1. О ПЕТРЕ КОНАШЕВИЧЕ САГАЙДАЧНОМ.

«Року 1622 Петро Сагайдачный, славный Гетман Запорозский и великий защитник Православной Веры, любитель и ктитор Брестского монастира и школ Латинских 1, временное свое житие остави; тело же поховано в Киеве в монастиру Братском в Проводную неделю, з великим плачем Запорозского войска и всех людей Православных».

Так поминают Малороссийские Летописи сего доблестного мужа, который в ряду козацких Гетманов бесспорно есть первенствующее лице, после Богдана Хмельницкого, и по своему характеру не менее его примечателен в Истории. Если победоносная сила Богданова была мечем, освободившим Украйну от Польского ига; то могучее, непобедимое мужество Сагайдачного служило хранительным щитом Православной Киевской Руси, в ту печальную, тяжкую годину, какая постигла ее после казни отважного Наливайка. Сагайдачный наследовал Гетманскую булаву, после сего героя-мученика, именно в 1598 году 2. Он был неизбежною, неотразимою грозою для Татар и Турков, которых громил непрестанно на море и на суше. Его победы и сила над ними столь важны были Польше, что она невольно смирялась в своем разъярения на Козаков и Украйну, невольно уважала сего Запорожского Гетмана, который с могучим, суровым [348] мужеством героя соединял и доблести отличного гражданина. Сагайдачный, для своего утесненного народа и гонимого Православия, сделал все, что только можно было сделать при Жигимонте ІІІ-м, не поднимая оружия на Польшу, и не даром называется он в Летописях Великим защитником Православия: он стремился поддержать и утвердить благочестие и просвещение своего народа; он убедил Иерусалимского Патриарха Феофана посвятить в Киеве без Королевского дозволения — Православного Митрополита и Епископов на Русские Епархии, занятые Униатами; — своим иждивением возобновил Богоявленское Киевское Братство, и учредил фундацию на школу Братства Львовского «(на науку и на цвичены бакаларов учоных)». Кроме того он написал объяснение об Унии, которое Литовский Канцлер Лев Сапега называл: «предрагоценным сочинением 3». Как жаль, что до сих пор остается в неизвестности сей памятник, из которого можно бы яснее увидеть просвещение и ум великого Гетмана. Но восстановление Православной Киевской Митрополии, 25 лет сиротевшей без пастыря под гнетом Унии, и возобновление Богоявленского Братства, разоренного противниками Православия: это такие два дела, которые дают бессмертие славному имени Петра Сагайдачного, и по которым он был предтечею бессмертного Петра Могилы, так блистательно совершившего то, что начато Сагайдачным.

2. Анахронизмы в повествованиях о Сагайдачном.

Сии два великие мужа, в истории Кониского, как бы умышленною ошибкою, сближены и представлены заодно и современно действующими в Киеве. [349] Примечательная обмолвка! они современно действовали только под Хотином, противу Турок, где 25-летний воеводичь Могила отличился своею воинскою храбростию, а старый Сагайдачный со славою кончил свое козацкое поприще. Но я имел случай заметить, что из доверия к Конискому упомянутая обмолвка его обращается в мнение, и даже повторилась было в одном новейшем сочинении о Малороссии. Потому считаю не лишним предложить читателям и почитателям истории Кониского следующие замечания:

Описав подробно поражение Татар на р. Самаре (1613), Кониский так оканчивает свое повествование о Сагайдачном: «Гетман Сагайдачный, после означенных походов, ни каких других не предпринимал; а при обыкновенных и всегдашних беспокойствах и набегах пограничных, командировал Наказного Атамана своего Петра Жицкого 4, и Старшин Генеральных, и. Полковников с корпусами и командами, смотря по надобности и силам противным, а сам, бывши спокойным правителем Гетманства, поправлял внутренние беспорядки правительственные и воинские; воспрещал усильно униатство, возвращал с него церкви, а в том числе воротил и Соборную Киевскую Софию; созидал вновь церкви, и между тем построил Братский Киевский монастырь на Подоле под распоряжением Гетмана Петра Жицкого, яко в архитектуре сведущего; надал сему монастырю достаточные деревни, и возобновил в нем, с помощию Митрополита Киевского Петра Могилы, древнюю Киевскую Академию, заведенную со времен последнего крещения России, но от нашествия и раззорения Татарского крывшуюсь в разных монастырях и пещерах. И поживши Сагайдачный в полной славе великого и славного Гетмана Малороссийского более двадцати лет, скончался в Киеве в 1622 году и погребен в церкви того созданного им [350] Братского монастыря, коего почитался он главным Ктитором».

— «Поляки, уважая храбрость и заслуги Сагайдачного, не смели при нем явно производить в Малороссии своих наглостей, да и самая любимая их Уния несколько поутихла и простыла».

Слова, напечатанные курсивом, несогласны с историческою истиною и точностью. После Самарского дела (1613 г.) Сагайдачный предпринимал два важных похода — под Москву (1618 г.) и под Хотин (1621 г.). — В 1622-м году, когда он возобновлял Богоявленское Братство, Петр Могила находился еще в военной службе: монашество принял он в Печерской Лауре 1625 года, а в Митрополиты посвящен во Львове 1633 года. В этом же году и Софийский Собор отобран от Униатов Могилою, а не Сагайдачным; и Богоявленское Братство получило название монастыря, но перестало быть Патриаршею ставропигией. Основание Киевского Братства и при нем школы относится к 1588-му году, а не к древним временам. — Может быть и последняя фраза Кониского о Сагайдачном, перенесенная в Историю Бантыш-Каменского, подлежит некоторым изменениям; но об этом говорить не стану.

Указанные мною погрешности не отнимают однако всего достоинства у повествования Кониского о Сагайдачном. Подобные обмолвки попадаются и у других достойных писателей. Так и у Митрополита Евгения — в кратком сведении о начале Киевской Академии, приложенном к описанию Киевософийского Собора, на стр. 210-й, читаем: «а хотя Церков Братскую обновил в 1622-м году Гетман войск Запорожских Петр Конашевичь-Сагайдачный, и братство поддерживал, но училища восстановить не смел без дозволения Польского Короля, и уже в 1629 г. Февраля 19-го получил от Короля Симзмунда III грамоту..».. Здесь Сагайдачному дано лишних 7 лет жизни на этом свете: явно, что это обмолвка. [351] Таким же образом и на стр. 157 описания Киевософийского Собора сказано: «в сие время, попущением Киевского воеводы, Фомы Замойского, в самом Киеве начались грабежи церквей и монастырей, и при сем случае новозаведенное в Братском монастыре училище потерпело разорение. Гетман Конашевичь едва мог спасти остатки его...». Но возобновление разоренного в 1621 году Братства совершено Сагайдачным в том же и в начале следующего 1622 года; а Фома Замойский был Киевским Воеводою с 1626 года. — Несмотря на подобные обмолвки, описание Киевософийского Собора и Киевской Иерархии есть труд, чрезвычайно важный для Церковной Истории югозападной Руси.

Дело в том, что Кониский, при всех своих частных погрешностях, дает нам общее понятие о характере Сагайдачного вернее, чем новые розыскатели Малороссийской Истории, — что и между выше указанными погрешностями Кониского, встречаем любопытное для истории Киевского Братства известие о строительном участии в нем Петрижицкого. При этом известии Иван Петрижицкий, сподвижник Сагайдачного и наследник его любви к Братству — становится очень занимательным лицом, в 1632 году, когда он, будучи на тот-час Гетманом, вместе с Митрополитом Исаиею Копинским, первым Ректором Братского училища, — убеждает Архимандрита Петра Могилу, чтобы он свою Лаврскую школу соединил со школою Братскою, которую сам Могила потом назвал в своем завещании «единственным своим залогом» и даже — единственным залогом Православной Русской Церкви 5.

В замен недостатков своих, повествование Кониского о Сагайдачном представляет подробное и живое описание первых его воинских подвигов. Подобными описаниями изобилует вообще История Руссов, [352] и это составляет одно из ее отличительных достоинств. Кониский понимал, какова должна быть история воинственных Козаков, когда с такою подробностию передавал их битвы. Издатель Запорожской старины, Срезиевский, решился называть эти сказания повестями. Но эти повести выдумывал не Кониский. Их писали козаки на бранном поле оружием и кровью, и потом переписывали на бумагу и хранили для памяти потомков. Вот по каким летописям писал свои повести о козацких подвигах Преосвященный Кониский 6, который сам есть одно из примечательнейших лиц нашей Истории. В его творении часто встречается неотчетность хронологическая, — и некоторые частные события представлены неверно, по недостатку верных и точных о том известий. Но вспомним, когда писал Кониский? — Вспомним, что у него не было того богатства материалов, какое было под рукою трудолюбивого Николая Бантыш-Каменского, — каким пользовался достойный сын его, сочиняя свою Историю Малой России. Срезневский имел в своих руках труды Кониского, Бантыш-Каменского и много других источников, составляя в наше время свою коротенькую Историю Украйны, предлагаемую в Запорожской Старине под именем «Летописи». Однако и эта новейшая Летопись, повествуя например об убиении козаками Гетмана Григория (Грицка Черного?) в 1628 году, говорит 7, что к тому возбудил Козаков своею речью бывший в то время Архимандритом Печерского монастыря, знаменитый Никифор Тур, и что козаки провозгласили его своим Гетманом… Это уже настоящая повесть! В 1628 году Архимандритом Печерской Лавры был уже Петр Могила; а знаменитый Никифор Тур, мужественно защищавший Печерскую Лавру от Униатов, и не взирая [353] на Королевские повеления, не уступивший сего Русского Святилища отступному Митрополиту Рогозе, умер в один год с своим противником, именно в 1599 г.: почти тридцать лет разницы!.. В той же Летописи, составленной Срезневским, сказано и об Сагайдачном, будто он предводительствовал козаками во время битвы Цоцорской. Но это также или обмолвка, или заимствование из неверных источников.

Описанные так подробно у Кониского первые подвиги Сагайдачного, едва упомянуты и в Истории Малой России, составленной Бантыш-Каменским; за то в ней, особливо во втором издании (М. 1830), История Сагайдачного дополнена многими сведениями, из разных источников собранными, и вновь к Истории Малороссии прибавленными. Но характер Сагайдачного, в труде Бантыш-Каменского, утратил свою определенную ясность и представился каким-то неорганическим смешением великих и низких качеств. — Так и вообще в Истории Бантыш-Каменского: она богата сбором сведений, из разнородных источников почерпнутых, и важна особенно известиями документальными. Но в этом труде нет верной изобразительности исторических лиц, нет того живого духа, которым проникнута История Руссов, написанная Преосвященным Кониским.

 

2. Нарекание Историков на Гетмана Сагайдачного.

Относительно Сагайдачного, в Истории Малой России нас остановили особенно следующие слова Бантыш-Каменского (ч. I стр. 184): «История, передавая знаменитые подвиги героев, не может скрывать деяний, помрачивших их славу. Конашевичь обнажил в 1618-м году меч свой против соотечественников: обратил в пепел Елец, Ливны и другие пограничные города Российские; вспомоществовал, с двадцатью тысячами козаков, Польскому Королевичу Владиславу в Московской осаде; опустошил окрестности сего города, Коломны, Переяславля-Залеского, Калугу. Он действовал таким образом для личных выгод, желая удержать [354] за собою Гетманство, приобрел доверие Правительства Польского, справедливую укоризну от потомства».

Укоризна благовидная, однако небывалая в потомства; и составляющая только личное мнение Историка. Но подобные обвинения, мне кажется, в Истории Малороссии могут начинаться только с 1654 года: когда Богдан Хмельницкий освобожденную им Украину присоединил к Московскому престолу Переяславскою присягою 8-го Января; — когда Запорожское войско назвалось войском Его Царского Величества; — когда вслед затем и Митрополит Сильверст Коссов, с подвластным ему Киевским духовенством, решился перейти в подданство России. Таким образом Историк имел право налагать свои укоризны уже — на Ивана Выговского, так лукаво обманувшего Москву, — на Юрия Хмельниченка, так малодушно изменившего своей присяге, — особенно же на Мазепу, так предательски изменившего и Великому Царю, и народу своему, за что и народная песня говорит ему в укор:

Мазепо Гетмане, израдливый Пане!
Злее починает, з Шведом накладаеш!..
«И на Царя Восточного руки поднимает!..».

По тогда, как Сагайдачный ходил на Москву, вспомоществуя Королевичу Владиславу, было иное время и другой порядок вещей: тогда Польша не оставляла еще своего притязания на невозвратный для Владислава Московский престол, не смотря что на нем уже и царствовал избранник Михаил; тогда Украйна принадлежала еще к составу Речи Посполитой, и Запорожское войско именовалось еще войском Его Королевской Милости; тогда Москва и козацкое Запорожье, возникшие розно во время удельного разъединения Руси и Татарского над нею ига, — считались еще чуждыми друг для друга, не смотря на единство рода и Веры. «Не оскорбляйтесь, что не видели очей Его Царского Величества. Вы пришли к Москве перед постом, а в пост у великого Государя нашего ни какие Послы и иноземцы не бывают» 8. Так [355] говорил Князь Пожарский в 1620 году Казакам, посланным от Сагайдачного к Царю Михаилу.

Память потомства так добра, что даже прославляет имя доблестного Князя Курбского, как бы забывая, что он воевал прошиб Москвы и с ее противниками. — А потому помощь, которую Королевичу Владиславу оказал Запорожский Гетман еще до присоединения Украйны к Москве, не помрачает его славы. В противном случае История должна бы помрачить и славу доблестных Князей Острожских, воевавших против Москвы, должна бы непрестанно осыпать укоризнами и всех Русских Князей, воевавших друг против друга во время удельного разъединения Руси. Но борьба Западной или Литовской Руси с Восточною или Московскою Русью была уже докончанием древней удельной борьбы: и нашествие Сагайдачного было последним ее отзывом. С утверждением Романовых на Московском престоле начался новый порядок для всей Руси, настала пора ее воссоединения.... И Сагайдачный не преминул в начале 1620 года обратиться к Московскому Царю с своим посольством и грамотою, предлагая свои услуги; и Московский Царь ответствовал Гетману дарами и похвальною грамотою 9. Вот первое начало того сближения Украйны [356] с Москвою, обновленною воцарением Романовых, которое потом Богдан Хмельницкий, начав такими же сношениями, как Сагайдачный, довершил успешнее. — Что касается до внутренних побуждений, которыми Запорожский Гетман был подвигнут на помощь обыденному Царю — Королевичу Владиславу; то она несправедливо истолкована Бантыш-Каменским: будто Сагайдачный действовал так из личных выгод, желая удержать за собою Гетманство!.... Если сей великий защитник православия и приобрел чрез то доверие Польского Правительства, то не для своеличных выгод и не для удержания за собою Гетманства. — Доверием Польского Правительства Гетманства удержать было нельзя: оно зависело от него самого и от Казаков. Десятки Гетманов, доверенных у Польского Правительства, и от него поставленных, были прогнаны или убиты Казаками. Не раз они отрешали от Гетманства и самого Сагайдачного за его суровость, но без него они не могли обойтись, и опять избирали его себе Главою.

Сагайдачный не боялся утратить своего Гетманства, вместе с доверием Польского Правительства, когда вслед за своими сношениями с Москвою решился, без дозволения Королевского, воспользоваться пребыванием в Киев Патриарха Феофана, и возобновить Православную здесь Митрополию. И вот «по его убедительной просьбе» в самый день Успения, в Печерской церкви, Иерусалимский Патриарх посвящает Иова Борецкого в Киевские Митрополиты, и шесть Православных Епископов. Это был один из самых радостных и торжественных дней для Киевской Руси, 25 лет не имевшей у себя Православного Митрополита! Известно, как противно было сие посвящение для Правительства Польского, и как оно поступило с Епископами, посвященными в Киеве 15-го Августа. — В Октябре того же года Сагайдачный ехал уже в Варшаву; но не для ответа и казни за свой подвиг Православия; его звали на Сейм, на Совет [357] Военный. Без Казацкого Гетмана, Польша потерпела сильное поражение от Турок под Цоцорою, и сбиралась всеми силами своими на Хотинское дело. Без Казацкого Гетмана ей нельзя было обойтись.

Когда Сагайдачный был в Варшаве у Короля — говорит Червоно-Руская летопись, Король сказал: «Я посылаю сына и поручаю его тебе». После во Львове, когда Король, выезжая из города, выходил из Архиепископского дома, а Сагайдачный стоял у ворот, Король ему поклонился и сказал: посылаю сына и поручаю его тебе! Сагайдачный положил Королевичу руку на голову, и призвавши на помощь Господа Бога, сказал: «я с вами смело пойду против наших неприятелей!» С помощию Бога, и чрез усердие Казаков так и сделалось. —

Таков был Сагайдачный. Ему ли же было заискивать доверие у Польши из личных выгод для удержания Гетманства? Он воевал своим оружием за Польшу, как Казак и как подданный Короля; но не Польше посвящена была душа его. После Хотинского дела он опять возвращается в Киев для подвигов Православия и просвещения, возобновляет своим иждивением Богоявленское Братство, и в нем кончает славную жизнь свою смиренным братом.

Бантыш-Каменский, в нарекании на Сагайдачного, ссылается на Историю Энгеля. Но Энгель не потомство, и не его иноплеменной душ было проникать в тайные побуждения великого Гетмана! Вникая в характер Сагайдачного, можно думать, что он, содействуя Владиславу воссесть на престол Московском (который во все время Гетманства его был обуреваем чрезвычайными смутами, с прекращением древней династии происшедшими), замышлял уже о том, чего достиг Хмельницкий другим путем, т. е. о соединении Украйны с единоверною Москвою. Притом Сагайдачный конечно знал, почему так старался для юного Королевича: признательный к нему и благосклонный к Казакам, Владислав, будучи Польским Королем, много [358] способствовал Петру Могиле к восстановлению Православия; да и самого Хмельницкого, не Владислав ли решил на восстание противу Польши, говоривши и писавши к Казакам: «когда вы есте воины добрые и саблю при боку имеете, что же вам за себя постоять воспрещает?» Таково было тогда положение дел, что и сам Польский Король согласен был на восстание Казаков против Польши! С другой стороны и прежние отношения самой Москвы были еще таковы, что она долго не могла принять в подданство свое Запорожских Казаков, издавна желавших присоединиться к единоверной им Московской Руси. К устроению сего важного дела Москва не прежде решилась приступить, как в 1653 году, после не однократного о том обращения к Царю Алексею Михайловичу от Богдана Хмельницкого, который хотя шесть лепи, уже властвовал сам собою на освобожденной им Украйне, но на Переяславской Раде говорил Казакам: «шесть лет живем без Пана в нашей земле и выдим, что нельзя нам жить боле без Царя, и православного. Великие Росии Царя Восточного себе за Царя и Пана просим, — и кроме его Царские высокие руки благотишнейшаго пристанища не обрящем».

3. О роде Гетмана Сагайдачного.

В Истории Бантыш-Каменского сказание о Сагайдачном начинается следующею его характеристикою: «низкий происхождением, но великий духом, ума чрезвычайного, храбрый, бодрый, проворный, малоречивый, враг роскоши, нрава жестокого, неистового, проливавший кровь за малейшее преступление, неумеренный в чувственных наслаждениях, ускоривших смерть его».

Дело известное, что наслаждений чувственных не были чужды многие герои, которых прославляет История, как великих людей. Но я не знаю, должна ли наша История включишь в характеристику Сагайдачного сомнительное известие о неумеренной его [369] чувственности, будто бы ускорившей смерть его? Сарницкий заставляет Сагайдачного и умереть от любострастной болезни, преждевременно, в 1620 году. Но чувство исторической истины оскорбляется такою явною ложью; и нашей Истории не для чего заслушиваться того, что могла придумать клевета на великого защитника Православия. Память Хмельницкого священна для всей Руси, и Южной и Северной; но Историки Польские смотрели на него не теми глазами; а Чарнецкий не пощадил даже и праха его, и разоряя Суботово, наругался над костями Богдановыми. — Что касается до низкого происхождения Сагайдачного, то показание о сем также основано, кажется, на позднейших и недостоверных сказаниях. Покрайней мере мне встретилось другое, более определительное и верное известие, что Сагайдачный был уроженец и дворянин из Самбора. Это известие потому вернее, что оно находится в современных Сагайдачному Записках 10, веденных с 1620 по 1671 год на Польском языке, дворянином Киевского Воеводства Якимом Олизаровым сыном Ерлычем.

Под 1620 годом Ерлычь, говоря о Сейме, бывшем тогда в Варшаве по случаю сбора на Хотинское дело, пишет о Сагайдачном в следующих выражениях. «Войска от Польши было около 70,000, кроме Запорожских молодцов Казаков, которых могло быть. 40,000; над ними Гетманом поставлен был человек во военном дел опытный, справца великий и добрый Петр Конашевичь-Сагайдачный, на которого много полагались в Совете, который был не простого рода, но шляхтич из Самбора, который все те военные тягости нес на себе, а также и во всем давал совет, и как он советовал, на то соглашались их милость Папы Гетманы и Королевич его милость». [360]

4. О смерти Сагайдачного.

Хотя в Малороссийских летописях определительно сказано, что Сагайдачный скончался в Киеве 1622 года на Проводной неделе; однако некоторые ускоряют кончину его. Так вышеупомянутая Червоноруская летопись, говоря под 1620 годом о битве Хотинской, прибавляет о Сагайдачном: «здесь его застрелили, а в Киеве лежит его тело». Здесь двойная ошибка летописца: ускорено целым годом Хотинское дело, происходившее в Сентябре 1621 года; ускорена смерть Сагайдачного, который после Хотинского дела жил еще полгода.

Не смотря на то Эвецкий, напечатавший (в Телескопе) отрывки из сей летописи, с собственными на нее примечаниями, дал излишнюю веру словам ее о смерти Сагайдачного, и говорит вот что: «наш летописец убивает Сагайдачного на войне и показание его, современника, важное во всяком случае, тем более еще важно, что он именно оговаривает, что тело Сагайдачного лежит в Киеве. Как хотите, трудно поверить, чтобы мужественный, неукротимый, чувственный Сагайдачный захотел постричься; и пока это не будет действительно доказано, до тех пор, ни Киево-Братскому, никакому в свет монастырю мы не уступим Сагайдачного, и лучше застрелим его под Хотином. Это внутреннее убеждение мы считаем нашею светлою мыслию и твердо уверены, что тень Сагайдачного нам благодарна». Эвецкий смотрит на Сагайдачного только с воинской и притом чувственной стороны, и воображает его себе таким воином, который и умереть должен не иначе как на бранном поле, от пули неприятельской; эту свою мысль Эвецкий считает светлою мыслию, потому-то так полюбилось ему и показалось важным ошибочное показание Червоноруского летописца. — Этот летописец мог верно пересказать о встрече Сагайдачного с Жигимонтом и Владиславом во Львове; ибо [361] рассказ об этой встрече мог сохраняться в городе долгое время без искажения, равно как и то известие, что Сагайдачный погребен в Киев.

Но показание летописца об убиении Сагайдачного под Хотиным, противуречащее другим о том же известиям, не следовало принимать так торопливо за несомненное показание современника. Сам Эвецкий приводит слова этого современника, что он в 1621 году только что «ся учити почал в Межибожу у Дяка Дмитри Щирецкаго». Следственно, о происшествиях Хотинских он писал уже впоследствии, по слухам, в которых утратилась хронологическая точность, и события перемешались. Потому-то о встрече во Львове и о Хотинском деле он говорит под 1620 годом вместо 1621 г.; потому и смерть одного Гетмана перенесена им на другого. Во время Хотинского дела (скажем словами Ерлыча) «Сентября 24 дня Пан Гетман Великий умер в два часа пополудни в замке Хотинском». Смерть Литовского Гетмана (Ходкевича) очень могла потом быть обращена в смерть Казацкого Гетмана, который для народа был Гетман по преимуществу, — и тем более могло это статься, что, по сказанию некоторых летописей (упоминаемых Срезневским), Сагайдачный был под Хотином сильно ранен. Как бы впрочем ни произошла ошибка Червоноруского летописца о смерти Сагайдачного, Эвецкий еще усилил эту ошибку своею критикою. Он «твердо уверен, что тень Сагайдачного ему благодарна» за что же? — за то, что Эвецкий решился застрелить ее под Хотином, и таким образом отнять у Сагайдачного полгода жизни, ознаменованные прекраснейшими подвигами? ... Но Эвецкий конечно отречется от напрасной уверенности в светлости своей мысли, когда мы укажем на свидетельства о смерти Сагайдачного в полной мере современные и достоверные.

1. В Киево-Братском монастыре хранится большой золочено-серебряный ручной крест, обсаженный [362] девятью камнями; с передней стороны его внизу означено: весу в нем 2 фунта 16 лотов и 1 золотник; а на другой сторон на рукояти надпись старинная: Року ахкв (1622) дал сей крест раб Божи Петр Конашевич Сагайдачный Гетман войска Его К. М. Запороского до церкви светого Богоявления Господня в дом братски на отпущение грихов своих».

2. В старом помяннике Киево-Михайловского монастыря, писанном в 16 и первой половин 17 века (в 4 д. л.) есть следующая современная заметка о кончине Сагайдачного (написанная киноварью на 98 лист):

— «Року 1622, Априля 10 дня благочестивый муж Пан Петр Конашевич Сагайдачный Гетман войска Его К. М. Запорозкого по многих знаменитых военных послугах и звитязствах, на ложи своем простер нозе свои, приложися к отцем своим, с добрым исповеданием, исполнен благих дел и милостыни. В. Киеве. Погребен при церкви школы Словенское в месте на Подоле честно, в домоу братства Церковного».

«Помяни Господи души раб своих Петра, Конона. Елисея. Якова. Германа 11».

3. Есть и печатное современное доказательство о смерти Гетмана: стихи или верше на погребение Запорозского Гетмана Петра Конашевича Сагайдачного, сочиненные тогдашним Игуменом и Ректором Богоявленского Братства Кассианом Саковичем, и напечатанные того же 1622 года в Киевопечерской Лавре; но мне не удалось найти этого редкого издания 11*. —

К сожалению не осталось надгробной надписи над могилою Сагайдачного, и мы только по преданию знаем, [363] что он погребен за олтарем Братской церкви, около того места, где лежит теперь надгробный камень знаменитого странника нашего Григоровича.

5. Об иночестве Гетмана Сагайдачного.

Эвецкий представляет себе Сагайдачного таким чувственным человеком, что ему невероятным кажется, чтобы Гетман захотел постричься в монахи. Зачем же такое неверие в возможность преобразиться чувственному человеку в духовного, особливо в предсмертный час жизни! Для такого преображения нет ни психической невозможности, ни исторического противоречия. Из нашей Истории видно, что Русские Князья и Бояре прежних времен часто оканчивали жизнь в монашестве и схиме. Ольгерд был язычник; но и тот не отрекся принять перед смертью своею Христианство и схиму. Читайте старинные поминания Князей Острожских, Четвертенских, Черторижских, Вишневецких, Корецких, Сангушков, Олельковичей, Голшанских... во всех этих и других Западноруских родах вам непрестанно будут встречаться иноки и схимники, инокини и схимницы; та же наклонность к иночеству велась и в козачестве Украинском не только между старшинами, но и между простою Запорожскою братией. Безграничная, буйная воля часто становилась в тягость, и свчевые удальцы, для которых и в Запорожском Братстве первым условием была православная вера, — шли в монастыри, особливо в Межигорский и Терехтемировский, и там в строгом послушании смиряли свою душу и доканчивали жизнь. Надобно ли подтверждать примерами сказанное мною? В 16 веке можно указать на Гетмана Шаха, который свою жизнь кончил иноком Каневского монастыря. Из 17-го века укажу на род Богдана Хмельницкого: известно, что сын его Юрий — это игралище судьбы, после двукратного Гетманства был Архимандритом Гедеоном; памятная по истории Богданова жена также под конец жизни была инокинею [364] Анастасиею 12. Мать Гетмана Мазепы была также инокинею и схимницею. А Михайло Вуяхевичь.... в 1690 году 16-го Ноября Лаврская Братия избрала единогласно себе в настоятели сего Войскового Судью, и он 9-го Декабря был уже Печерским Архимандритом Мелетием, пройдя быстро и пострижение, и постепенное посвящение в диаконы и священники. Из прошлого столетия можно привести много примеров, подобных Симеону Петриковскому, который сперва служил полковым Лубенским писарем, потом был Брянским Архимандритом Силуаном. Мы здесь вспомянем только о Запорожском Сотнике Максиме Железняке. Оставив Запорожье, он находился в числе послушников Медведовского Никольского монастыря, (на р. Тясмине), и уже готовился принять иноческий чин; — но произведенное в 1768 году насилие Православию вызвало Железняка из мирной обители и обратило на тот страшный подвиг, который памятен под именем Коливщины 13. Вообще в прежние времена козачество и монашество вовсе не были такими взаимно розными и чуждыми сферами жизни, что бы Запорожскому Гетману не захотеть постричься, как думает Эвецкий. Особливо Сагайдачный мог это сделать, и тем более, что в последнее время жизни своей он преимущественно предан был подвигам благочестия и просвещения Христианского. Но действительно ли он принял [365] монашеский чин пред своею кончиною? это другой вопрос, — и я согласен с Эвецким, что на это нет доказательств несомненных. Об иночестве Сагайдачного мы говорило, доселе полагаясь только на Историю Бантыш-Каменского, а он это известие заимствовал, кажется, только из Энгеля. Но судя потому, что в более достоверных и в современных Сагайдачному свидетельствах ничего не упоминается об его иночестве, я думаю, что славный Гетман скончался в Киевском Братстве только смиренным братом оного, а в монахи не постригался.

6. О народной песне про Сагайдачного, относящейся не к Гетману Петру.

К сожалению, между народными Украинскими песнями не встретилось еще ни одной про знаменитого Гетмана. Что же касается до удалой Запорожской песни, в которой воспевается тот Сагайдачный, —

Счо променяв жонку
На тютюн да люльку
Необачный,

то она очевидно относится не к Гетману Петру. Самый склад ее показывает, что она не из его времен, а представленный в ней Гетман Дорошенко определяет ее время и того удалого Запорожца, про которого она сложена. На него я указал еще в первом издании Мало-Российских песен 1827 года.

Не смотря на то, издатель Запорожской старины, эту песню относит именно к Гетману Сагайдачному; а в Дорошенке видит не Гетмана Петра, а деда его Михаила, бывшего Гетманом в 1625 году. Предлагая эту песню, Срезневский говорит (З. С. Ч. 10. III. стр. 106): «Отрывок из песни о подвигах Сагайдачного может отчасти показать мнение Казаков и отношение, в каком он находился к ним». —

Какое же мнение Казаков о Сагайдачном, и какое его отношение к ним показывает эта песня — [366] полная, а не отрывок?.... Такое толкование этой песни показывает, что Срезневский вообразил себе Гетмана Сагайдачного самым отчаянным Запорожцем, на подобие Гетмана Карпа Полторакожуха, похороненного Казаками в горелочной бочке. Но и тот серомаха искал в вине веселого забытья с тоски от неудачи семейной, и ласкаясь к чернобровой шинкарке, говорил:

«Ой е в мене жонка и деточок двое,
Да не пригортаються, серденько мое. —

Судя по тому, за что и как народная песня славит «Наливайка — шановного Пана» и других своих героев, менее значительных, — можно утвердительно сказать, что она не так бы изобразила и не тем бы помянула величавого Гетмана, оплаканного плачем Запорожского войска и всех Православных».

Срезневский, упомянув, что я эту песню отношу к спутнику Гетмана Дорошенко, Грицку Сагайдачному, возражает так: «может быть и правда; но доказательства? И почему же о спутнике Дорошенка народ, сколько мне известно, не знает ничего, как между тем Гетман Сагайдачный упоминается и в сказках, хотя и жил прежде Дорошенка? Помня Дорошенка, народ, конечно помнил бы и его спутника, если сложил о нем песню».

На это я замечу, что в то время, когда сложена была песня об удалом Дорошенковом спутнике, он без сомнения известен был в народе. — Но теперь народ поминает в песне его имя, сам не зная, кому оно принадлежало; да и про Дорошенка он едва помнит и знает только, что это был славный Гетман; а почему он так славен и почему сильнее многих других Гетманов запечатлелся в народной памяти, того не объясняют и наши Историки Если Срезневский не знает о Грицке Сагайдачном, Дорошенковом спутнике, и хочет доказательств, что песня относится к нему, то доказательства [367] находятся в самой песни. На одно из них я уже указал: не так бы отозвалась она о знаменитом Гетмане! Далее: в песне представлено, что впереди Дорошенко ведет свое войско Запорожское; по средине Пан Хорунжий; а за ними — Сагайдачный. Очевидно, что свое Запорожское войско мог вести только Гетман, или вождь Запорожского войска, следственно в песне представлен Гетман Петр Дорошенко, а не дед его. — Таким образом и Сагайдачный, шедший назади Дорошенкого войска, был современник Петра Дорошенка; это мог быть внук и даже правнук Гетмана, а не сам он. — Срезневский ссылается на одну песню, где порядок Казацкого войска так представлен: впереди Реэстровые, за ними Хорунжие, а позади Куренные. Чтожь из этого? Грицко Сагайдачный вероятно и был Куренным Атаманом в то время, когда, идучи за Дорошенком с своими куренными молодцами, говорил:

«Мене с жонкою не возиться,
А тютюн да люлька
Козаку в дорозе
Знадобиться!»

Но у Срезневского выходит обратный порядок. Гетмана, идущий перед своим войском, является в звании Бунчужного, которое, по мнению Срезневского, могло принадлежать тогда Михаилу Дорошенку; а воображаемый Гетман Сагайдачный является в задних рядах войска, в ватаге Сечевых удальцов. Но если войсковой порядок объяснять уже из песен, то в них Гетмана, или Военачальник, представляется всегда впереди своего войска, как в этой песне представлен Гетман Петр Дорошенко.

Для убеждения в том можно взглянуть на песни — о Сулиме (1633), о походе Богдана Хмельницкого в Молдавию (1649), об Иване Коновченко (1684), о Сотнике Харьке (1766). [368]

1) Сбор Сулимы в поход на Поляков 1633 г. представлен так:

«От и выйшли Гайдамаки, хоч тысячай двести,
Да багацько да за ними зведется корысти.
Попереду Пан Сулима, отаман Кошовый —
Чогож жаху завдавати, его вон чернобровый!»

Дело естественное; но для доказательства, приведу следующие примеры: 2) начало думы о походе на Поляков в 1637 году: (Укр. П. Ч. I. стр. 27).

«Ой пошли Козаки на чотыри поля,
Счо на чотыри поля, а на пятена подолье.
Счо одним полем, то потов Сашко Мушкет;
А за паном Хорунжим мало-мало не три тысячи, —
Усе хоробрыи товариши Запорозьци —
На кониках выгравають, шабельками блискають, у бубны ударяють,
Богови молитвы посылають, хресты покладають».

Таким же образом представлен и Хмельницкий в походе на Молдавию 1649 г.

«Из низу Днепра тихий ветер вее повевае,
Войсько Хмельницкого в поход выступае:
Тольки Бог Святый знае,
Счо Хмельницький думае — гадае! ...
Яко до Днестра прибували,
Через три перевозы переправу мали:
Сам Хмельницкий наперед всех рушав.

Вот отрывок из думы об удалом Иване Коновченке (1684 г.):

«Перва сотня наступае,
Вдова сына не видае.
Друга сотня вступа, сам Хорунжий попереду иде. [369]

Наконец приведу начало песни о Сотнике Хорьке, относящейся к 1766 году.

«Ехав Сотник чрез Уленик, горелки напився:
За ним, за ним семост молодцов: — стой, батьку! не журися!» —

Срезневский говорит, что ничего не узнал в народе о Грицке Сагайдачном. Но об нем и справляться надо было в письменных памятниках, а не у современного нам народа, который ничего не помнит о лицах гораздо важнейших. Если же нужны исторические доказательства, что в Гетманство Дорошенка (действовавшего с 1665 по 1676 год) был Сагайдачный на Запорожьи и вероятно в звании Куренного Атамана, то я утвердительно повторю, что это именно был Григорий Сагайдачный который в 1687 году, будучи уже Кошевым Атаманом, предпринимал восстание против новопоставленного Гетмана Мазепы, взяв сторону выбранного Казаками в Немирове Гетмана Мигулы или Могилы 14, и который получил Царскую Грамоту от 14 Июня 1688 г., отысканную в Ж. М. Н. П. 1840 года кн. 4. Был-ли этот Сагайдачный потомок Гетмана Петра, не знаю. — Об его роде нашел я следующую современную ему Опись в помяннике Антониевой пещеры (на листе 182): «Род Григория Сагайдачного Атамана Запорозского Кошоваго. Помяни Господи Иеремию, Василиссу, Иоанна, Иулианию, Григория». Но имена Иеремии, Иоанна не связывают сего рода с выше приведенным родом Петра Сагайдачного.

Срезневский, оказал значительную услугу собраньем многих народных песен; но от современного нам народа напрасно он добивается исторических истолкований о лицах и событиях, упоминаемых в песнях и преданиях. Народная память хранить эти [370] песни и предания, как старая хартия, не понимающая, что на ней написано. Слишком много полагается Срезневский на бандуристов и стариков, которые, по его мнению, хорошо знают старину, но которых рассказы про старину в самом деле так состарелись, что выжили из смысла исторической истины и часто походят уже на детский лепет 15.

М. Максимович.

Киев.
1841 г.


Комментарии

1. Этим именем назывались и наши Православные школы, в которых, по образцу Западных школ, учение было на Латинском языке.

2. По свидетельству Истории Руссов Кониского.

3. Так названо объяснение Сагайдачного в письме Канцлера Льва Сапеги, писанном из Варшавы 12-го Марта 1622 года, к свирепому Иосафату Кунцевичу.

Перевод сего примечательного письма помещен в Российском Магазине, Спб., 1793 Ч. III, — и сокращенно в Известии об Унии. М. 1805 на стр. 75—84.

4. В известных мне списках Истории Кониского сказано «Петра Жицкого»; но это очевидно есть Иван Петрижицкий.

5. См. его завещание, напечатанное в прибавлении к описанию Киево-Печерской Лавры. Киев, 1831 г.

6. Об источниках своей Истории Руссов Кониский довольно подробно говорит в предисловии к ней. —

7. См. Запорожская Старина Ч. I.

8. См. Историю М. Р. Ч. I. прим. 131.

9. См. Грамоту сию 1622 г. 21 Апреля в Собрании Государств. Грам. и Договоров Т. III.

Прим. Редактора. Сагайдачный, как и Богдан Хмельницкий, действовали в отношениях к России и Польши, по своим видам, как кому казалось выгоднее для своих соотечественников, если не для себя. Вот с какой стороны можно оправдывать их действия, а принадлежность к Речи Посполитой, разделение с Великой Россией, «не смотря на единство веры и рода», и сравнение с междоусобными войнами сюда нейдут. Сам Автор говорить, что Сагайдачный, помогая Владиславу в походе на Москву, думал о соединении Великой России с Малой, след. его действие имело характер политической, которого в междоусобиях, собственно так называемых, не бывает. Если же вы будете защищать Сагайдачного тем, что войско Запорожское называлось тогда войском его Королевской Милости, то вам надобно будет согласиться с Польскими Историками и осуждать Богдана Хмельницкого за измену. Вот в какое ужасное противоречие вы впадете! — М. П.

10. Об этих записках, названных в подлиннике летописцем, упоминал уже Митрополит Евгений в описании Киевософийского Собора, на стр. 171.

11. Имя Конона, принадлежало без сомнения отцу Гетмана. Но кому из рода его принадлежали три имена, приписанные после, не знаю. Из имеющегося у меня акта о завещании Сагайдачного видно, что после него осталась только жена, а о сыновьях ничего не сказано.

11*. Есть в Румянцевском Музее, см. у Сахарова в издании: Древние Русские Памятники. Просим кого либо из Петербургских любителей Истории переписать это примечательное Стихотворение, и прислать Москвитянину для напечатания. — Ред.

12. Об этом узнал я из Лаврских помянников и особенно из находящегося при Воздвиженской церкви Антониевой пещеры, где написано: род Инокине Анастасии, бывшой Гетмановой Хмельницкой, которая пострижена в року 1671.

13. Сие последнее восстание украинцев на Поляков, за утеснение Православной веры, происходило в 1768 (а не в 1770 году, как означено в моем издании украинских народных песен. М. 1834 г. по ошибке Историка, бывшего тогда у меня под рукою). — Подробное сказание о Коливщине, написаное мною 1839 г., остается в рукописи.

14. См. Ист. М. Р. Бантыш-Каменского изд. 1. Ч. III, стр. 10. — Изд. 2. Ч. III. стр. 9.

15. Для оправдания слов моих приведу следующее место из Запорожеской старины (част. 2. отд. 2 стр. 122). «Не раз мне доставалось — говорит Срезневский — слушать бандуристов и стариков, знающих старину, что у Богдана Хмельницкого было три сына — Тимофей, или как они называли Тимош, Юрий, или Юрусь и Иван или Ивашко. Они прибавляли, что Юрий и Иван пережели отца, и по смерти его оба желали быть Гетманами. Это повело дело к междоусобной войне, которая продолжалась до тех пор, пока Иван был убит. — В летописях (по крайней мере тех, которые мне известны) ничего об этом нет; нет и в дипломатических актах, досель изданных. — Но откуда же зашло это в память бандуристов и стариков? Верно не из воображения. Во всяком случае на этот пункт стоит обратить внимание. Я надеялся найти этому объяснение в народной думе о подвигах Юрия, до утверждения его в Гетманском достоинстве, — она должна кажется упоминать и об этом; но эта дума осталось мне известною только в отрывках, самых незначительных». — В старинных поминаниях Рода Хмельницкого, между именами Тимофея и Григория (т. е. Юрия) — есть имя Ивана, который мог быть сыном Богдана. Но тот Ивашко Хмельницкий, про которого рассказывали Срезневскому бандуристы, никто другой, как Иван Выговский, воображением старческим усыновленный — Богдану: дело слишком ясное и без дальнейших разысканий!!

Текст воспроизведен по изданию: О Петре Конашевиче Сагайдачном // Москвитянин, № 10. 1843

© текст - Максимович М. 1843
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Москвитянин. 1843