленности, свойственной Юстену, предназначившему «Хронику» прежде всего для лютеранского духовенства, к которому он, собственно, и обращается в предисловии.
Что касается событий периода Реформации, свидетелем и непосредственным участником которых Юстену довелось быть, то по вполне понятным причинам он основывается преимущественно на собственных впечатлениях, не лишенных подчас налета субъективности и тенденциозности: это, как уже упоминалось выше, особенно ощущается в жизнеописаниях его непосредственных предшественников по кафедре, Микаэля Агриколы и Петера Фоллингиуса. Повествуя о развитии финской церкви с начала Реформации, автор обращает внимание на два следующих момента: во-первых, он фиксирует ощутимые перемены в положении духовенства и, во-вторых, рассказывает об обновлении вероучения и богослужения. Другая важная особенность подхода ученого епископа к рассказу об эпохе Реформации в Финляндии заключается в том, что едва ли не главным героем этого периода выступает у него король Густав Ваза, роль которого в религиозных переменах того времени далеко не однозначна, если вспомнить, с какой настойчивостью он стремился подчинить церковь своей власти и до какого материального и культурного оскудения ее довел. Юстен как будто не замечает очевидного противоречия между описываемым им разорением церкви, которое вряд ли было ему по сердцу (это особенно ощущается в жизнеописании его покровителя Мартина Шютте — см. ниже наш перевод), и, с другой стороны, — славословиями в адрес Густава Вазы, наделенного чертами идеального государя. Возможно, помимо всего прочего, Юстен таким образом стремился поставить Густава Вазу в пример его наследникам, Эрику и Иоанну. Не исключено, что Паавали Юстен питал и вполне искреннюю признательность великому монарху, ведь именно с согласия последнего он получил две свои первые значительные церковные должности — ректора кафедральной школы Турку и затем епископа Выборгского. С другой стороны, в несколько нарочитом противопоставлении Густава Вазы его сыновьям могла сказаться и затаенная обида на то, что наследники [376] славного короля не оценили по достоинству таланты автора «Хроники»: напомним, что это произведение составлялось в выборгский период его деятельности, когда, казалось, мало что предвещало скорое возвращение Паавали Юстена в административно-церковную столицу Финляндии Турку.
Тем не менее, несмотря на некоторый налет субъективизма, «Хроника финляндских епископов» Паавали Юстена является ценным источником по истории христианства в этой стране. Церковные события разворачиваются в ней на фоне политических процессов, которые совершались в Финляндии и Скандинавии в целом. «Хроника» упоминает множество исторических персонажей, действовавших в тот или иной период. Это отнюдь не случайно: уже в предисловии автор сообщает о своем желании обнаружить в конкретных исторических событиях Божественный промысел, в соответствии с которым в конце концов и суждено было родиться церкви Финляндии. Скажем, источник многовековых столкновений финнов с русскими и карелами Юстен видит в стремлении последних уничтожить церковь Финляндии, включив ее население в орбиту чужеродного (византийского) религиозного влияния. Этот взгляд лишен, однако, специфического налета межконфессиональной вражды, поскольку нападения единоверных датчан на побережье Финляндии в начале XVI столетия автор интерпретирует сходным образом. Относительно «патриотизма» Юстена, о котором в прошлом охотно рассуждали финские историки, следует заметить, что во многом он носит общешведский, или, если угодно, «общегосударственный» характер. Это ощущается прежде всего в том, что Юстен не отделяет историю Финляндии от истории Шведского королевства в целом: попросту говоря, ему и в голову не могла прийти идея какого бы то ни было политического или национального сепаратизма. Что же касается негативного тона его рассказа о епископе Фоллингиусе и окружавших его «недругах финского языка», то в этом, скорее, можно усмотреть проявление регионального партикуляризма, действительно, свойственного в тот период высшим сословиям Финляндии. В свете этого Юстену казалось недопустимым, что в нарушение восходившей еще к концу католического периода традиции и, тем более, основополагающего принципа Реформации представители высшего духовенства были не в состоянии общаться с большинством народа на понятном ему языке — этим и объяснялся его недовольный тон (Heininen 1989, 22 s.).
Помимо «Хроники», другим масштабным произведением Паавали Юстена стала Постилла. Речь о ней пойдет ниже в развернутом [377] комментарии, составленном нами к переводу ее предисловия (см. раздел: «Из сочинений Паавали Юстена»).
Паавали Юстен скончался 22 августа 1575 года, вскоре после своего возвращения из Стокгольма, где он принимал участие в работе риксдага. Вероятно, уже тогда он был тяжело болен, поскольку известно о прошении об отставке, направленном им королю и архиепископу (Pinnen 1976, 78 s.). В рифмованной «Хронике» Лаурентиуса Петри (Абоикуса), составленной в середине XVII в. (см. раздел «Приложение» нашей работы), сообщается, что Паавали Юстен «скончался от чахотки» («cuoli...sulkuhun»: старофинское слово sulku принято переводить именно как «чахотка, туберкулез» — см. Forssman-Svensson 1989, 0.2, 137 s.), хотя трудно сказать, в какой мере это известие заслуживает доверия. С его смертью окончательно сошло со сцены поколение церковных деятелей, заставших ранний этап Реформации в Финляндии.
(пер. И. В. Макарова)
Текст воспроизведен по изданию: Очерки истории реформации в Финляндии (1520-1620-е гг): формирование национальной церковности. Портреты выдающихся деятелей финской реформации. СПб. ИП Генкин А. Д. 2007
© сетевая версия - Thietmar. 2012
© OCR - Strori. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИП Генкин А. Д. 2007