-

К ИСТОРИИ ЗАПОРОЖЬЯ

І.

"ПОРУБЕЖНЫЕ ЛЮБЕЗНОСТИ".

Запорожье во все время своего существования — как самостоятельная община, имело кроме заграничных "порубежников": татар и поляков, и ближних единоплеменных соседей: донцов, малороссийских козаков и русские гарнизоны. Сии последние, расскинутые по крепостцам или "ретраншаментам", от Крылова на Днепре до самой Новой Сечи, занимаемы были военными отрядами из регулярных или гарнизонных полков, под начальством комендантов штаб-офицерскаго чина. Состоя в непосредственной команде киевскаго генерал-губернатора, они были сторожевыми постами не только против ногайских татар и польских пограничных "губернаторов" ("Губернаторами" назывались управляющие, большею частию военные, имениями "украинских" вельмож: кн. Яблоновских, Любомирских, гр. Потоцких и др.), но наблюдали и над запорожским войском, которому наше правительство, после измены Мазепы и Дорошенка, не вполне доверяло. Ближайшими к войску были: старо-сеченский, кодацкий, усть-самарский и ново-сеченский ретраншаменты.

С донцами Запорожье имело постоянные, а иногда весьма кровавые столкновения, преимущественно в Калмиуской Паланке, [160] за рыбные ловли на косах Азовского моря, особенно близ устьев Дона, Еи и Калмиуса (Р. Калмиус, впадающая близь Мариуполя в Азовское море, отделяет и теперь Ново-Россию от донской земли.).

С малороссийским начальством и козаками запорожцы спорили за "вольности", т.е. богатые степи на устьях Орели, Самары и других речек, впадающих в Днепр, где, без позволения Коша, украинцы заводили себе не только хутора и зимовники, но и целые селения. Хотя запорожцы старались всеми силами сохранять дружеския сношения с своими заднепровскими братьями, но иногда случались столкновения серьезные, а чаще трагикомические, и одно из таких событий мы выписываем буквально из спасенных нами обрывков архива "последняго Коша запорожскаго".

В июне 1752 года праздновали в Сечи день святых Петра и Павла и, следственно, имянины кошевого атамана Павла Иванова (Козелецкаго). По этому случаю было много гостей и в числе их товарищи депутации, присланной для определения малороссийских запорожских границ: полтавский эссаул Яков Козельский и сотник Василий Зарудный. И вот что случилось в этот двойной церковный и войсковой праздник, как видно из донесения Коша к “ясневельможному" малороссийскому гетману. 1752 года июня 30 дня.

“Оть нас ниже подписанныя дана сия в войсковую войска запорожскаго низоваго канцелярию подписка в том, что сего июня в 29 день, ради торжества, по отправлении молебнаго пения, бувший господин Кошовий Яким Игнатович просил какь атамана Кошеваго с старшиною, такь и нас, вь том числе и сотника Василия Заруднаго в свою квартиру, где он, сотник Зарудный, в квартере господина Игнатовича первее хрустальный "креденц" (Креденц — прибор хрустальных штофиков для водок) побил, сказывая: "велено де вам войску самарския вольности (степи) межевать, а и по ся поры не межовано, за что ныне “и репримендовать вас веленож". А потому атамана Кошеваго Павла Иванова з старшиною называл “ворами и плутами, “и в войску де неть добраго состояния ни единаго человека". По отходе-же атамана Кошеваго Павла Иванова, войсковаго писаря [161] Димитрия Романовскаго шельмою и дураком называл-же, и в щеку, без всякой винности, при всей компании вдарил; також и бывшаго атамана Кошеваго Якима Игнатовича за волосы терзал. О чем в войсковую канцелярию о причиненной им сотником Зарудным, в квартере господина Игнатовича, обиде письменнаго свидетельства в Кош требовано, по которому его сотника отважным, напившись до пьяна, недобропорядочным поступкам, где повелено будеть, засвидетельствовать имеем, на том и подписуемся".

Чем кончилось такое любезное обхождение господина сотника за гостеприимство в обществе запорожской старшины, об этом сведений в архиве не оказалось. Но вот другое произшествие, тоже достойное внимания, как образчик внутренних хлопот нашего славнаго низоваго войска.

В бытность кошевого Петра Калнишевскаго в 1768 году в Петербурге, с депутатами от войска, для определения границ и решения споров о землях запорожских, отобранных под ново-сербское поселение, получены были не раз жалобы коменданта ново-сеченского ретраншамента: он жалуется, что козаки истоптали все окопы, переломали рогатки, пускают скот во рвы и ходять в укрепления без позволения караулов. В этом ретраншаменте (В селении Покровском екатеринославской губернии и уезда, на пепелище бывшей Новой-Сечи, видны доселе остатки валов этого мелкого укрепления), по случаю какого-то праздника, были гости и в том числе запорожский старшина и переводчик Андрей Константинову и вот что он доносит кошевому начальству:

“1768 года апреля 26 дня был я нижеименованный в ново-сечевском ретраншаменте, на квартире господина прапорщика елецкаго пехотнаго полку Костина, в компании, в которой находились господина маиора Мыкулъшина (Комендант рестраншамента) жена, капитан Мошонов с женою, находячий при том-же ретраншаменте за адъютанта подпоручик белевскаго пехотнаго полку Бгьлозерский, да запорожские козаки: куреня титоровскаго Яким Косый и Савва Губа. Где будучи капитан Мошонов несколько пьян, между прочим разговором бранил безпричинно его вельможность, господина [162] Кошеваго Петра Ивановича Калнишевскаго поносительными словами, а именно: в первых назвал "мужиком несмысленным", приговаривал многократно: "что де я сам лучше его, я де плюю на его"; повторяя сию речь стократно, продолжал бранить матерщино с произношением негодных слов. При том примолвил, что де он “был уже в моей команде и паки де будет". Наконец говорил он, Мошонов, что де "вашего Кошеваго в Петербурге хотели повесить на виселице, или в ссылку сослать, и в ланцугах (цепях) его скованнаго держали". И когда ему я и адъютант говорили, что это несправедливо ему кто ни на есть пересказал и что сего не было: то упомянутый капитан утверждая, что так точно, как он сказывает, еще произносил для чести его вельможности несносные укоризны. А понеже, как выше значить, при сем быль я и выше прописанные свидетели, слушав с огорчениемь в несносной обиде своего командира такия поношения: для того, поверенный к охранению моего командира чести должности, сим Кошу войска запорожскаго представляю. А что все вышепрописанное справедливо, в том без всякаго пристрастия, при случившихся тамо вышепрописанных свидетелях, утверждаю".

Войска запорожскаго низового переводчик Андрей Константинов (Андрей Константинов был войсковым переводчиком татарского и турецкого языков и агентов для пограничных сношений).

Такая обида Кошевому и войску взволновала все Запорожье; собралась "рада" из старшины и куренных атаманов и решила послать 31 мая 1768 года жалобу о горестном событии киевскому генерал-губернатору Воейкову. 30 июня того-же года генерал Воейков отвечал козакам, что он не медля "о поношении чести такой" поважной особе, как кошевой атаман, к неприятным следствиям поводом быть могущем, донес графу Румянцеву и просил капитана Мошонова предать военному суду и тем надлежащее удовольствие обиженному кошевому доставить, дабы другие, смотря на то, впредь от такого подлаго и с офицерским достоинством неприличного поползновения удерживаться побуждены быть могли".

Чем кончилось и это дело, в бумагах сечевого архива никакого сведения мы не нашли. [163]

А вот любезности с польского рубежа. В запорожском архиве мы нашли целые десятки документов 1740-х годов о спорах и даже кровавых столкновениях между козаками и польскими пограничными "губернаторами", которые ясно доказывают источник тех ужасных событий, которыя, двадцать лет после, произвели уманскую резню. Из одной "промемории" кошеваго Якима Игнатовича от 19 сентября 1749 года, посланной киевскому начальству, видно, что с 1733 по 1749 год польские губернаторы уманского, лысянского, смелянского и других "замков", особенно-же гг. Станислав Кошка-Ортынский, Михаил Закревский и Антон Табан, повесили 230 козаков, отняв у них лошадей, волов, рыбы, оружия и пожитков на 27,513 рублей, что по ценности денег того времени составляло более, чем нынешних сто тысяч рублей.

Для примера приводим оффициальное донесение об одном из таких польских подвигов:

“В 1748 году донского куреня козаков, следующих из днестровского походу, зазвавши командующий в Умани прозванием Табань с поляками в двор, якобы для удовольствия их харчми или за чем другим, и поотбиравши: ружье, лошадей, одежу и деньги, Мартына Гончара, Трофима Ярового, Афанасия Опатого, Андрея Дона, Михаила Доматого и других повешали".

Предлагаем также образчик любезной соседской корреспонденции с того-же рубежа:

Мосци пане (Mosci раnie самая неучтивая формула в письменных сношениях поляков; обыкновенно все пограничные "губернаторы" и даже знатные польские вельможи называли кошевых в своих письмах «высокопочтенными» или «вельможными». Даже главнокомандующие гр. Румянцев или князь Долгорукий так их титуловали) Кошовий низоваго запорожскаго войска, мой приятель!

"Письмо от В. М. М. Пана ко мне отписанное сего 1752 года, месяца августа остатних чисел, получил я, в котором В. М. М. изволите отписывать, яко не только моего хлопця именем Остапка, але и козака именем Самореднаго в вашем войску запорожскому, при котором оний хлопец зостает, не [164] отпытано. В чем не знаю, чи я, чили В. М. М. Пан изволите обманыватиса; понеж я не об Самородному, но об Яцку Безродному до В. М. М. писал, ибо оний Безродний, будучи в Нежине прошедшаго 1751 года на ярмарку, о Покрове пресвятой Богородицы, с прочими своими компанистами, сам онаго хлопця Остапа от мене к себе одмовил (переманил). О чем и не знал бы я, еслиб сам он Безродний чрез многих наших богуславских людей (которые-те люде сами на свои очи онаго хлопця при нем служащаго бачили), —ко мне многократно не наказывал: дабы я, "пославши що-нибудь в даровизну, онаго Остапка к себе отобрал". А наконец чрез Филиппа Годобородченка, который В. М. Пану и лист оний, от мене посланний вручив, так пред тим наказывал: “скажи же панови своему, нехай он мени пару жупанив перешле, а по Остапка нехай присылае, то я его отдам ему". За чим повторным листом В. М. М. Пана прошу оному Яцку Безродному приказати, дабы он мине моего хлопця Остапка без турбации отдал. Впротчем, если бы В. М. М. Пане изволили ведать, в яком оний Остапко заводе зваходится, то бы и сами его задерживать не похотели, ибо оний Остапко совсем, то есть, что я на изучение его вытратив и что (он) у мене в Нежине, на тот час, как его от мене Безродний отмовил, уворовал, —больше коштует (стоить), нежели 700 рублев. Значит, или оную мне утрату изволите пополнить, или онаго моего злочинца (преступника) Остапка прошу выдати, бо вора везде во всех народах пограничных не заступают (не защищают). Ежели же самоизвольно не изволите выдати, то чрез лист от ясне вельможнаго е. м. господина гетмана, к вам имечий прислатися, з дальшою турбациею и большею утратою, принуждены будете отдати.

“Что же В. М. М. Пане изволите в листе своем нас в запорожскую службу запрашивати, — отписую: еслиб я был вор, альбо разбойник или який гультай (негодяй) или драпежца (грабитель), если бы я похотел оных рицерств степовых по за комышами доказывати и не только худобу (имущества), але и жизни людем отбирати, то бы может на службу вашую и дався. А понеже я под знаком (знаменем) корунным и без того “товарищем" состою (В Польше, кроме небольшаго числа регулярных войск, была пограничная стража, называемая gwardia narodowa (гвардия народова), состоявшая из хоругвей (знаков), то есть отрядов дворян, служащих на свой счет, которые назывались товарищами (towarzysze); отряды, набранные королем, гетманами и епископами, назывались почетными знаками (znaki powazne) и были «коронные», т. е. польские и литовские), оной вашей службы не [165] желаю. Хотя же, може, и обретается у вас який гультай, который поляком называется, але он не есть поляк, только ровний ваш; бо он польским языком только срастает, а в самой силе подобный вам, а не поляк: за чим не мене, але подобнаго себя охотника в службу запорожскую запрашивайте, але не мене. Теперь мене-ж без большой турбации и утрати успокоить прошу.

“Наконец В. М. М. Пане навсегда зостаю приятелем зичливым.

“Михаил Клечковский".

2 сентября 1752 года.

З замку Богуславского ("З замку Богуславского". Богуслав — г. киевской губернии, имение князей Яблоновских, имел, подобно всем другим украинским городам и местечкам, небольшое укрепление вокруг помещичьяго дому, и от того назывался «замком»).

Кош определил: хлопця от "вельможностей" войсковых в паньскую неволю не отдавать.

Любезность польского порубежника, в ответ на радушное приглашение сделаться низовым козаком “на защиту христианства против басурман", — тем любопытнее или, лучше сказать, смешнее, что 20 лет после такие вельможи, как киевский генерал-губернатор Глебов, Кочубей, граф Панин, князь Прозоровский, граф Остерман, даже Потемкин вступали охотно в запорожское войско, и им выдавались аттестаты от избранных ими куреней. Вот подлинный такой “аттестат", выданный знаменитому академику Эйлеру, посещавшему Сечь с ученою целью в 1770-х годах.

АТТЕСТАТ.

“Астрономической экспедиции главный предводитель, артиллерии бомбардирскаго полку господин поручик, Христофор Леонтиев Эйлер, в приезд свой в нынешнее время в Сечь запорожскую, по его прошению, в войско запорожское, в число [166] куреня Кущевскаго товарищей, принять и между товариство того куреня, на всегдашнее изчисление в куренные регестры, с нижеписаннаго числа записан. Для чего ему, г. поручику Эйлеру, когда где надобность укажет объявления, сей аттестат из Коша войска запорожскаго визоваго при подписании и печати войсковой выдан. В Сечи запорожской августа 4 дня 1770 года".

(М. П.) Сдедует подпись:

“Войска запорожскаго визоваго кошевой атаман Петр Калнишевский, с старшиною и товариством".

А. Скальковский.

Текст воспроизведен по изданию: К истории Запорожья, I. "Порубежные любезности" // Киевская старина, № 10. 1882