-

ИЗВЕСТИЯ О ГАЙДАМАКАХ.

(Замечания на книгу Г. Скальковского: «Наезды Гайдамак на Западную Украину в XVIII столетии», изданную в Одессе. 1845 г. в 8д. 230 стр.).

С той поры, как покойный земляк и приятель мой Порфирий Байский, пустил в литтературный ход похождения последнего Гайдамацкого атамана и характерника Гаркуши, Гайдамаки часто являться стали на поприще Литтературы, особенно Польской. В последние годы, на Польском языке, издано не мало Современных Записок о Гайдамаччине прошлого столетия, особенно о ее грозном явлении, известном под именем Коливщины 1768 года. Много разноречия представляют записки о Гайдамаках; но есть чувство истины, которое подсказывает историку, и руководит его в выборе известий; есть соображение, посредством которого отделяется истина от вымысла. —

Г. Скальковский, в своей любопытной «Истории Новой Сечи» передал нам Запорожские известия о том, что Запорожские серомахи «драли Ляхов и Жидов в Польше так сильно, что Ляхи от страху кидали домы и жилища свои, и уходили до Лясу, во внутреннюю Польшу, за Варшаву; а Жиды без вести пропадали, и духу боялись Запорожского». (с. 222). Он говорил нам, что Запорожцы Гайдамачеством своим даже хвастались, как молодечеством, как подвигами достойными хвалы и знаменитых имен Палея, Наливайка, Подковы или Серка». (с. 220). Но когда речь зашла об 1768 годе, в котором многие Запорожцы уже не «на малую руку» драли Поляков и Жидов в Западной или Польской [46] Украйне; а соединясь с Западно-Украинским православным народом, тряхнули стариною Богдановского: Историку Новой Сечи показалось пятно на Запорожьи, и он обещал «очистить память славного Низового войска от пятна, накинутого на него несколькими преступными его чинами» (с. 281).

И вот явились «Наезды Гайдамаков», как очищение славного Низового войска..... Г. Скальковский объявил еще в Истории, что он нашел «в делах Запорожского Коша обильные и занимательные документы, относящиеся к Гайдамаччине»; а потому с особенным любопытством прочел я новое его сочинение; по внимательном прочтении предлагаю несколько замечаний об этой «правдивой повести», как называет сам автор свое повествование.

Так как очищение пятна составляет главную задачу в «Наездах» Г. Скальковского; то и первый вопрос: какие преступные чины Запорожские накинули это пятно на Запорожье, и кто главный, первый виновник?.... В ответ на это «Наезды» Г. Скальковского указывают на — «жестокого Игумена Лебезинского: под его влиянием пало столько невинных жертв, и на Запорожье, которому он желал мстить (?), легло вечное пятно бесславия...». (с. 125)

И так Г. Скальковский предпринял очистить Запорожье от вечного пятна!.... Не мудрено же, если, задав себе такую мудреную задачу, он впадает в непрестанное противоречие; если его мнения и выводы несогласны с его же повествованием и доводами. Осуждает ли он, превозносит ли, все равно; ибо все как -то не на месте и не в меру, без убеждения и отчета; об одном и том же как будто говорят два разные голоса, иногда сливающиеся в обоюдный отзыв.... Хотя и говорит автор, что представил «верную, живую картину»; но эту картину можно уподобить часам, в которых минутная стрелка рознит с часовою, а репетиция звонит совсем не то, что показывают стрелки. [47]

1. О ГАЙДАМАЧЧИНЕ 1768 ГОДА.

Вот мнение Г. Скальковского о Коливщине 1768 года, как главном предмет его повествования. На стр. 143. «Славное низовое товарищество не могло решиться на столь пагубное и богопротивное дело, как истребление целых тысяч невинного и безоружного народа, из видов корысти и мщения, не побуждаемое ни национальным, ни религиозным фанатизмом, который уже не существовал (NB)».

На стр. 15. «В XVIII столетии, когда Россия приняла навсегда Запорожье под свою Державу, когда следственно Польское Правительство ни само ни чрез свое дворянство не могло делать угнетений козачеству (NB).... они (предводители Гайдамаков) вооружались просто для разбоя и грабежа из видов одной корысти (NB).... Такого роду было произшествие известное под названием Колтщины и Уманской резни бывшей 1768 года».

На стр. 65. «Этим-то расположением духа Украинской Руси (т. е. опасением за свою будущность и ненавистью к Латинцам в 1768 г.) воспользовались несколько честолюбцев и злодеев, которые из собственных видов, корысти или властолюбия, приобрели этой богатой и прекрасной стран самую печальную известность (?)».

На стр. 110. «Железняк не терял ни духа, ни своей дерзости и постоянно выдавал себя за Полковника и поборника Православия... Грубая чернь прославляла его подвиги, считая этого ватажка каким то Героем Украины». —

На стр. 71. «Имя его приобрело столь горькую известность».

На стр. 135. «Таким образом доброе имя и слава войска Запорожского были поруганы горстью злодеев; тысяча убийств сделаны ими во имя Козачества и даже Православия». (Эта горст состояла под Уманем «из 2,000 отчаянных негодяев», по выражению Г. Скальковского). [48]

Но послушаем повествование Г. Скальковского: и оно представит совершенное опровержение его-же мнения. —

На стр. 31 говорит он, что «неприязненные сношения Козаков с Поляками столь же древни, как и существование Запорожской общины. Со времени гонений за веру и неслыханных казней героев Козачества, мучеников Православия, уже никогда не думал козак о сближении с Ляхом ... Вот начало вечной неумолимой борьбы между ними; вот причина наездов со стороны Поляков; вот наконец источник Гайдамацтва со стороны Руских (т. е. Малоруских) поселян и самих Запорожцев (NB).

На стр. 45. «Поляки, не боясь вовсе своего бессильного Правительства, не обуздываемые ни гетманами ни пограничными старостами, считали позволенным делом хватать и вешать и козаков и поселян и даже Сербов, под общим предлогом Гайдамацтва». (см. об этом в Наездах стр. 32 и 33).

На стр. 51. «В долговременное царствование Августа III Короля, войны в Польше не было; от того дворянство все почти номинально к армии приписанное, желая отличиться пред своими соотечественниками, не имело на то другого поприща, как преследование Гайдамак. Таким образом всякое появление грабителей или воров, пропажа у поселян людей или скота, слагались на Запорожцев и немедленно были причиною отправления подъездов в Запорожские земли». —

На стр. 55. «Кош Запорожский, хотя в Сечи и по полянкам делал благоразумные распоряжения противу Гайдамак, и пойманных воров и разбойников казнил смертью, или щедро награждал киями; но к суду, особенно Польскому, виновных отсылать не хотел; ибо в душе похвалял их молодечество и ненависть к Ляхам. «Что за беда, говорили Кошевому батьки-атаманы Куренные, что Ляхам и Жидам достается от наших Гультаев: досталось колись и нам от этой нехристи!» [49]

На стр. 60. «Так приблизился знаменитый в летописях Гайдамацтва 1768 год, и тогда разыграна было им последняя из тех печальных и кровавых трагедий, которые нам представляет История XVII столетия в первые годы восстания Козачества противу Польши». —

На стр. 61. «Всем известно, сколько много бедствий для Польши и всей Югозападной России принесла нетерпимость Католического Польского дворянства, и следственно Сеймовых его постановлений, всего того, что было не Католическо-Римское. Иезуиты—более и более возбуждали умы Поляков противу Руских и Протестантов.... Жалкий пример столь неполитического образа мыслей дал Сейм 1767 года, который лишил диссиндентов всех Гражданских прав и свободы богослужения; забытые с XVII столетия (?) гонения за веру возобновились опять...».

На стр. 62. Возникает «знаменитая и пагубная Конфедерация Барская, провозглашенная 29 Февраля 1768 года (NB) Иосифом Пулавским.... Ее лозунгом были: свобода и вера (wolnosc и wiara), а в самом деле неограниченное честолюбие вельможей, своевольство шляхты, нетерпимость всего, что не было Римско-апостолическо-католическое». —

На стр. 65. «Известие о столь фанатическом союзе, какова была Барская Конфедерация, наполнило сердца диссиндентов ужасом, удвоило их опасение о будущем, и усилило их ненависть к Латинцам».

На стр. 68. «Предания живые доселе говорят: что Игумен Лебединского (или по сказанию Запорожцев Мотронинского) монастыря Мельхиседек, из дворянского рода Значно-Яворских, искренно преданный православию (NB), не смотря на силу в этом крае Католического и Униатского духовенства, начал проповедывать явно Святую веру по обрядам Восточной Церкви, и обращать к ней Униатов. Действия его вероятно не сопровождались благоразумною осторожностью, и он подвергся гонениям местного Униатского Епископа Гервасия [50] Линовского (?!) от которого он претерпел тяжкое заключение. Ушед из тюрьмы, он воспламенился уже не рвением, а истинным фанатизмом и поклялся отмстить (?) гонителям своим и православия. Мельхиседек узнав о Барской конфедерации, видя всеобщее смущение Православных и вооружение мелкого дворянства, по наущению нескольких честолюбивых магнатов, — он предвидел готовящиеся от того неминуемые бедствия для Православной Церкви. Одушевленный энтузиазмом...». Тут рассказывает Г. Скальковский: как одушевленный энтузиазмом Мельхиседек едет в Петербург (?), а оттуда в Запорожье (?) с вымышленною грамотою Екатерины II; как разгневавшись на Кошевого за отказ, пробирается из Сечи (?) в зимовники на р. Громовлее, и там уговаривает старого Запорожца Григория Железняка отпустить с ним своего меньшего сына Максима Железняка; как он воспламенил честолюбие этого храброго, грамотного козака, который, собрав шайку из 50 Запорожцев, конных и хорошо вооруженных, достав перначи и знамена, прибыл в Лебединский Монастырь (?); как между тем Игумен к храмовому празднику (Юрьеву дню, 23 Апреля) созвал соседних помещиков и поселян православного исповедания, после пира уговорил многих вступить в Гайдамацкое братство под начальством Железняка, на истребление заклятых врагов козачества Ляхов и жидов; и как наконец Железняк с своею ватагою чрез три дни, (т. е. 28 Апреля!) выступил из Монастыря. —

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается! Я говорю сказка; потому, что весь этот эпизод в Наездах Г. Скальковского не иначе может быть назван: так в нем изменена действительность и перемешана с вымыслом, относительно времени, места и всего происшествия ¹. Все однако же, из [51] приеденных отрывков, каждый читатель увидит, что Коливщина была не простой Гайдамацкий набег, по произошла, как противодействие новым насилиям Православию; что главным ее зачинщиком был Игумен Мотренинского Монастыря, «искренно преданный Православию»; а главным исполнителем — козак Запорожский Максим Железняк; зерном предводимого им полчища — козаки, выведенные им из Запорожья. — И сам Г. Скальковский говорит:

На стр. 80. «Умань был ненавистен Гайдамакам .... влекла их туды — одних жажды корысти, других религиозный фанатизм (NB), которого исчадие Железняк был главным орудием». —

На стр. 93 читаем, что в Умани и во время резни — «когда уже набралось там довольно дворянских детей и Еврейских, повели их в церковь Св. Николая, чтобы обращать в Православие...». И так, не смотря на неистовство и кровопролитии, произведенные Гайдамачиною 1768 видно, что они произведены из видов не одной корысти; что побуждением к тому был и национальный и религиозный фанатизм, или лучше противодействие фанатическим угнетениям, какие Православный народ в Западной Украине не переставал терпеть от Польши и тогда, как Восточная Украина с Запорожьем были уже под державою Русскою. —

2. О ГАЙДАМАЧЧИНЕ 17 ВЕКА.

Г. Скальковский не один раз отзывался с похвалою о прежних «витязях козачества» в отличие от Гайдамаков 18 столетия….

Например, на стр. 15. «Такие Гайдамаки 18 столетия мало чем рознились от обыкновенных грабителей 17 века, и их то подвиги покрыли срамом ² [52] храброе, хотя и полуобразованное низовое войско, оказавшее столько услуг Рускому миру. Предводители таких шаек сперва, нет сомнения, подымали оружие на Поляков, как на врагов своей веры и родины: их славные подвиги, хотя и сопровождаемые жестокостию, но облагороженные святою целию защиты Церкви Православной, воспела народная Поэзия Украины». (Харька, Железняка, Гонту, Швачку, также воспевает народная Поэзия Украины!)

На стр. 33. «В начале быта Запорожского, нет сомнения, эти степные герои были истинные поборники Православия, и они делали Полякам зло из одной национальной (?) и религиозной мести. Таковы были подвиги во время войн Хмельницкого, Павлюка, Морозенка, Лободы, Полторакожуха, Нечая, Кривоноса и многих других, которых Гайдамацтво было освящено высокою целию — освободиться из-под ига Лядского Египетского». (Это выражение Украинских Летописей)....

Но автор Наездов не выдержал такого тона в конце книги, когда пришлось говорит об истреблении одних Евреев, во время Хмельницкого. «Всем известны тиранства и мучения, которым предавали их козаки в 17 столетии» говорит Г. Скальковский на стр. 155; и Запорожских рыцарей — Нечая, Морозенка, Павлюка, Кривоноса — называет уже просто Гайдамаками: «Молитва Евреев, в память убиенных Гайдамаками в Немирове и Баре их братий, 1644 г.»

Вот так бы, прямо и во всей книге говорить, не утверждая, что ни Запорожцы себя, ни Поляки их не называли Гайдамаками; не отделяя (по видимому так резко, а на самом дел только по видимому) восстаний Наливайка, Лободы, Павлюка, Хмельницкого, от подвигов Железняка и его предшественника Харька. Все эти Украинцы и Козаки без сомнения принадлежат к одной [53] категории³: Харько и Железняк доканчивали в Западной Украйне то, что начал Переяславский Полковник Лобода с своим другом и родичем Наливайком. На всех их можно смотреть с двух разных сторон; но непременно должно смотреть одинаково.

При начале восстаний каждого из этих козацких и Украинских предводителей противу Поляков, современники их, особенно Поляки, разумели их и казнили их, как бунтовщиков и разбойников; в последствии, в потомстве, и особенно у нас, Украинцев, они поминаются, как подвижники Украинской Руси и защитники Православия. Богдану Хмельницкому Бог дал то, чего он, по собственному признанию, и не ждал в начале своего восстания: то был истинный меч на защиту Украины Православной. А между тем судьба его, можно сказать, висела на волоске... и я незнаю, какая была бы изобретена казнь, если бы этот бессмертный вождь Украины, этот самый грозный Гайдамак — попался живой в руки своим сопротивникам; но Чарнецкому достались на поругание только гробовые кости Богдановы.

И подвиг Железняка мог бы кончиться иначе, если бы случился не тогда, когда Руская Царица подала уже Государственную помощь Польше противу ее внутренних, предсмертных возмущений. На ту нору восстание Западной Украины, произведенное Железняком, конечно было уже безвременным и неуместным делом; почему Руское войско и преследовало Гайдамаков также, как и конфедератов Барских. — Без этой вспомогательной, посредствующей силы, Западная Украина близка уже была к тому, чтоб быть, под рукою Железняка, очищенною от всего неправославного. И тогда [54] Железняк конечно поступил бы с нею также, как со всею Украиною и Запорожьем поступил счастливый Богдан, и не будучи подданным России. Запорожец Железняк, достигши своей цели, конечно поклонился бы Царице своей Западною Украиною, как некогда Ермак повинился Сибирью перед Царем Московским; и новый предводитель Гайдамацкой шайки имел бы право на прославление не в одних народных песнях и сочинениях Украинцев. Запорожцы, как ни отрывала их судьба от Руского мира, всегда влеклись к нему, как и все Руские влекутся в общую целость и жизнь Православной Руси. — Г. Скальковский так не милостив к Железняку, что даже и пострадавшей от Гайдамаков Кребсовой не позволил сказать об нем, что; «он был не простой Гандамак» и выключил это выражение из ее рассказа. Между тем он сам ненамеренно сказал истинную похвалу Железняку, назвав его «героем Украинской черни (с. 121)». Уже и славный Хмельницкий с своим Козачеством не был героем Южнорусской аристократии: тем менее подвижник православной Украины мог быть героем высшего сословия в исходе прошлого столетия, когда все почти Западно-Украинское и Волынское дворянство было уже не православное. —

Г. Скальковский, так услужливо очищая Запорожье от мнимого пятна, говорит, что «Железняк, как истинный сын славного Запорожья, умел хитрить и лгать при удобном случае (с. 82)». Напрасно; народа не обманешь! Мазепа-ли не воздвигал церквей, не благотворил школам и духовенству Малороссийскому; и кого из вождей Украины больше его превозносили современники пышными панегириками?.... А между тем народные песни доныне поминают лихом коварного Гетмана. Правду сказал певец Екатеринина века:

«Каких не вымышляй пружин,
Чтоб мужу бую умудриться;
Не можно век носить личин,
И истина должна открыться». [55]

3. О ГАЙДАМАЧЧИНЕ ВООБЩЕ И ЕЕ НАЧАЛЕ.

Чтобы устранить, сколько можно, от Запорожцев участие их в Гайдамаччине 1768 года, Г. Скальковский почел нужным в самом начале своих Наездов попротиворечить моему давнему замечанию, что «Гайдамаками сначала называли сами себя Запорожцы». ⁴

Не приняв этого замечания, Г. Скальковский сознается, что он не знает, где нашел я сведение об этом (с. 9); а также не знает и того, «что значит этимологически и археологически слово Гайдамак (с. 13)». Это бы и не беда: мало ль о чем случается не знать, особливо, если например — сбираясь писать о Запорожцах и Гайдамаках, станем собирать Материалы из Польских и Еврейских источников, и не прочтем Истории Малороссии Маркевича ⁵. Но, сознавшись в своем незнании, Г, Скальковский потом решительно утверждает, что «никогда Запорожцы не считали и не называли себя Гайдамаками (с. 143)». Бот это ужь напрасно! Наименование Запорожцев Гайдамаками конечно было не оффициальное; потому и напрасный труд искать его в деловых бумагах Новой Сечи, когда имя Гайдамаки принадлежало уже только тем Запорожским гультаям и их последователям, которые охотились разбоем; когда Запорожская Старшина была уже в ответственности перед Правительством за удаль своих низовых молодцов. Но в прежнее время, по крайней мере с той поры, когда Козачество ополчилось на Польшу за утеснение Православной веры и Украины, имя Гайдамака является отличительным эпитетом Запорожца в войске Козацком. Конечно, и в тогдашнем смысле, для Поляков и Евреев, Гайдамаки были [56] «люди преступные и жестокие». (с. 14): тем не менее Гайдамаками тогда называли себя Запорожцы, так же, как войско свое величали они Кравчиною (в честь Кравца-Наливайка, — по моему же давнему изъяснению). Это название Кравчиною, равно как и народное прозвание Гетмана Подковы — Серпягою, (а Полковников Лесницкого и Адамовича — Костырем и Волочаем), известны стали из народных песен, и приняты Г. Скальковским даже в тексте его Истории. Название Запорожцев Гайдамаками находим и в песнях, и в Исторических письменных сказаниях. Например: «на Тясмине реке, Козаки станом стояли; рвом и валом окопались; всего 20,000. Первым отрядом тремя полками командовал Гетман (Наливайко); на переду стоял. А ниже направо Полковник Лобода и Обозный. А ниже на лево Полковник Опара и Асаул; и по ниже к гаю Гайдамаки в таборе». Или: «и егда подоспели до Хмельницкого Вовгуревские ратники с Атаманом Лисенком и Гайдамаками…». Кто же были эти Гайдамаки 16 и 17 века, в войске и таборе Козацком? Это поясняют Козацкие песни: о Наливайке (1697), о Сулиме (1633). — Вот слова из последней:

«Ой в городе в Батурине дзвоны задзвонили,
То Козаки Гайдамаки у раде рядили. —
Пан Сулима, Пан Сулима Козаков збирае,
Да й усем тем Гайдамакам вон так промовляе:
Товариши Гайдамаки, чинеть мою волю!
Счо нам треба водплатити Вкраинську недолю!»

Кошевой называет товарищами своими Гайдамаков: кажется ясно, что Гайдамаками называлось товариство Запорожское. Надеюсь, что Г. Скальковский согласится на мое давнее замечание; покрайней мере вперед не станет повторять, будто «Запорожцы не называли себя Гайдамаками». При этом ему следовало бы отказаться и от того мнения, будто виновниками Гайдамаччины были не Запорожцы, а — «беглецы из разных Славянских земель, скрывшиеся в Запорожье от преследования законов (с. 14)». Зачем слагать на нашу [57] западную братию то, чего чиновниками были сами восточные рыцари наши, сами братчики Запорожские! Конечно, между ними бывали выходцы из разных Славянских земель, бывали ускоки Задунайские и самозбройцы Польские. В Наездах Г. Скальковского встречаем, например, Запорожца Ивана Ляха (из Новогрудских дворян, Фамилии Суллистровичей), который занимался разбоем, и в 1748 году перегнал в Запорожье 100 лошадей из Уманской Губернии (с. 53). Встречались мне, в старых бумагах, и другие Запорожцы, прозывавшиеся Ляшками, тоже с пушком на рыльце.... Но это капли в степном море Запорожском! Из множества дел о Гайдамаках, бушевавших в разные годы прошлого столетия, видно, что почти все они были или Сечевики, или же у них учились Гайдамачеству. Сам Г. Скальковский так ясно и определительно показал нам, (в Истории Новой Сечи гл. II и IV), что Запорожцы, любившие «погулять в степи», пускались на Гайдамачество «большею частию за ведомом Куреня (с. 222)», и что «Запорожская Старшина, особенно Кошевые, отмолодечившись в свое время.... во глубине души оправдывали их, и если могли, давали средства к побегу». За чем же теперь кивать на Петра, потакая Климычу? Иное дело Запорожская старшина: тот имел выгоду и необходимость, для своего оправдания, покрывать иногда проказы своих Гультаев. И в Наездах Г. Скальковского, по поводу вышеупомянутых 100 лошадей, уведенных Запорожцем Каневского куреня Иваном Ляхом и отогнанных Сечевым объездом в войсковой табун, вот что сказано (с. 53): «Получив об этом оффицияльную ноту, Леонтьев требовал от Коша выдачи лошадей Полякам, а виновным наказания; но напрасно. Кош «нижайше» донес: «что виновных нигде не оказалось; лошадей в табуне никогда не было; Иван Лях в курене Каневском никогда не считался...».

Удивительно, как после таких оффициальных показаний, Г. Скальковский все свое утверждение о значении и происхождении Гайдамаков основывает именно [58] на тех оффициальных ответах, которыми Запорожская Старшина оправдывала себя в глазах Правительства, по случаю строгих запросов о Гайдамаках 1768 года! Сам же он, в Истории Новой Сечи, открывая нам «секреты Коша Запорожского» говорил (с. 36), что Запорожцы «хранили строгую тайну о состоянии войска и не хотели отвечать ни на какие вопросы о том Русского Правительства». Таким образом, он сам отнял веру в искренность оффициальных оправданий и показаний Запорожской Старшины, а между тем на них то и основывается, ими преимущественно и очищает память славного Низового войска! ...

Но Г. Скальковский в сечевом архиве открыл еще «лучшее доказательство непричастности Запорожья в Гайдамацких неистовствах». (с. 138.) Это — ответ Кошевого на ясновельможное падам — доног Князя Яблоновского. Вскоре после Уманской резни, воевода Познанский Кн. Яблоновский, как помещик Украинский, пишет к Кошевому: «не упускаю к тому случая предаться еще и вашей вельможности с войсковою Старшиною, в особеннейшую, дружескую, соседственную милость, защищение и покровительство, прося притом дружелюбно, не оставить отеческою своею милостью находящегося области нашей в Украине над вечистыми моими добрами Г. Космовского Подчашого Новогрудского, от происходящих междоусобных там мятежей, нарушающих почти Государственную целость, всевозможным образом по своим силам, от стороны своей защищать и в милости своей оного Г. Подчашого, для моей подносимой пред вельможностью вашей, глубокой просьбы содержать….» и проч. — Кошевой отвечает: «хотя я всем усердием от сих мятежей, оного Г. Космовского готовейший бы защищать; но яко он находится в тамошних В. С. принадлежащих местах, куда нам въезду иметь с командами без позволения Высочайшего невозможно..». и проч. И этот ответ в Наездах Г. Скальковского предлагается, как «лучшее доказательство!» Чтож после этого будут худшие?... [59]

Худшими средствами к очищению «вечного пятна» можно назвать: 1) Уменьшительное показание числа Запорожцев, участвовавших в Трагедии 1762 года; 2) усиленное наказание всех лиц, действовавших в этой трагедии, и особенно того, под чьим влиянием легло мнимое вечное пятно на Запорожье!

4. О ЧИСЛЕ ЗАПОРОЖЦЕВ, УЧАСТВОВАВШИХ В КОЛИВЩИНЕ 1768 Г.

Г. Скальковский говорит, что «в этой несчастной и кровавой трагедии участвовало до 300 Запорожцев». (с. 127.)

Но в этой трагедии действовало не 300, а конечно более тысячи Запорожцев! Возьмем первую половину этой трагедии, до разорения Уманя включительно, и послушаем Историка Новой Сечи. «Сколько можем доискаться — говорит он (стр. 281.), в современных бумагах, находим, что в начале 1768 года внезапно целые толпы бездомного буйного Запорожского товариства.... пустились по направлению Буга. Бугогардовский Полковник Мойсей Головко.... убедился в том, что все толпы идут на Польшу с кровавыми замыслами. Полковники Тарас Чорный и Федор Великий донесли в тоже время (Кошу), что все почти рыболовные хижины по Днепровскому и Бугскому лиманам опустели, ибо все бежит в Польшу на грабительство; что шайка Гайдамацкая имела уже до 600 человек Запорожских Козаков и до 1,000 взбунтованных в Польше Украинских поселян, которые делают грабежи и убийства неимоверные».

И так, по показанию трех Запорожских Полковников и самого Историка Новой Сечи, в Гайдамацкой шайке (под рукою Железняка) было до 500 Запорожских Козаков. —

Зачем же Г. Скальковский умолчал об них в своих Наездах, и не включил их в общий итог?

Взглянем теперь на вторую половину этой трагедии, когда, после Уманской резни, работали уже «на малую [60] руку». У Г. Скальковского говорится о Ватажках Саражине, Губе, Дейнеке и других; но не показано много ли Запорожцев было в их чатах (шайках). Правду сказать их и сосчитать нельзя; ибо кроме значительных ватаг, множество Запорожцев переходили за границу по 10, по 5 человек, и даже в одиночку. —

Поименуем однакоже некоторые ватаги, вышедшие из Запорожья после Петрова дни, (известные нам из подлинных, несомненных актов 1768 года). —

1) В пасеке Семена Саражина, близь Петровского хутора, в продолжении недели собралось 134 Запорожца: (с атаманом И. Бандуркою пришло 21; с атаманом Скориною 17; с Петром Ветром 20). Гусарская команда, напав на эту Чату при селе Нерубанке, захватила из нее 60 человек, в том числе Ветра, Бандурку и главного атамана их Саражина, бывшего ротным Квартерместром Черного (прежнего Хорватова) Гусарского полка.

2) Василь Щербина и Клим Круть вывели через урочище Гард 60 Запорожцев: эта ватага поймана Карабинерами и Донцами в селе Низгурцах. —

3) Атаман Гайдай вывел ватагу, состоявшую из 64 Запорожцев, пойманных под Бердичевом. —

4) Мирон Губа провел через лес Чуту 82 Запорожца, которые ходили под Коростышев, и под Паволочыо разбиты Польскою Командою. —

5) Василь Дейнека был один из 13 Запорожцев, перешедших границу под Петровским и захваченных Карабинерами под Сквирою. —

К этим ватажкам можно еще прибавить: Якова Мамая, перешедшего через Гард с 9 другими Запорожцами и пойманного в Савраии Польскою Командою; или Федора Вариводу, который в числе 70 Запорожцев прошел близь Орловского форпоста; или Игната Чуба.... но довольно, и то уже вышло более 400 Запорожцев, непоспевших на Уманскую резню, и шедших «противу Конфедератов, на защиту людей Греческого [61] исповедания». Все они пошли из Запорожья, как и прежние 500, разумеется самовольно, без ведома сечевой Старшины, и конечно «не были отрядом низового войска, отправленным от Коша...» (с. 127)…. Правду сказать, новому Кошу и Старшине Запорожской в то время было не до того, чтобы заниматься Западно-Украинскими делами. Их занимала тогда юриспруденция и заботила собственная тяжба, в которой хотелось — было выиграть «прежни степы с темными лугами», а пришлось скоро утратить и самую «Сечь-мати».

При том же, Кош и Старшина не составляли всего Низового войска: сам историк Новой Сечи говорил нам, какую важность в Запорожьи имело товариство; и сам же он повествовал, что в 1768 году «целые толпы Запорожского товариства шли в Польшу». Из его же истории видим, что в этом именно году товариство неладило с своею Старшиною: на общей войсковой раде, созванной Кошевым 26 Декабря, толпа вооруженного товариства, разогнав раду, разорила домы старшин, выпустила из тюрьмы своих Гайдамаков; а Кошевой с старшиною принуждены были бежать из Сечи; и только строгий, умный приказ Румянцова, (которого особенно уважали Запорожцы как славного Воителя), заставил их утихомириться так скоро, и принять с покорностью прежнюю старшину. Притом же это было перед самою войною Турецкою, в которую Запорожское товариство само, своею кровью, омыло тот грех, что их братчики, самовольно и беспашпортно отлучась за границу «для защиты Украинцев и Православных Монастырей», — поучаствовали там в Уманской резне; а участвовавшие в том Запорожцы одни положили свои головы на месте; другие послужили во внутренних гарнизонах, (NB); некоторые кончили свой век в стране, завоеванной Ермаком Тимофеевичем. Кровавое пятно Коливщины тогда же слилось с светлым пятном славы Запорожской, — и память Запоржья, нуждается в Историке, а не в адвокате; в прояснении, а не в очищении. — [62]

5 СУД И НАКАЗАНИЕ УЧАСТВОВАВШИХ В КОЛИВЩИНЕ.

Числовые показания в Наездах Г. Скальковского часто неверны. Так на стр. 109 он говорит, что из схваченных под Уманем Гайдамаков «150 человек, признанных Запорожцами т. е. Русско-подданными отослал (Кречетников) для Суда в Киев». Это число увеличено вдвое; ибо в Киев доставлено всего 73 Запорожца, захваченные под Уманем; а именно 48 Запорожцев, пойманных Карабинерного Каргопольского полка Полковником Гурьевым; и 25 пойманных Карабинерного Тверского полка Порутчиком Кологривовым. В числе этих 73 Запорожцев были: Ф. Волошин, Ф. Губа, И. Шрам, Т. Чуприна, Я. Безродный… и два начальника их: «атаман Павло Таран» и — «Полковник Максим Железняк». Привожу это из подлинных, несомненных актов 1768 года. Из них видно, что рассказы Г. Скальковского о последних похождениях Железняка в разных местах, особливо о поимке его гусарским Полковником Чорбою, требуют переследования. Может быть, то был уже самозванец-Железняк, бушевавший под именем настоящего, в противоположность тому, как было с Запорожцем Саввою Чалым, когда ловил его Потоцкий: «всякий пойманный Гайдамак называл себя Савкою Чалым, а истинный подвизался по прежнему». (с. 47.)

На стр. 127. Г. Скальковский говорит, что из 300 Запорожцев (вместо тысячи!) участвовавших в Коливщине — «большая часть была убита гусарами и карабинерами; другие схвачены и наказаны кнутом в Киеве; остальные бежали в свои степи...». Коротко и ясно! Но если большая часть их убита; то убито более 150 ч., Схвачено менее 150; а в Киев представлено и того менее. На самом же деле было так: в Киев, кроме помянутых 73 Запорожцев, пойманных под Уманем, и еще нескольких, в небольшом числе доставленных после из разных мест, — представлено Полковником Нижегородского Карабинерного полка Паниным 162, да [63] Капитаном Тюниным 17; итого (179, а за смертью двух) 177, из коих действительно Запорожцами оказались 166 человек, вышедших частию из Сечи, частию из рыболовных дачь Запорожских, В Наездах Г. Скальковского все схваченны Запорожцы равно наказаны кунутом; на самом же деле, из помянутых 166 человек, 2 умерли сами; 154 разосланы во внутренние гарнизоны; 6 человек посланы в Сибирь на поселение; а 3 вместо кнута назначены оковы и ссылка в Нерчинск: именно Колотнече, Чуприн и тому Саражину, который — по выражению Скальковского (с. 122) «знаменитее других своею дерзостью и жестокостью». Такова была Всемилостивейшая воля, изъявленная в Высочайших рескриптах Воейкову и Румянцову, которому вверена была судьба Гайдамаков в полное его распоряжение и благоусмотрение…. А Железняк?.... Историк Малороссии Маркевич был искреннее, сказав, что «смерть Железняка неизвестна (т. II, стр. 67)». Но Г. Скальковский думает и не придумает, чтобы с ним сделалось…. В Истори Новой Сеч (стр. 291) ему казалось, что в изданной мною народной песне о Железняке, он представлен «готовящимся на казнь». В Наездах (с. 121) говорит уже, будто из этой песни видно, что Железняк «казнен в Киеве». В самом же деле из этой песни не видно ни того и другого: Максим Железняк представлен в ней сидящим в Киевопечерской тюрьме и думающим думу не о казни своей, а о том, из чего он бился и чего хотел:

«И говорить Максим Козак, сидючи в неволе:
Не будут мать вражи Ляхи на Вкраине воли!
Течуть речки з всего света до Чорного моря.
Минулася на Вкраине Жидовськая воля!»

Но хотите ли знать, какая участь избрана отцу Мельхиседеку, в Наездах Г. Скальковского? автору не показалось то предание, что Игумен «ушел в Малороссию, оправдался там и получил в управление какой то Монастырь». Ему более понравилось сказание Кребсовой, что Мельхиседек оставался в Монастыре Лебединском, пока «Стемпковский, с 8 пушками и [64] отрядом кавалерии, составленной из одного дворянства, т. е. Католиков, окружил Лебединский Монастырь во время заутрени.... По приказанию Стемпковского, солдаты его вкопали острый кол в землю близь самых ворот монастырских, и палачи схватили Игумена.... Игумен был замучен на кол, а двум монахам отрубили головы». Личным свидетелем этого происшествия был Польский Бригадир Голеевский, присутствовавший и при казни Гонты в селе Сербах ... Чего бы кажется вернее?.... Но вот чудеса: Мельхиседек Значко-Яворский, замученный на коле по свидетельству очевидца Бригадира Голеевского, действительно является в Малороссии, и живет еще лет 30, сначала в Киево-Софийском, потом в Глуховском Монастыре, занимаясь по прежнему, кроме Церковного дела, Медициною, Физикою и Механикою. Не даром на Украине об Мельхиседеке шла такая же молва, как в Московской Руси о Фельдмаршале Брюсе! Престарелый Топограф Киева Максим Федорович Берлинский и теперь еще живо помнит, как в юности своей, вместе с другими академистами, ходил он в Софийский Монастырь к Мельхиседеку, и как этот осанистый, речистый инок показывал им электрические опыты, и медным тазом (т. е. вогнутым зеркалом) зажигал серники. Верьте после этого личным свидетельствам и современным запискам, на коих основал Г, Скальковский свою — как говорит он «правдивую повесть».

С Епископом Гервасием он обошелся иначе. Известно всем, что Мельхиседек, за открытое распространение Православия в Западной Украине, был, по приказанию Униятского Митрополита Фелициана Володковича, схвачен в Радомысле, и содержался в тюрьме в Монастыре Дерманском. Несомненная истина и то, что в то время Епископом Переясловским и Бориспольским был Гервасий, бывший прежде Архимандритом Пекинского Монастыря. Он скончался 1769 года 22 Декабря в Киеве, откуда тело его перевезено в [65] Переяслов ⁶ и погребено в Кафедральном Соборе (тогдашнем Монастыре), в том склепу, где погребены и другие Епископы. Униат Тучанский, повествуя о ревности Мельхиседековой к православию, говорит: «кажется даже, что с особого дозволения православного Епископа Переясловского Гервасия Линцевского ⁷, он (Мельхиседек) решился давать благословение на постройку новых Руских церквей, посвящать оные, и народ, всегда Унии сопротивлявшийся, к себе привлекать». Г. Скальковский православного Епископа Гервасия Линцевского, пода, именем Гервасия. Линовского, обратил в «местного Униатского Епископа», и заставил его (вместо Володковича) подвергнуть тяжкому заключению Мельхиседека! —

_______________________________

Так-то г. Скальковский очистил память славного Запорожья от вечного пятна!.... Весьма похвальна, услужливость Историка; но он сам, из предложенных мною замечании, конечно увидит ошибки, в которые вовлекла его эта услужливость. Я уверен в этом, потому именно, что Г. Скальковский называет себя «поклонником Истории». При его трудолюбии и любви к Запорожью, он может оказать истинную услугу Истории Козачества, если найдет средства скорее издать в подлиннике как можно больше актов из находящего у него Сечевого архива, из которого уже извлек он столько нового и любопытного для Истории Запорожья и Гайдамаччины. Поспешность в этом случае была бы лучше той, с какою он судит и рядит о предметах, с которыми не довольно еще освоилась мысль его. Иметь «переда, глазами своими тысячи Запорожских бумаг» — не значит еще [66] видеть ясно характер и судьбу Запорожья; прослушать или прочесть сотню или две Козацких песень и новых стихотворений, писанных в подражание им, — не значит еще постигнуть характер Запорожских песень. — А чтобы показать, как поспешны и ошибочны его решительные суждения, я представлю еще следующее замечание на мнение Г. Скальковского о Песнях Запорожских. —

В Истории Новой Сечи, с. 143, автор говорит: «Да позволено будет нам, очень близко знающим и Низовую и Городовую Украину, представить здесь несколько практических замечании. Мы не мало удивлялись и удивляемся, что до сих пор все собиратели и объяснители плодов Украинской Народной Поэзии смешивают Запорожские песни с Малороссийскими до такой степени, что даже ученый Максимович, в своем драгоценном собрании песень, только малую часть отделяет в статью Запорожских, и то о падении Коша; некоторых же происхождение даже ему неизвестно, как наприм. песнь о взятии Варны. Это весьма важная ошибка для Поэзии, а еще более для Истории». Смеем уверить всех вообще и в особенности Г. Скальковского, что в этоме смешении нет ни малейшей ошибки ни для Поэзии, ни для Истории; и что его замечания нисколько не практические. Когда Украина была Гетманщиной, и Запорожье, состоя с нею под одною булавою, действовало за одно с Козачеством Украинским, у них была одна, общая Народная Поэзия. Песни и думы, слагавшиеся в Запорожьи расходились по всей Украине; а слагавшиеся в Украине переходили в Запорожье, вместе с Украинцами, из коих составлялось Запорожское население. В Украине и Запорожьи был один народ, один язык, не смотря на местную и бытовую особенность Запорожья. Украина оплакивала смерть Запорожского вождя; Запорожский Кошевой с товариством вступился за Украинскую недолю: так говорит и Поэзия и История. Таким образом не было и нет никакой надобности, в общем собрании песень, отделять Запорожские от прочих козацких; и только Запорожские песни последних [67] времен можно было означить особо от современных им Западно-Украинских и Малороссийских, когда в Малоросии не было уже Гетманщины; когда Западная Украина доживала последний срок бытия своего под Короною Польскою; а Запорожье, будучи уже безвременным явлением в Руском мире, доканчивало свой век.... Отделение всех Запорожских песен может прийти на мысль не издателям или объяснителям Украинской Поэзии; а разве Историку Запорожья, который так резко станет отделять его от прочего Козачества, как отделяет Г. Скальковский, наряжающий наше Восточное, народное рыцарство ⁸ в несвойственные ему формы Западно-рыцарских орденов. Для такой местной односторонней исторической цели можно, только для примера, привести несколько собственно — Запорожских песень разных времен. Но отделение всех Запорожских песень от не-Запорожскпх есть чисто-теоретическая мысль, неудобоисполнимая и для тех, которые более Г. Скальковского имеют сочувствия к народно-Украинской Поэзии, и более его сжились с нею. Для примера, вспомню здесь, как Г. Срезневский, в Запорожской старине, песню о Гордиенке не захотел признать Запорожскою. Так и Г. Грабовский — в прекрасном разборе изданных мною Украинских песен ⁹, думу поход на Поляков непризнал было древнею народною думою; между тем как эта превосходная дума преимущественно перед другими может считаться Запорожскою, и сложена конечно вскоре после 1637 года. — У Г. Скальковского совсем наоборот: он предлагает как древние Запорожские песни — (и сказать нехочется) — новые, современные нам стихотворения о Козачестве!.... — Так под стихами, написанными вместо эпиграфа на заглавном листе, поставлено: «Запорожская песня.» Повторяя те же стихи на стр. 148 и 166, Историк нешутя замечает, что это «говорил Запорожец», и что [68] эта песня сочинена вероятно в 1630 годах». Положим, что эти и другие стихи того же пера весьма хороши; но они столько же походят на древние Запорожские песни, сколько новые Юнаки Волынского Полесья (так живо представленные в Воспоминаниях Крашевского) походят на бывалых Молодцев Запорожских (так неясно представляемых в сочинениях Г. Скальковского). — На стр. 59-й Истории Новой Сечи помещена целая «песня бандуриста»: «Гей козаче, в имя Бога….».

Так и видно, что Историк не Украинец и не близко знает Городовую и Низовую Украину, — если эту песню относит к XVII веку; если даже слово опись принимает в женском роде: «списа — пика!»...... Эта песня бандуриста «доходящая до начала XVII века.... принадлежит к числу стихотворений современника нашего Т. Падуры, изданных во Львове, под названием «Pienia» 1842 г. ¹⁰, и в Варшаве под титулом «Ukrainky» 1844. — На таком основании пожалуй и Лермонтовскую песнь о Калашникове можно отнести к 16 веку; а о балладе Пушкина Вещий Олег можно сказать, что она доходит до начала 10 века! Историк Новой Сечи не может различить того, что само бросается в глаза: новое стихотворение принимает за древнюю Запорожскую песню; а между тем удивляется, что все издатели Украинских Народных песен смешивают Запорожские песни с прочими Малороссийскими!.... Видно издатели лучше разумеют это дело, которое кроме сочувствия к народно-поэтической красоте, предполагает еще и опытность в обращении с нею, подобную той, с какою Нумизмат так легко отличает подлинную древнюю монету от новой подделки. Таковы ли «практические замечания» Г. Скальковского, видно из вышесказанного. —

Киев, 1845 г. Апреля 2 дня.

М. Максимович.

Комментарии

1. Я полагаю, что Г. Скальковский, как «поклонник Истории» при новом издании переделает вновь весь этот эпизод.

2. «Мертвии бо срама не имат!» говорил дружине своей воинственный Святослав, сложивший за Днепровскими порогами свою голову, как бы в основание Запорожья, в первообраз голов козацких (Укр, Нар. песни стр. 67).

3. Из этой категории я исключил Гетмана Сагайдачного: он один умел быть хранительным щитом Украины от Поляков, не подымая вооруженной руки на Польшу. — Припоминаю это в ответ Погодину, на его примечание к статье моей о Гетмане Сагайдачном, напечатанной в Москвитянине 1843 № 10.

4. См. Украинские Народные Песни. — М. 1834. Заметки на стр. 66 и 136.

5. В последней (55) главе (Т. II.) Истории Малороссии описано происшествие 1768 года хотя коротко, но во многом вернее. Из 5 тома (стр. 84 и 93) Г. Скальковский может удостовериться, что я пишу свои замечания на его Наезды, давно зная в подлиннике его Источники Польские.

6. В 1840 г. в Переяслове находилась еще в живых вдова Священника Базилевича (родного брага Преосвященного Иова Базилевича, преемника Гервасиева), помнившая, как жители Переяслова за городом встречали гроб Гервасиев. —

7. Издатели сей Записки на Польском языке (в Руском переводе напечатанной в Наездах Г. Скальковского) по ошибке вместо Lincewsky напечатали Linowsky. —

8. Укр. Нар. песни стр. 70.

9. Litieratura, Krytyka' Wilno 1837.

10. В числе их помещена баллада «Pani Twardowska; но она написана не Падурою, а Гулаком-Артемовским, и была напечатана при моем первом издании Малороссийских песень. М. 1872.

Текст воспроизведен по изданию: Известия о гайдамаках // Москвитянин, № 5-6. 1845