СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ВИЛЬГЕЛЬМ (ГИЙОМ) ТИРСКИЙ

ИСТОРИЯ ДЕЯНИЙ В ЗАМОРСКИХ ЗЕМЛЯХ

HISTORIA RERUM IN PARTIBUS TRANSMARINUS GESTARUM

41. – Палестина в правление Амальрика и Балдуина IV:

войны с Саладином. 1163–1184.

(Между 1170 и 1184 гг.).

Начинается книга девятнадцатая

(Начало см. выше, в ст. 2).

I. После бездетной смерти государя Балдуина Третьего, четвертого короля Иерусалимского из латин, его преемником по управлению святою землею был государь Амальрик, его единственный брат, граф Иоппе и Аскалона, пятый латинский король; случилось же то в год от воплощения господня тысяча-сто-шестьдесят-третий (1163), шестьдесят-два года спустя по освобождении любезного Богу города. Во главе римской церкви стоял тогда владыка Александр, в третьем году своего папства; храм св. Воскресения управлялся владыкою Амальриком, девятым латинским патриархом, и был то четвертый год его управления; в св. церкви Антиохийской был владыка Эммерик, третий латинский патриарх города, в 20-м году своего патриархата; а св. Тирская церковь управлялась владыкою Петром, третьим латинским архиепископом со времени завоевания города, на 13-м году его архиепископства. По смерти брата Амальрика, князья были несогласны относительно преемства в королевстве, и из этого несогласия возник опасный раздор. Но милосердие Господа поспешило на помощь в столь затруднительных обстоятельствах и указало лучшие меры к предотвращению зла; государь Амальрик, благоприятствуемый духовенством и народом, по устранении предложений другой партии, был внезапно помазан и коронован в храме св. Гроба вышеупомянутым владыкою патриархом Амальриком, при содействии и в присутствии архиепископов, епископов и всех прелатов церкви, восемь дней спустя по смерти брата, 11 февраля, на основании права наследства. Амальрик по посвящении в рыцари и по облечении в оружие, сделан был графом [432] Иоппе, а впоследствии его брат, блаженной памяти, государь Балдуин (III) с королевскою щедростью подарил ему знаменитый город филистимлян, Аскалон, завоеванный в его время и возвращенный, наконец, христианству, как о том мы рассказали подробнее в истории правления короля Балдуина. Государь Амальрик при вступлении на престол имел 27 лет от роду и правил 11 лет и 5 месяцев.

II. Это был человек большой государственной опытности и во всех своих делах обнаруживал ум и осмотрительность; его речь не была свободна, но не так, чтобы то можно было вменить ему в недостаток: она не имела только изящества вполне свободного слова. Но его мнения были лучше искусства других набирать и украшать слова. В обычном праве, которым управлялось королевство, он знал дело до мелочей и не имел себе подобного; своими умными и отличными судебными приговорами он превосходил всех князей королевства. В дни опасностей и затруднений, с которыми он встречался часто при своей беспрерывной борьбе с целью расширения государства, он был одинаково храбр и предусмотрителен, и оставался непоколебимым с королевским спокойствием. Он не был учен и в этом отношении много уступал своему брату, но при живости своего характера, отличной памяти, любознательности и ревностном чтении всякий раз, когда ему позволяли государственные дела, он был для короля достаточно образован. Он умел задавать трудные вопросы, и сам наслаждался разрешением задач. Особенно нравилось ему слушать чтение исторических книг; он твердо удерживал прочитанное в памяти и после рассказывал то верно и точно. Все его занятия были серьезны; он не любил ни театра (mimica), ни игры в кости, но за то охотно предавался соколиной и ястребиной охоте. В труде он обнаруживал постоянство, и хотя был плотен и весьма толст, но обращал мало внимания на жар и стужу. Десятину платил церкви вполне и без задержания; в этом отношении он был совершенно евангельский человек. Обедню слушал ежедневно с благоговением, если болезнь или какое-нибудь другое препятствие не удерживало его от того. Ругательства и порицания, высказываемые против него явно или тайно, он переносил с большим терпением, даже и в том случае, если они были произносимы людьми ничтожными; он умел при этом делать вид, как будто не слыхал того, что ему пришлось услышать. В еде и питье был умерен и презирал невоздержность в обоих случаях. К своим наместникам питал такое доверие, что во все время их управления не требовал отчета и не выслушивал жалоб на их неверность, что одни вменяли ему в порок, а другие хвалили, как доказательство чистого доверия. Но все эти дарования и преимущества затемнялись в нем одним недостатком: он был чрезвычайно молчалив и не довольно учтив в обращении. Дар приветливого разговора, которым государь, главным образом, выигрывает сердца своих подданных, был ему совершенно чужд. Редко с кем заговаривал он сам, если к тому не был вынужден, или если кто не обращался к нему, и [424] этот недостаток был в нем тем более заметен, что брат его владел в высшей степени даром приветливой речи и располагающей разговорчивости. Также, говорят, он был слишком чувствен, что да простит ему милосердый Бог, и нарушал брачное право других. Сверх того, он сильно угнетал свободу церкви и истощил ее имущество большими и несправедливыми поборами, так что она в его управление опустела, и вынуждал ее обременять себя сверх сил долгами. Он был более сребролюбив, нежели то прилично королевскому достоинству, и допускал совращать себя подарками с строгого пути правды. Впрочем он старался извинить свою корысть и часто говаривал мне в дружеской беседе, что каждый князь и в особенности король должен остерегаться не растратить своих денег, и именно по двум причинам: ибо, во-первых, если что-нибудь имеет владетель, то и имущество его подданных в безопасности, а во-вторых, он должен иметь всегда в виду, что его государство может неожиданно впасть в крайность, причем на нем лежит обязанность быть в высшей степени щедрым и не щадить ничего, чтобы всякий мог видеть, что он сберегал богатства не для себя, а для своей страны. Что он выполнял такую свою обязанность, того не могут отвергать даже его враги, ибо в минуту государственной опасности он не щадил ни денег, ни личных усилий и трудов; но имущество его подданных не наслаждалось особою безопасностью, и для истощения его он пользовался самым ничтожным предлогом.

III. Его тело было так пропорционально в своих частях, что он был выше людей среднего роста и ниже таких, которые были чрезвычайно длинны. Лицо его было красиво и обличало достоинство князя даже тем, которые его не знали. Глаза имели блеск и были средней величины; нос, как и у брата, умеренно орлиный; волоса светлые и откинутые назад. На подбородке и щеках превосходная густая борода. Но смех его был неприличен, ибо при этом ходило все его тело. Всего охотнее он беседовал с умными и рассудительными людьми, которые видели чужия страны и знали их обычаи. Я припоминаю теперь, как однажды, когда ему случилось заболеть в земле города Тира от ничтожной и неопасной лихорадки, он призвал меня, чтобы в свободные часы от лихорадки беседовать со мною; мы имели большой разговор, и я успел к его удовольствию разрешить несколько вопросов, предложенных им мне, так удовлетворительно, как то было возможно в промежутки припадков. Между такими вопросами был один, который мне причинил большую внутреннюю тревогу, отчасти потому, что это был вопрос совершенно новый и касался предмета, которому не следует быть вопросом, ибо это есть дело непоколебимой веры, и также потому, что мой дух возмутился тем, что православный князь, сын православного, не имеет твердого убеждения в деле столь ясном и питает в душе сомнение. А именно, он меня спросил, существуют ли, кроме учения Спасителя и его святых последователей, в котором он не сомневается, другия доказательства, ясные и убедительные, необходимости будущего воскрешения мертвых. [425] Пораженный новизною вопроса, я отвечал: «В учении нашего Господа и Спасителя и во многих местах Евангелия указано ясно на будущее воскрешение плоти, пред страшным судом, на котором он будет судить живых и мертвых и истребит мир огнем; избранные наследуют царство, приуготованное им от начала света, безбожные же отойдут в вечный огонь, назначенный диаволу и аггелам его». Далее я говорил, что в этом отношении для нас достаточно уверения св. апостолов и отцов ветхого завета. На это король отвечал: «Во все это я верую твердо, но желал бы иметь другия доказательства, которыми я мог бы убедить в другой жизни по смерти и в будущем воскрешении таких, которые то отрицают и не признают учения Христа». Я отвечал: «Возьмите на себя роль такого лица, а мы постараемся что-нибудь сделать». – «Хорошо», говорил он. – Я: «Веришь ли ты, что Бог правосуден?» – Он: «Верую, и ничего нет несомненнее этого». – Я: «Не должен ли тот, кто правосуден, воздавать добром добро и злом зло?» – Он: «Конечно». – Я: «Но в настоящей жизни так не бывает, ибо иногда добрые люди в этой жизни испытывают одни несчастия и неудачи, а злые постоянно блаженствуют, и тому мы видим ежедневные примеры». Он: «И это справедливо». Тогда я продолжал: «Такое воздаяние будет иметь место в будущей жизни, ибо невозможно Богу не быть правосудным судьею; а в таком случае необходимо воскрешение плоти и другая жизнь, в которой каждый за добрые или злые дела, содеянные им здесь, получит награду или наказание». На это отвечал он: «Это мне чрезвычайно нравится; ты уничтожил во мне всякое сомнение». Такие и подобные беседы доставляли ему большое удовольствие. Но возвратимся к начатому. Тело его было необыкновенно жирно, так что он имел женскую форму груди, выдающуюся до пояса; но остальные части тела были устроены природою лучше, так что он казался весьма красивым. А что в еде он был весьма умерен и в питье воздержен, этого не могут отвергать и его враги.

IV. Амальрик, еще при жизни брата и во время его счастливого управления, женился на дочери графа Эдесского, Иосцелина Младшего, именем Агнесе; она, при жизни брата, родила ему двух детей, а именно, сына Балдуина, которого дядя воспринял от купели, и следовавшую за ним дочь, которая получила имя Сибиллы по имени графини Фландрской, сестры ее отца и короля. Но, объявив свои наследственные права на престол, по смерти брата, Амальрик должен был развестись с Агнесою, ибо при начале он женился на ней против воли патриарха, блаженной памяти Фулько, а патриарх был против их брака, ибо они находились в четвертой степени родства, как то впоследствии было доказано публично пред лицем церкви их общими родственниками. А именно, родственники их обоих, сообразно предписаниям церковного права, в присутствии владыки патриарха блаженной памяти Амальрика, и владыки Иоанна, кардинального пресвитера церкви Иоанна и Павла, и легата апостольского престола, дали личную клятву, что дело было так, как объявлено, и на основании того им был дан развод, [426] уничтоживший брак. Но при этом сделано было условие, что дети их остаются законными и сохраняют полное право отцовского наследства. Впоследствии, интересуясь всем этим, я тщательно исследовал, в какой степени родства они состояли: в то же время, когда это происходило в Иерусалиме, я еще не возвращался из школы, а находился за морем, удерживаемый изучением наук (Объяснение этого места см. ниже, в примечании к этой статье). Наконец, мы узнали, как было дело, от госпожи Стефании, аббатиссы церкви святой Марии Старшей (Mari? Маjoris), находящейся в Иерусалиме пред храмом св. Гроба. Эта благочестивая и, как по своему происхождению, так и по своим нравам, благородная женщина была дочерью государя Иосцелина Старшего, графа Эдессы, и сестры государя Рожера, сына князя Антиохийского Ричарда, а потому она, не смотря на преклонную старость, знала это дело весьма точно. Родство было следующее: великий муж, государь Балдуин Буржский, второй латинский король, о жизни которого, нравах, счастье и несчастье мы говорили подробнее в истории его правления, и государь Иосцелин Старший были сыновьями двух сестер. Балдуин был отец королевы Милизенды, и ее сыновья, государь Балдуин Третий и государь Амальрик, сделались королями. Сыном же Иосцелина Старшего был Иосцелин Младший, от которого родились: вышеупомянутая госпожа графиня Агнеса, сделавшаяся против закона женою государя Амальрика, и Иосцелин Третий, ныне королевский сенешаль и дядя государя короля Балдуина (V), который правит в настоящее время (1185 г.).

Конец этой главы посвящен на описание последующих браков, в которые вступала Агнеса после развода с королем. Затем автор приступает к изложению деяний Амальрика; но так-как вся политика нового Иерусалимского короля была направлена в первый раз на завоевание Египта, овладение которым могло бы обеспечить лучше всего Иерусалимское королевство, то потому автор в двадцати главах, от V до XXIV, описывает подробно политическое и географическое состояние Египта: внутренния смуты в Египте и умерщвление калифа дали повод Амальрику вмешаться в дела этой страны; одна сторона, во главе которой стоял инсургент Савар, пригласила Амальрика, обещая ему платить ежегодную подать; другая же искала помощи у Нуреддина, успевшего к тому времени овладеть Дамаском. Нуреддин отправил в Египет войско под начальством Ширку (у латин. писат. – Сиракон); но призвавший его султан был уже убит, Савар захватил власть в свои руки, и в союзе с Амальриком, встретив Ширку на берегах Нила близь Каира, принудил его удалиться в степь. После 3 дней преследования, Амальрик нагнал Ширку в степях в субботу, накануне того воскресенья, когда поют: Радуйся Иерусалиме, 1167 года.

XXIV. После того (т.-е. когда крестоносцы нагнали турок в пустыне), не имея много времени думать, они совещались поспешно, что делать в такую решительную минуту, требовавшую всякого благоразумия и отваги, и по всеобщему согласию определили [427] отважиться на бой с неприятелем. Но численность с обеих сторон была неодинакова, ибо Сиракон (Ширку) имел с собою 12 тысяч турок, из которых 9 тысяч имели шлемы и панцири, остальные же три были вооружены только луками и стрелами, и сверх того у него было 10 или 11 тысяч арабов, снабженных своим обычным оружием, копьем. Наша же конница состояла всего из 374 человек, не считая египтян, людей слабых и ничтожных, которые более мешали, нежели приносили пользу. Сверх того, у наших были легко вооруженные всадники, называемые туркополами, но сколько их было, не знаем; слышали же мы от многих, что они в день той великой битвы большею частью оставались бесполезны. Когда наши узнали о близости неприятеля, и неприятель проведал о прибытии наших, полки были расставлены в надлежащий порядок, и люди, более опытные в военном деле, увещевали других, давали наставления новичкам и старались, напоминая о победе и бессмертной славе, разжечь сердца своих сподвижников. Место, где должно было произойти сражение, находилось на границе степей и обработанной земли, и было весьма неровно: песчаные холмы и долины перерезывали его, так-что нельзя было заметить ни наступавших, ни отступавших. Называлось же оно Бебен, что значит: ворота, ибо те холмы затрудняли проход, и отстояло на 10 миль от Ламонии, по имени которой некоторые обозначают сражение того дня. Между тем и неприятель не терял времени, и, расставив войско в боевой порядок, занял холмы справа и слева; нашим же трудно было напасть на них, ибо те холмы были круты и состояли из рассыпавшегося песку. Отряд Сиракона стоял в середине, а другие – по сторонам его. Дело пришло к тому, что вступили в рукопашную, и наши, составлявшие королевское войско, бросились единодушно на отряд Сиракона, опрокинули неприятеля и разбили его. Сиракон же, преследуемый нашими, обратился в бегство. Вместе с тем Гуго Цезарейский напал на отряд, предводительствуемый племянником Сиракона, Саладином (Salahadinus); но его не поддержали свои, и он попался в плен вместе со многими другими; еще больше было убитых. При этом пал благородный и отважный муж Евстафий Шоми из Понта. Воодушевленные счастьем такой победы, другие турецкие полки соединились вместе и, напав на ту часть наших, которой было вверено охранение обоза, рассеяли ее и побили. При этом пал мужественный, доблестный и благородный юноша, государь Гуго из Креоны, родом сицилиец. Когда этот отряд был рассеян и большею частью погиб, спасшиеся от меча искали спасения в бегстве. Неприятель же беспрепятственно овладел обозом и увез его с собою. Между тем разделенные отряды рассыпались там-и-сям по небольшим долинам, где борьба продолжалась отдельными схватками, в которых то наши, то враги одерживали верх. Таким образом, только сами принимавшие лично участие в сражении знали, как идет дело, и кроме их никто не мог ничего видеть. Битва оставалась долго нерешительною, и побеждали то одни, то другие, не зная, что происходит в других местах. Среди такого боя был тяжело ранен и наш [428] достопочтенный брат, государь епископ Вифлеемский Радульф, занимавший место королевского канцлера, в котором позже я наследовал ему; он потерял при этом весь свой обоз. Таким образом, битва оставалась долго нерешительною, и нельзя было сказать с точностью, кто победитель. Когда день склонился к вечеру, и наступившая ночь призывала рассеявшихся к отступлению, все остававшиеся на свободе поспешили к своим, и наши, отыскивая ревностно короля, сошлись с разных сторон вместе. Государь король остался победителем на том месте, где он сам сражался; другие же в различных пунктах, где они пытали свое военное счастие, имели одни удачу, другие неудачу; и никто с обеих сторон не одержал решительной победы. Король с немногими из своих отступил на одну возвышенность и, водрузив свое знамя, чтобы тем собрать рассеявшихся, ожидал их прибытия. Когда они соединились, то увидели, что неприятель, побивший и взявший в плен ту часть нашего войска, которая защищала обоз, стоял в беспорядке на двух холмах, и нашим не было другой дороги к отступлению, как между этих холмов. Построившись, они и пошли тихим шагом посреди неприятелей, стоявших справа и слева, и враги, видя такую решимость, не осмелились ничего предпринять. Так проходили они сомкнутыми рядами: храбрейшие и лучше вооруженные окружали со всех сторон остальных; наконец они прибыли к реке и благополучно перешли вброд. Всю эту ночь наши отступали по той же дороге, по которой пришли. Явившись в Ламонию, они нашли там Гергарда из Пути и Магаду, сына султана, которые занимали с 50 всадниками и сотнею туркопулов противоположный берег, чтобы встретить неприятеля, если он захочет переправиться чрез реку. Встреча с ними была особенно приятна государю королю, ибо он опасался, что неприятель, найдя их разделенными, может напасть на них на том или на другом берегу. Он заботился также и о пехоте, которая оставалась позади, и боялся, чтобы неприятель не напал на нее врасплох. Таким образом, он прождал прибытия армии у вышеупомянутого города три дня, а ею начальствовал мудрый и благородный Иосцелин Самосатский. Наконец, в четвертый день наши мало-по-малу собрались, и пехота соединилась с остальными; тогда, продолжая свой путь, они прибыли к Каир (Cahere), где и разбили свой лагерь у моста, пред Вавилоном. Сделав там смотр, они увидели, что им недостает ста человек; у неприятеля же, говорят, пало до 1,500 человек.

XXV. Между тем и Сиракон, собрав также своих, прошел тайно от наших, чрез степи в Александрию, которую ему сдали жители. Едва дошли о том первые слуха до короля, он созвал своих князей, равно султана, его сыновей и благородных египтян, для поспешного совещания, как должно действовать. После долгих споров, как то водится в подобных случаях, наконец, определили, так-как Александрия снабжается съестными припасами только на кораблях из верхних стран Египта, и сама не производит хлеба, то поставить в реке сторожевой флот, чтобы не было в Александрию никакого подвоза. Вслед затем король потянулся со [429] всею армиею в ту сторону и раскинул лагерь между Торогою и Деменегутом, местечком, отстоящим от Александрии на 8 миль. Оттуда он разослал лазутчиков по окрестным и даже по отдаленным странам высматривать и разведывать в пустыне, чтобы никто не проник в город для помощи осажденным, или не вышел из города для призвания войск. В то же время флот преграждал всякому дорогу или, по крайней мере, не пропускал никого без тщательного осмотра. По прошествии месяца, как город не получал подвоза съестных припасов, народ стал жаловаться на недостаток пищи. Сиракон, видя это и опасаясь погубить голодом своих вместе с прочими, оставил в городе Саладина, дав ему около 1,000 всадников, а сам ночными переходами прошел по пустыне, мимо лагеря наших, и явился в верхних частях Египта, откуда незадолго пред тем пришел. Когда король узнал о том, он деятельно начал преследовать его и, таким образом, дошел до Вавилона. Уже все войско было готово пуститься в дальнейший путь, как к королю явился неожиданно благородный и могущественный египтянин, Бепекарселле и объявил ему, что Александрия находится в крайности, и что у него в городе есть влиятельные родственники, управляющие гражданами; народ же, мучимый голодом, легко согласится на все, и потому город можно без всякого труда сдать вместе с башнями во власть короля. Король, узнав о том, спросил князей, что они думают о всем этом, и, наконец, все вместе с султаном согласились возвратиться к Александрии и с обоими войсками осадить город.

Следующая глава, XXVI, занята историческим описанием Александрии и рассуждением о ее торговом значении, а в XXVII главе описаны подробности самой осады, сопровождавшейся обыкновенными в то время приемами военного искусства, и описание которых мы часто встречали у нашего автора выше; жители, считая турецкий отряд Саладина, запершийся в городе, виновником своих бедствий, решились сдаться, почему Саладин, опасаясь измены, просил своего дядю поспешить помощью. В XXVIII главе говорится о мерах, которые принял Сиракон для спасения своего племянника; он отправил к королю своего племянника Гуго Цезарейского с предложением мира, на условиях разменяться пленными, снять осаду с Александрии и дать ему свободный проход назад в Азию.

XXIX. Когда государь Гуго выслушал все это (т. е. мирные предложения Сиракона), он, как человек умный и осторожный, обдумал дело со всех сторон, чтобы нисколько не сомневаться относительно пользы такого договора для наших; но при всем том, чтобы не иметь вида человека, который предпочитает свою личную свободу общественному благу, он нашел более приличным начать переговоры о том чрез кого-нибудь другого; он сам рассказывал мне все это позже, в дружеской беседе. Таким образом, был отправлен с этим предложением один из товарищей его плена, стоявший близко к королю, некто Арнульф из Турбесселя, который попался в плен в одно время с государем Гуго. Он [430] спешит с своим поручением к королю, объясняет ему причину своего отправления и в собрании князей, на котором присутствовал султан и его дети, излагает условия мирного договора. Предложение было одобрено всеми, и все полагали, что нисколько не будет противоречить славе короля и союзу, заключенному им с калифом (багдадским), то, если город сдастся во власть короля, осажденный неприятель и войско Сиракона, рассеянное по Египту, удалятся из страны, а наши пленные будут разменены на неприятельских пленных. Султан Савар вместе с египетскими вельможами одобрил условия мира и был ими совершенно доволен, ибо он ничего и не желал, как чтобы его соперник и враг очистил государство. В заключение явился и государь Гуго, чтобы утвердить договор и покончить дело.

XXX. После того глашатаи возвестили всему войску, что война окончена, и Александрия не должна быть более тревожима. Тогда жители, истощенные продолжительною осадою и радуясь заключению мира, вышли из города и ходили на свободе, после того как столь долгое время находились взаперти, чтобы рассеяться от скуки. Имея теперь открытое сообщение, они старались также подкрепить свое истощенное тело пищею, которую находили, и восстановить погасавшие в них жизненные силы. Их радовало дружеское обращение с ними того войска, которое еще недавно выражало к ним ненависть и наводило ужас, и они весело беседовали с теми, которые накануне угрожали им смертью и погибелью. И наши не замедлили отправиться в город, исходили все, осмотрели улицы, ворота и стены, чтобы, возвратившись домой, рассказать что-нибудь своим и занять их чудесными историями. Над этим знаменитым городом возвышается башня изумительной высоты, называемая Pharas (фар, маяк) и служащая при помощи зажигаемых на ней огней руководною звездою для незнающих местности во время ночного плавания. Александрия лежит не у открытого моря; подход к ней весьма опасен и путь неверен; вот почему на башне всегда содержится огонь на общественный счет, чтобы подходящие корабли могли избегнуть угрожающих им опасностей и избрать надлежащий путь. На этой-то башне было водружено в знак победы знамя государя короля, и то, что сначала было известно немногим, узнали все. Те, которые остерегались при первых переговорах доверять нашим, видя этот верный знак мира, не боялись более наших и были вполне убеждены, что наши не имеют враждебных замыслов. Они удивлялись в особенности тому, что такое множество жителей и чужеземных войск, с верностью защищавших город, были заключены в стенах столь небольшим войском и столь постыдно принуждены к сдаче. Наши имели едва 500 конных и 4 или 5 тысяч пеших людей, между тем как у осажденных было слишком 50 тысяч способных носить оружие.

XXXI. Таким образом Саладин оставил город и пред своим удалением провел некоторое время в лагере у государя короля, давшего ему стражу для почета и для ограждения от обид, которые могут быть нанесены ему дерзкими людьми. Между тем [431] султан при звуках труб, тимпанов, пении и других всякого рода музыкальных инструментов, сопровождаемый кликами войска, вместе с свитою и бесчисленною прислугой прошел в триумфе чрез городские ворота, навел великий страх на граждан, одних осудил, других оправдал, исследовал проступки всех и воздал каждому по его заслугам. Наконец, приговорив жителей к известному денежному штрафу, он поставил людей, которые должны были заведывать сбором податей и налогов и наблюдать, чтобы жители не уклонялись от своих обязанностей. Собрав, таким образом, огромную сумму, он передал управление городом доверенным людям и со славою возвратился в лагерь. Наши же изготовились в обратный путь, а те, которые пришли на кораблях, запаслись в дорогу и радостно отправились домой. Король сжег машины, приказал привести в порядок обоз, и направился к Вавилону. Там он соединился с оставшимися и, по утверждении колебавшегося трона султана, по изгнании неприятеля и по возвращении своих пленных, прибыл в Аскалон 20-го августа, в четвертый год своего правления, в год же от воплощения господня тысяча-сто-шестьдесят-седьмой (1167).

Кончается книга девятнадцатая.

Следующая книга, двадцатая, обнимает собою последние шесть лет правления Амальрика (1167–1173), проведенные им в новых и неудавшихся планах завоевать Египет в союзе с Константинопольским императором; между тем Египтом успевает овладеть Сиракон, по смерти которого Саладин свергает калифа и подчиняет себе всю страну. Вследствие того последние годы жизни Амальрика были наполнены беспрерывными войнами с Саладином; в 1173 году умирают друг за другом Нуреддин в Дамаске и Амальрнк в Иерусалиме; этими событиями заключается последняя, XXXIII, глава двадцатой книги.

____________

Начинается двадцать-первая книга.

I. Шестым королем Иерусалима был государь Балдуин Четвертый, сын блаженной памяти государя короля Амальрика, историю которого мы рассказали выше, и госпожи графини Агнесы, дочери графа Эдесского Иосцелина Младшего, о котором мы часто упоминали прежде. Когда государь Амальрик был призван на отцовский престол, он должен был, как то сказано выше, развестись с женою, преимущественно по настоянию блаженной памяти владыки патриарха Амальрика Иерусалимского, который в этом отношении следовал по стопам своего предшественника, владыки Фулько. Дело состояло в том, что они были близкие родственники, как то было в действительности и что мы подробно объясняли в истории правления государя короля Амальрика. Его отец, [432] заботившийся много о воспитании своего сына, поручил его мне, когда я был еще архидиаконом города Тира; Балдуину было тогда девять лет; отец с большими просьбами и обещаниями милостей убеждал меня просветить его науками. Когда он пребывал у меня, и я употребил все заботы на наставление его в науках, а равно и на образование нравов, как то приличествует королевскому сыну, случилось однажды, что благородные дети, окружавшие его, играли друг с другом и, что водится между шалунами, царапали в шутку ногтями по рукам; он один переносил все терпеливо, как будто не испытывал боли, хотя они его не щадили, между тем как другие криком выражали свою боль. Когда это повторялось и было доведено до меня, я сначала подумал, что это происходит не от его нечувствительности, а от терпеливости; но, призвав его к себе, чтобы убедиться в том лично, я открыл, что вся его правая рука действительно потеряла чувство, так что он нисколько не замечал, если ее щипали или кусали. Размышляя об этом, я припомнил слова мудрости: «Надобно быть уверенным, что член, потерявший чувство, далек от излечения, и тот болен опаснее всего, кто не подозревает своей болезни». Я дал знать отцу, который обратился за советом к врачам; но перевязки (fomentum), втирания и лекарства нисколько не помогли. Это зло, как обнаружилось после в течение его жизни, было началом неизлечимой болезни, о которой мы не можем и говорить без слез. Когда он достиг юношеских лет, то увидели, что он страдает ужасною проказою (morbo elephantioso), которая распространялась с каждым днем и поражала ему оконечности и лицо до того, что приближенные не могли смотреть на него без глубокого сострадания. Не смотря на то, он делал хорошие успехи в науках и с каждым днем обнаруживал прекрасные способности, подававшие отличную надежду. По своему возрасту он был статен, искусен, по примеру предков, в верховой езде и управлении лошадьми, имел твердую память, любил поучаться в беседе, при всем этом был бережлив и не легко забывал как добро, так и зло. Он походил на своего отца не только лицом, но и всею фигурою, обращением и разговором; его характер, как и отца, был живой, но речь растянутая; как и отец, он жадно слушал историю и всегда был готов выслушивать добрые советы.

II. Когда умер его отец, ему было едва 13 лет; у него была еще старшая сестра, по имени Сибилла, от одной матери, воспитанная в монастыре св. Лазаря в Вифании у госпожи аббатиссы Иветы, тетки его отца. По смерти его отца, князья королевства, как светские, так и духовные, собрались вместе, и, по их единодушному желанию, он был с приличною торжественностью помазан в короли и коронован в храме св. Гроба владыкою патриархом Амальриком Иерусалимским, блаженной памяти, при содействии архиепископов, епископов и других прелатов церкви, 15 июля (1173), в четвертый день после смерти отца. В то время во главе св. римской церкви стоял владыка папа Александр III, патриархом Антиохийским был владыка Эммерик, Иерусалимским – владыка [433] Амальрик, Тирским – владыка Фридрих; Греческою империею управлял знаменитый и блаженной памяти государь император Мануил; Римскою – государь Фридрих (I, Барбарусса), Франциею – государь Людовик (VII), Англиею – государь Гейнрих (II), сын графа Анжуйского Готфрида, Сицилиею – государь Вильгельм Второй, сын государя Вильгельма Старшего; князем же Антиохии был государь Боэмунд, сын князя Раймунда, а графом Триполя – государь Раймунд Младший, сын графа Раймунда Старшего.

В следующих главах, от III до IV, автор представляет картину внутренних междоусобий в Иерусалиме, по поводу споров за регентство при малолетстве короля; рядом с этим шло развитие могущества Саладина, который, по смерти Нуреддина, отнял у его детей Дамаск, и таким образом со всех сторон окружил владения христиан. Вследствие всего того автор остановился пред вопросом: что могло привести Иерусалим в такое печальное положение?

VII. Мне хочется при этом (автор только-что окончил рассказ о том, как Саладин овладел Дамаском) сделать небольшое отступление от нити повествования, не для безцельной болтовни, но для того, чтобы поместить здесь несколько слов, которые не будут бесполезны. Часто спрашивают, и это обстоятельство по истине заслуживает вопроса: в чем заключается причина того явления, что наши отцы в небольшом числе могли не раз вступать в борьбу с превосходными неприятельскими силами, и при помощи божией небольшая горсть наших разбивала огромные и несметные войска, так-что христианское имя было грозою неведущим Бога язычникам, и Господь прославлялся в деяниях наших отцов; ныне же наши современники, напротив, побеждаются малочисленным неприятелем, и часто даже случалось, что они с сильнейшим войском ничего не могли сделать с неприятелем, уступавшим численностью, и даже были им побиваемы? Если мы подумаем об этом и тщательно рассмотрим наше положение, то прежде всего мы должны указать на ту причину, которая имеет отношение к Богу. Нашим отцам, этим богобоязненным и благочестивым людям, наследовали развращенные и порочные дети, которые преступают заповеди христианской религии и позволяют себе все, что им приходит на мысль; они худы и даже хуже тех, которые говорили своему Господу Богу: «Удались от нас: мы не хотим звать путей твоих» (Иов. 21, 14), и которых Господь справедливо лишил своей милости, ибо грехи их вызвали его гнев. Люди настоящего времени, и особенно на Востоке, таковы, что еслибы кто захотел описать их нравы или, лучше сказать, их отвратительные пороки, тот пал бы под тяжестью работы и написал бы, повидимому, вместо истории сатиру. Вторая же причина следующая: в старину, когда отправились на Восток те достопочтенные мужи, исполненные ревности о Боге и искренней веры, они были привычны к ратному делу, искусны в войне и опытны в употреблении оружия; восточные же жители, напротив, были усыплены от [434] продолжнтельного мира, к войне непривычны и рады своему спокойному состоянию. Потому нисколько не удивительно, что небольшое число наших справлялось с многочисленным неприятелем, одерживало верх и побеждало. Те, которые лучше нас знакомы с военным делом, знают также лучше нас, что продолжительная и непрерывная опытность на войне предпочитается грубой и непривычной силе. Третья причина, которая приходит нам на мысль, также важна, как и предыдущая. Прежде каждый город (т.-е. мусульманский) имел особенного владетеля, и все они, говоря языком нашего Аристотеля, не стояли один под другим и редко преследовали одинаковые цели, а гораздо чаще противоположные. Борьба с такими неприятелями, которые стремились к различному и даже противоположному, и боялись друг друга, не была особенно трудна, ибо они не могли и не хотели соединиться для общей защиты, и, опасаясь своих, не менее как и наших, не имели сил бороться с нами. Теперь же все соседние нам страны, по божьему попущению, соединились в руках одного (т.-е. Саладина). В последнее время, еще на нашей памяти, наш жестокий враг Сангвин (Зенги), ненавидевший христианское имя, как чуму, отец недавно умершего Нуреддина, подчинив себе силою многия государства, покорил своей власти знаменитую и благородную столицу мидян, а именно Рагес, иначе называемый Эдессою, и избил всех жителей, находившихся в нем. Далее, сын его Нуреддин изгнал владетеля Дамаска и более изменою, нежели силою, покорил это государство и присоединил его к отцовскому наследству. Наконец, этот же Нуреддин при помощи Сиракона, овладел древним и богатым Египтом, как мы подробно изложили то в истории правления государя Амальрика. Таким образом, говорим мы, все соседние страны соединились под властью одного и идут против нас по его мановению, как один человек, хотя, быть может, и неохотно; но там нет никого, кто бы думал различно и безнаказанно смел ослушатся своего господина. Всем этим теперь владеет Саладин, о котором мы говорили выше, человек низкого рода, из последней черни, но счастье подняло его на высшую степень могущества. Из Египта и окрестных стран он получает бесчисленное множество лучшего и чистейшего золота, называемого obryzum, а из других провинций он набирает несметные полки конных и пеших людей, жаждущих его золота и которых легко привлечь, если имеешь много денег. Но возвратимся к нашей истории...

В остальных главах 21-й книги и в следующей, двадцать-второй, автор излагает историю правления Балдуина IV от вступлении его на престол до 1184 года; все это время регент граф Триполя ведет постоянную войну с Саладином за Дамаск; но Балдуин, придя в возраст, удалил регента, хотя его болезнь принудила вручить государственные дела Гвидо Лузиньяну, за которого он выдал свою сестру Сибиллу, овдовевшую по смерти первого мужа, Вильгельма маркграфа Монферратского. Неспособность Гвидо и его честолюбивые замыслы заставили скоро Балдуина лишить своего зятя власти и объявить, в 1183 г., королем своего племянника, Балдуина (V), [435] сына Сибиллы от первого брака, которому было всего пять лет от роду. Всеми этими беспорядками пользовался Саладин, вторгаясь беспрерывно в королевство, и в 1183 г. осадил г. Петру. Балдуин IV был вынужден снова обратиться к графу Триполя и поручил ему начальство над войском. Описанием осады г. Петры и удаления Саладина, вследствие прибытия туда графа Триполя, автор заключает свою предпоследнюю, 22-ю книгу.

_________________

Начинается книга двадцать-третья.

Пролог.

Я имел намерение, дойдя до этого места (т.-е. 1184 г.), отложить перо в сторону и покрыть молчанием ту историю, которую предпринял передать потомству, вследствие тех огорчений, которые мне причинили бедствия, начавшие поражать королевство чаще обыкновенного, даже беспрерывно. Нет человека, который мог бы без боли говорить о падении своей родины и крайнем положении соотечественников; напротив, людям свойственно, и это весьма натурально, стараться превознести свое отечество и гордиться славою своих. Но мне нечего восхвалять; я обязан писать о затруднениях и разнообразных бедствиях нашего сетующего отечества, которое может вызвать в нас одне жалобы и слезы. До сих пор (т.-е. до 1184 г.) мы описывали, как умели, знаменитые деяния отважных героев, которые в течение слишком 80 лет управляли страною на нашем Востоке и преимущественно в Иерусалиме, но теперь нам недостает мужества писать дальше, ибо мы должны приходить в ужас от своего настоящего, и можем только изумляться тому, что видим и слышим и что недостойно быть предметом песнопений какого-нибудь Кодра или Мевия. Между деяниями наших князей нельзя найти ничего, что мудрый счел бы достойным изображения, что читателю причинило бы радость и писателю сделало честь; мы можем применить к себе слова пророка: «Пастыри заблуждаются в законе, мудрые в совете, и пророки поучают неправде» (Иерем. 18, 18); на нас повторилось и то, что «каков народ, таковы и пастыри» (Ос. 4, 9); к нам же могут быть отнесены и слова Исаии: «Голова больна, сердце утомлено, от головы до пят в нем нет ничего здорового» (И. 5, 6). Мы достигли такой эпохи, что не можем вынести ни своей порочности, ни спасительных средств против нее, а потому за наши грехи неприятель получил над нами перевес, и мы, торжествовавшие прежде над ним и увенчанные пальмою побед, претерпеваем поражение почти при всяком деле, ибо мы оставлены божественною благодатью. Вследствие всего этого мы считали лучшим молчать и предпочли оставить во мраке наши слабости, нежели выставлять их на свет для позора. Но те, которые желали, чтобы мы продолжили однажды начатый труд и настоятельно убеждали описать состояние Иерусалимского королевства как в его счастливую эпоху, так и в эпоху бедствий, поставляли нам на вид для нашего поощрения [436] пример красноречивейших историков, а именно, Тита-Ливия, который сообщает не только об удачах, но и о неудачах римлян, и Иосифа, который в длинном ряде книг описывает и знаменитые деяния евреев, и нанесенный им позор. Кроме этих писателей, они ссылались и на примеры других, побуждая меня к продолжению труда; впрочем убедить нас им было тем легче, что и мы сами хорошо знаем двойственность задачи историка: с одной стороны, он должен воодушевить потомство своим рассказом о счастливых деяниях, с другой – примером несчастной судьбы сделать их более осторожными в подобных же обстоятельствах. Долг историка писать не то, что ему нравится, но то, что представляет время. В делах же человеческих и особенно во время войны мы видим постоянную превратность, и как не бывает постоянства в счастье, так и несчастье имеет свои светлые промежутки. Таким образом, мы дали себя уговорить снова предаться начатому нами труду, и намерены теперь с божиею помощью писать тщательно дальше, как мы уже начали, все, что представит нам грядущее время – и да будет оно благополучно – если Богу будет угодно продлить наш век.

___________

I. Между тем (т.-е. как Саладин принужден был оставить осаду г. Петры), вражда между государем королем и графом Иоппе (Гвидо Лузиньян) по неизвестным причинам возрастала с каждым днем, так-что все видели ясно, что король ищет повода, на основании которого можно было бы расторгнуть брак графа с его сестрою (Сибиллою). Он часто ходил к патриарху и требовал от него назначить день, в который он мог бы подать жалобу на этот брак и объявить развод в его присутствии. Но граф, извещенный о всем том, возвратился из похода, оставил войско и, прибыв кратчайшею дорогою в Аскалон, дать знать оттуда своей жене, находившейся в Иерусалиме, чтобы она поспешила оставить город до прибытия короля и отправилась в Аскалон; иначе он опасался, что король, имея ее в своей власти, не согласится, чтобы она поехала к нему. Тогда король отправил вестника, приглашая графа к себе и возвещая ему о цели приглашения. Но граф, не желая являться, сослался на болезнь, которая ему препятствовала отправиться в дорогу. Так-как он не являлся и на последующие приглашения, то король решился поехать сам и лично пригласить графа на суд. Прибыв туда в сопровождении некоторых из своих князей и найдя городские ворота запертыми, он постучал рукою троекратно; но никто не повиновался его приказанию, и потому исполненный справедливого негодования он возвратился назад на глазах всего городского населения, которое, узнав о прибытии короля, собралось на стенах и башнях, чтобы посмотреть, чем кончится дело. Когда король направился оттуда прямо к городу Иоппе, он встретил, еще до прибытия на место, знатных граждан того места обоих сословий, которые отворили ему ворота и впустили без малейшего затруднения. Поставив там наместника, которому он [437] поручил заботы о городе, он отправился в Аккон. Там назначен был всеобщий сейм (curia generalis), и когда князья королевства собрались там в назначенный день, патриарх, который имел на своей стороне магистров ордена Тамплиеров и Госпиталитов, пал пред королем, ходатайствуя за графа и прося короля отложить свой гнев и примириться с ним. Но так-как они не были услышаны, то оставили с досадою не только сейм, но и город. На этом же сейме князей было определено отправить послов к королям и князьям за Альпы с просьбою помочь христианству и королевству. Это дело должно было быть рассмотрено прежде всего, но патриарх прервал его своею просьбою о графе, как-то было сказано выше, и вслед за тем в великом гневе удалился из Аккона. Когда граф Иоппе узнал, что король не обнаружил склонности к примирению с ним, то увеличил свою виновность новым и еще худшим поступком. Он отправился вместе с своим рыцарством к укреплению Даруму и напал на стан арабов, которые с позволения короля и в уверенности в его слове разбили палатки в той местности, чтобы пасти свои стада. Напав на них врасплох, он отнял y них их достояние и с богатою добычею возвратился в Аскалон. Когда король узнал об этом нападении, он снова собрал князей и поручил все управление государством графу Триполя, на храбрость которого и благоразумие он возлагал большие надежды. Этим расположением, повидимому, он удовлетворил желанию всего народа и большей части князей, ибо все были того убеждения, что единственным путем к спасению оставалось одно: вручить заботу о государстве графу.

Вильгельм Тирский.

Веlli sacri historia, libri XXIII. – Кн. XIX – XXIII.

Вильгельм, канцлер короля Иерусалимского Амальрика, архиепископ Тирский (Guilelmus, cancellarius regis Amalarici, archiepiscopus Tyrius) принадлежит к числу первоклассных историков эпохи крестовых походов. Но жизнь самого Вильгельма Тирского не нашла себе биографа ни в его современниках, ни в ближайшем к нему потомстве, и потому всем, что мы о нем знаем, мы обязаны его же собственным указаниям, рассеянным отрывочно по его сочинению. Французы и немцы оспаривают друг у друга честь и называют Вильгельма Т. своим соотечественником, но в прологе (см. y нас выше, на стр. 48) к своему сочинению наш автор ясно называет Палестину своею родиною, а его продолжатели говорят прямо, что он родился в Иерусалиме. Из слов самого же Вильгельма Т. можно заключить, что он родился в начале 40-х годов XII столетия, потому что в кн. XIX, гл. 4 (выше, на стр. 425), он говорит, что во время развода короля Амальрика с Агнесой, следовательно в 1162 г., он был за-морем, на Западе, где занимался науками (ср. пролог к книге XVI, на стр. 332). Так как Парижский университет был в то [438] время самою знаменитою школою, то позднейшие французские историки прибавляют, впрочем, в виде одной догадки, что он обучался именно в этом университете. По возвращении из Европы в Палестину, Вильгельм Т. приобрел расположение короля Амальрика, и, благодаря тому, получил в 1167 г. звание архидиакона г. Тира (XV, 1). Каковы были отношения нашего автора к королю, видно из того, что в том же году Амальрик отправил его в Константинополь к императору Мануилу для заключения наступательного союза против Египетского султана (XX, 4). Вскоре после того Вильгельм Т. разошелся с своим архиепископом и в 1169 г. ездил в Рим с жалобою на него (XX, 18). По возвращении его из Рима, Амальрик, уважавший Вильгельма, как отличного ученого (XIX, 3), поручил ему воспитание (в 1170 г.) своего 9-летнего сына Балдуина (XXI, 1), который, по вступлении на престол в 1173 г., сделал его своим канцлером (XXI, 5), а в 1174 г. народ и духовенство избрали его архиепископом города Тира. В 1177 г. Вильгельм Т. ездил в Италию по делам своей церкви и присутствовал на Латеранском Соборе (XXI, 26). На обратном пути он заехал в Константинополь, где государственные дела удержали его 7 месяцев, так-что он возвратился на родину только в 1179 году (XXII, 4). Этим ограничивается все, что мы можем знать о жизни одного из замечательнейших средневековых писателей; но и этого достаточно, чтобы судить о степени авторитета писателя, который не только вырос и жил в стране, история которой излагается им, но и занимал высшие государственные должности, ставившие его в близкое соприкосновение к людям и событиям. Дальнейшая его судьба нам мало известна и сохранившиеся известия полны противоречий. Один из позднейших его продолжателей рассказывает, что он, вследствие ссоры с иерусалимским патриархом Ираклием, ходил в Рим судиться и был там отравлен подосланным медиком со стороны того патриарха; но если это справедливо, то смерть Вильгельма Т. не могла быть позже 1184 г.; между тем, по взятии Иерусалима Саладином, он был в 1188 г. на съезде Филиппа-Августа и Ричарда Львиное-Сердце близь Жизора и проповедовал им крестовый поход. Достоверно одно, что в 1193 г. на одной хартии подписался другой архиепископом Тирским, и следовательно Вильгельм Тирский мог умереть в начале 90-х годов XII столетия.

По словам нашего автора (см. выше, стр. 48), он написал, по настоянию короля Амальрика, два сочинения: одно заключало в себе историю арабов от Магомета до 1184 года, но оно не дошло до нас; другое, известное под именем: Historia rerum in partibus transmarinis gestarum a tempore successorum Mahometh usque ad annum Domini 1184, находится в наших руках и составляет славу автора; в новейших изданиях оно носит заглавие: Belli sacri historia, libri XXIII, и обнимает собою историю Иерусалимского королевства от 1100 до 1184 года. Первые пятнадцать книг составлены автором по письменным документам и преданиям, а, начиная с XVI книги и до последней XXIII, он излагает события по показаниям очевидцев и по собственному наблюдению. Как видно из пролога к XXIII книге, автор, видя падение своего отечества и не желая говорить о таком печальном событии, хотел ограничиться первыми XXII книгами, но, по убеждению друзей, решился продолжать начатое; однако он успел окончить только первую главу XXIII книги и остановился на том, что заговорил о [439] событиях 1184 года. Неизвестно, что помешало ему; но последовавшее вскоре взятие Иерусалима Саладином и путешествие автора на Запад в 1188 г. указывают на то, что политические события сделали невозможным спокойный труд литератора.

«История священной войны, в XXIII книгах», справедливо доставила своему автору титул князя историков крестовых походов. К своему выгодному для историка общественному положению Вильгельм Тирский присоединял большую ученость, превосходно владел латинским языком, на котором и писал, а кроме того жил в эпоху, когда стих фанатизм и поэтическое настроение, а потому Вильгельм является свободным от предрассудков, отдает справедливость мусульманам, не щадит единоверцев, и вообще говорит так, как необходимо было говорить тому, кто жил и писал не в эпоху геройского воодушевления, а почти накануне взятия Иерусалима Саладином. Надобно полагать, что он начал свое сочинение, если оно было писано по поручению Амальрика, около 1170 года, а закончил в начале 1184 г. – Издания: 1) y Bongars, в его сборнике писателей крестовой эпохи, известном под именем Gesta Dei per Francos (Hanov. 1611, на стр. 625–1044; 2) в Recueil des historiens des Croisades, publie par les soins de l'Academie des inscriptions et belles lettres. Par. 1841, t. I, vol. 1, 2 (там же помещен старо-французский перевод, под заглавием: L'estoire de Eracles empereur et la conquest de la terre d'outremer, c'est la translation de l'estoire de Guillaum arcevesque de Sur). – Переводы: немецкий, Wilhelm Erzbischof von Tyrus, Geschichte der Kreuzzuge und des Koenigreichs Jerusalem, von E. u. R. Kaussler. Stuttg. 1840; франц. Guizot, Collect. XVI – XVIII. XIX. Par. 1824.

История Вильгельма Тирского имела своих продолжателей, далеко уступающих ему во всех отношениях; они довели историю Палестины до 1275 года; см. извлечение из одного из них, a именно Бернарда Казначея, ниже, в ст. 44 и 52.