Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ГВИБЕРТ НОЖАНСКИЙ

ДЕЯНИЯ БОГА ЧЕРЕЗ ФРАНКОВ

GESTA DEI PER FRANCOS

6. – Сборы к походу и Петр Пустынник. 1096 г.

(около 1124 г.).

ИСТОРИЯ, НАЗЫВАЕМАЯ GESTA DEI PER FRANCOS (Т.-е. дела Бога чрез Франков.) И НАПИСАННАЯ ПРЕПОДОБНЫМ ВЛАДЫКОЮ

Гвибертом,

АББАТОМ МОНАСТЫРЯ СВ. МАРИИ НОЖАНСКОЙ.

Пролог

(Прологу предшествует еще небольшое послание автора епископу Суассонскому Лизиарду, которому он посвятил весь свой труд, в высокопарных по обычаю того времени выражениях своей преданности.).

Предпринимая написать этот ничтожный труд, я возлагал надежды не на свои познания в светских науках, притом весьма ограниченные, но на пример истории духовной. Духовная история, [92] как я всегда полагал, начертана единственно могуществом божьим, чрез посредство людей, избранных Господом; а потому мне нельзя было сомневаться в том, что такая история может быть написана также людьми самыми невежественными, которых было угодно Богу предназначить к тому. Если Бог руководил своими служителями во время их похода (т.-е. первого крестового), среди стольких препятствий, и отклонял от них постоянно грозившие им опасности, то и я непоколебимо верю в то, что он даст мне познать истину совершившихся событий теми средствами, какими заблагорассудит, и не откажет мне в изящном слоге, соответственно описываемому мною предмету. Это правда, что история тех событий была уже написана, но столь простым слогом и с таким частым наращением правил грамматики, что она не редко надоедала читателю своим бессмыслием. Конечно, новость предмета доставляет еще некоторый интерес тем, которые сами мало образованы и не обращают никакого внимания на достоинство слога; я понимаю, что автор и не должен был говорить иначе, обращаясь к такого рода лицам. Но те, которые любят вкушать от яств красноречия, по выражению поэта, или задремлют или улыбнутся, увидав перед собою небрежный рассказ о предмете, требующем витиеватого слога, сжатый доклад дела там, где нужна широкоречивость и изобретательное разнообразие, и когда предпринятая история влачится однообразно, без всяких украшений; вообще образованному читателю делается противною дерзкая речь безрассудного писателя, когда он поймет, что предмет должен был излагаться в другой форме. Нет сомнения, что язык оратора должен всегда соответствовать предмету, который его занимает: так, военные события должно излагать с некоторою суровостью в словах; для божественных же предметов необходим слог более приятный и более спокойный. Если бы мои силы равнялись моей воле, то мне следовало бы удовлетворить обоим тем условиям, так чтобы, и кичливый бог войны (т.-е. Марс) не встретил в моем рассказе ничего недостойного своих славных подвигов, и чтобы в предметах священных благоразумие Меркурия не нашло чего-нибудь противного важности, требуемой самим предметом. Выть может, я не выполнил на деле тех правил, но при всем том не могу также одобрить того, что сделал тот писатель, а еще менее последую его примеру. Итак, я, увлеченный своею чрезвычайною дерзостью, но побуждаемый к тому единственно привязанностью к вере, решаюсь предать себя на суд людей посторонних; быть может, найдут, что моя вторая попытка, с стремлением поправить первую, оказалась сама хуже первой. Но видя, как со всех сторон с жаром начинают многие предаваться изучению грамматики, а увеличивающееся число школ делает то доступным для людей самых невежественных, я считал для себя стыдом не рассказать, если не так, как то должно, то во крайней мере как для меня возможно, о славе нашего времени, и оставить историю под ржавчиною дурно изложенного сочинения. Видя, как Господь в наши дни [93] совершил чудесные дела, каких не видало прежнее время, и как эти драгоценные камни покрылись постыдною пылью, я не мог долее переносить такого презрения и старался при помощи языка, какой только мог у меня найтись, извлечь эти богатства, драгоценнее всякого золота, из тьмы забвения, в которое они были повергнуты. Впрочем, предпринимая такой труд, я увлекался не одним потоком своих собственных мыслей: при этом я уступил также и требованию некоторых лиц, выразивших мне свои живейшие желания. Одни хотели, чтобы я писал в прозе, но большая часть требовала, чтобы я изложил свой труд в стихах, зная, что в своей юности я предавался подобного рода упражнениям и может быть более, чем то следовало. Но теперь (около 1124 г.), придя в возраст более зрелый и опытный, я не полагал, чтобы следовало подобный предмет описывать звучным языком поэзии и употреблять для того музыку стихов; напротив, я имел убеждение, что если найдется человек, кому соизволит Бог ниспослать милость говорить прилично о таком предмете, то ему следует выражаться слогом более важным, и чего до сих пор не делали историки походов в Палестину. Я сознаюсь, что уже тотчас по взятии Иерусалима (1099 г.), и с того времени, как начали возвращаться домой принимавшие участие в этом великом походе, я возымел мысль писать эту историю; некоторые неблагоприятные обстоятельства заставили меня отложить намерение. Но так как наконец, по соизволению Бога – не знаю, с одобрения ли его – я нашел возможность взяться за труд, то я приступил к своему благочестивому предприятию, и может быть буду осмеян всеми; но я презираю шумный смех и насмешки иных, лишь бы мне, среди этих криков, удалось осуществить обет, давно носимый мною в сердце. Если найдется какой охотник до смеха, то пусть он однако не осуждает меня, трудившегося по мере сил и с добрым намерением, пусть не осуждает поспешно моего языка, а если уже он решительно презирает им, то пусть, отложив в сторону пустой спор на словах, поправит то, что у меня сделано худо, и даст вам образчик хорошего письма. Если кто-нибудь меня обвинит в том, что я иногда темно выражаюсь, то пусть он подумает, не свидетельствует ли он тем о ничтожестве своей способности понимать; ибо я имею уверенность, что во всем моем сочинении нет ничего такого, что подало бы повод человеку сколько-нибудь сведущему в литературе сделать мне подобный упрек. Имея в виду своею историей послужить образцом другим – не знаю, быть может скажут: порчею – я полагал необходимым сначала изложить причины и обстоятельства вынудившие к такому походу, как я слышал о том, и затем я приступил к самому рассказу событий. Частое разногласие, которое заметят между мною и автором, писавшим до меня, по которому я следовал, произошло оттого, что я почерпал свои сведения из рассказов людей, участвовавших в походе. Сравнивая рассказ той книги со словами очевидцев, я убедился в их противоречии; если я что прибавил, то единственно что слышал [94] от очевидцев или в чем убедился сам. Если окажется, что мне рассказывали иначе, чем то было в действительности, то тщетно коварный критик станет обвинять меня во лжи, ибо я могу призвать Бога в свидетели, что я не сказал ничего с намерением обмануть. Удивительно ли, что мы впадаем в обман, рассказывая события по показаниям других, если мы не в состоянии, не говорю, выразить словами, но спокойно отдать отчет самим себе в собственных мыслях и поступках? Что же после того сказать о намерениях, которые так сокровенны, что человек, наиболее одаренный проницательностью, с трудом распознает их в самом себе? Итак, пусть не обвиняют меня строго, если я ошибался по незнанию; величайшую хулу заслуживает только тот, кто намеренно сплетает ложь или с целью обмануть или по испорченности своих нравов.

Затем автор довольно длинно объясняет принятую им, хотя тривиальную, географическую номенклатуру, но более доступную для публики того времени, нежели ученая номенклатура древних географов; так, он объявляет, что, вместо Кавказ, у него употреблено Корозан, турки вместо парфяне. В заключение пролога, автор указывает на другие недостатки своего труда и кончает так:

Я долго колебался относительно имени епископа города Пюи (т.-е. Адемара, наместника папы в первом крестовом походе); только при конце своей работы, я наконец разузнал то, а в экземпляре книги, которую я имел у себя, этого имени не было. Да будет мой читатель снискателен к недостаткам моего слога, так как я положительно имел время только продиктовать, а потому не мог пересмотреть своих табличек (ceris) и как что было, с помарками, заносил на пергамин (membranis). Я дал заглавие своему сочинению такое, которое не имеет притязаний, но послужит во славу народа: Dei gesta per Francos (Дела Бога чрез франков).

Начинается книга первая.

I. Есть некоторые между смертными, которые, хотя не всегда, но иногда, имеют дурную привычку превозносить прошедшие века и осуждать все деяния людей новейшего времени (modernorum facta). Без сомнения, у древних можно прославлять их благоденствие, основанное на умеренности, и деятельность, направляемую мудростью; но ни один рассудительный человек не подумает каким-нибудь образом поставить доблести нашего времени ниже того счастья исключительно мирского. Если, с одной стороны, безупречная доблесть отличала древних, то, с другой стороны, она не иссякла и в нас, живущих в конце веков. Справедливо прославляют деяния, совершенные в древние времена, из уважения к юности той эпохи, но еще большей славы заслуживают подвиги людей простых, приведшие к такому блестящему результату (т.-е. взятию Иерусалима), в то время, когда мир падал в расслаблении. Мы приходим в [95] восторг от того, как прославлялись чуждые нам государства своими великими войнами; мы изумляемся сценам резни, произведенной Филиппом (Македонским) и его кровавым победам, когда человеческая кровь лилась реками; мы превозносим в высокопарных выражениях неистовство (rabiem) Александра (Великого), разлившееся от очага Македонян (de camino Macedonum) по всему Востоку; и о силах Ксеркса, при Фермопилах, и Дария (Истаспа), в борьбе его с Александром, судим по количеству бесчисленных избитых ими народов. У Трога-Помпея и у других знаменитых писателей мы удивляемся гордыне халдеев, упрямству греков, мерзостям египтян, бродячей жизни жителей Азии; мы смотрим на древние учреждения римлян, как на нечто полезное общественным интересам государства и содействовавшее увеличению их могущества. И однако, если бы кто захотел основательно исследовать характер тех различных времен, то, конечно, найдутся причины восхвалять отвагу живших в ту пору людей, но в то же время есть причины покрыть бесславием то неистовство, с которым они везде разносили войны, не имея другой цели, как порабощение мира. Всмотримся ближе и внимательнее в эти потоки грязи прошедших веков, на которые мы взираем только издалека, и тогда мы убедимся, говоря шуточным языком одного короля, что наш маленький палец толще целой спины ваших предков, и что мы их прославляем более, нежели то благоразумно делать. Действительно, если мы исследуем со тщанием войны язычников, если мы обратимся к истории государств, опустошенных их оружием, то мы увидим, что ни их усилия, ни их успехи не могут быть сравнены с тем, чем прославило наших божеское милосердие. Мы знаем, что Бог был превознесен еврейским народом; но мы имеем неопровержимые доказательства и тому, что Иисус Христос, как он прежде жил и управлял нашими предками, так он и ныне существует и управляет людьми нового времени. В прежние времена, короли, князья, диктаторы, консулы собирали тучи народов, чтобы наносить войну повсюду, и силою своих указов поднимали со всех сторон и у всех народов многочисленные армии. Но люди, составлявшие эти армии, собирались под влиянием страха. Что же сказать о тех, которые в наше время, отправившись без руководителя, без верховного вождя, по одному внушению Бога, не только переступили пределы родины и государства, из которого они происходили, но проникли чрез множество обитавших народов и говоривших различными языками, и от последних пределов Британского Океана (Атлантического) пронесли свое оружие и палатки до самого центра земли? Я говорю так о несравненной победе, одержанной недавно в Иерусалимском походе (т.-е. первом крестовом, 1096 г.), победе столь достославной в глазах каждого, кто не потерял рассудка, что мы не можем достаточно восхищаться, видя, что наш век прославился так, как то не удавалось прошедшим временам. Наши современники не были побуждаемы к своему предприятию своекорыстием или жаждою расширить пределы своих [96] владений, чем обыкновенно руководятся и руководились всегда разносившие войну повсюду, так что к ним можно применить те слова поэта:

Quis furor, o cives, quae tanta licentia ferri
Gentibus invisis proprium praebere cruorem?

и также другие:

Bella geri placuit nullos habitura triumphos.

Если бы они брались за оружие для защиты свободы или общественного дела, то, без сомнения, нашли бы себе оправдание в такой причине; ибо, когда вторжение язычников или варваров угрожает опасностью, то ни один рыцарь не может по справедливости отказаться от боя; при отсутствии же таких причин, война делается законною, если ее предпринимают на защиту святой церкви. Но так как люди давно перестали воодушевляться такими благочестивыми стремлениями, и их сердца воспламенены необузданной жаждою приобретения, то Бог воздвигнул в наше время священные войны, чтобы дать новые средства спасения и рыцарям, и народам, которые, по примеру древних язычников, раздирали друг друга и избивали, и не вынуждать их, для отречения от света, к посвящению себя, по принятому обычаю, монастырской жизни или другим религиозным обязанностям; таким образом, оставаясь при своих привычках и исполняя обычные должности, люди могли до некоторой степени заслужить божеское благоволение. Вследствие подобных внушений Бога, мы и видели, как взволновались все нации, и, закрыв свое сердце для всех других влияний привычки и привязанности, удалились в изгнание, чтобы ниспровергнуть врагов имени Христа, и выйти из латинского круга (orbem latinum excedere) и из пределов известной земли, притом с таким жаром и радостью, какие никогда не обнаруживаются людьми, отправляющимися на пиршество или торжественный праздник. Никто не обращал внимания ни на почести знатных, ни на владение замками и городами; презирали самыми красивыми женщинами, как засохшим и безжизненным цветком; залоги брака, в прежнее время более ценные самых дорогих камней, становились предметом отвращения; и при этом внезапном изменении воли, каждый охотно предавался предприятию, к которому никто не мог принудить силою, ни склонить убеждением. Ни один духовный не имел надобности говорить в церквах, чтобы воодушевлять народ к походу, ибо каждый давал обет отправиться в путь дома или на улице и ободрял других своими речами и примером. Все выражали один и тот же жар, и люди, лишенные всяких средств, по-видимому, находили их также легко, как и те, которые, продав свои огромные имущества и долгим временем накопленные богатства, запасались большими средствами. Так исполнялись со всею точностью слова Соломона: «Саранча не имеет царя, а ходит строем» (Прит. XXX, 27). Оставаясь в своей неправде окоченелою и застывшею, она не может сделать ни скачка, ни другого доброго дела; но [97] пригретая лучом солнца правды, саранча пускается летом вследствие одного природного побуждения, оставляет отеческий дом и семью и, очищаясь новыми помыслами, принимает новые нравы. И у них (т.-е. крестоносцев) не было короля, ибо всякий верный считал Бога своим руководителем, и смотрел на себя, как на его союзника; никто не сомневался в том, что Господь ему предшествует; поздравляли себя с тем, что путь предпринимается по его воле и вдохновению, и радовались в надежде иметь Господа помощником и утешителем в нужде. То движение инстинкта, которое побуждает саранчу выходить толпами, чем оно может быть у людей, как не добровольным стремлением, которое направляет многочисленнейшие народы к преследованию одной и той же цели? Хотя, по-видимому, приглашения со стороны апостольского престола были обращены исключительно к народу франков, но какой народ, живущий под христианским законом, не выступил толпами, и, считая себя наравне с франками обязанным пред Богом, не употребил всех усилий для присоединения к ним и участия в их опасностях? Тут видели и шотландцев, свирепых у себя, но не знавших внешней войны, с голыми ногами, облеченных в шерстяную хламиду, с котомкой за плечами; они явились толпой от пределов своей туманной родины, и эти люди, оружие которых возбуждало смех по сравнению с нашим, спешили к нам помочь своей вере и исполнить обет. Клянусь Богом, я слышал, что в одну из наших гаваней прибыли люди какой-то неизвестной варварской нации, говорившие языком до того непонятным, что они, не имея возможности объясниться, складывали пальцы в форме креста, чтобы тем дать понять, что и они намерены отправиться в поход за дело веры (Это были скандинавы.). Впрочем, я буду еще иметь случай говорить о том с большими подробностями. Теперь же займемся рассмотрением положения церкви Иерусалимской или Восточной, каково оно было в ту эпоху.

Последние главы первой книги (II–IV) посвящены потому автором на описание в общих чертах положения Востока пред началом крестовых походов; автор видит главную причину бедствий восточных христиан в том, что они удалились от латинской церкви и распались на множество ересей, к числу которых он относит и учение Магомета (Mathomus); он рассказывает ходившие слухи о Магомете, его деятельности и пожрании его свиньями; наконец, в заключение говорит о просьбе греков помочь им, и о коварстве императора Алексея.

Книга вторая.

В первых пяти главах, автор, перейдя внезапно от Востока к Западу, говорит о папе Урбане, о покорности папскому престолу Франции и о сопротивлении ему со стороны Германии, и наконец приводит приблизительно речь Урбана II на Клермонтском соборе. [98]

VI. По закрытии Клермонтского Собора – а собор был созван в месяце ноябре (1095 г.), в восьмой день после праздника св. Мартина – по всем провинциям пронеслась молва о нем, и едва только куда-нибудь достигали повеления папы, люди сами шли к своим соседям и родственникам, убеждая предпринять «путь господень», как называли тогда ожидаемый поход. Высшие графы были заняты тою же мыслью; желание выступить овладело и низшим рыцарством; даже бедные были до того воспламенены рвением, что никто не обращал внимания на скудость своих доходов и не спрашивал себя, может ли он оставить свой дом, виноградники и поля. Всякий считал долгом продать лучшую часть имущества за ничтожную цену, как будто бы он находился в жестоком рабстве, или был заключен в темницу, и дело шло о скорейшем выкупе. В ту эпоху был всеобщий голод; даже богатые испытывали крайнюю нужду в хлебе, и некоторые из них, имея надобность приобрести многое, не имели ничего, или почти ничего, чтобы удовлетворить своим потребностям. Большое число бедных пыталось кормиться корнями диких растений, и так-как хлеб был очень редок, то они искали повсюду новых средств к пропитанию, чтобы заменить испытываемое ими лишение. Самые важные люди подвергались угрозам бедности, на которую все жаловались, и каждый, видя, как терзается голодом бедный народ, осуждал себя на крайнюю бережливость, в страхе расточить свои богатства излишней роскошью. Вечно ненасытные скупцы радовались времени, благоприятному для их бесчеловечной жестокости, и, бросая взгляды на старые запасы накопленного хлеба, делали каждый день новые расчеты той суммы, которую они присоединят к прежним кускам золота, по продаже своего хлеба. Таким образом, когда одни испытывали тяжкие страдания, а другие предавались расчетам корысти, которая подобно «бурному дуновению сокрушает на море корабли (Пс. 47,8)», Христос занимал сильно умы всех, и тот, кто освобождает скованных цепями из драгоценных камней, разрушил и ковы жадности, спутывавшие людей в этом отчаянном положении. Как я сказал, каждый уменьшил, как можно более, свое потребление в такое голодное время; но едва Христос внушил этим бесчисленным массам людей намерение пойти в добровольное изгнание, немедленно обнаружились богатства большей части из них, и то, что казалось дорого в спокойное время, продавалось по самой низкой цене, когда все тронулись с места для предпринятия того пути. Так как многие торопились окончить свои дела, то произошло удивительное явление, которое послужит образчиком внезапного и неожиданного падения всех цен: за денарий можно было купить семь овец. Недостаток хлеба превратился в изобилие, и каждый, заботясь всеми средствами собрать более или менее денег, продавал все, что имел, не по его стоимости, а за все, что давали, лишь бы не оставаться последним в предпринятом пути божьем. Таким образом, в то время произошло изумительное явление: все покупали дорого и продавали дешево; при всеобщем стремлении, дорого покупалось все, что было [99] необходимо для дороги, а то, чем следовало покрыть издержки, продавалось весьма дешево. В прежнее время, темницы и пытки не могли бы вырвать силою того, что теперь отдавалось за безделицу. Но вот еще одно обстоятельство не менее забавное: многие из тех, которые не имели ни малейшего намерения отправиться, шутили и смеялись над теми, которые продавали свои вещи так дешево, и утверждали, что им предстоит жалкий путь, и что еще более жалкими они вернутся домой; а, на другой день, эти же самые люди, одержимые внезапно тем же желанием, отдавали все свое имущество за ничтожные деньги и шли вместе с теми, над кем только что смеялись. Что сказать о детях и старухах, приготовлявшихся идти на войну? Кто исчислит дев и старцев, подавленных тяжестью лет? Все воспевают войну, если не все принимают в ней участие; все ждут мученичества, на которое они идут, чтобы пасть под ударами мечей; и говорят: «вы, юноши, вступайте в бой, а нам да будет позволено заслужить пред Христом своими страданиями». И так как они были вдохновлены пламенным желанием приобрести Бога, хотя и не имели в себе света науки, то Бог, увенчивающий часто счастливым успехом самые безрассудные предприятия, дал спасение и этим простодушным людям, в награду за их добрые намерения. При этом случае можно было увидеть самые забавные приключения, вызывавшие смех: бедные, подковав быков, как то делают с лошадьми, запрягали их в двуколые телеги, на которых помещались их небольшие пожитки вместе с малолетними детьми, и тащили все это за собою; когда эти дети видели пред собою замок или город, то поспешно спрашивали, «не Иерусалим ли это; к которому они идут?»

В небольшой седьмой главе автор делает отступление, чтоб сказать несколько общих слов о печальном внутреннем состоянии Франции.

VIII. Пока князья, нуждавшиеся в службе людей, составлявших их свиту, продолжительно и мешкотно собирались в дорогу, чернь, бедная средствами, но богатая числом, собралась около одного человека, называвшегося Петром Пустынником, и изъявила ему повиновение, как своему вождю, по крайней мере на то время, пока все это происходило в нашей стране. Я разузнал о нем, что он был, если не ошибаюсь, из города Амьеня (Ambianensis), и вел сначала жизнь пустынника под одеждою монаха, не знаю, в какой именно части верхней Галлии (ныне сев. Франции). Выйдя оттуда, не знаю, с каким намерением, он, как мы видели, ходил по городам в селам и повсюду проповедовал. Народ окружал его толпами, приносил ему дары и прославлял его святость с таким усердием, что я не помню, чтобы когда-нибудь и кому были оказаны такие почести. Петр обнаружил большое великодушие при раздаче имущества, которым наделяли его. Он возвращал мужьям их жен, потерявших честь, присоединяя к этому дары, и восстанавливал мир и согласие между людьми поссорившимися с изумительною властью. Все, что он ни делал, ни говорил, обнаруживало в в нем божественную благодать; так что многие выдергивали [100] шерсть из его мула, чтобы хранить то, как святые останки: я рассказываю это, не потому что считаю истиной, но больше для простых людей, которые любят все новенькое (quod nos non ad veritatem, sed vulgo referimus amanti novitatem). Он носил на голом теле шерстяную тунику, на голове капюшон (cucullus), и сверх всего грубую мантию до пят; руки и ноги оставались голыми; хлеба он не ел, или почти не ел, а питался вином и рыбою. Этот-то человек, собрав многочисленную армию, увлеченную отчасти общим потоком, а отчасти его проповедями, решился направить свой путь чрез землю венгров.

В последующих главах до конца второй книги автор рассказывает о печальном исходе похода первых толпищ крестоносцев, и говорит о приготовлениях князей, принявших участие в первом крестовом походе.

Книга третья и последующие до шестой включительно излагают историю похода до появления крестоносцев под стенами Иерусалима, в седьмой и последней книге автор описывает взятие Иерусалима, правление Готфрида и начало царствования его брата Балдуина I; в заключение этой книги он присоединяет отрывочные дополнения к прежнему изложению, по мере того, как являлись к нему новые пилигримы с новыми рассказами, которых он не успел поставить на свое место.

Аббат Гвиберт Ножанский.

Gesta Dei per Francos. Lib. VII. Ed. Bongars. 1611. Кн. I и II.


Гвиберт, аббат монастыря св. Марии в Ножане (Guibertus, abbas monasterii S. Mariae Novigenti, т.-е. ныне Nogent-sous-Couci), родился 1053 г. в Клермонте, близ Бове; принадлежал к одной из знатных фамилий той страны; был отдан в монастырь на 12-м году жизни; в 1104 г. его избрали аббатом монастыря св. Марии в Ножане, принадлежавшем епархии г. Лана; в 1124 г. он умер. Из сочинений Гвиберта особенно замечательны два: 1) Historia Hierosolimitana quae dicitur Gesta Dei per Francos. Libri VIII. 1095-1100 a., т.-е. «Иерусалимская история, называемая Деяния Бога чрез франков. Книг VIII. 1095–1100 г.»; в прологе к ней (см. выше на стр. 91) автор сам, обстоятельно излагает причины, побудившие его взяться за труд, и свои источники. Это сочинение служит самым верным отражением того, как понимали в западной Европе современники первого крестового похода значение восточных войн; 2) De vita sua Libri III, т.-е. «Три книги своей жизни» – самая полная автобиография, в которой собственно только первая книга относится к лицу автора (см. извлечение из нее ниже, в ст. 7); вторая – излагает историю Ножанского монастыря, а третья – историю происхождения коммуны города Лана. Это один из самых любопытных памятников XII века, напоминающий собою позднейшие мемуары; особенно замечательна третья книга – единственное наглядное изложение истории происхождения коммун. – Издания: «Автобиография» – у Achery Раг. 1651; «Иерусалимская история» - там же и у Bongars, Hanoviae. 1611. – Переводы: франц. у Guizot, Collect. IX и Х. – Критика: у Зибеля, Geschichte d. erst. Kreuz. Dusseld. 1841, стр. 33 и след.; и у Miehaud, Biblioth. des Croisades, I, 123 стр. и след.

(пер. М. М. Стасюлевича)
Текст воспроизведен по изданию: История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Том III. СПб. 1887

© текст - Стасюлевич М. М. 1887
© сетевая версия - Тhietmar. 2010
© OCR - Засорин А. И. 2010
© дизайн - Войтехович А. 2001